Отец подруги. Никто не узнает

Глава 12

— Девочки, — соседняя дверь открывается и оттуда выходит Виолетта Михайловна. — Вижу, время зайти ко мне в гости наступило. Давайте-давайте, не стесняйтесь. У меня и кровати есть, чтобы вам постелить. И вообще.

Аксинья делает шаг в сторону двери напротив, затем останавливается и вопросительно смотрит на меня. Я же тяжело вздыхаю и киваю ей. Затем силюсь улыбнуться, чтобы показать соседке, как я благодарна за предложение, а Аксинье, что нет в этом ничего сверхординарного, но получается с трудом. На душе кошки скребутся. Горько. Тошно. Обидно.

Вот есть такое выражение “Пробить дно”. Это о нашей маме. Причем каждый раз, когда казалось, что хуже быть не может и это уже все — край! Она отчебучивает что-нибудь новенькое.

В ночь закрыть дверь перед носом родных дочерей! И ладно я — давно совершеннолетняя. А как же Ксю? А как же ее учебники и тетради? Сестре завтра в школу, а уроки по вине мамы не сделаны.

Злость такая накрывает, что хочется развернуться и начать долбиться в дверь. Только какой толк? Я даже участкового, для того, чтобы с нашей жилплощади прогнать постороннего алкаша, вызвать не могу. Тогда это запишут не в счет мамы. Еще и на учет поставят.

— Спасибо, Виолета Михайловна, — тихо тяну я и направляюсь следом за сестрой.

Утром встану пораньше и заберу портфель и учебники Ксю. Посмотрю ее задания, может сделаю за нее, хотя бы в прописях, чтобы слишком рано не будить сестру.

— У меня есть вкусные тефтельки с мятенькой, вкусны-ы-ые…

Аксинья стопорится, оборачивается и одними губами произносит:

— Это что?

Я в такой же растерянности, как и сестра, но даже не до конца понимая о чем речь, качаю головой, отказываясь:

— Мы поужинали уже.

— Ой, молодежь, — Виолетта Михайловна закатывает глаза. Мятенькая это картофельное пюре, толченка! С пылу с жару, еще не остывшая.

— Виолета Михайловна, спа… — я осекаюсь, потому что замечаю, изменившийся взгляд сестры. Она обожает пюре. И видимо сытый желудок ее любви не помеха. — Хорошо, спасибо. Можно нам одну на двоих с Ксю порцией, а то много не съедим.

Соседка преображается на глазах — улыбается широко-широко и даже, что-то себе под нос напевать начинает, а на кухню идет чуть ли не вприпрыжку, что для ее возраста совершенно удивительно.

Тефтели, так же как и пюре оказываются слишком вкусными, я даже жалею, что попросила всего одну порцию, и это-то после съеденного в кафе.

А после Виолетта Марковна достает из холодильника пирог. Яблочный.

— А теперь чай. Кому какой? С сахаром, без, с молоком, лимоном?

Я настолько шокирована гостеприимностью и радушием старушки, что не сразу соображаю встать и помочь ей. В конце концов, мы хоть и в гостях, но возраст женщины никто не отменял.

Виолетта Михайловна смотрит на меня с благодарностью, а затем начинает озвучивать, где кружки, сахар и все остальное.

— Это любимый пирог моего Коленьки, — с грустной улыбкой произносит она, нарезая десерт, я уверена, что сейчас будет очередная трогательная история, вызывающая слезы, но нет, старушка начинает рассказывать смешные ситуации из своей молодости.

Аксинья расслабляется окончательно, мы пьем чай, хохочем, громче всех на удивление сестра, пока ее смех не прерывают звуки ударов. Где-то рядом… в подъезде. Возможно даже на нашей лестничной клетке.

Притихли мы все. И Ксю, и Виолетта Михайловна насторожилась.

— Это кто-то стучит так кому-то в дверь? — тихо спрашивает сестра, а я пожимаю плечами.

— Ну точно не к нам, — с бодрящей иронией произносит соседка, затем поднимается, опираясь морщинистой ладонью о стол, — пойду в глазок посмотрю. Кто если не я, должен быть в курсе всего происходящего в доме, — смеется она, но как мне кажется немного фальшиво. — А вы пейте чай девчонки, скоро спать уже, у меня отбой дома ранний, — грозится она пальцем и скрывается из кухни.

Звуки ударов прекращаются, Аксинья расслабляется и продолжает есть пирог, я же залпом допиваю чай, который чудесным образом уже остыл, и встаю из-за стола.

— Я сейчас, Аксинь.

Тихонько крадусь и встаю справа от соседки, которая не отрывается от глазка.

Слышатся мужские голоса, а еще… еще голос мамы. Сердце сигом ухает в пятки.

— Что там? — шепчу я.

— Вон погляди. Ток тихо! — предостерегает она меня, отодвигаясь от глазка, словно я сама не понимаю, что надо вести себя мышкой.

Смотрю в глазок и вижу то, что и так уже ожидала. На лестничной площадке стоят какие-то амбалы и совершенно недобро беседуют с моей мамой.

— Доигралась твоя мамашка, — осудительно шепчет соседка, а я жмурюсь.

В голове крутится одна единственная мысль, что доигралась не мама, а я. И амбалы эти пришли по мою душу.