Осы

Радость, счастие вам на избранном пути!

А тем временем вы, мириады людей,

Вы, бесчисленные,

Допустить, чтоб на камень упало

Наших слов благодетельных семя,

Берегитесь:

Зрителям тупым приличен,

А не вам такой поступок.

О сограждане, вновь я вниманья прошу, если цените вы откровенность.

Наш поэт в этот день хочет высказать здесь, пред театром, слова укоризны.

Он обижен, хотя для народа услуг оказал он доселе немало:

Невидимкою он вам сначала служил, за других укрываясь поэтов,[85]

И, приняв в образец проницательный ум и пророческий дар Эвриклея,[86]

Он забрался в чужие желудки тайком и насмешкой обильной излился.

После этого больше скрываться не стал, от себя выступать он решился,

Не чужих, а своих, своих собственных муз полновластно узде покоряя.

Вознесясь высоко и почтен, как никто не бывал почитаем в народе,

Он не мнит, что достиг высочайших границ, самомнения дутого чуждый,

По палестрам не ходит юнцов соблазнять, и когда обозленный любовник,

Рассердившись на мальчика, просит его осмеять на комической сцене,

На подходы его не сдается поэт: он стремится душой благородной,

Чтобы муза, избранница сердца его, не явилася сводницей миру.

Только начал комедии ставить поэт, он напал не на граждан обычных,

А, Геракловым пламенным гневом объят, принялся за могучих и сильных.[87]

Так, для первого раза, в отважном бою он с собакой зубастой сцепился.

Взоры этого пса безобразным огнем, как у Кинны распутной, горели,

А кругом сотня морд негодяев-льстецов его голову нежно лизала;

Голос этого пса – рев потока в горах, что несет разрушенье и гибель;

Как тюлень, зверь вонюч, сзади – точно верблюд, как у Ламии, грязь меж ногами.[88]

Но, увидев чудовище это, поэт не поддался ни страху, ни взяткам,

А доселе за вас храбро борется с ним. Вслед за тем, как поэт вспоминает,

Прошлый год он за новое принялся зло: это были – кошмар, лихорадка.[89]

Угнетали они и отцов по ночам, не давали покоя и дедам,

И слетая на ложе спокойных людей, избегающих тяжеб судебных,

Сеть присяг, и доносов, и явок на суд, и свидетельств над ними сплетали,

Так что многие, в страхе покинув постель, впопыхах к полемарху бежали.[90]

Но, имея такого защитника, вы исправителю родины вашей

Прошлый год изменили, когда он метал семена новых дум плодотворных.

Не восприняли сердцем вы мыслей его и созреть помешали им сами;

Но, когда б ни свершал возлиянья поэт, он клянется самим Дионисом,

Что никто никогда лучше этих речей не слыхал от комедии нашей.

Стыд для вас и позор, что понять не могли вы тотчас же его превосходства,

Но поэта за это, конечно, никто среди мудрых людей не осудит,

Хоть порвал, обгоняя соперников, он повода у своих ожиданий.

Но вперед, дорогие сограждане, вы

Из поэтов того, кто стремится душой

Отыскать и сказать слово новое вам,

Постарайтесь побольше любить и ценить,

Берегите вы мысли его,

Спрячьте их в глубине сундуков

Вместе с яблоками.

Если это исполните вы, то на год

Пропитается платье у вас

Тонким вкусом.

Ах, давно когда-то были в хороводах мы сильны,

И в боях сильны мы были;

Мы достоинство мужское мужественно берегли.

Ныне все прошло, прошло…

Крыльев лебединых сделались белее

Эти волосы мои…

Но и в теле старом силы молодые

У меня найдутся. Лучше наша старость,

Чем расчесанные кудри,

Чем распутные манеры

Молодежи нашей.

Если, зрители, взглянувши на фигуры наши, вы

Удивляетесь, что тонки тальи наши, как у ос,

Иль понять не в состоянье назначенья этих жал,

Это просто объясню я даже тем, кто муз был чужд.

К благородным старожилам мы, владельцы этих жал,

В нашей Аттике по праву причисляемся одни.

Наша храбрая порода много пользы принесла

В дни боев, когда напала чужеземцев рать на нас[91]

И в дыму пожаров грозных разрушала город наш.

Нас изгнать она хотела из осиного гнезда.

Тотчас с копьями, щитами мы пошли навстречу ей

И отважно, беспощадно с нею сшиблися в бою,

Воин к воину примкнувши, губы злобно закусив.

Хоть от наших взоров небо было скрыто тучей стрел,

К ночи мы врагов прогнали; помогали боги нам:

Ведь над войском пролетела пред сражением сова.

Враг бежал; мы их кололи, как тунцов, в мешки штанов,

И впивались наши жала в брови, в щеки беглецам;

Оттого-то и доселе чужеземцы говорят:

«Ос аттических храбрее никого на свете нет».

Да, тогда храбры мы были, не боялись ничего,

И врагов мы отразили.

В их владенья мы поплыли на военных кораблях.[92]

Мы не думали тогда,

Как бы красным словом удивить другого

Или ябедой сразить;

Мы на то смотрели, кто гребет всех лучше,

Ну, и взяли много городов у персов.

Ради нас сюда привозят

Дань, которую воруют[93]

Нынче молодые.[94]

Присмотревшись к нам поближе, вы найдете, что во всем

Мы ведем себя, как осы, и, как осы, мы живем.

Ни одно созданье в мире, в раздражении своем,

Не ведет себя так злобно, ни так яростно, как мы.

Все осиные привычки мы усвоили себе:

Например, подобно осам, мы сбираемся в рои;

Часть роится там, где архонт[95] иль одиннадцать мужей,[96]

Эти судят в Одеоне,[97] те, приткнувшись у стены,

Сбились в кучу, смотрят в землю, чуть заметно шевелясь,

Так же тихо, как личинки шевелятся среди сот.

В добыванье пропитанья мы большие мастера:

Жалим всякого и этим добываем хлеб себе.

Впрочем, есть меж нами трутни, и сидят они без жал

И, как только мы приносим дань, добытую с трудом,

Пожирают, сидя дома, сами с нами не трудясь.

А для нас всего досадней, что, оставшися в тылу,

Нашу долю поглощает дармоед, который сам

Не нажил мозолей даже от весла или копья.

Предложу я, словом, вот что: впредь из граждан никому,

Кто без жала уродился, трех оболов не давать.