Застывшие ломкие листья шуршали на тротуарах, у соседского сорванца язык примерз к железному почтовому ящику. Ближе к вечеру, разумеется, повалил снег. Осень кончилась. И это означало, что впереди — еще проблемы, с углем и с грядущим Рождеством. Однако Роджер Хелси, стоявший на крыльце своего дома, пробормотал, глядя на мертвенно-темное небо (таким оно бывает на захолустных окраинах), что ему сейчас не до фокусов погоды. Затем он торопливо юркнул внутрь, и все проблемы остались снаружи, в холодных сумерках.
В холле было темно, но сверху доносились голоса жены, няни и сына, так хорошо знакомые бесконечные выкрики, чаще всего эти: «Нельзя!», «Осторожнее, Макси!» и «Ой, он же идет!». Выкрики перемежались страшными угрозами, тихим постукиваньем об пол и храбрым топотом маленьких ножек. Роджер включил свет в холле, прошел в гостиную и там включил лампу с красным шелковым абажуром. Пухлый портфель он швырнул на стол и несколько минут сидел неподвижно, прикрыв рукой очень молодое и очень серьезное лицо, так чтобы свет не попадал в глаза. Затем раскурил сигарету, тут же погасил, раздавив ее в пепельнице, и, подойдя к лестнице, позвал:
— Гретхен!
— Здравствуй, дорогой! — Ее голос звенел от смеха. — Иди скорее сюда, ты только на него посмотри!
Роджер шепотом чертыхнулся.
— Некогда мне сейчас на него смотреть, — громко объяснил он. — Ты там долго еще?
Последовало загадочное молчание, потом несколько «Нельзя!» и «Осторожнее, Макси!», которые, безусловно, должны были предотвратить какую-то катастрофу.
— Долго ты там? — повторил Роджер, уже с некоторой досадой.
— Нет-нет, я сейчас.
— Сейчас — это когда?! — сорвался он.
Изо дня в день в этот самый час Роджер мучительно пытался настроить свой голос на нужный тон: настырный «деловой» сменить на мягко-небрежный, приличествующий образцовому уютному гнездышку. Но сегодня Роджеру не удалось укротить свое раздражение. И когда Гретхен наконец примчалась на его зов вниз, перепрыгивая разом через три ступени и изумленно выкрикивая: «Что случилось?» — Роджер уже испытывал легкую досаду.
Они замерли в поцелуе, длившемся довольно долго. Как это ни странно, три года совместной жизни почти не охладили их чувств. Конечно, иногда они ненавидели друг друга, причем с неистовостью, на которую способны только молодые пары, — а все оттого, что Роджер и сейчас почти до болезненности остро воспринимал красоту своей жены.
— Пойдем, — властно позвал он. — Мне нужно с тобой поговорить.
Его жена, с очень выразительным — совсем как у французской тряпичной куклы — лицом, с румянцем во всю щеку и с темно-рыжими тициановскими волосами, вошла следом за ним в гостиную.
— Послушай, Гретхен, — он присел на край дивана, — начиная с сегодняшнего вечера я собираюсь… В чем дело?
— Ни в чем. Просто ищу сигарету. Продолжай.
Она на цыпочках, чуть запыхавшись, снова подошла к дивану и уселась на другой краешек.
— Гретхен… — Он снова запнулся, потому что Гретхен протянула ему руку — ладонью вверх. — Ну, что еще? — уже довольно свирепо спросил он.
— Спички.
— Что-что?
Роджер изнемогал от нетерпения, и ее просьба показалась ему абсолютно неуместной, однако он машинально полез в карман за спичками.
— Спасибо, — прошептала она. — Я не хотела тебя перебивать. Продолжай.
— Грет…
Ч-чирк! Спичка вспыхнула. Супруги обменялись пристальными взглядами.
На этот раз только ее огромные оленьи глаза молили о прощении, и Роджер расхохотался. В конце концов, Гретхен всего лишь закурила сигарету; но когда он бывал в таком настроении, любое ее «постороннее» действие буквально его бесило.
— Когда ты наконец соизволишь меня выслушать, — сердито пробурчал он, — думаю, тебе интересно будет обсудить со мной подробности жизни в работном доме.
— В работном доме? — Глаза ее округлились от испуга, и теперь она сидела тихо, как мышка.
— Это я так, чтобы ты прекратила отвлекаться. Тут такая штука. Прямо с сегодняшнего вечера я начинаю одно дело, и ближайшие шесть недель, возможно, станут самыми важными в моей жизни. От этих шести недель будет зависеть, застрянем ли мы здесь навсегда, в этом гнусном домишке и в этом гнусном городишке.
Тревога в черных очах Гретхен тут же сменилась скукой. Она была уроженкой Юга, и от любых разговоров на тему «как достичь вершин благополучия» у нее всегда начиналась головная боль.
— Полгода назад я уволился из нью-йоркской фирмы, выпускающей литографии, — сообщил Роджер, — и стал заниматься рекламой, сам по себе.
— Да знаю я, — обиженно перебила его Гретхен, — и теперь вместо твердых шестисот долларов в месяц мы имеем пятьсот, причем далеко не гарантированных.
— Гретхен, — проникновенно произнес Роджер, — ты только поверь в меня, ты хорошенько постарайся, и всего через полтора месяца мы станем богачами. Есть шанс заполучить чек на кругленькую сумму, такими деньгами мало кто может похвастаться. — Он немного помолчал. — Но все эти полтора месяца мы с тобой — ни шагу из дома, и к нам тоже никто не должен приходить. Каждый вечер я буду прихватывать работу домой, все жалюзи будут опущены, а если кто-нибудь позвонит в дверь — молчок, нас нету.
Он беспечно улыбнулся, как будто предлагал поиграть в новую увлекательную игру. Но Гретхен молчала, отчего улыбка его тут же исчезла, а взгляд стал неуверенным.
— Ну что ты такой кислый? — произнесла она наконец. — Ты что же, надеялся, что я начну скакать от радости и распевать песни? Ты же и так завален работой. И если взвалишь на себя что-то еще, то все закончится нервным срывом. Я читала об одном слу…
— Обо мне не волнуйся, — перебил ее он, — я выдержу. Но тебе придется все это время торчать дома — ты же умрешь от скуки.
— Ничего, поторчу, — произнесла она, однако без всякого энтузиазма, — но только не сегодня.
— А что такое у нас сегодня?
— Джордж Томпкинс пригласил нас на ужин.
— И ты пообещала, что поедем?
— Естественно, — нетерпеливо сказала она. — Почему бы не поехать? Ты же сам говоришь, что у нас тут все ужасно, вот я и подумала, что для разнообразия ты захочешь побыть в более приятном месте.
— Когда я попадаю в более приятное место, мне хочется остаться там навсегда, — мрачно произнес он.
— Ну так что, мы можем поехать?
— Наверное, придется, раз уж ты обещала.
На этом разговор был окончен, что Джорджа скорее раздосадовало. Гретхен резво вскочила и, чмокнув мужа в щеку, помчалась на кухню зажигать колонку, чтобы согреть воды для ванной. Вздохнув, Джордж старательно задвинул свой портфель за книжный шкаф, — хотя там были всего лишь эскизы и наметки рекламных картинок, Роджеру казалось, что гипотетический вор будет искать именно их. Затем он с отсутствующим видом поднялся наверх, заглянул в детскую, где его, как обычно, порадовали слюнявым младенческим поцелуем, после чего отправился надевать вечерний костюм.
Машины у них не было, поэтому Джордж Томпкинс в половине седьмого сам за ними заехал. Томпкинс был преуспевающим художником по интерьерам, коренастым здоровяком с холеными усами, источавшим крепкий аромат жасмина. Они с Роджером когда-то жили в одной комнате — во время учебы в нью-йоркском интернате, но в последние пять лет виделись довольно редко.
— Нам нужно чаще встречаться, — сказал он Роджеру. — Ты слишком редко выбираешься из дома, старичок. Коктейль?
— Нет, спасибо.
— Ты серьезно? Ну что ж, тогда, может, твоя очаровательная жена… ты не против, Гретхен?
— Как же я люблю этот дом! — воскликнула она, принимая из его рук бокал и с восхищением разглядывая модели кораблей, бутылки из-под «колониального» виски и прочие débris[59] моды 1925 года.
— Мне самому нравится, — довольным голосом заметил Томпкинс. — Старался, хотел себя порадовать, и ведь удалось.
Роджер с кислой миной пытливо разглядывал простенькую неуютную гостиную, гораздо больше смахивавшую на кухню.
— Роджер, ты сегодня какой-то мрачный, — сказал Томпкинс. — Тяпни коктейля и расслабься, радуйся жизни.
— Один можно, — подбодрила мужа Гретхен.
— А? — Роджер, видимо только сейчас их услышавший, обернулся. — Нет, нет, спасибо. Мне сегодня еще работать.
— Работать? — Томпкинс улыбнулся. — Послушай, Роджер, так ты себя загонишь. Пора уже немного упорядочить свою жизнь. Принцип такой: поработал — немножко отдохни. Почему бы нет, старина?
— Я тоже говорила ему об этом, — сказала Гретхен.
— Знаешь, каков распорядок дня среднестатистического бизнесмена? — спросил Томпкинс, когда они отправились в столовую. — Утром — кофе, восемь часов он корпит над бумажками, делая короткий перерыв, чтобы проглотить второй завтрак, а вечером отправляется домой с расстроенным желудком и дурным настроением и устраивает жене веселенький вечер.
Роджер лишь хохотнул в ответ и с прохладцей заметил:
— Ты слишком часто ходишь в кино.
— Я? — Томпкинс посмотрел на приятеля с нескрываемым раздражением. — Какое еще кино? Не припомню, чтобы я вообще хоть раз был в кинотеатре. По-моему, кино — это сплошная глупость и пакость. Мои представления о жизни опираются только на личные наблюдения. Мое кредо — правильный режим.
— И что же это за режим? — поинтересовался Роджер.
— Ну, — его приятель чуть помялся, — наверное, чтобы нагляднее объяснить, мне проще всего рассказать про мой собственный распорядок дня. Или это будет слишком нескромно с моей стороны?
— Ну что ты! — Гретхен смотрела на Томпкинса с неподдельным интересом. — Я с удовольствием послушаю.
— Итак. Утром, сразу после подъема, — легкая зарядка. Кстати, в одной из комнат я устроил спортзал — там я отрабатываю удар на боксерской груше или на воображаемом противнике, после штанга — это примерно час. И наконец — холодная ванна. Классная вещь! Ты принимаешь холодную ванну? Каждый день?
— Нет, — честно признался Роджер. — Я принимаю ванну раза три-четыре в неделю. Горячую.
Возникло зловещее молчание. Томпкинс и Гретхен выразительно переглянулись, будто услышали нечто непристойное.
— Ну и что тут такого? — не выдержал Роджер, с затаенной злобой посмотрев на приятеля, потом на жену. — А то ты не знаешь, что я не каждый день валяюсь в ванной, — у меня нет на это времени!
Томпкинс испустил очень тяжкий и очень долгий вздох.
— Приняв ванну, — продолжил он, из милосердия окутав пеленой молчания варварские привычки друга, — я завтракаю и еду в свой нью-йоркский офис, там я тружусь до четырех. И ни минутой больше. Летом сразу же мчусь на площадку для гольфа, где меня ждут мячи и девять лунок. Зимой играю в сквош у себя в клубе. Потом партия бриджа — азартная все-таки штука! — примерно до ужина. Ужин обычно так или иначе связан с бизнесом, но, так сказать, с приятной его стороной. Например, совсем недавно я закончил отделку дома одного клиента, так он хочет, чтобы я непременно был у него, так сказать, под рукой на первой же вечеринке. Надо будет посмотреть, достаточно ли мягкое освещение, ну и прочие мелочи. А могу просто посидеть дома с томиком стихов, один. В любом случае я каждый вечер позволяю себе немного расслабиться.
— Как это, наверное, чудесно, — с жаром произнесла Гретхен. — Мне бы хотелось, чтобы и мы так жили.
Томпкинс стремительно к ней наклонился, нависнув над столом.
— Все в ваших руках, — сказал он убежденно. — Почему бы нет? Послушай меня, если Роджер каждый день будет махать клюшкой, загоняя мяч в девять лунок, это будет чудесно. Скоро он не узнает сам себя. Работа пойдет гораздо лучше, он будет меньше уставать, меньше нервничать. Так в чем же дело?
Он прервал свой монолог. Роджер демонстративно зевнул.
— Роджер! — сердито крикнула Гретхен. — Нельзя же быть таким невоспитанным. Если бы ты послушался Джорджа, то и зарабатывал бы больше. — Она с оскорбленным видом снова повернулась к Томпкинсу. — Наша последняя новость: он собирается работать по вечерам, полтора месяца без передыху. Говорит, что опустит все жалюзи и что мы будем торчать дома, как отшельники в пещере. Весь этот год он проделывал этот фокус каждое воскресенье, а теперь будет так развлекаться целых шесть недель, каждый божий день. Из вечера в вечер.
Томпкинс сокрушенно покачал головой.
— К концу этого срока, — тоном провидца изрек он, — ему потребуется медицинская помощь. Позволь мне тебя просветить: во всех нью-йоркских частных клиниках полно таких же упрямцев, как ты. Нервная система — вещь тонкая, совсем немного ее перетрудишь и — бац! — что-нибудь сломаешь. Сэкономишь четыре лишних дня для своей ненаглядной работы, а потом тебя на год с лишним упрячут в больницу. — Он умолк и с улыбкой обернулся к Гретхен. — Я уж не говорю о том, что ждет тебя, — теперь уже ласково продолжил он. — По-моему, именно на плечи жены ложится все бремя этих безумных нагрузок. Она страдает даже больше своего мужа.
— Да я не против, — великодушно заверила Гретхен.
— Она-то как раз против, — мрачно уточнил Роджер, — и еще как против. Ведь эта глупышка не видит ничего дальше своего носа, она думает, что пройдет целая вечность, прежде чем я получу признание и она сможет наконец накупить себе разных обновок. Но тут уж ничего не поделаешь. К сожалению, это любимый их трюк, женщин, я хочу сказать, — сесть в сторонке, будто их твои проблемы вообще не касаются, а ты крутись как хочешь.
— Твои представления о женщинах устарели лет на двадцать, — соболезнующим голосом произнес Томпкинс. — Женщины больше не желают просто сидеть в сторонке и чего-то там ждать.
— Ну тогда и выходили бы за сорокалетних, — упрямо гнул свое Роджер. — А если уж вышла по любви за молодого парня, заранее будь готова к некоторым — отнюдь не катастрофическим — жертвам, пока муж не добьется приличного положения.
— Давай не будем об этом, — не выдержала Гретхен. — Роджер, я тебя умоляю, не нужно портить хотя бы сегодняшний вечер.
В одиннадцать Томпкинс подвез их прямо к дому, но они не стали сразу заходить, а какое-то время любовались зимней луной. С неба сыпал мелкий пушистый снежок. Роджер, набрав полную грудь воздуха, порывисто обнял Гретхен за плечи.
— Я могу зарабатывать гораздо больше, чем он, — медленно произнес он, тщательно выговаривая каждое слово. — И я буду зарабатывать больше, всего через сорок дней.
— Сорок дней, — она вздохнула. — Кажется, что это ужасно долго, когда знаешь, что все вокруг будут радоваться жизни и веселиться. Если бы можно было на сорок дней заснуть.
— А это неплохая мысль, душа моя. Приляжешь вздремнуть, а когда проснешься, все уже позади, все замечательно. Это будет для тебя сюрпризом.
Чуть помявшись, она задумчиво спросила:
— Как ты считаешь, Джордж просто так пригласил меня покататься с ним в воскресенье на лошадях?
Роджер помрачнел:
— Не знаю. Может, и не просто так, но, видит Бог, я очень надеюсь, что он не имел в виду ничего другого. — Он помолчал. — Вообще-то, сегодня он меня почти разозлил своими дурацкими сказками насчет холодных ванн.
Обняв друг друга за талию, они побрели к крыльцу.
— Готов поспорить, что не принимает он никаких холодных ванн, — продолжал рассуждать Роджер, — ни каждое утро, ни трижды в неделю. — Нащупав в кармане ключ, он со снайперской точностью сунул его в замочную скважину, потом с несколько вызывающей решительностью повернул. — Готов поспорить, что он вообще по месяцу не моется.
После двух недель поистине каторжного труда Роджер Хелси уже почти не мог различить, когда заканчивается один день и начинается другой, они словно сливались воедино — по два, по три, а то и по четыре дня разом. С восьми до половины шестого Роджер торчал у себя в офисе. Потом ехал на городской электричке домой — на это уходило полчаса, в течение которого он делал наброски на использованных конвертах — при тускло-желтом свете вагонных ламп. В семь тридцать он вываливал свои мелки, листы белого картона и ножницы на стол в гостиной, и работа продолжалась под тихий аккомпанемент ворчания, чертыханья и тяжких вздохов. Гретхен в это время лежала на диване с книгой, жалюзи были опущены, а снаружи время от времени раздавалось треньканье дверного звонка. Обычно в двенадцать Роджера начинали, приводя веские доводы, гнать в спальню. Он говорил, что да-да, она права, ему нужно только закончить, но пока он добивал один вариант, воображение подсовывало еще дюжину новых идей, и когда он наконец поднимался на цыпочках в их спальню, то слышал размеренное глубокое дыхание — Гретхен спала.
Случалось, Роджер чуть ли не в три часа ночи гасил последнюю сигарету о донышко переполненной пепельницы, раздеваться приходилось в кромешной темноте. Изнемогая от усталости, он тем не менее радовался, что очередной сумасшедший день позади.
Нагрянуло Рождество, нагрянуло и пронеслось, но Роджер даже как-то этого не заметил. И вспомнил о нем уже после, и то потому, что к этому дню завершил кое-какие рекламные плакаты для витрин обувной коллекции Гаррода. Это была одна из восьми крупных сумм, на которые Роджер рассчитывал в январе; если удастся заполучить хоть четыре, то ему обеспечены годовые заказы на четверть миллиона долларов.
Однако та часть жизни, которая была за пределами бизнеса, все больше походила на обрывки хаотичных снов. Он уже точно знал, что целых два холодных декабрьских дня Гретхен провела с Томпкинсом: они катались на лошадях, еще он как-то возил ее на своей машине в загородный клуб — покататься с горок на лыжах. Однажды утром на стене спальни появился портрет Томпкинса в дорогой рамке. Однажды вечером Роджер уже настолько перепугался, что не хотел отпускать ее с ним в театр.
Между тем труды Роджера были почти завершены. Каждый день из типографии приходили оттиски его работ, и вот уже семь из них были убраны в папки, снабжены ярлычками и теперь лежали в сейфе. Он знал, как они хороши. Только за деньги такое не купишь, работы эти были сделаны еще и с любовью, с гораздо большей любовью, чем это осознавал сам Роджер.
Будто увядший лист, с календаря был сорван декабрьский листок. Минувшая неделя вымотала Роджера до предела, пришлось отказаться от кофе, от него сердце едва не выскакивало из груди. Если бы можно было передохнуть денька четыре… ну хотя бы три…
В четверг, примерно в середине дня, в Нью-Йорк должен был приехать Х. Дж. Гаррод. В среду вечером Роджер, придя домой в семь часов, увидел, что Гретхен внимательно изучает декабрьские счета и что глаза у нее какие-то странные.
— Что случилось?
Она мотнула головой в сторону вороха счетов. Просмотрев их, Роджер нахмурил лоб:
— Черт!
— Я не нарочно, — вдруг выпалила Гретхен. — Они просто кошмарные…
— В конце концов, я женился на тебе не для того, чтобы превратить в образцовую домохозяйку. Я что-нибудь придумаю, выкрутимся. Не забивай свою головку этими дурацкими счетами.
— Ты разговариваешь со мной, как с ребенком, — холодно заметила она.
— Приходится, — буркнул он, внезапно разозлившись.
— В конце концов, я тебе не какой-то bric-a-brac, который можно засунуть в кладовку и забыть про него.
Он бросился перед ней на колени и сжал ее руки.
— Послушай, Гретхен! — голос его дрогнул. — Ради бога, не заводись! У нас накопилось много обид и претензий друг к другу, и если мы сейчас разругаемся, это будет ужасно. Я люблю тебя, Гретхен. Скажи, что ты меня любишь, — скорее!
— Ты же знаешь, что я тебя люблю.
Ссора была предотвращена, но за ужином они держались довольно скованно. Напряжение достигло апогея позже, когда Роджер стал раскладывать на столе свои бумаги.
— Ну, Роджер, — голос у нее был негодующий, — я думала, тебе сегодня не обязательно работать.
— Я и не собирался, но понял, что нужно кое-что подправить.
— А я пригласила Джорджа Томпкинса.
— О-о черт! — вырвалось у него. — Прости, дорогая, но тебе придется позвонить ему и сказать, чтобы не приезжал.
— Он уже едет, прямо с работы. Появится с минуты на минуту.
Роджер застонал. Он решил было отправить их вдвоем в кино, но слова замерли у него на губах. Нет, никаких кино, она нужна ему, чтобы он в любую минуту мог поднять голову и убедиться, что она тут, рядом с ним.
Джордж Томпкинс прибыл в восемь часов.
— Ага! — обличительно завопил он, вбегая в комнату. — Ты по-прежнему в своем репертуаре.
Роджер холодно подтвердил, что так оно и есть.
— Лучше бы тебе остановиться — пока не поздно. — Он с блаженным вздохом уселся и зажег сигарету. — Прислушайся к советам друга, который изучил эту проблему досконально. Наш организм способен выдержать очень многое, но в один прекрасный момент вдруг — бац!
— Если вы не против, — Роджер старался говорить с предельной вежливостью, — я поднимусь наверх, чтобы доделать работу.
— Это как тебе угодно, Роджер. — Джордж небрежно взмахнул рукой. — Я не обижусь. Я друг семьи и приехал повидаться не только с хозяином, но и с хозяйкой. — Он лукаво улыбнулся. — Но знаешь, старик, на твоем месте я бы спрятал все эти бумажки и хорошенько выспался.
Разложив на кровати эскизы, Роджер обнаружил, что сквозь тонкую дверь спальни пробиваются снизу их голоса, какие-то шорохи, легкий грохот передвигаемых стульев. Интересно, о чем они там болтают? Чем больше он старался сосредоточиться на работе, тем сильнее его одолевало любопытство, он даже несколько раз вскакивал и нервно прохаживался по комнате.
По ходу дела выяснилось, что кровать для рисования совершенно не приспособлена. Лист бумаги, который он выложил на прикроватный столик, постоянно норовил соскользнуть, и грифель карандаша протыкал его, как гвоздь. Этим вечером у Роджера все шло вкривь и вкось. Нарисованные буквы и цифры расплывались перед глазами, да к тому же по нервам били незатихающие приглушенные голоса…
В десять часов Роджера внезапно осенило, что за час с лишним практически ничего не сделано, тогда, с яростным рыком запихнув все черновики в портфель, он взял и спустился в гостиную. Когда он вошел, они сидели на диване, рядышком.
— О-о, привет! — воскликнула Гретхен (совсем некстати, отметил Роджер). — А мы как раз говорили о тебе.
— Я бесконечно тронут, — ехидно отозвался он. — Ну и какая именно часть моего организма потребовала хирургического вмешательства?
— Речь шла об общем состоянии здоровья, — бодро пояснил Томпкинс.
— На здоровье я не жалуюсь, — буркнул в ответ Роджер.
— Вот вам типичный взгляд эгоиста! — завопил Томпкинс. — Ты думаешь только о себе, старина. А тебе не кажется, что Гретхен имеет право на собственное мнение? Я понимаю, ты бы трудился над гениальным сонетом или писал портрет Мадонны, да мало ли чей, — он мельком глянул на тициановские волосы Гретхен, — я бы сказал: дерзай, дружище. Но тут же совсем другое. Ты изводишь себя дурацкой рекламой ради того, чтобы у фирмы Ноубальда лучше распродавался тоник для волос. Да если завтра все тоники и шампуни вылить в море, мир нисколько не обеднеет!
— Минуточку, — сердито выпалил Роджер, — зачем же ты так? Я отнюдь не обольщаюсь относительно ценности моей работы — она ничуть не лучше той ерунды, которой занимаешься ты. Но для нас с Гретхен этот заказ чрезвычайно важен.
— Так, значит, ты считаешь, что я занимаюсь всякой ерундой? — переспросил Томпкинс, не веря собственным ушам.
— Ну почему же… Раз ты способен осчастливить какого-нибудь производителя штанов, который не знает, куда девать деньги.
Томпкинс и Гретхен переглянулись.
— Надо же! — ехидно воскликнул Томпкинс. — А я и не знал, что, оказывается, все эти годы потратил неизвестно на что.
— Ты вообще бездельник, — не церемонясь, заявил Роджер.
— Это я-то бездельник?! — заорал Томпкинс. — Потому что умею разумно планировать свою жизнь и выкраивать время для развлечений, да? Потому что я умею не только хорошо работать, но и хорошо отдыхать? И не хочу становиться занудой, погрязшим в своих делах, которому плевать на все остальное? Тебя это не устраивает?
Теперь уже оба разозлились не на шутку, и разговор шел на повышенных тонах, хотя Томпкинс все еще пытался сохранить улыбку.
— Меня не устраивает только одно, — угрюмо продолжал Роджер, — что в последние полтора месяца ты, судя по всему, ищешь развлечений исключительно в этом доме.
— Роджер! — воскликнула Гретхен. — Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что сказал.
— Ты сегодня просто не в духе. — Томпкинс с несколько наигранным спокойствием зажег сигарету. — Из-за этой своей бесконечной работы ты стал слишком нервным, вот и порешь всякую чушь. Похоже, ты уже на грани срыва, и учти, что…
— Убирайся отсюда! — прорычал Роджер. — Сию минуту убирайся… иначе я сам вышвырну тебя вон!
Томпкинс как ошпаренный вскочил на ноги.
— Ты… ты вышвырнешь меня? — ошеломленно переспросил он.
Они недвусмысленно стали приближаться друг к другу, но Гретхен успела преградить им путь, потом схватила Томпкинса за руку и потащила его к двери.
— Он, конечно, полный идиот, Джордж, но тебе лучше уйти! — прокричала она из холла, куда выскочила за шляпой Томпкинса.
— Он меня оскорбил! — в ответ прокричал Томпкинс. — Он хотел меня вышвырнуть!
— Не обращай внимания, Джордж, — жалобно попросила Гретхен. — Он сам не знает, что говорит. Пожалуйста, уезжай! Увидимся завтра утром, в десять.
Она отворила дверь.
— Ты не увидишься с ним завтра утром, — жестко произнес Роджер. — Он больше никогда не придет в этот дом.
Томпкинс посмотрел на Гретхен.
— Это его дом, — констатировал он. — Видимо, нам лучше встречаться у меня.
Сказав это, он вышел, а Гретхен с силой захлопнула дверь. Ее глаза были полны слез — от негодования.
— Посмотри, что ты наделал! — всхлипывая, выкрикнула она. — Единственный мой друг, единственный человек, относившийся ко мне с уважением и симпатией… и такого человека оскорбил мой собственный муж в моем собственном доме!
Она бросилась на диван и, уткнувшись лицом в подушки, горько разрыдалась.
— Он сам виноват, сам напросился, — продолжал безумствовать Роджер. — Я долго терпел, но, в конце концов, существуют определенные границы. Я не хочу, чтобы ты и дальше куда-то с ним ходила.
— А я буду, буду! — истерично завопила Гретхен. — Потому что мне нравится везде с ним ходить! Я буду ходить с ним туда, куда захочу! Думаешь, это очень весело торчать тут с тобой?
— Гретхен, — ледяным голосом произнес он, — вставай. Сейчас же надень пальто и шляпу и уходи. И больше никогда сюда не возвращайся!
Гретхен притихла, губы у нее слегка приоткрылись.
— Но я не хочу уходить, — потерянно пробормотала она.
— Не хочешь, тогда веди себя по-человечески. — И он уже мягко добавил: — Ты же собиралась проспать все эти сорок дней.
— О да! — с горечью воскликнула она. — Но одно дело сказать… Я устала от этого сонного существования. — Она поднялась с дивана и решительно посмотрела ему в глаза. — Мне этого мало. И завтра я собираюсь покататься верхом — с Джорджем Томпкинсом.
— Никаких Томпкинсов. Видимо, придется увезти тебя в Нью-Йорк. Будешь сидеть в моем кабинете и ждать, пока я все закончу.
В глазах Гретхен сверкнула ярость.
— Я ненавижу тебя, — процедила она сквозь зубы. — Как бы я хотела разорвать все твои рисунки на мелкие кусочки и швырнуть их в камин. Кстати, завтра вечером меня, возможно, не будет дома. Я специально тебя предупредила, чтобы ты хоть немного поволновался.
Она встала с дивана, подошла к зеркалу и начала тщательно изучать свое покрасневшее, распухшее от слез лицо. Потом помчалась наверх, и Роджер услышал грохот захлопнувшейся двери в их спальне.
Он почти машинально разложил на столе свои рисунки. Все эти яркие цветовые пятна и грациозные силуэты женских фигурок (для одной из них, между прочим, позировала Гретхен), все эти красотки, держащие кружки с имбирным элем или демонстрирующие шелковые чулки, навевали дрему, Роджер впал в странное забытье. Его мелок неутомимо порхал над картинками: то нужно было сдвинуть несколько букв на полдюйма вправо, то среди дюжины оттенков синего найти более мягкий, то вообще удалить слово, делавшее надпись слишком вялой и громоздкой. Через полчаса он окончательно втянулся в работу; в гостиной стояла сонная тишина, лишь легкое поскрипыванье мелка нарушало ее.
Когда он посмотрел на часы, они показывали уже четверть четвертого. Снаружи завывал ветер, он неистово бился об углы дома, звук был настолько пугающе громким, что казалось, будто это разгулялся какой-то великан. Роджер перестал рисовать и прислушался. Усталости он не чувствовал, но ему казалось, что вся его голова покрыта выпуклыми венами. Как на плакатах, которые висят в кабинетах у врачей: человеческое тело без кожи, только мышцы и сосуды. Роджер ощупал голову обеими руками. Ну и ну! Сосуды на висках так набухли, что вот-вот лопнут — как раз в том месте, где застарелый шрам.
Роджеру вдруг стало страшно. Сотни наставлений и предупреждений разом всплыли в памяти. Многие действительно не выдерживали подобных нагрузок, его мозг и тело тоже, видимо, уже в критическом состоянии, того и гляди что-то случится. Впервые в жизни он поймал себя на том, что завидует Джорджу Томпкинсу, у которого железные нервы и всегда цветущий вид. Он стремительно вскочил и принялся мерить шагами комнату.
— В постель, скорей в постель, — шепотом приказал он себе. — Иначе я сойду с ума.
Потерев ладонью глаза, он снова уселся за стол — все сложить, но пальцы так сильно дрожали, что ему с трудом удалось взять планшетку. За окном резко качнулась ветка, от неожиданности Роджер испугался и громко вскрикнул.
— Стоп-стоп-стоп! — тикали часы. — Стоп-стоп-стоп!
— Но я не могу, — вслух произнес он. — Я не могу позволить себе остановиться.
Ш-ш-ш-ш… Кто это там у двери? Неужели волк? Роджер явственно слышал скрежет острых когтей о деревянную, покрытую лаком поверхность. Резко вскочив, он помчался к входной двери, рывком ее распахнул… и тут же отпрянул с истошным воплем. На крыльце стоял огромный волчище, тут же уставившийся на него своими злобными, налитыми кровью глазами. Роджер почувствовал, как волосы у него на голове встали дыбом… Между тем зверь издал тихое рычанье и растворился во мраке. И только тогда Роджер сообразил, что это пес из полицейского участка, через дорогу от них. Роджер беззвучно рассмеялся.
Он все-таки заставил себя добрести до кухни и взять там будильник. Вернувшись в гостиную, поставил будильник на семь часов, потом улегся на диван, накрывшись своим пальто. Заснул он сразу, глубоким, тяжелым сном без сновидений.
Когда Роджер открыл глаза, он увидел, что лампу оставил включенной, но теперь ее свет был совсем слабым, приглушенный по-зимнему серым светом утра, наполнявшим комнату. Встав с дивана, Роджер первым делом внимательно посмотрел на свои руки и с облегчением отметил, что они больше не дрожат. И вообще он гораздо лучше себя чувствовал. Затем стал в деталях вспоминать вчерашний вечер, и лоб его привычно перерезали три морщины. Работа так и осталась незавершенной, ему нужны были еще сутки. Гретхен должна еще день потерпеть «сонное существование», независимо от того, хочет она того или нет.
В мозгу Роджера вдруг вспыхнула одна идея, — примерно таким же образом обычно возникали его лучшие находки. Через несколько минут он уже спешил по утреннему холоду к аптеке Кинсли.
— Мистер Кинсли, вы уже здесь?
Из рецептурного отдела высунулась голова аптекаря.
— Я могу побеседовать с вами лично?
В половине восьмого Роджер уже входил в свою кухню. Приходящая уборщица тоже только что прибыла и как раз снимала шляпку.
— Bebé[60]! — Роджер ни в коем случае не собирался фамильярничать, у нее действительно было такое имя. — Приготовьте — прямо сейчас — завтрак для миссис Хесли, я сам его отнесу.
Bebé сразу отметила про себя, что такие занятые мужчины обычно не балуют жен подобными услугами, но она была бы удивлена гораздо больше, если бы видела, что сделал ее хозяин после. Ибо из кухни он сначала прошел в гостиную, где поставил поднос на стол и насыпал в кофе пол-ложки белого порошка, и это точно был не сахарный песок. Потом он потащил поднос наверх, а там распахнул дверь в спальню.
Открыв глаза, Гретхен в первый момент испугалась, увидев, что второе одеяло лежит нетронутое; обернувшись, она посмотрела на Роджера с изумлением, которое тут же сменилось презрением, как только она увидела в его руках поднос с завтраком. И сразу подумала, что это, разумеется, знак безоговорочной капитуляции.
— Мне не хочется есть, — холодно произнесла она, и сердце Роджера мучительно сжалось. — Только выпью кофе.
— Ты не будешь завтракать? — В голосе Роджера она тут же уловила разочарование.
— Я же сказала — только кофе.
Роджер аккуратно поставил поднос на столик и чуть ли не бегом снова отправился в кухню.
— Мы уезжаем, на полтора дня, — сообщил он Bebé, — и я хочу запереть дом. Так что надевайте пока шляпку.
Он посмотрел на часы: без десяти восемь. Он хотел успеть на поезд, который отходит в восемь десять. Выждав пять минут, Роджер на цыпочках снова поднялся наверх. Гретхен сладко спала. Чашка была пуста, только на донышке осталось чуть-чуть кофе поверх тоненького слоя гущи. Роджер с тревогой посмотрел на жену и прислушался, но дыхание ее было ровным и легким.
Роджер вынул из шкафа чемоданчик и принялся торопливо запихивать туда обувь Гретхен — и уличные туфли, и домашние шлепанцы, и полуботинки на толстой резиновой подошве. Он и не знал, что у нее так много обуви. Он с трудом закрыл раздувшийся чемоданчик.
Немного поколебавшись, он достал из шкатулки ножницы и, подойдя к туалетному столику, под которым телефонный шнур был уже не виден, ловко его перерезал. Услышав тихий стук в парадную дверь, Роджер испуганно вздрогнул. Оказалось, что это няня, про нее он совсем забыл.
— Мы с миссис Хелси уезжаем в Нью-Йорк, вернемся завтра, — объяснил он. — Отправляйтесь с Макси на набережную, там же и пообедаете. Сегодня вам придется работать полный день.
Когда он вернулся в спальню, на него нахлынуло раскаянье. Спящая Гретхен была такой хорошенькой и такой беззащитной… Все-таки это очень жестоко — отобрать у нее целый день молодости. Он нежно прикоснулся к ее волосам, и она будто в ответ что-то сонно пробормотала, Роджер наклонился и поцеловал румяную щеку. Прихватив чемоданчик с туфлями, он вышел, запер за собой дверь и бегом помчался вниз.
В пять часов дня последний комплект рисунков для коллекции Гаррода был отправлен с посыльным в отель «Билтмор», лично Х. Дж. Гарроду. Утром он должен был сообщить, принята работа или нет. В пять тридцать стенографистка потрясла Роджера за плечо:
— С вами хочет побеседовать мистер Голден, комендант здания.
Роджер отрешенно на нее посмотрел:
— О, привет.
Мистер Голден сразу начал с главного. Если мистер Хелси намерен и дальше оставаться в этом офисе, то лучше бы ему безотлагательно погасить небольшую задолженность.
— Мистер Голден, — устало проговорил Роджер, — завтра мы все уладим. А сегодня меня не трогайте, иначе вообще не увидите своих денег. Днем позже — днем раньше, какая вам, собственно, разница?
Мистер Голден посмотрел на клиента с нескрываемым беспокойством. Когда у молодых что-то не клеится, они иногда даже готовы свести счеты с жизнью. Затем ему на глаза попался чемоданчик с инициалами, стоявший рядом с письменным столом, — комендант встревожился еще сильнее.
— Собираетесь путешествовать, так сказать, покинуть нас? — многозначительно произнес он.
— А? Я? Нет, что вы… Тут просто кое-какая одежда.
— Одежда, говорите? Знаете, мистер Хелси… если вы и впрямь намерены все уладить, может, отдадите его мне в залог? Пусть полежит до завтрашнего утра.
— Пусть. Я не против.
Мистер Голден виновато развел руками.
— Правила есть правила, — пояснил он, взяв чемоданчик.
— Я понимаю, — сказал Роджер, снова разворачиваясь к столу. — Всего хорошего.
Мистер Голден, вероятно, почувствовал, что завершить беседу следует в более мягкой манере.
— Вы бы поменьше работали, мистер Хесли. Вы же не хотите, чтобы дело кончилось нервным срывом…
— Не хочу! — заорал Роджер. — Но именно этим все и кончится, если вы сию минуту не оставите меня в покое!
Как только за мистером Голденом захлопнулась дверь, стенографистка с сочувствующим видом повернулась к Роджеру:
— Напрасно вы отдали ему чемодан. А что там? Правда какая-то одежда?
— Да нет, — рассеянно произнес Роджер, — только туфли жены, несколько пар.
Ночевал он в офисе, прикорнув на кушетке, стоявшей сбоку от письменного стола. На рассвете он, нервно вздрогнув, проснулся и выскочил на улицу выпить кофе, но уже минут через десять примчался назад, твердя себе, что именно в это время мог позвонить мистер Гаррод. Он посмотрел на часы: шесть тридцать.
В восемь часов Роджеру стало казаться, что все его тело плавится на медленном огне. Когда двое его сотрудников пришли на работу, он лежал на кушетке, скорчившись от душевной боли, которую он ощущал почти физически. Телефон нетерпеливо затрезвонил в девять тридцать, Роджер дрожащими руками схватил трубку:
— Алло.
— Агентство мистера Хелси?
— Да-да, мистер Хелси у телефона.
— Это мистер Гаррод.
У Роджера замерло сердце.
— Молодой человек, я звоню вот по какому поводу: присланные вами работы великолепны. Нас устраивает решительно все, и мы хотели бы получить от вашего агентства новые работы, как можно больше.
— О боже! — заорал Роджер прямо в трубку.
— Что? — Мистер Гаррод явно был напуган. — Что случилось? Я задержу вас только на одну минутку!..
Но ему пришлось разговаривать с пустотой. Телефонный аппарат рухнул на пол, а Роджер, растянувшись на кушетке, рыдал так, что казалось, сердце его сейчас не выдержит и разорвется.
Спустя три часа Роджер, очень бледный, но с младенчески безмятежным взором, распахнул дверь своей спальни, придерживая локтем свежую утреннюю газету. При звуке его шагов Гретхен испуганно открыла глаза:
— Сколько сейчас времени?
Он взглянул на часы.
— Двенадцать.
Она вдруг расплакалась.
— Роджер, — всхлипывая, произнесла она, — прости меня за вчерашнее, я была такой гадкой…
Он лишь кивнул в ответ:
— Теперь все будет хорошо. — И, выдержав паузу, добавил: — У меня теперь есть счет в банке — огромный.
Она стремительно к нему обернулась:
— Счет? — И чуть помешкав, спросила: — А можно я куплю себе новое платье?
— Платье? — Он рассмеялся. — Да хоть дюжину. Мы с тобой будем иметь сорок тысяч в год. На всем Западе таких счастливчиков раз-два и обчелся.
Она с ужасом на него посмотрела:
— Сорок тысяч в год!
— Да.
— Боже… — вырвалось у нее, и она еле слышно проговорила: — Я и представить не могла, что такое бывает. — На минутку задумавшись, спросила: — И мы сможем купить такой же дом, как у Джорджа Томпкинса?
— Мне нужен дом, а не сувенирная лавка.
— Сорок тысяч в год! — снова воскликнула она и тихо добавила: — Знаешь, Роджер…
— Да?
— Я с ним никуда не поеду, ну, с Джорджем Томпкинсом.
— Даже если бы и захотела поехать, я бы не отпустил, — заверил он.
Она сразу изобразила негодование:
— Это почему же? Я давно договорилась с ним насчет четверга!
— Но сегодня не четверг.
— А что же?
— Пятница.
— Ты с ума сошел! По-твоему, я не знаю, какой сегодня день?
— Во всяком случае, точно не четверг. Вот, взгляни! — Он протянул ей газету.
— Пятница! — воскликнула она. — Это какая-то ошибка! Тебе продали старую газету, от прошлой пятницы. А сегодня у нас четверг.
Она закрыла глаза, что-то припоминая.
— А вчера была среда, — уверенно произнесла она. — Ведь вчера приходила прачка. Уж это-то я точно помню.
— Ты же видишь, что в газете напечатано? — с важным видом поинтересовался он. — Так что успокойся.
Она встала с кровати и начала искать свои вещи. На лице ее было написано крайнее недоумение. А Роджер как ни в чем не бывало отправился в ванную комнату бриться. Но через минуту до его ушей донесся скрип кроватных пружин. Похоже, Гретхен снова улеглась.
— Что случилось? — спросил он, высунув голову из двери ванной.
— Мне… мне страшно, — пробормотала она дрожащим голосом. — Наверное, у меня что-то с нервами. Не могу найти свои туфли.
— Как это? У тебя же полно обуви. Целый шкаф.
— Я знаю. Только я почему-то не вижу там ни одной пары. Помоги мне, Роджер.
— Сейчас вызову врача.
Не испытывая ни малейших угрызений совести, он подошел к телефону и снял трубку.
— Кажется, телефон не работает, — сообщил он через минуту. — Ничего, попрошу Bebé сходить за доктором.
Врач прибыл через десять минут.
— Доктор, по-моему, я на грани срыва, — поведала ему Гретхен с напускным спокойствием.
Присев на край кровати, доктор Грегори нащупал пульс на ее запястье:
— Видимо, сегодня что-то такое носится в воздухе… располагающее к подобным вещам.
— Когда я проснулась, — в голосе Гретхен слышался суеверный ужас, — то выяснилось, что у меня из памяти выпал целый день. А ведь я вчера должна была встретиться с Джорджем Томпкинсом, он пригласил меня покататься верхом.
— Что-что? — изумился доктор. И внезапно расхохотался. — Думаю, Джордж Томпкинс теперь очень не скоро сможет пригласить кого-нибудь покататься верхом.
— Он куда-то уехал? — поинтересовалась Гретхен далеко не равнодушно.
— Да, собирается уезжать. В одно тихое, укромное местечко.
— Что это он вдруг? — вмешался в разговор Роджер. — Решил сбежать с чьей-нибудь женой?
— Ничего подобного, — заверил доктор Грегори. — У него нервный срыв.
— Что?! — в унисон воскликнули Гретхен и Роджер.
— Мозги у него съехали набекрень, у бедняги.
— Но он же всегда рассказывал, что… — Гретхен даже слегка задохнулась, — что он соблюдает правильный режим. Он никогда не отступал от своих правил.
— Это мне известно, — сказал доктор. — Сегодня он все утро только об этом и твердил. Думаю, на этой почве и помешался. Слишком старательно придерживался.
— Чего? — не понял Роджер.
— Правильного режима.
Он снова обернулся к Гретхен:
— Ну а этой леди я могу прописать лишь одно: хорошенько отдохнуть. Пусть несколько дней посидит дома, дневной сон, минут по сорок. И все войдет в норму. Думаю, леди немного перенервничала, это не страшно.
— Доктор, — позвал Роджер вдруг охрипшим голосом, — как вы считаете, мне тоже нужно отдохнуть? Или, может быть, какие-нибудь витамины? В последнее время я жутко много работал.
— Вам?! — Доктор Грегори, хохоча, с размаху хлопнул его по плечу. — Мой мальчик, вы отлично выглядите, лучше, чем когда-либо.
Роджер быстро отвернулся, чтобы скрыть улыбку. А еще он сорок раз — ну, почти сорок — подмигнул автопортрету мистера Джорджа Томпкинса, который чуть-чуть криво висел на стене спальни.