Острова, не тронутые временем

Глава восемнадцатая На Маскаренах

Из Занзибара я отправился на Маскаренские острова (Реюньон, Маврикий и Родригес)[169] названные так по имени первооткрывателя Педру-ди-Машкареньянша[170].

На Маврикии полмиллиона жителей. Это большой остров площадью более семисот квадратных миль, в его лесах обитает десять тысяч диких оленей. Однако для тех, кто решил уйти подальше от мирских тревог, Реюньон и в особенности Родригес подходят как нельзя лучше.

Но я не разочаровался и в знакомом мне Маврикии. Иногда создается впечатление, что вы попали во Францию XVIII века. Кого только здесь не встретишь: лондонских полицейских, китайских лавочников, рабочих-индийцев. Все темнокожие островитяне говорят на так называемом креольском наречии. Это смесь французских, голландских и английских слов, которая к тому же благодаря рабам-африканцам построена на основах грамматики банту. И, несмотря на то что Джозеф Конрад[171] пережил здесь неудачную любовь, он назвал этот сахарный остров «жемчужиной, источающей сладость для всего мира».

Порт-Луи — столица острова. Это душный восточный город, приправленный тем французским ароматом, который, видимо, никогда не покидал его с тех пор, как остров находился под французским владычеством. Полуголые индийцы сидят над чашечками с рисом, тихие китайцы в белых европейских костюмах маячат у дверей, на которых висят бумажные фонарики; по улицам ходят китаянки в черных широких брюках, с непокрытой головой. Но вот появляются отштукатуренные фасады домов — и перед вами снова Франция. Когда изящные черные лайнеры линии «Мессажери Маритим» высадят на берег своих пассажиров, Порт-Луи превращается как бы в маленький Париж.

Повсюду слышные крики муэдзинов, по улицам шествуют праздничные процессии индусов, участники которых несут огромных идолов. Китайцы, сложив руки, молятся перед изображением Конфуция.

В Духов день здесь выходят на улицы и католики. Епископ в мантии и митре возглавляет толпу темнокожих мальчиков-хористов. А там, где с флагштока резиденции губернатора свисает английский флаг, можно обнаружить и следы Британии.

Когда на машине добираешься по извилистой горной дороге из Порт-Луи в Памплемусс, временами кажется, что ты попал в Индию. Те же плодородные земли, те же земляные хижины, которые рушатся словно карточные домики, когда начинается циклон, те же перенаселенные дома. Всюду растут сахарный тростник, веерные пальмы, дыни и казуарины[172], панданус[173] и зелено-желтые алоэ, в каждом доме бамбук. С кряжистых деревьев, подобно гигантским зеленым губкам, свешиваются плоды хлебного дерева. Лианы обвили стволы фиговых деревьев. Выше, в горах, начинаются заросли папоротников и чащи горного бамбука. Свежий воздух наполнен тяжелым запахом опавших листьев. Нетрудно понять, почему тысячи индийцев переселились в Памплемусс. Здесь все для них привычно.

Маврикий — остров красивых названий. Деревни здесь именуют «Прекрасная Роза», «Большая Розали», «Золотистая Пудра». Там, где кончается дорога, ведущая через многие акры сахарного тростника к Курепипе, перед вами открывается водопад Тамарин[174] — семь клокочущих, сверкающих серебром ступенек, спускающихся к морю по глубокому ущелью. В чудесном районе Саванны на песчаном пляже Суйлак стоят маленькие полосатые купальные кабинки — это маврикийский Довиль[175]. Дорога карабкается вверх, совершая головокружительные повороты, и вот перед нами одно из чудес острова — цветные пески Шамарель. Это небольшой холм площадью всего в один акр, окруженный густым кустарником. Пески напоминают застывшие волны, но каждая из них окрашена живыми яркими оригинальными красками: оранжевыми, розово-лиловыми и синими. Возьмите горсть песка и бросьте его в соседнюю впадину — песок, как хамелеон, переменит цвет: зеленое станет красным, желтое растворится в пурпурном.

Однажды вечером я с проводником отправился в китайский квартал Порт-Луи. Друзья предупредили, что здесь я могу заразиться бубонной чумой. (На Маврикии всегда где-нибудь болеют чумой.) Однако посмотреть квартал мне очень хотелось, а что касается возможности подцепить заразу, то в этих вопросах я фаталист.

На Маврикии тысячи китайцев; они привезли с собой свои обычаи, свой зеленый чай и опиум, акульи плавники и хлопушки, своих идолов, фантастические маски и театр. Если идти ночью по Порт-Луи, то кажется, что весь город спит. Улицы пустынны, только изредка встретишь бесшумно скользящего в тени индийца. И вдруг раздается звонкий лай бесчисленных китайских собачонок, за углом открываются освещенные смеющиеся улицы — это китайский квартал.

Вот лавка, известная своими лакомствами. Тут продают «бешдемер» — высушенный морской слизняк, на которого и посмотреть-то страшно; яйца, запеченные в горячем песке (китайцы считают: чем дольше они лежат, тем становятся вкуснее); какая-то мерзкая рыба, вымоченная в морской воде; осьминоги и каракатицы; апельсины, высохшие до размеров маленького мраморного шарика; имбирь, хранящийся в каменных жбанах; полоски жареной свинины, привезенные из Китая в баночках с загадочными надписями; ящики с чаем. И здесь же — шанхайский шелк, крошечные домашние туфли и сандалии, китайские свечи и хлопушки. За пятьдесят рупий вместе с резным ящиком можно купить набор ярко раскрашенных деревянных палочек из черного и сандалового дерева.

В ресторанах висят бамбуковые клетки — в них поют сверчки. Стоят горшки с кипящим маслом, кастрюли с грибами. Китайцы проворно управляются палочками для еды и наливают различные напитки черпачками из деревянных чаш. Здесь вы увидите заманчивый деликатес — суп из птичьих гнезд, о котором наслышан каждый, клетки с живой птицей, откуда можно выбрать себе к рису жирную пулярку, а также закажете сладкое шампанское и крепкие ликеры.

В углу — занавес из нитей с нанизанными на них шариками: он полускрывает дверь, ведущую в комнату для курильщиков опиума: тусклый свет жаровен, длинные опиумные трубки с маленькой выемкой на конце, специфический запах наркотика, фарфоровые валики-подушки, на которых забываются в дурмане наркоманы. Один француз описал мне свои ощущения от курения опиума: «Немного опиума очищает мозг, и видишь конец всем своим затруднениям... но слишком много опиума — это уже нехорошо».

В китайских кварталах я видел женщин, которые не носили косичек и ноги их не были спеленуты. Вообще-то в Порт-Луи тысячи китаянок. Много лет назад выходцы из Китая стали брать себе в жены на Маврикии местных темнокожих женщин. Слухи об этом проникли на континент, и некий высокий таинственный сановник отдал распоряжение прекратить подобные браки. Вскоре после этого на остров прибыл пароход с китайскими девушками. Теперь в этих кварталах не встретишь никого, кроме китайцев.

В китайском театре я видел драму, которую играли на китайской сцене уже тысячу лет; это представление с медленно развивающимся сюжетом и скрупулезной деталировкой сцен. Сначала в игру вступает оркестр ударных инструментов. В конце каждой реплики цимбалист звенит своими медными тарелками. Другой оркестрант извлекает звуки из ксилофона. Была здесь и скрипка, но корпус ее представлял собой квадратную коробочку, а смычок длинную ручку со шнурком. Флейта в оркестре до странности напоминает волынку. Иногда музыкант вставал, снимал жилетку и в нужный момент со всей силой ударял в цимбалы. Запыхавшись от чрезмерных усилий, то один, то другой музыкант покидал свое место и возвращался назад с чашкой чая.

Меня очаровали раскачивающиеся фонарики, большие свитки с изящной живописью, флаги, расшитые золотом и серебром, яркие накидки, разукрашенные павлинами и разбросанными там и сям сверкающими брызгами бус, пламенные костюмы, стянутые на поясе богато украшенными обручами, замысловатые головные уборы. А на полу раскинуты ковры ярко-желтого, какого-то королевского цвета. Стоят экраны из богатой материи, расписанные изрыгающими огонь драконами. Помимо звуковой речи, отличающейся резкими перепадами тонов, у китайцев есть еще и язык цвета. Жизнь движется здесь в медленном темпе, но она не монотонна.

Из-за оркестра тихо выступила девушка. Ее оливковая кожа чуть тронута белой пудрой. Одета она совсем по-восточному. Я никогда не подумал бы, что китайская девушка может быть так красива. Прелестный овал лица как бы удлинялся полукругом павлиньих перьев, широкая оранжевая накидка не скрывала грациозности движений. Потом девушка легла на кушетку, покачивая туфлей на ноге, выпуская кольца сигаретного дыма, — она отдыхала перед следующим выступлением.

Тут наконец я оглядел театр. Представление до того захватило меня, что только сейчас я обратил внимание на самое удивительное — внешний вид китайского театра. Представьте себе улицу, которая заканчивается тупиком — фантастической сценой, прикрытой сверху листами жести. В первом ряду сидят серьезные тихие ребятишки. С балконов двухэтажных домиков, расположенных по обе стороны улицы, на сцену смотрят зрители. В домах большие открытые окна, за ними хорошо видны спящие под москитными сетками люди. Прямо на улице перед домами стоят полотняные кресла. Перед лавками мясников свисают красные туши, образуя подобие театральных декораций. Прямо на мостовой что-то варится на деревянной плите. Среди сваленных в кучу декораций спят люди. Торговцы фруктами сидят за маленькими столиками, на которых навалены груды разрезанных арбузов, коробочки с личжи[176], манго, необъятные грозди ярко-желтых занзибарских бананов, красные палочки сахарного тростника, плоды хлебного дерева и земляника. И рядом — огромная вырезанная из дерева позолоченная статуя Конфуция.

Разрывы хлопушек означают конец пьесы. Я сунул в руку директора театра банкноту в пять рупий и, полуоглушенный, двинулся к выходу, где меня ждал лодочник.

Маврикийский дронт (додо) — пожалуй, самое известное из тех примечательных животных, которые исчезли в результате безжалостного истребления. Он нашел свое бессмертие в «Алисе в стране чудес»[177]. Англичане с пафосом говорят: «И дронт погиб», не отдавая себе отчета в том, что эта странная птица, которая одолжила свой образ для литературы, вообще когда-либо существовала на земле. Я видел кости дронта в музее Порт-Луи. Дронт — довольно неуклюжая птица величиной с гуся — внешне напоминает гигантского бегающего голубя (археолог, доктор Роберт Брум считал южноафриканского зеленого голубя Деланда родственником дронта). На островах, где у птиц нет естественных врагов и им не нужно пользоваться крыльями, они со временем начинают терять оперение. Потом появляется человек, и дни таких птиц сочтены.

Дронт, пожалуй, смог бы жить и дольше, потому что коки голландских судов, те, что захватили Маврикий, не знали, можно ли употреблять в пищу эту невкусную птицу, с жестким мясом. К сожалению, корабли завезли на остров свиней, которые давили яйца дронтов, а также кошек и собак, уничтожавших старых и молодых птиц. Кроме того, их истребляли моряки, которым не терпелось отведать свежего мяса. Последние дронты еще встречались в 1681 году в удаленных уголках острова, но к 1683 году все они были целиком истреблены. Во время путешествий по острову я слышал любопытную легенду, рассказывающую о том, что дронты якобы еще попадаются высоко в горах в глубине острова. Боюсь, однако, что дронта не удастся более обнаружить, так как неожиданно в Новой Зеландии была найдена совершенно новая птица — гуйя. Дронтов не видели на Маврикии вот уже более двухсот пятидесяти лет.

Однажды я держал в руке яйцо дронта. Оно принадлежало мисс Кортиней Латимер из Ист-Лондона (Южная Африка). Некоторые зоологи рассматривают это большое кремовой окраски яйцо как самый важный экспонат для своей науки. Оно стоит, должно быть, на сотни фунтов дороже, чем бледно-зеленое яйцо большой гагары или ископаемое яйцо цвета слоновой кости мадагаскарского эпиорниса[178], самой большой птицы древнего мира. В самом деле, пожалуй, единственным яйцом, которое не уступило бы яйцу дронта, могло бы стать целое яйцо моа[179]. Осколки таких яиц обнаружены в пещерах Новой Зеландии. За них платили большие деньги, но целого яйца моа пока еще не находил никто.

Кости дронта не такая редкость, как его яйца, хотя они и принадлежат к ценнейшим научным находкам. Я благоговейно взирал на скелет дронта в Порт-Луи. Думаю — это единственный скелет вымершей птицы. В конце XIX века несколько костей дронта, найденных в местных болотах, были посланы в Англию. Эксперты под руководством сэра Эдварда Ньютона восстановили и воссоздали два скелета; один безупречный экземпляр для островного музея и второй, почти столь же совершенный, — для себя.

Период французского владычества на Маврикии отмечен загадочной личностью по имени Этьен Ботино, секрет которого так никогда и не был раскрыт. Дело в том, что Ботино всегда знал заранее, когда то или другое судно прибудет на остров.

На почте Порт-Луи хранятся старые судовые регистры. Подобно многим другим изумленным посетителям, я просмотрел эти книги, датированные 1778–1782 годами, и нашел записи, в которых предвиделось прибытие почти шестисот кораблей. И каждый раз их приход (самый большой разрыв между предсказанным и действительным сроком составлял четыре дня) подтверждался подписями ответственных портовых чиновников.

Ботино был морским офицером, впервые прославившимся на Маврикии тем, что выиграл пари, указав точное число дней, в течение которых судно достигнет Порт-Луи. Позднее никто уже не пытался держать с ним пари, потому что Ботино почти никогда не ошибался. Он предложил продать свой секрет за большую сумму. Тогда французский морской министр распорядился вести точный регистр и проверить предсказания Ботино за два года. После этой проверки виконт де Суйлак, губернатор острова, предложил Ботино десять тысяч ливров и пенсию в тысячу двести ежегодно, если тот откроет свой секрет, но офицер отказался.

Самым крупным успехом Ботино было его сообщение о флотилии в составе одиннадцати кораблей, приближавшейся к Маврикию. Это произошло в то время, когда Франция и Англия находились в состоянии войны. Поскольку эта флотилия скорее всего была английской, на разведку выслали шлюп. Но шлюп еще не успел вернуться, как Ботино уже поспешил к губернатору и объявил, что флотилия изменила курс. Вскоре из Вест-Индии пришло судно, моряки которого видели, как в направлении Маврикия шло одиннадцать английских кораблей. Все эти показания были надлежащим образом зарегистрированы, о чем на острове имеются соответствующие документальные подтверждения.

Слава пророка побудила Ботино в 1784 году вернуться во Францию, где он намеревался получить должное вознаграждение за свои способности. Во время путешествия он повергал в изумление капитана, предсказывая появление встречных судов. Однажды этот человек-радар предупредил капитана, что до земли осталось не более тридцати лиг. «Капитан сказал, что этого не может быть, — писал Ботино. — Однако, внимательно просмотрев свой расчет курса корабля, вынужден был признать, что допустил ошибку, и тотчас изменил курс. Я определял землю трижды в течение пути, один раз на расстоянии ста пятидесяти лиг».

Ботино довольно холодно приняли в морском министерстве Парижа. На расстоянии многих тысяч лиг от Маврикия, где прославился Ботино, заслуги его быстро забыли. В поисках рекламы он обратился к газетам, но, несмотря на свидетельства, подписанные губернатором и его чиновниками, был просто высмеян.

Знаменитый революционер Жан-Поль Марат, заинтригованный особым даром Ботино, попытался организовать подлинную проверку искусства «наускопии», как его называл сам Ботино[180]. Ботино никогда не раскрывал деталей своего секрета, но он упомянул ряд принципов, которые Марат цитировал в своих письмах. «Судно, приближающееся к земле, производит определенное воздействие на атмосферу, в результате чего его приближение может быть определено опытным глазом, прежде чем оно достигнет пределов видимости, писал Марату Ботино. — Моим предсказаниям благоприятствовали ясное небо и чистая атмосфера, господствующие в некоторое время дня на Иль-де-Франс (прежнее название Маврикия). Я пробыл на острове всего шесть месяцев, когда наверняка убедился в своем открытии, и оставалось только набраться опыта, чтобы наускопия стала подлинной наукой».

Бедняга Ботино довольно точно предсказал и судьбу своей миссии в Париже. Он закончил призыв к правительству словами: «Если раздражение и разочарование станут причиной моей кончины, прежде чем я смогу объяснить свое открытие, то мир лишится на некоторое время познания искусства, которое сделало бы честь восемнадцатому веку».

Жаль, что Ботино отказался от десяти тысяч ливров и пенсии, предложенных ему губернатором. Это, возможно, помогло бы разрешить тайну, которая поражает каждого, кто просматривал страницы с записями, несомненно подтвердившими искусство Ботино. Я читал показания очевидца — де Суйлака, отрывок из которых привожу: «С тех пор как началась война, он нередко делал свои заявления, достаточно точные, чтобы произвести сенсацию на острове. Мы беседовали с ним относительно реальности его науки; отмести все это как шарлатанство было бы нечестно... Мы можем подтвердить, что М. Ботино почти всегда оказывался прав».

Таким образом, до сих пор неизвестен секрет искусства Ботино, хотя существует несколько теоретических объяснений на этот счет. Один исследователь полагал, что предсказания Ботино порождали возникающие в тропиках миражи. Другая версия основывается на телепатической связи между Ботино и соответствующими субъектами на приближающихся судах.

Я не склонен видеть объяснение в простых совпадениях. Их было слишком много — в течение длительного времени. Мне представляется, что Ботино был одарен тем даром прозрения, которым обладают бушмены и некоторые другие африканские народы. Он мог «читать» такие слабые сигналы, которые люди обычно не различают.

Было бы странно предположить, что дар Ботино был не известен ни до, ни после него. В конце концов существовали же люди, которые гадали по воде или обладали другими способностями, лежащими вне пределов чувственных восприятий человека. Я, например, совсем не был удивлен, когда прочел в одном солидном лондонском журнале об африканце, который в конце XIX века жил на острове Теркс[181] в Вест-Индии. Каждый год он предсказывал своим соплеменникам время прибытия парусных шхун, идущих из Ньюфаундленда с грузом соленой рыбы. Этот африканец всегда носил с собой какой-то предмет наподобие бамбуковой арфы и уверял, что от шхун исходят воздушные волны, которые можно обнаружить по звукам, возникающим в расщепленном бамбуке.

Может быть, и среди нас живет Ботино, который когда-нибудь расстанется со своим секретом, не потребовав за это десяти тысяч ливров.

Когда я плыл с Маврикия к Дурбану, один из пассажиров предложил мне взглянуть на редчайшую марку в мире. Это был умный коллекционер, который обладал способностью отыскивать ценные марки в самых отдаленных уголках земного шара. На Маврикии он побывал везде, где только можно, и в конце концов все-таки разыскал эту марку. Он, правда, получил ее не в подарок, но марка все равно была приобретена за ничтожную часть своей подлинной стоимости. Коллекционер рассказал мне историю марки и своих поисков.

Это была одна из первых марок, выпущенных на островах или в британских колониях. Эскиз ее по просьбе жены губернатора гравировал часовых дел мастер. Дело в том, что губернаторша давала бал и намеревалась посылать приглашения по почте на визитных карточках с маркой. Сделать это было непросто. Шел 1847 год, и даже в самой метрополии почтовые марки появились всего лишь семь лет назад.

Часовщик Бернард выгравировал в одном углу медного клише для визитных карточек марку достоинством в одно пенни, а в другом — в два пенни. Марки походили на первые английские. На них была изображена голова королевы Виктории и надпись «Маврикий». На марке полагалось сделать отметку об оплате почтового сбора, но Бернард по ошибке написал два слова: «почтамт Маврикия». Марка в одно пенни была оранжево-красного цвета, в два пенни темно-синяя.

После бала ошибку обнаружили, и оставшиеся марки изъяли из обращения. Не осталось никаких письменных свидетельств, по которым можно было судить, сколько марок было напечатано или сколько приглашений разослано. Большинство конвертов уничтожили, так как собирание марок еще не превратилось в хобби и никому не пришло в голову, что они когда-либо станут предметом ценности. И все же каким-то образом сохранилось около дюжины этих марок. Знатный филателист, король Георг V, будучи еще принцем Уэльским, заплатил в начале века 1450 фунтов за марку достоинством в два пенни и с надписью «почтамт Маврикия». Сейчас она оценивается в десять тысяч фунтов. Несколькими годами позже один американский филателист заплатил за подержанный, исписанный конверт, на котором были обе марки, двенадцать тысяч фунтов.

Мой знакомый дал объявление о покупке старых марок в газетах Порт-Луи. Он знал, что шансы найти знаменитую марку невелики, и был потрясен, когда получил несколько ответов с предложением ее купить. Он рассмотрел все марки под увеличительным стеклом. Они были превосходны, но коллекционер подозревал подделку. Местные эксперты подтвердили его опасения.

Несколько лет назад в Порт-Луи жил один хороший художник, который от нечего делать создал копии марок с отметкой «почтамт». Моему знакомому посоветовали проверять цвет марок, смочив уголок платка. И конечно же, краска сходила. Во всех случаях, кроме единственной синей марки в два пенни, которую он и купил. Тем не менее до сих пор на Маврикии искусные мошенники изготовляют будто бы пожелтевшие от времени конверты, на которых написан адрес характерным для тех лет почерком и наклеены знаменитые марки. Когда они предлагают эти конверты туристам, разговор обычно начинается словами: «Месье, я совсем не разбираюсь в марках. Сколько бы вы дали за эту?»

В ясный день с Маврикия можно увидеть пик Снегов Реюньона, несмотря на сто двадцать пять миль, разделяющих оба острова. Реюньон некогда был колонией, а сейчас является департаментом Франции.

По форме он похож на черепаху, по площади намного больше Маврикия. Это остров гор и водопадов, кратеров, расщелин и глубоких ущелий. Это большой цветник, на котором люди зарабатывали состояния, выжимая из герани масло для духов или выращивая ваниль. Еще большие доходы приносили сахар и ром. Но среди островитян не все достаточно трудолюбивы, и в пяти городах острова — столице Сен-Дени, Сен-Луи, Сен-Пьере, Сен-Бенуа и Сен-Поле немало людей, живущих чем бог пошлет.

Говорят, что самая тяжелая работа на Реюньоне у лоцманов, которые проводят корабли в единственную гавань — Пуан-де-Гале. Это страшное место и, пожалуй, самое коварное в мире. Здесь затонул, например, пароход, который в дни моей юности считался одним из лучших.

У креолов на Маврикии существуют особые слова, когда они хотят обозначить цвет полотна ослепительной белизны: «бурбонский белый». Название ведет свое происхождение с Реюньона: остров некогда назывался Бурбон, а намек заключается в том, что на Бурбоне можно было встретить, например, людей с темным цветом лица и голубыми глазами. На Маврикии подобных сочетаний вообще не существует.

Реюньон называют Афинами Индийского океана, ибо нет другого такого же небольшого острова, который дал бы миру столько выдающихся поэтов и писателей, среди которых достаточно назвать всемирно известных Делиля[182] и Жоржа Дюамеля[183].

При случае Франция использовала Реюньон, как и Святую Елену, в качестве тюрьмы для изоляции государственных преступников. Здесь в изгнании провел годы предводитель рифов[184] Абд-эль-Керим. Пожалуй, ему повезло больше, чем Наполеону. На Реюньоне широкие возможности для передвижений, в горах здоровый воздух, да и вообще на острове можно подыскать себе климат любого типа — от тропического до континентального.

На острове имеется действующий вулкан. Геологи считают это место одним из самых интересных в мире, потому что здесь одновременно можно наблюдать и старые и новые вулканические формации, заглянуть прямо в жерло вулкана с кольцеобразным кратером диаметром в четыре мили и увидеть вулканический процесс в развитии. Правда, до сих пор вулкан вел себя весьма спокойно. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь пал жертвой его деятельности.

Бори Сен-Винсент, путешественник, посетивший Реюньон в начале XIX века, писал о гигантских угрях длиной до двадцати футов, которые водятся в местных озерах. Ему не поверили. А ведь это чистая правда. Таких угрей ловят, например, в озере «Водяная Курочка» близ Салази. В тавернах подают приготовленные из них большие бифштексы. Старый канал, соединявший озеро с морем, оказался перекрытым в результате оползня, но угри не попали в ловушку. Известно, что на пути к месту своего размножения в море они могут двигаться и по суше.

В конце XIX века, еще до покорения Маврикия, Реюньон был захвачен англичанами. По условиям мирного договора остров возвратили Франции, причем это стало возможным лишь благодаря нелепой ошибке британской делегации. Англичане были уверены, что Реюньон находится в Вест-Индии, и не придали значения этому острову.

Родригес, третий из Маскаренских островов, остался английским. Мне никогда не приходилось видеть этого самого удаленного из Маскаренского трио острова, но о нем хорошо сказал один связист кабельной службы, который прожил на Родригесе три года перед второй мировой войной: «Когда, приехав с острова, я сошел на берег в Кейптауне, городской шум обрушился на меня, словно удар в челюсть».

Этот человек рассказывал мне и о других контрастах. На Родригесе до войны не было автомобилей. Ему же пришлось ехать в Кейптаун с пристани на машине, и эта поездка стоила связисту невероятного нервного напряжения. Реюньонцу все время казалось, что водитель участвует в гонках. Но спидометр показывал всего двадцать миль в час. Еще долгое время после того, как он покинул остров, городской шум действовал на него угнетающе. На Родригесе ему доводилось слышать лишь музыкальный лепет прибоя.

Родригес в административном отношении подчинен Маврикию, управляет им магистрат. Полицейские силы состоят из сержанта, капрала и трех констеблей. Имеются государственная сельскохозяйственная станция и католическая миссия. Священники ездят по острову на лошади, единственной на Родригесе.

Столица острова — Порт-Матюрин — это деревня с двумя улицами, китайскими лавками, церковью, больницей, школой, мечетью и мэрией. Еще один поселок — Сен-Габриэль — расположен в самой высокой части острова и весь скрыт в тени деревьев. Местные жители строят дома без гвоздей, бревна стен входят в пазы друг друга, а сверху привязывается крыша из листьев. Когда на острове бушуют лесные пожары или грохочут циклоны, хижины разваливаются. Но всего за несколько фунтов можно построить новый дом, так что потеря старого — не трагедия.

Родригес — обрывистый остров длиной в девять и шириной в четыре мили, перерезанный долинами. Любая прогулка по нему — упражнение в альпинизме. Поэтому излюбленный вид транспорта здесь — лодки, плоские пироги с треугольным парусом; когда стихает ветер, жители передвигаются по лагунам среди коралловых рифов, отталкиваясь шестами. Белые на острове пользуются парусными яхтами или моторными лодками.

Жизнь на Родригесе дешева хотя бы потому, что почти не нужно тратить денег на одежду. Мужчины и женщины круглый год ходят в шортах и рубашках с короткими рукавами. Здесь всегда тепло. У каждого — сад, на плодородной почве произрастает все, что душе угодно. Круглый год зреют бананы. Местный житель за несколько фунтов в месяц может содержать семью с шестью детьми, питаясь рыбой, кукурузой, бананами, ямсом, апельсинами, рисом и говядиной. Любимое развлечение — рыбалка. На удочку ловятся камбала[185], синий и желтый тунец, перокет с золотой головой, кордонье и рыба-единорог. Местные жители ловят гарпуном осьминогов, которых потом высушивают и экспортируют, а рыбу — вершей. Много лет назад на остров были завезены олени, на них иногда устраивают охоту. В больших количествах водятся здесь красноногие куропатки и цесарки.

Доказано, что на Родригесе в XVI веке побывали арабы, главным образом пираты. Заходили сюда и голландские моряки: они вырезали свои имена на деревьях, сажали черепах в опустевшие клетки для кур и отплывали обратно на своих кораблях. Нередко на Родригес заглядывали команды судов, разбойничавших на богатых морских путях Индийского океана.

Родригес — это как раз такой остров, на котором зарывают сокровища. Многие просто уверены в этом. На самом же деле это еще одно место в мире, где за сокровищами не надо опускаться глубоко в землю. Богатство острова — его здоровый климат. Девяносто лет для жителя Родригеса — не предел, а нередко здесь можно встретить и столетних стариков.