От воровства к анархизму

ГЛАВА XIII

Іюнь 1907 года. Населеніе арбатской полицейской тюрьмы въ крайней степени взволнованности.

— Привезли экспропріаторовъ!

— Привели, а не привезли!

— Говорю: привезли, — такъ, значитъ, привезли.

— Своими глазами видѣлъ: привели! Пятеро арестованныхъ и девять человѣкъ конвойныхъ, со штыками!

— Выдумывай! привезли въ санитарной каретѣ, раненыхъ — и прямо въ пріемный покой!

Такими фразами перебрасывались заключенные черезъ окна 14 іюня.

А въ результатѣ—нетерпѣливое чисто тюремное ожиданіе:

— Привезли или привели? То есть, доставили живыхъ и здоровыхъ или раненыхъ, а, можетъ быть, и умирающихъ?

Но черезъ полчаса оказалось, что и привезли и привели. Одного привезли, а остальныхъ привели подъ усиленнымъ конвоемъ.

Это была группа, захваченная въ тотъ же день на Александровскомъ бульварѣ.

Они сидѣли на двухъ сосѣднихъ скамейкахъ. Отрядъ полицейскихъ окружилъ ихъ и началъ по нимъ стрѣльбу. Такъ, по крайней мѣрѣ, передавали намъ они сами. Одинъ изъ группы, именно бѣглый матросъ Кузнечиковъ началъ отстрѣливаться изъ браунинга, ранилъ околодочнаго и прохожаго кадета, бросившагося задержать его, и убилъ дворника и дѣвушку изъ публики, послѣднюю случайно, а потомъ выстрѣлилъ себѣ въ грудь. Пуля прошла на вылетъ черезъ легкое.

— Должно быть къ вечеру умретъ! — говорили его товарищи, когда ихъ привели изъ конторы и водворили въ камерѣ № 4-й, по одному съ нами корридору.

Но онъ не умеръ къ вечеру, живъ былъ и на другой и на третій день. А на восьмой или на девятый день мы уже гуляли вмѣстѣ съ нимъ по полицейскому двору.

Это былъ приземистый, мускулистый, чрезвычайно подвижный человѣкъ, здоровый, крѣпкій, энергичный.

Никто не сказалъ бы, что всего 8–9 дней назадъ нуля пронзила его легкое.

Онъ былъ совершенно здоровъ.

— Зачѣмъ вы позволили выписать себя? — удивлялись окружавшіе его заключенные.

— Я самъ просился.

— Какъ — самъ? Зачѣмъ? Тамъ воздуху больше, а у васъ легкое прострѣлено?

— А на какой оно мнѣ чертъ, легкое то?

Всѣ опустили головы. Молчаніе.

Правда: зачѣмъ ему здоровое легкое, когда его ждетъ «вѣрная» висѣлица?

Онъ — покойникъ въ самомъ недалекомъ будущемъ ⁴). Самое большее, ему осталось жить два-три мѣсяца.

— Тамъ (въ пріемномъ покоѣ) полицейскій только торчитъ передъ тобой и днемъ и ночью, а тутъ все же люди! — обвелъ онъ рукой вокругъ себя.

Скорѣе къ людямъ!

Онъ любилъ людей. Или, вѣрнѣе, онъ не могъ жить безъ людей, не среди толпы. Его живая, энергичная натура требовала постояннаго общенія, непрерывнаго обмѣна мыслями.

Это былъ агитаторъ по натурѣ, отъ рожденія и до смерти и… утопистъ. Его мечты не знали предѣла; а его рѣшимость тотчасъ готова была слѣдовать за его мечтами.

Его мысли, конечно, были сосредоточены на побѣгѣ. Иначе и не могло быть въ его положеніи.

И онъ каждый день изобрѣталъ новые планы побѣга, — планы всегда безумно смѣлые, но всегда и не сбыточные.

И замѣчательная особенность: онъ чрезвычайно легко отказывался отъ своихъ плановъ. Достаточно было указать на какую нибудь деталь, устраняющую возможность успѣха, какъ онъ уже спѣшилъ согласиться.

— Да, правда! Это не подходитъ.

Повидимому, онъ и самъ не придавалъ серьезнаго значенія своимъ планамъ, а просто фантазировалъ, что бы отвлечь свое вниманіе' отъ предстоящей ему смерти.

— Почему, вы, Кузнечиковъ, сдѣлались экспропріаторомъ? — какъ то спросилъ я его, когда онъ. пришелъ къ намъ въ камеру «за книжкой».

Онъ сначала не нашелся что отвѣтить на мой вопросъ, какъ то даже, какъ будто, растерялся, а потомъ весь оживился, обвелъ камеру глазами и проговорилъ, запинаясь.

— А вотъ… что бы… этого всего не было.

— Тюремъ? — переспросилъ я.

— Не однихъ тюремъ, а всего этого…

— Строя?

Онъ не понялъ моего вопроса. Я объяснилъ.

— Вотъ, вотъ! — обрадовался онъ.

— Но какимъ образомъ, вы думали достигнуть этого помощью экспропріацій? Вы къ какой нибудь партіи принадлежите?

Онъ замялся.

— Не знаю.

— Не знаете, значитъ не принадлежите.

Одинъ… тутъ… знакомый говорилъ мнѣ, что я анархистъ.

Я улыбнулся.

— А онъ кто, этотъ знакомый?

— Онъ по воровской части. Ну, только онъ особенный воръ.

— Чѣмъ же онъ особенный?

— А онъ говоритъ: воры — это исконные революціонеры, потому — ни правительства, ни собственности не признаютъ. И ежели умный человѣкъ, то онъ не долженъ стыдиться своего (воровского) ремесла, а долженъ гордиться имъ… онъ не для себя только воруетъ или, тамъ, экспропріируетъ, а для всѣхъ…

— Какъ это для всѣхъ?

— А такъ, это, будто, видимость только, что для себя. Вродѣ, вотъ, какъ въ деревнѣ: мужикъ волка или медвѣдя убилъ, шкуру продалъ, и деньги себѣ въ карманъ положилъ. По видимости оно выходитъ, какъ будто, для себя убилъ, а оно, между прочимъ, всю деревню отъ волка или медвѣдя ослобонилъ. Такъ, будто, и тутъ тоже самое. Воруетъ человѣкъ или экспропріируетъ, деньги себѣ беретъ, а оно выходитъ, что капиталъ, будто, этимъ изничтожаетъ и всѣхъ людей освобождаетъ изъ… изъ… какъ его?

— Изъ подъ гнета капитализма что ли?

— Да… вотъ отъ всего этого… тюремъ, чтобы не было, чтобы не одни богатые, а чтобы всѣмъ хорошо было.

— А вы какъ думаете: можетъ это быть?

— Можетъ, ежели, значитъ, всѣ…

— Что всѣ?

— Экспропріировать будутъ и…

— И воровать?

— Д — да… всячески, значитъ изничтожать капиталъ.

— А когда изничтожатъ?

— Тогда, значитъ, на волѣ всякій своимъ дѣломъ займется… и будутъ жить хорошо, по божески…

И онъ съ облегченіемъ вздохнулъ, радуясь, очевидно, завершенію программы освободительнаго изничтоженія капитала.

Мнѣ признаться очень хотѣлось оставить его въ этомъ пріятномъ заблужденіи.

— Вѣдь онъ жизнью платится за эту мечту! — промелькнуло у меня въ умѣ.

Но привычка доводить разговоръ до логическаго конца взяла верхъ надъ человѣколюбіемъ, и я спросилъ:

— А какимъ своимъ дѣломъ каждый займется?

•— Каждый своимъ, — спокойно отвѣтилъ онъ, — къ примѣру, крестьянинъ будетъ крестьянствовать, плотникъ, тамъ, избы строитъ…

— Но, вѣдь, всѣ будутъ экспропріаторами и ворами, и никто никакого дѣла не будетъ знать.

Экспропріаторами это только пока… Вродѣ вотъ какъ я: былъ матросомъ, потомъ экспропріаторомъ, — а все же я своего коренного то дѣла, работы то не забылъ… когда все кончится, я за него и возьмусь опять… землю значитъ, пахать…

— Такъ, значитъ, вы думаете, что все это окончится очень скоро?

— Ну, не такъ ужъ скоро… А такъ годковъ въ пять порѣшить можно, — увѣренно заявилъ онъ. — Это, какъ народъ… Ежели всѣ сразу, то скоро. Вотъ теперь уже за это дѣло сколько людей берутся! И гимназисты, и студенты, и мастеровой народъ, и такъ, изъ крестьянъ которые…

— Вы думаете, что съ каждымъ днемъ за экспропріаціи будутъ браться все больше и больше людей?

— Знамо дѣло! Какъ же иначе то? Это такъ и тотъ… воръ то говорилъ: сначала, говоритъ, немного, а потомъ больше, а потомъ валомъ повалятъ…

— А не думаете вы, что… затянется? Сначала валомъ повалятъ, а потомъ отхлынутъ? Вотъ, какъ съ аграрными безпорядками было?

— Нѣтъ, тутъ этого не будетъ! — тряхнулъ онъ головой. — Тутъ совсѣмъ иная статья.

— Чѣмъ же она иная то?

— А тамъ, видите ли, деревня, а тутъ городъ… тутъ народъ понимающій… тутъ, скажемъ, тѣ же воры: они всѣ ходы и выходы знаютъ, — а отъ нихъ, значитъ, и остальные обучатся.

— Но, вѣдь, воры всегда существовали, съ начала вѣковъ! однако, и до сихъ поръ они не разрушили капиталистическаго строя?

— А это, будто, потому, что они раньше врознь все, каждый самъ по себѣ… А теперь будутъ вмѣстѣ, сообща… ну, и раньше они одни были, немного ихъ было, а теперь къ нимъ и другіе прочіе…

— Присоединяются?

— Да… И, значитъ, какъ это все устроится, ну, тогда все и пойдетъ…

— Что устроится?

— А, вотъ, союзы тамъ, чтобы помогать другъ другу.

— А если не будетъ никакихъ союзовъ?

— Какъ не будетъ! Уже теперь по мѣстамъ есть. Вотъ, къ примѣру, въ Варшавѣ, такъ тамъ очень даже хорошо это устроено. Помогаютъ другъ — другу и все сообща… Какъ не будетъ! Все будетъ!.. Вотъ, дайте только срокъ, еще маленько!..

И онъ пошелъ изъ камеры своей развалистой походкой.

— Вотъ и разувѣрь его! — недовольно проворчалъ мой сожитель по камерѣ соціалъ демократъ. — Эти анархисты имъ голову вскружили.

— Вы думаете: анархисты ведутъ ихъ за собой?

— А кто же еще?

— Мнѣ кажется, что они уже тянутъ за собой анархистовъ.

— Какъ это?

— Да такъ же, какъ и всегда бываетъ. Когда темная масса воспринимаетъ извѣстное ученіе, то идеалы принижаются, а вмѣстѣ и сами учителя этихъ идеаловъ подъ давленіемъ массы идутъ на компромисы, заражаются общимъ настроеніемъ и не увлекаютъ, а увлекаются…

— Ну, это не всегда и не вездѣ… Это только съ одними анархистами можетъ случиться… Анархизмъ такая вещь…

— До анархизма то же самое на себѣ испытало христіанство, а до христіанства — буддизмъ…

— Вотъ еще: христіанство! буддизмъ! — презрительно бросилъ мой собесѣдникъ.

— А въ наше время, — перебилъ я его. — То же самое испытываетъ на себѣ марксизмъ…

— Ну, ужъ это — ахъ оставьте!..

— А воспринятая вами, по существу эсеровская, аграрная программа!

Не массы заставили васъ принять ее вопреки яснымъ и точнымъ принципамъ?..

Послѣ этого между нами завязался обычный нескончаемый споръ, приводить, который полагаю, нѣтъ надобности. Результатъ такихъ споровъ, какъ извѣстно, всегда одинъ: хрипота въ горлѣ, и, развѣ, еще взаимное отчужденіе.

Къ нашей темѣ этотъ споръ, во всякомъ случаѣ, мало относится.

Я невольно тутъ опять вспомнилъ Андрея Ивановича.

Кузнечиковъ говорилъ о тѣхъ же самыхъ организаціяхъ, о которыхъ говорилъ и Андрей Ивановичъ. И оба говорятъ, что организаціи уже существуютъ «по мѣстамъ», какъ выразился Кузнечиковъ.

— Значитъ, дѣйствительно, совершается что то серьезное, — думалъ я. — И оба возлагаютъ на эти организаціи какія то особыя надежды, считаютъ возникновеніе ихъ чѣмъ то, вродѣ начала коммунизма.

Матросъ, повидимому, особенно вѣритъ въ эти воровскіе коммуны. Съ этой вѣрой онъ пойдетъ и на эшафотъ.

— Бѣдный! Пусть эта вѣра поддержитъ его въ послѣднюю минуту его жизни!

Надъ нимъ уже виситъ смертный приговоръ…

Съ матросомъ я больше не говорилъ на эту тему. У меня не хватало силы разбивать иллюзіи этого обреченнаго человѣка.

Но мнѣ много пришлось говорить съ его товарищами. Черезъ нѣсколько дней въ арбатской полицейской тюрьмѣ назначенъ былъ ремонтъ, и насъ развезли по другимъ тюрьмамъ.

Товарищи матроса угодили вмѣстѣ съ нами въ С—ій участокъ, гдѣ насъ и водворили въ одну камеру, за недостаткомъ одиночекъ.

Ихъ было трое. Родились и выросли они въ городѣ; у одного была мать; двое — безродные. Но всѣ одинаково получили воспитаніе на московскихъ улицахъ. Профессіи — никакой. Свободны отъ морали, предразсудковъ и идеаловъ.

Въ данный моментъ — поклонники той самой организаціи, о которыхъ матросъ говоритъ, что въ ней «будутъ всѣ сообща».

— Что же въ эту организацію всякій можетъ записаться или вступить? — Спрашиваю я ихъ.

— Н-нѣтъ, тоже съ разборомъ, не всякій.

— Напримѣръ, воръ?

— Ежели онъ въ окончательномъ видѣ воръ, то обязательно. А ежели онъ: сегодня воръ, а завтра въ «домъ» поступаетъ вышибалой, дѣвицъ тиранить, или, еще хуже, къ шпіонамъ примазывается, то не примутъ.

— Такого не только не примутъ, а при случаѣ и прикончатъ, — добавилъ другой.

— Это уже не воръ, — пояснилъ третій, — это прислужникъ капитала. Съ нимъ нечего церемониться.

— А во многихъ городахъ такіе организаціи имѣются? — спросилъ я.

— Говорятъ… будто… во многихъ, — нѣсколько, какъ будто, замялся мой собесѣдникъ.

— Это, кто близко стоитъ къ этому дѣлу, тотъ знаетъ. Тоже не всякому все открываютъ, — пояснилъ его товарищъ.

— А экспропріаторовъ принимаютъ въ организаціи?

— И даже очень. Имъ тамъ первое мѣсто.

— А террористовъ?

— Экспропріаторъ и террористъ, мы такъ понимаемъ, что это все единственно.

— Не всегда, положимъ, — внесъ я поправку, — но дѣло не въ этомъ. Какая цѣль этихъ организацій?

— Цѣль — взаимопомощь, — отвѣтилъ наиболѣе развитой изъ нихъ. — Вотъ, какъ въ профессіональныхъ союзахъ.

— Тоже и лекціи читаютъ.

— Лекціи? — удивился я. — О чемъ?

— Всякіе. Объ анархизмѣ. А то бываютъ такіе лекціи: какъ отпереть несгораемый шкафъ? Это ежели электричество въ домѣ есть, такъ очень просто, вродѣ, какъ вотъ хлѣбъ ножомъ рѣзать можно. А электричество почти всегда есть: коли несгораемый шкафъ, такъ и электричество ужъ обязательно.

— Значитъ, лекціи по техникѣ воровства? — пояснилъ я.

— Да.

— И хорошіе лекторы бываютъ.

— Всякіе, бываютъ и хорошіе. Любопытно… Случаи разные разсказываютъ, какъ отъ полиціи скрываться. Надуваютъ полицію въ лучшемъ видѣ. Одинъ, это, пріѣхалъ въ городъ, будто капиталистъ, комиссіонеръ иностранной фирмы, — и всѣ бумаги у него на этотъ счетъ въ порядкѣ,—и сейчасъ, это съ полицемейстеромъ познакомился, за его дочкой сталъ ухаживать, разныя намеки ей дѣлаетъ, будто посвататься хочетъ. Ну, его принимаютъ въ лучшемъ видѣ: дочку то хочется замужъ отдать… А тутъ и обокрали ювелирный магазинъ, тысячъ на семьдесятъ цапнули. Онъ это и сдѣлалъ съ товарищами, а все же продолжаетъ къ полицемейстеру ходить. Тотъ ему все и расказываетъ на счетъ розысковъ. «Сегодня, молъ, на такой то слѣдъ напали: видѣли подозрительнаго господина съ длинной черной бородой, такъ поставили на вокзалъ шпіоновъ, чтобы не улизнулъ изъ города». А это, какъ разъ, его товарищъ ходилъ съ накладной бородой. Ну, бороду эту долой. Такъ онъ узнавалъ все отъ полицеймейстера, пока все успокоилось… А потомъ и уѣхалъ, и дочку бросилъ… Осталась ни при чемъ.

— А вы бывали на этихъ лекціяхъ? — Неожиданно спросилъ я.

— Н-нѣтъ, — замялся мой собесѣдникъ. — Отъ другихъ слышалъ. Многіе, которые были. Въ тюрьмахъ тоже разсказываютъ.

Они еще не были на допросѣ и держались общаго тюремнаго правила: до допроса языкъ не распускать!

— А какъ вы сами относитесь къ этимъ организаціямъ? — спросилъ я.

— Чтожъ, дѣло хорошее. Рабочіе организуются же!..

— И вы не видите никакой разницы между рабочими организаціями и этими?

— Какая же разница? И тамъ и тутъ все то же… Всѣ одного хотятъ.

Мнѣ опять приходитъ на память все тотъ же Андрей Ивановичъ.

Обыватель, дѣйствительно, встрѣтился съ воромъ и идетъ по одному съ нимъ пути. Правда, что касается моихъ собесѣдниковъ, то это былъ обыватель далеко не перваго сорта, это дѣти все той же улицы, которая фабрикуетъ и профессіональныхъ воровъ.

Но развѣ они одни усвоили воровскую психологію, по скольку она отрицаетъ требованія общепринятой морали?

Матросъ указывалъ на гимназистовъ, студентовъ, которые входятъ въ составъ экспропріаторскихъ группъ, экспропріирующихъ не исключительно для такъ называемыхъ политическихъ цѣлей.

И показаніе матроса въ этомъ отношеніи не одиночно. То же сообщаютъ и газеты, хотя и не такъ ужъ часто. Учащаяся молодежь и рабочіе экспропріируетъ и прокучиваютъ экспропріированныя суммы, не зная, что съ ними дѣлать, какъ это заявилъ одинъ рабочій на судѣ въ процессѣ «16 ти».

Въ нѣкоторыхъ случаяхъ, значитъ, и настоящій обыватель, обыватель изъ лучшихъ, тотъ, у котораго есть горячая вѣра въ душѣ, пошелъ въ сторону экспропріированія, какъ акта, въ самомъ себѣ заключающаго патентованное средство для разрушенія капиталистическаго строя.

Это не грабители, они не опустились до грабительства. Нѣтъ, они подняли грабительство до себя, на высоту своей горячей вѣры, до уровня своихъ общественныхъ идеаловъ.

Но грабительство остается грабительствомъ, какъ высоко его не возноси, какъ не одухотворяй его, хотя бы, самой горячей вѣрой самой горячей души. Вознесенное на пьедесталъ, оно все же не можетъ быть богомъ, никогда. Въ немъ нѣтъ главнаго свойства божества — творящей силы; оно исключительно обладаетъ силой разрушающей. А поэтому можетъ быть соблазняющимъ демономъ, но не богомъ.

И это и есть демонъ анархизма, увлекающій его въ противоположную сторону, отъ идеаловъ чистой анархической религіи. Учителя, вродѣ Андрея Ивановича — это не анархисты, а антианархисты, изувѣры, увлекающіе другихъ и увлекающіеся сами въ сторону непосредственныхъ дѣйствій, гибельныхъ и для нихъ самихъ и для всего общества.

Изувѣрство и сосредоточеніе мысли на одномъ предметѣ, на одномъ дѣйствіи — это главнѣйшій отличительный ихъ признакъ.

Какъ на образецъ такого изувѣра, я укажу здѣсь еще на одного изъ моихъ сосѣдей по камерамъ.