Отец подруги. Никто не узнает

Глава 40

Удивительно, насколько нам людям необходима поддержка. Не важно от кого. Важно, чтобы тебя обняли, погладили по голове и мягко прошептали на ухо: “Все будет хорошо”.

Ничего необычного, казалось бы, Дамир не сделал, но словно сотворил волшебство — на его груди я очень быстро успокаиваюсь и прихожу в себя.

В моменте меня словно перещелкивает, я начинаю ощущать, что под моей щекой совершенно мокрая ткань мужской одежды, от моих же слез. В волосах копошатся мужские пальцы, а его губы, что-то успокаивающе шепчут мне в макушку.

Слезы заканчиваются моментально.

В следующее мгновение я со всей силы отталкиваюсь от мужчины. Интуитивно думаю, что Дамир будет меня удерживать, но нет, он легко выпускает меня из своих объятий.

Я отскакиваю на несколько шагов и смотрю себе под ноги, поднять голову и встретиться взглядом с Дамиром страшно.

Что это вообще сейчас было?

— Я увидел, что ты выбежала из зала, как ненормальная. Решил, что опять в какую передрягу угодила, — спокойно говорит Дамир, словно мысли мои читая.

По всей видимости он не спешит меня покидать. Я делаю глубокий вдох и все же поднимаю взгляд на мужчину. Выгляжу я сейчас должно быть не лучшим образом. Хорошо еще, что я не крашу ресницы тушью в повседневной жизни, а то еще и ее потеков не хватало бы. А так… сто процентов у меня красные глаза, щеки, нос.

Вот есть девушки, которые плачут красиво и им это идет, им сразу сочувствуешь, а я скорее в эти моменты похожа на клоуна — у меня не только краснеет все лицо, но и опухают нос и губы. Словно я накачала филлерами последние, и те самые филлеры решили мимикрировать еще и в нос, а затем и по всему лицу, с одной единственной целью — сузить мои глаза и сделать из меня азиата.

В общем, поднимая взгляд на Дамира, я готовлюсь встретиться с его насмешливым или даже пренебрежительным, но уж никак не сочувствующим лицом. Слезы вновь подкатывают к глазам, и я начинаю часто-часто моргать.

— Меня не пускают к Аксинье, даже телефон не разрешали ей отдать, — я зачем-то машу своим телефоном зажатым в руке, — Герман Юрьевич помог, и вот… она позвонила мне первый раз.

Сама не понимаю зачем я все это объясняю. А затем и вовсе добавляю, словно сошла с ума.

— Спасибо, — облизываю свои огромные распухшие губы, которые я сейчас даже прикусить полностью не в состоянии, — спасибо и за Германа Юрьевича и за то, что поддержал сейчас.

Дамир кивает. Холодно, сухо, без эмоций. Я отмечаю это, как напоминание себе в очередной раз, что я не должна слишком сильно к нему привязываться, думать о нем. По-хорошему, его здесь быть не должно. Тогда бы у меня точно получилось. Не вспоминать, не думать, не представлять себе с ним. Вместе. Рядом.

— Просто ты слишком рано выросла, Тая. Став взрослой и для сестры и для матери. А ведь ты еще такая молодая девочка и тебе самой нужно быть иногда ребенком, — серьезно, без иронии говорит Дамир, а у меня окончательно рушится то, чего и не было, что казалось уже разрушено… неужели во мне все еще жила надежда?

Вот же неубиваемая сука, словно она внучка Кощея бессмертного. Такая же живучая как и он, дрянь.

Дамир видит во мне ребенка. Маленькую девочку, годящуюся ему в дочери. Поэтому-то он и смягчился так по отношению ко мне. Пожалел.

Я сглатываю образовавшуюся во рту горечь и растягиваю губы в улыбке.

— Да, ты прав. Я забыла, что это такое, когда тебя обнимают твои родители. Мама… по понятным причинам, — хмыкаю я, — папа умер, а биологический отец и вовсе не пустил на порог. Ни теть, дядь или дедушек с бабушками у меня никогда не было и нет. Так что, да. Ты прав.

Дамир снова кивает, коротко бросает мне, что все будет хорошо, и Герман Юрьевич обязательно поможет мне установить опеку над сестрой, а затем разворачивается и уходит.

Я смотрю ему вслед. Даже тогда, когда он заходит в двери служебного входа, я все еще продолжаю смотреть.

Не знаю почему, но я верю его словам. Все будет хорошо. Я справлюсь и заберу Аксинью, а еще… в этот момент я наконец-то понимаю, а может просто признаюсь самой себе в том, что и правда влюбилась в Дамира.

Так по-глупому, так по-наивному и так по-ненормальному.

Ведь я понимаю, что это скорее всего помесь стокгольмского синдрома с желанием вновь обрести отца, который мне поможет, придет и уладит все мои проблемы. Но понимать и чувствовать совершенно разные вещи. Чувствую я желание нравиться Дамиру не как девочка, а как взрослая женщина. Я чувствую в нем не отца, а безумно красивого мужчину.

Которого, да… которого, кажется, я люблю.

— Даже не мечтай, — насмешливо тянет Рината, а я вздрагиваю, отрываю взгляд и оборачиваюсь.

Рядом со мной стоит коллега. И как я не заметила ее приближение.

Рината работает в этом ресторане уже третий год. Открытая, дружелюбная и очень веселая девушка. Я не могу сказать, что мы с ней подружились, ведь за столь короткий срок такое сделать невозможно, но общий язык мы с ней однозначно нашли.

Девушка делает затяжку вейпа, выдыхает на меня облачко приторно сладкого, кажется, арбузного дыма.

— Будешь?

Я отрицательно машу головой. Никогда не курила, да и пробовать начинать не хочу. Тем более все эти электронки. Говорят, что они сказываются на здоровье еще более пагубно, чем обычные сигареты.

— У Дамира Давидовича есть дочь. Примерно наша с тобой ровесница. Очень избалованная, что и понятно, особа, — прищурившись, продолжает Рината, — ее мать умерла очень рано и воспитывала ее сестра Булатова, которая тоже уже умерла. В общем, ходят слухи, что именно из-за дочери он больше не заводит отношения и детей.

— Рината, — ахаю я.

— Я серьезно тебе говорю, — девушка делает очередную затяжку, смакуя ядовитый дым, — только мимолетные интрижки, Тай. Ни с кем ничего серьезного…

— Может просто он не нашел ту самую или… или все еще любит покойную жену, — последние слова даются с болью.

— Да какой там, — Рината отмахивается, — он даже аборты заставляет девочек делать.

— Боже, как это?

— А вот так. Я знаю точно о троих. Каждая думала, что удержит его ребенком и разведет наконец-то на серьезные отношения или же колечко на пальчике. Последняя Оля, кстати, работала здесь администратором, когда я только устроилась. Она сказала, что даже на это не рассчитывала, просто надеялась, что он будет выделять ей ежемесячное содержание. А нет, — Рината разводит руками, — у него словно пунктик какой-то. Чтобы кроме дочери от покойной жены у него больше не было никаких других наследников.

— Звучит жутко, — сипло произношу я и обнимаю себя за плечи.

Я не верю ни единому слову Ренаты. И не потому что считаю, что девушка мне врет, нет… скорее всего ее просто так же как и меня сейчас ввели в заблуждение. Сплетни они такие. Один сказал, другой перекрутил, и вот уже начались разговоры не о том.

— Поэтому я и говорю тебе, даже не думай. А то смотришь на него так… всем сразу все понятно.

— Нет, — четко одергиваю ее я, — ты не так интерпретировала мой взгляд. Он помогает мне с установлением опеки над сестрой. Я ему безмерно благодарна, но чувств как к мужчине у меня к нему нет.

— Хорошо, — Рината словно успокаивается, — пойдем уже. Осталось немного до конца смены. Ты же помнишь, что у нас вечером на кухне будет небольшой сабантуйчик?

Я кривлюсь, но киваю. Сегодня у меня совершенно нет настроения на веселье.

Но каждое воскресенье у местного персонала есть традиция отмечать окончание недели. Все это делается с подачи шеф-повара. И не явиться на получасовой воскресный сабантуйчик будет все равно что проявление неуважения к начальству, а значит и скорое увольнение.

— Конечно, помню, — киваю я, не ожидая от сегодняшнего вечера ничего хорошего.