У меня была возможность познакомиться с жизнью китайского народа в те годы, когда отношения между СССР и Китаем были дружественными и добрососедскими. В 1955 году я получил приглашение приехать в КНР в качестве главного советника директора Пекинского дипломатического института. Вместе со мной поехала группа советских специалистов в области международных отношений и внешней политики СССР, государства и права, экономики, истории Китая (Н. Н. Иноземцев, А. М. Дубинский, В. И. Менжинский, Н. А. Сидоров и В. А. Масленников).
Симпатии советских людей к китайскому народу, долгие годы боровшемуся против иностранных интервентов и продажных правящих кругов, всегда были исключительно велики. Мы от души радовались успехам народного Китая, горели желанием оказать помощь китайскому народу в строительстве новой жизни, развитии экономики, культуры и науки. Народному Китаю были необходимы и дипломатические кадры для отстаивания своих интересов на международной арене. Имея определенный опыт работы по подготовке дипломатических кадров и организации научной работы (в те годы я был проректором по научной части Московского государственного института международных отношений), я дал согласие поехать в Китай, хотя это и нарушало мои личные планы. Нарушались они и у моих коллег. Но это нас не остановило. Мы считали своим долгом коммунистов оказать всю возможную помощь братскому китайскому народу.
С выездом нас торопили. Китайская сторона просила обеспечить мое прибытие к открытию Дипломатического института. Не имея времени на сборы и оставив семью в Москве, 7 сентября 1955 года я вылетел в Пекин. В то время еще не было реактивных самолетов, поэтому полет до Пекина занимал почти трое суток, поезд шел около десяти дней.
…Последняя посадка перед Пекином — Улан-Батор. В лицо ударил горячий степной воздух, напоенный запахами трав. Невдалеке виднелся город. В аэропорту приветливо встретили, угостили завтраком. Короткая передышка, и самолет «ИЛ-14» берет курс на Пекин.
Яркое солнце освещало желтую выжженную землю, прорезаемую кое-где голубыми лентами рек. С самолета видно, что Пекин расположен на равнине у гор Сишань (Западные горы). Только в центре его возвышается невысокая гора Цзиншань, в просторечии Мэйшань, что означает «угольная гора». Гора создана искусственно. Как утверждают китайские историки, много веков назад по приказу императора она была насыпана из угля в качестве запаса топлива на случай осады. Сверху уголь покрыли землей, и на горе был разбит парк с павильоном на ее вершине. Павильон Ваньчуньтин (Вечная весна) на горе Цзиншань находится точно в центре восьмикилометровой осевой линии города, идущей с юга на север. Через эту точку проходят и другие оси, по которым распланирован Пекин.
Почти от подножия горы простираются огромные, вписанные друг в друга прямоугольники красных стен древнего императорского дворца Гугун. Императорский дворец — центр внутреннего города, вокруг которого расположена столица. Стараюсь определить большую площадь Тяньаньмынь перед бывшим императорским дворцом, где проводятся парады, демонстрации и массовые митинги. Дорога на площадь Тяньаньмынь проходит через главные ворота императорского дворца. За площадью, вдоль осевой линии, идущей с юга, симметрично расположен ансамбль строений, справа синеет силуэт Храма Неба. Если посмотреть в противоположную сторону, то увидишь дорогу, тянущуюся к другим башням и Храму бога земледелия. Это главная ось города. Почти такая же магистраль раскинулась направо и налево от горы, перпендикулярно к главной оси. Волнистые линии золотистых крыш дворцов и храмов гармонично сочетаются со стремительной прямизной новых магистралей, пересекающих город. С интересом смотрю на панораму города. Здания и стены расположены в виде двух больших прямоугольников. Меньший по размеру — на севере — это внутренний город, более широкий прямоугольник на юге — внешний город. С самолета видно, что здания невысокие, видны несколько ворот и арок.
Самолет пошел на снижение. Полуденное солнце светило ярко. Было жарко и душно. Подходившие к самолету таможенники и пограничники были одеты по-летнему. У некоторых синие кители были расстегнуты. Открылся люк, и самолет наполнился жарким, влажным воздухом. Пассажиров — китайских и несколько советских — встречали. Они быстро разошлись. Меня на аэродроме никто не встретил. То ли работники посольства, куда была дана телеграмма из Министерства иностранных дел, не проинформировали китайцев, то ли последние хотели выразить недовольство тем, что я прибыл на следующий день после официального открытия института. Меня подвезли китайцы, которые встречали советского специалиста, приехавшего в политехнический институт.
С интересом смотрю по сторонам. На улицах от окраин города до центра было многолюдно. Любопытными взорами китайцы встречали и провожали проходившие мимо автомашины… Если машина задерживалась у перекрестка, наиболее любопытные бесцеремонно заглядывали внутрь автомобиля. Их интересовало все иностранное.
Пекин поразил меня. Складывалось впечатление, что ты едешь не по улицам, а по задворкам: на улицу выходили стены с узкими дверками. Ни окон, ни дверей зданий не было видно — они прятались во внутренних дворах. Сказывались исторические традиции. Многие годы гражданской войны и оккупации, видимо, тоже заставляли население прятать окна домов во дворики, чтобы избежать случайных пуль и осколков снарядов во время вооруженных столкновений, а также нападений и грабежей со стороны бандитов и гоминьдановских войск, которые зачастую вели себя как грабители.
Был солнечный сентябрьский день. На ярко-синем небе не было ни облачка. Но бредущие по улицам жители были одеты в унылые синие робы: брюки и телогрейки либо в длинные халаты. По одежде трудно было отличить мужчин от женщин. Поближе к центру города все чаще попадались рикши. Большинство из них были оснащены «техникой» — велосипедами, к которым были прикреплены двухколесные тележки. Изредка попадались рикши без велосипедов: впрягшись в оглобли, они бегом тащили коляски с пассажирами.
Попадались и грузовые рикши. Обливаясь потом, в распахнутых темных халатах, из-под которых виднелось худое тело, люди волочили по улицам тележки, груженные кирпичом, продуктами, овощами, ящиками. За эту тяжелую работу рикши получали скромную плату. Они едва зарабатывали на пропитание, В Китае в то время их насчитывалось около 6 миллионов. Мне потом пояснили, что власти не имели возможности предоставить рикшам другую работу.
Большинство пекинцев передвигались по городу на велосипедах: городской транспорт ограничивался небольшим количеством трамваев и автобусов.
Вот и центр города. На улице, куда мы сворачиваем, дома в смешанном европейско-китайском стиле; они почти скрыты за кружевом зеленых ветвей, за стенами с яркими красно-золотыми воротами с обязательными большими каменными львами — «шицзы». Это посольский квартал, бывший международный сеттльмент, куда китайцам до победы революции 1949 года не разрешалось ходить. В конце квартала, недалеко от советского посольства, расположена гостиница «Гоцзи», куда меня сначала и привезли. Потом выяснилось, что я буду жить в гостинице «Сицзяо» на западной окраине Пекина.
В целом же Пекин оставался типичным старым городом: од-поэтажный, с большим числом мелких лавок и магазинов, со старинными дворцами, древними крепостными стенами и башнями. Традиционная китайская архитектура, за исключением пагод, вообще не знала многоэтажных построек. Дворцы отличались от обычных жилых домов помимо богатства и разнообразия отделки высотой единственного этажа и сильно приподнятой, иногда многоярусной крышей.
«Сицзяо» — это отдельный городок для иностранных специалистов на западной окраине Пекина, состоявший из группы четырехэтажных каменных зданий. Внешний облик новых зданий отличался сочетанием экономного стиля нашего века с элементами старой китайской архитектуры. Простые фасады оживляются изогнутыми крышами из зеленой глянцевой черепицы, цветным керамическим фризом, затейливой орнаментацией балюстрад у входа в здание и балконов. Городок был опоясан рядами колючей проволоки. У въезда стояла вооруженная охрана. Китайские товарищи объяснили это необходимостью оградить специалистов от нападений со стороны чанкайшистской агентуры. За каждой группой специалистов были закреплены автомашины, поскольку министерства, научные и учебные заведения были расположены сравнительно далеко от городка.
Как-то поздно вечером, когда мы возвращались домой после сильно затянувшегося совещания и проезжали по пустынной улице, раздался выстрел. Пуля, цокнув о борт, чуть задела машину. Мы остались невредимыми. Потом нам сказали, что чанкайшистская агентура хотела создать инцидент, убив кого-либо из советских советников. Куда бы мы ни ехали, рядом с шофером садился охранник.
Квартиры были обставлены современной мебелью и имели необходимые удобства. В зависимости от числа членов семьи специалистам предоставлялись двух- или трехкомнатные квартиры. Отдавая дань суевериям иностранцев, в нумерации квартир отсутствовала цифра 13.
В городке были столовая, школа для советских детей, большой клуб, где показывали советские фильмы, давались концерты китайских артистов, а также иностранных трупп, гастролировавших в столице. В Пекине мне впервые удалось повидать танцевальные коллективы Вьетнама, Венгрии, Индонезии, Малайзии и др. Неизгладимое впечатление оставили вьетнамские танцоры, выступавшие с бамбуковыми шестами. С невероятной грацией и искусством они плавно и изящно переступали через бамбуковые шесты, которые в такт музыке то сдвигались, то раздвигались поперек сцены. Требовались исключительная техника и мастерство, чтобы одновременно выполнять замысловатые фигуры танца. Удивлению и восхищению публики не было предела. Плавные и грациозные движения девушек в национальных костюмах, сшитых из синего шелка, ловкие и слаженные движения юношей в многокрасочных национальных нарядах вызывали аплодисменты зрителей.
Неоднократно перед нами выступали китайские жонглеры. Выработанная столетиями техника исполнения вызывала изумление и восхищение. Выступление заканчивалось шествием артистов с красными флагами, которые в лучах прожекторов переливались как волны. На транспаранте зажигались иероглифы и буквы нашего алфавита, которые слагались в слова: «Да здравствует нерушимая советско-китайская дружба!»
В этой связи вспомнился и другой концерт, спустя немногим более 15 лет — весной 1972 года. Только что были восстановлены права КНР в ООН. Состоялся визит президента США Никсона в Пекин. Некоторые журналисты взахлеб расписывали перспективы сотрудничества США с Китаем. Рисовали миражи необъятного китайского рынка и ливень заказов для американских промышленников. Постоянный представитель КНР при ООН Хуан Хуа пригласил дипломатический корпус Нью-Йорка посмотреть мастерство китайских жонглеров. Это была та же труппа, которую я видел в Пекине. Выступление завершалось так же, как и в 1956 году в Пекине: артисты выносили красные стяги, транспаранты. Буквы английского алфавита слагались в лозунг: «Да здравствует прочная дружба американского и китайского народов!»
Грубая и прямолинейная агитка вызвала некоторое смущение и неприкрытые усмешки со стороны ко всему, казалось бы, привычных дипломатов. Ни США, ни Япония, ни многие латиноамериканские страны не имели в то время дипломатических отношений с КНР и признавали чанкайшистское правительство на Тайване в качестве правительства всего Китая.
Дипломатический корпус при ООН в Нью-Йорке своеобразен, как и его деятельность. Постоянные представители (послы) — это политические деятели, занимавшие ранее посты глав правительств, министров, вождей африканских племен, видные профессиональные дипломаты, известные ученые, профессора, журналисты. Среди них немало людей, обладавших широким диапазоном взглядов, глубоких знаний, активной мысли и собственных убеждений. Собранные со всей планеты, они представляют не только различные общественные системы и политические режимы, но и многообразие национальных традиций и культур. Многие из них весьма изощренные дипломаты, с большой эрудицией, умением остро мыслить и быстро реагировать как в открытых столкновениях за столом заседаний, так и в закулисных дипломатических баталиях, часто именуемых на ооновском языке «консультациями».
Недалеко от меня сидел представитель США при ООН Джордж Буш. Он не мог скрыть смущения. Всего несколько месяцев назад на XXVI сессии Генеральной Ассамблеи ООН он вместе с государственным секретарем США У. Роджерсом вел энергичную обработку делегаций, произнес несколько речей на пленарных заседаниях Генеральной Ассамблеи в пользу сохранения Тайваня в качестве члена ООН. Учитывая позицию Пекина, заявившего, что КНР откажется участвовать в работе Организации, если чанкайшисты сохранят свое членство в ООН, американцы фактически выступали против восстановления прав КНР в ООН. Именно Буш возглавлял всю работу против восстановления прав КНР в ООН.
А тут вдруг «прочная дружба» КНР и США!
На следующий день меня навестили заместители директора Дипломатического института Ли Эньчу и Хэ Ушуан и начальник учебной части Чжэн Пин. Формально директором института числился Чжан Вэньтянь — кандидат в члены Политбюро ЦК КПК, первый заместитель министра иностранных дел КНР. Министром иностранных дел в то время был премьер Государственного совета Чжоу Эньлай. Заместители директора весьма отличались друг от друга. Среднего роста, худой, с узким продолговатым лицом, в очках, типичный интеллигент Ли Эньчу был прямой противоположностью своему коллеге Хэ Ушуану. Последний был высоким, полным, с грубоватым широким лицом и тяжелыми руками рабочего. Начальник учебной части Чжэн Пин был маленьким, на вид тщедушным, с хитроватыми глазами, которые все время бегали. Все трое были одеты в синие френчи и мягкие хлопчатобумажные тапочки. Ли когда-то учился в высшем учебном заведении и немного говорил по-английски. Это облегчало контакты: мы могли обмениваться мнениями и без участия переводчика. До назначения заместителем директора некоторое время он работал в МИДе КНР. Ли являлся фактически директором института и секретарем парткома. Такое совмещение государственных и партийных должностей было обычным явлением в тогдашнем Китае.
Хэ обычно молчал на наших встречах и консультациях. Было видно, что он мало разбирается в организации и содержании учебного процесса. Видимо, его главной функцией была политико-воспитательная работа, подбор и проверка кадров. Изредка он высказывался по поводу проблем китайской революции и внешней политики КНР, как видно пересказывая соответствующие партийные и государственные документы.
Среди людей, с которыми мне приходилось сталкиваться почти ежедневно, заслуживает быть отмеченным также заведующий кафедрой международных отношений Гао Дие. В этом молодом человеке, казалось, были воплощены лучшие черты молодежи нового Китая. Внешний облик полон обаяния. Глубокие черные глаза, мягкие и пластичные движения. За время работы в КНР я по достоинству оценил сердечность и ум Гао. Нас не раз удивляли его гибкость в беседе, быстрые переходы от шутки к раздумью, когда речь касалась значительных вопросов, стремление как можно больше получить знаний от нас, советских специалистов. Каждую свободную минуту Гао расспрашивал о различных международных проблемах в преломлении к Китаю. Он интересовался книгами по истории международных отношений, мемуарами, переводами советских, — английских, японских и американских авторов. Горячее желание овладеть знаниями, поднять свой научный уровень сказывалось во всем.
Мне был представлен переводчик. Его звали Чэнь Чжи. Это был худощавый молодой 28-летний китаец. Чэнь Чжи в разговорах хотя и вежливо, но настойчиво проповедовал «великую китайскую цивилизацию», ее превосходство над другими культурами. Он был довольно хорошо образован, сносно говорил по-русски, знал японский и английский языки. Когда он затруднялся в понимании какого-либо сложного предложения или понятия, я говорил эту фразу по-английски или по-японски, и тогда при посредстве трех языков мы добивались довольно точного перевода.
Я учил японский язык и знал около 3 тысяч иероглифов. Смысл китайских и японских иероглифов почти одинаков. Поэтому я свободно понимал названия статей, даже смысл отдельных статей «Жэньминь жибао» на политические или международные темы. Я не знал, правда, китайской грамматики, и поэтому сложные фразы не всегда удавалось понять.
Специфика китайского произношения, отсутствие некоторых звуков русского или европейских языков, например отсутствие «р», создавали немалые трудности при чтении лекций, когда! переводчик никак не мог донести до слушателей точное название того или иного географического пункта или имени политического деятеля или дипломата. Кроме того, иностранные имена могут быть выражены иероглифами лестными или обидными — в зависимости от отношения к человеку. Позднее руководители института преподнесли мне печатку из слоновой кости, где были изображены иероглифы, по звучанию соответствующие моей фамилии. В переводе они означали: «человек науки».
Для того чтобы читать газеты или книги с несложным словарным запасом, нужно знать несколько тысяч иероглифов-Известные ученые, поэты и писатели знали более 10 тысяч иероглифов.
Иероглифическая письменность сыграла важную роль в формировании китайской культуры. Эта форма письменности, как и египетская клинопись, иероглифика ацтеков, майя и др., сохранила и донесла через тысячелетия сокровища китайской духовной и материальной культуры, памятники древней философской мысли и творчества художников слова.
В отличие от буквенной письменности китайская иероглифика обладает изобразительным качеством. Каждый иероглиф имеет свою графику, с помощью которой и выражается определенное понятие. Независимо от произношения иероглифа смысл его остается неизменным. Изобразительность иероглифа, часто весьма конкретная, в то же время позволяет выражать и сложные понятия, абстрактные мысли, а иногда и целый образ.
Эта особенность письменности временами создает немалые трудности в понимании замысла автора, поскольку неопределенность, расплывчатость иероглифических понятий порождает различное, порой противоположное толкование текста. Поэтому часто один и тот же текст или отдельные знаки, особенно когда это касается абстрактных философских или поэтических понятий, различные комментаторы могут интерпретировать с прямо противоположных позиций и делать взаимоисключающие выводы. Не случайно в Китае существовало несколько школ толкования философии Конфуция.
Вместе с тем иероглифическая система дает возможность читателю домысливать текст; в его сознании возникают обусловленные прочитанным ассоциации. Эта специфика касается не только поэтических текстов. Беседы Мао Цзэдуна с солдатами или офицерами, выступления перед партийными функционерами, записанные иероглифами, давали не раз возможность философски образованным ученым или пропагандистам интерпретировать его высказывания как нечто новое в философии. К аналогичным методам прибегали и переводчики на иностранные языки отдельных сочинений Мао Цзэдуна: статей, записей, бесед с солдатами, выступлений и т. д.
В условиях феодальной раздробленности Китая и разобщенности развились отдельные диалекты. Единственным связующим звеном различных местных диалектов, резко отличающихся друг от друга, являлась иероглифика. Отличие диалектов настолько велико, что жители одной провинции часто не понимают или плохо понимают жителей другой.
Вначале я удивлялся, что китайцы не переходят на звуковое письмо, как это сделали вьетнамцы. Но когда я побывал в Кантоне (Гуанчжоу), то понял, насколько это сложное для Китая дело. Моя переводчица, китаянка из Пекина, не могла даже объяснить полицейскому, что нам нужен ресторан. Он ничего не понимал. И только когда она достала листок бумаги и быстро набросала несколько иероглифов, полицейский заулыбался и в ответ написал иероглифами адрес ресторана и как туда пройти.
Как мне рассказывали, выступление Мао Цзэдуна в Пекине 1 октября 1949 года, в день провозглашения Китайской Народной Республики, не поняли большинство собравшихся. Мао говорил на одном из диалектов провинции Хунань, который не был знаком жителям Пекина.
Как-то мне пришлось быть переводчиком у двух китайцев из различных провинций, которые никак не могли понять друг друга. Один из них знал английский, а другой — русский. А так как я знаю эти оба языка, они смогли объясняться лишь при моей помощи.
Однако иероглифическая письменность в прошлом на протяжении тысячелетий была достоянием привилегированных классов китайского общества, она была доступна лишь весьма ограниченному кругу людей. В начале XVIII века в китайском языке было более 49 тысяч иероглифов, современные словари содержат более 60 тысяч. Естественно, что выучить написание такого количества иероглифов под силу очень ограниченному числу людей, тративших на это многие годы.
Передовые люди Китая уже с конца XIX века выдвигали требования реформы языка, отмены иероглифики, введения фонетической письменности. Но господствующие классы — помещики и буржуазия всячески сопротивлялись демократизации письменности.
Курс на создание централизованного единого государства предполагал, конечно, наличие единого литературного языка, понятного всему населению. Невозможно развивать экономику, создавать индустриальную базу при наличии сотен миллионов неграмотных. В Китае, по официальным данным, в 1956 году было более 52 процентов неграмотных, а по отдельным районам — 78 процентов. После создания Китайской Народной Республики начала практически претворяться в жизнь политика реформирования иероглифической письменности, перехода к созданию системы фонетического письма. Первыми явились мероприятия по упрощению написания иероглифов и уменьшению числа общеупотребительных знаков, прежде всего для газет, журналов, партийных и государственных документов, с которыми должны знакомиться миллионы людей. Упрощение графики, сокращение числа иероглифов, однако, не давали полного решения проблемы. Всем была ясна необходимость радикальной реформы письменности путем создания звукового письма, его фонетизации. В этой связи главным моментом являлась нормализация единого общенационального разговорного языка.
В 1956 году было принято решение подготовить звуковую, буквенную систему написания слов, постепенно заменив ею иероглифику. Создавались кружки, по радио передавались уроки общекитайского разговорного языка путунхуа, фонетической основой которого являлось пекинское произношение. Но каково же было наше удивление, когда мы узнали, что для воспроизведения звуков было решено использовать латинский алфавит! Между тем многие китайские филологи утверждали, что русский алфавит куда лучше и точнее может воспроизводить звуки китайского языка. Такое решение сугубо практического вопроса заставляло заподозрить политическую подоплеку.
…Через день я был принят директором института Чжан Вэньтянем. Чжан Вэньтянь был первым китайским послом в Москве, сделал определенный вклад в развитие советско-китайских отношений. В годы антияпонской войны он занимал крупные посты в руководстве КПК и командовании Народно-освободительной армии.
Кабинет Чжан Вэньтяня был обставлен в старом китайском стиле: темные низкие кресла, прекрасно инкрустированные ширмы из красного дерева, лакированный, искусно расписанный старыми мастерами столик. Принесли неизменный зеленый чай. Чжан Вэньтянь — плотный, среднего роста, одет в обычный для китайских официальных лиц китель. Встретил меня дружелюбно. Внимательно рассмотрел меня, спросил, как я долетел, расспросил о моей работе, семье.
Беседа имела деловой и дружественный характер. Чжан Вэньтянь оставил впечатление умного и тонкого собеседника.
У нас установились хорошие деловые контакты. Чжан Вэньтянь довольно часто приглашал меня, выслушивал мои соображения по вопросам организации подготовки дипломатических кадров. По его инициативе в Пекине было решено создать научно-исследовательский институт по международным отношениям при Народном обществе по изучению международных отношений. Нами были подготовлены подробные рекомендации[1].
Мы старались помочь Китаю наладить подготовку оперативных и научных кадров в области дипломатии и международных отношений. С полной отдачей сил работали наши специалисты и в других областях науки, культуры, техники, медицины и образования. Не раз в те годы китайские лидеры подчеркивали, что основу современной промышленности Китая составляли предприятия, сооружавшиеся с помощью СССР. Именно они обеспечивали успешное проведение индустриализации КНР. В Китае возник ряд новых отраслей промышленности. При содействии СССР в КНР было построено большое число крупных промышленных предприятий, цехов и объектов, оснащенных новейшим оборудованием.
За десять лет советско-китайского сотрудничества в КНР работало свыше 10 тысяч высококвалифицированных советских специалистов. В СССР прошли обучение и производственную практику свыше 8 тысяч инженерно-технических работников и рабочих, более И тысяч китайских студентов закончили советские вузы. Среди китайских дипломатов было немало выпускников Московского государственного института международных отношений. Их мне довелось встречать в Нью-Йорке в ООН, на международных конференциях в Женеве, Париже, Вене и на разного рода дипломатических мероприятиях.
С помощью советских специалистов был возрожден Аньшаньский металлургический комбинат — один из крупных центров металлургии Китая. Я побывал на этом комбинате. Советские специалисты, работавшие там, показали прокатный стан, изготовленный на Краматорском заводе. По словам наших инженеров, это было последнее слово мировой техники. Первый такой стан был передан Китаю, и только последующие направлялись на советские заводы для замены изношенного оборудования. «С помощью советского друга, его опыта и техники, — заявил депутат Всекитайского собрания народных представителей Ван Чуньлунь, — мы не просто восстановили разрушенное. Мы реконструировали Аньшаньский металлургический комбинат, по существу, создали его заново… Если бы меня спросили, что такое дружба Китая и Советского Союза, я показал бы на Аньшань. А если бы мне задали вопрос, что такое Аньшань, я бы сказал: «дружба»[2].
«В процессе осуществления в нашей стране первого пятилетнего плана, — говорил Чжоу Эньлай с трибуны 1-й сессии VIII съезда КПК, — великий Советский Союз и страны народной демократии оказали нам огромную помощь». Подводя итоги десятилетнего сотрудничества СССР и КНР, Чжоу Эньлай выразил особую благодарность Советскому Союзу, который оказал Китаю «помощь в строительстве 166 объектов в период первой пятилетки и вновь заключил в прошлом и нынешнем годах соглашение об оказании помощи нашей стране в строительстве 125 объектов»[3].
Значение для Китая опыта и учебы у советского народа Чжоу Эньлай признавал и в других официальных заявлениях. Выступая 26 июня 1957 года на IV сессии Всекитайского собрания народных представителей с отчетным докладом о работе правительства, он говорил: «Некоторые возражают против изучения опыта Советского Союза и даже считают, что недостатки и ошибки, возникшие в деле строительства в нашей стране, также являются результатом учебы у Советского Союза. Это крайне вредные взгляды. Мы считаем, что учиться у Советского Союза совершенно необходимо, весь вопрос в том, как мы учимся. Если мы учимся плохо, то ответственность полностью ложится на нас. Советский Союз — это первое в мире государство, построившее социализм и обладающее богатым передовым опытом. Именно потому, что мы серьезно изучали передовой опыт Советского Союза, мы в деле строительства прошли намного меньше извилистых путей и добились огромных успехов… Сейчас все еще находятся люди, которые пытаются отрицать огромное значение искренней помощи Советского Союза нашей стране. Совершенно ясно, что это рассчитано на то, чтобы спровоцировать ухудшение советско-китайской дружбы, подорвать международное сплочение и, следовательно, сорвать дело строительства социализма в нашей стране»[4]. Это совершенно справедливые слова, и о них их автор довольно быстро забыл.
В разговорах с нами китайцы подчеркивали, что их жизнь заметно улучшилась. За годы первой пятилетки (1953–1957) была почти полностью ликвидирована безработица, хотя это иногда достигалось за счет сохранения на предприятиях ручного труда, перенасыщения рабочими крупных предприятий. Во время посещения Аньшаньского металлургического комбината в 1956 году я спросил главного инженера, сколько рабочих на заводе. Он сказал, что их 175 тысяч, хотя могли бы обойтись и 75 тысячами. Это, чтобы не создавать безработицы.
Выезжая в пригороды Пекина, а затем посещая другие районы страны, из окон автомобиля или поезда в любую погоду можно было видеть крестьян, копающихся на своих участках. Аграрная реформа, проведенная сразу после революции, покончила с помещичьим землевладением. Была ликвидирована вековая несправедливость — крестьяне получили землю.
Крестьянские поля были крохотными, состояли из тщательно возделанных прямоугольников. Обычно в углу участка виднелся небольшой холмик с табличкой. Под этими холмиками были захоронены предки китайской семьи. В деревнях кладбищ не было.
Крестьяне на себе пахали, вручную сажали рис, на коромыслах в деревянных бадьях носили воду для поливки овощей. Об искусственных удобрениях и какой-либо технике они и не слыхали. Единственное удобрение — помет скота и человеческие экскременты тщательно собирались даже в городах. У каждого мула или лошадки подвязывался подгузник для сбора навоза. Несмотря на огромное трудолюбие, крестьяне жили еще плохо. Ели скудно — чашка риса, иногда редька или листики капусты.
Темный стеганый халат служил крестьянину все сезоны и был единственным на все случаи жизни. Я видел босых крестьян в Пекине. В большом универмаге на улице Ванфуцзинь я как-то заметил группу крестьян. Они были в длинных заношенных халатах. На ногах подобие сандалий. Они ничего не покупали. Они смотрели на дешевые часы, посуду, автоматические ручки и дешевый ситец как на невиданные диковинки, словно перед ними были куски лунной породы. Купить им было не по карману. Годовой доход крестьянина в денежном выражении измерялся 15–17 юанями. Часы стоили 30–40 юаней, метр хлопчатобумажной ткани — 2–3 юаня. Большинство крестьян были неграмотными.
После официального представления Чжан Вэньтяню мы поехали в Дипломатический институт, открытый несколько дней назад. Институт был создан на базе дипломатического факультета Пекинского народного университета. Преобразование факультета в самостоятельный институт, находящийся в ведении МИДа КНР, было вызвано крайне низким уровнем подготовки специалистов, выпускаемых Народным университетом, и несоответствием их знаний требованиям, предъявляемым к работе в аппарате МИДа КНР и в заграничных учреждениях КНР.
В апреле 1956 года институт получил новое здание с общежитием для студентов и флигелем для профессорско-преподавательского состава. Новое здание мало чем отличалось от прежнего. Это был трехэтажный дом, собранный из тускло-серых панелей, выглядевший скучным и бедным. Цементные полы, голые стены, украшенные кое-где портретами Мао Цзэдуна, грубо сколоченные скамейки и столы в аудиториях и лекционных залах оставляли впечатление неуютной казармы.
Заведующие кафедрами, профессора и преподаватели подходили к нам, приветливо улыбались, высказывали удовлетворение по поводу встречи.
Яркое сентябрьское солнце, теплая и дружеская встреча со стороны преподавателей и слушателей согревали наши сердца. Я как главный советник директора и руководитель группы должен был проводить беседы и консультации с руководством института (два-три раза в неделю) и читать общий курс истории международных отношений с 1917 по 1957 год (по две лекции в неделю). Немалую нагрузку несли и другие члены нашей группы. В институте, да и в библиотеках Пекина отсутствовали самые необходимые документы и материалы по новейшему периоду. Сказались многолетняя гражданская война и разруха, Y занятость правительственных органов другими неотложными делами, связанными со становлением новой власти, борьбой с коррупцией и инфляцией, голодом и безработицей. Пекинская библиотека получила в дар от Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина немало литературы, но, конечно, специальной было недостаточно. Я попросил жену, которая выезжала из Москвы позже, захватить как можно больше книг из моей личной библиотеки. Подготовка к лекциям отнимала много времени и сил. Приходилось заранее составлять письменный текст лекций. Рукопись перепечатывалась и передавалась переводчику, который готовил ее к устному переводу. Лекцию я читал по-русски, абзац за абзацем. Чэнь Чжи переводил на китайский. Если я чувствовал, что высказанная мысль не совсем понятна слушателям, по ходу изложения давал дополнительные пояснения.
Слушателями были профессора, преподаватели и аспиранты. Они использовали наши лекции в своей лекционной и преподавательской работе.
В ходе первых же бесед мы познакомились с руководящими работниками института, с ведущими профессорами и преподавателями. Руководство института осуществлялось коллегиальным органом — комитетом (подобие нашего ректората), состоящим из семи человек. В комитет входили два заместителя директора, начальник учебной части, заместитель секретаря парткома, начальник и заместитель начальника по хозяйственной части и заведующий кафедрой истории международных отношений.
Комитет института заседал раз в месяц. Он разрешал самые основные вопросы: годовой план работы института, финансовый план, назначение и смещение сотрудников и т. д. В ведение комитета входило также руководство учебной частью и административно-хозяйственным отделом. Учебная часть включала учебный отдел, библиотеку, бюро переводов. Непосредственно дирекции подчинялся отдел кадров.
Заседания дирекции с моим участием и приглашенными сотрудниками института происходили в большой, неуютной комнате с каменными полами. Обычно на длинном столе стояли толстые глазурованные чашки и большой чайник с крепким зеленым чаем. Чай в Китае — непременный атрибут любого совещания, встречи, беседы. Без чая не обходится ни одно застолье. До начала трапезы гостям непременно подают душистый чай, что помогает заполнить время ожидания, возбуждает аппетит. В зеленый чай иногда для усиления аромата добавляются засушенные бутоны жасмина, а также лепестки роз или других цветов.
Зеленый чай сопровождает тебя и в поездке. В вагоне поезда вручают пакетик с сухим чаем и чашку. Затем проводник обходит пассажиров и наливает из большого металлического чайника крутой кипяток. Листья чая и цветы жасмина вначале всплывают наверх, затем постепенно оседают.
В Китае принято пить чай в течение всего дня, как дома, так и на работе. По мнению китайцев, ничто так не может прогнать усталость и взбодрить, утолить жажду летом и согреть зимой, как зеленый чай. К слову сказать, аналогичное отношение к зеленому чаю существует и в Японии.
Прежде всего на совещаниях в дирекции нас познакомили с учебным планом. Учебный план, рассчитанный на четыре года, не предусматривал специализации выпускников по странам или группам стран, воспитания у них навыков самостоятельной работы. Лекционный метод преподавания иностранных языков в группах по 20–30 человек при общем низком уровне студенческого контингента не мог обеспечить достаточной подготовки и в области иностранных языков. В связи с этим руководство МИДа КНР приняло решение о переходе на пятилетний срок обучения и разработке нового учебного плана. Разработанный с учетом наших предложений, новый план более соответствовал требованиям подготовки квалифицированных специалистов-международников. Новый учебный план был утвержден МИДом КНР и министерством высшего образования КНР и введен в действие для студентов первого и второго курсов, обучавшихся по пятилетней программе. Частичные изменения были внесены и в учебный план студентов третьего курса. Была определена и специализация.
При институте имелись также двухгодичные курсы повышения квалификации. На курсы принимали сотрудников министерства иностранных дел, а также работников партийного и государственного аппарата для подготовки из них дипломатических работников среднего звена. Была небольшая группа руководящих сотрудников МИДа с одногодичным сроком обучения. Они занимались главным образом изучением иностранного языка. В 1956 году было принято на курсы 50 человек из нацменьшинств с мусульманским вероисповеданием для подготовки работников в странах Ближнего и Среднего Востока.
В октябре 1955 г. состоялось несколько встреч с руководством института, а также руководителями партийной и комсомольской организаций. Из беседы постепенно выяснялся идейно-политический облик преподавателей, аспирантов, студентов и слушателей курсов повышения квалификации.
Всего в институте было 490 студентов и курсантов. Курсанты составляли одну треть общего числа слушателей. По социальному происхождению почти половина слушателей были выходцами из семей помещиков, буржуазии, купцов и кулаков. Представителей рабочих было менее десяти процентов. Все студенты делились на две категории (по китайской терминологии): кадровые работники и молодые интеллигенты. Молодыми интеллигентами называли молодежь, пришедшую на учебу после окончания средних школ и не имевшую опыта работы (или имевшую очень незначительный). Кадровыми работниками считались бывшие сотрудники МИДа КНР, солдаты и командиры Народно-освободительной армии, работники партийного и государственного аппарата либо просто члены КПК. Большинство студентов и курсантов были членами коммунистической партии (из 490 студентов 292 — члены КПК)[5]. Среди преподавателей партийная прослойка была незначительной — немногим более 20 процентов. Около одной трети — члены комсомола, более одной трети были беспартийными.
Последняя группа — это наиболее квалифицированные преподаватели из числа старой интеллигенции. Большинство из них получили образование в США, Англии, Германии и других странах, их методология и воззрения на историю международных отношений, политику СССР и международное развитие Дальнего Востока имели типично буржуазный характер. Преобладали последователи историка англичанина А. Тойнби и американца Г. Моргентау. Эти профессора и преподаватели читали курсы истории Китая, внешней политики в дореволюционный период, преподавали иностранные языки и др. Молодые преподаватели — комсомольцы, равно как и члены КПК, имели общее представление о марксизме, диалектическом материализме. Но ленинской теории международных отношений не знали. Естественно, что научный и методический уровень преподавания, насколько можно было судить из бесед с ними, был довольно низким. Среди студентов и сотрудников института 50 % составляли члены КПК, более 250 человек являлись членами комсомола. Несколько человек были членами различных демократических партий, но своих организаций в институте не имели.
Небольшую группу составляли студенты из СССР, Чехословакии, Румынии, Польши и Венгрии (21 человек).
Половина коммунистов из числа студентов и курсантов вступила в партию после 1945 года — в период борьбы с чанкайшистами, другая половина — после победы народно-демократической революции 1949 года. Молодые члены партии не имели политической закалки и опыта партийной работы. Некоторым членам КПК, вступившим в партию в 1932–1945 годах, как нам рассказывал заместитель секретаря парткома Чжан Мотан, были присущи зазнайство и самоуверенность. Ссылаясь на старые революционные заслуги, многие из них не хотели утруждать себя упорной учебой, охотнее и активнее участвовали в проведении разного рода политических кампаний. В большинстве своем кадровые работники, слабо подготовленные в общеобразовательном плане, учились хуже молодежи. Свои трудности в овладении наукой они прикрывали ссылками на несовершенство учебного плана, низкий уровень преподавания, нехватку учебных пособий и т. п. Эти недостатки хотя и имели место, но не в столь гипертрофированной форме. Как отмечал Чжан, свои жалобы и несогласия они направляли руководству института и в вышестоящие инстанции. Лишь то обстоятельство, что официальным директором института считался кандидат в члены Политбюро ЦК КПК, первый заместитель министра иностранных дел Чжан Вэньтянь, позволяло руководству института не поддаваться нажиму со стороны отдельных групп студентов.
Молодые интеллигенты, т. е. молодежь, имевшая определенную общеобразовательную подготовку, осваивали дисциплины лучше и легче. Это вызывало определенные трения и противоречия между учащимися. Усугублялись они неравным материальным обеспечением. Студенты и слушатели курсов — кадровые работники снабжались лучше, получали определенные материальные льготы. В столовой было три категории питания. Так называемые молодые интеллигенты получали питание стоимостью в 12,5 юаня[6], революционные кадры — в 15 юаней, профессора, преподаватели и руководящие сотрудники — в 25 юаней. Большинство студентов относились ко второй категории. Столовая обеспечивала студентов, преподавателей и сотрудников трехразовым питанием. Однажды я зашел в столовую, точнее, в раздаточную во время завтрака. Завтрак был очень скуден: пампушка, небольшая чашечка вареных овощей, сдобренная ложкой растительного масла, и чай.
Бывшие кадровые работники получали стипендию в размере прежней зарплаты (до 48 юаней), интеллигенты (из бедных семей) — 12,5 юаня, которые полностью шли на питание, и по 3 юаня на приобретение пособий. Всего на стипендии тратилось 360 тысяч юаней. В целом годовой бюджет института составлял 1044 тысячи юаней.
Руководители института рассказывали мне о направлениях политико-воспитательной работы. Так как я в прошлом занимался партийной работой, то, в свою очередь, рассказывал им о нашей системе политического воспитания студентов.
Основные направления работы партийной организации института в известной мере были те же, что и в вузах нашей страны. Главной задачей партийной работы считалась борьба за выполнение учебного плана. Парторганизация стремилась добиться осуществления поставленной цели при помощи комсомольской и профсоюзной организаций.
Не менее важной задачей было политическое воспитание членов партии, а также комсомольцев и беспартийных студентов и преподавателей. Политическое воспитание осуществлялось путем проведения политзанятий. Каждая суббота считалась партийным и комсомольским днем. После обеда все освобождались от занятий и работы для участия в собраниях, посещения политзанятий и т. п. Преподаватели, кроме того, обязывались посещать вечерний Университет марксизма-ленинизма. Партийная организация проводила также идейно-воспитательную работу среди старых профессоров и преподавателей. На партийную организацию возлагалось и проведение политических кампаний и движений.
Летом 1955 года развернулась кампания по борьбе с контрреволюционерами. Во время летних каникул она приобрела массовый характер, а к осени стала затухать. Партийный комитет назначил «Комитет пяти» из числа наиболее проверенных членов партии. Члены комитета проверяли биографии коммунистов. «Комитет пяти» имел и подкомитеты, которые занимались сбором дополнительных материалов, расследованием и проверкой сообщенных в биографиях фактов, в том числе и на местах, где те или иные коммунисты работали или учились, сбором сведений о моральном облике и т. п.
Составление биографий занимало иногда целые недели. В автобиографиях требовалось подробнейшим образом изложить все факты жизни, описать все ошибки и прегрешения, взгляды и заблуждения, т. е. подвергнуть себя самокритике. ^Подчас автобиографии студентов и преподавателей, не достигших еще и 30 лет, составляли 45–50 страниц.
По данным на середину октября 1955 года, около 5 процентов студентов и преподавателей проходили дополнительную проверку по подозрениям в связях с контрреволюционерами.
Значительная часть молодежи отличалась политической неустойчивостью. Как отмечал секретарь комитета комсомола Ма Тин, среди них почти половину составляли выходцы из эксплуататорских классов. На их мировоззрении сказывалось влияние классовой среды, в которой они росли, семей, в которых они воспитывались, изменение материального положения в результате революции.
Как заявил Ма Тин, «некоторые нетвердо стоят на позициях рабочего класса». Многие студенты аполитичны, у них наблюдается отсутствие бдительности, непонимание сложности и остроты классовой борьбы. Характерным для многих является индивидуализм и зазнайство. Они презирают старые кадры, которые плохо учатся, с трудом овладевают теоретическими дисциплинами и иностранными языками, воздерживаются от критики и самокритики, прощают друг другу отступление от норм морали, нарушения учебной дисциплины; у них отсутствует дух коллективизма. Учитывая эти обстоятельства, руководство МИД КНР в марте 1957 года приняло решение — с 1957 года принимать на курсы повышения квалификации только сотрудников министерства иностранных дел. Прием молодежи — «молодых интеллигентов» был прекращен.
Ма Тин подчеркивал, что комсомольская организация ведет линию на всестороннее развитие молодежи. Основной упор делается на повышение качества учебы, привитие интереса к своей специальности. Организуются встречи с руководящими сотрудниками министерства, приглашаются ученые и писатели. Большое впечатление на комсомольцев, отметил Ма Тин, произвело письмо великого русского ученого-физиолога академика И. II. Павлова к молодежи. В этом известном письме, написанном им незадолго до кончины в 1936 году, ученый говорил о высоком чувстве ответственности перед Родиной. В целях идейного воспитания лучшие комсомольцы привлекаются к движению против контрреволюционеров. Стремясь привить им чувства патриотизма и интернационализма, организуют посещения выставок, посвященных КНР, странам народной демократии и др.
Ведется работа по подготовке к приему в партию. Однако некоторые молодые люди пытаются пролезть в партию из карьеристских соображений. Большинство молодых преподавателей-комсомольцев уже переростки. Но они не хотят выходить из рядов комсомольской организации. Некоторые и вступили бы в члены КПК, но мешает низкая политическая сознательность или анкетные данные.
Комсомольцы проявляли большой интерес к нашему мнению по ряду вопросов: организации воспитания политической бдительности и классовых позиций, связи изучаемых теорий с практикой (с учетом положения Китая), организации студенческой научной работы и т. п.
Соблюдая в максимальной степени осторожность и такт, мы ограничивались в своих комментариях лишь рассказами о работе комсомольской и партийной организаций в советских вузах, и прежде всего в МГИМО. В институте не было кафедры социально-экономических дисциплин. Мы обратили внимание руководства института на необходимость создания такой кафедры. Она должна организовать научную и методическую работу по основам марксизма-ленинизма, политэкономии, диалектическому и историческому материализму и истории китайской революции.
Весной 1957 года состоялся визит в Китай Председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова. В огромном зале Всекитайского собрания народных представителей китайское руководство дало прием в честь К. Е. Ворошилова. Зал мог вместить две тысячи гостей. Были приглашены и советские специалисты.
Вскоре после начала приема появился Мао Цзэдун. С ним были Чжу Дэ, Чжоу Эньлай, Лю Шаоци, Пэн Чжэнь и другие руководящие работники КНР.
Мао Цзэдун был одет в светло-серый френч. Он выглядел массивным, особенно рядом с худощавым Чжоу Эньлаем. Чжан Вэньтянь представил меня Мао. Мао, почти не глядя, протянул руку. Его рука была пухлой, как у женщины; он посмотрел на меня и на Чжан Вэньтяня тяжелым, пронизывающим взглядом, без тени улыбки. Затем на одном выдохе произнес несколько отрывочных фраз. Переводчик, склонившись ко мне, сказал: председатель Мао Цзэдун желает Вам успеха в подготовке китайских дипломатов. Скоро настанет время, когда все страны будут приглашать нас принять участие в решении мировых проблем.
Сверкнула вспышка блицев — фоторепортеры запечатлели момент встречи. Наш разговор был прерван: подошел венгерский посол и Мао Цзэдун сказал ему тоже несколько отрывочных фраз и отвернулся к очередному гостю.
Через день я получил закрытый конверт со штампом газеты «Жэньминь жибао». В конверте была большая фотография: председатель КНР пожимал мне руку.
В октябре 1956 года Пекин посетил президент Индонезии Сукарно. В пекинских книжных магазинах появились трехтомные альбомы красочных репродукций с его картин, воспевающих красоту индонезийской земли.
Сукарно проявлял огромный интерес к искусству, музыке, живописи и скульптуре. В его дворцах в Джакарте и Багоре были собраны картины, скульптуры, статуэтки индонезийских, китайских, голландских, индийских, французских и японских мастеров. Это был интерес не дилетанта, а человека, умеющего понимать и ценить прекрасное. Любовь к красоте была неотъемлемой частью его натуры.
Я долго любовался репродукциями с этих картин. Но купить альбомы не мог. Они стоили слишком дорого.
В один из вечеров правительством КНР был дан большой прием в Летнем дворце (парке Ихэюань) в честь высокого гостя, Я также получил приглашение. Летний дворец, расположенный невдалеке от западной части Пекина, принадлежит к числу знаменитых парков мира. Здесь сочетается красота природы с искусными творениями китайского народа, вкладывавшего свой талант и мастерство в создание парка в течение более семи столетий. Парк был заложен в XII веке. В середине XVIII века император Цинской династии Цяньлун (собственное имя Хун Ли) значительно его расширил и назвал парк Цзинъи-юань (Парк чистейшей водяной зыби). По распоряжению императора было расширено и углублено озеро.
В 1860 году, во время второй «опиумной» войны, парк был разрушен англо-французскими войсками. В 1888 году по указанию императрицы Цыси ко дню ее рождения парк был снова отстроен. На его восстановление были истрачены все средства (более 80 миллионов лянов серебра), предназначенные для строительства морского флота. Вместо броненосцев у самого берега озера Куньмин был построен огромный и великолепный мраморный корабль, отличавшийся тонкой отделкой с замысловатыми узорами.
Один из сопровождавших меня китайских друзей философски заметил:
— Может быть, императрица Цыси не так уж была не права, когда приказала построить этот мраморный красавец вместо боевых кораблей? Броненосцы погибли бы все равно. Войну мы и так бы проиграли. И не было бы этого произведения искусства.
В 1900 году во время подавления «боксерского» восстания интервенты западных держав сильно повредили и разграбили многие сокровища парка. В годы гражданской войны и японской оккупации парк приходил в упадок. После победы народной революции были развернуты широкие реставрационные работы. Парк обновили, и он снова засверкал. Парк знаменит тем, что в нем сконцентрированы все характерные особенности ландшафта Китая. Он представляет как бы собрание уменьшенных копий достопримечательностей, известных в Китае красивых мест, но вместе с тем он сохранил и свои собственные характерные черты.
Необыкновенно тонко гармонирует его пейзаж с фоном Западных гор, в центре которых виднеется Гора долголетия (Вань-шоушань), огромный восьмиугольный четырехъярусный храм Фосянгэ и другие строения, проглядывающие сквозь крону деревьев. Пагода Юйцюаныпань (Гора Нефритового источника) на северо-западе от парка, цепь горных хребтов и отвесных скал и затерянные в дымке вершины Западных гор слились воедино, образуя соответствующий фон для огромного парка, раскинувшегося на площади 330 гектаров.
Всего в парке имеется более сотни храмов, отдельных зальных помещений, дворцов, террас, павильонов, мостов, пагод и других больших и малых строений, разбросанных в различных уголках парка.
Большинство главных строений и частей парка носят цветистые наименования: «Зал добродетели и долголетия», «Сад благодеяний и мира», «Зал радости и долголетия», «Зал заоблачных высот» и др.
Мы шли вдоль озера по длинной, четырехсотметровой галерее с белокаменной балюстрадой, опоясывающей гору Ваньшоу-шань. Везде встречались стайки миловидных девушек, одетых в праздничные костюмы: шелковые блестящие платья с глухим воротом и высоким, почти от бедра, разрезом. Как потом мне рассказали, по указанию Чжоу Эньлая было отобрано около пяти тысяч миловидных студенток из вузов Пекина, им выдали нарядные платья и пригласили в Летний дворец. Ни для кого не было секретом, что президент Сукарно питал слабость к красивым женщинам.
За одним из поворотов мы неожиданно наткнулись на группу людей. В сопровождении Лю Шаоци, Чжоу Эньлая и других официальных китайских лиц и своего адъютанта шел Сукарно. Президент обладал эффектной внешностью. Он был строен, довольно высокого для индонезийца роста. На голове у него была национальная бархатная шапочка — пичи, в руке он держал небольшой, черного дерева с серебром стек. Он был одет в военную форму, как верховный главнокомандующий.
…Чжан Вэньтянь представил меня президенту. Сукарно приветливо поздоровался.
— Я рад, — сказал он, — что советские друзья также помогают моим китайским братьям. Советское правительство послало нам хороших специалистов. Я уверен, что в Китае работают самые выдающиеся советские ученые и инженеры.
Китайские газеты были полны славословия в адрес индонезийского гостя. Его именовали всеми присвоенными ему высокими титулами: президент Республики Индонезии, великий вождь революции, глашатай индонезийского народа, верховный главнокомандующий, великий вождь национального фронта, хранитель завета народных страданий, великий бойскаут, Ваше высокопревосходительство, почетный доктор, инженер, хаджи и пр. Китайцы были хорошо осведомлены, что такое перечисление импонировало индонезийскому президенту. Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай и другие руководящие деятели в беседах с Сукарно всячески льстили ему, подчеркивали, что Индонезия и он лично делают великий вклад в развитие международных отношений, что судьбы Индонезии и Китая однозначны.
Прошло немногим более трех лет, и судьба свела меня еще раз с индонезийским президентом, на этот раз в Японии. Сукарно предпочитал любым письмам или телефонным разговорам живое общение и почти никогда не отказывался от личной встречи. Он говорил, что встречи с разными людьми: министрами, послами, кинозвездами, бизнесменами, художниками, журналистами, служителями культа и др. — скрашивают его существование. Без промедления он согласился на встречу с нами. Это было в начале июня 1959 года. Мы с послом Н. Т. Федоренко прибыли в отель «Империал», в самую дорогую и фешенебельную гостиницу, к назначенному времени. Адъютант президента провел нас в апартаменты Сукарно.
В легкой рубашке с короткими рукавами, в сандалиях на босу ногу, Сукарно радушно встретил нас; он приказал слуге принести нам кофе и чай. Кареглазый, с чарующей белозубой улыбкой, излучающей тепло, он невольно притягивал к себе своим обаянием. О его обаянии, энергии, жизнерадостности я много слышал в дипломатических кругах Токио. На иностранцев обычно Сукарно производил яркое впечатление.
На столе в кабинете президента лежали японские, индонезийские, американские и другие иностранные газеты. Было видно, что Сукарно их уже просмотрел. Некоторые строки в статьях были подчеркнуты, на полях содержались краткие комментарии. Наше обращение: «Ваше превосходительство, господин президент…» Сукарно немедленно отверг: «Называйте меня просто бунг Карно (брат Карно. — Л. К.). Ведь мы же настоящие братья по духу, по целям нашей жизни». Сукарно обладал голосом приятного, бархатистого тембра, с очень широким диапазоном. Он свободно владел словом, прекрасно говорил по-английски, был очень начитанным человеком, его речь была расцвечена метафорами, сравнениями. В своих речах и беседах он не только широко пользовался образами народного эпоса и сказаний, но и легко цитировал многих иностранных ученых и политиков.
Сукарно высоко оценивал помощь и поддержку советского народа. Позднее, во время пребывания в Москве летом 1961 г., он заявил, что страны Азии и Африки обращают свои взоры к Советскому Союзу, зная, что он «хочет свободы всем народам», которые провозгласили себя независимыми. Сукарно назвал Советское государство маяком в борьбе за независимость[7].
В те годы успешно развивались дипломатические и культурные связи между нашими странами. Советский Союз и другие социалистические страны поддерживали политику правительства Индонезии в его борьбе за окончательное освобождение страны от кабальных соглашений, навязанных Нидерландами, за ликвидацию последнего очага колониального господства в Индонезии — в Западном Ириане. Помощь СССР позволила Индонезии покончить с военным превосходством Нидерландов в районе Западного Ириана и в конце концов добиться воссоединения его.
— И советский, и индонезийский, и китайский народы строят социализм… — говорил в беседе с нами Сукарно, — но каждый идет своим путем. Индонезийский социализм — это смесь. Идею политического равенства мы заимствовали из Декларации независимости США, идею духовного равенства — из ислама и христианства, научную идею равенства — из марксизма. К этому мы добавили свою национальную самобытность — мархаэнизм. Затем мы внесли сюда принципы «готонг-ройонг», что означает жить вместе, работать вместе и помогать друг другу во всем. Смешайте все это и вы получите индонезийский социализм[8]. Из слов Сукарно было ясно, что в понятие «индонезийский социализм» были механически включены почерпнутые из различных, а иногда и идеологически противоположных источников положения и принципы, марксистские формулировки и религиозные догмы. Это было эклектически смешанное, мелкобуржуазное понимание социализма. Оно получило широкое распространение в Индонезии.
В ходе дальнейшего разговора Сукарно сказал:
— Вот китайцы считают, что темпы строительства социализма в СССР слишком медленные. Как мне рассказал Мао Цзэдун, они надеются выйти в короткий исторический срок на рубеж развитых стран.
Сукарно верил в силу лозунгов и приказов, не считаясь с объективными законами экономического развития. Нереальные субъективистские прожекты Мао Цзэдуна и его группы произвели, как видно, сильное впечатление на эмоционального индонезийского президента. Провал «большого скачка» несколько поколебал веру Сукарно в правильность линии Мао Цзэдуна, но в целом влияние китайцев на него с годами все более увеличивалось.
Касаясь отношений с Китаем, Сукарно несколько конфузливо отметил:
— Китайские хуацяо (иммигранты. — Л. К.) в большинстве своем не желают сотрудничать с моим правительством, саботируют наши экономические мероприятия… Это вызывает недовольство среди индонезийцев. Отсюда нежелательные эксцессы…
Мы из сообщений прессы знали об антикитайских выступлениях в Джакарте и других городах. Демонстранты громили лавки, уничтожали товары, сжигали автомашины, принадлежавшие местным китайцам. Антикитайские выступления в Индонезии всегда происходили в моменты резкого ухудшения экономического положения в стране. Власти старались свалить вину за провалы и хаос в народном хозяйстве на местных китайцев.
— Я думаю, — сказал Сукарно, — что мы найдем путь к тому, чтобы эти аномалии в жизни народов моей страны больше не повторялись..
Сукарно не сомневался, что его многолетний опыт, умение находить выход из труднейших ситуаций, достигать компромисса как внутри страны, так и в международных делах не подведут его и на этот раз. Тонкое политическое чутье, знание национальной психологии помогали ему в решении самых сложных проблем.
— Вы жили много лет в Китае, — обратился Сукарно к послу, — и, может быть, лучше понимаете политику китайцев. Но ряд моментов в китайской политике для меня остается загадкой. Как понять последние акции Китая в отношении Индии?[9] Ведь Джавахарлал Неру очень много сделал для признания КНР и укрепления его международных позиций. А китайские лидеры и в разговорах со мной высказывались о политике Индии далеко не дружелюбно… — Президент нахмурился. — Меня это беспокоит. Но не будем обсуждать эту проблему. Вы дипломаты и выскажете официальную позицию своего правительства. А я ее хорошо знаю.
— Я бы хотел, — заключил разговор Сукарно, — чтобы отношения между двумя этими странами были дружественными. И я постараюсь их наладить.
Как известно, из попыток Сукарно помочь разрешить конфликт ничего не вышло. В 1962 году Китай осуществил военную акцию против Индии, оккупировав часть ее территории.
Сукарно преувеличивал роль и место индонезийской революции и самой Индонезии в национально-освободительном движении и в мировом революционном процессе в целом.
Осенью 1961 года Сукарно провозгласил лозунг борьбы «новых, нарождающихся сил» против «старых, установившихся сил». Эта концепция была сродни теориям о доминирующей роли стран Азии, Африки и Латинской Америки в мировом революционном процессе. Эта теория не затрагивала различий в политической ориентации и путях социального развития молодых стран Азии, Африки и Латинской Америки и фактически ограничивалась геополитическим подходом к проблеме единства. Она стала идеологической основой для сближения между индонезийскими руководителями и лидерами КНР. Сукарно претендовал на роль лидера неприсоединнвшихся стран, что не соответствовало ни экономическому, ни политическому положению Индонезии среди стран Азии и Африки. Практическая деятельность Сукарно в этом вопросе сводилась к поискам сильного союзника. Им стал Китай. Сукарно субъективно вовсе не намеревался действовать в интересах Китая, ошибочно полагая, что интересы обеих стран совпадают.
Стремясь сделать Индонезию «политической Меккой» афроазиатских стран, Сукарно предоставлял Китаю широкие возможности для пропаганды своих «особых позиций» на многочисленных конференциях, проводимых по предложению Сукарно в Индонезии.
В памяти индонезийского народа и всех борцов против колониализма и империализма Сукарно остается человеком, который посвятил свою жизнь священному делу — борьбе за независимость родины. С его именем связаны подъем национально-освободительной борьбы индонезийского народа, достижение независимости и становление Индонезии как суверенного и независимого государства. Убежденный в своей непогрешимости, Сукарно нередко находился в плену заблуждений, совершал ошибки, которые оказывали негативное влияние не только на его личную судьбу, но и на судьбу всей страны. Неспособность до конца понять истинное положение вещей и пагубность этого курса способствовали тому, что Сукарно потерял опору в массах и был лишен власти.
Как-то в конце 1956 года во время прогулки по Пекину китайские коллеги с большим удовлетворением рассказали мне, что в Пекин приехал из Америки крупный ученый-китаец, математик и физик[10]. По их оценке, его можно поместить в первую тройку крупнейших ученых мира.
В январе 1967 года в газете «Гримпсон», издающейся в университетском городке Кембридж (спутнике Бостона), на первой странице крупным шрифтом был набран заголовок: «Красный флаг над Гарвардом». Под заголовком — фотография: бронзовая статуя основателя университета Джона Гарварда. А над его головой — советский и американский флаги. Подпись была не менее броской: «Красные оккупировали университет? Нет, к нам приехал для выступления советский посол Леонид Кутаков».
Как, каким образом в университете, стоящем на верху иерархической лестницы американских учебных заведений, появился красный флаг? Гарвард — университет, где обучается правящая элита Америки, представители титулованной знати и правящих кругов многих зарубежных стран. Мраморная мемориальная доска в университетской церкви сообщала, что выпускниками Гарварда была по крайней мере дюжина американских президентов: Уильям Тафт, Теодор Рузвельт, Франклин Рузвельт, Джон Кеннеди и др., не менее сотни министров и выдающихся сенаторов. Специальный отбор, высокая плата за обучение создают надежный барьер для «неподходящих» абитуриентов.
Почти 16 тысяч студентов и аспирантов обучают 3,5 тысячи профессоров и преподавателей. Свыше 5,5 тысячи сотрудников административного аппарата обеспечивают учебный процесс, помогают профессорам и научным сотрудникам в подборе материалов, проведении экспериментов, переводах с других языков и т. п.
В университете работает много известных ученых: экономист и социолог с мировым именем, автор десятков книг, блестящий публицист Джон Гэлбрейт, глава американского китаеведения Джон Фэрбенк, будущий государственный секретарь США Генри Киссинджер (он числился профессором университета вплоть до 1973 года), известный специалист в области атомного оружия Мортон Хальперин, крупный политолог и специалист в области разоружения Маршалл Шульман, отдельные курсы читал крупнейший на Западе теоретик в области международных отношений Ганс Моргентау и др.
Для проведения семинаров приглашаются профессора из других университетов США, а также из Англии, ФРГ, Франции и других стран. На кафедре славянских языков работал Р. Якобсон, тот самый, о котором когда-то упоминал В. В. Маяковский.
Университет располагает прекрасной библиотекой (8 миллионов томов), получает научную литературу из большинства стран мира. Предупредительные хозяева познакомили меня с главным каталогом библиотеки и показали карточки моих книг, вышедших в СССР и Японии.
Оставляя для другого случая описание интересных встреч с названными учеными, остановлюсь лишь на беседе с профессором Мортоном Хальперином.
Я выступал с лекциями о внешней политике СССР. Беседовал с рядом специалистов по вопросам разоружения. Пригласившие меня в университет профессора полагали, что для меня представят некоторый интерес беседы с М. Хальперином. Стены большой комнаты, рабочего кабинета Хальперина, были увешаны цветными фотографиями атомных взрывов, снятых с разных точек и в различных масштабах. Вздыбившиеся в атмосферу атомные грибы взрывов были окрашены в кроваво-красный цвет.
— Это фотографии двух китайских взрывов, — пояснил профессор. — Я как раз работал тогда над книгой о китайском атомном потенциале[11]. Кстати, я хотел вас спросить. Вчера на лекции вы сказали, что Советское правительство выступает против распространения ядерного оружия. А как вы относитесь к этому? — И он показал на цветные фотографии.
— Советский Союз, — ответил я, — занимает принципиальную позицию и не меняет ее в зависимости от обстоятельств. Мы за нераспространение ядерного оружия в качестве первого шага. В более широком плане Советский Союз за запрещение ядерного оружия и его уничтожение как наиболее варварского вида оружия, угрожающего судьбам человечества. Соответственно мы не можем одобрять и эти взрывы. Это новый и опасный шаг по пути расползания термоядерного оружия.
— Насколько можно судить по этим фотографиям, — сказал Хальперин, — китайцы на начальных стадиях овладения ядерным оружием. Их взрывы напоминают по силе бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. На начало 1967 года США произвели около пятисот испытательных ядерных взрывов, СССР — около трехсот, Франция — тридцать. Так что китайцам понадобится немало лет для отработки бомбы и превращения ее в эффективное оружие. Китайцы, по-видимому, приступили и к исследованиям в области водородного оружия.
— Как получилось, что китайцы сумели создать собственное ядерное оружие? — спросил я. — Я, например, не нахожу ответа на этот вопрос. Десять лет назад я был в КНР. Общий уровень развития науки и техники в Китае, так же как и теоретической мысли, насколько я был информирован, был значительно ниже передовых государств.
Хальперин ответил не сразу. Поколебался. Потом сказал:
— Принципиальная схема создания атомного оружия, как известно, не представляет секрета. Вопрос в технологии. Можно допустить, что китайский ученый, работавший в США, в университете в Беркли, и каким-то путем оказавшийся в Китае, оказал помощь своей стране в создании ядерного оружия.
Мне вспомнился этот разговор спустя несколько месяцев, на другом краю Американского континента.
Весной 1967 года по приглашению председателя Национального совета по американо-китайским отношениям профессора Р. Скалапино я оказался в Беркли, небольшом университетском городке — спутнике Сан-Франциско. В совет наряду с учеными входили представители деловых кругов запада и востока США, включая таких видных деятелей, как президент «Чейз Манхэттен Бэнк» Д. Рокфеллер, президент компании «Пепси-кола» Кендалл и др. Основное население городка — студенты, преподаватели, научные сотрудники.
В США принято выводить университеты за пределы больших городов, создавать для них специальные «кампусы» (дословно: «лагеря»), изолировать от общественно-политической жизни крупных центров страны. Однако молодежь в США, как, впрочем, и в ряде других капиталистических стран, не раз выступала в авангарде различных антиправительственных волнений: против войны во Вьетнаме, против вторжения американских войск в Камбоджу в 1970 году, за запрещение атомного оружия и т. п.
Бурные, стихийно возникавшие и плохо организованные выступления молодежи все же доставляли немало хлопот губернаторам и федеральной администрации. Студенты захватывали здания университетов, строили баррикады, вступали в стычки с полицией и войсками. Не раз студенты, искренне верившие в принципы буржуазной демократии и свободы, были жертвами полицейского произвола и насилий со стороны реакции.
В университете в Беркли, который являлся частью Калифорнийского университета, в то время было около 40 тысяч студентов и свыше 5 тысяч профессоров, преподавателей и научных сотрудников. Калифорнийский университет куда более демократичен: плата за обучение в два-три раза ниже, чем в Гарварде; большинство студентов сами зарабатывают деньги и на пропитание, и на плату за образование. Среди студентов часто вспыхивали антиправительственные выступления: студенты требовали прекращения вьетнамской авантюры. Кое-где висели обрывки лозунгов, а на стенах зданий университета и в городе виднелись полустертые надписи: «Вон из Вьетнама», «Долой грязную войну» и т. д. На тротуарах города группками сидели хиппи: с длинными волосами, в невообразимо ободранных джинсах, некоторые босиком, несмотря на довольно прохладную мартовскую погоду. Девицы и парни лениво перебрасывались замечаниями. У книжного магазина двое давно не бритых, заросших парней перебирали струны гитар и вполголоса что-то напевали. Была эпоха расцвета хиппи — стихийного протеста молодежи против буржуазного истэблишмента, бездумного делячества, погони за долларами, пошлости и мещанства, бессмысленных смертей в джунглях Индокитая.
Ободранный старый «Форд» остановился около группы молодежи. На заднем бампере был наклеен типографски отпечатанный призыв: «Если вы нуждаетесь в помощи и не любите полицию, зовите хиппи!»
Университет в Беркли — крупный научный центр в области атомной энергии, математики, изучения Дальнего Востока и других проблем.
Р. Скалапино, человек довольно консервативных убеждений, постарался ограничить мои выступления и контакты лишь профессорско-преподавательским составом, занимающимся проблемами Дальнего Востока.
После одного из моих выступлений — я говорил о принципах советской политики на Востоке и о советско-китайских отношениях — ко мне подошла группа слушателей. Одни задавали вопросы, другие просто пожимали руку, знакомились. Стоявший поодаль высокий худой мужчина, который, казалось, чего-то ожидал, шагнул в мою сторону и протянул руку.
— Джек Сервис — назвал он себя. — Я слышал, что вы работали в Китае. Если не возражаете, давайте вместе позавтракаем. Я в прошлом тоже занимался китайскими делами. Думаю, что нам будет интересно поподробнее поговорить, обменяться мнениями.
Скалапино, стоявший рядом, добавил:
— Джек заведует библиотекой центра китайских исследований.
Мы условились встретиться на следующий день. Сервис обещал заехать за мной в отель, показать библиотеку, а затем вместе поехать в ресторан. «Джек Сервис», — про себя много раз повторял я. Где я ранее слышал это имя? При каких обстоятельствах? Напрягая память, вспомнил. Имя Сервиса. я встречал в американских газетах за 1945 год в связи с так называемым делом сотрудников журнала «Амерэйша» (о чем расскажем позже) и в дипломатических документах, опубликованных госдепартаментом США в 1949 году в сборнике «Отношения Соединенных Штатов с Китаем. С особым вниманием к периоду 1944–1949 годов. Основан на досье государственного департамента»[12]. Тогда я занимался исследованием международных отношений на Дальнем Востоке во время второй мировой войны и первых послевоенных лет.
Марка машины, год ее выпуска — визитная карточка американца. Показатель его благосостояния и положения в обществе. Потрепанный, старый «Шевроле» Сервиса свидетельствовал, что и положение и благосостояние его владельца далеко не блестящи. Седые виски, худое лицо с глубокими морщинами, глубоко запавшие глаза. В разговоре не было обычного для большинства американцев оптимизма и наигранной бодрости.
Библиотека научного центра была невелика: она располагалась в трех комнатах, зато в ней были собраны новейшие издания по Японии, Китаю из большинства стран мира (Англии, Японии, Франции, ФРГ, СССР и др.). Но главная-ценность собрания была не в этом. Сервис рассказал, что библиотека систематически получает микрофильмы всех материалов по Китаю из американского генконсульства в Гонконге (Сянгане): фотокопии провинциальных китайских газет, протоколы допросов китайских перебежчиков из КНР (а их было ежегодно три-пять тысяч человек), информацию с Тайваня о положении в Китае и др. Все эти материалы обрабатывались многочисленным (до 500 человек) штатом сотрудников генконсульства.
— Наш центр, — сказал Сервис, — установил связи с Пекинской государственной библиотекой и получает оттуда новые издания: книги, журналы, брошюры и т. п. Правда, пекинские издания малосодержательны, по преимуществу пропагандистская литература. Провинциальная пресса, не предназначенная для иностранцев, дает куда больше материала для понимания процессов, происходящих в Китае.
…В небольшом ресторанчике было многолюдно: одна группа студентов, наскоро глотая сандвичи или неизменные «хот доге» (горячие сосиски) и запивая их ледяной кока-колой, оживленно спорила по вопросу о политике США во Вьетнаме, другая, сидевшая поблизости от нас, обсуждала перспективы атомного вооружения Китая.
Вскоре к нам подсели еще несколько китаеведов, присутствовавших на моей лекции.
Кивнув в сторону студентов, один из них заметил:
— Они правы, что всерьез обсуждают эту проблему. Китай взорвал всего две атомные бомбы, но при дисциплинированности китайцев, их способностях к техническим наукам Китай сможет быстро догнать другие ядерные державы.
— Если бы не профессора Беркли, — сказал я, — китайцы вряд ли бы так быстро смогли заполучить атомное оружие.
— Может быть, кое в чем вы правы, — ответил собеседник. — Утверждают, что один из создателей китайской атомной бомбы учился, а затем работал в исследовательском центре Беркли. Он был человеком выдающихся способностей. Я не знаю деталей, но в 1956 году ему разрешили поездку на Тайвань. Кажется, он хотел навестить своих родственников. Оттуда он сбежал на материк.
— Странная, скорее даже фантастическая история, — заметил я. — Чем-то напоминает боевик с известным киногероем Джеймсом Бондом. Не правда ли? Видный физик, работал в области атомной энергии, что связано с безопасностью страны. И вдруг едет на Тайвань. Хотя это еще как-то можно объяснить: там американские войска. Но дальше… Пролив между Тайванем и КНР патрулируется американскими кораблями и самолетами. Не забывайте, что в 1955–1957 годах отношения между Тайванем и КНР были обостренными. Обсуждались перспективы высадки китайцев на Тайвань. Там все было мобилизовано. Усилена охрана и т. п. Тысячи людей наблюдали за проливом. И вдруг ученый, нужный для США, успешно преодолевает все преграды и оказывается в Пекине. Китайские знакомые в свое время с удовлетворением рассказывали мне, что из США приехал крупнейший ученый-китаец, но они не упоминали, что он перебрался в КНР через Тайвань…
— Не было ли в США влиятельных лиц, которые были заинтересованы оказать содействие Китаю в создании ядерного оружия? — спросил я.
Собеседники ничего не сказали, их молчание показалось мне красноречивым.
…Переводя разговор на другую тему, Сервис, как бы думая вслух, заметил:
— Значит, вы тоже работали в Китае… Этой стране я отдал много сил. Именно там погибла и моя дипломатическая карьера.
Сервис напомнил мне, что по предложению Стилуэлла в феврале 1944 года Рузвельт принял решение о направлении американских наблюдателей в Яньань — центр Освобожденных районов, находившихся под контролем КПК. Из-за сопротивления Чан Кайши миссия прибыла в Яньань лишь в конце августа 1944 года. Ее возглавил опытный американский разведчик Дж. Баррет. В состав миссии вошел и Д. Сервис. Сервис более полугода тщательно готовился к поездке. Он отметил, что к этому времени убедился в неспособности Чан Кайши объединить страну и мобилизовать людские и материальные резервы- для борьбы с Японией. Сервис разработал серию вопросов, ответы на которые он рассчитывал получить путем общения с лидерами и рядовыми сотрудниками ЦК КПК и личного наблюдения за порядками, сложившимися в Яньане. Эти вопросы касались разных сторон политики КПК: насколько последовательно КПК осуществляет политику единого антияпонского фронта? Каковы формы местного управления и насколько они отвечают коммунистической идеологии? Является ли управление демократическим, и получает ли оно поддержку со стороны народа? Насколько оно отличается от гоминьдановских форм управления? Какова военная и экономическая мощь коммунистов и какой они могут внести вклад в борьбу союзников?
Немедленно по прибытии в Яньань Сервис с энтузиазмом окунулся в работу по изучению положения в КПК и ее линии. Ему удалось установить контакты с Мао Цзэдуном, Чжоу Эньлаем, Кан Шэном, выяснить отношения их к таким крупнейшим международным проблемам, как послевоенное устройство мира и новый порядок на Дальнем Востоке. Как видно из опубликованных Сервисом материалов, его очень интересовали намерения китайских лидеров в отношении США, прочность связей с СССР и возможности отрыва КПК от коммунистического фронта. 35 месяц пребывания в Яньнане он написал и отправил в Вашингтон 50 докладов.
Донесения Сервиса читал сам президент США Ф. Рузвельт. Сервис сообщал о намерениях Мао установить дружбу и сотрудничество с США, о выраженных Мао Цзэдуном симпатиях к американцам.
Сервис сообщал в Вашингтон, что КПК поддерживает стратегию Объединенных Наций, признает целесообразность объединенного фронта против Японии и придает большое значение американской помощи для развития китайской экономики. Сервис, таким образом, приходил к выводу о возможности использования этих настроений в интересах США.
В Вашингтоне решили направить в Китай личного представителя Ф. Рузвельта генерала Патрика Хэрли для посредничества между Чан Кайши и Мао Цзэдуном. Бывший военный министр П. Хэрли не раз выполнял щекотливые поручения Рузвельта: в Мексике, на Ближнем Востоке, в 1943 г. инспектировал китайский театр военных действий, не раз встречался с Чан Кайши. Хэрли исходил из того, что США должны оказать максимальную помощь Чан Кайши и склонить его к соглашению с коммунистами. Взгляды Сервиса и его коллег из госдепартамента и среди ученых, группировавшихся вокруг журнала «Амерэйша» (О. Латтимор, Ф. Джессап, Дж. Дэвис и др.), Хэрли считал вредными и опасными.
Как мне рассказывал Сервис, Хэрли при первой же встрече с ним с солдафонской грубостью заявил:
— Если вы строго ограничите себя рамками информации, мы будем действовать сообща… Если же вы попытаетесь проявлять самостоятельность и вмешиваться в мои дела, я раздавлю вас.
10 ноября 1944 года Хэрли и Чжоу Эньлай подписали коммюнике, подтвердившее необходимость создания коалиционного правительства и объединенного командования. Однако Чан Кайши категорически отказался признать соглашение. Хэрли, чтобы не потерять лицо, представил соглашение как предварительное, а главным условием его осуществления поставил подчинение Освобожденных районов и их вооруженных сил гоминьдановским властям. Переговоры были прерваны.
Сервис и его коллеги в американском посольстве считали, что порывать с компартией невыгодно, что целесообразно продолжить маневрирование. Пользуясь отсутствием Хэрли, который выехал в Вашингтон, 28 февраля 1945 года они направили в госдепартамент записку, в которой предлагали от имени президента информировать Чан Кайши о том, что военная необходимость требует от США снабжения коммунистов оружием и сотрудничества с ними, а также с другими группами, которые могут способствовать успешному ведению военных действий против Японии. Это предложение, по словам Сервиса, имело целью подтвердить нейтральный характер политики США во внутренней борьбе в Китае.
Несомненно, что авторы предложения не хотели закрывать двери для маневров в отношении руководства КПК. Поставка оружия Народно-освободительной армии Китая, по их мнению, должна была способствовать укреплению политического контакта США с КПК и ослаблению связей китайской компартии с Советским Союзом.
Когда стали налаживаться отношения США и КНР, что вызвало волну интереса и повышенное внимание к политике КНР со стороны правящих кругов США, вышла в свет книга Сервиса «Документы Амерэйша. Некоторые проблемы в истории американо-китайских отношений»[13]. Сервис раскрыл в ней более подробно, на что рассчитывал он и его коллеги, настаивая на развитии контактов с лидерами КПК. Если бы предложения от 28 февраля 1945 г. были приняты вашингтонскими политиками, то, по мнению Сервиса, Народно-освободительная армия с помощью американцев смогла бы принять капитуляцию японской армии в Северном Китае и разоружила бы марионеточные войска Ван Цзинвэя; японское вооружение и снаряжение попало бы в руки американцев, а не коммунистов, которые его получили после разгрома японской Квантунской армии советскими войсками.
Американское посредничество привело бы, как думал Сервис и его коллеги, к разграничению сил коммунистов и войск Чан Кайши: КПК контролировала бы Северный Китай, гоминьдановцы — долину Янцзы и Южный Китай. Возможно, что это предотвратило бы гражданскую войну и создало предпосылки к сотрудничеству с Мао Цзэдуном еще в конце второй мировой войны.
Будь во время войны достигнуто сотрудничество с КПК, утверждал Сервис, Мао Цзэдун не пошел бы на союз с СССР. Тогда отношения США с КНР строились бы если и не на тесной дружбе и союзе, то, во всяком случае, на более благоприятной основе, чем это было в действительности в послевоенный период в течение более 20 лет. Непродуманные действия Хэрли и его покровителей в Вашингтоне, взявших курс на безоговорочную поддержку Чан Кайши, толкнули Мао Цзэдуна в сторону СССР.
Предложения Сервиса не были приняты. Большинство американских политиков тогда считали обреченной на неудачу любую попытку оторвать КПК от СССР. Но дело было не только в этом. Ялтинское соглашение руководителей СССР, США и Англии от 11 февраля 1945 года о вступлении СССР в войну против Японии обеспечивало победу над милитаристской Японией и с этой точки зрения рассматривалось американскими стратегами как позитивный фактор, сокращавший сроки войны не менее чем на год и сохранявший жизни более чем миллиона американских солдат.
Отправив записку в Вашингтон 28 февраля, Сервис решил получить заверения лидеров КПК об их стремлении к сотрудничеству с США, несмотря на неудачу миссии Хэрли. В отсутствие Хэрли Сервис выехал в Освобожденный район.
9 марта 1945 года Сервис прибыл в Яньань и уже на четвертый день встретился с Мао Цзэдуном. Во время беседы Мао уделил особое внимание отношениям с США, подчеркнув наличие общих интересов между народами США и Китая, взаимных симпатий и желание руководства КПК получить от США необходимую помощь и привлечь американский капитал. 19 докладов направил Сервис из Яньаня.
Однако маневры американской дипломатии не могли изменить объективно антифеодальный, антиимпериалистический характер народно-демократической революции в Китае. Нельзя также забывать, что в начале апреля Советская Армия начала битву за Берлин. Предстоящее окончание войны в Европе означало и вступление СССР в войну на Дальнем Востоке. Этим самым снижалась заинтересованность США в использовании китайских войск в борьбе с Японией. Сказывались и растущие антисоветские тенденции во внешней политике США; поднимали головы будущие «архитекторы» «холодной войны» и проповедники «мира по-американски», направленного против национально-освободительных движений и усиления влияния Советского государства в международных делах. Все это закрывало для Вашингтона путь к поддержке КПК.
Узнав о новой поездке Д. Сервиса в Яньань, властолюбивый и амбициозный П. Хэрли пришел в ярость. Он усмотрел в этом прежде всего подрыв его положения как главы американской миссии в Китае. Хэрли, используя свой авторитет и широкие связи в администрации, потребовал немедленного выдворения Сервиса из Китая.
31 марта 194.5 года Сервис получил указание покинуть Яньань. Тучи над его головой сгущались. Сервис не знал, что еще 11 марта агенты Управления стратегической службы (американская разведка) тайно проникли в здание редакции ежемесячного журнала «Амерэйша» и обнаружили ряд секретных документов и копий с них, поступавших из американских заграничных учреждений по азиатским проблемам. Среди них были и документы, написанные Сервисом. Ряд сотрудников журнала и дипломатов, в том числе и Сервис, были привлечены к судебной ответственности по обвинению в разглашении государственной тайны, шпионаже и т. п. Адвокаты обвиняемых доказывали, что деятельность их подзащитных не выходит за рамки обычной журналистской практики. Несогласие с политикой правительства в Азии не может служить основанием к преследованию. Обвинение с Сервиса было снято. Но для него был закрыт доступ к китайским делам.
Между тем Советская Армия в короткий срок покончила с группировкой японских войск в Маньчжурии и Корее. Разгром японских оккупантов явился мощным подспорьем для победы народно-демократической революции в Китае. Не помогли реакционному режиму Чан Кайши ни высадка американской морской пехоты в портах Маньчжурии, ни поставки оружия, ни переброски на американских самолетах гоминьдановских войск в ряд крупных городов и центров коммуникаций в Северном Китае. Они лишь способствовали развязыванию гражданской войны в Китае.
Что касается Сервиса, то его мытарства, связанные с процессом по делу «Амерэйша», не кончились. 9 февраля 1950 года оголтелый фашиствующий демагог сенатор Маккарти сделал сенсационное заявление: 206 сотрудников государственного департамента — члены компартии! Коммунисты и предатели в дипломатическом ведомстве!
Среди названных им лиц значился и Сервис как главное лицо, планировавшее китайскую политику в дальневосточном отделе госдепартамента. Его обвиняли в содействии свержению Чан Кайши и создании «объединенного Китая с коммунистическим правительством во главе», ему приписывали участие в деятельности «просоветской группы» в госдепартаменте и т. п. В качестве обвинительных материалов были использованы его сообщения из Яньнаня.
Сервиса арестовывали, подвергали перекрестным допросам в подкомиссиях сената, палаты представителей, прокуратуре и т. п. Генерал Хэрли обвинил Сервиса в предательстве американских интересов.
Сервиса уволили с дипломатической службы. Понадобилось более семи лет хождений по апелляционным судам и различным правительственным учреждениям, рассказывал мне Сервис, чтобы добиться отмены приказа об увольнении из госдепартамента. Наконец его формально восстановили на работе в госдепартаменте, но назначали на малозначительные посты. В 1962 году он ушел в отставку. Так Сервис оказался в Беркли.
Прошло несколько лет.
В 1971 году вышла в свет уже упоминавшаяся книга Сервиса. В начале 1972 года его портрет появился на обложке журнала «Тайм». Такой чести обычно удостаиваются либо крупные государственные деятели, (президенты, министры, короли), либо «герои» каких-либо сенсаций (миллиардеры, знаменитые актеры, генералы, убийцы вроде лейтенанта Колли, расстрелявшего более сотни вьетнамских детей и женщин).
В феврале 1972 года Сервис выступает в сенатской комиссии уже не как жертва преследований, а как видный эксперт, вернувшийся из поездки в Китай, куда он вместе с женой ездил по приглашению Чжоу Эньлая в конце 1971 года.
Реабилитация Сервиса отражала новые тенденции в политике США в Китае. Понадобились люди, известные пекинским лидерам для развития контактов с ними.