От воровства к анархизму

ГЛАВА III

При оцѣнкѣ воровскихъ традицій и ранговъ прежде всего, конечно, встаетъ вопросъ объ ихъ цѣлесообразности и полезности для корпораціи въ ея цѣломъ.

Начнемъ съ ранговъ, такъ какъ они до самаго послѣдняго времени устанавливались согласно требованіямъ традиціи.

На самой верхней ступени, какъ извѣстно, стоятъ грабители-смертоубійцы. Это — воровская аристократія, аристократія по крови, такъ сказать, классъ воровского рыцарства.

Цѣнится тутъ цѣльность натуры, выражающаяся въ крайней жестокости, не допускающей никакихъ компромиссовъ съ чувствомъ человѣчности.

— Ни капли чувствительности!—

Вотъ отрицательное опредѣленіе идеальнаго рыцаря.

— Онъ младенца зарѣжетъ, какъ ципленка: и бровью не моргнетъ.

— Ему это ни почемъ!

— Твердый человѣкъ!

Жестокость по отношенію къ другимъ непремѣнно должна дополняться презрительнымъ отношеніемъ къ страданіямъ собственнаго тѣла, а затѣмъ и крайней дерзостью поступковъ.

— Камень — человѣкъ!

Багажъ такого «рыцаря», обыкновенно, характеризуется дерзкими разбойными нападеніями, съ десятками человѣческихъ жертвъ, побѣгами изъ каторги, терроризированіемъ населенія на волѣ и начальства въ тюрьмѣ, безъ единаго стона вынесенными плетями, мѣсячными голодовками во время побѣговъ въ сибирской тайгѣ и другими подвигами выносливости съ одной стороны и жестокости съ другой.

— Его ничто не беретъ!

— Ему ничто не страшно.

Это обычная репутація «рыцаря большой дороги».

Индивидуальные черты рыцаря до извѣстной степени совпадаютъ съ чертами былыхъ атамановъ разбойниковъ.

Это все таже цѣльная натура, выносливая, презирающая все и вся, поставленная только въ иныя условія жизни.

Эти то иныя условія и отражаются на типѣ воровского рыцаря въ невыгодную для него сторону.

Въ то время, какъ былинный атаманъ разбойниковъ наряду съ жестокостью обладалъ и возвышенными чертами благородства, былъ бойцомъ, наносящимъ и отражающимъ удары врага, — современный намъ его потомокъ представляетъ изъ себя ничто иное, какъ сильнаго, но затравленнаго звѣря, безумно бросающагося на перваго встрѣчнаго.

Сколько нибудь равная борьба для него ужъ не возможна, и поэтому ему приходится постоянно прятаться и укрываться, — и вотъ онъ изъ разбойника-рыцаря превращается въ разбойника-вора, совершенно утративъ такія черты, какъ великодушіе и справедливость.

Онъ звѣрь, притомъ же затравленный, а слѣдовательно съ помутившимся сознаніемъ.

— Онъ зарѣжетъ ребенка, — только, чтобы зарѣзать.

Рѣжетъ — въ состояніи безсильной злобы, въ состояніи крайней степени досады на свое безвыходное положеніе.

Впереди у него ничего нѣтъ. А въ своей эпизодической борьбѣ съ обществомъ онъ не можетъ разсчитывать выиграть ни одной битвы.

Онъ только и можетъ, что воровски, гдѣ нибудь за угломъ, или въ глухомъ безлюдномъ мѣстѣ, зарѣзать…

И рѣжетъ.

— Что въ немъ чтитъ корпорація?

Прежде всего, конечно, силу.

Темная масса вообще склонна къ преклоненію предъ силой, какова бы она ни была, на что бы она ни направлялась.

Даже сила оффиціальнаго, казеннаго палача, и та способна увлекать толпу. Въ народѣ и сейчасъ ходитъ не мало разсказовъ о палачахъ николаевскихъ временъ, однимъ ударомъ плети перебивавшихъ позвоночный столбъ несчастной жертвы.

А китайцы, какъ говорятъ, восхищаются, когда палачъ однимъ ударомъ сабли сноситъ голову осужденнаго.

Между тѣмъ, если взять въ отдѣльности съ одной стороны китайскаго и русскаго палача, а съ другой жертвъ китайскаго и нашего николаевскаго суда, то всѣ симпатіи той же толпы окажутся на сторонѣ жертвъ, а никакъ не палачей.

Сила, значитъ, выступаетъ тутъ какъ самоцѣнная величина, независимо отъ ея примѣненія, хотя бы и отвратительнаго.

Правда, тѣ же палачи за свое отвратительное ремесло, получаютъ должное и отъ той же толпы: она не только презираетъ ихъ, но и физически гнушается ими, чувствуетъ къ нимъ отвращеніе, какъ къ отвратительнымъ (поганымъ) людямъ.

Въ молодости я зналъ старика крестьянина, которому, случайно пришлось въ 40-хъ годахъ прошлаго столѣтія везти палача изъ Саратова въ Царицынъ. На одномъ изъ этаповъ, какъ онъ разсказываетъ, его посадили обѣдать за однимъ столомъ съ его страшнымъ пассажиромъ.

— Что же ты думаешь! — разводитъ онъ руками. — Куска не могъ проглотить: тошнитъ, то и гляди вырветъ! такъ и вылѣзъ изъ-за стола, одной ложки не схлебнувъ. Все мнѣ кажется, что изъ человѣчины щи то сварены. А онъ ѣстъ себѣ, ему хоть бы что!

Тутъ человѣкъ не только физически не въ состояніи ѣсть съ палачемъ изъ одного блюда, но и удивляется, какъ онъ то, палачъ то, не чувствуетъ отвращенія къ себѣ и своему ремеслу и не теряетъ аппетита при видѣ варенаго мяса.

Болѣе отрицательнаго отношенія, кажется, нельзя себѣ представить.

Однако, тотъ же старикъ крестьянинъ совершенно забывалъ ощущенія совмѣстнаго обѣда, когда описывалъ послѣдующую картину торговой казни въ Царицынѣ.

— Красная рубаха на емъ! Ручищи — во! Весь рыжій! Глаза страшенные! Какъ крикнетъ: «Берегись— ударю!» А потомъ: ррразъ!.. Такъ кровь ключемъ и брызнула. А барабаны: рры-ры-ры! рры-ры-ры!.. «Лошадь, говоритъ, съ одного удара могу убить на смерть, а человѣка — мнѣ наплевать». Вотъ какой онъ, палачъ то! Тоже не всякій это можетъ…

Послѣднія слова не оставляютъ никакого сомнѣнія относительно психики старика-крестьянина въ моментъ наблюденія силы палача. Проявленіе этой силы какъ бы закрыло отъ него страдающую жертву. Онъ видитъ ключемъ бьющую кровь, но относится къ этому ключу и оцѣниваетъ его, какъ мастерское произведеніе палача, мастера своего дѣла.

Этому помогли, конечно, и барабаны, заглушавшіе крики жертвы, но центръ впечатлѣнія все же создавало обаяніе силы и мастерство удара.

Такова сила и ея воздѣйствіе на темную массу даже при самыхъ невыгодныхъ условіяхъ, когда зрители по существу враждебно относятся къ проявленію самой силы.

Этой враждебности, конечно, нельзя ожидать отъ темной массы воровъ, когда предъ этой массой встаетъ во весь ростъ «классическій злодѣй» изъ ихъ же среды.

И чѣмъ сильнѣе этотъ «злодѣй», тѣмъ больше его вліяніе.

Но такое преклоненіе предъ силой, направленной на посторонніе и безразличные предметы, могло бы создать только чисто отвлеченное любованіе, какъ предметъ творческаго искусства природы.

Между тѣмъ, на практикѣ этимъ не ограничивается. Воровская масса фактически подчиняется подобнымъ субъектамъ, признаетъ ихъ власть надъ собой и мирится со всѣми тяготами этой власти и ея преимуществами.

Очевидно, что кромѣ простого поклоненія силѣ тутъ и еще имѣется нѣчто, болѣе непосредственно касающееся интересовъ воровской корпораціи.

Это нѣчто до извѣстной степени выясняется предъ вами, когда вы слушаете такого «аристократа» и наблюдаете его аудиторію гдѣ нибудь на тюремномъ дворѣ, или въ вагонѣ при переѣздахъ по этапу.

Разсказъ обычно ведется въ самыхъ кровавыхъ рамкахъ.

— Онъ это въ карманъ руку, револьверъ достать хочетъ, а я его вотъ этими самыми руками за глотку! — разсказчикъ показываетъ жилистыя руки. — У него глаза на лобъ и вылѣзли…

— Такъ его и надо! — не выдерживаетъ восхищенная аудиторія.

— Съ леворвертомъ, толстопузый чортъ, ѣздитъ!

— Для нашего брата смерть съ собой возитъ!

Аудиторія тутъ въ «молодецкой» хваткѣ разсказчика видитъ актъ мести за то, что «онъ смерть съ собой для нашего брата возитъ».

Эта то роль мстителей за всѣхъ и даетъ такимъ «героямъ» фактическую власть надъ остальной воровской массой.

Это авангардъ воровской корпораціи, ведущій наиболѣе активную и кровавую борьбу съ враждебнымъ ей обществомъ.

Воровская кровная аристократія, въ глазахъ остальной воровской массы, выступаетъ, такимъ образомъ, въ роли мстителей, а вмѣстѣ и боевого авангарда.

Эту роль она не оставляетъ и въ стѣнахъ тюрьмы.

Она ведетъ борьбу съ тюремнымъ режимомъ; она-же и мститъ тюремнымъ властямъ, если эти власти слишкомъ уже далеко заходятъ за черту тюремныхъ традицій.

Въ этомъ отношеніи тюремная кровная аристократія молчаливо принимаетъ на себя обязанность рисковать карцеромъ и, въ случаѣ надобности, итти даже на убійство тюремныхъ гонителей. И эти обязанности выполняются неуклонно, опять таки въ мѣру требованій тѣхъ же тюремныхъ традицій.

Отсюда возникаетъ кажущаяся полезность аристократіи для всей воровской корпораціи.

Но только кажущаяся.

Въ дѣйствительности выступленія «аристократовъ» противъ тюремной администраціи никакъ не отзываются на положеніи остальной массы уголовныхъ заключенныхъ.

Да и не могутъ отозваться, и по очень простой причинѣ. Обычно эти выступленія вызываются какимъ либо частнымъ случаемъ, никакъ не относящимся къ общему тюремному режиму. Бываетъ и такъ, что столкновеніе вызывается желаніемъ тюремной администраціи встать на защиту терроризированной «аристократами» уголовной мелкой сошки.

Или же «аристократъ» просто «фордыбачитъ», «распускаетъ хвостъ» изъ одного желанія показать:

— Каковъ есть Гришка Соловей! И какъ объ немъ понимать нужно!

Отсюда и отношенія тюремной администраціи вообще къ выступленіямъ аристократовъ складываются весьма своеобразно.

Тюремное начальство, вообще не любящее скандаловъ, разъ навсегда усваиваетъ себѣ ту мысль, что съ «аристократами» нужно быть осторожнымъ. Къ нимъ нельзя придираться, въ особенности въ мелочахъ.

Но только къ нимъ!

На остальную массу заключенныхъ «осторожность» не распространяется. Тамъ можно позволять себѣ все, и въ области режима и въ области хозяйственныхъ операцій.

Отсюда, если на «аристократахъ» всегда новыя чистыя куртки, крѣпкое бѣлье, если у нихъ сносная постель, хорошо выпеченный хлѣбъ и полная порція мяса во щахъ и масла въ кашѣ,—то это еще не значитъ, что и вся тюрьма пользуется тѣмъ же, и что— тюремная администрація совершенно отказалась отъ мысли смотрѣть на цейхгаузъ и кухню, какъ на доходныя статьи.

Напротивъ, чѣмъ новѣе на «аристократѣ» куртка, чѣмъ крѣпче и чище на немъ бѣлье, чѣмъ обильнѣе и питательнѣе обѣды, тѣмъ хуже положеніе во всѣхъ отношеніяхъ тюремной «демократіи».

Тюремная администрація, удовлетворяя, по возможности, потребности аристократовъ, тѣмъ самымъ, какъ бы, подкупаетъ элементы, способные къ протесту, и всею тяжестью режима и «экономическихъ сбереженій» обрушивается на остальную массу.

Поэтому тюрьма, гдѣ царятъ аристократы, самая несчастная тюрьма. Тутъ остальная масса заключенныхъ подпадаетъ подъ двойной гнетъ. Съ одной стороны ее давитъ тюремная администрація, а съ другой аристократія.

Повторяется тоже, что и въ жизни народовъ. Аристократія и правительство въ извѣстную эпоху жизни государства заключаютъ между собой союзъ и затѣмъ съ двухъ сторонъ налегаютъ всею тяжестью на демократію, стѣсняя и обирая ее до послѣдней степени возможнаго.

Въ тюрьмѣ эти черты особенно ярко вырисовываются, такъ какъ типы тамъ болѣе просты, непосредственны, а слѣдовательно и не сдержанны въ своихъ проявленіяхъ.

Какой нибудь Гришка Соловей и его братія стоятъ предъ вами во весь ростъ. Они пользуются репутаціей грозы начальства, постоянно готовы поддержать свой престижъ въ этомъ направленіи, но въ тоже время, что называется, дружатъ съ тѣмъ же начальствомъ и оказываютъ ему различныя услуги, въ смыслѣ моральнаго воздѣйствія на остальную массу заключенныхъ.

Правда, до шпіонства они рѣдко опускаются. Это было бы не совмѣстимо съ ихъ положеніемъ. Но на шпіонство и наушничество со стороны отдѣльныхъ единицъ изъ среды тюремной демократіи смотрятъ сквозь пальцы, такъ сказать, мирятся съ этими явленіями и даже часто сочувствуютъ имъ, если они не задѣваютъ интересовъ самой аристократической группы.

Собственно, этимъ и объясняется процвѣтаніе въ тюрьмахъ (среди уголовныхъ) шпіонства и наушничества. И то и другое находится подъ негласнымъ покровительствомъ арестантской головки.

Не будь этого, шпіоны и наушники не могли бы существовать въ тюрьмахъ. Это самое неудобное мѣсто для нихъ,

Тутъ, во первыхъ, всякій шагъ на виду у всѣхъ, а, во вторыхъ, укрыться некуда. Шпіонъ поневолѣ находится въ одномъ помѣщеніи, спитъ на однихъ нарахъ съ тѣми, за кѣмъ шпіонитъ, на кого наушничаетъ. Онъ беззащитенъ и безпомощенъ. Время, когда послѣ вечерней повѣрки камера запирается, и вплоть до утренней повѣрки, вполнѣ въ распоряженіи его враговъ, а самъ онъ въ ихъ полной власти.

Тюремная стража тамъ, гдѣ то за стѣной, а онъ тутъ, среди тѣхъ, которымъ онъ вредитъ ежедневно. Каждую минуту на его голову могутъ накинуть халатъ или соломенный тюфякъ и… затѣмъ, на утро изъ камеры вынесутъ трупъ шпіона.

Это иногда и бываетъ, но рѣдко и именно только въ тѣхъ случаяхъ, когда шпіонъ пойдетъ противъ группы аристократовъ: вредитъ ихъ майданщику, донесетъ о подготовленіяхъ къ побѣгу или обнаружитъ какое нибудь производство, вродѣ выдѣлки фальшивыхъ монетъ и пр.

Тогда со шпіономъ расправляются, и тотчасъ же, потому что съ самого начала его шпіонской карьеры знаетъ объ этомъ вся тюрьма.

И не будь молчаливаго потворства со стороны аристократіи, карьера всякаго тюремнаго шпіона пресѣкалась бы въ самомъ началѣ.

Опять-таки тутъ повторяется тоже, что и за стѣнами тюрьмы на волѣ. Шпіоны опираются, собственно, не на полицію и не на правительство, которому они непосредственно служатъ, а на привиллегированные классы, которые своимъ молчаливымъ сочувствіемъ создаютъ шпіонажу вмѣстѣ и оплотъ и удобную обстановку.

Жизнь шпіона, конечно, и при такихъ условіяхъ не сладка, но все же создается возможность существованія.

Ни въ обществѣ вообще, ни въ тюрьмѣ въ частности шпіонъ не могъ бы существовать, если бы его не прикрывали собой, такъ называемые, высшіе классы и ихъ интересы.

Поэтому количество шпіоновъ есть лучшая (въ смыслѣ вѣрности) характеристика существующихъ въ странѣ или въ городѣ общественныхъ отношеній.

Много шпіоновъ — значитъ, господствующіе классы находятся въ сильнѣйшемъ антагонизмѣ съ остальной массой населенія. И, наоборотъ, мало шпіоновъ и вообще шпіонство мало развито — значитъ, антагонизмъ классовъ населенія сглаживается.

Въ Новой Зеландіи, вѣроятно, нѣтъ ни одного шпіона. А количество нашихъ россійскихъ шпіоновъ, — и оффиціальныхъ и добровольцевъ, — такъ велико, что имъ, вѣроятно, можно засѣлить всю Новую Зеландію, и густо заселить.

Но возвратимся къ тюремнымъ шпіонамъ.

Находясь подъ негласнымъ покровительствомъ тюремной «аристократіи», они чутьемъ угадываютъ свою зависимость отъ этой арестантской головки и прежде всего стараются заискивать у нея. А само заискиваніе опять-таки сводится ни къ чему иному, какъ къ чисто шпіонскимъ и наушническимъ услугамъ.

Шпіонъ, прежде всего, освѣдомляетъ обо всемъ тюремную головку, а потомъ уже, нащупавъ тутъ почву, идетъ или не идетъ къ тюремному начальству, смотря потому, какъ отнеслась къ факту аристократія тюрьмы.

Безъ этой предосторожности онъ на каждомъ шагу рисковалъ бы своей головой

Значитъ, тюремная уголовная аристократія, не только потворствуетъ шпіонамъ, но косвенно и санкціонируетъ ихъ существованіе, молчаливо принимая на себя контроль за ними.

Связь, какъ видите, и всесторонняя и весьма прозрачная.

Тѣмъ не менѣе темная масса тюремной демократіи не видитъ этой связи своихъ аристократовъ съ шпіонажемъ.

Въ ея глазахъ аристократъ и шпіонъ такъ далеки другъ отъ друга, что какое-либо сближеніе ихъ было бы прямымъ оскорбленіемъ для аристократа.

Тюремный аристократъ опять-таки и въ данномъ случаѣ стоитъ на той же позиціи, на какой утвердилась и вся аристократія земного шара. Шпіонство она считаетъ позорнымъ ремесломъ, шпіоновъ презираетъ, близостью къ нимъ гнушается, — но… въ то же время культивируетъ шпіонажъ и насаждаетъ шпіоновъ, какъ необходимое въ повседневной жизни растеніе.

Позиція и удобная и необходимая, чтобы сохранить всю силу моральнаго вліянія на темныя массы, не видящія, какъ и вездѣ, дальше своего носа.

И вліяніе тюремныхъ аристократовъ на подвластную имъ демократію сохраняется. О какой-либо враждебности отношеній со стороны послѣднихъ къ первымъ не можетъ быть и рѣчи, если не брать частныхъ случаевъ, когда враждебность вызывается чисто индивидуальными непріятными чертами отдѣльныхъ «аристократовъ».

• Сама же аристократія, несмотря на явное соглашеніе съ тюремной администраціей и покровительство, оказываемое ею шпіонажу, остается на высотѣ почитаемой группы, которой по праву принадлежитъ руководящая роль.

Этому отчасти способствуетъ и то, что въ лицѣ аристократа по крови совмѣщается и аристократъ по уму, или, по крайней мѣрѣ, по практической опытности и юридическимъ познаніямъ въ области уголовнаго права.

Каждый аристократъ обычно имѣетъ за собой достаточно длинный рядъ судимостей и тюремныхъ скитаній. Отчасти на собственной шкурѣ, а отчасти со словъ другихъ онъ усваиваетъ и запоминаетъ всѣ тонкости уголовнаго законодательства и процессуальной волокиты, касающихся воровского и разбойнаго промысла ²).

Въ эти тонкости онъ и посвящаетъ новичковъ и неопытныхъ тюремныхъ сидѣльцевъ. А такъ какъ неопытность и новизна положенія обыкновенно совпадаютъ съ юношескимъ возрастомъ просвѣщаемыхъ, то аристократія, естественно, и выступаетъ въ роли группы, руководящей тюремной молодежью.

Роль, какъ извѣстно, наиболѣе выигрышная и наиболѣе благодарная. Владѣть умами молодежи, это, значитъ, владѣть наиболѣе активными силами тюрьмы и быть непобѣдимымъ.

Молодежь чтитъ своихъ учителей и съ свойственной молодости довѣрчивостью идетъ за ними, готовая защищать ихъ на каждомъ шагу. Эта довѣрчивость и горячность молодости эксплоатируются тюремной аристократіей всѣми способами и во всѣхъ областяхъ жизни, не исключая и самыхъ гнусныхъ актовъ и сношеній.

Учителя тутъ дѣйствуютъ, какъ разъ обратно, желательному. Въ души и умы своихъ учениковъ они вносятъ разлагающія начала и на почвѣ разложенія культивируютъ нужную имъ прежде всего податливость и сговорчивость на все. Вырабатывается, такимъ образомъ, готовность на всякій поступокъ, каковъ бы онъ ни былъ.

Но тутъ нужно сказать, что въ этой области съ аристократами крови успѣшно конкурируетъ тюремная «интеллигенція», роль которой выполняется шулерами, различными червонными валетами и пр. Эта категорія арестантовъ умственно стоитъ далеко выше тѣхъ, которыхъ мы здѣсь называемъ «аристократами крови». Тутъ не рѣдко случаются люди съ «настоящимъ» образованіемъ, вышедшіе изъ культурной среды.

Въ тюрьмѣ они рѣзко отличаются отъ остальной арестантской массы, не исключая и аристократовъ крови. Они, какъ болѣе обезпеченные, держатся особнякомъ, своимъ кружкомъ, если онъ есть.

Но это особнячество конечно, не полагаетъ непроходимыхъ границъ между тѣми и другими. Камера все же остается для всѣхъ одна, и разговоры между собой тюремныхъ «интеллигентовъ» не проходятъ мимо ушей всѣхъ остальныхъ. А при такихъ условіяхъ свой, кружковый разговоръ, почти всегда, неминуемо переходитъ въ общій. Тюремные «интеллигенты» просвѣщаютъ тюремную молодежь уже въ другой области.

Если «аристократы крови» просвѣщаютъ ее въ области техники кражи всѣхъ родовъ и видовъ, то тюремная интеллигенція живописуетъ изъ области шулерства, многоженства (въ цѣляхъ, конечно, полученія приданаго за каждой женой), подлоговъ, сутенерства и пр. и т. д.

Проводя грубую черту между учителями той и другой категоріи, можно сказать, что одни спеціализировались въ области чисто уголовнаго права, а другіе изучили всѣ лазейки гражданскаго права, черезъ ко-

торыя безпрепятственно и безопасно можно пролѣзть къ любой уголовщинѣ.

Получается, такимъ образомъ, достаточно широкая программа преподаванія юридическихъ наукъ.

И преподаются эти науки не сухо и безжизненно, какъ это дѣлается въ университетахъ.

Нѣтъ, всякое законоположеніе иллюстрируется тѣми практическими послѣдствіями, которые вытекаютъ изъ его примѣненія въ различныхъ случаяхъ жизни. Тюремный лекторъ обыкновенно живописуетъ: Скажемъ теперь — законы о женитьбѣ. Всѣ они на твоей сторонѣ, коли ты мужчина съ понятіемъ. Женился ты, и жена вся твоя, со всѣми потрохами. Хочешь ты у нея приданое отнять — можешь, хотя бы оно и было въ самомъ государственномъ банкѣ… Сама отдастъ… Нужно только съ понятіемъ взяться за нее. И все чтобы было по закону. Бить законъ не велитъ — не тронь! Пальцемъ не тронь. Иначе она можетъ отдѣльный видъ выхлопотать, и тогда, ты къ ней не подступишься…

— Бить — ни-ни, нельзя, коли навѣрняка хочешь взять. Ну, а все остальное можешь. Замѣчай, что она не любитъ, что ей не понутру — это и дѣлай, пока не отдастъ всѣ деньги. А деньги отдала, и канитель кончена. Поѣзжай въ другой городъ, объявляйся бариномъ: «на свой, молъ, капиталъ живемъ, сами себѣ удовольствіе доставляемъ», — и другую такую же дуру ищи! Да не бросайся на всякую сотню, а выбирай съ хорошимъ капиталомъ, чтобы было изъ-за чего «городъ портить». Вѣдь ужъ разъ ты въ какомъ городѣ женился, то въ другой разъ въ томъ же городѣ не женишься…

Это отрывокъ изъ лекціи о многоженствѣ. Отрывокъ сокращенный, такъ какъ не содержитъ въ себѣ конкретныхъ указаній тѣхъ способовъ, какими нужно изводить жену, чтобы добиться врученія приданаго. Тюремные лекторы это мѣсто лекціи иллюстрируютъ картинами собственнаго житія съ женами, не желавшими отдавать приданаго…

Эти картины сами по себѣ могли бы составить цѣлую книгу и не безынтересную въ смыслѣ обрисованія положенія женщины, но къ нашей цѣли это никакъ не относится, и мы ихъ опускаемъ.

Для насъ важно установить тотъ путь, по которому тюремная «интеллигенція» ведетъ темную тюремную массу. Это мы и постараемся выяснить въ слѣдующей главѣ.