Открытое море

ЗЕМЛЯНИКА

На тарелке белой снежной горкой лежали взбитые сливки с земляникой.

Капитан грузового парохода «Кама» Александр Павлович Сорока блаженствовал. Он приехал к жене на дачу на сутки. Стоянка в Ленинграде была короткой. На следующий день «Кама» уходила в море. Александр Павлович очень любил землянику со сливками.

Лучи заходящего солнца заливали комнату румяным золотом. Пахло сосновой хвоей. Нарядная и от этого казавшаяся помолодевшей, Вера Сергеевна сияющими глазами смотрела на мужа. Капитан съел сливки и погладил руку жены:

— Хорошо! Ой, как хорошо. Удивительно приятно после качающейся палубы попасть в родной дом. И эта чудесная земляника… Ты всегда помнишь обо мне, Верочка.

Вера Сергеевна встала, подошла к окну.

— Иди сюда, Саша. Посмотри, как она растет.

Александр Павлович подошел к жене и обнял ее за плечи.

— Ну, показывай.

Под самым окном расположились ровные грядки, густо покрытые зелеными кустиками садовой земляники.

— Видишь, какая красавица? Моя хозяйка каждый год снимает большой урожай и продает на рынке. Это очень выгодно.

Вера Сергеевна просительно заглянула мужу в глаза и тихо сказала:

— Кончал бы ты, Саша, плавать. Сколько лет в разлуке. Ведь не шутка: около тридцати лет в море!

Видимо, разговор был не новый.

Александр Павлович усмехнулся:

— Понимаю. Бросить плавать и разводить землянику? Нет, Верочка, это пока не для меня. Ты же знаешь, как я чувствую себя без моря. Ведь знаешь? — и капитан крепче обнял жену.

Вера Сергеевна грустно кивнула головой.

— Я больше люблю есть землянику, чем разводить ее, — засмеялся Александр Павлович, — положи-ка мне еще немного.

— Когда же мы будем вместе? Так и жизнь пройдет… — печально сказала Вера Сергеевна.

— Будем, Верочка. Будем, когда совсем состаримся. Вот тогда и земляникой займемся.

Солнце зашло, в комнате потемнело, и предметы, стоявшие в углах, приняли расплывчатые формы. Вера Сергеевна и Александр Павлович молча стояли у окна. Каждый думал о своем…

Через три недели «Кама» возвращалась из Англии в Ленинград. Свирепый, ревущий северный ветер врывался с океана в Северное море — маленькое, но бурное, страшное своей крутой зыбью.

Пароход швыряло с борта на борт. Он нелепо накренялся, нырял в пустоту и снова натыкался на огромные черные стены, метался между ними, стараясь найти выход. Крен достигал 35°, и казалось, что пароход, положенный на борт, больше не встанет. Ветер и море в ярости рвали, терзали, заливали соленой водой маленькое судно. Шторм продолжался больше суток. Зловещие белые хребты плясали вокруг парохода. Низкие тучи закрывали всё небо и делали день похожим на вечер.

Александр Павлович не сходил с мостика уже 16 часов. Вахта сменяла вахту, а он, в мокром, стоящем колом дождевике, надетом на теплую куртку, бессменно находился у телеграфа. Глаза слезились, веки опухли от соленой воды и режущего ветра. Замерзли ноги. Но капитан внимательно следил за морем. Когда впереди поднималась водяная гора с белой шапкой гребня, Александр Павлович уменьшал ход. Так было легче идти. Капитану хотелось курить, но на ветру спички гасли, мокрые, закоченевшие пальцы плохо слушались.

Александр Павлович оторвался от крыла, зацепился за планширь и попытался добраться до рулевой рубки. Ветер поднял плащ, схватил и потащил обратно в крыло. Сапоги скользнули по мокрой палубе, и Александр Павлович оказался на старом месте. Наконец капитану удалось открыть дверь. Он с грохотом влетел в рубку и покатился к противоположной стенке, пытаясь схватиться за что-нибудь. Удалось задержаться у стола: он со злостью вцепился пальцами в полку с книгами.

У штурвала, широко расставив ноги, стоял рулевой. По палубе метались тяжелый транспортир, линейка и еще какие-то предметы, которые тщетно пытался поймать третий помощник. Он присел на корточки и выставил вперед руки, в любую минуту готовый схватить подкатившийся к нему предмет, но всякий раз, когда цель была уже близка, судно, поднявшись на очередной волне, сильно накренялось в противоположную сторону; третий помощник терял равновесие, а транспортир ускользал от его рук.

Несколько секунд Александр Павлович смотрел на эту возню, потом недовольно проговорил:

— Не могли укрепить всё заранее. Надо было…

Он не успел закончить свою мысль: судно снова повалило на борт. Капитана оторвало от стола, бросило к двери, и он едва успел ухватиться за ручку, чтобы не оказаться на мостике.

— Ну и ну. Гол в ворота противника, — попытался пошутить третий помощник, но голос его звучал глухо и невесело.

Александр Павлович не ответил. Он осторожно пробирался к дивану, стараясь выбрать подходящий момент.

Удар зыби, невероятный крен, и Александр Павлович, ругаясь, попал в объятия третьего помощника; оба покатились в угол. Рулевой бешено завращал колесо, пытаясь привести судно на курс.

С трудом капитан всё же достигает дивана. Он расклинивается в стенки спиной и ногами, достает измятую пачку папирос и, наконец, жадно закуривает.

На несколько минут в рубке наступает молчание. Слышны только вой ветра и удары зыби в борт. Александр Павлович устало закрыл глаза, и вдруг совершенно непроизвольно перед ним встал теплый летний вечер на даче, совсем явственно он ощутил запах сосен и увидел ровные земляничные грядки… Тишина.

И тут же он вспомнил бесчисленные штормы, пережитые им, страшное напряжение, бессонные ночи, когда мрак мешался с белой водяной пылью, страх за судно, людей и самого себя и тяжесть ответственности, возложенной на его капитанские плечи.

Вспомнил Александр Павлович матроса Титова, смытого волной в Бискайском заливе. Ничего нельзя было сделать для его спасения. Но никогда не забудет он глаз жены Титова, с молчаливым укором смотревших на него. Ведь он — капитан, он должен был спасти ее мужа!

О, у него было что вспомнить!

Невероятная усталость охватила его, и ему хотелось лишь одного — спокойствия.

Неожиданно Александр Павлович громко сказал:

— К чёрту! В последний рейс иду. Тридцать лет отдано морю. Хватит. Буду землянику разводить.

— Что будете разводить? — не понял третий помощник.

— Землянику. Садовую. Поняли?

— Понятно. Это, конечно, лучше, чем в таком аду находиться, — согласился помощник.

— Придем в Ленинград, подам рапорт начальнику пароходства. Попрошусь на береговую работу. Всё! Хватит!

Капитан крепко вжимает окурок в пепельницу, как бы ставя точку под принятым решением.

Он выползает на мостик и становится к телеграфу. Снова глаза наполняются солеными брызгами, ветер режет лицо, сапоги скользят по мокрой палубе. Но Александру Павловичу уже легче. Последний рейс! Приведет судно в Ленинград, и всё. Впереди уютная дача, сад, сосны и земляника. Недолго еще осталось.

К утру шторм стал успокаиваться. Зыбь была еще большая, но небо посветлело, солнце начинало пробивать тучи. Ветер ослабел. Качка уменьшилась. Стрелка барометра медленно поползла вверх. По всему было видно, что «погода» идет на убыль.

Капитан передал командование старшему помощнику, спустился в каюту, стянул с себя мокрый плащ и сел к столу. Он вытащил из ящика лист бумаги и твердым, круглым почерком написал:

«Начальнику N-ского пароходства т. Рахтанову В. Н.

от капитана п/х «Кама» Сороки А. П.

РАПОРТ

В связи с ухудшением состояния здоровья и долголетней службой на флоте, прошу освободить меня от должности капитана п/х «Кама» и перевести на береговую работу.

Сорока».

Он удовлетворенно приложил пресспапье и сунул листок в ящик стола. Потом с наслаждением потянулся и, как был в сапогах, улегся на широкий диван. От сильной усталости мысли путались в голове, но одна выделялась отчетливо — последний рейс! И от нее становилось легко и приятно. Через минуту капитан уже спал.

Александр Павлович проснулся от яркого солнца, бившего через иллюминатор прямо в глаза. Он поднялся с дивана, посмотрел на свои сапоги и неодобрительно покачал головой. Как большинство моряков, капитан был аккуратен. Он распахнул иллюминатор, и морской ветерок весело ворвался в каюту, заполоскал шелковой занавеской и сдунул пепел с письменного стола. Александр Павлович открыл дверь на палубу и увидел море. Море ласковое, как будто извиняющееся за причиненные беспокойства, ставшее за тридцать лет таким родным и знакомым.

Оно сейчас почти совсем гладкое, залитое солнцем, переливалось множеством зеленоватых оттенков.

— Ну что, успокоилось? Давно пора, — ворчливо, как человеку, сказал Александр Павлович.

Он вздохнул полной грудью. Шторм остался позади.

Александр Павлович начал убирать стол, на котором царил беспорядок после вчерашней качки. Кладя в ящик какие-то бумаги, он увидел написанный вчера рапорт. Александр Павлович взял его в руки, подержал, посмотрел в открытую дверь на море, улыбнулся и разорвал.

«Нет, рано мне землянику разводить, еще поплаваем», — подумал капитан и принялся за уборку стола.