От Пекина до Нью-Йорка

Диалектика политики

Мы чувствовали огромный интерес к нашим лекциям и высказанным мнениям. К каждому нашему слову прислушивались. Лекционный зал всегда был забит до отказа. Среди слушателей были руководители кафедр, преподаватели и аспиранты всех специальностей (юристы, экономисты, страноведы, даже преподаватели языковых кафедр). Почти после каждой лекции ко мне поступало (в письменном виде) много вопросов. Иногда их было больше сотни.

Отчасти это объяснялось слабой общей теоретической подготовкой слушателей, метафизическим характером мышления, отсутствием ггавыков применения диалектики к явлениям общественного развития, особенно международного характера. Но главное, в вопросах, которые мне передавал переводчик, чувствовался горячий и живой интерес к науке, стремление глубоко и всесторонне понять исторические явления и ход развития международных отношений.

У большинства старых преподавателей, получивших образование в гоминьдановских учебных заведениях, да отчасти и у молодежи сложился метафизический, формально-юридический подход к явлениям международной политики. Слушатели поэтому нуждались в точных формулировках и всесторонних разъяснениях сложных явлений международных отношений и внешней политики СССР. Для правильного понимания требовался марксистский диалектический подход. Для многих из них, например, было нелегко понять, что история международных отношений далеко не исчерпывается теми или иными международными конференциями и дипломатическими акциями, а представляет собой совокупность экономических, политических, правовых, дипломатических и военных связей и взаимоотношений между народами, государствами и системами государств, между основными классами, экономическими и политическими силами и организациями, действующими на мировой арене. Приходилось долго на исторических примерах разъяснять, что социально-экономические факторы, характеризующие всемирно-исторический процесс перехода человечества от одной общественной формации к другой, часто сказываются на сфере международных отношений опосредствованно; социально-политическое развитие — важный фактор формирования внешней политики, поскольку внешняя политика находится в тесной взаимосвязи с внутренней. На формирование внешней политики в разной степени непосредственно оказывают влияние такие факторы, как интересы правящих классов, характер политического строя, состав правящей элиты, степень ее зависимости от различных социальных и политических групп, роль военных кругов и т. п. Менее прямое воздействие оказывают идеологическое и политическое лицо основных партий, участвующих в правительствах, степень влияния и политическая активность народных движений, господствующие тенденции общественного мнения и его эволюция.

В разные эпохи и даже исторические периоды влияние тех или иных прямых и косвенных факторов на формирование внешней политики отдельных стран и международные отношения менялось в зависимости от роли этих факторов во внутренней и внешней политике отдельных стран.

Наши слушатели долго не могли усвоить, что до выхода на арену классовой борьбы пролетариата народные массы принимали лишь стихийное участие в историческом процессе, в развитии международных отношений.

Обращаясь к, истории Китая, в своих лекциях я подчеркивал, что движения народных масс часто проходили под религиозным флагом, их участники смутно осознавали цели своей борьбы. Это характерно для народных выступлений в Китае (движение тайпинов в 50—60-е годы XIX века, восстание «Ихэтуань» на рубеже XX века). Господствующие круги Китая принимали решения, касающиеся международных проблем, исходя из своих классовых интересов. Так, китайские феодалы в XVII веке предпочитали идти на сговор с маньчжурскими поработителями в целях борьбы с выступлениями крестьян; в середине XIX века цинская монархия шла на сговор с западными колонизаторами для борьбы с крестьянами во время тайнинского восстания. Особенно ярко этот предательский сговор реакционного цинского режима с иностранными империалистами проявился в годы народного восстания «Ихэтуань».

В одной из первых лекций мною было подчеркнуто, что в первом своем внешнеполитическом акте — Декрете о мире — Советское правительство отказывалось от тайной дипломатии, заявляло, что оно желает вести переговоры открыто и приступает к опубликованию тайных договоров. Советское правительство аннулировало империалистические договоры царского и Временного правительств, заключенные правящими кругами за спиной народов и вопреки их воле, и вообще порвало с империалистической политикой царского и Временного правительств. Вместе с тем все пункты договоров, где содержались условия добрососедства (в том числе и определяющие границы) и экономические соглашения, Советское правительство признавало. Это было осуществлением ленинского принципа мирного сосуществования двух противоположных социально-экономических систем.

С 1917 года наступила эра новой дипломатии, серьезно затруднявшая происки врагов мира. Это, однако, отнюдь не отменяет того факта, что сегодня еще в большей степени, нежели в XIX веке, буржуазия стремится вершить дела своей внешней политики в глубочайшей тайне от народов.

После лекции ко мне подошел пожилой плотный мужчина в очках. Представился: «Профессор Ван». Я уже знал, что он до победы революции 1949 года учился в Англии, в Кембридже. Там он занимался изучением внешней политики Англии и англо-китайскими отношениями в XIX и начале XX века. Ван был беспартийным. Руководство института относилось к нему сдержанно. Он задал мне вопрос: «Не изменилась ли позиция Советского государства в вопросе об отказе от тайной дипломатии, провозглашенном в первые годы Советской власти? Чем же объяснить, что часто в сообщениях о встречах, переговорах и беседах государственных деятелей и дипломатов СССР с представителями капиталистических стран сообщается, что «обсуждались вопросы, представляющие взаимный интерес»? Почему же нет информации о содержании переговоров, раз СССР отказался от тайной дипломатии?» Вопрос отражал в известной мере точку зрения буржуазных теоретиков, которые стремятся доказывать «открытый» характер империалистической дипломатии, ссылаясь при этом на то, что в капиталистических странах никогда прежде не говорили и не писали столько о внешней политике, как теперь. Они же утверждали, что Советское правительство все держит в тайне.

В ответе я указал, что это чисто внешняя «открытость», «публичность», которая осуществляется с помощью пресс-конференций, интервью, систематического опубликования дипломатических документов, открытых заседаний международных конгрессов и других мероприятий. Активная «информационная» деятельность подобного рода служит не столько средством «информации» масс, сколько средством их обмана, дезинформации. История дипломатии последних десятилетий дает в этом отношении немало ярких примеров.

Тайная дипломатия буржуазных правительств состоит в том, что за спиной народов и в ущерб их интересам происходил и происходит сговор о сферах влияния, разного рода военных союзах и соглашениях в интересах империализма. Именно поэтому империалисты стремятся скрыть от народов правду о своей внешней политике. Отказ Советского государства от тайной дипломатии отнюдь не исключает в межгосударственных отношениях конфиденциальность и доверительность. Социалистической дипломатии приходится действовать в мире, в котором наряду с социалистическими государствами и развивающимися странами имеются империалистические державы, чья внешняя политика выражает интересы монополий, направлена против демократии, мира и социализма. Правительства обмениваются потами, меморандумами и другими дипломатическими документами, часть которых не предназначена для опубликования. В той же мере это относится и к встречам, переговорам, беседам государственных деятелей и дипломатов. Публикация содержания этих переговоров может лишь дать пищу для врагов мира и социализма, базу для дезинформации и клеветы.

Находясь под влиянием разного рода сочинений иностранных буржуазных авторов, широко распространенных в дореволюционном Китае, и лекций буржуазных профессоров, слушатели, например, долгое время не могли понять необходимость заключения и затем аннулирования Брестского мира, оправданность блестящего маневра советской внешней политики в 1939 году, когда СССР пошел на заключение пакта о ненападении с гитлеровской Германией. Этот пакт, как известно, сыграл важную роль в подготовке Советской страны к отражению нападения фашистской Германии и обеспечению победы советского народа над гитлеровцами. Благодаря этому пакту Советский Союз избежал необходимости вести войну на два фронта — на Востоке против милитаристской Японии, которая летом 1939 года войну фактически уже начала, напав на союзную нам Монголию, и на Западе — против фашистской Германии. Понадобилось несколько занятий, чтобы разъяснить слушателям справедливость этого акта в интересах как советского народа, так и всего прогрессивного человечества, в том числе и китайского народа, в интересах победы над фашизмом и империализмом не только в Европе, но и в Азии.

Еще больших усилий потребовало разъяснение справедливости действия Советского Союза в отношении Японии в конце мировой войны. Известная часть слушателей находилась под влиянием сочинений (мемуаров, исследований и др.) японских, а также некоторых американских и английских ученых и политиков, утверждавших, что вступление СССР в войну против Японии якобы произошло в нарушение пакта о нейтралитете, заключенного СССР и Японией 13 апреля 1941 года.

В лекциях пришлось подробно показывать, как японские правящие круги свели пакт о нейтралитете на нет, грубо нарушая его положения.

Тревоги памяти

В конце 1956 года нас пригласили послушать выступление одного из видных чиновников МИДа КНР— Цяо Гуаньхуа. Он сопровождал премьера Государственного совета Чжоу Эньлая в поездке по странам Юго-Восточной и Южной Азии. Высокий и худой китаец, одетый в обычный для чиновников партийного и государственного аппарата темно-синий френч, держался самоуверенно и несколько снисходительно. Свою речь, которую он читал по заранее заготовленному тексту, он сопровождал жестикуляцией. Голос у него был высокий. Спустя 15 лет, в 1971 году, мы вновь встретились с ним. На этот раз в Нью-Йорке. Цяо Гуаньхуа был уже заместителем министра иностранных дел КНР и возглавлял китайскую делегацию, прибывшую на XXVI сессию Генеральной Ассамблеи ООН в связи с ее решением о восстановлении прав КНР в ООН. Об этом мы расскажем позже. Вернемся к докладу. Рассказывая о поездке, Цяо давал характеристику политической обстановки в каждой из стран, в которой они побывали, а также состоянию межгосударственных отношений с КНР.

Вряд ли для читателей будет интересным пересказ содержания всего доклада, я остановлюсь лишь на отдельных его положениях, дающих представление об основных тенденциях политики тогдашнего китайского руководства. Цяо начал свое сообщение с характеристики обстановки в Камбодже. Он подчеркнул хорошее отношение населения к Китаю, объяснив это наличием родственных уз между кхмерами и китайскими эмигрантами. Большое количество браков между кхмерами и китайцами, утверждал он, создает базу для развития политических и экономических связей между двумя народами. Цяо отметил, в частности, что в жилах главы государства Камбоджи принца Сианука течет китайская кровь. «Почему Камбоджа так хорошо относится к Китаю? — задал риторический вопрос Цяо. — Потому, что Китай никогда не игнорировал Камбоджу, относился к ней с уважением». Приезд Чжоу Эньлая явился, по его мнению, историческим событием в жизни Камбоджи. Представитель великой державы приехал в маленькую страну. Пномпень и другие города были украшены красными флагами. Цяо отметил сильное влияние на политику Камбоджи французов, владевших большими плантациями.

Никакого классового марксистского анализа политической обстановки в странах Юго-Восточной и Южной Азии слушатели не получили.

Когда читаешь заметки о выступлении Цяо, вспоминаешь трагическую судьбу доброго и талантливого народа Кампучии. Три миллиона человек, почти половина населения страны, были уничтожены кликой Пол Пота. Эти события потрясли совесть человечества. Кампучийский народ изгнал человеконенавистническую банду убийц и ныне успешно идет по пути строительства социализма.

Отношения Китая с Бирмой, Лаосом и Таиландом Цяо назвал хорошими. «Хорошие отношения» с названными странами Цяо объяснил наличием большого числа китайских переселенцев и религиозным единством. Как и китайцы, население этих стран исповедует буддизм.

Зато различия в религиозных верованиях населения Индонезии, Малайзии (мусульмане) и Китая создают ряд трудностей во взаимоотношениях китайских переселенцев с местным населением. Докладчик отметил широкие культурные связи с Вьетнамом, близость вьетнамцев по своему быту и идеологии к китайцам, братские чувства вьетнамцев к Китаю. Отметив большие трудности, переживаемые Вьетнамом из-за длительной войны, Цяо сообщил, что Китай оказал помощь ДРВ в развитии местной промышленности, поставив оборудование для спичечной фабрики и текстильных предприятий.

По оценке Чжоу Эньлая, заметил Цяо, эти страны, кроме ДРВ, добились независимости благодаря националистическим настроениям народов и руководителей.

Докладчик рассматривал историческое развитие народов Юго-Восточной Азии поверхностно, игнорируя всемирно-историческое значение победы Советского Союза над фашизмом и силами реакции во второй мировой войне и влияние этого фактора на национально-освободительные движения.

Из высказываний Цяо Гуаньхуа можно было понять, что у Китая почти ко всем соседям имелись территориальные притязания. Докладчик объяснил этот беспрецедентный в истории международных отношений факт тем, что империализм и колониализм оставили на границах Китая в наследие «ряд исторических несправедливостей». Это объяснение впоследствии мне приходилось читать и в пропагандистской китайской литературе. Такая интерпретация, с одной стороны, позволяла воздействовать на национальные чувства китайского народа, с другой — давала возможность представить Китай перед миром, и в первую очередь перед афро-азиатскими странами, в качестве последовательного борца против империализма и его наследия. Это часто использовалось китайцами для перенесения в выгодный ему момент конкретных пограничных вопросов в область идеологической борьбы для дискредитации позиций противной стороны, как якобы направленных на сохранение империалистического наследия пли исходящих из предпосылок и основ империалистической политики.

Такой подход был сформулирован еще в общей программе Народного политического консультативного совета Китая (статья 55) 29 сентября 1949 года; в программе указывалось, что правительство КНР «будет изучать договоры и соглашения, заключенные гоминьданом и иностранными правительствами, и в зависимости от их содержания либо признает, либо аннулирует, либо пересмотрит или возобновит их». Это положение распространялось на все государства и включало все договоры, в том числе и по пограничным вопросам.

В 60-х годах произошла известная трансформация позиции: если в начале 60-х годов китайские руководители говорили о принципиально различном подходе КНР к разрешению вопросов о границах с социалистическими и несоциалистическими странами, то в конце 60-х годов они отказались от этой позиции. Решение пограничных вопросов со всеми странами связывалось не с конкретной ситуацией на границах, а с политикой в отношении данной страны или группы стран.

Китай имеет общую границу с группой социалистических стран: КНДР, СССР, МНР, ДРВ и с освободившимися от колониального ига государствами: Бирмой, Непалом, Бутаном, Индией, Пакистаном, Афганистаном. При марксистском подходе какие-либо спорные вопросы, если они имелись, могли бы быть быстро и дружественно разрешены и сняты с повестки дня международной политики КНР. Но этого не случилось.

21 марта 1957 года нам сообщили, что заведующий отделом Азии МИДа КНР Чжан Вэньцзинь выступит перед преподавателями и аспирантами с докладом «О политике КНР в отношении Бирмы». На доклад были приглашены и советские специалисты. В небольшом зале с каменными полами и рядами скамеек собралось довольно много народу. Нас представили Чжан Вэньцзиню. Обменялись несколькими фразами.

Из газет мы знали, что бирманское правительство высказывало свое недовольство картографическими публикациями китайцев, на которых часть Бирмы была показана как китайская территория. Против китайских публикаций высказывалось не только правительство, но и широкие общественные круги Бирмы. Бирма, как известно, вела нейтральную политику, поддерживала дружественные связи с СССР и другими социалистическими странами. В это время в Бирме положение было сложное: на территории страны сохранялись остатки чанкайшистских войск, не затухала гражданская война. Но не в этом была главная причина созданного китайцами пограничного спора. Он был нужен китайской дипломатии для политического воздействия на Бирму.

Публикация в КНР карт свидетельствовала о том, что китайцы не признают силу прежних соглашений (1894, 1897, 1914 и 1941 годов), определявших китайско-бирманскую границу. Недавно я нашел у себя некоторые заметки, которые позволили мне воспроизвести основное содержание доклада.

Чжан Вэньцзинь отметил, что Бирма очень важная для Китая страна, ведущая нейтральную политику и занимающая важные позиции в Юго-Восточной Азии. В Бирме имеются огромные революционные силы, поэтому Китаю нужно уделять больше внимания этой стране. В Бирме власть удерживают помещики и буржуазия, так же как в Индонезии и на Цейлоне. Реальное руководство страной в руках национальной буржуазии, хотя позиции ее слабы. Чжан дал краткую характеристику развития Бирмы от захвата страны английскими колонизаторами в 1885 году до освобождения от японских оккупантов в результате борьбы народных масс, выделил основные этапы послевоенного развития. Вряд ли представляют интерес характеристики, которые давал докладчик внутреннему развитию Бирмы после получения независимости в 1948 году. Лучше обратимся к трактовке внешнеполитической линии бирманского правительства.

Бирманский народ, отметил Чжан, недавно получил независимость и был настроен антиимпериалистически. Однако национальная буржуазия вследствие своей двойственности относится к социалистическим странам настороженно, надеясь на помощь со стороны империалистического лагеря. В последние годы, подчеркнул докладчик, миролюбивая политика социалистического лагеря повернула У Ну[14] в сторону социалистических стран. У Ну занимает колеблющуюся позицию. Он против конфликта с Китаем.

Между бирманским народом и английским империализмом существует сильный антагонизм. Население ненавидит англичан, бывших колонизаторов, больше, чем других империалистов. У Ну хочет внутри страны править единовластно, без учета мнения народных масс, опираясь на Англию. Бирма, получившая независимость от Англии, экономически тесно с ней связана, особенно в области внешней торговли, равно как и в снабжении оружием армии. Значительная часть интеллигенции, получившая образование в английских колледжах и университетах, находится под влиянием английской культуры и буржуазной идео-. логии. Хотя экономическая зависимость Бирмы от Англии сокращается, экономические связи остаются тесными. В 1953 году Бирма отказалась от американской помощи, поскольку — американцы выдвигали определенные политические условия.

В 1954 году Чжоу Эньлай в ходе своих поездок по 11 странам Азии посетил Бирму. В Рангуне студенты организовали антикитайскую демонстрацию. Однако, по мнению докладчика, основная масса населения относится к Китаю хорошо.

Докладчик умолчал, что главной причиной выступления бирманской учащейся молодежи послужили китайские картографические публикации, о которых говорилось выше.

Докладчик указывал, что со стороны Бирмы в первые годы после победы революции в Китае было «недопонимание». Бирма опасалась возобновления экспансии со стороны великой страны. «Численность населения Китая растет быстро, — заметил У Ну при посещении Китая в 1954 году, — и мы опасаемся за наше будущее». Немаловажным обстоятельством для Бирмы служит и тот факт, что в Бирме проживало 300 тысяч китайцев; нацменьшинства шан и дзино, по мнению докладчика, имели общее происхождение с китайцами. Большинство народности дзино проживает в Китае. Все это вынуждает Бирму поддерживать хорошие отношения с КНР, хотя она активно и не выступала против гоминьдановских войск, окопавшихся на ее территории после победы народной революции в Китае; в Рангуне вывешивали портреты Чан Кайши, гоминьдановские флаги и т. п. Серьезные изменения в отношениях Бирмы с Китаем наступили после Женевского совещания 1954 года и Бандунгской конференции 1956 года. Во время встреч в Женеве, Бандунге и Пекине Чжоу Эньлай, по словам докладчика, разъяснил У Ну политику Китая. Большое значение, по словам Чжана, имели бе-седы У Ну с Мао Цзэдуном в 1954 и 1956 годах.

Прошло несколько лет…

В 1960 году У Ну посетил Токио. Его партия победила на выборах, и через несколько месяцев он вновь должен был возглавить правительство. Время до вступления в должность он решил использовать для поездки по ряду стран. В Японию У Ну приехал, чтобы добиться увеличения репарационных платежей, а также получить новые займы для приобретения оборудования и строительства промышленных предприятий.

В Токио имеется международный клуб, там собираются дипломаты, политические деятели, ведущие журналисты. Клубом установлено правило: содержание выступлений не публиковать. Нарушитель карается исключением из клуба и запрещением присутствовать на следующих заседаниях. Для выступлений в клубе приглашают приезжающих видных зарубежных политических деятелей, послов крупнейших держав и т. п. Был приглашен туда и У Ну. Посол СССР Н. Т. Федоренко и я также получили приглашение. Я не вел записи, в памяти осталось не очень многое.

У Ну появился в национальной одежде: длинная черная кофта и широкие штаны, костюм напоминал японское кимоно, на голове был светлый платок, завязанный традиционным узлом слева.

В своем выступлении У Ну охарактеризовал основные линии внешней политики страны. Он подчеркнул, что нейтральный внешнеполитический курс его страны подвергается испытаниям. У Бирмы могучие соседи, которые стараются перетянуть страну в свой лагерь. Для того чтобы Бирма продолжала придерживаться нейтральной позиции, она должна быть сильной, и прежде всего экономически. Укреплению ее внешнеполитической позиции способствовала бы помощь со стороны Японии.

На следующий день мы посетили У Ну в отеле. Он принял нас в большой комнате, устланной мягкими душистыми татами (циновками). В углу комнаты, как это принято в Японии, стоял букет, подобранный с хорошим вкусом. Подбор букета в Японии— это сложное искусство — икэбана. Девушки из зажиточных семей специально обучаются этому искусству в течение нескольких месяцев. Но и простые люди обычно обладают прекрасным вкусом. Из трех-четырех цветков, нескольких зеленых листочков и веточек пихты или карликовой ели создается скромное, но удивительное по своему вкусу и изяществу произведение.

У Ну был в национальном костюме. Поздоровавшись, он сел на циновку около низкого лакированного столика, жестом пригласил нас последовать его примеру. У Ну, недавно побывавший в СССР, тепло отозвался о беседах с советскими руководителями. Особо отметил свою встречу и беседы с Л. И. Брежневым во время посещения Алма-Аты.

— В Москве и Алма-Ате, — сказал У Ну, — можно было обсуждать, спорить, добиваться взаимопонимания по самым сложным проблемам, позиции по которым, казалось, были взаимоисключающими. Другая обстановка в Пекине.

Вернемся, однако, к событиям 1954 года. В декабре 1954 года У Ну во время посещения Пекина согласился, что пограничный вопрос требует дополнительного обсуждения и будет решен в соответствующее время путем обычных дипломатических переговоров. Китайцы трактовали это как согласие Бирмы на полную ревизию пограничных договоров. Уступчивость дорого обошлась У Ну. В стране, как рассказал Чжан, распространились слухи, что бирманский премьер «слишком внимательно относится к тому, что ему говорят в КНР и СССР». Оппозиция добилась его отставки.

В ноябре 1955 года произошел вооруженный конфликт на границе с Бирмой (в районе княжества Ва). Бирманцы отвели свои войска, опасаясь новых инцидентов. В бирманской ноте протеста подчеркивалось, что место столкновения находится в глубине бирманской территории, к западу от границы, установленной соглашением 1941 года.

Китайский МИД заявил, что КНР не признает «линии 1941 года», установленной во время войны. Китайское командование, по сообщениям иностранной печати, направило около тысячи солдат через «линию 1941 года», а затем предложило расположить китайские и бирманские войска на «спорной» территории на принципах «сосуществования». Это была попытка добиться признания со стороны Бирмы спорного характера принадлежности этого района. Бирма отказалась, требуя вывода китайских войск.

В октябре 1956 года в Китай прибыла делегация, которую возглавил У Ну, не занимавший в то время руководящих официальных постов. Китайцы заявили, что готовы признать «линию 1941 года» и отказаться от притязаний на так называемый Намванский выступ при условии, если в другом секторе три качинские деревни, захваченные англичанами в 1910 году, будут переданы Китаю. Китайцы также требовали сохранения статус-кво в княжестве Ва.

Переговоры закончились безрезультатно.

Во время встреч с Чжоу Эньлаем и Мао Цзэдуном У Ну обратил внимание на то, что китайцы поддерживают бирманскую компартию, которая ведет вооруженные действия против правительства. Мао заверил У Ну, что Китай соблюдает пять принципов мирного сосуществования, одобренных Бандунгской конференцией. Вместе с тем китайцы настаивали на том, чтобы 300 тысячам натурализованных китайцев, проживавших на территории Бирмы, предоставлялось право работать в государственном аппарате, и обещали предоставить аналогичные права бирманцам в Китае. Но главный вопрос в отношениях между Бирмой и Китаем, как подчеркнул докладчик, — пограничный. Чжан попытался исторически обосновать китайские территориальные притязания.

Феодальный Китай господствовал над странами Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока. Лаос и Бирма находились под китайским контролем. Тогда вопроса о границах вообще не возникало. На картах было одно, на деле — другое. После второй мировой войны возникли вопросы: кому принадлежат отдельные территории и княжества между Пакистаном и КНР, Индией и КНР, Бирмой и КНР? С Монголией вообще не решен вопрос: независимое это государство или часть Китая? Докладчик и не упомянул, что даже гоминьдановцы признавали независимость МНР. Остро стоит вопрос с Бирмой. Между Китаем и Бирмой, утверждал докладчик, некоторые районы не имеют границ, или нельзя точно указать, чья это территория. Китайское правительство не торопится с этой проблемой, сохраняет линии, бывшие при гоминьдановцах в 1941 году. Хотя вопросы о северных и южных границах Бирмы разные.

На юге четко не определена граница. Ее установили в 1941 году гоминьдановцы. Но китайский народ, утверждал докладчик, считает территорию по другую сторону границы тоже китайской. Мы считаем «линию 1941 года» несправедливой. Народно-освободительная армия, преследуя гоминьдановцев, заняла этот район. Правительство КНР считает, что вопрос о «линии 1941 года» можно решить позднее: в этом районе есть китайские войска и с их выводом можно не спешить.

Договоры с Бирмой, утверждал докладчик, для Китая неравноправные. Гоминьдановцы уступили Бирме часть провинции Юньнань, где проживают национальные меньшинства. Этого признать нельзя.

Переговоры в 1957 году, которые вели Чжоу Эньлай и У Ну в Куньмине, также кончились безрезультатно.

В 1959 году правительство Не Вина возобновило переговоры, пойдя на компромисс, дабы обеспечить мир на своих границах с КНР. Оно согласилось на обмен Намванского выступа на район расселения племен баньхун и банлао. Китай должен был, в свою очередь, признать «линию 1941 года» на остальном участке южного сектора. Текст был согласован в январе 1960 г. Пекин получил два района, не менее 50 лет бесспорно находившихся под бирманской юрисдикцией, «в обмен» на один район, также находившийся под договорно обусловленной юрисдикцией Бирмы свыше 60 лет. Соглашение с Бирмой было нужно КНР для того, чтобы получить положительную реакцию в афро-азиатских странах.

Докладчик не ограничился проблемой бирманской границы. Он походя упомянул и о проблеме индо-китайской границы.

Правительство Индии, заметил Чжан, не торопится с решением пограничных вопросов. Оно затягивает его решение. Мы и сами, признался докладчик, вопроса хорошо не знаем. И для его решения нужно время: для изучения проблемы, а затем для ведения переговоров.

И действительно, как показали беседы с рядом работников МИДа КНР и народного общества по изучению международных отношений, в этих учреждениях шла скрупулезная разработка проблемы индо-китайской границы, собирались исторические материалы, разрабатывалась аргументация и т. п.

Спустя год я оказался в Токио. Познакомился с рядом дипломатов из азиатских и европейских стран. Среди моих знакомых были советники посольства Индии в Японии Банерджи и Хаджмеди. Это были симпатичные, доброжелательные люди, с которыми мы часто обменивались мнениями не только по японским проблемам, но и по вопросам глобального характера, в частности двусторонних взаимоотношений Индии и СССР с другими странами.

В японской прессе нет-нет да и появлялись разного рода сообщения со ссылкой на пекинские или тайбэйские источники, свидетельствовавшие о критическом отношении Пекина к проводимой Джавахарлалом Неру политике неприсоединения. Как-то в дружеской беседе со мной Хаджмеди сказал, что Китай рассматривает Индию как препятствие к установлению китайского доминирующего влияния в афро-азиатском мире. Китайская дипломатия и пропаганда направляют усилия, сказал он, на то, чтобы нейтрализовать Индию как конкурента в борьбе за влияние в развивающихся странах.

На мои возражения собеседник заметил, что Китай лишь создает впечатление, главным образом для внешнего мира, что у него нет никаких спорных проблем с Индией: обе страны признают «панча шила», между ними развивается сотрудничество и т. п.

Он обратил мое внимание на то, что в условиях недостаточной международно-правовой фиксации границы и неясности привычной традиционной линии фактическое реальное обладание той или иной территорией приобретает решающее значение. Начиная с 1954 года, подчеркнул он, Китай главные усилия направляет на то, чтобы путем ввода своих войск и гражданской администрации закреплять за собой спорные участки. Постепенно продвигая свои погранпосты в не контролируемом никем западном районе, китайцы достигли, как они считают, законной традиционной линии границы. Одновременно Китай стал обвинять Индию в том, что она якобы нарушает традиционную линию границы в центральном секторе и по «линии Макмагона»[15] путем выдвижения своих аванпостов. Японская газета «Асахи» сообщила в конце 1958 г. о том, что в Пекине опубликованы географические карты, на которых по-новому даны очертания индийско-китайской границы.

23 января 1959 года Чжоу Эньлай направил письмо Неру, в котором заявил, что граница между Китаем и Индией не установлена и не оформлена договорами и соглашениями. Китайцы предъявили претензии на территории площадью 125 тысяч квадратных километров. Индия считала, что хотя единого договора о границе и не было, но все ее участки были определены различными соглашениями либо традиционно признавались обеими сторонами.

В августе — сентябре 1959 года произошли вооруженные столкновения на китайско-индийской границе в районе Ладака. Советский Союз призвал 8 сентября 1959 года решить китайско-индийский спор путем мирных переговоров[16]. Чжоу Эньлай в письме к Неру от 7 ноября 1959 года предложил отвести китайские и индийские войска за 20 километров от «линии Макмагона» на восточном участке и от линии фактического контроля на западном участке. Позже в беседе Хаджмеди сказал: «Теперь ясна тактика китайцев. Достигнутую ими линию фактического контроля они считают выгодной для начала переговоров и подготовки общественного мнения к визиту премьера Госсовета Чжоу Эньлая в страны Европы и Азии».

Знакомство с документами показывает, что предложение от 7 ноября 1959 года китайцы считали исходным для дальнейших переговоров, рассчитывая добиться признания Индией китайского варианта границы на западном и центральном участках в обмен на признание «линии Макмагона» на восточном участке границы.

В 1960 году я вернулся в Москву. Но я с интересом следил за развитием событий. Китай трижды пытался навязать Индии возобновление переговоров на своих условиях. Не добившись успеха дипломатическим путем, в октябре 1962 года китайцы прибегли к силе, вторгшись на территорию Восточной Индии, а затем предложили отвести войска от линии фактического контроля на 20 километров, уважать эту линию и организовать встречу премьер-министров.

Индия отклонила это предложение, потребовав восстановления положения, существовавшего на 8 октября 1962 года на восточном участке границы, а на западном — отвести китайские войска за линию, предложенную Индией 16 ноября 1959 года.

Твердость индийской стороны заставила китайцев предпринять ряд шагов по дипломатическим каналам.

Мировое общественное мнение оказалось на стороне Индии. 15 ноября 1962 года Чжоу Эньлай обратился со специальным посланием к главам афро-азиатских стран, заверяя их в твердом намерении искать решения вопроса о китайско-индийской границе мирным путем.

Правительство КНР объявило 21 ноября 1962 года об отводе своих войск на север, за «линию Макмагона». Впоследствии китайская сторона вновь заявила о своих притязаниях на эти территории. В 1965 году на одном из приемов в Нью-Йорке я вновь встретил Хаджмеди. В ходе разговора он отметил, что в сентябре 1965 года, когда начались вооруженные столкновения между Индией и Пакистаном, Китай потребовал от Индии снести военные сооружения на границе, как якобы находящиеся на китайской территории. Индия отвергла эти требования. Территориальный спор все еще не разрешен и часть индийской территории удерживается китайцами.

Дни нашей жизни

Руководство института, профессора и преподаватели окружили нас большим вниманием, искренне стремились скрасить наше пребывание вдали от Родины, от друзей и родных. Нас знакомили с достопримечательностями города и пригородов Пекина. Об исторических памятниках Китая написано немало книг. Кое-что удалось повидать и нам в немногие часы досуга. Ограничусь лишь короткими заметками, без которых, как кажется, картина нашей работы и жизни в Китае была бы неполной.

В один из выходных дней нас повезли в Храм Неба, построенный еще в XV веке, при династии Мин. Храм Неба — величественный ансамбль, окруженный целым кольцом садов, парков, прудов. Структура общего ансамбля Храма Неба и основных зданий отличается красотой и своеобразием стиля. Здесь искусно использованы и развиты самобытные традиции китайского зодчества.

Войдя в Западные небесные ворота (Ситяньмынь), мы прошли по дороге, окаймленной с обеих сторон лесом древних кипарисов, и подошли к подножию террасы, имеющей 360 метров в длину. Она соединяет основные строения Храма Неба: Храм жертвенных молитв (Циняньдянь) на севере и Храм небесного свода (Хуанцюньюй) и Алтарь Неба (Хуаньцю) на юге. Эти три строения расположены по прямой линии, идущей с севера на юг. Южная часть ансамбля окружена квадратной оградой, а северная — полуокружной. Это является символом, отражающим представление древних китайцев о вселенной: квадратная форма земли и круглый небосвод.

Храм жертвенных молитв — круглое трехъярусное здание с крышей, крытой яркой ультрамариновой глазурованной черепицей, крыша увенчана позолоченным шишаком. Цвет черепицы, как нам сказали, объясняется цветом неба. Здание стоит на пьедестале из белого камня. Пьедестал трехступенчатый. Каждая ступень окружена балюстрадой из резного мрамора. Издали балюстрада кажется кружевной. Высокая и тяжелая трехъярусная кровля поддерживается 28 гигантскими деревянными колоннами, сделанными из стволов деревьев, привезенных с юга, из Юньнани. Потолок покрыт цветной росписью большой художественной ценности.

Храм этот очень красив. Здесь ежегодно в начале весны императоры совершали молитвы, испрашивая богатый урожай.

Южнее — Храм небесного свода. Его одноярусный купол также покрыт ультрамариновой черепицей и увенчан золотым, шишаком. Купол сооружен из деревянных брусьев, ступенями сужающихся кверху. Краски, которым более двух веков, сохранили удивительную свежесть. Вокруг храма высокая Стена кружащихся звуков.

Сопровождавшие нас китайские преподаватели с гордостью продемонстрировали акустические чудеса стены. Самый тихий шепот доносится по окружности из одного края в другой — и это при диаметре двора около 80 метров. Через маленькие, почти незаметные отверстия в стене звук, даже самый слабый, улавливается и, словно через резонатор, передается по всей ее окружности. Строители использовали явление отражения звука.

Перед ступенями, ведущими в Храм небесного свода, расположены знаменитые каменные плиты — Камень трехкратного эха (Синьиньши). Встанешь на первую каменную плиту и крикнешь или хлопнешь в ладоши — слышишь однократное эхо, на вторую — двукратное, а на третью — трехкратное. Как нам объяснили, плиты находятся на различном расстоянии от отражающей звук круглой стены.

В южной части возвышается мраморный Алтарь Неба. Он имеет круглую форму и состоит из трехступенчатых ярусов. Каждый ярус обнесен перилами из ряда фигурных мраморных столбиков; всего их 360, что соответствует числу градусов, на которые разделена окружность.

Поднявшись на верхнюю круглую площадку, чувствуешь себя один на один с небом. Это впечатление достигается продуманным сочетанием окружающего пейзажа с архитектурным комплексом. Здесь ежегодно в день зимнего солнцестояния императоры династий Мин и Цин во время торжественной церемонии давали «отчет» небу о своих действиях.

В другой раз нас познакомили со старинным буддийским храмом Юнхэгун. Это целый ансамбль храмов, отличающихся строгостью в окраске. В огромном главном здании храма находится 25-метровая статуя Будды. Она сделана из цельного ствола сандалового дерева, привезенного в XVIII веке с юга Китая, из провинции Юньнань. Когда смотришь на голову статуи снизу, чувствуешь себя приниженным.

Окрестности Пекина, как и сам город, полны многими замечательными памятниками древнего китайского искусства. В Храме лазоревых облаков (Биюньсы) мы бродили по коридорам среди бесчисленных, сидящих вдоль стен фигур учеников Будды размером в рост человека. Выражения лиц у всех разные: то грозные, то веселые, то задумчивые, то хитрые, то злые; один из учеников Будды в яростном исступлении сдирает с себя, как маску, кожу лица, под которой обнаруживается лицо с иным выражением, у другого из головы выглядывает другая голова. 500 деревянных статуй отливают всеми возможными оттенками золота.

В центре Пекина утопает в зелени и цветах парк Бэйхай, история которого начинается в X веке. Одной из достопримечательностей парка является Белая пагода, построенная в 1651 году. Пагода выглядит величественно, высота ее — 68,3 метра. Ее нижняя часть представляет собой квадратный пьедестал, на котором воздвигнута основная часть пагоды в виде усеченного конуса, обращенного меньшим своим основанием вниз, а большим — вверх. С верхней площадки поднимается что-то вроде высокой «шеи», также в виде усеченного конуса, но обращенного большим основанием вниз. В верхней части «шеи» укреплен бронзовый круг, увенчанный маленькой пятиярусной медной пагодкой высотой 5 метров. Четыре нижних яруса пагоды сделаны из красной меди и покрыты позолотой, а самый верхний — из особого сплава, никогда не теряющего блеска. Вокруг пьедестала пагоды установлено 108 железных фонарей.

В Пекине, Шанхае, Тяньцзине и других городах Китая я видел множество пагод. По некоторым данным, их свыше 3 тысяч. Из них более 100 построены 700–800 лет назад, некоторые относятся к более ранним периодам (VI–XI векам). Китайские архитекторы, как нам рассказывали, на основе опыта создания многоэтажных сооружений, беседок, павильонов освоили форму индийских сооружений, в которых хранились останки будд и другие буддийские реликвии. Но они стали строить пагоды на свой лад — из дерева, кирпича и камня, высотой до 15 ярусов. Многие пагоды являются значительными архитектурными произведениями. В XIII–XIV веках на архитектуру пагод оказал влияние ламаизм.

Сравнительно древняя и большая пагода Мяоинсы, построенная в западной части Пекина в 1271 году, была создана по проекту архитектора из Непала. Высота пагоды — 63 метра. Она явилась прообразом белой пагоды, сооруженной в парке Бэйхай.

Пагоды — это прежде всего буддийские мемориальные сооружения, но в древности пагоды приморских районов играли роль маяков, иногда наблюдательных пунктов. В пагодах статуи толстого, улыбающегося Будды, а вокруг суетятся монахи, продавая какие-то листочки с текстами просьб к Будде. Одеты они были в коричневые халаты, бедно и неряшливо.

В одном из храмов в пригороде Пекина китайцы стыдливо показали нам бога любви: он обнимал женщину 40 руками. Веками в народе насаждалась упрощенная мораль конфуцианства: будь честным, чти предков, уважай правителей. Эти прагматические постулаты заменяли религиозные догмы. В Китае буддизм, да и другие религии играли второстепенную роль.

Однажды мы были приглашены на спектакль Пекинской классической оперы. Китайская музыка нас поразила: много шума, ударов в барабан и гонги, протяжных звуков, похожих на звуки флейты; удивили и приемы актерской игры. Китайский спектакль сложен, насыщен условными понятиями. Искусство, конечно, немыслимо без условностей. Условности нашего театра нас не удивляют. Исторические герои — Борис Годунов, Кутузов, декабристы поют, Ромео и Джульетта, Кармен и Анна Каренина, умирая, танцуют. В китайской опере фактически нет пения. Масса различных трюков, напоминающих акробатические. Артисты Пекинской оперы в совершенстве владели всеми жанрами театрального искусства, включая пластику балета, а также приемами акробатического мастерства; они совершали всевозможные прыжки, сальто, кульбиты и т. п. Все женские роли исполняли мужчины. Знаменитый китайский актер Мэй Ланьфан, которому тогда было более 60 лет, исполнял роль влюбленной девушки, а его сын — служанки. Зато в Шанхае был театр, где играли только женщины. Многое на сцене было непонятным. По ходу действия переводчик старался разъяснить, что означают отдельные движения актеров: если актер трясет руками над головой, значит, он испытывает страх; флажки на спине полководца обозначают, сколькими полками он командует; красное лицо свидетельствует о порядочности персонажа, а белое матовое — о его бесчестности и коварстве. Золотая краска применялась для обозначения богов и духов и т. д. Хлыст в руках артиста означал, что он едет на лошади, весло — плывет па лодке, высокое приподнимание ног — движение по лестнице или восхождение на гору. В репертуаре Пекинской музыкальной драмы значительное место занимали спектакли о деятельности полководцев и правителей древности или средневековья. Однако в Китае сложилась традиция — в подтексте таких пьес отображать события текущей внутриполитической борьбы и современной внешней политики. Мои соседи — заместители директора и профессора смотрели представление с огромным интересом и вниманием, переживали происходящее на сцене, находили им понятный подтекст. Нужны были привычка к традициям исполнительства и богатое воображение для понимания содержания пьесы. Раз или два на представлениях Пекинской оперы я видел Чжоу Эньлая и других руководящих сотрудников правительства и министерства иностранных дел.

В Пекин часто приезжали различные театральные коллективы из СССР и других социалистических стран. Наши слушатели — преподаватели и переводчики были приглашены на балет «Лебединое озеро» в исполнении артистов Большого театра. Китайцы аплодировали. Затем я спросил одного из преподавателей о его впечатлениях, он ответил: «Да, конечно, это не плохо, но Пекинская опера куда лучше». Другие были такого же мнения. Конечно, о вкусах не спорят. В этом ответе и в других критических замечаниях по поводу русской и советской литературы и искусства в какой-то мере проявлялось то, что в течение многих веков культивировалось и насаждалось в народе: чувство превосходства китайцев над остальным миром, обусловленное не только тем, что когда-то сильная Китайская империя расширяла свои границы, облагала данью соседние народы, огнем и мечом подавляла восстания некитайских народов, но и тем, что китайское правление самое совершенное, политика — самая мудрая, искусство — лучшее в мире, философия — самая глубокая и т. д. Известно, что китайская имперская доктрина, сложившаяся в своих основах еще 2 тысячи лет назад, рассматривала Китай как центр мира (что отразилось и в названии страны «Чжунго» — «Срединное государство» и в другом, более древнем названии Китая «Тянься» — «Поднебесная», которое понималось как государство, объемлющее весь мир под небом), а китайцев — как носителей высшей цивилизации, окруженных «варварами» (так китайцы называли все народы и государства, с которыми китайская империя вступала в контакт). Китайские императоры считались полновластными господами не только китайского народа, но и всех других народов, известных китайцам. Даже в конце XIX века, когда Китай превратился в полуколониальное государство, китайские императоры и двор рассматривали иностранных послов как представителей зависимых от Китая государств, данников Китайской империи. Эту концепцию развивали большинство мыслителей далеких эпох — поэтов, философов и историков, оставивших след в сознании многих поколений китайцев вплоть до наших дней.

Отсюда проистекали пренебрежительное отношение к «варварам», этнические предрассудки, приверженность к «своим» национальным (в действительности же к феодальным) традициям. Китай заплатил дорогой ценой за изоляцию от внешнего мира, за косность и реакционность господствующего класса. Горечь поражений, следовавших одно за другим после первой «опиумной» войны в 40-х годах XIX века, испытали различные слои китайского общества. С середины XIX века начался мучительный и унизительный процесс постепенного закабаления страны, ущемления государственного суверенитета, заключения неравноправных договоров. Советские ученые-китаеведы в своих исследованиях показали, что этот процесс ускорил рост национального самосознания, но одновременно он стимулировал новый прилив националистических настроений в китайском обществе, усилил неприязнь ко всему иностранному, — ненависть к иностранцам вообще. Националистические теории реформаторов и буржуазных революционеров начала XX века наряду с исторически прогрессивными чертами впитали в себя и основные традиции китайского феодального национализма с его конфуцианской проповедью национальной исключительности и превосходства, великодержавным шовинизмом, представлениями об избранности китайской нации.

Национализм с его утверждением приоритета и превосходства над другими народами неизбежно порождает вражду, разобщает народы, служит питательной почвой для милитаризма, фашизма и агрессии.

Наступило лето 1956 года. Поскольку учебные заведения закрывались, нам также предоставлялся отпуск. Мы могли или поехать домой, или остаться в Китае; предоставлялась возможность выехать к морю, в район Бэйдайхэ или Циндао. Руководство посольства поручило мне возглавить коллектив советских специалистов, отправившихся на отдых в Бэйдайхэ. Организацией питания, отдыха, охраной занимались соответствующие китайские органы. На меня возлагалась задача согласования с китайской стороной возникавших у специалистов проблем, связанных с размещением, культурно-массовыми мероприятиями и т. д. Должен сказать, что это оказалось весьма хлопотливой миссией, отрывавшей у меня много времени и сил. При выполнении этих обязанностей у меня были многочисленные интересные встречи с китайскими руководителями разных уровней.

Бэйдайхэ — курортный городок, расположенный на берегу Бохайского залива Желтого моря. Местечко чистенькое, несколько улиц, длинная набережная вдоль побережья — словом, типичный приморский курорт. Иногда налетал ветер, сверкали молнии, выхватывая пенящиеся волны, затем все стихало, пахло озоном, зеленью, солнце ласково улыбалось. Наступал жаркий душный день. Роскошные особняки, коттеджи с просторными верандами, построенные на европейский лад, скрывались в густой зелени. До победы революции в 1949 году здесь проводили жаркое и влажное лето богатые иностранцы, компрадоры, крупные чиновники и другая состоятельная публика из Пекина, Тяньцзиня и Шанхая.

За годы народной власти здесь произошли изменения: в богатых виллах жили иностранные дипломаты, снимали комнаты журналисты, а отдельные особняки предоставлялись высшим партийным и государственным чиновникам. Часто летом там жил и Мао Цзэдун. Много дач было отведено под военные госпитали, в которых на государственном обеспечении доживали свой век заслуженные в прошлом военачальники. Для кадровых работников более низких рангов, больных рабочих, передовиков производства был построен ряд новых корпусов. Обитатели больших корпусов подчинялись строгому регламенту: по команде поднимались, на пляже появлялись строем, купались, одевались по команде, занимались изучением произведений Мао.

Небольшой дачный поселок был отведен для отдыха советским специалистам. Каждая из семей получила комнату. Питались мы в столовой.

Дачи были близко от моря, окружены садами. Я обратил внимание, что ветки деревьев снизу до самого верха были обвешаны бумажными пакетиками; оказалось, что на каждое яблоко или грушу был надет бумажный чехольчик для того, чтобы в них не завелись черви, личинки, чтобы плоды не клевали птицы и не точили насекомые. Сколько нужно было вложить труда, чтобы аккуратно, не поломав веток, надеть чехольчик на каждый плод!

Вода в море была теплая, берег песчаный, кое-где встречалась и галька. Два раза в сутки вода поднималась более чем на один метр и почти вплотную приближалась к берегу, а затем уходила, обнажая дно. В жаркий полдень после обеда все шли на дачи или в сад под деревья, чтобы спрятаться от палящего южного солнца и‘изнуряющей духоты. В саду целый день оглушающе стрекотали цикады. Иногда, как по команде, они замолкали. Первое время, с непривычки, невозможно было заснуть от их непрестанного концерта.

Метрах в двухстах от берега была натянута железная сетка. Китайцы предупреждали, чтобы мы не заплывали за сетку: у берегов иногда появлялись акулы. Особенно опасны они были в августе. Акулы — живородящие рыбы. И когда приходил срок рожать, а именно в августе, они подплывали к берегу и на мели терлись брюхом о песчаное дно. В это время они были особенно раздраженными и агрессивными. Один китайский матрос стал жертвой такой акулы. Она отхватила ему руку. Зажимая другой рукой рану, он выбрался на берег, но, пока приехал врач, истек кровью. Эту историю мы настойчиво повторяли всем любителям далеко плавать. Но море манило вдаль. Вода была ласковая и теплая. Во время приливов сетку было плохо видно, и некоторые заплывали дальше, чем было установлено. К счастью, обошлось без несчастных случаев.

По вечерам на открытом воздухе показывали советские фильмы, перед нами также выступали участники китайской самодеятельности. В отличие от Пекинской или Шанхайской оперы при постановке современных пьес использовались реалистические приемы, понятные всем сидящим в зале.

На сцене действовали и разговаривали современные китайцы, одежда была той, в которой мы видели их ежедневно. В пьесах показывали жизнь и борьбу китайских крестьян против японских интервентов и гоминьдановских предателей. Играли самодеятельные артисты с большим энтузиазмом и искренностью. Как советские специалисты, так и китайский обслуживающий персонал горячо аплодировали артистам.

В Китае много условностей, обычаев и правил поведения, которые далеко не совпадают с нашими представлениями. У нас, например, принято, что в гостях нельзя оставлять в тарелке угощение — этим ты обидишь хозяйку. В Китае к чашке отварного риса, которую подают в конце обеда, редко кто дотрагивается — нужно показать, что ты сыт.

Однажды ко мне подошел преподаватель и извинился, что пропустил мою лекцию: его жена была тяжело больна и два дня назад умерла; говоря это, он улыбался. Его улыбка меня поразила. Позднее я прочитал у китайского писателя Эми Сяо, что когда китайцы рассказывают о печальном событии, то улыбаются — это значит, что тот, кто слушает, не должен огорчаться. Когда у китайца спрашиваешь, как его здоровье, как его дела, то, как бы плохо он себя ни чувствовал, какие бы у него ни были неприятности, он отвечает неизменным «хэнь хао» («очень хорошо»).

Китайцы очень сдержанны на людях в проявлении чувств к женщине. Внешний аскетизм китайцев, их стремление скрыть от посторонних свою внутреннюю жизнь, свои интимные отношения находят отражение и в искусстве: в театре, кино. В китайских кинофильмах или даже современных пьесах взаимоотношения мужчин и женщин обычно показывались в сдержанных тонах, там не встретишь ни поцелуев, ни объятий. Китайцы это считали проявлением высокой морали их общества, моральным превосходством китайской культуры над всеми культурами мира. Моему переводчику Чэнь Чжи очень нравилась секретарь директора. Об этом я узнал от его коллег. На одном из вечеров молодежи, куда мы были приглашены, я заметил Чэнь Чжи:

— Что же вы не проявляете внимания к Чэн?

Он смутился, а затем сказал:

— Мне как-то неудобно подойти и заговорить с ней. За ней ухаживает наш молодой преподаватель. Это будет с моей стороны аморально.

И это в стране, где численность женщин значительно меньше мужского населения. Я как-то спросил, чем это объясняется. Ведь по законам биологии число рождающихся женщин и мужчин приблизительно равное. Во время войны с Японией и гражданской войны много мужчин в Китае погибло. И тем не менее женщин там меньше. Одиноких женщин не встретишь. Найти жену для многих юношей — сложная проблема. Мне разъяснили: по традиции в крестьянских семьях рождение девочки считают несчастьем. Девочку надо кормить, воспитывать, а потом она все равно уйдет. Да еще нужно готовить приданое. Никакой пользы для семьи. Поэтому о девочках мало заботятся, даже кормят их плохо.

Как-то зашел разговор о советских писателях и драматургах. Преподаватели и руководители кафедр, относившиеся к нам с большим уважением; осторожно заметили, что, например, пьеса «Таня» А. Арбузова, которую они видели, им во многом непонятна, она даже в известной мере вредна для воспитания молодежи! На мои недоуменные вопросы последовал ответ: героиня пьесы бросает мужа. Это неправильно. О какой любви к другому может идти речь, если она замужем? И вообще, если считать любовь величайшим счастьем, то можно потерять интерес к делу социализма и могут появиться противоречия с коммунистической моралью…

Впоследствии мне прислали в Москву вырезку из журнала «Чжунго циннянь» («Китайская молодежь», 1963, № 19), где прямо заявлялось: «Любовь может серьезно отразиться на учебе и работе, и даже может случиться так, что из-за любви пожертвуешь принципами, забросишь работу, в политическом отношении совершишь ошибки».

Руководители Китая всеми средствами пытались внушить китайской молодежи, что любовь — явление чуть ли не постыдное, лучше вообще отбросить ее, если же отбросить не удастся, подойти к любви «трезво и осмотрительно». Насаждалась мысль о том, что любовь лишь биологическое явление, средство продолжения рода, и только. Не случайно газеты и журналы в Китае без всякого стеснения обсуждали вопросы половой жизни, усиленно рекомендуя молодому читателю различного рода «научные методы» в этой области. В аптеках, общественных местах устраивались выставки противозачаточных средств. Какой-то китайский профессор проповедовал использовать в качестве противозачаточного средства… головастиков лягушек. В аптеках и медицинских учреждениях на стенах были вывешены красочные плакаты, показывающие способы применения головастиков для предупреждения беременности. Кампания началась после VIII съезда КПК, на котором была высказана мысль о необходимости сдерживать рост населения.

Китайские знакомые рассказывали, что при посещении Чжоу Эньлаем одной из фабрик директор фабрики, указав на одну из работниц, сказал: «Она у нас мать-героиня — имеет 16 детей и продолжает активно работать. Мы гордимся ею и намерены ее премировать». Чжоу Эньлай, по словам собеседников, в ответ заметил, что за рождение такого числа детей нужно не благодарить, а наказывать.

Молодежи рекомендовали не торопиться с вступлением в брак, создавать семьи в более позднем возрасте: мужчинам не ранее 30 лет, а женщинам в возрасте после 22 лет.

В Дипломатическом институте жены заведующих кафедрами и заместителей директора работали на кафедрах, в учебной части и т. п. Они жили отдельно от мужей, за городом. Встречались лишь по субботам. Поэтому большинство преподавателей и аспирантов старались освободиться от каких-либо поручений, падавших на субботние дни. Мы сначала этого не знали… Потом, когда выяснили, старались не загружать субботы какими-либо совещаниями или консультациями.

Мы ни разу не были дома ни у заместителей директора, ни у заведующих кафедрами. Семьи их жили в общежитии. Лишь представители старой интеллигенции сохраняли некоторые привилегии в этой области. Как-то нас пригласил к себе профессор Ван. Он преподавал всеобщую историю в Пекинском университете еще до революции 1949 года. Он ходил слушать наши лекции вместе с другими преподавателями. Осенью и зимой одет он был, как и все преподаватели, в синюю стеганую телогрейку, летом носил синюю рубашку поверх брюк.

Квартира Вана, находившаяся на территории университета, была обставлена изысканно. Лакированные столики, ширмы, красивая старинная мебель. В библиотеке хозяина было много книг английских и американских авторов. Куплены они были, вероятно, еще до революции. Встретила нас жена Вана. Она была в шелковом облегающем платье с глубокими по бокам разрезами, на ногах — лакированные лодочки.

Сопровождавшие нас вместе с мужьями жены руководителей института, одетые в синие робы и брюки, несколько смутились. Уж очень разительно отличались они от элегантной жены профессора. Жена Вана свободно говорила по-английски. Держала себя непринужденно. Интересовалась жизнью советских людей, положением женщин в советском обществе.

В подтексте вопросов элегантной китаянки чувствовались западное воспитание, прозападные мнения о жизни в Советском. Союзе. Она охотно соглашалась с моими разъяснениями, но по глазам было видно, что она не очень верила моим словам.

Сам профессор никогда не вступал с нами в спор, обычно отмалчивался. Услышав нашу оживленную беседу и зная, конечно, взгляды своей жены, он вдруг подошел к нам и что-то тихо по-китайски сказал жене. Она понимающе кивнула и немедленно перевела разговор на другую тему.