От «девятнадцатого февраля» к «первому марта» (Очерки по истории народничества)

ГАЗЕТА «НАРОДНАЯ ЛЕТОПИСЬ» (1865 г.)

Задача настоящего очерка – напомнить об одном забытом издании 60-х гг., представляющем, по нашему мнению, значительный интерес во многих отношениях. Мы имеем в виду газету «Народная летопись», издававшуюся в 1865 г. в течение полутора месяцев в Петербурге. Газета эта выходила два раза в неделю. Ее первый номер появился 2 марта, а последний – двенадцатый – 16 апреля.

Даже при беглом просмотре этой газеты бросается в глаза ее своеобразие. В ней мы не видим ряда отделов, которые привыкли встречать в органах печати, претендующих на название газеты. В ней, например, нет телеграмм, нет внутренних известий, нет хроники происшествий, нет театрального обозрения, нет биржевой хроники и т.д. Содержание «Народной летописи» распадается на следующие отделы: передовая статья, иностранное обозрение, внутреннее обозрение, фельетон; в некоторых номерах, кроме того, встречаются корреспонденции из провинции и небольшой отдел сатирического характера под названием «Заметки и слухи».

Передовицы «Народной летописи» весьма отличны от передовых статей других газет. Прежде всего – своими размерами: они занимают всю первую страницу газеты, а часто и большую часть второй. По содержанию своему они тесно связаны между собою, являясь как бы одной большой статьей, разбитой на двенадцать номеров и притом оставшейся незаконченной ввиду прекращения выхода газеты.

Фельетон «Народной летописи» или бывает посвящен вновь выходящим книгам (например, трактату Милля о политической экономии с примечаниями Чернышевского или «Химии» Либиха) или носит сатирический характер. Так например, в фельетоне первого номера высмеиваются «сыны настоящего времени»: умеренный либерал и просто либерал. Автор этого фельетона, скрывшийся под ничего не говорящим нам псевдонимом «В. Бес» (возможно, что им был Д.Д. Минаев), между прочим, заставляет двух либералов обменяться такими стихотворными репликами:

Умеренный либерал:

На это «просто либерал» отвечает:

Что касается отдела «Заметки и слухи», то сатирическое жало автора или авторов этого отдела преимущественно направляется на журнал Достоевского «Эпоха» и умеренно-либеральную газету «Голос» с ее редактором-издателем А.А. Краевским. Сатира «Народной летописи» большим остроумием и едкостью не отличается, но по содержанию несомненно характерна для эпохи 60-х гг.

Приведем несколько примеров:

Есть в «Народной летописи» и отдел объявлений. И этот отдел носит специфический характер, живо напоминая нам эпоху тех увлечений артельными начинаниями, которую русское общество переживало в 60-е гг.

Вот например объявление о женской переплетной, которая, «существуя уже более года, имела возможность заявить себя с хорошей стороны».

Или, например, такое объявление:

Почти все статьи и заметки, помещенные в «Народной летописи», анонимны; только две или три из них подписаны псевдонимами. Однако вскрыть эти псевдонимы невозможно. Ни в одном указателе псевдонимов мы не найдем их расшифровки.

При таких условиях особый интерес для нас должно представлять имя редактора «Народной летописи». Может быть, оно даст нам указания относительно того, из каких кругов вышло издание этой газеты. Однако, к сожалению, и имя редактора не выясняет нам ничего в этом отношении. Редактором-издателем «Народной летописи» числился небезызвестный беллетрист Николай Дмитриевич Ахшарумов. Сотрудник катковского «Русского вестника» и «Эпохи» Достоевского, Ахшарумов был человеком весьма далеким от радикального лагеря. С.А. Венгеров («Критико-биографической словарь русских писателей и ученых», т. I, стр. 992) так характеризует его:

«Это – идеалист 40-х гг. в лучшем смысле слова, искренний прогрессист, но которого грубость и резкость всероссийского прогресса несколько напугала, что и послужило поводом к написанию „Мудреного дела“ – единственной цветной вещи в длинном литературном послужном списке Ахшарумова»[103]. Здесь в форме дневника некоего господина, вздумавшего издавать журнал, не без ядовитости обличается эпоха «разрушения эстетики».

Ясно, что такой человек, как Ахшарумов, только в силу каких-то совершенно случайных причин мог попасть в редакторы радикальной газеты. Это, конечно, был фиктивный редактор, имя которого должно было прикрывать имена действительных руководителей «Народной летописи». Как мы убедимся ниже, Ахшарумов в редактировании этой газеты фактически участия не принимал, не напечатал в ней ни строчки и даже, тяготясь своим званием редактора, пытался сложить его с себя.

Немного больше чем имя Ахшарумова, скажут нам два других имени, которые мы встречаем на страницах «Народной летописи». Просматривая газету, мы узнаем, во-первых, что ее контора помещалась при книжном магазине и библиотеке для чтения Яковлева и, во-вторых, что она печаталась в типографии А.С. Голицына. Мало знаем мы о Голицыне и Яковлеве, но кое-что, однако, нам известно.

Василий Васильевич Яковлев, сын отставного генерала, окончил училище правоведения и после этого занимал должность мирового судьи в Петербурге; одновременно с этим Яковлев открыл в Петербурге книжный магазин и организовал издательство[104].

По свидетельству III отделения Яковлев «не раз обращал на себя внимание как человек в высшей степени зараженный духом нигилизма и противоправительственным направлением, но за неимением юридических доказательств не представлялось никакой возможности к изобличению его»; что касается его книжного магазина и состоящей при нем библиотеки для чтения, то они представляли собою «место сборища нигилистов, нигилисток, неслужащего и ничего неделающего народа»[105]. В июле 1866 г., в эпоху реакции, наступившей после выстрела Каракозова, магазин Яковлева был закрыт, а сам он – арестован.

Князь Александр Сергеевич Голицын, товарищ Яковлева по училищу правоведения, по окончании коего он поступил на службу в сенат, был совладельцем библиотеки, организованной Яковлевым. Голицын был известен как человек передовых взглядов, вращавшийся в радикальных и революционных кружках Петербурга. Он был фиктивным мужем Варвары Александровны Зайцевой, сестры известного критика «Русского слова» Варфоломея Зайцева. В 1863 г. В.А. Зайцева привлекалась в Москве по делу московского отделения тайного общества «Земля и воля» (так называемое дело Андрущенко) и обвинялась в способствовании побегу за границу Кельсиева. При обыске у нее были найдены портреты Герцена и Огарева[106]. Переехав после этого в Петербург, Зайцева продолжала поддерживать революционные связи. С 1865 г. она находилась под наблюдением полиции «за проявление ею учения своего о нигилизме».

Как ни скудны наши сведения о Яковлеве и Голицыне, мы можем, однако, основываясь на них, считать установленной некоторую связь между газетой «Народная летопись» и революционными кружками Петербурга того времени.

В нашей исследовательской литературе по истории русской журналистики мы не находим никаких сведений о «Народной летописи», за исключением одной странички, уделенной этой газете М.К. Лемке[107]. Однако, и эта страничка дает нам некоторые небезынтересные сведения о «Народной летописи».

Как видим, сведения о «Народной летописи», которыми располагал М.К. Лемке, не отличались особой полнотой и ограничивались тем немногим, что мог сообщить ему Антонович. Мы в настоящее время находимся в более выгодном положении, чем Лемке, ибо располагаем некоторыми данными, которые не могли быть известными ему.

В 1909 г. вышла из печати посмертная работа Ю.Г. Жуковского «XIX век и его нравственная культура». К этой работе приложена биография ее автора. Кто писал эту биографию – неизвестно, но нет сомнения, что она была составлена на основании сведений, данных вдовой Жуковского, хорошо осведомленной в истории газеты «Народная летопись». Автор этой биографии рассказывает, что в декабре 1864 г. Жуковский оставил службу в Главном комитете об устройстве сельского состояния для того, чтобы «всецело отдаться общественной деятельности в качестве публициста».

Для того, чтобы пополнить сведения, сообщаемые биографом Ю.Г. Жуковского, приведем еще выдержку из воспоминаний его вдовы, Е.И. Жуковской, о Некрасове[109].

В только что приведенной выдержке из воспоминаний Жуковской имеется маленькая неточность. Кара, обрушившаяся на «Народную летопись», была назначена не по высочайшему повелению, а по распоряжению министра внутренних дел; это, во-первых; во-вторых же, газета не была закрыта, а лишь приостановлена на 5 месяцев. Однако, когда срок приостановки истек, выход газеты уже не возобновился.

Чрезвычайно любопытен повод, вызвавший распоряжение о приостановке «Народной летописи».

12 апреля 1865 г. скончался наследник русского престола вел. кн. Николай Александрович. В течение нескольких дней все газеты выходили в глубоком трауре – с широкой черной каймой. 13 апреля вышел № 11 «Народной летописи»; здесь не было не только черной каймы, но даже и сообщения о смерти наследника. 14 апреля был убит президент Северо-американских соединенных штатов Линкольн. 16 апреля вышел № 12 «Народной летописи» с черной каймой и сообщением о смерти Линкольна; о кончине же наследника в этом номере опять-таки не было ни слова.

Невольно возникает вопрос: не было ли все это определенной политической демонстрацией со стороны редакции «Народной летописи». Надо признать, что если это была демонстрация, то очень смелая и яркая для того времени. Однако, нам думается, что мы имеем дело в данном случае не с политической демонстрацией, а с недоразумением, оказавшимся роковым для газеты. Если рассматривать изложенный нами инцидент как демонстрацию политического характера со стороны редакции «Народной летописи», то следовало бы признать, что редакция сознательно шла на закрытие газеты, ибо она не могла не понимать, что такая демонстрация не может пройти для нее безнаказанно. Между тем, как мы знаем, редакция не только не хотела закрытия газеты, а, наоборот, стремилась превратить ее в ежедневный орган. При таких условиях приходится думать, что умолчание «Народной летописи» о смерти наследника объяснялось тем, что редакция не успела поместить в № 11 сообщение о событии, происшедшем накануне выхода этого номера в свет, т.е. когда, по всей вероятности, этот номер был уже закончен печатанием. В двенадцатом же номере редакция дала, по примеру других газет, траурную рамку, но не сочла нужным воспроизводить запоздалое уж сообщение о смерти вел. князя. Наше предположение подтверждается, между прочим, еще и тем, что в предыдущих номерах «Народная летопись» регулярно давала сведения о ходе болезни наследника и, таким образом, вовсе не имела в виду игнорировать это событие.

Инцидент с траурной каймой был только поводом к приостановке «Народной летописи». Причина же лежала глубже и заключалась в общем радикальном направлении, принятом этою газетою. Авторитетное подтверждение этого мы находим в известном дневнике профессора и цензора А.В. Никитенко[111]. Здесь под 3 мая 1865 г. мы находим следующую запись: «Газета „Русская летопись“ (явная ошибка; надо: „Народная летопись“) закрыта до сентября. По получении официального известия о смерти наследника все газеты вышли с траурной каймою, „Летопись“ – без нее. Но когда получена была депеша о смерти Линкольна, газета эта облеклась в траур. Это – ближайшая причина запрещения. Но главная причина та, что около этой газеты сгруппировались последователи Чернышевского – Антонович, Елисеев, кажется, и Лавров (как мы знаем, Елисеев и Лавров участия в „Народной летописи“ не принимали. – Б.К.) и проч. Третье отделение тотчас по основании газеты обратило на нее внимание министра внутренних дел. А вот теперь, при случае, она и прямо высказалась»[112].

Таким образом, «Народная летопись» просуществовала очень недолго; тем не менее, мы полагаем, что историк нашей журналистики не может и не должен пройти мимо этой газеты. Для него она представляет несомненный интерес как одна из попыток сближения легальных литераторов из группы «Современника» с революционными элементами русского общества того времени[113].

Однако «Народная летопись» интересна не только для историка журналистики, но и для историка нашей общественной мысли. Чтобы убедиться в этом, нам необходимо познакомиться с направлением, которого придерживалась газета Жуковского.

Первое, что бросается в глаза при чтении «Народной летописи», – это большое внимание, которое она уделяет рабочему вопросу на Западе и в частности вопросу об ассоциациях рабочих. «Первое место между иностранными известиями, – читаем мы в „Иностранном обозрении“ № 1 „Народной летописи“, – в настоящее время принадлежит вопросу об ассоциациях». За этим следует перевод из одной французской газеты заметки о положении ассоциаций во Франции. В том же номере мы находим сообщение о том, что власти запретили лейпцигскому обществу улучшения быта рабочего класса праздновать день рождения Роберта Блюма, и о том, что рабочие вюртембергской ассоциации подали в палату депутатов петицию о разрешении ремесленникам вступать в брак, не испрашивая предварительного разрешения у полиции и муниципальных властей. В № 2 «Народной летописи» было дано извлечение из отчета Шульце-Делича о положении германских ассоциаций в 1863 г.

Помимо отдельных заметок, мы находим на страницах «Народной летописи» две статьи, рисующие отношение редакции к рабочему вопросу на Западе. Первая из этих статей – фельетон, помещенный в №№ 3 и 5 «Народной летописи» под названием «Фердинанд Лассаль и вопрос о рабочих классах в Германии». Автор этого фельетона – им, как сказано выше, был, повидимому, В.А. Зайцев, – признает, что потребительские ассоциации, организуемые в Германии Шульце-Деличем, могут до некоторой степени облегчить тяжелое материальное положение рабочих, но что не в них надо искать пути к коренному разрешению рабочего вопроса.

Шульце-Делич направил свою деятельность на то, чтобы доказать рабочим, что можно улучшить их быт, не прибегая к социалистическим теориям. Однако, деятельность Шульце-Делича по мнению автора «в состоянии создать паллиативные средства для уменьшения бедствий немецких пролетариев; но она не может повести к тому, чтобы пересоздать общественное положение рабочих классов Германии на новых, более рациональных основаниях».

Как мы видим, в споре между Лассалем и Шульце-Деличем «Народная летопись» решительно становится на сторону первого, признавая необходимость государственной помощи рабочим и не веря в то, что рабочие могут добиться существенного улучшения своей участи путем взаимопомощи и самодеятельности.

Относясь скептически к Шульце-Деличу, автор фельетона чрезвычайно высоко ставит Лассаля.

Автор фельетона находит несправедливыми те упреки в непрактичности и фантазерстве, которые часто делаются по адресу Лассаля: «Все его выводы, – по мнению автора, – очень просты, логичны и практичны». В то же время автор считает нужным отметить, что «между здраво экономическим и строго логическим учением Лассаля и более или менее непрактическими учениями Сен-Симона, Фурье и др. была огромная разница».

Другая статья, о которой мы упоминали, была помещена в № 9 «Народной летописи» под заглавием «Новейшие столкновения английских рабочих с английскими капиталистами». Как и автор фельетона о Лассале, автор этой статьи высказывается против принципа «laissez faire, laisez passer» в применении к экономической жизни.

В подтверждение своего скептического отношения к стачке автор ссылается на пример Англии, где большинство стачек оканчивается в пользу предпринимателей, а не рабочих. Такой взгляд на стачки не должен удивлять нас, если мы вспомним, что еще в 70-х гг. некоторые из наших народников отрицательно относились к ним, полагая, что при помощи стачек рабочие не могут добиться существенного улучшения своей участи и что часто забастовки приносят рабочим больше вреда, нежели пользы.

Теперь нам предстоит ознакомиться с отношением «Народной летописи» к вопросам русской жизни. Есть одно обстоятельство, которое должно придавать большой интерес мнениям «Народной летописи», или, точнее, ее руководителя Ю.Г. Жуковского по этим вопросам. Дело в том, что Жуковский был одним из первых наших публицистов, воспринявших до известной степени идеи Маркса. Если позже, в 70-х гг., Жуковский выступил на страницах «Вестника Европы» в качестве критика экономической теории К. Маркса, то раньше, в 60-х гг., он находился под несомненным воздействием его идей. В своей работе «Политические и общественные теории XVI в.», напечатанной в 1861 г. в «Современнике», а 1866 г. вышедшей отдельным изданием, Жуковский исходил из признания зависимости права и политики от экономических условий; правовые и политические явления, по его мнению, определяются в конечном счете экономическими отношениями. «То, что мы называем экономическими элементами, изучаемыми экономией, – писал он, – есть экономическое начало в его теоретической форме; то, что мы называем началом политическим, есть экономическое начало, оформленное, возведенное в обязательный для всех положительный закон»[114]. Однако, как нам уже пришлось отмечать в нашей работе о Ткачеве, Жуковский не сумел применить свои теоретические положения к анализу изучаемых им явлений[115].

Нечто подобное мы встретим и в статьях Жуковского, напечатанных в «Народной летописи».

Например во «Внутреннем обозрении» № 3 он касается происходившего в то время в русской печати спора о преимуществах классического образования. Как известно, катковские «Московские ведомости» стояли за классицизм, а «Голос» Краевского высказывался в пользу реального образования.

Жуковского не удовлетворяет реализм «Голоса», ибо он в конечном счете сводится лишь к увеличению числа часов, отведенных в гимназическом курсе на преподавание математики и естественных наук, и к исключению из цикла преподаваемых предметов древних языков. Для того, чтобы образование было действительно реальным, этого недостаточно, – надо изменить систему преподавания.

Приведенная нами цитата подтверждает знакомство Жуковского с историческим материализмом. Однако, эта теория была усвоена им далеко недостаточно. В частности ему осталась совершенно чуждой даже самая мысль о борьбе классов, как сущности исторического процесса. Подобно социалистам утопической школы, Жуковский считает, что несовершенства современного общественного строя стоят в зависимости от личных свойств людей. Самые запутанные вопросы государственной и общественной жизни представляются нам, по его мнению, запутанными исключительно по «недостатку добросовестности в их постановке».

«Когда-нибудь, – пишет Жуковский в передовице № 11 „Народной летописи“, – люди будут удивляться простоте тех формул, которые лягут в основание решения наших общественных задач, и им будет жаль и стыдно своих прошлых деяний, жаль, что они волочили под разными предлогами так долго дела и затрудняли преобразование к лучшему без достаточных оснований и к своему собственному вреду». Сообразно с этим Жуковский выражает надежду, что «поймет когда-нибудь нынешний барон, что он напрасно верил в свой грошевый теперешний комфорт только под условием недостаточности, с другой стороны, простолюдина. И ему будет жаль, что он не торопился, не способствовал всеми средствами развитию тех удобств жизни, которые имеют развиться, опираясь на достаток простонародья, вследствие перемещения центра тяжести культуры в среду низших классов, и в сравнении с которыми наш настоящий комфорт должен будет показаться всякому столь же грошевым и ничтожным, каким представляется нам теперь комфорт средневекового барона в сравнении с комфортом современного филистера».

Понятно, что при наличности такого взгляда на существо социальной проблемы борьба партий, раздирающая современное общество, представляется Жуковскому случайным и легко устранимым явлением. Говоря в передовой статье № 1 «Народной летописи» о том, что истинный патриотизм «может заключаться только в „бережливости сил народа и в стойкости за эту бережливость“» (разрядка Жуковского. – Б.К.), Жуковский добавляет, что в том обществе, которое «будет достаточно зрело и мужественно, чтобы понять это», в том обществе «не будет более места партиям, ибо корень всех партий – в борьбе общих интересов с личными прихотями».

Как смотрела «Народная летопись» на пути развития русской общественной жизни? Полагала ли она, что Россия должна итти тем же путем, каким шел и идет Запад, или же она допускала своеобразие в развитии экономической жизни России?

Этого вопроса касается автор помещенного в № 11 «Народной летописи» фельетона, который был написан по поводу появившихся в русском переводе «Оснований политической экономии» и «Рассуждений и исследований» Д.С. Милля.

Автор несогласен с теми, кто говорит, что нам не нужен европейский опыт, что мы – народ сами по себе, что западная цивилизация гниет, что «мы должны иметь совершенно особую цивилизацию, выстроенную на одних готовых данных, которым одни дают название „почвы“ и другие еще более значительные названия». Автор убежден, что «в данную минуту целого человеческого развития и не может быть никакой иной цивилизации, кроме европейской, т.е. общественное развитие не может теперь иметь лучших целей и лучших путей, чем те, которые указывают лучшие европейские мыслители».

Было бы ошибкой, основываясь на только-что приведенной цитате, полагать, что «Народная летопись» признает неизбежным для России повторение того пути экономического развития, которым шла Западная Европа. Если автор цитированного фельетона и говорит о необходимости воспользоваться опытом Запада, то под этим опытом он разумеет не западно-европейскую действительность, а теории, выработанные на основании опыта «лучшими людьми» Запада.

Что «Народная летопись» именно так ставила вопрос об отношении России к Западу, будет для нас вполне несомненным, если мы познакомимся с передовой статьей № 1 этой газеты.

Между тем, если бы мы спросили об этом:

Как же представляет себе «Народная летопись» осуществление в России начал, выработанных «лучшими» людьми Запада? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам придется остановиться на оценке современной русской экономической деятельности, которую дает «Народная летопись».

Расстройство помещичьего землевладения – для «Народной летописи» факт, стоящий вне всяких сомнений. Было бы ошибкой видеть в этом расстройстве результат реформы 19 февраля 1861 г., лишившей помещичье землевладение даровой рабочей силы. «Наша ликвидация, – пишет Жуковский в передовой статье № 2 газеты, – не есть результат реформы… Реформа предложила нам более, чем мы были бы вправе требовать для предупреждения этой ликвидации». Оскудение дворянства – результат не реформы 1861 г., а «ложных оснований прошлой экономической жизни». Как бы то ни было, однако дворянское землевладение осуждено на гибель, и спасти его искусственными мерами не удастся.

В таком же приблизительно положении находятся, по мнению «Народной летописи», и наша промышленность и торговля. Правда, «купеческий вопрос теперь на очереди», и «купцы никогда не были в такой моде», как теперь. Однако, промышленность и торговля в тех формах, в каких они существуют в настоящее время, не могут рассчитывать на развитие; наоборот, они «носят неотвратимые задатки ликвидации», и никакими льготами купцам, никакими либеральными мерами, никакими пособиями и покровительствами их нельзя поддержать («Внутреннее обозрение» № 2). В доказательство этого «Народная летопись» ссылается на кризис, который русская промышленность и торговля переживали в 60-е годы и который, по мнению «Народной летописи», был вызван сокращением нашего внутреннего рынка, обусловленным падением дворянского земледельческого хозяйства. Наша торговля «была рассчитана на неестественные траты, которые теперь вследствие общего безденежья должны сокращаться все быстрее и быстрее и окончательно сократиться вместе с продажей последних выкупных свидетельств». Наша промышленность не может развиваться, ибо она работала и работает на класс обеспеченный, вследствие чего «сокращение земледельческих доходов неизбежно должно отозваться и на этой старой системе торговли и промышленности». Для того, чтобы пережить кризис и оправиться от переживаемого ими застоя, наша торговля и промышленность должны совершенно измениться, не только в том смысле, что им предстоит впредь работать на нового потребителя, совершенно отличного от прежнего, но и в том смысле, что самая организация их должна быть в корне переработана.

В чем, по мнению «Народной летописи», должна заключаться эта переработка, мы увидим ниже.

При ликвидирующемся дворянском землевладении, при слабости русской промышленности и торговли и переживаемом ими тяжелом кризисе наше экономическое будущее должно сводиться к созданию крепкого, самостоятельного крестьянского хозяйства. Только таким путем, по мнению «Народной летописи», может быть «положено основание новой системы хозяйственного развития, более соответствующей требованиям здравой экономии». Но для осуществления этого необходимо, чтобы «крестьянин стал производителем, и исключительно работающим на себя».

Крестьянское хозяйство должно стать самостоятельным не только как земледельческое хозяйство, но и как мануфактурное. Если нам удастся развить в деревне крестьянские промыслы, то оскудение дворянского земледелия и сокращение помещичьих запашек не будет представлять опасности для экономического будущего России. Наоборот, эти явления могут оказаться даже выгодными. «Сокращение помещичьих запашек, – писал Жуковский в передовой статье № 10 „Народной летописи“, – или, что то же, сокращение денежных средств помещиков, или, что еще то ж, сокращение вывоза за границу хлеба и звонкой монеты и ввоза шелка и фруктов, не может еще назваться потерей для государства, а едва ли не представит некоторые выгоды. Во-первых, количество хлеба, собираемое с земель, будет менее, и поэтому в затрате плодородных свойств земли будет некоторая приостановка, некоторое сокращение; во-вторых, чем меньше будет свободного хлеба, тем менее его пойдет и внутри империи на такие производства, как винное; тем дороже должна стать водка и тем меньше ее употребление; в-третьих, крестьянин, имея в запасе свободное время, в состоянии будет употребить его на промыслы, а ведь это и есть та истинная цель, от достижения которой зависит все наше будущее хозяйственное благополучие, весь исход наш из настоящего хозяйственного кризиса».

Поэтому, если бы вопрос об устройстве крестьянских промыслов «мог привести к действительному развитию в крестьянском быту мануфактурной и промышленной обстановки, то через это самое весь указанный кризис в земледельческих хозяйствах мог бы обратиться всецело на пользу страны».

«Мы говорим, – добавляет однако Жуковский, – не о той промышленности и мануфактурах, которые позволяли бы крестьянину выделывать лионские бархаты и саксонский фарфор». На такую промышленность у нас не найдется спроса. «Мы разумеем такую мануфактурную промышленность, которая одевала, обувала, освещала и помещала бы самого крестьянина несколько лучше, чем это происходит теперь. Мы разумеем, словом, промышленность, которая соответствовала бы уровню потребностей массы и не требовала бы ни слишком крупных капиталов, ни слишком обширных и сложных операций, а могли бы производиться каждою местностью для себя и через обработку тех сырых продуктов, которые представляет само местное земледелие».

Не имеется ли, однако, в нашей экономической жизни каких-либо препятствий для создания такой местной промышленности? Жуковский этих препятствий не видит.

Существующая рабочая земледельческая сила может, по его мнению, обработать почти вдвое большее пространство земель, чем она обрабатывала при крепостном праве. Кроме того, у крестьян остаются свободными зимние месяцы, которые они могут всецело употребить на обработку продуктов. «Далее, – говорит Жуковский, – самая техника тех производств, о которых идет речь, как напр., свечного, кожевенного, сапожного, кирпичного, ткацкого, не слишком сложна и вполне усвоена крестьянами разных местностей. В отдельности, стало быть, и с этой стороны дело не представляет затруднения; наконец, весь материал, нужный на производство всех означенных удобств, составляет почти всюду предмет местного производства, а не добывается из-за моря».

Если и есть затруднения на пути к созданию крестьянской промышленности, то эти затруднения заключаются в разрозненности и отчужденности крестьянских хозяйств друг от друга. «Одно крестьянское тягло, или хозяйство, – говорит Жуковский, – не может само по себе удовлетворить всем означенным требованиям, а всякое тягло тянет врозь от другого, ищет обогащения на счет другого».

Говорят, что крестьяне не понимают выгод, которые они могли бы извлечь из взаимной помощи в промышленном отношении. Жуковский не отрицает наличности такого непонимания, но утверждает, что оно вызвано легко устранимыми причинами. Главную из них он усматривает в денежных повинностях и оброках, лежащих на крестьянах.

Помимо денежных повинностей, другое условие, задерживающее хозяйственное развитие крестьянства в направлении, желательном для Жуковского, сводится к недостатку у крестьян земли, могущей служить источником для добывания сырых продуктов, предназначающихся на промышленную обработку. Между тем «земли у нас очень и очень достаточно», – говорит Жуковский. По цензурным соображениям он не доводит до конца своей мысли. Но она и без того ясна для внимательного читателя: если земля, находящаяся во владении помещиков, перейдет в руки крестьян, то тем самым будет устранено одно из условий, задерживающих правильное экономическое развитие и благоустройство крестьян.

Итак, экономическая программа «Народной летописи» по отношению к русской деревне сводится к объединению отдельных крестьянских хозяйств в такие хозяйственные группы, которые могли бы представлять из себя самостоятельное хозяйственное целое, налаживающее внутри себя производство как земледельческих продуктов, так и всех предметов первой необходимости, которые нужны крестьянину в его деревенском быту.

Как мы видим, промышленное будущее России рисуется Жуковскому не в форме буржуазно-капиталистической наподобие Запада и не в форме перехода промышленных предприятий в заведывание государства, а в форме производительных ассоциаций общественного характера. Именно такая хозяйственная форма всего более подходит, по его мнению, к современному положению нашей экономики. Государство наше находится в стесненном финансовом состоянии, и потому оно не может взять на себя организацию промышленности. Поэтому инициатива должна быть предоставлена всецело обществу.

Жуковский понимает, что создание проектируемых им производительных ассоциаций может натолкнуться на одно весьма существенное и трудно преодолимое затруднение. Это – отсутствие капитала у тех крестьянских обществ, которые должны взять на себя организацию производства. Вопросу о том, как привлечь капитал к новой форме промышленности, он посвящает специальную передовую статью в № 12 «Народной летописи». Устранить это затруднение он считает возможным путем выпуска мелких кредитных знаков, дающих право не на получение денежных выплат в форме процентов (как облигации акционерных компаний), а на пользование самим продуктом, или «удобством», которое дает данное предприятие.

При такой форме организации кредита «денежный капиталист становится сам производителем, а не сборщиком денежного процента, как теперь, и через то получает, как потребитель, те же самые продукты, как и теперь, только несравненно дешевле, так как в стоимость их производства не входит процент денежный».

План экономического переустройства России, развитый Жуковским на страницах «Народной летописи», носит в себе явные зачатки народничества. Именно в этом смысле приходится понимать его утверждение, что центр тяжести современной цивилизации должен быть перенесен в крестьянство. В глазах Жуковского дворянство является общественным классом, у которого все в прошлом и которое не может играть заметной роли в экономической жизни страны. Что касается буржуазии, то, по мнению Жуковского, на русской почве она является растением слабосильным, чахлым и осужденным на увядание. Рабочего класса как особого общественного класса Жуковский вообще в современной ему России не видит. Остается крестьянство. В поднятии его экономического благосостояния, в установлении самостоятельного крестьянского хозяйства Жуковский усматривает основную линию, по которой должно итти развитие русского экономического быта. В России крестьянство – центр, к которому должны сходиться все нити государственной и общественной жизни. Будущность России – это будущность ее крестьянства.

Две стороны представляют особый интерес в зачаточном народничестве Жуковского. Первая – это нарисованная им утопическая картина развития крестьянских промыслов, которыми Жуковский стремится заменить в России капиталистическое производство. Вторая – проектируемое Жуковским частичное возвращение к натуральному хозяйству. В развитии денежного хозяйства Жуковский видит серьезную опасность для экономической самостоятельности крестьянства. Он понимает, что развитие денежного хозяйства свидетельствует о том, что Россия вступает на тот путь, по которому идут страны Западной Европы, а эта перспектива страшит Жуковского, ибо ему органически чужда мысль о том, что буржуазный строй в конце концов – лишь этап на пути к освобождению труда из-под власти капитала, на пути к социализму. Испуганный перспективой превращения России в буржуазную страну, Жуковский готов хвататься за пережитки и обломки старого экономического строя, надеясь при помощи их осуществить в России теории, выработанные «лучшими» умами Запада. В этом отношении для него, как позднее для Михайловского, социальный вопрос в России является вопросом «консервативным» в отличие от Запада, где он носит революционный характер.

Стремление перенести центр цивилизации в крестьянство и таким путем избежать развития в России капиталистического хозяйства на манер Запада является основной экономической идеей, проводимой Жуковским на страницах «Народной летописи». Идея эта, опирающаяся на веру в самобытность социального строя России и его отличие от социального строя Запада, придает газете Жуковского явственный народнический отпечаток. Историк русской общественной мысли не может пройти мимо нее и должен признать ее одним из характернейших явлений в истории нашего раннего народничества. Не может он не отметить и того, что Жуковский, с его проектом развития в деревне мануфактурных промыслов, должен быть причислен к тому направлению народничества, которое отражало интересы не малоземельного и маломощного в экономическом отношении крестьянина, не обедневшего и полуголодного батрака (каким было, например, народничество бакунинского толка), а интересы крепкого хозяйственного мужика, для которого кооперация – одно из средств к упрочению своего экономического положения и своего преобладания в деревне. Может быть, именно поэтому традиционная сельская община не играет в построениях Жуковского той главной роли, какая отводилась ей в ряде других народнических теорий. Насколько можно проследить подробности развитого Жуковским экономического плана, проектируемые им деревенские кооперативные объединения могут по его мысли строиться одинаково как на основе существующих крестьянских общин, так и по принципу добровольного соглашения желающих принять участие в организующемся хозяйственном предприятии. Другими словами, Жуковский опасался того, что обязательное участие в производительных кооперативах малоземельных и обедневших крестьян может принести этим кооперативам скорее вред, чем пользу.

Социальная утопия Жуковского – это утопия хозяйственного мужичка, испуганного развитием фабрично-заводской промышленности и одновременно с этим стремящегося упрочить и расширить свое экономическое преобладание в деревне.