Отблески, выпуск 5

ПРАВО БЫТЬ САМИМ СОБОЙ

Эдуард Манэ. Клод Моне, работающий в своей лодке-ателье. Фрагмент. 1874. Холст, масло. Новая пинакотека. Мюнхен.

Еще вчера Клоду казалось: покончить с жизнью — лучшее, что он может сделать в его положении. Тогда, возможно, Моне-старший, узнав о смерти сына, почувствует угрызения совести из-за того, что противился его браку с Камиллой, что оставил молодую семью без средств к существованию, простит Камиллу и признает малютку Жана своим внуком и наследником. Еще вчера...

А сейчас, когда волны готовы были сомкнуться над его головой, он вдруг ужаснулся своему решению. Что, если отец не только не простит бедную женщину, но еще больше возненавидит ее? Каково ей будет пережить все? И что станет с Жаном?

Клод Моне. Трувильский порт. 1870. Холст, масло. Музей изобразительных искусств. Будапешт.

Клод повернул к берегу с твердым намерением ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах не поддаваться больше соблазну умереть прежде, нежели истечет отпущенный судьбою срок.

Бессильно повалился он на песок и лежал несколько минут, приходя в себя от пережитого. Потом сел и обвел взглядом побережье с таким чувством, словно выздоравливал после тяжелой, изнурительной болезни.

Было одно из тех восхитительных состояний природы, когда сине-зеленое, в белых завитках волн море, яркое солнце и усеянное летучими облаками небо слагаются в единую ликующую картину, в нечто живое, неуловимое в своей переменчивости и такое прекрасное, что захватывает дух и слезы невольно наворачиваются на глаза. Никогда больше не увидеть этого?! Что значат все его невзгоды перед такой красотой?! Сколько уже раз казалось ему: нет выхода. И все-таки выход отыскивался. Найдется и теперь!

Близился к концу июнь 1868 года...

Трудно себе это представить, когда впервые знакомишься с радостными полотнами французского живописца Клода Моне /1840—1926/ в музеях или рассматриваешь репродукции с его картин в альбомах. На холстах Моне белоснежные яхты пересекают водную гладь, причудливо струятся под лучами солнца стены древних соборов, цветут маки в густо поросших травой лугах и крутобокие стога зовут вас отдохнуть от летнего зноя в их сине-фиолетовой тени.

Между тем все это действительно написано человеком, прошедшим через страшные унижения, нищету, оскорбления и сумевшим устоять от соблазна воспользоваться в жизни проторенным путем, сумевшим выстоять и отстоять свое право на поиск. Три слова: «устоять», «выстоять» и «отстоять» не случайно оказались рядом. Они имеют не только общий корень, но, вместе взятые, выражают суть человека-борца, суть мужественного, принципиального человека.

Клод Моне начинал неплохо. И зрители и критики встретили его появление в 1865 году в парижском Салоне[4] благосклонно. Обратите внимание на отзывы, каких удостоился он, выставив два пейзажа: «Мыс Эв» и «Устье Сены в Онфлере».

«Его «Устье Сены» заставило нас внезапно остановиться, и мы его уже не забудем. Отныне мы с интересом будем следить за будущими успехами этого искреннего мариниста».

«Моне. Автор самой оригинальной, самой искусной, наиболее основательно и гармонично исполненной марины[5], какой не выставляли давно».

1866 год. Показанная там же «Камилла, или Дама в зеленом» получает высокую оценку даже самых взыскательных критиков, в том числе и Эмиля Золя.

Избери молодой художник образцом для подражания кого-нибудь из представителей академической живописи, бывшей в чести как у правительства Наполеона III, так и у жюри Салона, и он с его одержимостью и невероятной работоспособностью мог, видимо, в скором времени стать постоянным участником ежегодных выставок Салона и преуспевающим человеком. Спекулируя на вкусах буржуазного обывателя, эти художники писали душещипательные, слащавые или напыщенно-героические картины, строго следуя штампам и канонам, раз и навсегда установленным Академией художеств. /Не случайно термин «салонное искусство» стал синонимом бессодержательности, банальности и внешней красивости во всяком искусстве./ Моне, однако, позволил себе смелость брать пример с тех, кого не очень жаловал Салон. В своих взглядах на живопись он опирается на пейзажистов нормандской школы — Будена, Йонкинда, на художников-реалистов предшествующего поколения — Коро, Курбе, барбизонцев, на искания тогдашнего кумира молодежи — Эдуарда Манэ. Своими устремлениями он заражает и друзей: сначала Ренуара, Базиля, Сислея, позднее — Писсарро и других. Вполне естественно, что уже следующий Салон — 1867 года — отвергает представленную Моне картину «Женщины в саду». Подобная участь постигает и работы его приятелей.

Что же насторожило жюри в новом полотне Клода Моне? И нечеткость силуэтов, и слишком светлый колорит, и неглубокие тени, и, конечно, свободные мазки. Все это противоречило общепринятой манере письма, не походило на приглаженные, исполненные в условной коричнево-темной гамме работы художников-академистов.

В то время молодые художники в Париже работали разобщенно, в отрыве от критики и публики. И попасть в Салон — многое значило для них. Это была бы известность, выход на богатых коллекционеров и просто покупателей, возможность получать заказы, а следовательно, какой-то заработок. Поэтому Моне и его друзья продолжали посылать туда свои холсты и в последующие годы, но в основном безуспешно, ибо искания уводили их все дальше от традиционного искусства.

В 1871 году Моне с Камиллой и сыном поселился неподалеку от Парижа, в маленьком городке на Сене — Аржантее. Купил лодку, оборудовал ее каютой и тентом из парусины. И в этом плавучем ателье[6] путешествовал по реке, писал воду, зачарованный ее изменчивостью, ее слиянностью с солнцем и небом; писал яхты парижан — любителей парусного спорта; уютно раскинувшиеся на берегах Сены местечки. Или, захватив мольберт, вместе с друзьями, которые подолгу гостили у него, отправлялся в окрестности городка, на берег, в прилегающий к дому сад,— где они все вместе писали или рисовали какой-нибудь общий мотив, часто и охотно позируя друг другу, как позировали в один из дней он и Камилла Эдуарду Манэ /см. страницу 28/.

Мастер, на которого с обожанием смотрели художники из группы Моне, чьи оригинальные, глубоко реалистические полотна и удивительное владение цветом всегда восхищали их, приехал сюда из Парижа на лето в 1874 году, снял виллу поблизости и занялся вместе с ними пленэрной живописью, той самой пленэрной живописью, без которой невозможно представить себе теперь формирование всех последующих пейзажистов Франции.

Когда-то еще в юности, когда Клод жил с родителями в Гавре и увлекался рисованием карикатур и шаржей, его заметил местный живописец Эжен Буден и пригласил поработать летом вместе с ним и другими художниками на пленэре, то есть на открытом воздухе. Так Моне стал очевидцем того, как вдумчиво, любовно пишет его наставник свои знаменитые пляжи. Тогда-то в душу шестнадцатилетнего юноши и заронилась первая искра трепетного отношения к природе, необычайного преклонения перед ней. И вот теперь, в Аржантее, эта искра разгорелась в Клоде таким всепожирающим огнем, что он жил только одним желанием: запечатлеть эту вечную и поминутно меняющуюся под действием света и воздуха красоту на своих холстах, поведать о своем восхищении ею людям.

За семь лет, проведенных здесь, им были написаны такие шедевры, как «Регата в Аржантее» /1872/, «Маки» /1873/, «Мост в Аржантее» /1874/ и другие. В каком направлении шли его поиски, легко представить, если сравнить «Трувильский порт» /страница 29/ и «Маки» /страницы 32—33/.

Палитра «Трувильского порта» /1870/ уже сильно высветлена. Воздушная дымка и рассеянный свет размывают горизонт, объединяют небо и морскую гладь. Пейзаж, мы это буквально ощущаем, напоен морским воздухом и написан необычайно легко и артистично. Но чувствуется, что художник еще заботится о впечатлении, которое должна произвести его картина на зрителя. Потому-то она не просто изящна, она даже несколько изысканна.

Иное дело «Маки» /1873/. Всего три года отделяют «Маки» от «Трувильского порта», но какая разница между этими произведениями! Качество печати не позволяет в полной мере ощутить ее. И все-таки нетрудно заметить, что Моне уже не сдерживает свой художественный темперамент. Техника его стала еще более широкой. Свободные мазки в отдельных местах словно выступают из картины, живут самостоятельной жизнью. Это уже абсолютно искренняя картина. Художник пишет ее без оглядки на зрителя. Понравится она или нет — этот вопрос Моне не занимает. Главное — донести до зрителя свое собственное восприятие природы.

...Несутся по ясному голубому небу белые пушистые облачка, то открывая, то закрывая солнце. Бежит, бежит солнечный свет по луговому разнотравью, и с ним словно соревнуется шалун-ветер: лохматит густые кроны деревьев; перекатывает волнами по зеленому склону алые маки, треплет их лепестки, словно крылья больших бабочек; завихряет, клонит к земле густые, высокие травы.

Моне вводит в пейзаж человеческие фигуры, но дает их очень обобщенно, без подробностей. Не о них хочет рассказать нам живописец. Они необходимы Моне лишь как цветовые пятна. И еще для того, чтобы усилить у нас ощущение подвижности всего изображенного.

Женщина спускается с холма и притормаживает свой спуск зонтиком. Ветер облепляет ее фигуру платьем, играет концами косынки на груди и ленточкой на шляпе. Начинает, право, казаться, что он обдает нас запахом нагретых солнцем полевых цветов, а травы и маки колышутся. Не случайно художница Берта Моризо, современница замечательного мастера и его приятельница, как-то сказала: «Перед картинами Моне я всегда знаю, в какую сторону наклонить зонтик».

В «Маках» нет деления на главное и второстепенное, как это было у прежних мастеров. Мы схватываем взглядом сразу весь мотив и видим предметы в их живописном единении, ибо здесь все в равной мере подчинено одной задаче — передать как можно правдивее и живее непосредственное впечатление живописца от состояния природы. Через год Клода и его группу так и назовут с легкой руки одного журналиста — импрессионистами /«впечатление» — по-французски — l'impression/. И повод даст картина Моне «Восход солнца. Впечатление» /1872/.

Она экспонировалась на Первой выставке импрессионистов в 1874 году и наделала много шума, как, впрочем, и картины Сислея, Писсарро, Дега и особенно Сезанна.

Одержимость Моне, феноменальная художническая честность его буквально завораживали всех, кто попадал в орбиту общения с ним. Ненавидящий всякие декларации и отвлеченные рассуждения, но горячо отстаивающий свои убеждения, он с молчаливого согласия друзей был признан главою нового направления в живописи. И на его плечи прежде всего легли заботы, связанные с организацией «Анонимного общества художников, скульпторов и графиков», а затем и этой первой коллективной выставки импрессионистов.

Так был открыто брошен вызов Салону, официальному искусству, правительству. И, как оказалось... публике. Нетрадиционная техника исполнения холстов приводила ее в ярость. Непривычны были и темы. В то время как буржуазное правительство Франции стремилось нивелировать личность, сделать всех похожими один на другого, диктуя через Салон общую моду, общие вкусы, импрессионисты в своем творчестве делали упор на индивидуальное восприятие природы, ценили неповторимые черты в обыкновенном пейзаже, скромном труженике. Естественно, что ни первая, ни вторая /1876/, ни третья /1877/, ни четвертая /1879/ выставки не принесли им ни признания, ни материального благополучия. Нищета сопутствовала этим энтузиастам так же долго, как насмешки и брань толпы.

До нас дошло немало писем Клода Моне. В редких из них не содержится просьбы прислать хоть немного денег, не дать умереть с голоду.

Эдуарду Манэ. 1875 год.

Мне все труднее и труднее. С позавчерашнего дня у меня нет ни одного су, а в кредит больше не дают ни у мясника, ни у булочника. Хоть я и верю в будущее, но, как видите, мое настоящее очень тяжело. Не сможете ли Вы срочно выслать мне двадцать франков?

Виктору Шоке /таможенному чиновнику, страстному поклоннику живописи импрессионистов/. 1877 год.

Будьте настолько любезны и купите у меня кое-что из моей мазни, которую я готов отдать за любую подходящую Вам цену: 50 франков, 40 франков, сколько бы Вы ни смогли заплатить.

ПРИМЕЧАНИЕ: В 1904 году десять его картин из серии «Лондон» купили в течение десяти дней по 20 тысяч франков каждую.

Прежде чем процитировать письма Моне к коллекционеру и торговцу картинами импрессионистов Полю Дюран-Рюэлю, справедливости ради надо сказать, что он был не просто коммерсант. У него хватило вкуса понять, что Моне и его группа — художники талантливые и своеобразные и что за ними — будущее. В 1872 году, когда он начал приобретать их полотна, так думали лишь единицы. И Дюран-Рюэль очень выручал художников. И все-таки это была кабала. Переписка Моне с ним поражает. Как же должен был любить свое дело этот чрезвычайно гордый и независимый человек, чтобы изо дня в день, де-ся-ти-ле-ти-я-ми /!/ выклянчивать у своего маршана[7] жалкие денежные подачки! Каким мужеством надо было обладать и как верить в то, что ты прав в своих исканиях, чтобы не только не сломаться самому, но еще при этом поддерживать веру в друзьях!

Март. 1883 год.

...Я очень встревожен и не осмеливаюсь заговорить с Вами о деньгах, хотя сейчас отчаянно нуждаюсь в них. Меня пугает, что у Вас слишком много моих полотен: вправе ли я и дальше обременять Вас ими, если Вы не можете их продать?

Июль. 1883 год.

...На этой неделе Вы, несомненно, получите ящик с картинами......Вы получите довольно много вещей, так как, постоянно

выклянчивая у Вас деньги на жизнь, я обязан наверстать упущенное и избавиться от своего долга Вам.

ПРИМЕЧАНИЕ. Письма, подобные этому, Моне обычно посылал, когда долгое время бездействовал из-за плохой погоды, так как импрессионисты с их пленэрной живописью очень зависели от нее.

Сентябрь. 1884 год.

...Могу ли я рассчитывать на Вас в смысле хлеба насущного? Я ведь просто не знаю, что делать — у меня одни долги...

Вот так расплачивался Моне за право быть самим собой.

Когда читаешь эти горестные письма, особенно остро понимаешь, сколь несправедливы бываем мы порой к своей судьбе. Как можно роптать на нее, когда ты сыт, одет, когда у тебя есть крыша над головой и только от одного тебя зависит, станешь ли ты заниматься любимым делом или проявишь малодушие и бесхарактерность и прибьешься по воле волн к такому берегу, где будешь до конца дней вздыхать и сетовать на свою неудавшуюся жизнь.

Биографы Моне обращают внимание читателей на следующий факт. В ранней юности будущий художник отказался от своего несколько манерного имени Оскар, данного ему при крещении, и заменил его более мужественным — Клод. Можно было бы этот поступок расценить как прихоть избалованного, неуравновешенного юноши, если бы за ним не последовала цепь более серьезных поступков, свидетельствующих о необычайной самостоятельности молодого человека.

Так вопреки стремлению отца сделать из него торговца и совладельца бакалейной лавочки он начинает заниматься живописью. Остается без средств к существованию, но зато — в Париже. Когда ему выпал жребий идти в рекруты и отец предложил его выкупить при условии, что Клод бросит живопись, тот отказался. Решил: лучше семь лет отслужить в Африке, но не изменить избранному пути.

Неистребимое желание Клода стать художником и вмешательство тетушки, сестры отца, заставили Моне-старшего, после того, как юноша заболел в армии лихорадкой, отдать его в ученье сначала к Тульмушу, успешно промышлявшему в Париже такими сюжетами, как «Поцелуй», «Утро после бала», а позже — в модную живописную школу Глейра, призывавшего учеников воспевать возвышенное и сентиментальное.

Если бы Моне был инертным в выборе судьбы, цели, он мог бы стать, как и отец, бакалейным торговцем. Возможно, разбогател бы. Спокойно жил и умер бы спокойно. Если бы он не был так самостоятелен, он мог бы отдаться целиком тому немудреному ремеслу, что и Тульмуш. И тоже неплохо, наверное, был бы обеспечен. Уважаем определенным кругом заказчиков. Был бы в мире с отцом и со всем светом. Он мог бы последовать советам Глейра и пополнить ряды тех, кого беспрепятственно принимали в Салон, чьи картины охотно раскупали буржуа. Но к нашему великому счастью, Клод-Оскар Моне оказался иным человеком. И подарил нам свои обманчиво-безмятежные полотна, как завещание: даже в самые тяжелые минуты любить Жизнь.

Клод Моне. Маки, 1873. Холст, масло. Лувр. Париж.

Елизавета ПАНАСЕНКО