Шарко был небольшого роста, полноватый, живой человек с большой головой, бычьей шеей, низким лбом, широкими щеками. Его линия рта наводила на мысль о жесткости характера и склонности к задумчивости. Он был всегда чисто выбрит и зачесывал свои прямые волосы назад. Шарко чем-то напоминал Наполеона и стремился подчеркнуть это сходство. Походка у него была тяжелая, голос властный, довольно низкий, временами ироничный и настойчивый, а выражение лица говорило о необычайном темпераменте его натуры.
Он был чрезвычайно образованным человеком, знакомым с работами Данте, Шекспира и великих поэтов, читал на английском, немецком, испанском и итальянском языках. У него была большая библиотека, полная странных, необычных книг.
Шарко был очень человечен, проявлял глубокое сочувствие к животным и запрещал вести в своем присутствии какие-либо разговоры об охоте и охотниках.
Мне никогда не доводилось встретить более властного человека, не встречал я и человека, который обладал бы такой деспотической способностью воздействовать на окружающих. Чтобы понять это, достаточно было только увидеть, какой быстрый подозрительный взгляд он мог бросить с кафедры на своих студентов, и услышать, как он прерывает их резким коротким словом.
Он не выносил, чтобы ему противоречили, даже в самой малой степени. Если кто-то осмеливался на возражение его теориям, Шарко приходил в ярость, мог действовать вероломно и делал все возможное, чтобы разрушить карьеру дерзкого безумца, если тот не брал свои возражения назад и не приносил извинений.
Он не выносил глупости, однако, из-за своего стремления доминировать вынужден был избавляться от своих самых талантливых последователей, в результате чего в его окружении остались в основном посредственности. Чтобы как-то компенсировать это обстоятельство, он завел знакомство со многими поэтами и художниками и устраивал великолепные приемы.
Одна из идей, которыми Шарко был особенно увлечен, заключалась в том, что та доля, которую в нашей жизни играют сны, даже наяву гораздо больше, чем просто «значительная».
Многочисленные упоминания Шарко мы находим в Дневниках Эдмона и Жюля де Гонкуров. Эти два брата были известны своими язвительными описаниями и, похоже, до известной степени оказались настроенными против Шарко, о котором они написали следующее:147
Шарко был довольно амбициозным человеком, завистливым к любому превосходству над ним. Он приходил в ярость, если кто-то осмеливался отклонить приглашение на его прием. Шарко был настоящим деспотом в университете, с пациентами он вел себя довольно бесцеремонно, вплоть до того, что грубо заявлял им о надвигающейся смерти, и в то же время проявлял малодушие, когда был болен сам. Он был тираном и по отношению к своим детям; например, он заставил своего сына Жана, который хотел быть мореплавателем, стать врачом. Как ученый Шарко представлял собой странную смесь гения и шарлатана. Наиболее отталкивающий из его черт была та бесцеремонность, с которой он говорил о конфиденциальных проблемах своих пациентов.
В то же время описание, сделанное русским врачом Любимовым, настолько сильно контрастирует с вышесказанным, что можно подумать, что речь идет о совершенно другом человеке:148
Помимо тех выдающихся талантов, которые Шарко демонстрировал как педагог, ученый и художник, он был весьма гуманным человеком, бесконечно преданным своим пациентам и не выносил, когда кто-нибудь отзывался о них пренебрежительно в его присутствии. Шарко был весьма уравновешен и благоразумен, довольно осторожен в суждениях, а также мог быстро определить, что за человек перед ним. Его семейная жизнь протекала гармонично и счастливо: он женился на вдове, у которой была дочь. Жена Шарко помогала ему в работе и активно участвовала в благотворительности. Он вложил много сил в образование своего сына Жана, который, без всякого давления со стороны отца, выбрал профессию врача. Выход в свет первой научной работы Жана очень порадовал Шарко. Он пользовался преданностью своих студентов и пациентов, а день его святого покровителя Св. Мартина - 11 ноября - отмечается в больнице Сальпетриер радостно и торжественно.
Может возникнуть вопрос, как же Шарю удалось добиться такого уважения, которым он особенно пользовался с 1880 по 1890 годы. Можно привести несколько доводов.
Во-первых, Сальпетриер представлял собой все что угодно, кроме обыкновенной больницы. Это был настоящий город в городе, построенный в архитектурном стиле XVII века и насчитывавший около сорока пяти зданий, с улицами, площадями, садами и замечательной старой церковью. Сальпетриер также был местом исторической славы: именно здесь занимался своей благотворительной деятельностью Сент Винсент де Поль. Позднее Людовик XIV повелел превратить Сальпетриер в приют для нищих, проституток и безумцев. Сальпетриер стал одним из мест, где во время Французской революции вспыхнула печально известная Сентябрьская резня. Здесь Пинель проводил свои реформы лечения душевнобольных. Упоминание о нем также содержится в одном из классических романов аббата Прево «Манон Леско». Тысячи старух, живших в Сальпетриер, послужили предметом вдохновения для одной из поэм Бодлера. До прихода Шарко Сальпетриер был мало известен студентам-медикам, а врачей не особенно прельщало получить туда назначение. Шарко же все стали считать волшебником от медицины, которому удалось превратить это историческое место в Храм Науки.
В этой размещавшейся в древних строениях старой больнице не было ни лабораторий, ни приемных, ни условий для обучения. Проявив свою железную волю, а также пустив в ход политические связи, Шарко организовал лечение, исследования и набрал преподавательский состав. Он очень осторожно относился к выбору сотрудников. Шарко учредил кабинеты офтальмологии, отоларингологии и тому подобное, а также всевозможные лаборатории и фотографическую службу. Позднее он добавил к этому патологоанатомический музей и амбулаторное отделение, куда также допускались и мужчины, а также большой лекционный зал. Среди последователей Шарко были Бурвилль, Питре, Жофруа, Котар, Жилль де ла Туретт, Поль Рише, Меж, Пьер Марье, Реймон, Бабинский. Вряд ли найдется хоть один французский невропатолог того времени, не учившийся у Шарко. В школе, которая была его детищем, Шарко пользовался неограниченной властью. Каждая его лекция записывалась учениками и опубликовывалась в одном из издаваемых им журналов. Было время, когда никто не мог получить назначение в преподавательский состав медицинских факультетов в Париже без согласия Шарко. Такие патриотические настроения содействовали славе Шарко: он и Пастер были для французов доказательством научного гения Франции, бросающего вызов пресловутому научному превосходству Германии.
Шарко представлял собой человека, которого французы называют prince de la science (князем науки); он не только был крупным ученым, но также могущественным и богатым человеком. Женившись на богатой вдове, взимая со своих пациентов баснословную плату за лечение, он мог позволить себе вести жизнь представителя богатого сословия. Кроме виллы в Мейн он в 1884 году приобрел просторную резиденцию на бульваре Сен-Жермен, которая была обставлена по его собственному вкусу. Его дом представлял собой подобие частного музея: мебель эпохи Возрождения, окна с витражными стеклами, гобелены и картины на стенах, коллекция антиквариата и редких книг. Сам Шарко был еще и художником, он великолепно рисовал и являлся опытным экспертом в росписи по фарфору и эмали. Он также был прекрасным знатоком истории искусства и французской прозы, имея огромные познания в области французской литературы149. Шарко знал английский, немецкий и итальянский языки, что в те годы было редкостью. Он особенно восхищался Шекспиром, которого цитировал по-английски, и Данте - на итальянском. Каждый вторник он устраивал для парижских ученых, политиков, художников и писателей приемы в своем огромном доме. Известно, что Шарко был врачом, но иногда он выступал и в качестве поверенного в делах королей и принцев. Говорили, что ему нанес визит Император Бразилии Педро II, игравший с Шарко на бильярде и посетивший его лекции в Сальпетриере. Шарко был весьма влиятельной фигурой в медицинских кругах Англии. На международном конгрессе в Лондоне в 1881 его выступление по табетической (относящейся к сухотке спинного мозга) артропатии вызывало бурю аплодисментов. У него также было много последователей в Германии, хотя он отклонял все приглашения на конгрессы в эту страну после Франко-Прусской войны 1870-1871 годов. В Вене в число его знакомых входили Мейнерт и Моритц Бенедикт. Шарко был очень популярен в России, куда его несколько раз приглашали выступить в роли врача-консультанта царской семьи. Русские врачи приветствовали его, так как он избавил их от сильной зависимости от немецких ученых. Согласно сведениям Гийена, Шарко удалось заключить неофициальное соглашение между Гамбеттой и Великим Князем Николаем, с чего и начался франко-русский альянс.150 Шарко много путешествовал: каждый год он совершал тщательно запланированное путешествие в какую-нибудь из европейских стран. Он посещал музеи, делал рисунки и писал путевые заметки. Сколь бы велика ни была уже его слава, она возросла еще больше, благодаря тому ореолу тайны, который окружал его имя. Этот ореол стал медленно появляться после 1870 года и достиг апогея, когда Шарко в 1882 году представил свой знаменитый доклад по гипнотизму. Так он приобрел славу великого чародея. Доктор Любимов приводит следующие примеры случаев полуфантастического исцеления:151
Многих пациентов привозили к Шарко со всего мира: паралитиков приносили на носилках, или же они приходили сами, передвигаясь с помощью сложных приспособлений. Шарко просил, чтобы все приспособления были сняты с пациентов и приказывал пациентам идти. Например, среди больных была молодая дама, парализованная многие годы. Шарко попросил ее встать и идти, что она и сделала на глазах своих изумленных родителей и Матушки-настоятельницы монастыря, в котором остановилась. Другую девушку привезли к Шарко с параличом обеих ног. Шарко не обнаружил никакого органического поражения. Консультация еще не успела закончиться, когда вдруг пациентка встала и пошла к выходу, где возница, ожидавший ее, снял шляпу и перекрестился в изумлении.
В глазах общественного мнения Шарко был человеком, который досконально изучил все самые сокровенные уголки человеческого разума, его прозвищем стало «Наполеон невроза». Имя Шарко связывали с открытием таких явлений как истерия, гипнотизм, раздвоение личности, каталепсия и сомнамбулизм. Рассказывали странные вещи о том, как он лечит молодых истеричных женщин в клинике и о непонятных вещах, происходящих в Сальпетриере. Жюль Кларетье вспоминает, что во время бала для пациентов в Сальпетриере кто-то нечаянно задел гонг, вследствие чего многие из истеричек мгновенно впали в каталептическое состояние и замерли как манекены, в тех позах, в которых оказались застигнутыми звуком гонга.152 В область исследовательских интересов Шарко входило также и изучение глубин прошлого, он ретроспективно объяснял смысл, вложенный в предметы живописи и предметного искусства, при этом попутно ставил изображенным на них калекам неврологические диагнозы того времени.153 Он основал журнал Iconographie de la Salpêtriére (Иконография Сальпетриера), за которым последовало другое издание Nouvelle Iconographie de la Salpêtriére (Новая иконография Сальпетриера). Это были, пожалуй, первые журналы, совмещавшие искусство и медицину. Считалось также, что Шарко нашел научное объяснение одержимости дьяволом, которая, как он предполагал, была всего лишь одной из форм истерии. Он также коснулся этого состояния в своих ретроспективных комментариях к предметам искусства.154 Шарко был известен своей коллекцией редких старинных сочинений по колдовству и одержимости, некоторые из них он опубликовал в серии книг под названием «Библиотека дьявола».
Все приведенные выше сведения о его жизни и обстоятельства содействовали тому безграничному изумлению, которое оказывали сеансы Шарко в Сальпетриере. Утро вторника обычно посвящалось осмотру только что поступивших больных, который проходил в присутствии врачей и студентов. Им очень нравилось наблюдать, как Шарко демонстрирует свою врачебную проницательность, а также уверенность в собственных силах и легкость, с которой он устанавливал диагноз в самых трудных случаях, даже когда заболевание было редким. Но еще большей популярностью пользовались его торжественные лекции, которые Шарко читал в пятницу утром. Каждую из них он готовил с непревзойденной тщательностью. Задолго до начала лекции большая аудитория заполнялась до предела врачами, студентами, журналистами и толпой любопытных. Подиум был всегда украшен рисунками, иллюстрирующими содержание предстоящей лекции. В 10 часов появлялся Шарко, манера держаться которого напоминала Наполеона или Данте, его часто сопровождал какой-нибудь знаменитый иностранный гость и группа ассистентов, которые размещались в первом ряду. Наступала абсолютная тишина, и Шарко начинал говорить, сначала тихо, потом постепенно повышал голос, когда давал свои четкие объяснения, которые иллюстрировал великолепными рисунками, выполненными цветными мелками на доске. С талантом прирожденного актера он имитировал поведение, мимику, походку и голос пациента, страдающего болезнью, о которой он рассказывал, после чего в зал вводили самого пациента. Само появление пациентов часто обставлялось очень эффектно. Так, когда Шарко рассказывал о треморе, публике демонстрировались три-четыре женщины, одетые в шляпы с очень длинными перьями. Дрожание перьев на шляпах позволяло зрителям проследить различный характер тремора при разных заболеваниях.155 Ответы пациента на вопросы лектора принимали характер драматического диалога между Шарко и пациентом. Наиболее зрелищными были его лекции по истерии и гипнотизму. Другим нововведением Шарко было использование фотографических проекторов, прием совершенно необычный для преподавательской практики того времени. Лекция заканчивалась обсуждением диагноза и коротким заключением, резюмирующим основные положения прочитанного, причем и то и другое являлось образцом четкости и краткости. Лекция продолжалась два часа, но публика никогда не замечала, как прошло это время, даже если темой лекции были редкие органические заболевания мозга.156 Любимов указывает на отличие лекций Шарко от лекций Мейнерта, на которых он также присутствовал в Вене и с которых уходил в состоянии утомления и растерянности, в то время как после лекций Шарко у него всегда оставалось, чувство радостного ликования.
Не трудно представить себе завораживающий эффект, который оказывали лекции Шарко на неспециалистов, на врачей и, особенно, на иностранных посетителей, таких, как Зигмунд Фрейд, который провел в Сальпетриере четыре месяца в период 1885-1886 годов. Отношение других посетителей было более скептическим. Бельгийский врач Дельбеф, интерес которого к работам Шарко привел его в Париж в то же самое время, что и Фрейда, вскоре начал ощущать весьма сильные сомнения, когда увидел, с какой небрежностью проводятся эксперименты над больными истерией. По возвращении в Бельгию он опубликовал весьма критическое описание методов Шарко.157
Те посетители, которые приезжали в Париж ненадолго, чтобы увидеть Шарко, часто не представляли, что он был со всех сторон окружен могущественными врагами. Духовенство и католики клеймили его как атеиста (одной из причин этого была произведенная им замена в Сальпетриере монахинь на светских медсестер), но, с другой стороны, некоторые атеисты обвиняли его в излишней склонности к спиритуальному (spiritual).
Он был публично обвинен магнетизерами в шарлатанстве.158 Жесточайшие враги были у него и в политических и светских кругах (как это с очевидностью следует из дневников братьев Гонкуров). Некоторые из невропатологов, которые были его приверженцами до тех пор, пока он оставался на твердой почве неврологии, покинули его, когда он сделал крен в сторону изучения гипнотизма и начал свои зрелищные эксперименты с истерическими пациентами. Любимов сообщает, что проведя месяц в Париже, немецкий невропатолог Вестфаль выразил глубокую озабоченность по поводу нового направления исследований Шарко. В Америке Шарко с тех же позиций критиковал Бакниль. Берд, хотя и признавал, что Шарко допустил «серьезные ошибки», тем не менее относился к нему с уважением «как к гению и человеку чести»159 Шарко приходилось также вести бесконечную борьбу против Нансийской школы, и в этой борьбе он неуклонно уступал позиции своим оппонентам. Бернгейм с сарказмом заявил, что среди тысяч пациентов, которых Шарко гипнотизировал, лишь одна прошла все три стадии, описанные Шарко, и это была больная, пролежавшая в Сальпетриере три года. Шарко столкнулся также с неугасающей ненавистью к себе со стороны некоторых из своих коллег, особенно со стороны своего бывшего ученика Бушара, честолюбивого человека, который был двенадцатью годами младше его. Что было еще более ужасным - некоторые из учеников Шарко, внешне оставаясь ему преданными, ставили его в тупик, демонстрируя ему все более и более необычайные симптомы у больных, с которыми они заранее все это репетировали. Конечно, далеко не все из его учеников участвовали в этом, но ни один из них, очевидно, не осмелился предупредить его. В течение достаточно длительного времени он проявлял чрезвычайную осторожность, но в конце концов наступила пора, когда и к нему можно было применить афоризм Ларошфуко о том, что «обман всегда пересидит подозрение». Как сообщает Гийен, под конец жизни Шарко стали посещать серьезные сомнения, и он начал подумывать о том, чтобы заново предпринять изучение гипнотизма и истерии, но смерть помещала ему осуществить эти планы. Тайный враг Шарко, которому было известно о его болезни и который годами посылал ему анонимные письма, описывающие состояние здоровья Шарко и предвещающие его надвигающуюся смерть от грудной жабы, по всей вероятности, принадлежал к числу медиков, окружавших Шарко.160
Крайние расхождения мнений относительно личности Шарко - очарование, которое он мог внушить людям, с одной стороны, а с другой стороны, ожесточенная враждебность, которую к нему испытывали весьма многие, - сделали истинную оценку его работы при жизни весьма затруднительной. В противоположность ожиданиям, время не сделало эту задачу более простой. Поэтому представляется необходимым разграничить различные области его деятельности. Во-первых, часто забывают о том, что будучи специалистом по внутренним заболеваниям и патологоанатомом, Шарко внес ценный вклад в исследование легочных и почечных заболеваний, а также о том, что его лекции, посвященные старческим болезням, в течение длительного периода считались классической работой в области медицины, в настоящий момент получившей название гериатрии. Во-вторых, в неврологии, ставшей его второй карьерой, Шарко сделал несколько выдающихся открытий, несомненно обеспечивших ему славу на многие годы: это описание рассеянного склероза, амиотрофического латерального склероза («болезнь Шарко»), локомоторный атаксии и сопутствующих ей артропатий (заболеваний суставов = «связки Шарко»), работа по церебральным и спинномозговым (медуллярным) локализациям и потере речи.
С другой стороны, чрезвычайно сложно объективно оценить то, что можно было бы назвать «третьей карьерой» Шарко, а именно его исследование истерии и гипнотизма. Как это случается со многими учеными, он утратил контроль над новыми идеями, самим им сформулированными, и был унесен потоком того движения, которое сам и создал.
Методологические ошибки, совершенные Шарко в этой области, достаточно точно описаны Пьером Жане.161 Первой из этих ошибок было чрезмерное стремление к описанию сущности конкретных заболеваний с использованием в качестве их модели тех случаев, где проявлялось наибольшее количество симптомов, в то время как остальные случаи считались неполными формами заболевания. Поскольку такой метод оказался успешным в неврологии, Шарко счел как само собой разумеющееся, что то же окажется верным и для психических состояний. Руководствуясь этим, он сделал свои описания grande hysterie и grand hypnotisme. Вторая его ошибка состояла в том, что он излишне упростил описание сущности этих заболеваний для того, чтобы сделать эти описания более понятными для студентов. Третьей фатальной ошибкой Шарко было то, что он не проявлял должного интереса к происхождению и предшествующей жизни пациентов, а также к тому, что происходило в палатах Сальпетриера. Он почти не делал обходов больных, встречался с ними только в смотровой комнате, а его помощники должны были осматривать их и докладывать ему об их состоянии. Шарко не имел понятия о том, что его больных часто посещали и гипнотизировали в палатах некомпетентные люди. Жане показал, что описанные Шарко «три стадии гипноза» были не чем иным, как результатом обработки, которой эти магнетизеры подвергали его пациентов. Видя, что ранняя история гипнотизма предана забвению, Шарко - даже в большей степени, чем Бернгейм - считал все открытое им при работе с гипнотизированными пациентами оригинальными открытиями.
Еще одно обстоятельство, благодаря которому исследования Шарко в области динамической терапии претерпели искажение, заключалось в том специфическом духе коллективизма, царившем в Сальпетриере. Это закрытое заведение давало приют не только огромному количеству пожилых женщин, в нем также были специальные отделения для больных истерией. Некоторые из этих пациенток были молоды, красивы и коварны: невозможно себе представить более благоприятных обстоятельст для распространения психической инфекции. Эти женщины использовались как средство привлечения внимания на демонстрациях клинических случаев студентам, а также на публичных лекциях, которые Шарко читал для парижан (Tout-Paris). Так как Шарко по-отечески снисходительно относился к окружающим, а в отношениях со студентами был настоящим деспотом, его сотрудники никогда не брали на себя смелость возражать ему, вместо этого они демонстрировали Шарко то, что, по их мнению, он и хотел видеть. Тщательно прорепетировав показ, они приводили пациентов к Шарко. Тот вел себя настолько беспардонно, что позволял себе проводить обсуждение в присутствии последних. Между Шарко, его сотрудниками и пациентами устанавливалась специфическая атмосфера взаимного внушения, достойная более тщательного социологического исследования.
Жане отмечал, что описания Шарко таких явлений, как истерия и гипнотизм, основаны на изучении весьма ограниченного количества пациентов. Примадонна Бланш Виттманн заслуживает большего, нежели только анекдотического упоминания. Роль пациентов в исследовании по динамической психиатрии также недооценивалась и тоже достойна более подробного изучения. К сожалению, по прошествии стольких лет очень трудно собрать достоверные сведения.
Нам неизвестно абсолютно ничего ни о происхождений Бланш Виттман, ни о ее прошлом до той поры, пока она не была направлена в отделение истерических больных в Сальпетриере. Согласно сведениям Бодуэна, она попала в Сальпетриер в довольно молодом возрасте и быстро стала одной из самых известных пациенток Шарко, получив при этом прозвище la reine des hystériques (королевы истерии).162 Шарко часто использовал ее при демонстрациях «трех стадий гипноза», причем она представляла собой не только типичный случай этого явления, но, по сведениям Фредерика Майерса,163 стала своего рода моделью. Бодуэн утверждает, что это она изображена в состоянии глубокого истерического криза между Шарко и Бабинским на знаменитой картине Брюйе. Несколько ее фотографий были также опубликованы в журнале Iconographie de la Salpêtriére, равно как и в других изданиях. Она была своенравной, капризной и относилась к другим пациентам и персоналу с неприязнью.
По неизвестным причинам Бланш Виттманн покинула Сальпетриер и была принята в Hotel-Dieu, где ее осмотрел Жюдь Жане, брат Пьера Жане.164 После того, как Жюль Жане погрузил ее в первую стадию гипноза, т.е. в состояние летаргического сна, он стал использовать традиционную технику и обнаружил пациентку в совершенно новом для нее состоянии. Появилась еще одна личность - Бланш 2, гораздо более уравновешенная, чем Бланш 1. Новая личность открыла, что она постоянно присутствовала, осознавая происходящее, скрытая за Бланш 1. Она воспринимала все происходящее на показательных выступлениях, когда Бланш 1 исполняла «три стадии гипноза», и все думали, что она находится в бессознательном состоянии. Майерс отмечает: «любопытно представить себе, сколько же лет Бланш 2 в немой ярости присутствовала, таким образом, при экспериментах, которым Бланш 1 подвергалась с чувством легкого самодовольства».
Жюль Жане держал Бланш Виттманн в ее втором состоянии в течение нескольких месяцев и обнаружил, что в результате лечения в ее общем самочувствии наступило значительное (и, по-видимому, прочное) улучшение. Историю ее последующей жизни кратко рассказал Бодуэн. Она вернулась в Сальпетриер, где стала работать в фотографической лаборатории, а когда открылась радиологическая лаборатория, перешла туда. Бланш Виттманн оставалась все такой же своенравной и капризной, отрицала свое прошлое и злилась, если кто-либо спрашивал ее об этом периоде ее жизни. Так как опасность радиоактивного излучения была в те годы еще неизвестна, Бланш Виттманн стала одной из первых жертв рака, вызванного радиацией. Последние годы ее жизни стали настоящим мучением, через которое она прошла, не проявив ни единого симптома истерии. Ей пришлось перенести несколько ампутаций, после чего она умерла смертью мученицы науки.
Однако именно третье призвание Шарко в большей мере способствовало той славе, которую он обрел среди своих современников. Журналист Т. де Вузева в некрологе, посвященном Шарко, сказал, что, возможно, через несколько столетий работы Шарко по невропатологии будут забыты, но он всегда останется в памяти людей как человек, который открыл миру целую область психического, о существовании которой никто не подозревал.165 Именно благодаря этому открытию, а не своим литературным работам (они оставались не опубликованными) Шарко оказал такое влияние на литературу. Согласно утверждениям Монзье, он дал начало целой литературной традиции писателей психологической ориентации, таких как Альфонс Доде и его сын Леон Доде, Золя, Мопассан, Гюисманн, Бурже, Кларетье, а позднее - Пиранделло и Пруст, не говоря уже о многочисленных авторах массовой литературы.166 Сам Шарко послужил прототипом героев многих романов и пьес 1890-х годов: ученый с мировым именем проводит необычное исследование неисследованных областей человеческого разума.
Американский путешественник, который видел Шарко в 1893 году, отмечал, что хотя его могучий интеллект не утратил своей силы, его физическое здоровье было уже в значительной степени подорвано.167 Он продолжал лихорадочно работать вплоть до 15 августа 1893 года, когда отправился в отпуск с двумя своими любимыми учениками, Дебовом и Штраусом, намереваясь посетить собор Везеле. Он неожиданно скончался в ночь на 16 августа, и 19 августа был похоронен в Париже. Ему были устроены пышные похороны, но, несмотря на поток восхвалений, сопровождавших уход Шарко, его слава вскоре пошла на убыль. Публикация собрания его сочинений, которое планировалось выпустить в пятнадцати томах, была приостановлена в 1894 году после выхода IX тома. По сообщению Любимова, Шарко оставил значительное количество литературных работ: мемуаров, иллюстрированных лекций о путешествиях, критических очерков, посвященных философским и литературным трудам, он не хотел, чтобы все эти работы были опубликованы при его жизни. Любимов добавляет, что, не прочитав эти произведения Шарко, невозможно составить истинное представление о его личности. Однако ни одна из этих работ так и не была опубликована. Сын Шарко, Жан (1867-1936), изучавший медицину в угоду отцу, через несколько лет после его смерти оставил эту профессию и получил известность как мореплаватель и исследователь Южного Полюса.168 Драгоценная библиотека Шарко была пожертвована его сыном Сальпетриеру и постепенно пришла в состояние крайнего упадка, как, впрочем, и музей Шарко.169
Зло, которое творят люди, живет после их смерти;
Добро же часто погребают вместе с ними.
Так случилось и с Шарко. Вскоре образ прославленного ученого был превращен в стереотипный облик ученого-деспота, убеждение которого в собственном превосходстве ослепило его до такой степени, что он развязал психическую эпидемию. Через год после смерти Шарко Леон Доде, студент-медик, работавший в его палате, опубликовал сатирический роман Les Morticoles, в котором под вымышленными именами были изображены известные врачи и высмеивался весь медицинский мир Парижа.170 Шарко был изображен там под именем Футанжа, а Бернгейм - под именем Бустибраса. В романе в карикатурном виде описывались поддельные гипнотические сеансы в «Больнице-Тифе», в которых принимала участие «Розали» (Бланш Виттманн). Другая злобная карикатура на Сальпетриер во времена Шарко была позднее дана Акселем Мюнтом в его автобиографическом романе «История Сан-Мишель».171
Жюль Буа, который был близко знаком с Шарко, рассказывает, что в последние месяцы жизни Шарко пессимистически высказывался по поводу будущего своей работы, которая, как он чувствовал, не надолго переживет его.172 И действительно, не прошло и десяти лет после его смерти, как имя Шарко предали забвению, и большинство учеников отреклось от него. Его последователь, Реймон, на словах восхваляя работу Шарко в области неврозов, в то же время сам был сторонником органического направления в неврологии. Один из любимых учеников Шарко, Жозеф Бабинский, который стал известным при жизни Шарко, благодаря своим экспериментам по переносу истерических симптомов от одного пациента другому с помощью магнита,173 стал затем главным протагонистом радикальных идей, направленных против концепции истерии Шарко. Истерия, как он утверждал, есть не что иное, как результат внушения, и ее можно вылечить с помощью «убеждения».174 Само понятие «истерия» Бабинский заменил на термин «питиатизм» (pithiatisme), придуманный им самим. Гийен сообщает, что, когда он проживал в Сальпетриере в 1899 году - через шесть лет после смерти Шарко, - там еще оставались несколько его истерических пациенток, которые за небольшое вознаграждение могли продемонстрировать перед студентами полномасштабный приступ grande hysteric. Однако в конечном счете истерические пациентки из Сальпетриера исчезли.175
С течением времени, неврологические открытия Шарко стали восприниматься как само собой разумеющееся, а его имя - ассоциироваться с неприятным эпизодом в истории больницы Сальпетриер. В 1925 году в Сальпетриере отмечали сто лет со дня рождения Шарко. Акцент, в основном, делался на его достижения в области невропатологии и лишь несколько мимолетных сожалений было высказано но поводу légère défaillance (небольшой оплошности), допущенной в его работе по истерии и гипнозу. Психоаналитики, однако, восхваляли Шарко за это, считая его предшественником Фрейда. В 1928 году группа парижских сюрреалистов, в порыве противостояния всем общепринятым идеям того времени, решила отметить открытие Шарко истерии - «величайшего поэтического открытия конца девятнадцатого века».176
Через несколько лет автор настоящей книги, тогда студент-медик в Сальпетриере, встретил там очень старую женщину, пациентку, которая провела в Сальпетриере почти всю свою жизнь и видела Шарко и его коллег. Она не переставая говорила сама с собой, а иногда у нее были галлюцинации, во время которых она слышала, как все эти ученые говорят по очереди. Эти голоса из прошлого, которые никто никогда не записывал, воспроизводимые, однако, вновь и вновь в больном сознании этой несчастной женщины - все, что осталось от былой славы Сальпетриера эпохи Шарко.
Заключение
Теперь мы можем еще раз взглянуть на тот этап развития, который прошла динамическая психиатрия от Месмера до Шарко.
До Месмера мало кто занимался динамической психиатрией, не считая довольно устаревшей и не относящейся к медицине практики экзорсизма. Медики разработали теорию «воображения» (имагинации), т.е. «силы разума», выражающейся в многочисленных и многообразных - иногда необычных - проявлениях (среди которых особенно внимание привлекал естественный сомнамбулизм).
Месмер верил в то, что он основал новую научную теорию и открыл универсальный способ лечения. Его целью было спровоцировать у пациентов «кризисы», которые, как он полагал, являются средством диагностики и оружием в борьбе за исцеление. Его самым важным достижением стало открытие раппорта (терапевтической связи) между магнетизером и пациентом.
Пюисегюр заменил псевдофизическую теорию «флюидов» интуитивным предположением, что в процессе участвуют прежде неизвестные психические силы. Его величайшим открытием был «магнетический сон» или же «искусственный сомнамбулизм», - состояние, схожее с естественным сомнамбулизмом, с тем лишь различием, что его можно было вызвать и прекратить по желанию магнетизера и использовать в целях исследования неизвестных функций психического, а также в целях лечения. Концепция раппорта в то время активно исследовалась, ее начинают рассматривать как канал (channel) к психотерапевтическому действию.
Появление в XIX веке волны спиритизма привело к открытию новых подходов к сознательному разуму, таких как автоматическое письмо. Кроме искусственного сомнамбулизма предметом изучения науки стало состояние транса, в который впадали медиумы. Шарко отметил существование бессознательных «навязчивых идей», являющихся ядром некоторых неврозов, - концепция которую позже будут разрабатывать Жане и Фрейд.
Таким образом, до появления этих двух великих пионеров лежит целое столетие динамической психиатрии, на протяжении которого было проведено значительное количество исследований, хотя они и были в недостаточной мере систематизированы. Эта первоначальная динамическая психиатрия и будет предметом обсуждения следующей главы.
3 ПЕРВАЯ ДИНАМИЧЕСКАЯ ПСИХИАТРИЯ (1775-1900)
Результатом опыта, накопленного несколькими поколениями магнетизеров и гипнотизеров, стало медленное развитие гармоничной системы динамической психиатрии. Первые исследователи с поразительной смелостью принялись изучать и применять в терапии бессознательную психологическую энергию. На основе своих открытий они создали новые теории о человеческом разуме и психогенезе болезней. Первая динамическая психиатрия была весьма выдающимся достижением, тем более что возникла она, в значительной степени, вне рамок тогдашней официальной медицины (а порой была ей полностью противоположна).
Поскольку первая динамическая психиатрия не являлась результатом труда одного человека, то, в отличие от многих других систем, в ней не было никакой жесткой концептуальной структуры, направляющей ее развитие. Основные принципы были разработаны Месмером и Пюисегюром. Их последователи представляли огромное число любителей-энтузиастов и врачей, которые работали либо индивидуально, либо в различных несистематичных, порой соперничавших между собой, группах или школах, в основном, во Франции и Германии, а в дальнейшем - в Англии и Северной Америке. Развитие первой динамической психиатрии не носило равномерного характера: на протяжении всего девятнадцатого века наблюдались различные колебания, приливы и отливы.
Около 1880 года ощущался значительный подъем, и тогда же первая динамическая психиатрия получила официальное университетское признание в лице профессоров Шарко и Бернгейма. Вслед за этим последовало ее более быстрое развитие. На протяжении того же периода стала медленно появляться новая динамическая психиатрия. Примерно до 1900 года обе системы существовали вместе, но затем на передний план вышла новая школа, а первая динамическая психиатрия пришла в упадок. Однако следует особо выделить два обстоятельства: (1) В новых динамических школах многое из того, что нам кажется наиболее оригинальным, на самом деле уходит корнями в первую динамическую психиатрию. (2) Хотя временами казалось, что новая система совершенно противоположна первой динамической психиатрии, последняя в действительности была не вытеснена, а скорее дополнена первой.
Основные характеристики
Среди всех бесчисленных вариаций первой динамической психиатрии несколько основных ее характеристик остаются неизменными:
1. Гипноз был принят как основной подход, via regia (королевская1 дорога - лат.) к бессознательному. В конце века добавились дополнительные подходы (использование медиумов, автоматическое письмо и гадание с помощью хрустального шара).
2. Особое внимание уделялось некоторым клиническим картинам (иногда называемым магнетическими болезнями): спонтанному сомнамбулизму, летаргии, каталепсии, множественной личности и, в самом конце века, все большее внимание стало уделяться истерии.
3. Была разработана новая модель человеческого разума, основанная на двойственности сознательного и бессознательного психизма. Позднее она приняла форму группы субличностей, составляющих основу сознательной личности.
Новые теории, касающиеся патогенеза нервных болезней, первоначально основанные на гипотезе неизвестных флюидов, вскоре были заменены понятием ментальной (mental) энергии, В конце девятнадцатого века появились представления об автономной активности отщепленных личностных фрагментов и мифопоэтической функции бессознательного.
Психотерапия опиралась главным образом на гипноз и внушение, при этом особое внимание уделялось раппорту (психотерапевтической связи) между пациентом и магнетизером. Появились новые типы психотерапевтов: магнетизеры и, позднее, гипнотизеры, которые, однако, были не более чем простая разновидность первых.
В этой главе мы кратко рассмотрим источники первой динамической психиатрии, дадим обзор основных характеристик, перечисленных выше, и затем проследим ее влияние на культурную жизнь того времени.
Источники первой динамической психиатрии
Среди большого числа источников первой динамической психиатрии особое внимание следует уделить трем из них:
Мы уже описали то, как животный магнетизм исторически развивался из старой практики изгнания злых духов, и мы видели, как месмеровские кризисы вызывались точно таким же образом, что и гасснеровский exorsismus probativus; выявлявшееся зло рассматривалось как первый шаг к его уничтожению. Одержимость в конечном счете исчезала, заменяясь проявлениями множественной личности. Однако в течение девятнадцатого века, например, в южной Германии, были отмечены отдельные случаи одержимости, и ученые, такие как Юстинус Кернер, лечили ее методом, который являлся любопытной смесью магнетизма и экзорсизма.1
Другим очень важным источником первой динамической психиатрии было старое понятие «воображение». Во времена Ренессанса философы и врачи стали проявлять большой интерес к силе разума, Imaginatio. Этот термин содержал в себе более широкий смысл, чем сейчас, и включал то, что мы называем внушением и самовнушением. Многие из когда-то известных, а теперь забытых работ были посвящены Imaginatio. В одной из глав своих «Опытов» Монтень суммирует некоторые из превалирующих идей своего времени.2 Он приписывает воображению заразительные последствия человеческих эмоций. Воображение, согласно Монтеню, часто является причиной физических, эмоциональных и психических болезней и даже смерти, равно как и все проявления, обычно приписываемые магии. Воображение могло быть причиной необычных физических явлений, таких как появление стигматов или даже трансформации одного пола в другой. Но воображение также могло быть использовано и как лекарство от физических и психических недомоганий. В восемнадцатом веке итальянец Муратори написал трактат «О силе человеческого воображения», который получил широкую известность и часто цитировался.3 Среди многих проявлений воображения он описал сновидения, видения, галлюцинации, навязчивые идеи, антипатию (то есть фобию) и главным образом - сомнамбулизм. Во второй половине восемнадцатого века сомнамбулизм стал центром всех обсуждавшихся тогда проблем воображения. Повсюду публиковались удивительные истории о людях, гуляющих во сне, людях, которые писали, переплывали реки или гуляли по крышам в полнолуние и жизнь которых оказывалась в опасности, если кто-то внезапно окликал их по имени и тем самым выводил из состояния сна. Сейчас мы с трудом можем представить себе, каким невероятным и фантастическим должно было казаться современникам Пюисегюра его заявление о том, что сомнамбулизм может быть вызван и остановлен искусственно, почти по желанию, и использован для исследования наиболее скрытых тайн человеческого разума.
Третьим источником являлось знание о самом гипнозе, который на протяжении человеческой истории был открыт, забыт и заново переоткрыт.4 Даже не обращаясь назад, к древним египтянам или ученым эпохи Ренессанса, изучавшим естественную магию, можно увидеть, что многих своих пациентов Гасснер вылечил, гипнотизируя их (это стало очевидным при чтении доклада, сделанного аббатом Буржуа). Сам Месмер при сеансах магнетизма погружал некоторых своих пациентов в гипнотический сон. В отчете наблюдателей упоминается, что «...все они были удивительным образом подчинены человеку, который магнетизировал их; несмотря на свою сонливость, они просыпались от его голоса, его взгляда или даже знака». Однако ни Гасснер, ни Месмер так и не поняли ясно смысл того, что они делали, и только Пюисегюр в 1784 году открыл, что полный кризис, который он порождал у своих пациентов, был не чем иным, как искусственно вызванным сомнамбулизмом.
Королевский путь к неведомому разуму: гипноз
С 1784 примерно до 1880 года искусственный сомнамбулизм был основным методом получения доступа к бессознательному разуму. Первоначально Пюисегюр назвал магнетический сон, или искусственный сомнамбулизм, совершенным кризисом, но затем, в 1843 году Брэйд определил их как гипноз.5
Природа этого состояния с самого начала оказалась предметом многочисленных споров. Месмер отказывался рассматривать его иначе, как одну из конкретных форм проявления кризиса. Возникла полемика между флюидистами, которые объясняли искусственный сомнамбулизм в терминах магнетических флюидов, и анимистами, утверждавшими, что гипноз является психологическим феноменом. Но вопрос об идентичности природы спонтанного сомнамбулизма и месмерического сна на протяжении всего девятнадцатого века никогда не подвергался серьезному сомнению.6
Основные аргументы в защиту подобной концепции были позднее суммированы Жане.7 Во-первых, индивид, подверженный спонтанному сомнамбулизму, также легко магнетизировался и гипнотизировался. Во-вторых, с индивидом, находившимся в состоянии спонтанного сомнамбулизма, было нетрудно установить связь и заставить его перейти из этого состояния в состояние типичного гипнотического сна. В-третьих, индивид, подверженный приступам спонтанного сомнамбулизма, о которых он не помнит в состоянии бодрствования, способен вспомнить о них в состоянии гипноза, и наоборот.
С другой стороны, имеется и существенное различие между естественным и искусственно вызванным сомнамбулизмом. Оно заключается в том, что последний направляется и строго контролируется магнетизером, который его вызывает, формирует его проявления и прекращает по своему желанию.
С самого начала своеобразные отношения между магнетизером и магнетизируемым являлись предметом многочисленных размышлений и предположений. Пюисегюр заметил, что его испытуемый, Виктор, не только точно выполняет все его приказания, но что он, по-видимому, предчувствует и угадывает их. Немедленно возник вопрос о том, будет ли испытуемый сопротивляться ограничениям, наложенным на него магнетизером, и сможет ли магнетизер заставить его совершить аморальные или криминальные действия. Раппорт, - это особо складывающиеся отношение между магнетизером и магнетизируемым - также с самого начала занимал воображение ранних месмеристов. Стало ясно, что магнетизируемая личность не воспринимает извне ничего, кроме указаний магнетизера, и что она может ощущать внешний мир только через последнего. Вскоре было открыто, что подобная связь (читай, раппорт) обнаруживает свое влияние и за пределами сеанса магнетического сна. Личность, погруженная в магнетический сон во второй раз, помнит все, что происходило во время первого сеанса. Таким образом, магнетизер вызывает у своего пациента появление особой жизни внутри его собственной, обыденной сознательной жизни, то есть некое второе состояние, которое имеет свой собственный сценарий, и все больше зависит от магнетизера.
Среди наиболее убедительных и поразительных доказательств того, что влияние гипноза распространяется на нормальную сознательную жизнь, являются факты существования постгипнотической амнезии и постгипнотического внушения. Ранние месмеристы заметили, что испытуемый в своем нормальном состоянии не восстанавливает ничего из того, что с ним происходило во время магнетического сна. Они справедливо сравнивали это состояние с тем, которое сопровождает приступы спонтанного сомнамбулизма. Вскоре после этого они открыли, что испытуемый и в состоянии бодрствования выполняет приказ, данный ему во время гипнотического сна. Феномен постгипнотического внушения был описан еще в 1787 году,8 и с ним было проделано много экспериментов Делезом9 и Бертраном10, а позднее Бернгеймом и нансийской школой. Тот факт, что постгипнотическая амнезия не является полной и что индивида с помощью некоторых процедур можно заставить вспомнить в состоянии бодрствования о происходившем с ним на гипнотическом сеансе, был также известен уже на раннем этапе и никогда не был полностью забыт до того момента, когда был вновь открыт Бернгеймом.11
Что же касается способов погружения в месмеровский сон (который мы будем называть появившимся позднее термином гипноз), то ранние магнетизеры использовали месмеровскую технику пассов (passes), но вскоре от нее отказались в пользу двух других. Первую можно было бы назвать завораживанием (fascination) (метод, уже известный древним египтянам, Корнелиусу Агриппе и другим). Пациента просили смотреть на неподвижно зафиксированную или слегка движущуюся точку - светящуюся или нет - или просто пристально смотреть в глаза гипнотизера. Этот метод, впоследствии популяризированный Брейдом, также использовался в Сальпетриере. Его использовали в сочетании с вербальной техникой аббата Фариа, который усаживал пациента в удобное кресло и властно приказывал ему «Спать!». Другие гипнотизеры обычно отдавали команды мягким, негромким голосом. Техника Фариа впоследствии была принята Льебо и нансийской школой. Первые месмеристы, выводя пациента из гипнотического сна, дули ему на глаза.
Магнетизеры вскоре осознали, что другие, не менее важные составляющие, более общего характера, также имеют значение. Они хорошо поняли то, что сейчас мы называем гипнотической ситуацией, и что ни один человек не может быть загипнотизирован против своего желания. Необходимо, чтобы пациенту было комфортно, удобно и чтобы он расслабился. Первые исследователи хорошо поняли элемент самовнушения в гипнозе. Он был отчетливо выявлен Брэйдом и позднее нансийской школой. Ранние магнетизеры ясно осознали роль взаимного внушения. Они, следуя примеру Месмера, лечили пациентов в группах. Вначале, в присутствии других, гипнотизировали одного или двух членов группы, которые уже были знакомы с процедурой. Было замечено, что пациент может становиться более восприимчивым к гипнозу уже только от того, что он наблюдает, как гипнотизируют других. Коллективный метод широко применялся Месмером, Бернгеймом и Шарко, а также гипнотизерами, проводившими публичные сеансы.
Однако ранние магнетизеры не осознавали ту степень гипнотического воздействия, которую создает гипнотизер и которая должна усваиваться пациентом. Жане высказался по этому поводу совершенно определенно.12 «Если ваш пациент никогда до этого не слышал о гипнозе, - говорил Жане, - маловероятно, что вы сможете погрузить его в обычное гипнотическое состояние. И если даже у него бывали приступы спонтанного сомнамбулизма или конвульсий, то вероятно, он впадет в прежние состояния сомнамбулизма или конвульсий, или, возможно, в какое-нибудь неопределенное нервное состояние, если гипнотизер не объяснит, что от него ожидается, и таким образом не подготовит его играть роль, которая ему предназначена». Это также является причиной того, почему гипнотическое состояние различается в зависимости от личности каждого отдельного гипнотизера, школы, к которой он принадлежит, и от временного периода в истории первой динамической психиатрии. Таким образом, ранние месмеристы, не зная об этом, сформировали особенный тип гипнотического состояния, который, как они полагали, является стандартом магнетического сна. На самом деле гипнотическое состояние, в том виде, как они его развивали, включало в себя много проявлений, некоторые из них довольно ординарны и мало чем отличаются от обычных психологических состояний, другие же, напротив, - редкие и экстраординарные.
Одной из первых характеристик магнетического сна, которая поразила ранних месмеристов, была повышенная острота восприятия, проявляемая пациентами. Индивиды под действием гипноза могут воспринимать стимулы, к которым они невосприимчивы в обычном состоянии или которые находятся ниже порога чувствительности. Пюисегюр был удивлен, услышав, как Виктор напевает вслух мелодию, которую он, Пюисегюр, напевал про себя. Очевидно, Виктор распознал песню по непроизвольным движениям губ маркиза, поскольку большинство людей шевелят губами, когда поют про себя. Эта гиперчувствительность распространяется на все области восприятия и может объяснить множество случаев предполагаемого ясновидения в состоянии гипноза. Не менее впечатляющими являются возросшие способности памяти. Гипнотизируемая личность оказывается в состоянии вспомнить старые и, казалось бы, забытые эпизоды из своего детства и описать события, которые происходили во время искусственного или спонтанного сомнамбулизма или в состоянии опьянения. Эта гипермнезия распространяется и на вещи, которые, очевидно, остались незамеченными субъектом.
Вскоре было открыто, что гипноз предоставляет прямой доступ к некоторым психологическим процессам. Субъект способен не только продемонстрировать физическую силу, большую, чем он предполагал у себя в состоянии бодрствования, но и - спонтанно или по команде гипнотизера - стать глухим, слепым, парализованным, не восприимчивым к боли, войти в состояние каталепсии, пережить галлюцинации и судороги. Эта способность не чувствовать боль могла быть настолько абсолютной, что временами хирургические операции проводились без всякой анестезии, просто под гипнозом. По-видимому, Рекамье был первым, кто провел хирургическую операцию под магнетической анестезией в 1821 году. Удивительно, что подобной находке было уделено так мало внимания, ведь она могла помочь избежать стольких страданий. Когда Эсдэйл начал систематически применять гипнотическую анестезию при хирургических операциях, он столкнулся со скептицизмом и враждебностью. С другой стороны, применение месмерического сна к лечению физических недомоганий было обычным среди месмеристов и никогда полностью не забывалось. В основном, благодаря влиянию Льебо, к концу 1880-х годов стало достаточно широко известно, что множество расстройств может быть вылечено или облегчено гипнотическим внушением (невралгия, ревматизм, подагра и дисменоррея). Эксперименты по изменению физиологических состояний под гипнозом проводились Шарпиньоном и Дю Поте13 еще в первой половине девятнадцатого века.
С самого начала месмеристы были поражены способностью своих пациентов проявлять эмоции и играть соответствующие роли с удивительным совершенством, с предельной искренностью и, как им казалось, даже с большим умением, чем это делали опытные актеры. Вспоминается, как Виктор поразил Пюисегюра демонстрируя под гипнозом живость и интеллигентность, которой он не обладал в состоянии бодрствования. Эта способность была столь поразительной, что Дю Поте говорил в 1849 году о метаморфозе (metamorphosis) личности, и этот феномен стал отправной точкой обсуждаемой до сих пор проблемы возрастной регрессии (age-regression).14
Ранние магнетизеры обращали так много внимания на объективные проявления гипноза, что не пытались исследовать субъективные переживания самих гипнотизируемых. Они считали, что эго состояние является видом сна, хотя и весьма специфической его разновидностью, поскольку о субъекте часто можно сказать, что он скорее уже пробудился (awake), нежели еще пребывает в состоянии пробуждения (waking state). Они не прилагали сколько-нибудь значительных усилий, чтобы разрешить это явное противоречие - одновременное сосуществование сна и пробуждения (wakefulness). До конца девятнадцатого века никаких систематических исследований не проводилось, вплоть до того момента, когда они были предприняты под влиянием нансийской школы. Лучшим описанием гипнотизируемой личности в то время, возможно, является отчет сделанный Юджином Блейлером, который был загипнотизирован своим коллегой, доктором фон Шпейром из Берна.
Фон Шпейр использовал технику фиксации Льебо в сочетании с вербальным внушением. Блейлер старался сотрудничать с гипнотизером все то время, пока он находился в состоянии бодрствования. Вскоре он заметил, что части его зрительного пространства стали выпадать. Затем эти пустые пятна увеличились и остаток визуального поля затуманился. В конце концов Блейлер мог различать только границу между светом и тенью. Было ощущение, как будто глаза увлажнились и слегка горели, но он находился в состоянии релаксации. Приятное тепло овладело телом с головы до ног; никакого желания двигаться или делать что-нибудь не было, и казалось, что мысли были совершенно ясными. Он слышал приказ гипнотизера поднять руки и пытался сопротивляться, но это не совсем удавалось. Затем гипнотизер сказал, что тыльная сторона его руки нечувствительна; Блейлер подумал, что это неправда и фон Шпейр просто смеется над ним, когда говорит, что колет ее (что он на самом деле и делал). Очнувшись, по указанию гипнотизера, Блейлер обнаружил отсутствие у себя какой-либо амнезии и вспомнил постгипнотическое внушение о том, что он проснется ровно в 6.15 на следующее утро. Безуспешно пытаясь следить за временем в течение всей ночи, он внезапно проснулся в 6.15 утра: кто-то просто постучал в дверь. Из этого эксперимента Блейлер сделал вывод о том, что гипнотический процесс вовлек его бессознательное в большей степени, чем он сам это постигал? Два или три дальнейших сеанса с фон Шпейром и Форелем принесли те же результаты, что и первый.15
Было бы полезно сравнить субъективные впечатления индивидов различных типов и пациентов, загипнотизированных врачами из разных школ. Недавнее исследование, проведенное Стоквисом, ясно указывает на элемент бессознательной ролевой игры, которая проявляется в состоянии гипноза.16
Среди многочисленных проявлений месмерического сна одно особенно впечатлило Пюисегюра и его последователей. В нем обнаружилось внезапное обострение восприятия у пациента. Подобная необычная острота восприятия подтолкнула ранних гипнотизеров на дальнейшие поиски в этой поистине чудесной области. Как было показано в предыдущей главе, они обнаружили, что пациент в состоянии диагностировать не только свои собственные недомогания, предсказывать их развитие и предписывать лечение, но, по-видимому, он в состоянии сделать то же самое и по отношению к людям, с которыми у него возникал раппорт в ходе эксперимента. Более того, утверждалось, что некоторые из гипнотизируемых субъектов, так называемые экстралюсидные сомнамбулы (somnambules extralucides), в состоянии читать с закрытыми глазами, угадывать мысли других, находить потерянные предметы и даже предсказывать будущее. Сейчас мы знаем, что это было результатом взаимного внушения, развивающегося между магнетизером и гипнотизируемым. Но вопреки предположению первых магнетизеров стало очевидным, что гипнотизируемый субъект также может и лгать, - и делать это не только в результате внушения, но и по своей собственной воле.
Одним из самых спорных вопросов в гипнозе была проблема возрастной регрессии, выявленной рядом гипнотизеров довольно рано и подвергнутой внимательному изучению в 1880-х и 1890-х годах. Загипнотизированному субъекту сообщалось, что он возвращается назад в прошлое, например в какой-то момент своей юности или детства. Его поведение, движения, голос соответственно меняются. Субъект, по-видимому, забывает все, что происходило с ним после того момента, в котором он себя обнаружил, и он дает детальное описание того, что происходило с ним в данный период жизни. Является ли это «истинной регрессией», то есть восстановлением тех событий, которые пациент в действительности переживал тогда, или это просто блестящая актерская имитация того, что, как полагает субъект, он тогда переживал? Это, повторяю, была проблема, которая серьезно обсуждалась. Полковник де Роша, некогда известный гипнотизер, доводил подобные эксперименты до крайности и даже до абсурда.17 Так, сначала он приказывал пациентам, находящимся в состоянии гипнотического сна, вернуться в свое прошлое (как это обычно происходило в экспериментах подобного рода) и затем постепенно уводил их все дальше и дальше во времени, заставляя погружаться в периоды младенчества, рождения и даже в период эмбрионального развития. Затем наступало временное помрачение сознания, за которым следовали картины предыдущей жизни пациента, последовательно сменяющиеся от старости к детству, младенчеству, рождению и эмбриональному периоду развития, за которым вновь наступал период помрачения сознания, и затем начиналось переживание второй из его предшествующих жизней. Испытуемые де Роша, таким образом, вновь проигрывали несколько своих прежних жизней, всегда чередуя жизнь в женском обличье с жизнью в мужском. Описания этих жизней часто выглядели весьма правдоподобными, хотя и несколько искаженными анахронизмами. Некоторые полагали, что полковник де Роша нашел экспериментальное подтверждение учения о реинкарнации. Однако по этому поводу возникли сомнения, когда молодые пациенты де Роша начали описывать различные стадии своей будущей жизни. Скептицизм увеличился, когда де Роша заявил, что вызвал экстернализацию чувствительности: он убирал чувствительность у загипнотизированного субъекта и переносил ее на какой-либо внешний объект. Таким образом, когда пациента кололи, он ничего не чувствовал, но когда начинали колоть этот материальный предмет, у пациента было ощущение будто колют его самого. На протяжении всего девятнадцатого века литература по магнетизму и гипнозу наводнялась фантастическими историями подобного рода, и это, без сомнения, было одной из основных причин сопротивления научных кругов первой динамической психиатрии.
Другой причиной сопротивления гипнозу было осознание некоторого неудобства и возможной опасности, связанной с его практическим применением. Прежде всего, серьезное беспокойство вызывало то, что, будучи в состоянии гипноза, пациент, по-видимому, находится полностью во власти чар гипнотизера, повинуясь его требованиям, иногда неприятным или нелепым. Еще в 1785 году, в Париже, возникла дискуссия о том, будет ли пациент-женщина уступать аморальным приказам, отдаваемым магнетизером. Тардиф де Монтревель утверждал, что, если безнравственный магнетизер попытается совратить женщину, она проснется.18 Однако такие врачи, как Делез, Готье, Шарпиньон и другие, подчеркивали необходимость большой осторожности со стороны магнетизера. Тесте отмечал, что субъект вскоре становился способным обнаруживать скрытые желания гипнотизера и, таким образом, предостерегался от опасностей не только грубого сексуального домогательства, но и от того, чтобы впасть в состояние искренней влюбленности.19 Преподобный Дебрейн, священник и просветитель, имевший медицинское образование, отмечал, что магнетизером обычно является здоровый и сильный мужчина, а пациентом - привлекательная молодая женщина (редко старая и безобразная), и у него есть все основания предполагать, что в такой ситуации может часто происходить сексуальное совращение.20 Еще одной опасностью была возможность посвящения пациентом магнетизера в какую-то важную тайну. Как мы увидим позднее, проблема аморальных действий и преступлений, совершенных в состоянии гипноза, стала темой для оживленных дискуссий в 80-90-е годы девятнадцатого века.
Неопытные или недостаточно образованные гипнотизеры иногда испытывали большие трудности при выведении пациентов из гипнотического сна. Дю Поте в своем автобиографическом очерке рассказывает, как в молодости он, не имея должного опыта, магнетизировал двух девушек и страшно растерялся, когда обнаружил, что они впали в каталептическое состояние, и на протяжении нескольких часов прилагал отчаянные усилия, чтобы вывести их из этого состояния, пока они в конце концов не проснулись.21 Не менее серьезными были нарушения, испытанные пациентами после сеансов гипноза, которые были либо слишком продолжительными, либо слишком напряженными, особенно после экспериментов, включавших ясновидение и extra-lucidité (сверх-отчетливость). Еще одним патологическим проявлением была «вигильность», или специфическая бессонница (vigilambulism), - особенное состояние постоянного полусомнамбулизма у людей, которых часто подвергали гипнозу, и к которым применяли неправильную технику для выведения из сна. Такие люди, по-видимому, даже находясь в состоянии полного бодрствования, могут проявлять склонность к внушению со стороны любого, кто пожелает с ними общаться.
Как только обнаружился феномен постгипнотического внушения, стала очевидной и его потенциальная опасность; тотчас же стали обнародоваться различные истории об индивидах, которым недобросовестные гипнотизеры внедряли в сознание приказ совершать нелепые действия после того, как те просыпались. Мы вернемся к этому вопросу, когда будем рассматривать обвинения, предъявленные первой динамической психиатрии. Бернгейм обратил особое внимание на то, что под гипнозом возможно внушение псевдовоспоминаний. После пробуждения пациент верит, что он видел или делал что-то, сообразуясь с полученным внушением.22
Делез и ранние месмеристы также описали пагубные последствия слишком частых или слишком длительных по времени гипнотических сеансов. Такие пациенты постепенно оказывались полностью во власти гипнотизера; у них не только увеличивалась потребность все чаще подвергаться гипнотическому воздействию, но и приобреталась зависимость от конкретного гипнотизера, зачастую принимавшая сексуальный характер. Этот хорошо известный факт был вновь открыт Шарко, представившим доклад о женщине, которая в течение трех недель подвергалась гипнозу пять раз, после чего уже не могла думать ни о чем, кроме своего гипнотизера. В конце концов она сбежала из дома, чтобы жить с ним.23 Муж вернул ее обратно, но у нее начались истерические припадки, потребовавшие срочной госпитализации. Считалось, что пролонгированное лечение гипнозом ускоряет вспышки психоза у пациентов, которые имеют к этому предрасположенность.
В конце концов гипнотизеры, дававшие публичные сеансы, и разного рода шарлатаны привели к появлению целого ряда психических эпидемий, особенно среди молодых людей и детей школьного возраста, которые играли в гипнотизирование друг друга.24
Поскольку феномен гипноза являлся центральным в первой динамической психиатрии, неудивительно, Что относительно его природы было сформулировано огромное количество теорий и гипотез. Существовало два крайних мнения. Скептики придерживались одного из них, которое состояло в полном отрицании существования гипноза, или допущении, что в лучшем случае он является чем-то вроде самовнушения. Другое, принадлежавшее мистикам, заключалось в том, что гипноз рассматривали как связь между естественным и сверхъестественным мирами, как способ, посредством которого всякая отдельная человеческая душа может получить доступ к Мировой Душе. Между этими двумя крайними позициями существовали всевозможные промежуточные мнения. Месмер и флюидисты рассматривали гипноз как физический флюид, циркулирующий либо в теле магнетизируемого, либо между пациентом и магнетизером. Позднее эти гипотезы были заменены теориями, которые включали в себя понятия нервной энергии или разделения зон возбуждения и торможения в мозге. Заслуживает внимания тот факт, что сексуальные теории существовали уже с самого начала. В секретном приложении Отчета полномочных представителей королю Людовику XVI было заявлено, что «кризы», испытываемые магнетизируемыми женщинами, часто носили явно сексуальный характер.25 Мейнерт основывал свои возражения против гипноза на том, что, в целом, установка женщины на гипнотизера содержит в себе сильный сексуальный компонент и что эти сексуальные эмоции также имеют место и у гипнотизируемых мужчин.26 Что касается психологических теорий, впервые сформулированных Пюисегюром и развитых Бертраном, то их стали признавать ближе к концу века. Мы еще вернемся к этой проблеме.
Нельзя вменять в вину ранним месмеристам то, что они не организовали научное исследование гипноза. Экспериментальная психология тогда еще не существовала, и, как было подчеркнуто Жане, Бертран достоин похвалы за истинно объективное и систематическое исследование гипноза. В то же самое время проводились исследования, предпринятые Делезом и Нуазе, а позднее Деспеном, Шарпиньоном, Дю Поте, Дюраном (де Гро) и другими. Основные проявления гипноза, как отметил Жане, были известны с самого начала, и ничего существенного в течение всего девятнадцатого века добавлено не было.
Главным недостатком в изучении гипноза с самого начала было то, что гипнотизерам не удалось полностью понять значение раппорта, который они устанавливали со своими пациентами. Они хорошо осознали, что путем повторения гипнотических сеансов вызывают новую и скрытую жизнь в сознании пациента, но так и не поняли, в какой степени эта скрытая жизнь оказывает особое действие и на самого гипнотизера. Гипнотизер невольно внушает пациенту гораздо больше, чем он думает, пациент же возвращает гипнотизеру весьма многое из втайне ожидаемого последним. Таким образом, может развиться процесс взаимного внушения. История динамической психиатрии изобилует фантастическими мифами и романтическими историями, которые возникали через бессознательное сотрудничество гипнотизера и гипнотизируемого. Мы можем, таким образом, понять, почему на протяжении всего девятнадцатого века люди то увлекались, то с ужасом отвергали феномен гипноза. На первый взгляд, он, казалось, открывает доступ к новому, таинственному царству души: возросшая чувствительность, обостренная память, новый контроль психологических процессов, открытие неожиданных способностей у пациента - все эти явления как бы обещают удивительные открытия. Но как только начинается сама работа, исследователь может множество раз сбиться с пути и стать игрушкой в руках неуловимой и обманчивой Фата-Морганы.
Другие подходы к неведомому разуму
На протяжении всею девятнадцатого века гипноз оставался основным способом изучения бессознательного разума. Однако во второй половине века к нему добавились и другие техники. Одни из них являлись вариантами гипноза, другие - техниками иного типа. Третьи представляли собой комбинацию классического гипноза с новыми методами. С самого начала месмеристы рассматривали искусственный сомнамбулизм как вид сна (поскольку слово «гипноз», введенное Брейдом, означает на греческом hypnos, сон). Они выделяли различные уровни этого сна, в зависимости от его глубины. Чем глубже сам сон, в который погружают пациента, тем более примечательны полученные результаты. По этой причине сначала казалось неправдоподобным утверждение некоторых гипнотизеров, таких как Дю Поте, о том, что пациента можно довести до такого состояния, в котором он будет подчиняться командам, становиться парализованным или галлюцинировать, не будучи погруженным в сон. Они не верили, что пациент может осознавать все происходящее и вспомнить события сеанса позже. Эту технику широко применял гипнотизёр Донато, дававший публичные сеансы, который и определил ее как «завораживание» (fascination). В смягченной форме, под названием suggestion a l'état de veille, ее обычно использовали Бернгейм и нансийская школа.
В результате спиритической волны середины века появилась техника, которая приобрела гораздо более важное значение. В начале 1850-х годов некоторые медиумы начали не только писать под спиритическую диктовку, но, так сказать, одалживали духам свои карандаши. В Париже барон де Гюльденстюб якобы получил таким образом послания, собственноручно написанные Платоном и Цицероном. Большинство медиумов, однако, казалось довольствовались расшифровкой спиритических посланий, полученных ими в состоянии транса, и удивлению их не было предела, когда они просыпались и видели то, что написали. На протяжении второй половины века было опубликовано довольно большое количество литературы подобного рода. Некоторые из психологов, такие как Фредерик Майерс27 и Уильям Джеймс28, поняли, что с помощью автоматического письма можно проникнуть в бессознательное. Они применяли его, придав самому методу характер научной процедуры. Как мы увидим позднее, Жане систематически использовал метод автоматического письма в исследованиях подсознания своих пациентов.
На основе старой практики, используемой прорицателями и предсказателями судьбы, была разработана еще одна техника проникновения в бессознательный разум, которая заключалась в пристальном вглядывании в зеркало, хрустальные шары, воду (леканомантия) и так далее. В начале 1850-х годов магнетизер Дю Поте рисовал белым мелом на черном полу круг и заставлял своих пациентов пристально смотреть на него до тех пор, пока у них не появлялись различные видения и галлюцинации.29 В 1880-х годах Майерс и другие члены Общества психических исследований пришли к выводу, что эти методы, имеющие много общего с автоматическим письмом, являются способом обнаружения подсознательного материала в психике пациентов.
Приход спиритизма породил новый тип индивида - медиума. Между гипнотическим сном и произвольным трансом, в который впадает медиум, есть много общего, но то, что получается в результате последнего является более спонтанным и правдоподобным. Для динамической психиатрии большим шагом вперед было систематическое исследование медиумов, предпринятое в конце девятнадцатого века Флурнуа, которое впоследствии продолжил К.Г. Юнг.30
Эти методы в конце концов стали сочетать друг с другом. Позднее проводились эксперименты с индивидами, которые, находясь в гипнотическом сне, автоматически писали, пристально вглядываясь при этом в зеркало. Испытуемых подвергали дальнейшей гипнотизации, вводя в состояние гипноза второй степени, и усилия в этом направлении сделались наиболее интенсивными к концу века. Но, как мы увидим в дальнейшем, ответы лежали в теориях, возникших в новых школах динамической психиатрии.
Пример клинической картины: магнетические болезни
Изучение всего лишь отдельной болезни могло подтолкнуть развитие многих психиатрических систем. В качестве парадигмы душевной болезни органическая психиатрия часто выбирала общий паралич, или афазию, и с этой точки зрения изучала другие душевные заболевания. Первая динамическая психиатрия развивалась вокруг одного отдельного состояния: спонтанного сомнамбулизма и его искусственно вызванного двойника, гипноза: Но вскоре были открыты другие состояния, обнаружившие тесную связь с сомнамбулизмом и впоследствии объединенные с ним в группу, иногда называемую магнетическими болезнями.
Мы не будем подробно останавливаться на сомнамбулизме, который долгое время был в центре внимания и рассматривался как чистый образец загадочной работы воображения. Интерес к сомнамбулизму вышел далеко за рамки медицины и распространился на области философии и литературы. Нам достаточно только вспомнить шекспировскую Леди Макбет, которая по ночам снова и снова проигрывала фрагменты сцены своего преступления, таким образом, выдавая себя и как бы совершая акт собственного предательства. Генрих Клейст в своей пьесе «Кетхен из Гейльбронна» (Katchen von Heilbronn) (1868 год, русский пер. Пьесы. М. 1962) также дал литературное описание сомнамбулизма. С психиатрической точки зрения проблема индивидуального взаимоотношения между хождением во сне и обычным состоянием широко освещалась на протяжении девятнадцатого века, при этом особый интерес вызывала проблема ответственности индивида за свои действия в состоянии сомнамбулического сна.
Еще одним клиническим состоянием, которое, на первый взгляд, кажется, сильно отличается от сомнамбулизма, является летаргия, то есть, напротив, очень глубокий и продолжительный сон, лишенный каких-либо особенных физических отклонений, но который иногда принимает вид явной смерти (отсюда широко распространившийся страх быть похороненным заживо). Со времен древнегреческой медицины вплоть до девятнадцатого века о природе и причинах летаргии выдвигалось огромное количество предположений. Иногда ее рассматривали как самостоятельное специфическое недомогание, иногда как субформу истерии, но было отмечено, что летаргия время от времени встречается у сомнамбул и порой вместо искусственного сомнамбулизма ее могут вызвать гипнотические манипуляции.
Еще больше загадок и предположений вызывало состояние каталепсии. В восемнадцатом веке самые известные случаи были описаны Буазье де Соважем, Лорри и многими другими. В 1785 году Пететен, врач из Лиона, опубликовал удивительное исследование восемнадцатилетней молодой женщины, которая в течение двух месяцев очень сильно страдала из-за тяжелого состояния своего больного ребенка.31 Как только ребенок выздоровел, у нее появились острые боли в эпигастрии (epigastrium - надчревная область). Затем у нее случился неравный, кризис, во время которого она пела чудесным голосом и впала в состояние каталепсии с полной видимой утратой подвижности и чувствительности. Однако в той или иной мере она могла отвечать на задаваемые вопросы. Пететен предпринял серию экспериментов с этой пациенткой и обнаружил, что все ее тело лишилось чувствительности, за исключением эпигастрия, в который, по-видимому, передавались все ее ощущения. Она могла слышать, видеть и обонять только своей надчревной областью Помимо этого она могла ощущать свои внутренние органы и предсказывать симптомы, которые появлялись на следующий день. Пететен связывал это каталептическое состояние с сомнамбулизмом, а с другой - с истерией и выдвинул объяснение, основанное на распределении электрических флюидов в теле. После Пететена другие критические работы были написаны Бурденом32 и Пюэлем33, которые в качестве основных симптомов описали прекращение всех произвольных движений, пассивность в отношении к навязанным движениям, flexibilitas cerea, пролонгацию мускульных положений, внушенных субъекту, тех, которые в нормальном состоянии было бы трудно или невозможно сохранять в течение длительного периода времени. Предположение, что между каталепсией и истерией существует связь, все еще оставалось спорным. Брике наблюдал, что каталепсия встречается одинаково часто как у мужчин, так и у женщин, тогда как истерия в двенадцать раз чаще встречается у женщин.34 Однако он добавлял, что каталепсия встречается более часто у истерических, чем у неистерических пациентов, и, следовательно, предполагал, что между истерией и каталепсией должна быть связь. С другой стороны, гипнотизеры обнаружили, что пациенты, которых они гипнотизируют, нередко впадают в состояние каталепсии вместо сомнамбулизма.
Три магнетических состояния - сомнамбулизм, летаргия и каталепсия - имели одно общее, а именно то, что у всех них наблюдались неявные сходные черты с истерией. Они иногда встречались у одних и тех же пациентов и могли быть вызваны гипнотическими манипуляциями. Впоследствии к группе магнетических болезней добавились два других состояния. Пришар35 назвал их «маниакальными экстазами» и «экстатическими видениями».
«Маниакальный экстаз» (или экстатическое безумие) был описан Пришаром каак гипнотическое состояние с бессвязностью в сознании. В то время как сомнамбулы, по-видимому, имеют ясное представление о своих действиях, пациент в состоянии маниакального экстаза смешивает или плохо связывает свои мысли, напоминая маньяка или слабоумного. Такие временные состояния, особенно в форме галлюцинаторной дезориентации или во время одной из фаз истерического приступа, наблюдали многие гипнотизеры у пациентов, которых они гипнотизировали.
То, чему Пришар дал название «экстатическое видение», является видом глубокого сна наяву у личности, которая, по всем внешним признакам, живет нормальной жизнью, так что наиболее странные проявления психических отклонений происходят на границе между обыденной жизнью и этими грезами. Когда приступ заканчивается, у индивида сохраняются яркие воспоминания о происшедшем, а также ощущение, что ему довелось побывать в каком-то фантастическом мире. По словам Пришара, «существуют примеры, в которых впечатления, сохраняющиеся после приступа экстаза, настолько связаны с внешними событиями и объектами и настолько смешаны с реальностью, что составляют большое количество отдельных или озадачивающих комбинаций, и это, возможно, является единственно разумным объяснением многих странных вещей и загадочных историй».
Пришар рассказывает об одном священнике, который не страдал какими-либо серьезными заболеваниями. Однажды, стоя на углу улицы, он увидел, как к нему приближается похоронная процессия. Священник ждал и наблюдал за тем, как она проходит мимо него и вдруг заметил свое собственное имя на гробе и увидел, как процессия входит в его собственный дом. Это происшествие стало началом болезни, которая привела его к смерти через несколько дней.
В другом случае один джентльмен, примерно тридцати пяти лет отроду, прогуливаясь по Лондону около церкви святого Павла, столкнулся с незнакомцем, который сначала пригласил его пообедать где-то по соседству, а затем убедил подняться под церковный купол. Там незнакомец вытащил из кармана что-то похожее на компас, который потом оказался магическим зеркалом, и предложил джентльмену посмотреть в него, чтобы увидеть любого человека, которого он пожелает, невзирая на расстояние. Подумав о своем больном отце, джентльмен действительно отчетливо увидел его в зеркале, полулежавшего в кресле. Охваченный ужасом, он обратился к своему спутнику с требованием немедленно спуститься. Расставаясь, незнакомец сказал ему: «Помни, ты раб этого человека в зеркале». В течение нескольких следующих месяцев воспоминание об этом событии полностью захватило все мысли джентльмена. Пришар полагает, что на самом деле он поднимался под купол церкви в состоянии экстатической фантазии и что впоследствии он был не в состоянии провести в случившемся границу между реальным и воображаемым.
Литературные описания экстатических видений можно обнаружить в некоторых работах Жерара де Нерваля36, в книге Вильгельма Йенсена «Градива»37, а также в более поздней работе Андре Бретона Les Vases communiquants38, которая является автобиографией и дополнена психологическим анализом данного явления.
Пример клинической картины: амбулаторный автоматизм
В течение долгого времени внимание специалистов было сосредоточено на скоординированных действиях, которые пациент совершает в состоянии сомнамбулического сна. Тем не менее стало ясно, что подобные действия могут совершаться и дневное время индивидами, которые, по внешнему виду, находятся в состоянии бодрствования. Однако, как и при сомнамбулизме, эти действия выходят за рамки последовательной непрерывности сознания. Индивид как бы внезапно возвращается в свое обычное состояние сознания и, по-видимому, не имеет совершенно никакого представления о том, что он делал.
В качестве примера можно привести известный когда-то случай, произошедший с молодым немецким пастухом Зёргелем, который был эпилептиком. Однажды, когда его послали в лес за дровами, он встретил мужчину, убил его, отрезал ему ноги и выпил его кровь. Затем он возвратился в деревню, спокойно рассказал все, что он сделал, и потом вернулся в свое «нормальное» сознательное состояние, в котором он, по-видимому, не помнил ничего из того, что совершил. Суд, демонстрируя гораздо большее психологическое понимание, чем некоторые из современных судей, оправдал Зёргеля на тех основаниях, что он не может быть ответственным за то, что произошло.39
На протяжении девятнадцатого века подобные случаи стали предметом оживленных дискуссий и иногда интерпретировались как примеры временного раздвоения личности.
В 1880 годах Шарко заинтересовался такими случаями и посвятил им несколько из своих самых блестящих лекций.40 Он классифицировал Фуги (состояния блуждания, которые сопровождались амнезией) согласно этиологии, описывающей травматическую, эпилептическую и истерическую формы амбулаторного автоматизма.
К первой группе принадлежал случай, произошедший в 1885 году с пятидесятичетырехлетней парижской акушеркой, которая однажды ночью была вызвана к пациентке. По дороге акушерка упала на лестнице, сильно ударилась головой и примерно на пятнадцать минут потеряла сознание, после чего она пошла к пациентке, приняла ребёнка и затем уснула. Когда роженица вызвала ее три часа спустя, та была охвачена сильнейшей дрожью. К этому времени она вернулась к своему прежнему «я» и была не в состоянии понять, как ребенок появился на свет. Из-за своего несчастного случая акушерка совершенно ничего не помнила из того, что за ним последовало.
В качестве примера эпилептического амбулаторного автоматизма Шарко приводит случай парижского привратника, который пропал после получения денег за три месяца со всех обитателей дома. Одетый в свои домашние тапочки, он провел неделю на Лазурном Берегу. После чего вновь вернулся в свое обычное состояние и настолько расстроился, что сам сдал себя полиции, требуя, чтобы его арестовали. Эксперту-психиатру, доктору Моте, пришлось нелегко, убеждая суд, что этот человек был не в состоянии отвечать за свои поступки.
Еще один эпилептический пациент, которого лечил Шарко, девятнадцать лет прослужил в отделе доставки в парижском мебельном магазине. Однажды, в 1889 году, после получения 900 франков от клиента, он пропал. Через неделю, во время концерта военного оркестра, он внезапно вернулся к своему прежнему сознанию, при этом обнаружив себя в Бресте. В кармане у него было только 700 франков. Он сам сдал себя в руки военного полицейского, который отправил его в тюрьму. Этот пациент уже имел несколько других фуг. Во время одной из них он очнулся и обнаружил, что плавает в Сене. Это случилось, когда в состоянии фуги он проехал в городском поезде дальше, чем позволял его билет. В тот момент, когда поезд пересекал мост, он выпрыгнул в окно и бросился в реку, где и вернулся к своему обычному состоянию.
Шарко включал в группу истерического амбулаторного автоматизма и те многочисленные случаи, в которых никакая травматическая или эпилептическая этиология не обнаруживалась. Некоторые из этих случаев отличались особой продолжительностью. Удивительно было и то, что с момента потери сознания до момента его внезапного возвращения (пациент, например, мог обнаружить, что он находится в совершенно незнакомом окружении или в отдаленной местности), поведение пациента было последовательным и логически связанным. Одним из самых известных случаев подобного рода является поведение одного из пациентов Фореля, согласно отчету, опубликованному его учеником Наэфом.
В августе 1895 года один тридцатидвухлетний мужчина, сидя в цюрихском кафе и читая газету, поразился одной статьей. В статье сообщалось, что пропал некий мистер N., который несколькими месяцами ранее покинул Швейцарию и уехал в Австралию. Здесь же высказывались опасения, что он стал жертвой убийства или погиб в результате эпидемии. Взволнованный этой новостью, мужчина кинулся в свой пансион, лихорадочно обыскал карманы своей одежды и нашел паспорт на имя мистера N. Мысль о том, что он и есть мистер N. мучила его, но он не был в этом совершенно уверен: в его памяти обнаружился огромный провал. Он помнил лишь то, что годом ранее он попросил должность за границей и что затем совершил долгое морское путешествие, картина которого была в его памяти крайне размытой. В течение последних недель он вел незаметную и уединенную жизнь в Цюрихе. Находясь в таком бедственном положении, он пришел на прием к доктору Форелю, который поместил его в Бургхольцли в качестве пациента. Расследование показало, что мистер N. был назначен Швейцарским правительством на официальный пост в Австралии, куда и уехал в ноябре предыдущего года и совершенно исправно выполнял свои обязанности в течение полугода. Он покинул свою резиденцию в мае с официальным поручением, направившись в один из городов Центральной Австралии, где внезапно и сильно заболел в результате инфекции. На этом месте его след оборвался. Однако кто-то заявил, что позднее видел мистера N. в Австралийском морском порту, и впоследствии обнаружилось, что из Австралии он поехал в Неаполь под вымышленным именем.
У пациента наблюдалась депрессия, он выглядел истощенным и нервным. Попытки стимулировать его память просьбами сконцентрироваться на некоторых моментах, очные ставки с его семьей и человеком, которого он знал в Австралии, оказались безрезультатными.
Форель гипнотизировал мистера N., отталкиваясь от самых недавних воспоминаний, медленно и последовательно следовал дальше в хронологическом порядке, начиная каждый сеанс гипноза с последнего воспоминания, которое было получено с помощью предыдущего. Пациент, таким образом, дал подробное описание своего путешествия из Швейцарии в Австралию, деятельности в этой стране, своей поездки в город Центральной Австралии, где он столкнулся с серьезными проблемами и подхватил лихорадку. С этого момента гипнотическое лечение оказалось значительно более трудным. Однако постепенно сопротивление было преодолено, так что можно было добиться почти полного восстановления картины происшедшего после амнезии.41
Мы можем отметить, что антероградная амнезия началась в мае и прекратилась в тот момент, когда пациент вернулся в Швейцарию, тогда как ретроградная амнезия распространилась назад вплоть до обстоятельств, которые предшествовали отъезду пациента в Австралию; складывалось впечатление, будто весь эпизод, связанный с его пребыванием в Австралии, просто вырезали из памяти. С другой стороны, не было и никакой попытки сформировать вторичную личность, за исключением того факта, что мистер N. использовал вымышленное имя для возвращения на корабле. (В истории болезни не упоминается имя, под которым он жил в Цюрихе.)
Любопытно также отметить, что появление или исчезновение состояния фуг у большинства из этих пациентов - не только эпилептиков, но и истериков, - всякий раз соответствовало определенным эксклюзивным ситуациям. Оба пациента Шарко впали в это состояние сразу же после получения значительной суммы денег; при этом оба не могли объяснить, как они их потратили. После возвращения в свое обычное состояние, оба чувствовали себя виноватыми и демонстрировали самоуничижительное поведение. Второй пациент Шарко вернулся в нормальное состояние только после того, как его «второму я» удалось ловко избежать последствий, с которыми он, возможно, столкнулся бы, проехав остановку, до которой его поездка была оплачена. Объяснение, полученное в отношении пациента Фореля, выглядит весьма осторожным, но после знакомства со всей историей можно сделать вывод, что пациент имел личные причины для отъезда из Австралии. В таких случаях, так же как и в случаях последовательно множащихся личностей, авторы девятнадцатого века не уделяли должного внимания сознательным или бессознательным мотивациям, лежащим в основе этих личностных сдвигов. В действительности, первой историей болезни, в которой личным мотивациям было уделено должное внимание, считается случай, опубликованный Реймоном и Жане в 1895 году.
Современные клинические картины: множественная личность
К концу восемнадцатого века и на протяжении всего девятнадцатого стали приобретать известность случаи расщепления личности, сначала очень редкие, если не сказать легендарные. После 1840 года их рассматривали уже более объективно, а к 1880 году эта проблему стали обсуждать наряду с другими, находившимися в центре внимания психиатров и философов.
Еще св. Августин размышлял над проблемой единства личности в своей «Исповеди».43 Обдумывая перемену, происшедшую в нем с момента его обращения, св. Августин отметил, что его старая языческая личность, которая, казалось, никогда не напоминала о себе в состоянии бодрствования, несмотря на это должна существовать, поскольку она оживает по ночам в его снах. Он писал: «О, Господи, являюсь ли я самим собой? И, однако, как много различий между мной и тем, каким я являюсь в момент перехода из состояния бодрствования в сон, или возвращения из сна в бодрствование». Это приводит Августина к обсуждению проблемы моральной ответственности сновидца за свои сновидения. Позднее аналогичная проблема ответственности индивида за действия, совершенные его «второй личностью», станет предметом широкого исследования.
Феномен одержимости, столь часто встречающийся на протяжении многих веков, можно рассматривать как вариант множественной личности. Мы уже упоминали о двух формах одержимости: ясная одержимость (при которой субъект ощущает внутри себя две души, сражающиеся друг с другом) и сомнамбулическая одержимость (при которой субъект теряет осознание себя самого, в то время как его телом как бы овладевает некий мистический незваный гость, действующий и говорящий с теми специфическими особенностями, о которых субъект ничего не знает, когда возвращается в сознание). Можно отметить определенное сходство между этими двумя формами одержимости и двумя основными формами множественной личности. Более того, точно так же, как одержимость выступает в явной или скрытой форме, множественная личность может быть манифестной (то есть возникать и развиваться спонтанно) или же проявляться только под влиянием гипнотических манипуляций или автоматического письма.
Возможно, что случаи множественной личности соседствовали с одержимостью многие годы, но оставались незамеченными. К подобному объяснению прибегли историки, чтобы пролить свет на некоторые исторические загадки вроде таинственного «Друга Бога из Оберланда», который, по-видимому, был не иначе как второй сомнамбулической личностью, мистического Рульмана Мерсвина44. В действительности, только после исчезновения явления одержимости в документах месмеристов, а позже и в медицинской литературе стали появляться истории болезней пациентов, у которых наблюдалась множественность личности. Еще в 1791 году Эберхард Гмелин опубликовал случай umgetauschter Persönlichkeit (измененной личности):
В 1789 году, в начале Французской Революции, в Штутгарт прибыли беженцы из числа аристократии. Пораженная их видом, одна двадцатилетняя немецкая девушка внезапно «поменяла» свою собственную личность. Она стала имитировать манеры и стиль поведения одной леди, урожденной француженки, при этом прекрасно говорила по-французски, изъясняясь в то же время по-немецки так, как это делала бы француженка. Эти «французские» состояния возникали периодически как бы сами по себе. В своей «французской личности» девушка помнила все, что она говорила или делала во время своего предыдущего «французского состояния». Будучи немкой, она ничего не знала о своей «французской личности». Гмелин мог легко заставить ее переходить из одной личности в другую, давая соответствующее указание одним лишь движением руки.45
Рейл очень заинтересовался этим случаем, тщательно работал над ним и связал его с явлением сновидений. Наряду с другими свидетельствами он приводит сон, рассказанный ему Лихтенбергом, немецким писателем. Тому снилось, как он рассказывает кому-то грустную, но правдивую историю, и тут его прерывает кто-то третий, чтобы напомнить о важном деле, о котором он, Лихтенберг, забыл. «Почему его фантазия, - спрашивал Рейль, - создает третью личность, которая удивляет его и заставляет почувствовать стыд? Как может эго разделиться на личности, которые, находясь вне его самосознания, производят вещи, о присутствии которых в самом себе он и не подозревает, и которые удивляют его своей мудростью, пришедшей извне?».46 Данная проблема, в сущности, является той же, что и множественная личность, и это хорошо понял Рейль.
Затем наступила череда случаев, о которых сохранились лишь туманные описания, не подтвержденные фактами. Об одном таком случае весьма кратко упоминает Эразм Дарвин:
Однажды меня обеспокоило состояние очень элегантной и благородной молодой леди, которая была одержима навязчивыми идеями, появлявшимися у нее через день и сохранявшимися в течение всего дня. В дни расстройств ее захватывали те же мысли, которые преследовали ее во время предыдущего приступа, но она ничего не могла вспомнить о них в те дни, когда была здорова. Этот случай также относился к ряду эпилептических, и больную лечили опиумом, применявшимся до момента начала приступа, периодически повторяя курс.47
Одним из самых известных случаев множественной личности являлась история Мэри Рейнолдс, рассказанная доктором Джоном Кирсли Митчелбм48 около 1815 года, тогда же опубликованная, а позднее изданная в более расширенном варианте (с последующими наблюдениями преподобного Вильяма С. Плюмера).49
Мэри Рейнолдс, дочь священника Вильяма Рейнолдса, родилась в Англии и была еще ребенком, когда ее семья переехала в Соединенные Штаты. Они поселились недалеко от Титусвилля, штат Пенсильвания. Местность, населенная, в основном, индейцами и немногочисленными белыми, все еще оставалась дикой, и в округе повсюду свободно бродили дикие животные. Весной 1811 года, в возрасте примерно девятнадцати лет, Мэри шла через поле с книгой в руке, и позже ее обнаружили лежащей на земле, очевидно, без сознания; вскоре она очнулась, но, по всей видимости, оставалась глухой и слепой в течение пяти или шести недель, Слух вернулся к ней внезапно, а зрение восстанавливалось постепенно. Три месяца спустя ее нашли спящей в глубоком сне, и этот сон продолжался в течение многих часов. Когда она проснулась, оказалось, что она ничего не помнит и при этом не может разговаривать. Ее состояние было таким же, как и у новорожденного младенца. Однако она быстро восстановила свои утраченные знания. Через пять недель однажды утром она проснулась в своем прежнем состоянии и выразила удивление по поводу перемены времени года, не осознавая ничего из того, что происходило с ней в течение последних недель. Спустя еще какое-то время (несколько недель) она опять впала в состояние глубокого сна, проснулась в своем «втором» состоянии и стала вести ту же жизнь, какую вела некоторое время до этого; такие чередования одного состояния с другим продолжались в течение пятнадцати или шестнадцати лет, но в конце концов прекратились, когда она достигла возраста тридцати пяти лет. Мэри осталась во «втором» состоянии и пребывала в нем без изменений до самой смерти в 1854 году.
Разница между этими двумя личностями была совершенно поразительной. В своей «первой» личности Мэри была тихой, спокойной и задумчивой, с тенденцией к депрессии, с заторможенным мышлением и отсутствием воображения. Личность «вторая» была беспечной, веселой, экстравагантной, любила компании, забавы и розыгрыши, имела ярко выраженную склонность к стихосложению и рифмовке. У каждой личности был свой почерк. Находясь в одном состоянии, Мэри знала о существовании другого и боялась оказаться в нем, но по разным причинам. Во «втором» состоянии она считала «первую» личность глупой и скучной.
Ее «второе» состояние доставляло семье много хлопот, потому что девушка становилась беспокойной и эксцентричной; она бродила по лесам, не опасаясь волков и диких зверей, и однажды даже попыталась поймать гремучую змею. Мэри также находилась в какой-то странной психологической зависимости от одного из шуринов. Непосредственно перед тем как заснуть, она обычно рассказывала о событиях дня и иногда весело смеялась над шутками, которые проделывала за день.
Случай Мэри Рейнолдс обычно приводится в качестве примера полной разделенности между обеими личностями. Однако из доклада преподобного Плюмера становиться понятно, что это разделение не всегда было полным. Во «втором» состоянии, до того как она снова научилась читать и узнала что-либо о Священном Писании, Мэри рассказывала о снах, в которых проявлялось знание Библии. Точно также ее сны указывали на воспоминания о своей умершей сестре Элизе, о которой она не имела ни малейшего представления, когда просыпалась.
Этот случай был популярно изложен в книге «Философия сна», написанной Макнишем, получившей широкое распространение во Франции. В ней Мэри фигурировала под именем la dame de Macnish («леди Макниш»).50 В 1889 году доктор С. Вейр Митчел, сын доктора Джона Кирсли Митчела, опубликовал более полный отчет об истории Мэри Рейнолдс, основываясь на бумагах своего отца. По-видимому, некоторые читатели так и не поняли, что Мэри Рейнолдс и «леди Макниш» - одно и то же лицо, и в течение некоторого времени на эти редакции ошибочно ссылались как на два различных примера множественной личности. Это, между прочим, демонстрирует неточность первого отчета, представленного доктором Митчелом старшим.51
Более серьезное объективное исследование множественной личности началось во Франции с публикации Деспеном истории об «Эстель», написанной в форме подробного отчета, но по сути - монографии.52Деспен был терапевтом, служившим Медицинским инспектором термального центра Экс-ан-Савуа. Время от времени он практиковал магнетическое лечение.
В июле 1836 года на прием к Деспену привели одиннадцатилетнюю девочку. Врач в Нёшателе диагностировал у нее тяжелый паралич в результате повреждения спинного мозга. Эстель - так звали девочку - потеряла своего отца во время эпидемии 1832 года и была довольно избалованна. В ноябре 1834 года во время игры ее толкнул сверстник, и она упала на спину. С этого момента Эстель стала жаловаться на боль, которая постепенно увеличивалась и в конечном счете стала невыносимой. Все другие способы лечения оказались безрезультатными, и ее отправили в Экс. Пять дней она путешествовала в экипаже, лежа на спине в просторной плоской ивовой корзине, обитой стеганым пуховым одеялом, с ровной поверхностью на дне. Окна экипажа, занавешенные шторами, были плотно закрыты. Эстель требовала, чтобы ее выносили на каждой остановке, и вокруг тотчас же собиралась огромная толпа, чтобы поглазеть, как бедняжку несут в местную гостиницу. Никто, кроме матери и тети, не мог дотрагиваться до нее, не вызывая пронзительного болезненного крика. Девочка целиком погрузилась в грезы, фантастические видения и галлюцинации и постоянно забывала о том, что происходит вокруг.
Шестидесятилетний доктор испытывал сильную привязанность к своей маленькой пациентке. Повсюду в книге он восхищается ее умственными способностями и смелостью, с которой она переносила все тяжелые испытания. Со всей осторожностью Деспен начал курс гипнотерапии и электрического лечения, после чего последовало медленное улучшение. В декабре ее мать рассказала Деспену, что каждый вечер хор ангелов утешает и успокаивает Эстель. Для доктора это по служило озарением, и внезапно он осознал, что случай Эстель является примером «экстаза» - состояния, которое может быть вылечено с помощью животного магнетизма. Сначала Эстель упорно сопротивлялась тому, чтобы ее магнетизировали, но, уступив настойчивым просьбам матери, она в конце концов согласилась, оговорив собственные условия. Они состояли в том, что она будет подвергаться магнетизму, только когда этого захочет сама и только в той степени, в какой пожелает, и что все сказанное ею в сомнамбулическом состоянии будет повторено ей слово в слово. Магнетическое лечение началось в конце декабря 1836 года. Ее мать вела дневник, многочисленные выдержки из которого содержатся в книге Деспена. Магнетический сон вызывался легко всегда сопровождался амнезией. Во время сеанса Эстель сама назначала собственное лечение и диету. Вскоре после начала лечения в ее магнетическом сне появился один из ангелов, которого она назвала Ангелиной. Девочка вела с ним оживленную беседу (из которой, конечно, была записана только часть Эстель). С этого момента лечение предписывалось Ангелиной. Диета запрещала принимать всю ту пищу, которая не нравится Эстель, и предписывала давать все то, что нравится, даже снег. Никто не должен, был перечить. Ангел сказал: «Позвольте ей действовать согласно ее прихотям, иначе улучшения не будет».
Начиная с января 1837 года Эстель стала вести двойную жизнь. В своем орычном состоянии она все еще оставалась парализованной. Малейшее движение причиняло невыносимые страдания. Ее были вынуждены обкладывать подушками, укрывать шерстяными одеялами и одеялами из гагачьего пуха. Эстель любила свою мать и требовала, чтобы та постоянно находилась рядом с ней. Девочка обращалась к доктору Деспену уважительно, на «вы». В состоянии же магнетического сна она становилась способной двигаться, начинала гулять, испытывала страстную тягу к снегу и не выносила присутствия матери. С Деспеном обращалась фамильярно, на «ты». Ее способность передвигаться зависела от наличия на теле золота, присутствие же некоторых других веществ, напротив, оказывало негативное воздействие.
В конце января, то го же года Эстель стала спонтанно впадать в состояние магнетического сна, каждые двенадцать часов сменявшееся так называемым обычным состоянием. В последнем она все еще по-прежнему не могла сделать ни одного шага. В состоянии магнетического сна Эстель обычно гуляла, бегала, без устали путешествовала в экипаже, любила играть со снегом и есть его. Однако она не переносила некоторых вещей, например кошек, взгляд на которых приводил девочку к каталепсии, из которой пациентку можно было вывести с помощью растирания золотом. Деспена поражало различие между двумя диетами Эстель. Обычно она могла есть очень ограниченную пищу. Магнетический сон приводил к тому, что девочка обычно ела все и в больших количествах. Казалось, у Эстель есть два желудка, один для критического («сонного») состояния, другой - для обычного («бодрствующего»).
В начале марта Деспен был вызван из Экса на несколько дней. Как и предсказывала Эстель, во время его отсутствия она стала страдать галлюцинациями и разного рода недомоганиями. Домочадцам оставалось молча сносить все ее капризы В конце марта девочка предсказала последующее видение ею большого шара, который лопнет, в результате чего наступит значительное улучшение. Предсказание сбылось 14 апреля, когда в первый раз пациентка смогла сделать несколько шагов уже в обычном состоянии бодрствования. Магнетическое состояние также демонстрировало определенные успехи. Эстель начала плавать и предприняла ряд экскурсий в горы, хотя определенная идиосинкразия и сохранялась.
Постепенное сливание обычного и магнетического состояний стало медленно происходить в июле. 13 июля: лечедие Деспена завершилось, и пациентка со своей матерью неспешно отправились обратно в Нёшатель. Новость о ее излечении уже достигла города, и местная газета опубликовала историю Эстель, называя ее la petite ressuscite («воскресшая малышка»). Идиосинкразия постепенно утратилась до такой степени, что девочка могла видеть даже кошек и при этом, не впадать в каталепсию.
Поразительное исследование Деспена вскоре было предано забвению, отчасти потому, что он был обычным врачом, а отчасти потому, что книга его никогда более не переиздавалась и сейчас является редкостью. Важность этого случая неоднократно подчеркивал Жане, ибо он (случай) стимулировал его собственное исследование. Интересным моментом в истории Эстель является тот способ, с помощью которого было достигнуто излечение. «Обычное» состояние Эстель в действительности было патологическим, в то время как ее анормальное или магнетическое состояние оказывалось, на самом деле, здоровым. Деспен позволил развиться последнему, доведя его до точки слияния с первым, когда здоровая личность стала лидирующей. История болезни показывает, как Деспен в первой фазе лечения устанавливает раппорт с ребенком, который начинает зависеть от врача в своем магнетическом состоянии. Во время сеансов проявляется и антагонизм по отношению к матери. Деспен, таким образом, освобождает Эстель от болезненной зависимости от матери. Сильная зависимость девочки от Деспена проявляется во время его отсутствия. По всей видимости, он постепенно ослабил ее до такого состояния, что пациентка смогла вернуться в Нёшатель вместе с матерью.
Разумеется, было бы интересно узнать, что же произошло с Эстель после ее столь памятного излечения. В поздних работах Деспена никаких упоминаний об этом нет. Однако после того, как он однажды воспроизвел полное имя Эстель, стало возможным проследить ее судьбу. Она родилась 18 марта 1825 года в семье торговца из швейцарского города Нёшатель, сделавшего себе карьеру и имя в Париже. После выздоровления она провела большую часть жизни во Франции, вышла замуж в Гавре и умерла там же 15 декабря 1862 года, не оставив после себя детей».53
Классификация и формы множественной личности
В связи с тем, что на протяжении девятнадцатого века в публикациях стало описываться все больше и больше случаев множественной личности, возникла необходимость различать и как-то классифицировать их клинические варианты. Среди многочисленных типов классификации наиболее рациональной, вероятно, является следующая:
Одновременные множественные личности
Последовательные множественные личности
а. взаимная осведомленность личностей о существовании друг друга
б. взаимная амнезия
в. амнезия одной из личностей
3. Личностные группы
Теперь мы предпримем короткий обзор этих различных типов, приводя для каждого один или два наиболее характерных клинических примера, включая недавние случаи, имеющие особый интерес54.
Одновременные множественные личности
Личности называются одновременными, когда они способны проявлять себя отчетливо в один и тот же момент. Следует напомнить, что нельзя говорить о множественной личности, когда речь идет о двух фокусах внимания или двух согласованных потоках сознания (как это может происходить с религиозными мистиками, поэтами, художниками, изобретателями) или когда актер играет роль на сцене. У непосредственно множественной личности, каждая из них имеет свое собственное чувство индивидуальности, исключая наличия таковой у другой или других.
Такое состояние является очень редким. Хотя даже нормальный индивид, возможно, переживает подобные ощущения при переходе из сна в бодрствование, и наоборот. Мы вспоминаем, как св. Августин удивлялся подобным перемещениям из своей новой христианской личности в старую, языческую, и обратно.
Флурнуа упоминает о подобных кратковременных состояниях у своего медиума Элен Смит.
Множественность личности является своего рода состоянием сознания, которое невозможно описать адекватно. Его можно только представить, если вспомнить удивительное состояние, необычное для нормальной, активной жизни и более привычное для сна, когда человек, по всей видимости, меняет свою личность и становится кем-то еще.
Элен неоднократно рассказывала о том, что порой ее наполняет ощущение, что она на какое-то короткое время становится или уже является Леопольдом. Чаще это происходит по ночам или перед утренним пробуждением. Сначала перед ней проходит мимолетное видение ее покровителя. Затем постепенно он погружается в нее; у нее появляется чувство, что он вторгается в ее организм и завладевает им, как будто он на самом деле стал ею или она стала им.55
В отчете о своих опытах с мескалином Джованни Энрико Морселли рассказывает о переживаниях, вызванных его действием, о состоянии, в котором с ним соединился дикий зверь, или, говоря другими словами, он чувствовал себя превращенным в дикого зверя, и мог описать его цвет.56
Возвращение воспоминаний из прежней жизни - явление более сложное. Иногда оно случается у пациента с галлюцинаторной яркостью, при этом у него сохраняется четкое осознание себя самого и места, где он находится. Одним из таких случаев является любопытная история пациентки Макса Биршера по имени «Икара».
Икара, домохозяйка из Цюриха, лишилась матери в тринадцать лет. Ее детство и юность были несчастливыми. Она выросла очень прилежной, практичной и серьезной девушкой, но вела скрытую жизнь, наполненную фантазиями и скрываемую от своих знакомых. Когда Икаре было пятнадцать лет, ее поразило внезапное осознание того, что ей ведомы все подробности рождения детей, будто пережитые ею самой на самом деле. В двадцать пять лет девушку стали посещать очень яркие воспоминания о событиях, происходивших с человеком, с которым она отождествляла себя в прошлой жизни. Она провела два года в медицинском санатории у Биршера, и последний упоминает примерно о десяти таких проявлениях воспоминаний из предыдущей жизни. Эти воспоминания имели личный характер и выглядели вполне отчетливыми, хотя и относились к совершенно иному миру. В предшествующей жизни Икара была крепкой женщиной из первобытного племени. Она обитала на краю леса среди дикарей, одетых в звериные шкуры. Однажды она рассказала о том, как украла курицу, жадно ела ее сырое мясо и чувствовала вкус крови на своих губах; потом за ней погнались рассерженные мужчины, угрожающе размахивая большими палками. Икара пыталась найти убежище в ближайшей пещере - и видение внезапно пропало. Доктор Биршер считал, что это действительно были воспоминания о прежней жизни, которую эта женщина прожила в доисторической эре. Жаль, что он не предпринял более подробного исследования другой жизни своей пациентки57.