Открытое море

„ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ“

Теплоход «Аджаристан», груженный хлебом, шел полным ходом в Калькутту. Судно только что вышло из Красного моря, где была такая жара, что температура в машинном отделении поднималась до 50° по Цельсию.

После вахты мотористы, измученные и мокрые от пота, вылезали на палубу, но ветер, прилетавший из накаленной пустыни, не приносил облегчения. Не помогали ни душ, ни вино, разбавленное водой. Все надеялись на Индийский океан.

Океан не порадовал моряков прохладой. Стоял штиль. Правда, жара немного уменьшилась, но в каютах по-прежнему спать было невозможно, такая стояла там духота.

По утрам все вещи покрывались мелкими капельками воды, и тонкие струйки медленно сползали по переборкам. Казалось, что судно мучается от жары так же, как и люди.

Команда перебралась спать на палубу, устроив свои матрацы на люках, покрытых белыми чистыми брезентами.

Только ночью дышалось легче, и тут перед сном разгорались споры или велись тихие задушевные беседы, навеянные темнотой, легкой прохладой и шумом струящейся вдоль бортов воды.

А океан, беспредельный, равнодушный и величественный, лениво поднимал и опускал судно на длинных, еле заметных волнах, называемых «дыханием океана»…

Обычно Александр Яковлевич Стрельцов, старший помощник капитана, располагался на люке № 1. Остальные члены экипажа всегда старались занять место поближе к его матрацу. Нигде не проходили так весело и интересно эти вечерние часы, как на люке № 1. Был Александр Яковлевич замечательным рассказчиком, а, кроме того, имел большую фантазию. Он много видел, знал множество всяких историй, немало придумал их и сам. Слушались эти рассказы всегда с неизменным интересом.

Так хорошо было лежать, глядя в бездонное бархатное небо с яркими, как елочные украшения, звездами, и слушать приглушенный, низкий голос Стрельцова. Чего только он не рассказывал нам!

Вот и сейчас, устроившись на своем матраце и закурив трубку, Александр Яковлевич задумчиво произнес:

— Вот скоро придем в Калькутту. Там с нетерпением ждут нас… Быстро всё же! Всего 20 суток. Раньше парусники ходили по 60–70 суток. Ходили вокруг Африки…

— И всегда доходили? — спросил матрос Валерий Гончаренко.

Он только что пришел на флот и делал всего второй рейс, но, несмотря на это, считал себя уже бывалым моряком.

— Доходили, если не встречали «Летучего Голландца», — повернулся к нему Стрельцов.

— Александр Яковлевич, — посыпалось со всех сторон, — что за «Летучий Голландец»? Расскажите, пожалуйста.

— Да это старая легенда. «Летучий Голландец» — корабль-призрак. Существовало поверье, что всякий, встретивший его в море, обречен на гибель…

— Вот ерунда какая! — презрительно заметил Гончаренко. — Стоит об этом слушать! Я предлагаю…

— Не слушай, если не хочешь, — сердито оборвал его боцман. — Александр Яковлевич, если знаете, — просим вас, расскажите.

Стрельцов помолчал.

— Не только знаю, но даже имел случай познакомиться с капитаном этого страшного корабля, — наконец сказал старший помощник.

— Ну и травля! — воскликнул Валерий. На него зашикали со всех сторон, ожидая необычной и интересной истории, а машинист Линде угрожающе сказал:

— Помолчи. А то прогоним с люка.

— Подумаешь… — недовольно проворчал Валерий, завернулся в простыню и демонстративно повернулся спиной.

А Стрельцов выколотил трубку и начал:

— Ну ладно. Расскажу вам, что случилось со мной несколько лет тому назад. Только уговор — не перебивать…

…Шел мелкий нескончаемый осенний дождь. Ветер рвал зонтики из рук прохожих и разгневанным хозяином носился по узким улочкам одного из наших маленьких черноморских портов. Он стучался в окна, с шумом хлопал дверьми и, обежав весь городок, возвращался в море играть с сердитыми шумящими волнами.

Суда стояли у причалов, как в тумане, закрытые мелкой пеленой дождя, покачиваясь на швартовах, издававших жалобный скрипящий звук. Это был один из тех редких вечеров на юге, когда кажется, что природа оплакивает кого-то, а у людей портится настроение без всякой причины.

Было уже почти темно. Подняв воротник плаща, я сошел с трапа. Ветер сразу обдал меня своим холодным и влажным дыханием. Опустив ремешок фуражки под подбородок и оглянувшись на темный силуэт парохода, я быстро пересек набережную и толкнул дверь в буфетик с грозным названием «Тарханкут».

Какой-то совершенно особый уют царил в этом крошечном кабачке. Было в нем что-то напоминающее средние века, пиратов и лихих капитанов чайных клиперов. Казалось, что находишься в каюте и над тобой полошат паруса…

Пылающий камин, старинная мебель темного мореного дуба, закоптелые гравюры из морской жизни на стенах и огромный, неизвестно откуда и кем принесенный трехлапый якорь, стоявший в правом углу обычно пустого зальца, — всё это располагало к раздумью и воспоминаниям о прочитанных в детстве книгах.

В течение пяти дней нашей стоянки в порту я каждый день заходил в «Тарханкут» выпить стаканчик изумительного душистого масандровского вина и поболтать с милой и радушной буфетчицей Натальей Ивановной, или, как она просила себя называть, — Наташей.

Сейчас, войдя в первую комнату, я увидел Наталью Ивановну, перетиравшую за стойкой стаканы. Она приветствовала меня своей веселой улыбкой и сказала:

«Ну и погода! Садитесь в зале, ближе к огню. Я сейчас подам вам. Пожалуй, сегодня не грех и коньячку выпить, не правда ли? Такой погоды я не помню уже несколько лет. В наших местах это редкость».

Раздевшись, я сел за столик к камину. Толстые поленья, потрескивая, таяли в огне, превращаясь в кучку рубиновых угольев. Причудливый красный свет освещал комнату.

Было необыкновенно приятно чувствовать, что ты сидишь у огня, что тебе некуда торопиться, и через минуту приятное тепло разольется по твоим жилам, согревая душу. А за окном льет дождь, дует холодный ветер, пронизывая насквозь запоздалых путников.

Дождь стучится в окно, но зная, что его не пустят погреться к огню, тонкими слезливыми струйками сбегает по стеклу на улицу.

Ветер гудит в трубе то грозно, то жалобно, тоже просится в комнату, и, не попав к теплому камину, еще злее хозяйничает на улице, качает суда у причалов, носит обрывки облаков по небу…

Хорошо в такую погоду сидеть в уютном «Тарханкуте». «Вот, — проговорила появившаяся буфетчица и поставила на стол поднос с рюмкой на высокой ножке, — к сожалению, я не могу поболтать с вами. Очень много дела. Нужно закончить все подсчеты за этот месяц. Сидите как дома. Вряд ли еще кто-нибудь заглянет в такую погоду. Если хотите, я внесу лампу».

Я отказался от лампы. Так хорошо было сидеть у камина в полумраке.

Наташа вышла, и я услышал, как она уселась за конторку.

Некоторое время я сидел неподвижно и смотрел на огонь.

Внезапно в комнату ворвался порыв холодного ветра, хлопнула входная дверь, и в буфет вошел человек.

Он стряхнул дождевые капли с плаща, разделся и сел за столик напротив меня. Сначала я не мог рассмотреть его лица, но затем он повернулся, и зарево огня от камина осветило его лицо и фигуру. Я увидел нечто необычайное. Передо мной был человек, одетый в черный бархатный камзол, на рукавах и у шеи белели кружева. На ногах были широкие лакированные ботфорты. С пояса свешивалась длинная шпага, какие носили моряки несколько столетий назад. У него было мужественное, очень бледное лицо, с твердо очерченными губами, над которыми виднелись черные тонкие усики. Густые каштановые волосы спускались до плеч.

Удивительные глаза его, изумрудно-зеленые и бездонные, как океан, смотрели на меня в упор.

«Хозяйка! Коньяк! Да поживее. Кровь застыла в жилах», — услышал я немного глуховатый, но очень приятный голос.

«Да, сейчас!» — отозвалась Наташа, и через минуту перед гостем стоял бокал янтарного коньяка.

Незнакомец сделал глоток и протянул ноги к камину. Мы сидели молча минут десять.

Было что-то напряженное в этой тишине, иногда прерываемой треском поленьев да завыванием ветра. Наконец человек медленно повернул голову ко мне и проговорил):

«Вы моряк, кажется? Я сужу по костюму. Об этом также говорит синий якорь, вытатуированный на вашей руке. Скажите, вы когда-нибудь огибали мыс Доброй Надежды?»

«Да, мне пришлось проходить там однажды», — ответил я.

«Проклятое место! Проклятое трижды!» — в зеленых глазах моего собеседника вспыхнули ужас и ненависть.

Затем глаза его потухли и он задумчиво сказал:

«Так хочется иногда поговорить с кем-нибудь из живых людей! Возможно, вам приходилось слышать историю несчастного капитана Вандердекена? Если вы никуда не торопитесь, я расскажу ее вам. Так скоротаем время. Мне осталось быть на берегу недолго… Корабль уже в порту. Я слышал грохот его ржавой якорной цепи. О, как хорошо знаю я этот звук. Так слушайте…»

Он наклонился и помешал уголья в камине длинными черными щипцами. Уголья разгорелись, комната и все предметы в ней приняли еще более красноватый оттенок.

«Было это давным-давно, когда пароходы еще не застилали своим грязным дымом голубые небеса, а по благородной поверхности моря скользили белокрылые парусники, — начал незнакомец, закуривая старинную глиняную трубку. — В Амстердаме проживал в то время капитан Вандердекен. Был он смел и отважен, ходил под полными парусами в любую погоду и ни один океан не мог похвастать тем, что видел опущенный бом-брамсель Вандердекена.

Когда он входил в родной порт, возвращаясь из далеких плаваний на своем изящном и белом, как чайка, корабле, весь город приходил приветствовать его цветами и радостными криками.

Самые влиятельные горожане искали его дружбы, а прекрасные юные девушки видели его в мечтах своим женихом.

И казалось бы, счастлив был капитан, но червь тщеславия потихоньку подтачивал его сердце.

Потому-то всегда капитан Вандердекен был мрачен и задумчив.

В то время еще никому не удалось благополучно обогнуть мыс Доброй Надежды. Несколько раз пытался смелый голландец выйти на траверз видневшегося вдали мыса, но встречные ветры и ураганы рвали паруса, ломали мачты и гнали корабль на многие сотни миль назад, на север.

Роптал экипаж, а старый боцман, горбун Торп, незаметно крестился и цедил сквозь зубы: «Эта дьявольская затея не кончится добром!».

Однажды во время длительного плавания, находясь у берегов Южной Африки, решил капитан Вандердекен во что бы то ни стало пройти заколдованное место.

Снова были поставлены все паруса, и снова помрачнела команда, догадываясь, куда держит курс ее капитан.

Когда вдали показалась знакомая полоска земли, разыгралась невиданная доселе буря.

Как стрела, несся фрегат, накренившись и черпая бортом воду.

Всё ближе и ближе становился мыс… Но внезапно ветер перешел на зюйд и со страшной силой подул навстречу. Волны с ревом вкатывались на палубу, ломая и круша всё на своем пути.

Уже брамселя улетели в море, а марселя болтались, разорванные в клочья.

Вскоре с треском обрушилась фокмачта, убив двух матросов. Команда в страхе столпилась на юте. Только капитан, вцепившись в поручни мостика, сжав зубы, как зачарованный смотрел на близкий, но недосягаемый мыс.

Вдруг страшный удар потряс корпус корабля. Громадная волна со зловещим шипеньем вкатилась через борт на палубу и на секунду скрыла весь фрегат под собой.

Когда вода сошла, все увидели, что она унесла в океан трех человек.

Возмущение и ропот поднялись среди моряков. «Довольно! Назад! Мы хотим жить!» — раздались крики.

Тогда боцман Торп, маленький и горбатый, с горящими глазами, развевающимися космами седых волос, поднялся на разбитый мостик: «Капитан! Хватит испытывать судьбу! Корабль гибнет. Поворачивай назад! Не то… не то мы повернем сами», — и, видя, что капитан не отвечает, он оттолкнул рулевого и схватился за штурвал.

Тут Вандердекен очнулся. Необычайно громким голосом, который слышали все, он закричал:

«Клянусь, что мы обойдем этот проклятый мыс! Даже если мне придется для этого продать душу дьяволу или плавать здесь до страшного суда! А ты, собачье отродье…» — он схватил Торпа железной рукой, поднял на воздух и швырнул в кипящую у бортов воду.

Ужасный крик вырвался у стоявших на палубе, и в тот же момент раздался леденящий душу хохот, заглушивший даже рев шторма.

Неожиданно ветер перешел на попутный, горизонт побелел и прояснился; фрегат быстро побежал по странно утихающему морю на юг, к мысу Доброй Надежды.

«Рваные паруса сменить!» — приказал капитан. И вот, когда корабль огибал недосягаемый мыс, вдруг над ним разверзлись небеса, ветер замер, притих океан, и громоподобный голос произнес: «Слушай, Вандердекен! Ты исполнил свою честолюбивую мечту. Ты обошел вокруг мыса Доброй Надежды ценой своей клятвы. Ты будешь страшно наказан, Вандердекен! Со своим экипажем безумцев будешь ты плавать по морям и океанам в течение веков! До страшного суда! Пройдут столетия, сменятся многие поколения людей, изменятся и суда, на которых они будут плавать, а твой фрегат-призрак всё будет бороздить воду, не зная пристанища…

…Отныне люди, увидевшие твой корабль, — это обреченные на смерть. Все будут бояться и проклинать тебя!

Один раз в семь лет ты и твой экипаж снова будете сходить на берег и начинать прежнюю жизнь, но ровно через двадцать один день, где бы ты ни находился, ты услышишь грохот подымаемого якоря и явишься на фрегат. И вы снова уйдете в семилетнее плавание…

Так будет до страшного суда!.. Помни, Вандердекен!»

Небеса сомкнулись, сразу засвистел ветер в снастях, фрегат вновь помчался, а моряки стояли в оцепенении…»

Голос рассказчика снизился до шёпота… Дрова в камине совсем догорели, и в комнате стало почти темно.

Страх охватил меня, и я чувствовал, как холодеет мое сердце.

«С тех пор прошло много лет, — продолжал незнакомец, — а бедный Вандердекен продолжает носиться по волнам. Когда бушует море и молнии пронизывают черное грозовое небо, Вандердекен слышит призывы погибающих судов. И где бы он ни был, он ставит все паруса и летит на помощь.

Вот уже близка цель — разрушенное штормом, полузатонувшее судно. Уже видит Вандердекен столпившихся на палубе людей, видит женщин, в мольбе ломающих руки…

Но корабль-призрак не может приблизиться, не может оказать помощи…

Еще несколько минут, и на месте катастрофы плавают лишь обломки затонувшего корабля.

С годами страшная легенда о «Летучем Голландце» обошла моряков всего мира, и каждый капитан, увидевший фрегат Вандердекена, знает, что ничто не может спасти его.

А Вандердекен в ужасных мучениях и угрызениях совести поворачивает руль и плывет к следующей жертве моря…

Так платит несчастный за свою безумную клятву».

Незнакомец умолк. Лицо его было мрачно и сурово. Громче завыл ветер в трубе и сильнее забарабанил по окнам дождь.

«Один только раз попытался «Летучий Голландец» обмануть судьбу, — снова начал мой собеседник. — Во время своего трехнедельного пребывания на берегу Вандердекен страстно влюбился в дочь богатого французского купца — Дорис де ля Круа. Она тоже полюбила его. Сыграли роскошную свадьбу, на которой присутствовал весь город.

Вандердекен был счастлив и забыл о том, что это был двадцать первый день его пребывания на берегу.

Ровно в полночь, когда веселье было в самом разгаре и капитан танцевал с Дорис, за окном раздался шум отдаваемого якоря.

Капитан прислушался. По лестнице, ведущей в зал, кто-то поднимался. Ступени скрипели под тяжелыми шагами. Дверь отворилась, порыв холодного ветра ворвался в комнату и погасил свечи в канделябрах. Только две оставались зажженными и тускло освещали испуганных гостей.

На пороге стоял боцман Торп. Морская тина облепила его одежду. Глаза, на синем распухшем лице, были закрыты.

Он поднял руку, с трудом разжал рот и голосом, похожим на скрип ржавого железа, произнес: «Капитан, время истекло! Корабль стоит в порту. Экипаж ждет тебя. Слышишь стоны и крики? Это погибающие люди зовут на помощь! Пойдем…»

Вандердекен выпустил руку своей невесты, медленно повернулся и, не говоря ни слова, пошел за боцманом…»

Незнакомец поднялся.

«А Дорис? Что стало с ней?» — прошептал я.

«Говорят, что она сошла с ума. Ну, мне пора. Я должен идти. Надеюсь, что мы не встретимся в море».

Мой собеседник надел плащ, запахнулся, и не успел я опомниться, как он, словно призрак, исчез за внезапно открывшимся окном.

Через несколько мгновений со стороны бухты послышался скрип выбираемого вручную якоря…

«Вы, кажется, уснули? — услышал я вдруг голос Наташи, — смотрите, ветер открыл окно, и дождь льет прямо в комнату. Этот дрянной мальчишка Николай всегда забывает накинуть крючки на рамы».

Я вздрогнул и посмотрел вокруг. Камин догорел. На столике, за которым сидел незнакомый гость, стоял недопитый бокал коньяка, и на белой скатерти возле него тускло поблескивал старинный золотой гульден…

Александр Яковлевич умолк. Все лежали не шевелясь. Никому не хотелось сбрасывать с себя очарования этой старинной сказки.

Нарушил тишину сам Стрельцов:

— Всё, ребята. Давайте теперь спать, а то мне скоро на вахту. Спокойной ночи, — проговорил он, заворачиваясь в простыню.

— Здо́рово! — восхищенно прошептал, укладываясь на своем матраце, боцман.

Через десять минут воцарилась тишина.

За сутки до прихода в Калькутту «Аджаристан» попал в жестокий шторм. Океан, совсем недавно такой ласковый, ревел, бросая тонны воды на палубу теплохода. Судно, переваливаясь с борта на борт, поднималось на вершины пенистых шипящих валов. Сначала корма высоко повисала в воздухе и винт бешено вращался вхолостую, заставляя дрожать весь корпус, потом теплоход нырял вниз, и казалось, что впереди вырастала страшная зеленая стена, которая вот-вот обрушится и задавит «Аджаристан». Но подходил следующий вал, и медленно, как усталое, загнанное животное, судно снова вползало на вершину его. Временами шел дождь. Тучи неслись по небу, то открывая, то закрывая звёзды. Где-то вдалеке гремел гром, и молнии освещали бурлящую поверхность океана. Смешанная, бортовая и килевая, качка была изнурительна. Нельзя было ни спать, ни есть, ни заняться какой-нибудь работой. Кастрюли опрокидывались в камбузе, и кок прекратил приготовление пищи, выдавая ее «сухим пайком».

Но всё же в этом не было ничего необычного. «Аджаристан» видел в своей жизни немало таких штормов. Видел их и Александр Яковлевич Стрельцов, стоявший сейчас на вахте, заклинившись между стенкой рубки и машинным телеграфом, и зорко смотревший вперед.

Он испытывал только неудобство от непрекращающейся качки и хотел одного: чтобы скорее наступило утро.

Ему надо было обойти всё судно и посмотреть, нет ли каких-либо повреждений, причиненных штормом.

Совсем не об этом думал Гончаренко, стоявший за штурвалом. Он впервые попал в такой сильный шторм, и каждый раз, когда судно начинало дрожать, выбрасывая из воды винт, Валерию становилось жутко: «А вдруг судно не выдержит и переломится!».

Но он старался отогнать от себя эту неприятную мысль и сосредоточивал всё внимание на компасе, внутри которого качалась картушка[1] с магнитными стрелками.

Ему это удавалось плохо, каждый новый удар зыби напоминал, как казалось Гончаренко, об опасности.

Внезапно черноту ночи прорезала молния и на мгновение осветила пенящуюся поверхность моря. То, что увидел в эту секунду Валерий, наполнило его страхом.

Совсем недалеко от «Аджаристана», среди водяных белоголовых гор, нырял силуэт парусника.

Мачты были без парусов, только на одной рее болтался изодранный на тонкие полосы марсель. На палубе копошились черные фигурки людей. На корме парусника Валерий успел прочесть часть названия: «Сид…»

«Летучий Голландец!» — мелькнуло у него. На секунду Валерий выпустил штурвал из рук. Судно повалило на левый борт.

К штурвалу, балансируя, подбежал Стрельцов и начал быстро перебирать ручки, приводя судно на курс.

— Гончаренко! Что с вами? Укачались? — спросил, наконец, старпом.

— Я видел, Александр Яковлевич, «Летучего Голландца», — тихо и мрачно сказал Гончаренко.

— «Летучего Голландца?» Что за ерунду вы городите? Становитесь на руль и держите лучше. Не выпускайте штурвала из рук… Чёрт знает что! Вечно у этих парусников огни не в порядке, — пробормотал Стрельцов, уступая штурвал Гончаренко и устраиваясь с биноклем на старом месте, у телеграфа.

Гончаренко чувствовал себя плохо. Качка давала себя знать. Подташнивало.

Сменившись с вахты, Валерий спустился к себе в каюту и улегся на койку. Виденный при свете молнии корабль не давал ему покоя. «Не может быть, что я видел «Летучего Голландца». Ведь это сказка», — думал он.

— Что с тобой, Валька? — спросил его Иван Рожков, партнер по вахте, пожилой и серьезный матрос, увидя бледное лицо и остановившиеся глаза Валерия.

— Да так, ничего, — отозвался тот. — Слышал, старпом про «Голландца» рассказывал? Так вот, я его видел.

— Видел? — изумился Рожков. — А ну, расскажи.

Валерий решил никому не рассказывать о таинственном корабле, но теперь желание произвести впечатление на товарища заставило его, сильно сгустив краски, описать «страшную» встречу. Валерий даже добавил, что видел самого Вандердекена, стоявшего у мачты и протягивавшего руки к «Аджаристану». Он уже сам почти верил в то, что это было именно так.

Рожков засмеялся и покачал головой:

— Ты меня за дурака считаешь? Кому-нибудь другому рассказывай!

— Не веришь? — обиделся Гончаренко. — Клянусь чем хочешь. Вот, старпома спроси. Я даже надпись на корме почти прочитал, «Сид» начинается.

— Ну Александр Яковлевич сказочник известный. Вы наговорите. Та вахточка собралась, кажется.

— Дело твое, можешь не верить. В общем, ждите несчастья, — тоном оракула сказал Гончаренко.

Неожиданно раздался страшный удар, казалось, что судно наскочило на скалу.

— Вот, вот, я говорил! — закричал Валерий.

— Под днище дало, — спокойно заметил Рожков, укладываясь на койку. — Не робей, брат.

На следующий день «Аджаристан» благополучно ошвартовался в одной из многочисленных гаваней Калькутты.

Вся команда уже знала, что Валерий Гончаренко видел «Летучего Голландца». К нему подходили и просили в подробностях рассказать о том, какой был парусник и не слышал ли он криков.

Линде таинственно отозвал его в сторону и спросил:

— У Вандердекена, вероятно, уже и борода выросла. Не разглядел? А?

Гончаренко видел, что товарищи подтрунивают над ним. Он уже сильно сожалел о том, что рассказал про «Голландца» Рожкову, который разнес это по всему теплоходу. Он отмалчивался, огрызался, говорил, что пошутил и хотел только попугать Рожкова, и никакого «Голландца» на самом деле не видел, но ничего не помогало. Его упорно и серьезно просили еще и еще раз повторить историю встречи с призрачным фрегатом. Теперь уже трудно было доказать, что он шутил и хотел посмеяться над ребятами.

А когда, спустя 12 часов, в порт пришел четырехмачтовый барк[2] «Сидней», сильно потрепанный штормом, пришел мотором и ошвартовался под кормой у «Аджаристана», Валерий совсем сник. Он узнал в паруснике «страшное» видение прошлой ночи.

— Вот он твой «Голландец», под кормой. Видишь, и название твое. А вон и Вандердекен идет. Не за тобой ли? — насмешливо сказал Рожков, показывая на спускающегося с палубы парусника коренастого краснолицего человека в капитанском мундире.

Гончаренко сконфуженно молчал.

Через несколько дней «Аджаристан» вышел в обратный рейс. Снова Валерий стоял вахту со старпомом. Океан был в хорошем настроении. Легкий попутный ветерок гнал прозрачные зеленые волны и белые, похожие на ватные комья, облачка. Ярко и жарко светило солнце, но духоты не чувствовалось.

Александр Яковлевич в легкой рубашке с непокрытой головой прохаживался по мостику, тихонько напевая свою любимую песню «Летят перелетные птицы…» и улыбался неизвестно чему. Впрочем, известно: теплоход шел к берегам Родины, домой, шел в Ленинград. А там у Александра Яковлевича… Да что говорить, не у него одного, у всех настроение было отличное.

И хотя после той злосчастной встречи с парусником за Валерием укрепилось прозвище «Летучий Голландец» и товарищи продолжали насмехаться над ним, он тоже был всем доволен, а особенно тем, что вел судно, «как по ниточке». За кормой далеко тянулась светлая ровная полоса потревоженной винтом воды.

— Александр Яковлевич, разрешите спросить? — сказал Валерий Стрельцову, когда тот остановился у открытого окна рулевой рубки. — Вы эту историю с «Голландцем» читали где-нибудь или сами придумали?

Стрельцов обернулся.

— Как придумал? Это правда, — лицо его было серьезным.

Гончаренко усмехнулся:

— Второй-то раз вы меня не обманете, Александр Яковлевич.

— А я вас и не хочу обманывать. То, что я рассказал вам, действительно случилось со мной, я просто не закончил свой рассказ. Ну, а раз такое недоверие, придется досказать. Дело в том, что недалеко от буфетика «Тарханкут» производилась съемка кинокартины «Летучий Голландец». Погода, как я вам говорил, была отвратительная, холодная. Актер, игравший роль Вандердекена, в перерыве между съемками захотел погреться и прямо в гриме и костюме зашел в «Тарханкут». Я сам долго не мог оправиться от удивления, когда увидел его. Он оказался очень веселым и общительным парнем, и талантливо, не выходя из роли страшного капитана, передал мне сюжет картины, в которой снимался. Вот и всё.

— Да, но у вас в рассказе Вандердекен призраком растаял в открытом окне и оставил на столе старинный золотой гульден, — не без ехидства заметил Гончаренко. — Это как же?

— Это? Уж и пофантазировать никогда не дадут. Экие скептики, — улыбнулся Стрельцов, мечтательно глядя в океан.