19 февраля 1861 г. – одна из важнейших дат в истории России XIX столетия. Правда, реформа, возвещенная подписанным в этот день манифестом, носила компромиссный характер. Правда, она явилась результатом сделки, заключенной буржуазией, заинтересованной в уничтожении крепостного права, с крепостническим дворянством, упорно цеплявшимся за свои привилегии. Однако, отмена подневольного труда – даже в тех неполных и невыгодных для крестьян формах, в каких она была осуществлена, – устраняла ряд серьезных препятствий, сковывавших до этого времени «свободный ход» русской промышленности, и очищала путь для дальнейшего развития капитализма.
Не устранив полностью того гнета, который ранее лежал на русском мужике, эксплоатируемом землевладельцем-помещиком, реформа 19 февраля, открывая доступ в деревню капитализму, создала в деревне новый гнет, новую эксплоатацию. Отныне мужику приходилось страдать не только от помещика, но и от пришедшего из города купца и от народившегося в среде самого крестьянства кулака.
«Поскольку, – писал Ленин о результатах реформы 1861 г., – крестьянин вырывался из-под власти крепостника, постольку он становился под власть денег, попадал в условия товарного производства, оказывался в зависимости от нарождавшегося капитала. И после 1861 г. развитие капитализма в России пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых странах Европы целые века». Вот почему Ленин расценивал реформу 19 февраля как «первый шаг по пути превращения чисто крепостнического самодержавия в буржуазную монархию».
Такое значение отмены крепостного права далеко не сразу было понято той революционной интеллигенцией, которая являлась выразительницей нужд и стремлений обездоленного крестьянства. Напротив того, на первых порах она восприняла эту реформу совершенно иначе: как лучшую гарантию от повторения Россией западно-европейских путей развития, как залог того, что «тип развития» России – иной, чем Запада.
Народники 60-х и 70-х годов прошлого столетия придавали громадное значение тому обстоятельству, что отмена подневольного крестьянского труда в России, в отличие от многих западных стран, не сопровождалась полным обезземелением крестьянства. В этом они усматривали счастливую особенность России, обусловливающую для нее возможность развить «народное производство» и тем самым избежать господства буржуазии. Им казалось, что, в отличие от Запада, Россия сможет перейти непосредственно к социалистическому строю. Если что и может помешать нам пользоваться преимуществами нашего положения по сравнению с Западной Европой, то лишь исключительно наша собственная «глупость», наше неумение пользоваться благоприятными обстоятельствами. Народники верили, во-первых, в то, что после 19 февраля 1861 г. Россия является, по выражению одного народника того времени, «tabula rasa, на которой еще открыта возможность написать ту или иную будущность», и, во-вторых, в то, что «от нас самих», т.е. от «образованных классов», как тогда выражались, от людей, искренно преданных интересам народа, зависит, что именно будет написано на этой незаполненной никакими письменами дощечке. Это было время наивного оптимизма и не менее наивной самоуверенности, блестящей иллюстрацией которых явилась знаменитая прокламация Н.В. Шелгунова «К молодому поколению» с ее верой в то, что мы «имеем полную возможность избегнуть жалкой участи Европы настоящего времени». «Мы верим, – писал Шелгунов, – что призваны внести в историю новое начало, сказать свое слово, а не повторять зады Европы».
Однако, развивающееся влияние капитала и рост его роли в народном хозяйстве страны в скором времени нанесли жестокий удар этому оптимизму и этой самоуверенности и породили сомнения в их законности и обоснованности. Проникновение капитализма в деревню и подчинение земли власти денег становятся фактами, настолько бросающимися в глаза всякому наблюдателю русской жизни, что игнорировать их, отмахиваться от них делается невозможным. И вот, во 2-й половине 70-х годов среди народников начинает зарождаться сомнение в том, действительно ли реформа 19 февраля имела то самое значение, которое обычно придавалось ей в народнической литературе. В 1878 г. орган революционного народничества очень ярко сформулировал такие сомнения. «Может быть, в головах составителей положения 19 февраля, – писала „Земля и воля“ (№ 1, статья Д. Клеменца „По поводу подвигов прессы“), – идея освобождения мужиков с наделом не имела ничего буржуазного, но на практике, в приложении к жизни, она послужила главным образом развитию буржуазного порядка вещей». Но этого мало. Автор той же статьи зло издевался над «одним русским публицистом», который однажды «вздумал рассказывать сказки на счет всесословности русской земли, отсутствия буржуазии в России». Но один ли только этот публицист, – можем спросить мы, – рассказывал такие сказки о России? Автор статьи как будто забыл о том, что эти «сказки» были общим достоянием почти всей революционной интеллигенции того времени. Интереснее же всего – это то, что публицист, о котором говорит «Земля и воля» (его фамилия не названа, но ясно, что речь идет о П.Н. Ткачеве), еще за три года до появления «Земли и воли» предупреждал русских революционеров: «Пришло время ударить в набат. Смотрите! Огонь „экономического прогресса“ уже коснулся коренных основ нашей народной жизни… На развалинах перегорающих форм нарождаются новые формы, – формы буржуазной жизни, развивается кулачество, мироедство, воцаряется принцип индивидуализма, экономической анархии, бессердечного алчного эгоизма» (программа «Набата», ноябрь 1875 г.).
Итак, во второй половине 70-х годов среди народников нашлись люди, начавшие приближаться к правильному пониманию исторического значения реформы 19 февраля. Но и теперь, поняв, что русский капитализм является не мифом, а вполне реальной угрозой, с каждым днем становящейся все более и более близкой и опасной, народники не хотели отречься от своих надежд на возможность миновать капиталистический фазис развития и продолжали упорно искать в русской экономической жизни гарантий того, что их надежды осуществятся и России удастся избежать тех болезненных для народного организма процессов, которыми сопровождалось развитие капитализма на Западе. Отречься от этих надежд они не могли, потому что отказ от них означал бы признание полной несостоятельности всего того, что составляло для них «святое святых».
Тем не менее народничество переживало глубокий идеологический кризис, и после 1 марта 1881 года его значение быстрыми шагами пошло на убыль. И это понятно. 1 марта 1881 г. – дата, полная глубокого исторического трагизма. В этот день Исполнительному комитету «Народной воли» удалось достигнуть того, к чему он так долго и так упорно стремился. С первого взгляда – это был день победы. Однако, история показала, что эта победа по своим результатам походила больше на поражение, чем на победу. Успех 1 марта оказался безрезультатным. Народ в своей массе никак не реагировал на это событие. Правительство не только не пошло на уступки революционерам, но круто повернуло в сторону реакции. Либерально-буржуазные элементы общества, на содействие которых народовольцы до известной степени рассчитывали, отшатнулись от революции. Вот почему 1 марта оказалось началом конца революционного народничества[1]. Событие, совершившееся в этот день на набережной Екатерининского канала в Петербурге, показало не только то, что революционеры оказались не в силах уничтожить самодержавие, но и то, что крестьянство не может выйти победителем из борьбы с развивающимся капитализмом. 1 марта 1881 г. закончилась наиболее яркая и наиболее значительная в историческом отношении глава в истории русского революционного народничества, та глава, которая началась за 20 лет перед тем – 19 февраля 1861 года.
В русском народничестве с самого его возникновения наметилось несколько направлений. Все они сходились между собой на признании того, что Россия по «типу» своего развития отлична от Запада и что в силу этого западные пути для нее необязательны. Однако, сходясь в этом, народники разных течений по-разному обосновывали и доказывали это центральное положение своей программы. В этом отношении в народническом лагере очень рано обнаружились глубокие расхождения, без учета которых немыслимо разобраться в истории русского народничества.
Статьи, собранные в этой книге, должны показать, как много различных оттенков было в русском народничестве даже в эпоху его расцвета. На первый взгляд может показаться, что эти статьи посвящены совершенно разным и неравноценным в историческом отношении явлениям, что между ними нет ничего общего. Однако, это далеко не так. Все эти статьи в конечном счете трактуют об одной и той же теме – о том, как различные направления и течения народничества обосновывали свою веру в возможность для России избегнуть капитализм и перейти непосредственно к более совершенным и более справедливым формам общественного и экономического строя. В этом отношении книга, несмотря на кажущуюся случайность и разрозненность вошедшего в нее материала, обладает глубоким внутренним единством.
Над вопросом о возможности некапиталистического развития России работала с одинаковым напряжением и настойчивостью мысль как народников-революционеров, так и народников легальных. Опыт революционеров учитывался и воспринимался легальным народничеством. И обратно: идеи легальных народников воздействовали на мысль революционного подполья. Взаимное влияние наблюдалось постоянно. Поэтому революционное народничество нельзя изучать вне связи его с народничеством легальным, история которого до сих пор исследована далеко недостаточно. Вот почему в настоящей книге наряду со статьями, посвященными революционному народничеству, помещено несколько статей о различных течениях, наблюдавшихся в рядах народничества легального.