Отражения

Ingresso

Где отражаются мечты?

В душе? В глазах? Или в замечательных, очень добрых снах, что приходят после тусклого, переполненного чужими отражениями дня? В столь прекрасных снах, что после пробуждения они вызывают горький привкус тоски, а красота Вселенной блекнет серостью поздней осени, не в силах соперничать с отражением вечной мечты о счастье.

О простом человеческом счастье, смысл которого невозможно передать словами, потому что никто, абсолютно никто не знает, где он будет счастлив. С кем? Когда… Однако все к нему стремятся, видя в счастье смысл. Все стремятся, потому что этот приз — самый ценный. Все стремятся, потому что стремление дарит надежду на избавление от стылой повседневности.

Но где отражается счастье?

Где можно увидеть тепло души? В глазах? В снах? В мечтах?

И что оно — счастье?

Сила? Богатство? Власть? Вершина?

Что успокоит душу и сделает её счастливой?

Что заставит позабыть о скуке будничного движения? А что вылечит душу, если она кровоточит?

Не стонет, не болит, не беспокоится, а кровоточит, как пронзённая кинжалом невеста: только что счастливая, полная мечтаний и надежд, и вдруг — изумлённая, потерявшая всё, ещё живая, но почти умершая…

Умирающую душу легко узнать — она живёт лишь в снах. И даже не живёт — оживает, ненадолго сбрасывая с себя тёмную пелену смерти, когда снится тот, чья улыбка сводила с ума. Когда снится, как берёт он за руку и ведёт за собой, прочь… прочь от тьмы городов и зла их камня, от чудовища, которым она стала, и чудовищ, которые с ней рядом. Когда он берёт за руку и уводит в мир, где она не рыдает по ночам, мечтая повернуть вспять время, а кинжал остался в ножнах и не пронзил душу.

Не было никакого кинжала.

Что сделает счастливой душу, которая умерла, но продолжает помнить?

А значит, ещё не умерла… Навсегда осталась в прекрасном, добром сне, в котором любимый мужчина жив и мягко берёт её за руку…

Неужели счастье можно отыскать лишь во сне? В эфемерном, красивом, как россыпь звёзд, и таком же далёком… в тёплом, как дыхание матери… в ненастоящем…

Неужели счастье может быть только ненастоящим?

Она как безумная, ждала сны, в которых любимый мужчина улыбался и брал её за руку. И люто ненавидела их. Была счастлива и горько рыдала, открывая глаза. Мечтала найти место, где не отражается её горе, а потом поняла, что в мире такого места нет. И если она хочет быть счастливой, нужно изменить мир.

Или сжечь его.

Дотла.

Punto

Мир несправедлив.

А его Отражение несправедливо вдвойне — опасное, жестокое, подлое… Оно не ждёт удобного момента, бьёт всегда, и всегда — наотмашь, и плевать, отбился ты, ускользнул или выставил блок: следующий удар последует обязательно, хоть по живому, хоть по мёртвому, чтобы убить и поиздеваться над бездыханным телом. Если не готов к бою — уйдёшь без мучений, не успев сообразить, что произошло. Если готов — сопротивляйся, сражайся изо всех сил, как в последний раз, и, может быть, тебе улыбнётся удача.

Может быть, останешься в живых…

На этот раз.

Ориген хорошо знал правила Отражения и бился насмерть, хотя на удачу не рассчитывал. Понимал: не для того его выследили в горной балканской глуши, одурманили то ли наркотиком, то ли магией и увезли за несколько тысяч километров, чтобы оставить хоть один шанс на спасение. Нет. И удача, и надежда отвернулись, его обязательно убьют, и Ориген мечтал только о том, чтобы захватить с собой как можно больше охотников. При этом понимал, что главных врагов, тех, для услады которых его изловили, убить не сможет, и готов был удовлетвориться слугами. Пусть прольётся их кровь — неблагородная. Главное, что она прольётся!

Напоследок.

И пока у Оригена получалось.

Первой жертвой стал сторож, неосторожно приблизившийся к очнувшемуся, но продолжавшему лежать на полу клетки пленнику: Ориген выждал удобный момент, резко вскочил и ударил врага передним копытом, раскроив череп и крепко разозлив его дружков. Пленника вырубили электрошокером и, возможно, попинали ногами — на это намекали ссадины и ноющие рёбра. В следующий раз Ориген очнулся в заповеднике, посреди небольшой лесной поляны, и понял, что ему уготована участь дичи. Гордость почти заставила Оригена отказаться от грязной и унизительной игры с предсказуемым финалом, но ярость потребовала: «Убивай!», и он не стал противиться.

«Убивай!»

Ориген принюхался, прислушался, вычислил, где находятся охотники, и побежал… Но не прочь, а на них, атаковал, неожиданно зайдя с фланга, не пытаясь вырваться, а чтобы убить, чтобы пролить как можно больше крови, и прежде чем охотники это поняли, отправил на тот свет ещё двоих: загонщика и зазевавшегося псаря. И отступил, наслаждаясь злобными воплями смердов, которые не могли отомстить. Не имели права. Охота устроена для хозяев, и того, кто хоть пальцем тронет «дичь», до смерти забьют палками.

У псаря Ориген забрал карабин с двумя десятками патронов, а поскольку стрелял он великолепно, в заповеднике началась бойня.

— У нас ещё два трупа, баал, — доложил Шварц, останавливаясь в шаге от прискакавшего Ястребиного. — Ориген застрелил загонщиков и пополнил запас патронов.

Трусливый Шварц ожидал от хозяина вспышки лютого гнева, но ошибся.

— Это лучшая охота в моей жизни! — расхохотался Гаап. И тут же поправился: — Одна из лучших! Мне весело, Шварц! Мне очень весело!

И с удовольствием прислушался к доносящимся из леса выстрелам.

Запах пороха и крови, крики и хрипы умирающих, страх, отчётливо читающийся в глазах ещё живых смердов — смешение смертельных чувств будоражило Ястребиного, он бы с радостью вернулся в лес, в погоню, в горячку по-настоящему опасной охоты, но неотложный разговор заставил Гаапа отправиться к базе — комплексу бревенчатых домов с баней и конюшней, стоящих на берегу искусственного пруда. Ястребиный срочно вызвал Авадонну и не хотел заставлять карлика ждать.

— Прекрасная охота! Шварц, ты молодец.

— Спасибо, баал, — склонил голову помощник.

Гаап спрыгнул с лошади, кинул поводья рабу и потрепал Шварца по плечу:

— Где ты отыскал этого зверя?

— Оригена давно рекомендовали, как яростного бойца, баал, но я не торопился его привозить: берёг для особого случая.

— И правильно делал, — одобрил Ястребиный, доставая из карманного футляра сигару и срезая кончик. Шварц тут же поднёс хозяину зажигалку. — Охота удивительно хороша, Авдей резвится, как ребёнок, и считает, что мы постоянно так веселимся…

— Да, баал.

— Проследи, чтобы именно Авдей поставил точку в представлении.

— Разумеется, баал.

Шварц исчез, повинуясь едва заметному движению бровей хозяина, и Гаап уверенной походкой направился к карлику, терпеливо дожидающемуся аудиенции у лимузина. Пошёл, хотя по этикету примчаться должен был младший по статусу Авадонна, но Гаап рассудил, что карлик достаточно прогнулся, явившись в заповедник по первому зову, и заслуживает поощрения.

— Привет, Авадонна.

— Добрый день, Гаап.

Сладкий голос карлика прозвучал настолько почтительно, что вместо «Гаап» послышалось «баал». Ястребиный улыбнулся и кивнул, показывая, что доволен.

Держался Авадонна соответствующе: немного скованно и без привычной вальяжности, по сторонам не смотрел, сосредоточив всё внимание на Гаапе, так что даже по жестам было понятно, что Ястребиный — главный. Несмотря на то, что карлик щеголял по заповеднику в дорогом костюме, а Гаап пришёл на встречу в грязном камуфляже.

— Хороша ли охота? — светским тоном осведомился Авадонна.

— Прекрасна, — Гаап пыхнул ароматным дымом и растянул губы в знаменитой «ястребиной» улыбке. — Шварц отыскал великолепную дичь, уже семь смердов сдохли.

— Слышал, ты дрессируешь Авдея? — обронил Авадонна.

— А что не так?

— Вас не должны видеть вместе, — поспешил объясниться карлик, опасаясь вспышки гнева.

Но её не последовало: Гаап пребывал в отличном настроении, которое ничто не могло испортить.

— Знаю, — поморщился он. — Но Авдей такой игривый, так искренне желает познать Тьму… Мне нравится доставлять мальчику удовольствие… Во всех смыслах слова.

Чувствовалось, что баал увлечён молоденьким принципалом больше, чем пытался продемонстрировать, но Ястребиный мог себе это позволить: Первородному его ранга путь к свету заказан, так что грешники лишь посмеются, узнав о новом фаворите своего баала. А вот органики…

— Из-за вашей связи могут взбунтоваться органики, — негромко произнёс Авадонна. — Я понимаю, что Авдей — бессмертный принципал, но он не должен забывать, что все его умершие предки тоже были бессмертными принципалами. — Карлик выдержал короткую паузу. — Надо объяснить мальчику, что власть устроена гораздо сложнее, чем ему кажется, а его личное бессмертие может спасовать перед ловкостью убийцы.

— Надо… — согласился Ястребиный. — И дело, из-за которого я попросил тебя приехать, как раз связано с ними, с органиками.

— Объявляем войну? — пошутил карлик.

— Не сейчас. — Гаап попыхтел сигарой, огляделся и чуть понизил голос: — Авдей хороший мальчик и высоко ценит нашу дружбу, поэтому постеснялся сказать лично… но передал через дьяка-меченосца Айзермана своё неудовольствие смертью Лаврича.

— Что значит «неудовольствие»? — не понял карлик.

— Сколько значений есть у этого слова? — поднял брови Ястребиный, удивлённый непонятливостью обычно смышлёного Авадонны.

А карлик действительно растерялся, поскольку считал историю Лаврича законченной и закрытой. И ещё считал её выгодной Первородным: предыдущий дьяк-меченосец, член Первой Свиты Лаврич оказался бешеным Сердцеедом, запятнавшим себя многочисленными убийствами детей и в конце концов погибшим от руки мстителя, двойника, рождённого в Великое Полнолуние. Скандал привёл органиков в смущение и стал очередной победой Тьмы.

— Авдей высказывает нам претензии за смерть Лаврича? — выдавил из себя карлик, сообразив, что пауза неприлично затягивается.

— Да, — кивнул Гаап, попыхивая сигарой.

— Почему?

— Потому что Ольгин — тёмный, — объяснил Ястребиный. — Ольгин — сын Великого Полнолуния, вскормленный энергией Ша и вызванный Порчей.

— Лавричу надо было внимательнее выбирать жертву и не трогать сестру Первородной, — пожал плечами опомнившийся Авадонна. — Он забыл, что Москва — не его ферма, на которой можно кормиться, как душе угодно и кем угодно. Ольгин и Порча отомстили…

— Лаврич мёртв, а бессмертный принципал органиков недоволен, — сухо перебил карлика Гаап. — Моему мальчику кажется, что его оскорбили, он стал задумчивым и хмурится, а мне не нравится, когда он хмурится. И не нравится, когда он становится обидчивым. Ты меня понимаешь?

В ответ Авадонна едва не выругался. Вслух.

В отличие от подавляющего большинства грешников, карлик был не «би-», а чётко выраженным «гетеро», о его любовных подвигах слагали легенды, но при этом он не подпускал многочисленных любовниц к серьёзным вопросам, жёстко отделяя дело от удовольствий.

И до сих пор не замечал подобного за Гаапом.

— Чего хочет Авдей? — спросил карлик, постаравшись, чтобы имя мальчика прозвучало уважительно.

— Дьяк-меченосец Айзерман сказал, что до сих пор органики не трогали Ольгина из вежливости, ждали, что мы сами с ним разберёмся. И я думаю, нужно пойти им навстречу, — ответил Ястребиный. — Авдей молод, ему понравится знак внимания.

— Молод и глуп, — добавил Авадонна.

— Да, — не стал отрицать Гаап. — Но его глупость нам на руку, а его красота и молодость меня возбуждают. И мы сделаем так, как юноша хочет.

— Конечно, сделаем, — кивнул карлик. Он уже взял себя в руки и вернулся к обычному деловому тону. — Твоё слово — закон, Гаап, но я прошу не забывать, что мальчик всё равно наш враг. День — наш враг. Органики — наши враги.

— Почему же ты не сражаешься? — усмехнулся Ястребиный.

Авадонна осёкся.

— Ты не сражаешься, друг мой, потому что всем доволен, — ответил на свой вопрос Гаап, пыхнув сигарным дымом почти в лицо собеседнику. Сверху вниз. — Потому что Божественные пляшут в твоих сетевых шоу вместе с органиками. Потому что они убивают с тем же безразличием, что и грешники, и с таким же азартом пытают врагов… Ты не сражаешься, друг мой, поскольку знаешь, что я действую правильно, и всякий раз, когда я трахаю Авдея, он становится чуточку темнее, а вместе с ним темнеют его подданные. Тьма привлекательна, Тьма обещает гораздо больше Дня: больше удовольствий, больше власти. Рано или поздно мы растворим органиков в себе, но ты… — Ястребиный наклонился к карлику, — ты — молодец, друг мой, твоя твёрдость необходима на тот случай, если я чересчур увлекусь сладким мальчиком и совсем потеряю голову.

— Такого не случится, — сглотнув, прошептал Авадонна. — Ты темнее всех, кого я знаю.

— Но ты всё равно приглядывай за мной, — рассмеялся Гаап. И вернулся к делам: — Мы не можем сами устранить Ольгина, не хочу, чтобы по городу ползли ненужные слухи о том, что мы пляшем под дудку органиков.

— С этим я полностью согласен.

— Надо использовать Братство, — закончил Ястребиный, не обратив внимания на то, что карлик его перебил.

— «Mortem Monstrum»?

— Ты знаешь другое?

— Извини, Гаап, сглупил, — опомнился Авадонна. — Использовать Братство — хорошая идея, они любят устраивать публичные расправы.

— Мне кажется, или я слышу в твоём голосе презрение? — неожиданно поинтересовался Ястребиный.

— Я знавал настоящих истребителей и когда-то еле отбился от них, — с улыбкой напомнил карлик. — А теперь они едят у нас с ладони и не трогают Первородных без разрешения.

— Я понимаю твоё отношение, друг мой, но будь политиком, — Ястребиный вновь попыхтел сигарой. — Держи себя в руках, как держу себя в руках я. Улыбайся им, показывай, что уважаешь. И помни: Первородные уже выше всех без всякой войны. Мы сделали Зло глобальной идеей и скоро сбросим маски. Нужно немного потерпеть.

— Гаап, ты ведь знаешь, что я всё понимаю, — кивнул Авадонна. — Я переговорю с Братством и организую устранение Ольгина. — Он выдержал паузу. — Но Ленку мы не тронем.

— Она тебе нравится?

— Если Братство уберёт Порчу, все поймут, что органики мстят за Лаврича.

— И хорошо: мстить за Сердцееда — моветон.

— Но от нас будут ждать ответных действий, — продолжил карлик. — Смерть Ольгина не привлечёт внимания — он бирюк, а убийство Порчи может закончиться войной.

Несколько секунд Ястребиный обдумывал слова Авадонны, после чего кивнул:

— Порчу не трогаем.

— Хорошо…

Тем временем стрельба в лесу прекратилась и сменилась рёвом двигателей, сначала далёким, путающимся среди равнодушных деревьев рычанием, но постепенно приближающимся, и в тот момент, когда Гаап вынес решение по поводу Порчи, к базе подъехали четыре квадроцикла.

— Мы сделали! — закричал сидящий в первой машине юноша, специально притормозив у парковки. — Мы его поймали! Я его поймал! Я выстрелил в него сетью и поймал!

И помчался дальше.

— Разве он не прелесть? — улыбнулся Гаап.

— Шустрый мальчишка, — согласился Авадонна. — А главное — совсем ручной.

— Ещё нет, но будет, — Ястребиный негромко рассмеялся. — Зачем воевать, если можно затуманить им головы толерантностью? Если можно сказать, что мы — невинные жертвы безумия Древних, что мы не хотели воевать… Зачем воевать, если можно без устали повторять о «тяготах войны» и врать о том, что творили воины-меченосцы с «невинными ведьмами». Повторять враньё так долго, что дети органиков начнут верить, что их отцы и деды ничем не отличались от наших… Зачем воевать, если можно объяснить, что мы все одинаковы и способны «мирно сосуществовать»? Зачем воевать, если можно постепенно сделать их такими, как мы? Они ведь не замечают, как темнеют… просто живут, перенимают наши принципы, меняются… Пусть не сразу, но я терпелив.

— Изменятся не все, — заметил Авадонна.

— Знаю, — рассмеялся Ястребиный. — Тех, кто не изменится — убьём.

— Гаап, полюбуйся!

Вслед за квадроциклами появился грузовик, в кузове которого стояла клетка с бешено орущим, бьющимся о прутья гигантским кентавром, раза в полтора превосходящим обычных сородичей, а значит, из королевского клана. Седая борода и многочисленные шрамы на торсе указывали, что кентавр изрядно пожил, а лютая ненависть в глазах — что хотел бы пожить ещё.

— Ориген? — тихо спросил Авадонна.

Удивлённо.

— Знаешь его? — поднял брови Гаап.

— Встречались, — медленно ответил карлик, разглядывая ярящегося кентавра. — Что с ним станет?

И чувствовалось, что судьба Оригена ему небезразлична.

— Ответишь на мой вопрос? — молниеносно сменил тему Ястребиный.

— Конечно, — вздохнул Авадонна.

И мысленно попрощался со старым собутыльником.

— Ты спал с Элизабет?

— Да.

— Так я и думал… — Гаап бросил сигару на землю и растоптал. — А этот дурак Шаб считал, что лишние рога ему наставил я.

— Извини.

— Забудь.

Прозвучало очень понятно: забудь. Оба забудем обо всём: ты о кентавре, я — о том, что сделал со мной Шаб, поверив ложным слухам. Не спрашивай о том, что тебя не касается.

Прозвучало так, что Авадонна, даже если бы хотел, спорить бы не стал. А он не хотел, поскольку понимал, чем может закончиться спор, и не собирался раздражать Гаапа.

«Прости, Ориген… прости, старый приятель…»

Ориген тряс прутья клетки и сыпал проклятиями, охотники — и органики, и грешники — толпились вокруг, тыкали в него пальцами и громко хохотали, не забывая нахваливать напыщенного юнца, напоминающего прелестную куколку, зачем-то наряженную в мужской, сшитый на заказ комбинезон. И лишь один органик — сухопарый, угрюмый мужик, не принимал участия в издевательствах и молча стоял у квадроцикла, равнодушно глядя на толпу. Но за маской его безразличия отчётливо читалось презрение.

— Мне не нравится Айзерман, — произнёс Авадонна, глядя на сухопарого. — Он нас ненавидит. Он такой же, как я, только с той стороны.

— Сейчас это нормально, — проворчал Ястребиный. — А потом останешься только ты.

Карлик поднял глаза и твёрдо пообещал:

— Я всегда буду исполнять твои приказы, Гаап. Любые приказы.

— Поклянёшься? — очень серьёзно спросил Ястребиный.

— Поклянусь. — Авадонна знал, что скоро придётся поклясться, был к этому готов, и потому ответ получился искренним. — Явлюсь, когда прикажешь, и поклянусь на крови.

— Наш мир не так прекрасен, каким казался в детстве, но не настолько плох, чтобы опускать руки. Он разный, и в этом его достоинство: иногда мир страшен, иногда — вызывает восхищение, иногда мы его не замечаем, двигаясь по жизни с шорами на глазах, иногда обижаемся, считая, что недополучили подарков. Мир переменчив, но мало кто задумывается об этом, предпочитая жить теми эмоциями, которые вспыхивают здесь и сейчас: радуемся, когда нам хорошо, и стискиваем зубы, преодолевая трудности. Мы торопимся и часто не замечаем, что счастливы, принимаем подлинное счастье за очередную светлую полосу, не понимая, что вот оно — долгожданное, то самое, ради которого стоит жить. Торопимся так, что пропускаем его, теряем, а обвиняем в потере мир, несправедливый и безжалостный лично к нам…

— Разве не так? — тихо спросила женщина.

Кирилл вздрогнул, посмотрел на пульт и удивлённо покачал головой: заговорившись, он машинально принял телефонный звонок и не заметил, что монолог превратился в диалог.

— Добрый вечер, сестра-полуночница, — улыбнулся он, спасая положение.

— Добрый вечер, Амон, — грустно ответила женщина.

— Как мне тебя называть?

— Неважно.

— Вижу, ты крепко обижена на мир?

— Чёрная полоса изрядно затянулась, — подтвердила женщина.

— Что случилось?

— Иногда кажется, что меня прокляли.

— Всё сыплется из рук?

— Не всё, — вздохнула она. — Высыпалось однажды, а получилось — навсегда. И я не могу собрать жизнь обратно.

— Рассыпанную жизнь невозможно собрать, её нужно строить заново. Шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком, а главное — из другого материала.

— Мне нравится тот материал, который у меня был.

— Ты любила, сестра, — догадался Кирилл. — Крепко любила.

— Какая разница? — грубовато отозвалась женщина.

— Разница в том, что я ничего о тебе не знаю, сестра-полуночница, а ты вряд ли позвонила, чтобы соврать. Здесь только ты, я, ночь… и миллионы слушателей, но для них и для меня ты — всего лишь голос в темноте. Тебе не перед кем держать лицо, сестра-полуночница, а лживый разговор не имеет смысла — ты лишь потратишь моё время и не позволишь поговорить с тем, кому действительно нужно что-то сказать. Или крикнуть. Или спросить совета. Если ты не готова открыться, то положи трубку, подумай, вздохни глубоко…

— Я любила! — перебила Кирилла женщина. — Теперь я понимаю, что любила так, как никогда в жизни. И я была счастлива. А потом… Потом я обрела всё на свете, Амон, действительно, всё, поверь, включая власть, но потеряла любовь. — Она выдержала короткую паузу. — Как думаешь, Амон, любовь стоит всего на свете?

— Ты мне скажи, — тихо ответил Кирилл. — Ты знаешь правильный ответ.

— Если я знаю ответ, то зачем звоню?

— Потому, что боишься его произнести, сестра-полуночница, не вслух — себе. Ты боишься сказать себе то, что давно знаешь, и потому хочешь, чтобы ответил я.

— А ты не ответишь?

— Я никогда не отвечаю, сестра — только советую, и только тем, кто растерян и не знает, чего хочет.

— Я не знаю!

— Ты снова лжёшь, — размеренно произнёс Кирилл. — Точнее, пытаешься солгать. И пытаешься сказать себе, что слаба, хотя давным-давно забыла, что такое слабость.

— Мир несправедлив!

— К тебе?

— Ко всем!

— И что же делать, сестра? Как поступить с миром, который несправедлив?

Несколько секунд в эфире царила полная тишина, затем женщина едва слышно ответила:

— Есть отражение, в котором я счастлива… и я хочу его отыскать.

— Отражение?

— Счастье… — Она судорожно вздохнула. — Я потеряла счастье, рассыпала вместе с жизнью и любовью, и теперь перебираю отражения, пытаясь отыскать то, в котором до сих пор живёт моё счастье. Такое отражение есть, обязательно есть… Я отыщу его и верну.

— Отражения наполняют мир, а не подменяют его.

— Это — подменит, — твёрдо возразила женщина.

— Что в этом случае станет с миром? — вдруг спросил Кирилл.

— Мир станет чуточку справедливее.

И она отключила связь.

Несколько секунд Амон молчал, слушая короткие гудки, а затем негромко сказал:

— Я не знаю, что произошло у нашей сестры, но догадываюсь, что очень страшное. Я не могу её судить и не стану оскорблять жалостью. Скажу лишь, что тот, кто гонится за тенью, обязательно позабудет дорогу на свет. И я… я хочу поставить для нашей сестры замечательную песню.

Послышался щелчок, и ночную тишину эфира наполнили грустные слова:

Небо нависало бетонной ватой — мрачной и несъедобной. Её разложили над Кремлём так густо, словно хотели упаковать хрупкие башни перед переездом, но передумали, или отвлеклись, или переезд отменили, а башни так и оставили — наполовину закутанными в вату облаков, сквозь которую едва проступали яркие звёзды.

Серая панорама казалась нарисованной на широком окне, но Авадонне старая крепость нравилась в любых декорациях, и нынешняя картинка радовала его так же, как любая другая.

— Согласитесь, красиво, — улыбнулся карлик, решив, что они с посетителем достаточно полюбовались на затуманенный Кремль.

— Полагаю, вы специально не меняете этот небольшой офис на что-нибудь более напыщенное, чтобы не лишать себя удовольствия, — улыбнулся в ответ Кросс. — Замечательный вид.

— Вам нравится?

— Безусловно.

— Я провожу в кабинете изрядную часть жизни, Иннокентий, и тщательно продумывал каждую деталь, в том числе — вид из окна. Чтобы не пришлось переезжать.

— Не любите переезды?

— Я несколько консервативен, — улыбнулся Авадонна. — Дом принадлежит мне больше ста лет, земля под ним — ещё дольше, и я не вижу необходимости что-то менять… Чаю?

— Кофе, — ответил толстяк, поняв, что начинается деловой разговор.

— Сейчас принесут, — карлик распорядился, затем жестом указал гостю кресло, расположился напротив и свёл перед собой пальцы: — Вы слышали об убийстве дьяка-меченосца Лаврича?

— Об убийстве Сердцееда? — мягко уточнил Иннокентий.

— И о нём тоже, — кивнул Авадонна. Но не улыбнулся, показав, что шутки закончились.

— Это одно из тех немногих московских событий, которое заинтересовало всё Отражение, — сказал Кросс, откровенно намекнув на провинциальность здешних мест.

Но карлик пропустил шпильку мимо ушей.

— Лаврича убил тёмный, — протянул он, принимая у секретаря чашку с кофе.

— Я бы использовал термин «отомстил», — поразмыслив, ответил Кросс. — Сейчас этот парень работает на кладбище, где похоронена девочка…

— …которой Лаврич вырезал сердце, — подхватил Авадонна. — Да, грустная история.

— Он назвал себя Ольгиным, — закончил толстяк. — В честь девочки.

Несколько секунд в кабинете царила тишина. Карлик сосредоточенно мешал сахар, а Кросс выпил свой кофе залпом и вертел пустую чашку, ожидая продолжения разговора. Каждый думал о своём.

— Вам он нравится… — протянул Авадонна, поняв, что толстяк нарушать молчание не собирается.

— Нравится, — не стал скрывать Иннокентий. — И я сочувствую Ольгину.

— Он двойник, сын Великого Полнолуния, — поморщился карлик. — В нём нет ничего, кроме зла.

— В нём нет ничего, кроме Тьмы и любви к мёртвой девочке, — поправил баала Кросс. — Я ему сочувствую.

— Не ожидал услышать от вас подобные слова, — признался Авадонна.

— Вы постоянно забываете, что я инопланетянин, — обезоруживающе улыбнулся толстяк. — На Аммердау нет такого разнообразия видов, как на Земле, там живёт лишь мой род, а мы — органики. Безликий тысячи лет занимался нашим воспитанием и добился очевидного успеха. Я жесток, силён, безразличен к смерти во всех её проявлениях, но вот здесь, в той своей части, которую вы, люди, называете душой, я по-прежнему органик. — Иннокентий прикоснулся к груди. — Я ценю благородство и понимаю любовь. Я полностью на стороне Ольгина и сожалею лишь о том, что он не заставил дьяка мучиться перед смертью так, как тот заслуживал.

— Говорят, Элизабет тоже стала понимать любовь, — проворчал Авадонна. — Это её и сгубило.

— Да, я слышал, что на Земле без любви никуда, — усмехнулся Кросс. — Вы даже Древних совратили.

— С Безликим ты вёл себя столь же дерзко? — вдруг поинтересовался карлик, одновременно напомнив собеседнику, с кем тот говорит.

Но особенного впечатления не произвёл: инопланетянин выбранному тону не изменил.

— Я лишён надежды вернуться домой, баал, и дерзость — единственное, что меня спасает от сумасшествия, — размеренно объяснил он, глядя карлику в глаза. — Но если я вас чем-то обидел…

— Меня трудно обидеть, Иннокентий.

— Я имел в виду…

— Я понимаю, что ты имел в виду.

— Спасибо.

Карлик вздохнул. Толстяк приятно улыбнулся.

Иннокентий знал, что находится в полной власти Авадонны, и карлик волен безнаказанно убить его в любое мгновение, но… Но последние десятилетия Иннокентий не жил — существовал и давно перестал ценить то, что мог безнаказанно забрать карлик. Угрозы на него не действовали.

— Я вызвал тебя вот по какому поводу… — сказал Авадонна, медленно допивая кофе. Судя по всему, казнь строптивого инопланетянина откладывалась на неопределённый срок. — Братство планирует устранить Ольгина, хочет показать Отражению, что тёмные не имеют права на столь наглые выходки.

— Осмелюсь напомнить, что Ольгин один на один справился с дьяком-меченосцем, — в тон карлику ответил Кросс. При этом было видно, что новость его не обрадовала. — Он необычайно силён.

— Братство его достанет.

— Вы могли бы оказать бедолаге своё покровительство.

— Бедолага мог бы попросить моего покровительства, но не стал. А сейчас его смерти требует принципал, так что вмешиваться я не намерен.

— Понимаю, баал.

— Ольгина убьют, в этом нет сомнений, — твёрдо продолжил Авадонна. И после паузы добавил: — Но можешь не беспокоиться — Порчу Братство не тронет.

— Спасибо, — обронил Иннокентий.

— Не просто «спасибо», — обронил карлик.

Мужчины вновь помолчали.

— Что я должен сделать? — тихо спросил Кросс, глядя на Кремль — серая вата стала медленно подниматься в серое небо, подталкиваемая разозлившимся ветром, и теперь старые стены виделись настолько чётко, что можно было разглядеть каждый кирпичик.

— Получилось так, что на Преображенском кладбище работает Мастер Скорбных Дел — по моему приказу, — негромко сообщил Авадонна. — Я не хочу, чтобы истребители помешали ему или даже просто заглянули в Каменный цех. Ты должен проследить за этим.

Задание показалось лёгким, слишком простым за услугу, которую оказал карлик, выведя Ленку из-под удара, и толстяк осторожно уточнил:

— До какой степени вы этого не хотите, баал?

— Ты волен делать всё, что сочтёшь необходимым.

В переводе на обычный русский, без дипломатических экивоков: можешь перебить истребителей, если того потребуют обстоятельства.

Жёстко. Очень жёстко, если учесть, что Братство и Первородные старались не выходить за давным-давно установленные рамки, а в последнее время их нейтралитет стал всё больше приобретать черты крепкой дружбы. Распоряжение карлика могло взорвать сложившуюся картину, но…

Но Иннокентия интересовало другое:

— Я тоже не должен видеть работу Мастера?

— Если увидишь, у тебя останется два пути: стать моим верным псом или застрелиться.

— Почему именно застрелиться? — растерялся толстяк.

— Из вежливости, — холодно ответил Авадонна. — Чтобы я не тратил время.

— Но почему застрелиться?

— Вряд ли ты сможешь повеситься, — язвительно ответил карлик. — Насколько мне известно, чтобы перекрыть трахею насекомому…

— Понятно, понятно… — Кросс задумчиво улыбнулся. — А что с Ольгиным?

— Мне на Ольгина плевать, — пожал плечами Авадонна и посмотрел на часы, показывая, что разговор затянулся. — Я ему не враг, и Авдею не враг, и тебя я не нанимал. Я — старый, маленький баал, и мне нужно одно: чтобы Мастеру Скорбных Дел не мешали. Всё остальное на твоё усмотрение.

На кладбищах всегда холодно…

Сначала это утверждение покажется смешным и нелогичным суеверием, не имеющим никакого отношения к реальности: как может быть холодно в тридцатиградусную жару? Или тому, кто тепло оделся зимой? Но если отбросить предубеждения, то суеверие неожиданно окажется фактом: на кладбищах холодно. Хоть зимой, хоть в летний день, как ни одевайся, как ни кутайся — холод обязательно достанет. Скользнёт по щеке леденящим поцелуем, погладит руку, пробежится по пальцам, мягко обнимет за шею или вцепится в ноги… или, что самое неприятное, заползёт внутрь и прикоснётся к душе, напоминая, что когда-нибудь ей обязательно станет холодно… смертельно холодно…

На кладбищах всегда так.

Может, потому, что они отражают жизнь?

Саму жизнь?

Отражают в фотографиях и полированном камне, в каплях росы на ограде, в стеклянных вазах и лампадах. В тенях, которые пламя свечей бросает на обелиски…

Жизнь отражается в образе кладбища и возвращается в мир, наполняя его жгучим холодом той стороны, и поэтому Виссарион Обуза на кладбищах бывать не любил, ни днём, ни ночью. Но бывать приходилось. С недавнего времени — на Преображенском кладбище и довольно часто. О своих визитах Виссарион обязательно предупреждал, и потому калитка, несмотря на поздний час, была открыта. А вот сторож отсутствовал, но это обстоятельство Обузу не смутило — он хорошо знал, где проводит ночи Ольгин, и не ждал его увидеть. Пройдя через калитку и не заперев, а лишь прикрыв её за собой, книжник неспешно добрался до Каменного цеха, постучал, тут же открыл дверь, вошёл, снял шляпу и вежливо кивнул Мастеру Скорбных Дел:

— Желаю здравствовать.

— Желаю, — отозвался тот, спокойно разглядывая длинного и ушастого посетителя. — Вы принесли?

— Конечно. — Обуза достал из потёртого портфеля толстый фолиант в тиснёном кожаном переплёте и протянул Мастеру. — Это финальная библиотека символов Крепости, подобранная для Садового кольца.

— Порядок следования камней?

— Указан.

— Очень хорошо.

— Двое ворот: Ленинградские и Таганские, — добавил Виссарион. — Как хотел Авадонна.

— Прекрасно.

Мастер помолчал, переложил книгу из правой руки в левую, а затем кивнул:

— До свидания.

Судя по всему, ему не терпелось вернуться к работе.

— Вы обещали разрешить… посмотреть, — напомнил Обуза. Он отдал книгу и теперь мял в руках шляпу. — Мне очень интересно увидеть… — Из соседнего помещения, которое, собственно, и было цехом, слышался стук молотка. — Я ведь не помешаю?

— Не помешаете, — улыбнулся Мастер. — Но внутрь я вас не пущу, смотрите с порога.

— Хорошо, — обрадовался Виссарион. — Я одним глазком…

Мастер подвёл книжника к дверям, чуть приоткрыл створку и позволил заглянуть в щель.

В довольно большое помещение, в центре которого сидел за верстаком крепкий мужчина в сером от пыли комбинезоне. Уникальный резчик по камню, пропавший «где-то в Европе» — Письменник, спрятавшийся от глаз Отражения на старом московском кладбище.

Мужчина работал: смотрел в раскрытую книгу, определяя следующий символ, затем, не глядя, брал с верстака нужный инструмент — в этот момент раб слева подносил чистую плитку, — сноровисто вырезал на оборотной стороне нужный символ, и готовый камень тут же забирал раб справа. Письменник же вновь обращался к книге, иногда слюнявя палец, чтобы перевернуть страницу. И вновь брался за работу, вырезая очередной знак на очередном камне, который ляжет на московскую улицу.

Плитка за плиткой…

Иннокентий ошибался, когда спрашивал о большом строительстве: Авадонна возводил магические стены, скрытые и от Дня, и от Отражения, и ему не требовалось их каменное воплощение — достаточно выложить в правильной последовательности символы, образующие заклятие Крепости, и в нужный момент они сольются, превратившись в непреодолимую преграду.

— Он быстро работает, — прошептал Обуза, с уважением глядя на Письменника.

— Он молодец, — так же тихо произнёс Мастер. — Мы закончим Садовое кольцо через пару месяцев и надёжно защитим старый город. Затем двинемся дальше…

Ответить Виссарион не успел: снаружи послышались едва различимые хлопки, Мастер Скорбных Дел тут же закрыл дверь, на цыпочках подбежал к окну, пару секунд постоял, не шевелясь, после чего вздохнул:

— У нас какой-то кавардак со стрельбой.

— Я тогда побуду здесь, — просительным тоном произнёс Обуза. — Не хочу попасть под пули.

Мужчины, подъехавшие к Преображенскому кладбищу в большом чёрном внедорожнике, были полны решимости вернуть проклятое существо во мрак, из которого оно вылезло. Мужчин было четверо: разного возраста, цвета кожи и сложения, походящих друг на друга лишь удобной чёрной одеждой — короткие куртки, под которыми легко прятать оружие, широкие штаны, точно подогнанные ботинки, — и аурой опасности. Не зла, а именно опасности, чётко говорящей о том, что четверо — воины. У самого длинного когда-то была порвана шея, не ножом — когтями, и потому его звали Рваным. Коротышке сломали нос, вдавили в лицо мощным ударом, но убить не смогли. Третий, по кличке Классик, «щеголял» скрюченным ухом, а левая щека четвёртого — главаря — была сильно обожжена. В Москве его знали под псевдонимом Сапёр.

— Ты уверен, что Ольгин здесь? — негромко спросил сидящий за рулём Классик.

— А где ему быть? — хмыкнул Сапёр. — Ночь ведь…

— И дождь накрапывает, — добавил Коротышка. — В такую погоду твари любят погулять.

— Ольгин редко уходит с кладбища, — закончил Сапёр, не особенно довольный вмешательством Коротышки. — Он здесь сторож.

— Смешно, — вставил своё слово Рваный.

— Скорее, логично, — не согласился Классик. — Мрак к мраку, смерть к смерти.

— Это мы ему обеспечим.

— Ольгин каждую ночь сидит у могилы девочки, за которую мстил, — буркнул Сапёр. — Она была чистой душой и не хотела, чтобы он стал зверем. Но парень не смог пересилить себя, принял Первородный грех, чтобы отомстить за смерть любимой, и теперь пытается вымолить прощение.

— Откуда ты знаешь? — удивился Рваный.

— Я обязательно изучаю тех, кого предстоит убить, — ответил командир. — Поэтому до сих пор жив.

— Ольгин всё равно монстр, — сухо сказал Классик. — Он — двойник, рождённый в Великое Полнолуние на крови человека. В нём есть только Тьма, и он должен сдохнуть.

— Сдохнет, — спокойно пообещал Коротышка, доставая из кобуры пистолет.

На котором отчётливо виднелась гравировка «MORTEM MONSTRUM».

— Днём я ездил в Александровский сад. Накатили воспоминания о том, как мы гуляли и я рассказывал тебе историю Кремля и каждой его башни… Помнишь? Наверное, помнишь, ведь тебе нравились мои рассказы, как ты могла их забыть… А нравились они потому, что я изо всех сил старался сделать их интересными. Ты даже не представляешь, сколько книг мне пришлось прочитать… — Мужчина вздохнул. — Мы садились на лавочку напротив башни или стояли, если не находили свободного места, и я принимался за очередную историю… Поверь, это не был простой пересказ того, что я прочитал днём — я создавал новые истории, привносил в них нечто своё… — Ольгин помолчал. — В саду сейчас много туристов, не протолкнуться, но всё равно хорошо. Башни на месте, строго смотрят сверху вниз, и среди суеты сада кто-то — я в этом уверен — рассказывает истории тому, кого любит. И я пожелал, чтобы у них всё сложилось лучше, чем у нас. Я пожелал им счастья…

В темноте холодного кладбища Ольгин казался несокрушимой глыбой, массивным надгробием, зачем-то поставленным рядом с могилой пятнадцатилетней девочки. Высокий, больше двух метров ростом, феноменально сильный, он даже сидя на лавочке казался скалой, а уж когда вставал, и вовсе превращался в немыслимого гиганта. В одежде он предпочитал чёрное — короткий плащ, футболка, джинсы и тяжёлые ботинки, на пальцах — чёрные перстни, а на его лицо навсегда легла мрачная печать Великого Полнолуния. И с тех пор как Ольгин взялся сторожить кладбище, хулиганы обходили это место стороной.

Поэтому никто не мешал ему ночи напролёт говорить со своей умершей душой.

— Мне уже не так больно, как раньше, — вздохнул Ольгин, разглядывая белый крест, утопающий в белых цветах. В свежих цветах — он менял их каждый день. — Ты скажешь, что прошло время, и будешь права — время лечит. Но если ты скажешь, что скоро я тебя забуду, то ошибёшься: моё сердце меньше болит, потому что я каждый день рядом с тобой. Я смирился — наверное, но я никогда тебя не забуду, принцесса, и жизнь моя пройдёт здесь…

Он резко замолчал, повернул голову и прищурился, вслушиваясь и вглядываясь во тьму холодного кладбища.

Его внимание привлекли шаги.

Едва слышные, очень осторожные шаги. Приближающиеся… сзади. И слева тоже. Ольгин закрыл глаза, «включил» обострённые чувства и теперь «видел» происходящее со стороны, разглядывал, словно на видео с дрона, «рисуя» картинку тем, что чувствовал. Мягкие шаги очень опытных бойцов. Едва слышный шорох одежды. Едва различимый запах оружейной смазки. И справа шаги…

Его окружают.

«Вот и всё?»

Он не знал, кто пришёл, но сразу понял — зачем. И удивился тому, что они так задержались — за дьяка следовало отомстить много раньше. И улыбнулся фотографии, словно говоря: «Видишь, душа моя, мы скоро окажемся вместе…»

А в следующий миг случились две вещи.

Случились одновременно.

Тот, кто приближался справа, решил, что находится достаточно близко, и выстрелил, целясь Ольгину в голову. А здоровяк вдруг вспомнил, что принцесса, в отличие от него, не соткана из лютой Тьмы Великого Полнолуния, а значит, они вряд ли будут вместе… И дёрнулся, уклоняясь. Но неудачно — пуля резанула по плечу, глубоко вспахав мышцу, не столько ранив, сколько разозлив. Ольгин взревел, кувырком ушёл от следующих выстрелов, на секунду укрылся от врага за могилой, а потом бросился на того, кто приближался слева. Прыгнул с места, с земли: оттолкнулся, взлетел в воздух, выгибаясь в боевую стойку, мягко приземлился, оказавшись в полуметре от опешившего охотника, и рванул его за руку, жёстко ломая сустав. Кладбище огласил дикий вопль. Оборванный через секунду ударом снизу, в подбородок: голова Коротышки резко дёрнулась, а шейные позвонки — хрустнули.

Всё.

Мёртвый охотник ещё стоял на ногах, а Ольгин уже мчался к ограде.

— Держи его! — заорал Сапёр. — Рваный! Слева!!

И бросился следом, костеря себя за то, что взял на дело всего лишь трёх истребителей.

«А вот это уже интересно, — подумал Иннокентий. Он выпустил две антенны и внимательно принюхивался к событиям. — Очень интересно».

Кросс занял позицию в тени, метрах в пятидесяти от Каменного цеха, и прекрасно ощущал происходящее: слышал каждый выстрел, несмотря на то, что высококлассные глушители «съедали» резкие звуки выстрелов, слышал все шаги истребителей, их тяжёлое дыхание и приглушённые ругательства. На Преображенском шла охота, и толстяк знал, кто жертва. Точнее, кого назначили жертвой. Сам Ольгин так не думал и сумел дать истребителям достойный отпор, о чём свидетельствовал жуткий вопль, только что пролетевший над кладбищем. А поскольку болезненных стонов Иннокентий не услышал, вывод напрашивался сам собой: один охотник или мёртв, или без сознания.

«Неплохо, здоровяк, действительно, неплохо…»

Но что дальше? Если следовать логике, Ольгин должен срочно покинуть кладбище и затеряться в городе. Он побежит к ограде, причём — самым коротким путём, то есть станет предсказуемым…

«Истребители с самого начала оставили ему одно направление, — усмехнулся про себя Кросс. — И кто-то терпеливо ждёт появления цели…»

Иннокентий не знал, хочет ли он помочь Ольгину, не знал, потребуется ли одинокому грешнику помощь, но ноги сами понесли толстяка к ограде — посмотреть, чем закончится охота.

И закончится ли она…

— Проклятье!

Ольгин перепрыгнул ограду с ходу, заранее перешёл на широкий шаг, взмыл в воздух с толчковой правой, но не взял препятствие, как барьер, без касания, а наступил на верх ограды и только потом соскочил на улицу, выиграв несколько метров.

И именно в этот миг прозвучало разочарованное:

— Проклятье!

Потому что прямо на Ольгина мчался тяжёлый внедорожник, водитель которого уже открыл огонь из короткоствольного автомата. Обострённые чувства помогли Ольгину: он видел пули и мог представить их траекторию. Но не сумел увернуться от всех. И одна пуля порвала многострадальное, уже раненное плечо прежде, чем здоровяк отпрыгнул к ограде. Там он пригнулся, пропуская следующую очередь над собой, прыгнул в сторону и различил за стеной голоса охотников. Они рядом и скоро начнут стрелять… А силы тают, потому что раны тяжелее, чем показалось изначально… Он держится только потому, что родился в Великое Полнолуние и обладает колоссальным запасом сил.

Но этот запас не беспределен.

Ольгин стремительно взял влево, оказался сбоку от машины, чем заставил водителя резко дать по тормозам, тут же прыгнул, наступил на крышу внедорожника, улетел на противоположную сторону улицы и нырнул в ближайший тёмный двор.

— Где он?! — крикнул перебравшийся через ограду Сапёр.

— Туда! — махнул рукой Классик.

— Вызывай подмогу!

Сапёр и Рваный побежали за Ольгиным, а Классик достал телефон.

Любопытный Иннокентий улыбнулся, пробормотал: «Ищите, ищите, только не надорвитесь…», вернулся к Каменному цеху и осторожно постучал в дверь. В маленьком окне горел свет, изнутри доносилось постукивание молотка, Мастер Скорбных Дел не спал, и Кросс решил кое-что прояснить.

— Привет!

Открывший дверь мужчина был худ, невысок и бледен, с острым, словно у мыши, носом, который оседлали старые очки в тонкой металлической оправе. Одет в пыльную робу и стоптанные башмаки.

На Иннокентия мужчина смотрел неприветливо, явно зная, кто перед ним, и не испытывая от встречи восторга.

— Привет!

— Я занят, — отрывисто бросил Мастер. — Следующий заказ приму не раньше пятницы.

— Я ещё не умер.

— Вот и радуйся.

Он хотел закрыть дверь, но толстяк просунул в щель ногу и приятно улыбнулся:

— Почему Авадонна приказал охранять тебя от истребителей?

— Потому что я не люблю, когда мешают.

— Резонно.

— Всего хорошего.

— А всё же? — продолжил Иннокентий, глядя на щуплого собеседника в упор. — Почему?

Смутить Мастера не получилось: тот знал свою силу и предел, за который Кросс ни за что не зайдёт. Но при этом в репутации Иннокентия не было написано: «мягок, как плюшевый мишка», возможная ссора могла закончиться любыми неприятностями, поэтому Мастер решил до предела не доводить и недружелюбно ответил:

— Я занимаюсь Скорбными Делами, насекомое, я собираю Тьму с тех, кто хочет уйти чистым, и только за сегодняшний день накопил два ведра отборного мрака. Могу облить тебя, потом не отмоешься.

— То есть разговор не получится?

— Делай то, что тебе приказано. А ко мне не лезь.

— Мы оба знаем, что есть приказы явные, а есть скрытые, — прищурился Кросс. — Авадонна ничего не делает просто так, всегда имеется второе дно. Я догадываюсь, что он послал меня на кладбище не только для защиты, ему нужно, чтобы я что-то увидел. Но я до сих пор не понимаю — что?

— Я не стану тебе помогать, — отрезал Мастер.

— Потому что я тебе не нравлюсь?

— Потому что Авадонна сказал, что если ты настолько тупой, что не догадаешься, то тебе это и не нужно.

— Э-э… — неожиданный ответ заставил Кросса сбиться. Он протянул жалкое «э-э», улыбнулся и нервно пожал могучими плечами: — Э-э… баал… наверное, прав.

— Уже уходишь, насекомое?

— Я прогуляюсь тут?

— Да хоть ночуй, — Мастер неожиданно хмыкнул. — Я не сторож.

— За сторожем сейчас Братство гонится, — доверительно сообщил толстяк.

— Мне Ольгин никогда не нравился.

Ответ вызвал предсказуемый вопрос:

— Тебе вообще кто-нибудь нравится?

— Ты его не знаешь.

— Ну, хоть так… — Кросс убрал ногу и вежливо приподнял шляпу. — Спокойной ночи.

— Не возвращайся.

Мастер с силой захлопнул дверь.

«Рабочий человек, не любит, когда мешают…» — Иннокентий пошёл по главной аллее, бездумно разглядывая скорбные камни, несколько раз свернул наугад, решив положиться на случай, почувствовал свежую могилу, побрёл к ней, но вдруг остановился и присвистнул, неожиданно задавшись вопросом, который должен был появиться много раньше:

«Кто стучал молотком, пока Мастер говорил со мной?»

Пули у охотников оказались не просто серебряными, а с какой-то ядовитой примесью — раненая рука почернела и стала опухать. К счастью, обе пули прошли по касательной, лишь разорвав мышцы и пустив кровь, отравы Ольгину досталось немного, но её хватило, чтобы рука онемела. Судя по всему, истребители точно знали, кто служит ночным сторожем на Преображенском кладбище, и подготовили боеприпасы специально.

Но несмотря на дикую боль, Ольгину удалось уйти.

Однако побежал он не в Измайловский парк, через который можно было незаметно покинуть город, не в Сокольники, хотя есть где спрятаться, а в центр — неожиданно для преследователей. Ольгин стряхнул охотников в промышленных закоулках Электрозаводской, перебрался через Яузу до того, как на мостах встали истребители, и быстро, но осторожно, дворами и закоулками, направился к Бульварному кольцу.

Он не убегал. Он шёл за помощью.

И жуткая темень, которая неожиданно окутала Москву короткой летней ночью, стала хорошей подмогой — Тьма хранила своего ребёнка.

Его никто не заметил.

Садовое кольцо Ольгин преодолел по подземному переходу у Курского вокзала, затем углубился в переулки, немного попетлял, проверяя, действительно ли охотники потеряли след, и лишь затем направился к большому жёлтому дому на углу Яузского бульвара и Подколокольного переулка. Вошёл в высокую арку, огляделся, оставаясь в тени, убедился, что засады нет — хотя кто мог ожидать, что он соберётся именно сюда? — и направился к нужному подъезду.

К кому идти в случае опасности, Ольгин решил давно: он жил бирюком, никого не привечая и не общаясь с отражёнными, но внимательно следил за происходящим и знал, кто не откажет в помощи даже грешнику. Точнее, ему казалось, что он знает. Точнее, ему хотелось верить в благородство того, кого он выбрал. А если совсем честно — Ольгину некуда было больше податься.

Только в жёлтый дом…

Но добравшись, он замер у подъезда, не решаясь набрать на домофоне номер квартиры, засомневался, поскольку речь шла о жизни и смерти, повертел головой и машинально прочёл табличку на соседней двери:

«Обувная мастерская. Режим работы — круглосуточно. Пошив, ремонт, разноска новой обуви. Гибкие цены». Чуть ниже, на отдельном листочке, значилось важное уточнение: «Принимаются заказы на накопытники».

На дворе стояла глубокая ночь, но из-за двери слышалось жужжание станка.

«Надо решаться!»

В конце концов, не мальчик…

Ольгин вздохнул, потянулся к домофону, услышал приглушённый звук двигателя, повернулся и увидел медленно вкатившийся во двор чоппер. Всадник остановил мотоцикл у подъезда, снял шлем, прищурился, разглядывая незваного гостя, и Ольгин понял, что перед ним Кирилл Амон.

Тот самый человек, которого он искал.

— Добрый вечер, — пробормотал здоровяк, поглаживая раненую руку.

Временами боль становилась нестерпимой.

— Добрый… — Кирилл без страха оглядел здоровенного мужика, преградившего ему дорогу, и поинтересовался: — Мы знакомы?

— Ольгин.

Пауза, после которой Амон припомнил:

— Ты завалил Сердцееда.

— Отомстил, — уточнил здоровяк.

— Знаю, — кивнул Кирилл и отрывисто поинтересовался: — Чего хочешь?

— Помощи.

— Ты — Первородный, — заметил Амон. — Один из самых чистокровных.

— А Сердцеед был органиком, — пожал плечами Ольгин. — А Даген, которого ты завалил, — Божественным. — Он помолчал. — Будем и дальше копаться в личных делах?

И снова погладил руку. Ему хотелось закричать, но он боялся напугать собеседника и разбудить местных.

— Обиделся? — улыбнулся Кирилл.

— Нет… знаю, что я — грешник, ты меня не удивил, — Ольгин снова помолчал. — Я живу на кладбище и провожу всё свободное время, вымаливая прощение у моей принцессы. Я был рождён, чтобы убивать, но моя миссия завершилась — я убил. И ты убил бы, окажись на моём месте. Любой убил бы! — Он выкрикнул, потому что руку резануло огнём. Но тут же замолчал и через секунду продолжил спокойно: — Но теперь я пуст, Амон, я кончился, месть свершилась, и моя жизнь — плакать на могиле. Я не жалуюсь — таков мой выбор. Ты знаешь, что я мог бы податься к Гаапу, или Авадонне, или к Молоху — он звал, я мог бы стать напарником Порчи, однако мой выбор — плакать на могиле. Там лежит моя душа, Амон, моя любовь и моё сердце. Я знаю, что мы с Ольгой никогда не воссоединимся, и хочу успеть вымолить прощение.

Вот так.

И не верить нельзя, потому что всё, что Ольгин сказал, — правда, абсолютно всё, каждое слово. И про органиков, и про убитого Божественного, и про него, грешника, сотканного из самой злой Луны Вселенной, но любящего так, что становилось завидно. Парень, двойником которого стал Ольгин, хотел мести и ненависти, но в его крови оказалась только любовь.

А ненависть была всего лишь чувством…

— Ты ранен, — заметил Амон, переведя взгляд на неподвижную руку гиганта.

— Сегодня за мной пришли.

— Органики?

— Братство. — Ольгин поморщился и погладил рану. — Я хочу справедливости, Амон. Я не скрываю, что я — первосортный Первородный, глупо скрывать, ведь моя мать — Тьма Великого Полнолуния. Я признаю, что казнил дьяка-меченосца Лаврича — и горжусь этим, потому что мерзавец получил по заслугам. Но если кто-то хочет за него отомстить — пусть скажет открыто. Если Братство нанял принципал, пусть щенок честно скажет, что не осуждает Лаврича и плевать хотел на убийства, на то, что дьяк-меченосец, подлый член Первой Свиты, жрал детские сердца. Пусть скажет…

Ольгин резко замолчал и скривился. И тихонько застонал. Показал, что даже сила Великого Полнолуния имеет предел.

— Мой друг разбирается в ранах, — сказал Кирилл, открывая подъездную дверь. — Давай поднимемся и закончим разговор в квартире.

— Глубже… — прерывисто прошептала Ксана, изгибаясь на заднем диванчике машины. — Глубже… сильнее… Не стесняйся, сучка! Глубже!

Стоящая на коленях рабыня старалась изо всех сил, услаждая хозяйку языком и пальцами, и её искусство вот-вот должно было вознести Ксану на вершину блаженства.

— Сильнее…

Рабыня стала подвывать.

— Сильнее, сучка! Сильнее!

А ещё через секунду Ксана громко застонала, заёрзала, заколотила рукой по мягкой спинке диванчика, а левой ногой — по спинке пассажирского сиденья, шумно задышала, и обмякла. Рабыня подняла голову над бесстыдно расставленными ногами хозяйки, внимательно посмотрела и улыбнулась, поняв, что та довольна. Ксана взяла девушку за волосы, притянула к себе и поцеловала в губы.

— Умница.

— Я хочу сделать для вас больше, госпожа… — Рука рабыни скользнула по внутренней стороне хозяйского бедра, но шофёр всё испортил — кашлянул и сообщил:

— Будем на месте минут через пять.

При этом, разумеется, не повернулся и даже в зеркало не посмотрел. Шофёр был хорошо обучен и наблюдал за хозяйскими играми, лишь получив разрешение. Такое бывало, но не сегодня.

Услышав сообщение, Ксана ещё раз поцеловала рабыню, прошептала:

— Потом.

Выпрямилась, поправила короткую юбку, натянув её до середины бедра, застегнула на три нижние пуговицы прозрачную блузку, сделала большой глоток воды из поданного рабыней бокала и посмотрелась в зеркальце — лёгкий, едва наброшенный макияж во время игр не пострадал.

Ночной звонок Ястребиного выдернул Ксану из кровати в самый разгар веселья, вот ведьма и прихватила удовольствие с собой, чтобы не терять время. Не потеряла, сполна насладилась рабыней, а теперь бездумно наблюдала за вырастающим в унылой предутренней серости гигантским зиккуратом, любимым дворцом Гаапа, нависшим над старым городом, подобно окаменевшему Голиафу, бросившему тень на улицы и переулки.

Тень зиккурата несла Москве холод и сообщала, что готовится пришествие Владыки.

Тень зиккурата стала одним из символов будущей власти Гаапа.

— Прекрасно выглядишь, — произнёс он, когда женщина переступила порог кабинета.

— Спасибо, баал, — поклонилась Ксана. — Теперь это не трудно.

Ей было тридцать, но она сохранила, а точнее — вновь приобрела, — влекущую свежесть и стройность ранней молодости, когда прекрасный цветок лишь распускается и входит в силу. Высокая, черноволосая, с полной грудью и длинными ногами, Ксана прекрасно выглядела и раньше, а обретя силу ведьмы, превратилась в сногсшибательную красотку, избавившись от мелких недостатков в виде слишком длинного носа и лишних, как ей казалось, килограммов.

Ксана тратила на внешность и фигуру изрядную часть силы и много времени.

— Ты кажешься удовлетворённой, — усмехнулся Ястребиный.

— Я имею всё, что нужно, баал, — женщина вновь поклонилась. — Благодаря вам.

Она знала, что Гаапу нравится лесть, в том числе — грубая.

— Благодаря своему таланту.

— Необработанный алмаз всего лишь камень, баал, который могут не заметить. Для настоящей драгоценности нужен опытный ювелир. — Женщина многозначительно посмотрела на Ястребиного. — Мне достался самый лучший.

— Хорошо, что ты это понимаешь.

В действительности, Гаап, несмотря на свою силу и проницательность, не знал, как ему относиться к Ксане. С одной стороны, она изменилась, потемнела, почти обратилась в настоящую грешницу — бездушную и беспощадную. Но именно почти… К тому же её главное умение, талант, из-за которого Ястребиный заинтересовался Ксаной — менять отражения по своему желанию, — не проявлялся с момента инициации, поэтому Гаап считал, что Тьма не овладела женщиной полностью. И это обстоятельство его нервировало. Ястребиный видел, что Ксана не сопротивляется Тьме, охотно отдаётся пороку, перепробовала все прелести жизни Первородных, искусно управляла течением Ша, выстраивая весьма непростые заклятия, но что-то внутри неё не сдавалось и продолжало сопротивляться Злу, не позволяя раскрыться полностью.

И Гаап решил, что Ксане нужно пролить больше крови.

— Требуется твоя помощь.

— Просто помощь? — улыбнулась женщина.

— Ты слышала об Ольгине?

— О нём все слышали, баал.

— Пожалуй… — усмехнулся Гаап. Но тут же стал серьёзным: — Существует политический запрос на устранение Ольгина, поскольку его дурацкая выходка вызвала раздражение… у всех… — Он сбился чуть-чуть, почти незаметно. — Сегодня ночью на Преображенское кладбище ездили истребители, но эти идиоты его упустили.

— Я должна убить Ольгина? — равнодушно уточнила Ксана.

— Ты должна контролировать происходящее, и если Братство не справится, — убить и Ольгина, и тех дураков, которых он не прикончит.

— Где сейчас Ольгин?

— В том-то и дело, что никто не знает, — развёл руками Ястребиный. — Тебе придётся провести расследование.

— Я всё сделаю, баал, считайте, что Ольгин уже мёртв.

«Вот и хорошо, девочка, делай, — усмехнулся про себя Гаап. — Распутство и порок — это хорошо, но на тебе должна быть кровь. На тебе должно быть много крови. Только она сделает тебя по-настоящему грешной…»

— Если за тебя взялись по заказу кого-то из высших, то обязательно отыщут, где бы ты ни спрятался, — произнёс Кирилл, нажимая кнопку вызова лифта. — Учётчицы в Москве всё ещё нет, но твоё обнаружение всё равно вопрос времени, поскольку нужное умение есть не только у неё. В конце концов, истребители могут обратиться к Иннокентию, а он вынюхивает беглецов профессионально.

— Я понимаю, — вздохнул Ольгин, поглаживая перебинтованную руку.

Ермолай не подвёл, поворчал, конечно, напомнив, что он инженер, а не коновал, но ворча, достал из шкафа алюминиевую банку с дурнопахнущей мазью подозрительного ядовито-зелёного цвета, натянул грубые резиновые перчатки — «Чтобы не обжечься и не воняло потом», — и щедро обмазал раненую руку Ольгина. В первый момент здоровяку показалось, что мазь содержала кислоту — так яростно она в него вцепилась, потом Ольгин десять минут орал, катаясь по полу гостиной, проклинал и ругался — всё это время Амон и Машина хладнокровно хлебали яблочный самогон, и лишь когда тёмный пришёл в себя, его перевязали и усадили в кресло.

Но при этом рука приобрела нормальный, здоровый цвет и перестала болеть. А на естественный вопрос, что за чудодейственное снадобье он применил, Ермолай отмахнулся: «Входила в стандартную аптечку "Нейтрино"», намекнув на своё прошлое, когда его учили по программам будущего.

— В общем, тебя нужно спрятать, — продолжил Кирилл. — А мы пока оглядимся и определим, насколько сильно ты влип.

— Я сильно влип.

— Как ты правильно сказал: никто не хочет откровенно вступаться за Сердцееда, — буркнул Амон. — Попробуем сыграть на этом.

— А если не получится?

— Если не получится — придумаем что-нибудь ещё.

— Спасибо, — тихо сказал Ольгин.

— Пока не за что.

Лифт отчего-то не ехал, но паузы в разговоре не возникло — гигант продолжил уточнять:

— Долго мне прятаться?

— Долго ты там не просидишь, — лаконично ответил Кирилл.

— Звучит не очень хорошо, — насторожился Ольгин.

— А в реальности получится ещё хуже, — пообещал Амон. — Тебе будет больно.

— Куда ты меня ведёшь?

Но ответить Кирилл не успел: лифт приехал, дверца открылась, и Ольгин изумлённо замер, уставившись на черноволосого парня в оливковой униформе.

— Вызывали?

— В первый раз я тоже удивился, — хмыкнул Кирилл, подталкивая тёмного в кабину.

— Доброй ночи, господин Амон, рад вас видеть.

— Доброй ночи, Аристотель.

— Обзавелись новым другом?

— Скорее, новой проблемой.

— Часто это равнозначные понятия.

Лифтёр закрыл дверь, и кабина плавно поехала вниз.

— Он не нажал на кнопку этажа, — заметил Ольгин.

— Невежливо говорить о присутствующем собеседнике в третьем лице, — заметил в ответ Аристотель.

— Правда? — притворно изумился здоровяк.

— Правда, — бесстрастно подтвердил Кирилл. — Невежливо.

Несколько секунд мужчины молчали, после чего Ольгин осторожно спросил:

— То есть ты знаешь, куда мы едем?

— Разумеется.

Короткий вопрос — короткий ответ, и на этом — всё. Ольгин рассчитывал, что Амон добавит подробностей, а когда понял, что этого не произойдёт, уточнил:

— То, куда мы едем, находится в нашей реальности?

— Смотря что ты подразумеваешь под реальностью, — серьёзно ответил Кирилл. — Мы ведь в Отражении.

— Мы всегда в Отражении. Оно — часть Вселенной.

— Тогда почему ты беспокоишься о реальности?

— Не хочется покидать этот мир.

— Даже чтобы выжить?

Кабина остановилась.

— Всего хорошего, господин Амон, — произнёс лифтёр, открывая дверь.

— Увидимся, Аристотель.

— Не сомневаюсь.

Дверца закрылась и тут же исчезла, Ольгин вопросительно посмотрел на Кирилла, а тот пожал плечами:

— Обратно мы сами.

— В смысле?

— Другой дорогой.

— А «обратно» точно будет?

— Обязательно.

— Ты так и не сказал, куда мы направляемся.

— В Серебряный погреб, — коротко сообщил Амон.

— Он существует?! — изумился Ольгин. — Я думал, это миф.

А как ещё относиться к историям об убежище, стены которого сложены из непроницаемого для ведьм серебра? Об убежище, которое постоянно меняет местонахождение, а его хозяйка общается с миром исключительно по телефону.

— Погреб — единственное место, где ты можешь укрыться, — скупо поведал Амон.

Несколько секунд Ольгин молчал, только теперь осознав, что означало предупреждение Кирилла: «Будет очень больно», а затем глухо сказал:

— Я вытерплю.

— Придётся вытерпеть, — жёстко закончил Амон.

Они прошли по выложенному тёмным кирпичом коридору, свернули в боковое ответвление — здесь Кириллу пришлось включить фонарик, — прошли ещё с полсотни метров и оказались у тяжёлой деревянной двери, отворившейся с таким скрипом, словно путники подняли крышку древнего гроба. К удивлению Ольгина, за дверью он увидел не коридор или помещение, а винтовую лестницу, которая повела их ещё глубже.

— Хозяйка Погреба даёт стопроцентную гарантию безопасности и требует от новых клиентов рекомендации, — объяснил Кирилл, начиная спускаться по крутым ступеням. — Нам повезло, что Машина давно с ней дружит.

— Но теперь я знаю дорогу, — заметил Ольгин. — И могу о ней кому-нибудь рассказать.

— Ты знаешь сегодняшнюю дорогу, — уточнил Амон. — Более того — дорогу, проложенную специально для нас. Другие клиенты пойдут другим путём.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

Минут через пять лестница закончилась, и путники оказались на небольшой площадке, тускло освещённой пыльной лампочкой, висящей на голом проводе перед очень красивой резной дверью светлого металла.

— Не прикасайся, — предупредил Амон.

— Хорошо, — кивнул Ольгин, замерев на последней ступеньке.

Дверь была сделана из серебра, и ему следовало держаться от неё подальше. Кирилл же спокойно надавил на ручку, заглянул внутрь и негромко позвал:

— Мария Фёдоровна.

— Явился? — послышался в ответ старческий голос.

— Куда же я денусь? — рассмеялся Амон. — Привет вам от Ермолая.

— Да поняла я, кто ты, поняла…

Из погреба донеслось подозрительное шуршание, то есть это Ольгин счёл его подозрительным, поскольку рядом с таким количеством серебра его чувства болезненно обострились, затем дверь распахнулась, и в проёме появилась высокая старуха в строгом чёрном платье старинного кроя с юбкой в пол. Длинные седые волосы хозяйки были заколоты серебряным гребнем, из ушей свисали серебряные серьги, на груди — устроилось тяжёлое ожерелье, на руках браслеты, на пальцах кольца — тоже серебряные.

Старуха недружелюбно оглядела гостей и осведомилась:

— Кто из вас Кирилл?

— Тот, кто не боится серебра.

— Неправильный ответ, мальчик, — проскрипела в ответ хозяйка Погреба. — Кирилл из вас тот, у кого в кармане мешочек с золотом.

Амон усмехнулся и протянул старухе кожаный кошель:

— Как договаривались.

— Сколько? — дёрнулся Ольгин.

— Не твоё дело.

Здоровяк покачал головой:

— Не люблю быть обязанным.

— Об этом надо было думать раньше, — усмехнулся Амон. — Теперь молчи.

Старуха потрясла мешочек, внимательно прислушиваясь к звону, улыбнулась, видимо, звук её удовлетворил, облизнула губы и бросила Ольгину серую тряпку:

— Надень поверх… себя. И на голову накинь.

— Зачем? — не понял гигант.

— Поможет.

— Делай, как велят, — добавил Кирилл. И демонстративно посмотрел на часы.

Первородный поморщился, но послушно развернул тряпку, оказавшуюся такой дырявой, что походила на сеть, и накинул на плечи.

— Так сойдёт?

Ответа не последовало.

— Внутри клетка, так что ты не вырвешься, голубок, — сказала старуха, глядя Ольгину в глаза. — Я за тобой присмотрю, когда станет совсем плохо — помогу. Но сколько ты выдержишь — не знаю, тут у всех по-разному.

— Я постараюсь побыстрее, — негромко произнёс Амон.

Ольгин не ответил.

Он закусил губу и медленно вошёл в Погреб.

Полицию на Преображенское кладбище никто не вызвал. Потому что делать ей там было нечего. Своего мёртвого истребители забрали, Ольгин сбежал, выстрелов никто не слышал — спасибо глушителям, заметных повреждений кладбищенской собственности не случилось, и потому, когда Ксана явилась в скорбное место, то окунулась в сообразную тишину и прохладу, и течение жизни печального места не обезобразили деловые полицейские мероприятия.

Пять утра. Деревья едва слышно шуршат, полной грудью вдыхая утренний ветерок, светло, как днём, но пусто — люди ещё спят, им ещё нет дела до мёртвых. Надгробные камни замерли, недовольные ранним визитом, окна мастерских темны, из-за ограды доносится шум просыпающегося города, но ещё приглушённый, невнятный и не беспокойный.

Но для целей Ксаны отсутствие людей было на руку — для поисков ей требовалось изучить Ольгина, «поймать» его образ, а объясняться со сторожами не хотелось.

Сначала ведьма побывала в убогой сторожке, где сын Великого Полнолуния коротал скучные дни, посидела в продавленном кресле, налила воды в железную кружку, сделала глоток, представляя, как пьёт из неё гигант — жадно, большими глотками, посмотрела на упаковки лапши быстрого приготовления, на грязный чайник, покачала головой, вздохнула, вышла и направилась к известной всему Отражению могиле пятнадцатилетней девочки, зверски убитой дьяком-меченосцем Лавричем. Осмотрелась, оглядела фотографию, отметив прелесть несчастной Ольги, но приближаться к могиле не стала, проявила уважение к труду Мастера Скорбных Дел, избавившего ребёнка от Тьмы страшного убийства. Прогулялась по следам ночной погони, задержавшись там, где Ольгин убил истребителя, направилась к ограде, но замерла, услышав из глубины кладбища характерные звуки втыкающейся в землю лопаты. Удивилась, пошла на звук и через пару минут оказалась у разрытой могилы.

— Не помешаю?

Стоящий на дне ямы толстяк поднял голову, прищурившись, посмотрел на женщину, явно узнал, но здороваться не стал. Мотнул головой:

— Туда встань.

И вернулся к работе: продолжил копать, резкими движениями выбрасывая из ямы землю. Работал он давно, споро, однако ухитрился не запачкать светлые брюки и не вспотеть. И если первое ещё могло вызвать удивление, то почему толстяк не вспотел, Ксана знала наверняка — она тоже его узнала.

— Потерял чего? — тягуче поинтересовалась ведьма.

— Нужно проверить, — отрывисто ответил толстяк, не прекращая орудовать лопатой.

— Жив покойный или нет?

— Вроде того.

— Понятно… — Ксана сделала несколько шагов, остановилась напротив покосившегося камня и громко прочитала: — Безликин Савелий Григорьевич… Дядя твой?

— Вроде того, — мрачно повторил Иннокентий, пытаясь сообразить, издевается ведьма или действительно не понимает смысл происходящего.

— Могила свежая, этого года, — продолжила Ксана. — На ней лежала печать Авадонны, а ты на неё наплевал и просто сорвал… Но Авадонна не появился, значит, знает, что ты здесь вытворяешь.

— Я не вытворяю, я нашёл яму и решил её осмотреть.

— Ты ведь Кросс, да? — поинтересовалась ведьма. — Лютое насекомое карлика.

— А ты — Ксана, новая стерва Гаапа.

— Вот и познакомились, — резюмировала женщина. — Что ты здесь делаешь, насекомое?

— Копаю, — хмуро ответил Иннокентий.

— А на кладбище?

— Приглядывал, чтобы истребители не упустили Ольгина.

— Плохо приглядывал, — с иронией заметила Ксана.

— Я опоздал, — соврал Кросс. — Когда приехал, Ольгин уже удрал… — он вдруг остановился, опёрся на лопату и поднял голову на ведьму. — А ты здесь зачем?

— Гаап отправил подчистить за вами, — с улыбкой сообщила Ксана.

— За ними, — уточнил Иннокентий.

— Ах да, ты же застрял в песочнице… Так скажешь, кто такой Безликин?

— Ты действительно не догадалась?

Несколько секунд ведьма внимательно смотрела на толстяка, припоминая, что она о нём знает, а затем её брови поползли вверх:

— Не может быть!

— Мы в Отражении, красавица, здесь всё может, — Кросс снова взялся за работу. — В могиле покоится мой хозяин.

— Зачем тебе прах?

— Не знал, пока не увидел тебя, — проворчал Иннокентий.

— При чём тут я? — удивилась ведьма.

— Ты правишь отражения.

Ксане очень хотелось сказать правду, признаться, что слухи врут — или пока врут, — что ей ни разу не удалось повторить опыт, который привёл её в Отражение, и сейчас она — обычная ведьма… Но…

Но ей удалось справиться с собой и промолчать.

Во-первых, потому что в Отражении нельзя признаваться в слабости. Во-вторых, потому что слова толстяка её заинтриговали.

— Не удивлюсь, если Авадонна знал, что Гаап отправит тебя чистить за Братством, — продолжил Кросс, не заметивший терзаний женщины. — В смысле — предвидел твоё появление и потому послал на кладбище меня.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Ксана. — Объяснись.

— Я с самого начала не понимал, зачем Авадонна отправил меня на кладбище, поскольку ему явно было плевать на судьбу Ольгина, — поведал Кросс. — А теперь цепочка сложилась: он знал, что я отыщу могилу и начну её раскапывать, а Гаап пришлёт тебя.

— Мне кажется, ты слишком высокого мнения о карлике.

— Но ведь ты здесь, — хмыкнул толстяк.

Это утверждение оспорить было невозможно.

— Я здесь, ты в яме, — Ксана передёрнула плечами — утренняя прохлада заползла под легчайшую блузку. — И что это значит? Какую связь разглядел Авадонна?

— Я хочу домой, — просто ответил Кросс.

— А я ищу счастливое отражение, — неожиданно для себя брякнула Ксана.

И тут же замолчала, закусив губу.

Оказавшись в Отражении, она никогда ни с кем не откровенничала, потому что любое откровение — слабость. А сейчас вдруг вслух ляпнула то, что хранила в глубине души. Так глубоко, куда никого не подпускала.

— Вот и связь, — грустно улыбнулся Иннокентий. — У каждого из нас есть неосуществимая мечта, а под этим камнем лежит…

— Прах.

— Очень мощный прах — прах Древнего, — поправил женщину Кросс. — Возможно, он и есть ключ к нашим желаниям.

— Не знаю, можно ли отправить тебя на другую планету, насекомое, но моя мечта действительно неосуществима, — зло бросила ведьма, ругая себя за длинный язык, но не в в силах остановиться. — Я не просто ищу счастливое отражение, я хочу вернуть прошлое, хочу оказаться там, где умела мечтать и любить. Когда на мне не было этой грязи, а лучший в мире мужчина держал меня за руку… Ты понимаешь?! Вот чего я хочу! — Она замолчала, так же резко, как сорвалась на крик, и очень спокойно продолжила: — Но даже Древние неспособны повернуть время вспять. Моя мечта никогда не осуществится.

— Если ты не можешь изменить время — нужно изменить мир, — рассудительно произнёс Иннокентий. — Нужно вернуть то отражение, в котором ты была счастлива.

— Оно уже улетело.

— Отражения вечны, — не согласился Кросс. — Оно стало слабым, незаметным, но по-прежнему где-то живёт: может, притаилось в слезинке в уголке твоего глаза, может, на дне твоей души, в глубинах памяти или в том куске льда, в который обратилось твоё сердце. То отражение до сих пор где-то дышит, и ты можешь его отыскать.

— Не уверена, что могу, — честно ответила Ксана, не заметив, как по щеке скатилась слеза.

— Можешь, — отчеканил Иннокентий, в очередной раз нажимая на лопату. — Поэтому ты здесь: цепочка событий потянула тебя за собой и привела туда, где ты способна отыскать счастье, а я — построить мост домой. — Лопата глухо стукнулась обо что-то твёрдое, толстяк отставил её, наклонился и вытащил из земли серебряную урну. Красивую, достойную великого Древнего, но запачканную землёй. — Я нашёл силу, а ты способна с ней управиться.

«Я смогу изменить мир!»

И всё, что нужно — отыскать Отражение, ускользнувшее от неё в ту ночь. Отыскать тот счастливый момент, где она приняла правильное решение и отвергла предложение Гаапа, где гордыня не превратила её в чудовище. Отыскать тот мир, который до сих пор живёт в её мыслях, а то, что мыслимо — осуществимо.

Таков закон.

Ей нужно отыскать счастливое Отражение и обратить его в реальность…

— Что скажешь? — спросил Иннокентий.

— В нём действительно полно силы, — оценила ведьма, быстрым движением смахнув со щеки слезу. — Даже в мёртвом.

Причём не просто силы, а концентрированной Ша, чистой, как Тьма, как дистиллированное Зло в склянках Скупщика, невероятно мощной Ша, тоскующей в образе праха и рвущейся на свободу.

— В нём полно силы…

Кросс выбрался из ямы, поставил урну на землю, взял женщину за руку и посмотрел в полные слёз глаза:

— Ксана, я хочу домой, ты хочешь стереть с себя грязь Первородного греха. Нас обоих не устраивает этот мир, так давай побудем эгоистами и…

— …и всё поменяем? — с надеждой спросила ведьма.

— К чёртовой матери, — кивнул инопланетянин.

Ксана улыбнулась Иннокентию сквозь слёзы и согласилась:

— Давай.

И Вселенная, кажется, усмехнулась, с интересом прикидывая, что будет дальше.

— Иду, иду… — недовольно проворчал Машина, неспешно двигаясь по коридору ко входной двери. — Слышу я, слышу… чего надрываться?

А надрывался неизвестный от всей души и уже с минуту не отрывал палец от кнопки звонка, наполняя квартиру режущим ухо звоном и не среагировав на громкое хозяйское сообщение: «Не заперто!», прозвучавшее из гостиной. Пришлось Покрышкину выбираться из кресла и тащиться по длинному коридору, чему он был настолько не рад, что на ходу бормотал:

— Я тебе так скажу: если дело окажется несерьёзным, тебе потребуется консультация хорошего хирурга… и травматолога… и проктолога…

Машина резко распахнул дверь, на несколько мгновений замер, разглядывая пустую площадку, а затем перевёл взгляд вниз, под ноги, и увидел на входном коврике небольшую картонную коробочку, перевязанную строгой бечёвкой.

Звонок умолк два шага назад, но Ермолай не услышал топота ног убегающего хулигана: то ли тот воспользовался лифтом, то ли наложил на звонок чары.

— Посылка, значит, — вздохнул рыжий, не прикасаясь к коробочке. — Похоже, визит Ольгина стал лишь первым звеном цепочки.

Увидев грешника, прагматичный Машина молниеносно предложил Кириллу избавиться от гиганта любым способом: хоть прогнать, хоть пристрелить. Амон ожидаемо отказался. В ответ Покрышкин сказал, что ничего хорошего из этого не выйдет, и теперь мысленно поздравил себя с удивительно верным предсказанием. Больше ему поздравлять себя было не с чем, поскольку впереди Ермолаю виделись исключительно неприятности.

Машина вздохнул, но только собрался забрать коробочку и вернуться в квартиру, как лифт пришёл в движение, и Ермолай решил посмотреть, на каком этаже остановится кабина. Кабина, в свою очередь, решила не обманывать ожиданий рыжего: остановилась на самой верхней площадке, распахнула дверцы и выпустила из себя двух мужчин. У первого на левой щеке красовался омерзительный ожог, второй носил на шее следы чьих-то когтей. Одеты мужчины были в чёрное, держались уверенно, и по всему выходило, что на последний этаж жёлтого дома прибыли истребители «Mortem Monstrum», которые решительно направились к распахнутым дверям и столь же решительно остановились, увидев на коврике коробочку.

— Вряд ли это бомба, — дружелюбно сообщил Ермолай.

— Тогда почему она на полу? — с подозрением спросил обладатель шрамов.

Вопрос вызвал у Покрышкина секундное замешательство, затем последовал ответ:

— Чтобы не замёрзла.

— Зачем?

— Если замёрзнет — испортится.

— А что там?

— Понятия не имею.

Истребители переглянулись, поняли, что ничего не поняли, и обожжённый осведомился:

— Знаешь, кто мы?

— Плевать, — равнодушно ответил Машина, вновь переводя взгляд на коробочку. — Думаю, через минуту сварится.

Но это замечание истребители сообразили пропустить мимо ушей.

— Мы из Братства.

— И зачем явились?

Рваный хотел возмутиться, но Сапёр жестом велел подчинённому не открывать рот. Сам задал вертящийся на языке вопрос:

— Тебе часто говорят, что ты наглый?

— Нет, не часто, — тут же ответил Ермолай. — Но возможно, не хотят огорчать.

— Почему ты так себя ведёшь?

— Потому что вы мне не нравитесь.

— Лично мы или Братство? — не сдержался Рваный.

— Не нагнетай, — оборвал его Сапёр. И жёстко посмотрел на Машину: — Знаешь, зачем мы здесь?

— Плевать.

— Мы преследуем зверя.

— Ольгина, — добавил Рваный.

Покрышкин почесал затылок и проворчал:

— Ольгин никого не трогал: сидел на кладбище и выл от горя. Зачем вы на него напали?

— Он всё равно монстр.

— Хотите убить монстра — пристрелите Гаапа, — предложил Ермолай. — Или это он вас нанял?

Этот вопрос заставил истребителей побелеть от бешенства.

— Следи за языком! — рявкнул Рваный.

— Теперь поняли, почему вы мне не нравитесь?

— Дай, я ему врежу!

Но Сапёр, в отличие от вспыльчивого Рваного, хорошо знал историю Машины и понимал, что с рыжим лучше не связываться. Тем более — на его территории. Покрышкин считался лучшим инженером и самым лучшим оружейником Отражения, мог за пять минут сделать робота-трансформера из кубика Рубика, и не было никаких сомнений в том, что его жилище защищено не хуже атомной электростанции. А если честно, то лучше, намного лучше. Сапёр не сомневался, что они с Рваным оказались на прицеле ещё в кабине лифта.

— Зачем явились? — без интереса спросил Ермолай.

— Ольгин удрал, — сообщил Сапёр. — Если он придёт к вам с Амоном в поисках защиты — откажите. Так будет лучше для всех.

Машина молча кивнул, наклонился, поднял с пола коробочку, не выпуская из поля зрения истребителей, выпрямился и спиной отступил в квартиру.

— И следи за языком! — крикнул ему вслед Рваный.

«А ведь когда-то я искренне уважал Братство, — вздохнул про себя Ермолай, закрывая дверь. — Всё меняется…»

Снаружи послышались шаги: истребители отправились вниз пешком. Дождавшись, когда они удалятся на пару лестничных пролётов, Машина развязал бечёвку, открыл крышку и, не прикасаясь, оглядел лежащий на дне коробочки мобильный телефон. Судя по внешнему виду, аппарат долго пробыл в воде.

Кирилл заглядывал в офис Авадонны лишь однажды, запомнил его обыкновенным, если можно так выразиться, в меру шумным и деловым, но при этом слегка расслабленным, как это бывает в штаб-квартирах творческих компаний, благодушным и весёлым. Никакого дресс-кода, минимум строгих правил и турникеты на входе, вместо привычных охранников. Но сегодня Амон обратил внимание на трёх крепких парней справа от турникетов — они внимательно изучали входящих в здание, заметил массивный внедорожник у подъезда, явно бронированный и явно с охраной внутри, двух девушек, изображавших молоденьких стажёрок, которые встретили его на этаже, и «уборщика» с тележкой, застрявшего неподалёку от дверей директорского кабинета. Сегодня офис «mystiPlex» напоминал осаждённую крепость, и Кирилл не мог не поинтересоваться:

— Чего-то опасаетесь?

— Необдуманных действий друзей, — любезно ответил Авадонна, дождавшись, когда секретарь плотно закроет дверь кабинета.

— Которые могут спровоцировать ваших врагов?

— Именно.

— Хорошо, что я вам не друг, — рассмеялся Амон, без спроса располагаясь в кресле.

— Но вы провоцируете, — заметил карлик, устраиваясь напротив. — И сильно будоражите Отражение.

— Разве не этого от меня ждут?

— Ждать можно чего угодно, но вот хотят все тишины, покоя или, хотя бы, предсказуемости, — неожиданно серьёзно ответил Авадонна. — Пожалуй… больше всего — предсказуемости, потому что тишина и покой остались в прошлом.

— Вы тоже ждёте войны? — вдруг спросил Кирилл.

— Я не жду, я к ней готовлюсь.

Прохладно произнесённая фраза заставила Амона вздрогнуть. Он знал, что смерть Древних ввергла Отражение в период нестабильности, догадывался, что борьба за власть уже началась, но надеялся, что она ограничится грызнёй бульдогов под ковром. Уверенность Авадонны Амону не понравилась.

— Война неизбежна?

— Война уже идёт, — пожал плечами карлик. И тут же поинтересовался: — Зачем вы защищаете Ольгина?

— Ему больше не к кому податься.

— А вам? — поднял брови карлик. — Вам есть куда податься?

— Я здесь новенький. — Кирилл заставил себя откинуться на спинку кресла и ответить Авадонне вальяжно. Немного расслабленно. В стиле старого «mystiPlex». — Я ничего толком не знаю об Отражении, ничего не помню и никому ничем не обязан. Меня попросили о помощи — я пообещал, если истребители явятся с претензиями — перестреляю их к чёртовой матери и лягу спать.

— И тем восстановите против себя абсолютно всех.

Это замечание вызвало у Кирилла ироническую усмешку:

— Баал Авадонна, только честно: разве сейчас в Отражении не все друг против друга?

— Так было, есть и будет, — подтвердил, после паузы, карлик. — В этом День отчаянно похож на Отражение.

— А вы к этому привыкли, — тихо сказал Амон. — Отражение — ваш дом, и вы давно наплевали на то, что он рехнулся от крови.

— Не наплевал, — в тон Кириллу произнёс Авадонна. Он не собирался откровенничать, но неожиданно для себя «завёлся» и не смог остановиться: — Раньше я думал, что Древние ведут Землю во Тьму, а точнее — в пропасть Тьмы, но я ошибался: Древние мертвы, а стало только хуже. Зло катится по миру, подобно снежному кому, увеличиваясь в размерах, притягивая и органиков, и Божественных — всех, кто обладает силой. Зло говорит, что силу можно использовать как вздумается, что главное — это твои желания, а если не получается взять — можно отнять. Зло туманит головы всем подряд, не делая исключений, и теперь Тьмы стало так много, что она вызывает омерзение.

— Даже у вас? — изумился Амон.

— Я полукровка, — напомнил карлик.

— Вы давно доказали, что это не так.

— Так будет всегда, Кирилл, потому что я не в состоянии вытащить из себя кровь органика… — Авадонна хмыкнул. — Я давно доказал, что выбрал сторону, а это немного другое.

— Тогда почему вы против Зла?

— Потому что когда оно победит — пропадёт смысл.

— Разве во всём есть смысл?

— Абсолютно во всём, — подтвердил карлик.

— И в чём смысл Зла?

— В наличии выбора.

— И только?

— Разве этого мало?

Мужчины помолчали, прекрасно понимая, что уже наговорили на обвинение в ереси отрицания Зла, после чего Авадонна невозмутимо продолжил:

— Тьма даёт много, и цена, которую она требует, на первый взгляд не кажется чрезмерной. Но только на первый. В действительности, вся жизнь постепенно становится ценой, потому что идея Зла начинает управлять принявшим её. Потому что исчезает всё, кроме неё… Первородным проще, ведь грех для них естественное состояние, Первородные растут с пониманием Зла. Органики же начинают терзаться, мучиться сомнениями, но в большинстве своём мирятся с выбранным путём и окончательно звереют. Понимая, что потеряли, органики превращаются в чудовищ, и их деяния превосходят выходки Первородных. Органикам нельзя во Тьму, потому что их исступление обрушит мир в тартарары. Нужно любым способом остановить снежный ком Зла.

— И вы готовитесь к войне.

— А что бы ты делал на моём месте?

— Я за то, чтобы каждый занимался своим делом, — суховато ответил Амон. — Кто в действительности преследует Ольгина? Кто нанял Братство? Гаап?

— Мы вместе, — не стал лгать Авадонна.

— Но вы не в восторге от происходящего, — понял Кирилл.

— Но это не значит, что я стану вам помогать, — обозначил свою позицию карлик.

— Ольгина можно спасти? — спросил Амон. — Что нужно пообещать? С кем переговорить? У его жизни есть цена?

Он не шутил, когда говорил: «перестреляю всех и лягу спать», но не хотел до этого доводить. В первую очередь нужно искать компромисс.

— Не уверен, — вздохнул Авадонна. — Авдей считает, что убийство Лаврича нанесло ему оскорбление, но понимая, что натворил Сердцеед, не хочет мстить в открытую. Дьяк-меченосец Айзерман пачкаться об эту историю отказался, и Авдей обратился к Гаапу. Гаап велел мне нанять Братство, а когда они облажались, отправил за вашим недобрым великаном Ксану. Знаете её?

— Нет.

— Новая, очень перспективная ведьма. Гаап хочет натаскать её на кровь и потому отправил на охоту… — карлик выдержал короткую паузу. — Она придёт к вам, Кирилл.

— Зачем?

— Все понимают, что Ольгин может получить помощь только от вас с Машиной — больше никто не рискнёт противостоять Братству, так что в первую очередь охотники пойдут к вам.

— Все понимают? — уточнил Амон, барабаня пальцами по столешнице.

— Все, — подтвердил карлик.

— Если я действительно такой гвоздь в стуле, то почему меня до сих пор не убили?

— Считайте эту историю первой серьёзной проверкой, Кирилл, — улыбнулся Авадонна. — Либо вы отступите и потеряете уважение, превратившись в некое подобие Братства, либо вас начнут убивать.

— Все?

— Пока — нет, но какая, в сущности, разница? Что же касается гвоздя… — карлик свёл перед собой пальцы и внимательно посмотрел Амону в глаза. — Невозможно идти против своей природы, Кирилл. И пусть вы ничего о себе не помните, там, внутри, за стеной беспамятства, вы всё равно тот, кто вы есть. И всегда будете поступать сообразно своему воспитанию, убеждениям и принципам. Даже если ни черта не помните.

— Хотите сказать, что я всегда был гвоздём?

— Боюсь, всё намного хуже…

«Я никогда не выйду за границу себя? Всегда буду поступать так, как меня научили? Всегда буду поступать правильно, даже не зная, как это — правильно? А как правильно? Я чувствую отвращение к Тьме, но помогаю Ольгину. Я убиваю, спасая жизни, и не испытываю угрызений совести… А должен? Если должен, то почему? Если не должен — то почему? Потому что я воин? Я убиваю равнодушно, как воин, но Отражение слушает моё слово… Что я несу миру: меч или книгу? Кто я?»

Кто?

Каждая встреча с Авадонной заканчивалась для Кирилла подобными мыслями. После каждой встречи Амон задумывался о себе и злился, не в силах пробить стену беспамятства и добраться до настоящего. Скрытого внутри, но живого, а главное — управляющего им… И ругался на того Кирилла, которого называл настоящим.

После каждой встречи.

Распрощавшись с карликом, Амон отправился домой: принять душ и переодеться, но, подойдя к двери, понял, что она открыта. Не взломана, а именно открыта, то ли отмычкой, то ли точной копией ключа. Качнул головой, усмехнулся, едва слышно пробормотал: «Ну, разумеется, история ведь только началась…», вытащил из кобуры «12», прикрыл за собой дверь, но не захлопнул, избегая ненужного шума, и медленно прошёл в квартиру, внимательно прислушиваясь к её тишине. Ничего подозрительного не услышал. Зато увидел: на диване гостиной уютно устроилась красивая черноволосая женщина в короткой юбке и прозрачной белой блузке. Настолько прозрачной, что не скрывала ни чёрный бюстгальтер, поддерживающий полную грудь, ни замысловатую татуировку, бегущую по левому плечу к шее. Второй, не менее искусный узор, украшал правое бедро незнакомки. Женщина скинула туфли, забравшись на диван с ногами, и смотрела в окно, выходящее на зелёный двор.

— У тебя тихо.

— Хорошие стеклопакеты, — объяснил Амон. — На самом деле здесь, в центре, можно сойти с ума от шума.

— У тебя тихо, — повторила женщина, не поворачивая головы. — Машины, голоса, шум города — проходящая ерунда. Кожура, которая легко слетает, открывая подлинную суть выбранного тобой места — здесь удивительно тихо.

— Поэтому и выбрал, — улыбнулся Кирилл, тоже посмотрев в окно, на едва видную среди деревьев колокольню церкви Всех Скорбящих Радости.

— Умеешь выбирать?

— Как видишь, умею, — подтвердил он и светским тоном осведомился: — Чаю?

— Может, позже.

— Бокал вина?

— Белое полусухое холодное.

— У меня как раз есть.

Амон вернул «12» в кобуру, бросил мотоциклетный шлем в кресло, сходил на кухню и вскоре вернулся с двумя бокалами. Женщина за это время даже не пошевелилась, продолжала смотреть в окно, но при его возвращении обронила:

— Спасибо.

И сделала малюсенький глоток.

— Твоё здоровье… — Амон выдержал короткую паузу.

— И твоё, — кивнула она. Глотнула вина ещё и заметила: — Ты не удивился, увидев меня.

— Я привык к вниманию женщин.

Ответ Ксану задел.

— Я не женщина, я ведьма, — сообщила она, впервые посмотрев на Амона.

— Знаю, — ответил он, усаживаясь в кресло. Шлем переместился на пол.

— Кто тебя предупредил?

— Скандал разрастается, — объяснил Кирилл. — К нам уже приходили ребята из Братства, так что твоё появление было вопросом времени.

— Я настолько предсказуема?

— Не ты — Гаап. Он явно хочет побыстрее избавиться от Ольгина. — Амон повертел в руке бокал. — Мне нравятся итальянские вина, насыщенные и ароматные… С ними могут сравниться только крымские.

— С Южного берега.

— Именно, — согласился Кирилл. — Вижу, наши вкусы во многом совпадают.

Ведьма помолчала, не понимая, для чего мужчина заговорил о винах, после чего продолжила:

— Гаап велел помочь Братству, но я… — Ксана передёрнула плечами. — Я не в настроении.

— Зачем же пришла? — Амон сделал вид, что удивился.

— Не хочу ругаться с Ястребиным, а визит к тебе позволит выиграть время и… подумать.

— Тебе есть о чём подумать?

— Что в этом удивительного? — подняла брови женщина. И тихонько рассмеялась: — А вдруг я решила, что настало время нам с тобой познакомиться?

Он выдержал её взгляд, прищурился и мягко ответил:

— Я не знаю своего настоящего имени.

— Не хочу называть своё, — помолчав, произнесла Ксана. — Оно мне противно.

— Имя или человек?

Бокал в её руке дрогнул. Едва заметно.

— Ты не сделаешь мне больнее, чем есть, — улыбнулась женщина. — Зря стараешься.

— Я пытаюсь понять, с кем говорю, — объяснил Амон, сделав глоток.

— С ведьмой.

— Ты ею не стала.

Этот удар она тоже пропустила — бокал дрогнул повторно, — однако ответить сумела жёстко:

— Откуда ты знаешь, кем я уже стала, а кем ещё нет?

— Читаю по глазам.

— Один из твоих талантов?

— Именно.

Она явно захотела вспылить. И так же явно передумала. Она разозлилась, но ухитрилась сдержаться. Несмотря на бахвальство, он всё-таки сделал ей больно, но то был не удар ножом, а надрез скальпелем, хирургическое вмешательство. Кирилл прикоснулся к кровоточащей ране, но показал, что хочет помочь.

И не жалость услышала в его голосе Ксана, а сочувствие.

И потому не стала бить бокал о стену, как захотелось, а поставила стекляшку на пол и вновь посмотрела Амону в глаза:

— Это я звонила прошлой ночью.

— Знаю.

— Мы не встречались.

— Узнал, когда ты заговорила.

— Хорошая память на голоса?

— Просто: хорошая память.

— А говорят, ты ничего не помнишь.

— Поэтому стараюсь ничего не упускать, — он тоже отставил бокал и подпёр подбородок кулаком. — Почему ты не попросила Гаапа сжечь прошлое? Почему не захотела всё забыть?

— Как ты? — скривилась женщина.

— Я забыл не по своей воле.

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю — я уверен.

— Хорошо быть в чём-то уверенным, — усмехнулась Ксана и резко вскинула подбородок, несчастная и гордая: — Я не хочу ничего забывать, Амон. Не хочу, чтобы эта красивая, сильная и самодовольная сука перестала испытывать боль. Не хочу, чтобы она перестала рыдать по ночам. Не хочу, чтобы она свыклась с тем дерьмом, в котором оказалась и научилась получать от него удовольствие. Не хочу, понимаешь? Пусть эта сука грызёт себя!

Ведьма отвернулась к окну, уставившись на колокольню.

— Как его звали? — тихо спросил Кирилл.

— Герман. — Сейчас Ксана не стала скрывать очевидное. — Его звали Герман, и рядом с ним я была счастлива, но гордыня и гнев затуманили мне голову… Я потеряла счастье, потеряла Германа и… потеряла себя. С тех пор я ни разу не была с мужчиной… по своей воле. Ни разу.

А тень, что скользнула по лицу женщины на словах: «по своей воле», поведала Кириллу о многом. Он достаточно узнал об Отражении и представлял, чем занимаются ведьмы на сборищах Первородных.

— Всё-таки сделаю чай…

Но у него не получилось.

— Не уходи. — Она вдруг поднялась, подошла к креслу и села на подлокотник. Спиной к Кириллу. Продолжая смотреть в окно. — Я слушаю тебя с тех пор, как ты явился на «НАШЕ радио», я слышала все твои шоу и вот что: слушая тебя, я не испытываю боли. Я не забываю о том, что сделала, и о том, что потеряла — я перестаю чувствовать боль. Я помню о ней, я не перестаю плакать, но когда ты говоришь, в моих слезах нет крови… Ты лекарь?

— Возможно.

— Говорят, ты — Божественный.

— Возможно.

— А ещё говорят, что ты — один из Богов, каким-то образом пропустивший Битву.

— Возможно.

Женщина улыбнулась, продолжая сидеть спиной к Кириллу. И чувствуя скрытую в нём силу. Очень мощную силу, которой Кирилл способен делиться. Его сила пряталась, старалась не привлекать к себе внимание, но Ксана чувствовала — именно чувствовала, — что скрытое в Амоне могущество превосходит всё, с чем ей доводилось сталкиваться до сих пор.

А потом она вспомнила его слова, летящие в эфир сквозь ночь, почувствовала, что запершило в горле, и попросила:

— Расскажи о чём-нибудь. — И совсем по-детски добавила: — Пожалуйста.

Он мягко улыбнулся и накрыл своей ладонью холодную руку ведьмы.

— Это будет удивительная история от сказочника, который ничего не помнит, маленькой девочке, которая ничего не хочет знать.

— Зато, пока девочка будет слушать, она не будет плакать, — пообещала ведьма.

На её глазах вновь выступили слёзы.

— А в конце она заснёт?

— Нет, — покачала головой Ксана, чувствуя тепло Амона. — Но может быть, ей станет легче.

— Тогда слушай…

Дверь оказалась незаперта, что было странно, поскольку Амон никогда не забывал её захлопнуть. Никогда. Кирилл прекрасно понимал, что закрытая дверь мало кого остановит, тем более — в Отражении, но не забывал. А сегодня не захлопнул, что заставило Машину насторожиться и… Нет, доставать оружие инженер не стал, зато вытащил из кармана рюкзака миниатюрный, размером с ладонь, дрон и запустил его в квартиру — двигалась «игрушка» практически бесшумно. Проскользнул в коридор, остановился и негромко позвал:

— Кирилл?

— Входи! — раздался голос из гостиной. — Я забыл запереть.

— Ага.

Стало спокойнее, но дрона предусмотрительный Ермолай отзывать не стал, рассудив — пускай летает, широким шагом прошёл в гостиную, плюхнулся в кресло, которое ещё в самый первый визит признал «своим», и посмотрел на развалившегося на диване Кирилла. Умиротворённого и спокойного. Одетого в халат на голое тело и с влажными волосами, свидетельствующими о недавнем пребывании в душе. Или в ванне.

— Отдыхаешь?

— Ага.

— Ни дня без развлечений?

Разбросанное по полу гостиной бельё не оставляло сомнений в том, что у Кирилла был повод для усталости, а лёгкая улыбка, призрачно блуждающая по губам, — что усталость была очень и очень приятной.

— На самом деле я не планировал… — протянул Амон, запуская левую руку в волосы. — Оно как-то само…

— То есть, как бывает обычно, — кивнул Ермолай.

Он был далёк от зависти, но амурные успехи друга периодически вызывали у рыжего искреннее восхищение.

— Нет, не так… — протянул Амон. — Тут получилось…

— Кирилл, кто пришёл? — И прежде чем тот успел ответить, в гостиную вошла Ксана. Полностью обнажённая. Вытирающая на ходу волосы. Увидев Машину, женщина прикрываться не стала, хотя и держала в руках полотенце, расправила плечи и вопросительно подняла брови: — Я не помешала?

— Что она здесь делает? — опомнился Ермолай, спешно отворачиваясь от голой ведьмы.

— Не твоё дело! — опомнилась Ксана.

— Только не ругайтесь… — пробубнил Амон.

— Кирилл!

— А что я могу?

— Рыжий, ты чего разволновался? Никогда не видел женщину голой?

— Ты слышала такое слово: «приличия»?

— У меня всё прилично, — парировала Ксана. — Спроси у своего друга.

— Дура!

Ведьма рассмеялась, швырнула в Машину полотенце, наклонилась и подняла трусики. Кирилл наблюдал за ней с удовольствием. Покрышкин же сначала помял полотенце, затем перевёл взгляд на окно, но через пару секунд резко повернулся к натягивающей трусики женщине и громко спросил:

— Зачем ты явилась?

— Сказала же: не твоё дело. — Ведьма выпрямилась, мягко оттянула резинку трусиков и улыбнулась Амону.

— Ты пришла, потому что не могла не прийти, — произнёс Машина, продолжая смотреть на женщину. Но не на её обнажённую грудь, а в глаза. — У Братства не получилось убить Ольгина, Гаап отправил тебя на помощь, ты прикинула, к кому мог обратиться Ольгин, и поехала к Кириллу — это логично, а здесь ты встретила меня — это было предопределено.

— Не усложняй, — попросила ведьма, наклоняясь за лифчиком.

Однако на этот раз Амон за ней не следил — он смотрел на друга.

— Я не усложняю, а упрощаю, — спокойно ответил рыжий. — Я выстраиваю… точнее, уже выстроил цепочку и теперь должен принять решение: попробовать её порвать или добавить следующее звено? Правда, я не уверен, что смогу порвать, потому что это не цепочка, а цепь событий, но интуиция подсказывает, что нужно попытаться.

— Не нужно, — буркнула Ксана. Лифчик она не надела, помяла в руке и наклонилась за чулками. — Говори, что случилось, или проваливай.

Она не удивилась: вспомнила разговор с Иннокентием и поняла, что сейчас следует его продолжение. Цепь, о которой говорил Покрышкин, существовала на самом деле.

— Сегодня утром я получил посылку, — Машина покопался в своём рюкзаке, вытащил телефон и бросил женщине. — Узнаёшь?

Ксана машинально поймала чёрный аппарат, но тут же, словно обжёгшись, выронила его на ковёр и удивлённо уставилась на Ермолая:

— Достал со дна?

— Что это? — насторожился Амон.

— Старый телефон твоей девушки, — объяснил Машина.

— Мы просто друзья.

— Откуда он у тебя? — спросила Ксана, надевая лифчик.

— Я не видел курьера.

— Почему ты заговорил о цепи событий?

— Потому что не верю в совпадения.

Ксана села на диван рядом с Кириллом и принялась неспешно натягивать чулки. Форма её ног была близка к идеальной.

Телефон валялся на полу.

— Ни у кого из вас не было ощущения, что мы любуемся грандиозным закатом? — тихо спросил Ермолай, особенно ни к кому не обращаясь. — День был сумрачный, Солнце то и дело закрывали набегающие тучи, а под вечер случилась крупная неприятность: умерли Древние. И всё, что мы видим теперь, — это закат нашего прошлого мира.

— Как поэтично, — пробормотала женщина.

Она медленно выпрямила ногу идеальной формы и провела по ней ладонями, разглаживая чулки и краем глаза наблюдая за реакцией Кирилла. Кирилл слушал друга.

— В магии термин «Закат» означает не только смерть или конец чего-либо, в некоторых случаях так называют неотвратимое событие, наступлению которого ничто не способно помешать. Как закат, который обязательно случится в конце дня.

— Могли бы назвать восходом, — проворчал Амон.

— Они решили нас запутать, — усмехнулась Ксана. Ведьма надела всё, что нашла на полу гостиной, но не ушла, сидела, закинув ногу на ногу и в упор глядя на Машину. Не на телефон.

— Неотвратимое в буквальном смысле слова, — продолжил Ермолай, отвечая на взгляд женщины. — И потому незадолго до его наступления предшествующие события выстраиваются в цепочку, которую невозможно разорвать — в этом суть понятия «неотвратимость». Наша встреча могла не состояться, но ты всё равно заполучила бы свою трубку. И если я сейчас промолчу, ты всё равно всё узнаешь.

Ксана наклонилась, взяла телефон и, продолжая движение, поднялась с дивана:

— Я загляну в уборную.

И вышла из гостиной.

— Убей её, — задумчиво предложил Машина, не глядя на друга. — Мы стоим у последней развилки и ещё можем что-то изменить.

— А как же понятие «неотвратимость»?

— Оно войдёт в силу чуть позже, сразу после развилки. — Ермолай пожевал губами и повторил: — Убей её.

— Ты знаешь, что я этого не сделаю, — ответил Кирилл, проводя пальцем по подлокотнику дивана.

— Знаю, — вздохнул рыжий. — Но надеялся, что ты пересилишь себя.

— Напрасно.

— Я ухожу.

Ксана оделась, добавив к чулкам и белью туфли, юбку и блузку, и теперь стояла в дверях гостиной, внимательно разглядывая мужчин. Оценивающе разглядывая, выжидая, не соберётся ли кто-нибудь ей помешать.

— Мы не станем тебя задерживать или преследовать, — сказал Амон, правильно истолковав взгляд женщины. — Но я прошу тебя ещё раз подумать: может, будет лучше, если ты останешься с нами?

Ведьма закусила губу:

— Поздно.

— Мы оба знаем, что не поздно, — очень мягко произнёс Кирилл. — Тебе просто нужна новая жизнь.

— И ты мне её подаришь?

— Подарю.

На мгновение показалось, что Ксана согласится. Показалось, что она чуть пошатнулась, подавшись в комнату, почти сделала шаг, но…

— Нет, — тихо ответила ведьма. — Мне нужен не твой подарок, а мой новый мир.

И пятясь, отступила в коридор. Готовая к бою.

Она всё ещё не верила, что её отпустят.

— Останься… — попросил Амон.

— И вот что, — негромко продолжила женщина, — я знаю, что ты спрятал Ольгина в Серебряном Погребе — больше просто негде. А раз догадалась я, скоро сообразят и другие.

Входная дверь хлопнула. Мужчины остались одни.

Помолчали, переживая разговор, после чего Амон кашлянул и осведомился:

— Почему телефон так важен?

— На него прислали видео измены её тогдашнего мужа.

— А ты выяснил, кто это сделал… — вздохнул Кирилл.

— Было трудно, но ты меня знаешь — я упорный. — Машина поправил гарнитуру беспроводной связи в левом ухе. — Я всё узнал.

— Кто?

— Он очень хорошо замаскировал следы, использовал чужой телефон, но я проследил файл…

— Кто?! — перебил друга Амон.

— Шварц, главный помощник Гаапа.

— Получается, Ястребиный с самого начала вёл Ксану в Отражение? Гаап отнял у неё жизнь?

— У Ксаны потрясающий талант, — объяснил Машина. — Ястребиный не мог её упустить.

— Сегодня в Москве будет весело. — Амон резко поднялся на ноги. — Нужно съездить в Погреб.

Ермолай покачал головой:

— Марии Фёдоровне много чего довелось пережить, она осторожнее всех, кого я знаю, так что поверь: Погреб в полной безопасности.

Боль.

Нестерпимая, лютая боль…

Ольгину казалось, что знал о ней всё. Он думал, ничто и никогда не сравнится с терзаниями его души, его умершей души, полной печали и страдания, думал, что ничто на свете не сможет превзойти муки, испытанные им в тоске по Ольге…

Но ошибся.

Нынешний кошмар превзошёл всё, что он испытывал до сих пор.

Серебро проявило свой бешеный нрав не сразу. Какое-то время выжидало, оценивая жертву, примерялось, как сподручнее будет рвать сотканное из Тьмы тело, и лишь затем повело первую, очень медленную атаку на ненавистную плоть Великого Полнолуния.

Медленно…

Серебро знало, что в Погреб приходят надолго, и не торопилось.

Металлическое дыхание скользнуло по щеке Ольгина небрежным, обещающим много плохого поцелуем, и здоровяку вдруг стало непривычно и неприятно холодно. Он плотнее закутался в тряпку, с удивлением заметив, что ткань, похожая на грубую сеть, и греет тело, и смягчает боль, и замер неподвижной и недовольной совой, подобравшись в центре клетки и не прикасаясь к серебру.

Для Первородных в Погребе проложили узкие деревянные мостки, но одного лишь соседства огромного количества металла хватило Ольгину для мучений. Серебро дышало совсем рядом, постепенно приближаясь, пропитывая гиганта собой и принося жуткую боль. Нет, не сразу… Боль наползала постепенно, сначала — едва ощутимой ломотой в суставах… потом заныли мышцы, не от неподвижности, нет — Ольгин мог не шевелясь просидеть целую ночь, — заныли, отравленные серебром, пропитанные серебром, заныли, потому что отражение злого металла проникло в них… Потом стали покалывать подушечки пальцев. Как будто кто-то невидимый проверял их чувствительность, ведь они… замёрзли!

В тот миг Ольгин понял, что от лютого серебряного холода его спасает только тряпка, завернулся в неё плотнее, постаравшись укрыться с головой… и вот тогда пришла настоящая боль. Как будто Погреб разозлился за то, что Ольгин спрятался от холода, и врезал ему по-настоящему.

Невидимые стрелы вонзились в гиганта разом и со всех сторон. Прошли навылет, разрывая грешную плоть без крови, но от того ещё более страшно. Ольгин выгнулся, едва не свалился с мостков, закричал, стуча руками и ногами по доскам, затем собрался, сжав зубы, думал перетерпеть, но взвыл, когда серебряные стрелы сменились миллиардами невидимых игл, вылетевших из серебряных стен и вонзившихся в него, наполнивших жилы стылым металлом, потёкшим из ушей и глаз, затопившим лёгкие так, что не продохнуть… Взвыл, скрючил пальцы, стал рвать грудь, пытаясь добраться до забравшегося под кожу серебра, проклиная тех, кто его сюда привёл, и тех, из-за кого он прячется, взвыл от лютой муки, заплакал серебром и едва разглядел вошедшую в Погреб старуху.

— Выпей, — коротко велела Мария Фёдоровна, протягивая Ольгину фарфоровую пиалу.

— Уйди! — прохрипел он.

Старуха поняла, что немного опоздала, вздохнула, присела, грубо и крепко обхватила голову грешника, заставила раскрыть рот и влила в горло густую, отвратительно воняющую жидкость. Горячую и терпкую. Настолько горячую, что ободрала до крови глотку, но неожиданно вкусную, а главное — принёсшую облегчение.

— Вижу, серебро тебя совсем не любит, — хихикнула старуха.

— Правда? — выдавил из себя Ольгин. — А я думаю, с чего мне так хреново?

И закашлялся, повалившись обратно на мостки.

— Дальше будет так же, — пообещала Мария Фёдоровна. — Терпи.

— Я постараюсь.

Она укрыла его тёмного тряпкой и погладила по плечу, Ольгин тихо заскулил.

— Сюда? — угрюмо спросил Сапёр, разглядывая тоннель.

— Да, — подтвердил проводник.

Истребитель шагнул в проход и через плечо бросил вопрос:

— Она одна?

— Ей давно никто не нужен.

— Я имел в виду охрану.

— Я тоже.

— Шутник.

— Спасибо.

Сапёр вздохнул и машинально поправил кобуру — прикосновение к оружию его успокаивало.

Командиру истребителей не нравился проводник — скользкий тип из органиков по имени Мика, ему не нравилось задание — любой ценой добраться до Серебряного Погреба, в котором, скорее всего, укрылся монстр, и даже сама охота на Ольгина перестала ему нравиться. То есть Сапёр безусловно хотел расквитаться за Коротышку, но радости не испытывал — ни от предстоящей мести, ни, тем более, от смерти друга.

А ещё Сапёр ловил себя на мысли, что принявший бой Ольгин нравился ему гораздо больше, чем скользкий Мика, подло договорившийся о встрече с Марией Фёдоровной и ведущий к ней истребителей. И от этого становилось особенно тошно.

Дорога в Серебряный Погреб лежала через метро. Трое истребителей встретились с проводником на «Таганской-кольцевой», затем направились в переход на радиальную и там по очереди нырнули в неприметную дверь «Только для персонала», которую Мика открыл своим ключом. За дверью оказался коридор, стены которого были выкрашены в казённый зелёный цвет, но в нём истребители не задержались: проводник открыл следующую дверь и вывел их на лестничную площадку, от которой уходили вниз стандартные бетонные пролёты. Следующие десять минут путники провели бодро шагая по ступенькам и в конце концов оказались перед старой деревянной дверью, уныло-обшарпанной и с хулиганской надписью в правом нижнем углу.

Мика позвонил, через десять, примерно, секунд послышались шаркающие шаги, и старуха скрипуче спросила:

— Кто с тобой?

— Друзья, — выдавил проводник.

«Глазок» в двери отсутствовал… точнее, его не было видно, но хозяйка Погреба прекрасно видела площадку и всех присутствующих. И холодно распорядилась:

— Пусть они уйдут.

— Мария Фёдоровна… — попытался заныть Мика, но был грубо прерван:

— Я всё сказала!

Сапёр понял, что настал его черёд вести переговоры, подошёл к двери, оттерев Мику плечом, и негромко спросил:

— Знаешь меня?

— Братство? — чуть помолчав, уточнила старуха.

— Да.

— Всё равно уходи.

Он знал, что услышит, а Мария Фёдоровна догадывалась, как ей ответит истребитель:

— Отдай грешника, и я уйду.

— Не могу.

— Я не прошу, я приказываю, — по-прежнему тихо и почти равнодушно произнёс Сапёр. — Ты спрятала зверя, виновного в смерти моего друга. Тебе придётся его отдать.

— Нет…

Выстрел прозвучал громом.

Братство «Mortem Monstrum» существовало много веков и накопило достаточно знаний об Отражении. Сапёр не мог самостоятельно добраться до двери Погреба, но хорошо знал, как её прострелить, и первый патрон в его пистолете был особым — именно для этой двери. А целиться не требовалось — Сапёр стрелял на голос. Тяжёлая пуля пробила крепкое полотно и вонзилась Марии Фёдоровне в голову.

— Зачем?! — взвизгнул проводник.

И тут же захрипел — Рваный ударил Мику ножом в шею. Потому что в данном случае оставлять свидетелей было нельзя. Мика постоял, булькая кровью, затем повалился на пол. Чтобы тело не мешало, Рваный толкнул его в угол. А над проходом уже колдовал Классик: заложил в замочную скважину заряд взрывчатки, а после громыхнувшего взрыва распахнул дверь ударом ноги.

Сапёр перешагнул через тело старухи и уверенно направился к клетке.

Его, чистокровного органика, серебро не беспокоило.

«Получается, меня подставили? Получается, мою жизнь порвали в лоскуты из-за таланта, который с тех пор ни разу не проявился? Меня подставили из-за того, что я умею управлять отражениями. Только из-за этого! Из-за проклятого таланта! Меня превратили в инструмент и разбудили зло, что дремало внутри… Растоптали мою любовь и заставили отказаться от Германа… И всё из-за того, что я умею управлять отражениями?! Из меня сделали ведьму и окунули в грязь. Заставили сотворить все те мерзости…

Ненавижу!

Я могла не поддаваться!»

И ведь действительно — могла. У неё была возможность отказаться от мести, стерпеть унижение и счастливо жить с Германом, не зная ни силы, ни грязи. У неё была возможность остаться собой и видеть на поверхности реки только отражения, а не их мир. Не вторую половинку Вселенной, что прячется в каплях дождя и едва заметной тенью сопутствует миру Дня.

Не видеть её!

Её прежний мир был не полным, в нём не хватало массы отражений, но она считала его настоящим. И таким он был для неё.

«В том мире я была собой!»

И могла оставаться собой, но не сумела превозмочь гордыню.

«Гордость!»

Нет, всё-таки гордыню, потому что гордость требует благородства, а не крови. Гордость — это умение не сдаваться, а не желание отомстить. Гордость делает сильной, а гордыня ведёт в никуда.

«Я сильная!»

Да.

Ещё она красивая, умная, сексуальная, обладает властью и… и каждую ночь рыдает в подушку, вспоминая, чего лишилась. Рыдает, чувствуя себя страшно одинокой в огромном, абсолютно чужом мире. В мире, где она красивая, умная, сексуальная и обладает властью. В мире, который она ненавидит так люто, как может ненавидеть женщина, прошедшая через Тьму.

В мире, который ей подарил Гаап.

«Я сильная… Я ошиблась… ошиблась тогда, но я всё исправлю. Обязательно исправлю!»

Ксана посмотрела на рабыню, которой она свернула шею, бросила взгляд на уткнувшегося в руль шофера — ему она пробила затылок, вышла из машины и остановилась, холодно глядя на роскошный фасад знаменитого клуба «Гастрономический оргазм».

— Мария Фёдоровна не отвечает! — угрюмо сообщил Кирилл, убирая телефон в карман и тут же снова доставая — быстрым, нервным жестом.

— Позвони ещё раз, — предложил Машина.

— Я уже десять минут названиваю! — Амон топнул ногой. — Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Главная проблема заключалась в том, что осторожная старуха постоянно меняла путь к Погребу, и без предварительной договорённости к ней невозможно было попасть.

— Должен быть выход!

— Скорее, вход, — хмыкнул Ермолай.

— Тебе смешно? — поднял брови Кирилл.

Рыжий открыл рот, собираясь отпустить какую-то шутку, но посмотрел Амону в глаза и передумал.

Кирилл — и это стало для Покрышкина полной неожиданностью — воспринял происходящее очень лично и очень болезненно. Посчитал себя ответственным за любые последствия, связанные с появлением в Погребе Ольгина, сильно переживал за старуху и набирал её номер всё то время, пока одевался и готовил оружие.

— Как вариант, можно обратиться к Авадонне, — подумав, сказал рыжий.

— Почему к нему? — не понял Кирилл.

— Вдруг у грешников есть способ добраться до Погреба?

— Думаешь, такое возможно? — Амон вновь взялся за телефон.

— Не знаю, возможно ли, но других идей у меня нет, — честно ответил Машина.

Они вышли из квартиры, Амон с силой захлопнул за собой дверь, сделал два шага к лестнице, но остановился и развернулся к стене, уставившись на металлическую дверцу.

— Что случилось? — поинтересовался Ермолай.

— В моём доме нет лифта.

Для трёхэтажного особняка постройки XIX века это приспособление действительно выглядело излишним.

— Кажется, кто-то узнал о нашей проблеме, — пробормотал рыжий.

Он сделал шаг в сторону, поправил рюкзак и прищурился, размышляя, не запустить ли дрона? Решил не торопиться.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Амон.

— Не будем забегать вперёд. — Покрышкин нажал кнопку вызова, а когда в окошке появилась освещённая кабина и Аристотель распахнул дверцу, вежливо улыбнулся: — Здравствуйте.

— Добрый вечер, господа, — ответил на улыбку лифтёр. — Собрались прогуляться?

— Хорошая погода, — объяснил Машина. — Особенно под землёй.

— Там никогда не бывает дождей.

— Нам нужно в Погреб.

— Прошу, входите, — Аристотель посторонился, пропуская друзей в кабину, и, правильно расшифровав вопросительный взгляд Амона, объяснил: — Я делаю это не потому что вы мне нравитесь, Кирилл, хотя вы мне нравитесь. У меня действует договор с Марией Фёдоровной: последний клиент имеет право пройти в Погреб.

— Я стал последним клиентом? — тихо спросил Амон.

Кабина плавно пришла в движение.

— Да, — после паузы подтвердил лифтёр. — Мне очень жаль.

Машина вздохнул и едва слышно выругался. Амон кивнул и вытащил из кобуры «12».

— Оружие вам не понадобится, Кирилл, те люди уже ушли.

Оставив после себя кровь и пустоту…

…На площадке в углу лежало тело неизвестного мужчины с перерезанным горлом. Прикасаться к нему не стали, Ермолай сфотографировал на телефон, пробормотав: «Потом опознаем», и они пошли дальше. Дверь взорвана и раскрыта настежь, у порога распласталась Мария Фёдоровна, голова пробита пулей. Клетка раскрыта. Ольгина нет.

Увидев, что гигант исчез, Покрышкин вернулся на площадку, а Кирилл задержался. Медленно обошёл Погреб, бездумно разглядывая серебряные стены, с минуту постоял возле тела старухи, потом — около взорванной двери, таращась на сорванный замок, а уже в лифте — очень спокойный, собранный и сосредоточенный — негромко спросил:

— О ней позаботятся?

— Всё будет в порядке, — пообещал лифтёр.

— Хорошо.

Кабина стала подниматься.

— Что ты задумал? — поинтересовался Ермолай.

— Ты сам сказал, что сегодня в Москве будет весело, — напомнил Кирилл, глядя в стену кабины. — Я приму в празднике посильное участие.

Лифтёр с Машиной переглянулись, после чего Аристотель попросил:

— Скиньте ссылку на трансляцию.

— Что это? — наконец спросила Порча, кивнув на серебряную урну.

Наконец, потому что Иннокентий вернулся в квартиру с час назад, он распаковал свёрток, осторожно водрузил урну на журнальный столик, уселся в кресло напротив и с тех пор не менял позы, не отворачивался и, кажется, не мигал. И молчал, разумеется, как будто Ленки в квартире не было.

Порча мудро выдержала долгую паузу, позволив Кроссу сполна налюбоваться игрушкой, и задала вопрос только сейчас, почувствовав, что пришло время.

— В урне находится прах Безликого, — ровным голосом ответил толстяк.

Ожидал услышать изумлённый возглас и естественный вопрос: «Откуда?!», но Порча удивила. Хмыкнула, переведя взгляд на урну, прищурилась и поинтересовалась:

— Зачем он тебе?

Сразу попав в точку.

— Чтобы вырваться отсюда, — сказал Иннокентий, не желая этого говорить.

Потому что «вырваться отсюда» одновременно означало навсегда расстаться с Ленкой.

— Это возможно? — помолчав, спросила Порча.

— Я хочу домой.

— Это возможно?

— Не знаю.

Кажется, она вздохнула с облегчением. Но очень-очень тихо, чтобы его не расстроить. Но Кросс всё равно расстроился, поскольку вздох означал, что Ленке не всё равно.

Так же, как ему.

— То есть ты просто веришь, да? — уточнила Порча. — Безликий — единственный, кто разгадал тайну межзвёздных путешествий, ты раздобыл его прах и веришь, что сможешь его воскресить?

— Нет, конечно, нет, — вымученно улыбнулся Иннокентий. — Воскресить Безликого нетрудно, но если господин поднимется из праха, он меня казнит.

— За что? — растерялась девушка.

— За то, что не уберёг. За то, что долго его не воскрешал. За то, что не слетал на Аммердау за помощью и войсками… Мало ли за что? — Кросс пожевал губами. — Господин и так был сумасшедшим, как все Древние, а теперь, дважды умерев, наверняка рехнулся окончательно. Не хочу проверять.

— То есть воскрешения не будет?

— Ни в коем случае.

— Как же ты вернёшься?

— Его прах — мост в Аммердау.

— Прозвучало сложно и непонятно, — не стала скрывать Ленка.

— Потому что я сам не до конца понимаю, о чём говорю, — пояснил Кросс. — Но способ есть, он связан с прахом господина, который может использовать Ксана, и я хочу вернуться домой.

— У тебя там семья? — неожиданно спросила Порча. Никогда раньше она не задавала этого вопроса. Не хотела бередить рану, понимая, что никуда Иннокентию с Земли не деться, но сейчас ей стало важно знать, что тянет его домой.

Очень важно.

— Безликий запрещал гвардейцам иметь детей, точнее, лишал их… нас этой возможности, — ответил Кросс, глядя подруге в глаза. — Мои родители были казнены, моя жизнь прошла в казарме, моим смыслом было служение господину, но сейчас я просто хочу домой. Я хочу оказаться там, где вырос. Хочу бродить по миру без скафандра и наслаждаться запахами, которые мне иногда снятся. Мне это нужно…

— Для счастья? — тихим эхом перебила Иннокентия девушка.

И увидела очень грустную улыбку. Даже удивительно, как её, такую искреннюю и печальную, смог передать нахлобучник. А он смог, потому что ответ шёл из души Иннокентия.

— Для счастья мне нужно, чтобы ты бродила рядом со мной, — ответил Кросс, отворачиваясь. Помолчал и закончил: — Я застрял, Ленка, я крепко застрял меж двух миров.

Несколько секунд Порча смотрела на Иннокентия, затем вытерла слезу и твёрдым голосом спросила:

— Как я могу тебе помочь?

Закат — это не только неотвратимое событие, но и символ смерти.

А иногда — сама смерть…

И именно на закате к небольшому, прекрасно отреставрированному особняку по Крылатской улице подошёл одинокий мужчина. Участок земли глубоко вдавался в заказник, и благодаря этому обстоятельству, а также высокой ограде дом был не виден с дороги, но мужчина точно знал, что прибыл по назначению.

И ещё знал, что надолго в особняке не задержится.

Первым погиб охранник у ворот — в таких случаях им везёт меньше всех. Охранник поинтересовался, кто и к кому пришёл, и мужчина убил его, полностью скопировав действия Сапёра: выстрелил через запертую калитку, на голос. И с тем же успехом: мозги разлетелись в стороны, охранник рухнул на землю. Звук выстрела поглотил глушитель, и находящиеся в доме истребители о появлении врага не узнали.

К тому же они были заняты.

Истребители собрались на поляне позади особняка, плотно окружили металлический столб, к которому приковали Ольгина, и занимались местью. Или развлечением. В общем, развлекались местью: по очереди вспоминали самые неприятные пытки и тут же применяли их, под вопли:

— Помни о Коротышке, скотина!

— Помни о нашем друге, гад!

— Готовься к долгой ночи!

— Ты будешь мучаться!

И Ольгин мучился: от боли, которую причиняли инструментами и огнём, от серебряных цепей, которыми его приковали к пыточному столбу, от бессилия и бессильной злобы. Первое время он стискивал зубы, не желая показывать истребителям слабость, но вскоре боль стала настолько нестерпимой, что Первородный перестал сдерживаться и с тех пор кричал, не умолкая. Кричал, стонал, ругался, плакал, призывал все возможные кары на головы мучителей, проклинал их… Проклинал изо всех сил, терял сознание, а когда открывал глаза, удивлялся, что не умер. Снова шептал проклятия, и в какой-то момент…

Сначала он решил, что ошибся. Потом — что бредит, или видит сон, или начались галлюцинации, потому что этого быть не могло.

Не могло, но случилось — спасение.

Голова одного из мучителей лопнула от разорвавшейся внутри пули. Другой закричал, пытаясь зажать рукой появившуюся на шее рану, третьего бросило в сторону, а в его груди образовалась дыра, четвёртый завизжал, разглядывая отрубленную руку…

Мачете мужчина прихватил у охранника, рассудив, что истребителей может оказаться больше, чем зарядов в пистолете, и на заднем дворе убедился, что поступил здраво. Их было не меньше десятка: опытных, хорошо подготовленных бойцов, но сегодня их выучка не имела значения — противостоять нагрянувшему врагу они не могли. Никак не могли.

Не сегодня.

К тому же мужчина сполна использовал эффект неожиданности: выхватил мачете и молча врезался в толпу, убив трёх членов Братства до того, как прочие истребители поняли, что оказались под ударом. Затем открыл огонь, аккуратно укладывая тяжёлые пули точно в цель: в голову, в грудь… И при этом продолжал рубить, демонстрируя великолепную технику рукопашного боя, потрясающую точность и умопомрачительную скорость.

Мужчина двигался так быстро, что обычный наблюдатель мог рассмотреть лишь последствия — валящихся на землю истребителей, но около последнего врага мужчина специально остановился. Но решил дать ему не шанс, а слово. Последнее слово.

И Сапёр понял убийцу правильно: не стал обвинять в том, что тот помогает монстру, не стал ругаться или умолять о пощаде. Сапёр посмотрел на мёртвых и умирающих друзей, на истерзанного Ольгина, на пистолет, который он не успеет выхватить, и усмехнулся:

— Я не знал, что встаю на твоём пути.

— Все ошибаются, — кивнул мужчина и ловким ударом срезал истребителю голову.

— Ксана, дорогая, тебя уже обрадовали? — Гаап выглядел великолепно: облачённый в элегантный смокинг, чёрную сорочку и чёрный галстук, он был настоящим чёрным принцем, а точнее, учитывая обстоятельства — чёрным королём. И пребывал в превосходном расположении духа. — Тебе рассказали?

— Что случилось? — подняла брови ведьма. И тут же, словно опомнившись, склонилась в поклоне: — Приветствую вас, баал.

Требовалось продемонстрировать уважение, поскольку в холле «Гастрономического оргазма» болталось несколько гостей — дымили сигарами и трубками.

— Пойдём… — Ястребиный повлёк женщину к дверям в обеденный зал, но задержался в небольшой нише, а его телохранитель приглядывал, чтобы к собеседникам никто не приблизился. — Эти идиоты из Братства ухитрились исправиться и поймали Ольгина. Правда, для этого они разнесли Серебряный Погреб, но я не в обиде — старуха слишком кичилась своим нейтралитетом и позволяла себе игнорировать мои приказы. Рано или поздно она всё равно угодила бы под Трибунал.

— Жаль, что я не успела, — обронила Ксана. — Ольгин мёртв?

— Сапёр забрал его в особняк Братства, сказал, что хочет расплатиться за Коротышку, и я не стал отказывать, — усмехнулся Гаап. — Пусть развлекается.

Пусть мучают, убивают, насилуют… сейчас — грешников, но возникшие наклонности трудно унять, и скоро, очень скоро, многим истребителям станет абсолютно безразлично, кого пытать: Первородных, органиков или Божественных. Появится привычка… и появится болезненная тяга к греху. Обязательно появится.

— Ты прекрасно выглядишь, — произнёс Ястребиный, оглядывая ведьму, как лошадь перед скачкой. — Немного официозно, но в принципе — сойдёт. Чёрный лиф под белой блузкой ему понравится…

И Ксана почувствовала отвращение. Она догадалась, какое предложение последует дальше, и едва сдержалась, чтобы не нагрубить, не отказаться… Хотя до сих пор и не грубила, и не отказывалась — послушно исполняла все распоряжения баала, какими бы мерзкими они ни были, и даже заставляла себя получать от них удовольствие. Но сегодня всё изменилось: разговор с Иннокентием, встреча с Кириллом и «посылка» Машины заставили ведьму почувствовать отвращение: к тому, что ей приходилось делать, к словам Гаапа, к самому Гаапу и к себе — слабой и глупой.

И ещё она почувствовала, что из-под отвращения постепенно появляется ненависть. Очень напоминающая то лютое чувство, которое она испытала, узнав об измене Бориса.

— Кому я должна понравиться? — очаровательно улыбнулась Ксана.

— Дьяк-проклинатель Стоцкий как раз о тебе спрашивал.

Сегодня «Гастрономический оргазм» был закрыт для простых смертных — на грандиозный ужин, и высокие гости уже расположились за изысканно сервированными столиками. Расположились вперемешку: грешные вассалы Гаапа и органики молодого Авдея, колдуны и волшебники, ворожеи и ведьмы, оборотни и змеевиды. Ужин давно начался, вино лилось рекой, и первоначальная скованность от непривычной обстановки — органики и Первородные никогда не пировали за одним столом — исчезла. В зале царили расслабленность и дружелюбие: они были написаны на лицах естественных врагов широкими, щедрыми мазками.

Расслабленность и дружелюбие.

— Стоцкий — это тот рыжий дед? — поинтересовалась Ксана, отыскав взглядом пожилого органика из Первой Свиты. Ошибиться было невозможно — одутловатый старик почуял её присутствие, повернулся и принялся беззастенчиво пожирать глазами.

— Да, он, — подтвердил Гаап, кивая дорогому гостю.

— Приласкать его?

— Только если у тебя есть время и желание.

Это был прямой, необсуждаемый приказ.

— Как вам будет угодно, баал.

— Моя умная девочка, — он грубовато притянул Ксану к себе и крепко поцеловал в губы. — Вижу, ты сегодня уже была с мужчиной.

— Я не устаю от секса.

— Тогда вперёд.

И он мягко подтолкнул ведьму к столику, где облизывался дьяк-проклинатель. Едва Ксана приблизилась, старик вскочил, вежливо подвинул ей стул, не позволив это сделать официанту, и уселся рядом.

— Я много слышал о праздниках, которые устраивает Гаап, но реальность превзошла ожидания.

— Это только начало, — неопределённо пообещала ведьма, искусно скрывая под лучезарной улыбкой охватившее её отвращение.

— Вы обещаете?

— Я всё для этого сделаю.

У дьяка задрожало веко.

— Меня зовут Евсей, — представился он, двигая стул ближе. — Евсей Стоцкий.

Из его рта пахло вином и чесноком.

— Ксана.

— Очень приятно. — Дьяк положил руку ей на бедро. — Это правда, что ведьмы хотят постоянно?

Старый Евсей был самой высокопоставленной фигурой за столиком, поэтому остальные органики старательно отворачивались, изо всех сил стараясь не обращать внимания на шалости старика. И Ксана решила не стесняться.

— Неужели вы до сих пор не переспали ни с одной ведьмой? — искренне удивилась она.

— Не переспал, — вздохнул Стоцкий.

— Почему?

— При отце нашего государя за подобную связь можно было оказаться на костре.

— Отвратительные были времена: никакой толерантности, — поддержала старика Ксана, чувствуя, как рука органика ползёт по бедру всё выше.

— Согласен, — хрюкнул дьяк.

— Но почему вы так долго ждали? Насколько я помню, предыдущий Авдей умер больше года назад.

— Надо было понять, как поведёт себя молодой государь, — объяснил Стоцкий, по-детски наслаждаясь своим «хулиганством». И податливостью ведьмы. — Все опасались, что он окажется таким же убеждённым консерватором, как его отец.

— Но, к счастью…

— К счастью, я имею удовольствие находиться в твоём обществе.

Его рука поднялась по бедру женщины настолько высоко, насколько позволяла физиология.

— Это только начало, — прошептала Ксана, чувствуя, что отвращение всё больше напоминает девятый вал.

— Надеюсь…

А в следующий миг раздались фанфары, грохот аплодисментов, изумлённые возгласы, вопли, и восемь слуг внесли в зал главное, «царское блюдо».

— Вам не сказали, что мы будем есть? — изумился Стоцкий, увидев замешательство молодой женщины. — Сегодня же охотничий пир.

Он вытащил из её промежности руку, понюхал пальцы и взялся за бокал с вином.

— Я… вижу… — запинаясь, ответила Ксана, не сводя глаз с «царского блюда». — Охотничий… Не думала, что у нас они водятся.

— Зверя специально доставили с Балканского полуострова, и вчера государь с баалом его ловили, — рассказал Стоцкий. — Зверь оказался настолько яростным, что при охоте погибло не меньше десяти смердов.

— Понятно… — отозвалась женщина, продолжая смотреть на возвышающегося на блюде кентавра.

Зажаренного целиком.

Подрумяненного. Со сложенными лапами, сведёнными на груди руками, обложенного печёными овощами.

Почему-то именно овощи произвели на Ксану самое сильное впечатление, ударили в душу так, что всё вокруг вдруг сделалось дурным: пронзительно-пошлый женский смех, подхалимские речи мужчин, вытаращенные глаза гостей, жадно разглядывающие «пищу», бормотание похотливого старца, обязанного свернуть ей шею при первой возможности, самодовольная физиономия молоденького принципала, не постеснявшегося заявиться на пир с накрашенными губами… Всё стало дурным, и Ксана вдруг поняла, что виноват в этом не только Ястребиный, как считала она, а все. Все эти твари! И Первородные, и органики, загрязняющие мир и делающие его темнее. Они слабее Гаапа, но такие же подлые, мерзкие, лживые и жестокие.

Такие же лицемерные.

Все они жрут и радуются. Рыгают, смеются, ковыряют пальцами в зубах, прикидывают, каким окажется на вкус кентавр…

Все они…

Жрут…

Отравленную пищу!

Вот чего она хотела для них: отравленной пищи и отравленного вина! Пусть они жрут и пьют, но не для радости, а чтобы сдохнуть! Пусть вся гадость мира проникнет в них. Пусть они впустят в себя смерть: кто-то — кислотой, кто-то — болезнью, кто-то — ядом. Пусть они съедят и выпьют то, что их убьёт. Даже бессмертный. Даже Ястребиный.

Все они.

Отвращение сменилось ненавистью, а ненависть принесла с собой силу. Ту самую. Почти забытую. Которую тщетно пытался разбудить Гаап. Даже не силу, а понимание, как ею пользоваться. Не силу, а инстинктивное умение заставлять Отражение исполнять желания.

Любые желания.

Умение принуждать к своей воле.

Ведьма медленно оглядела зал, полный жрущих тварей, и все приборы: тарелки и бокалы, блюда и графины, соусницы, супницы, стаканы, все, вплоть до последней солонки, отразились в её потемневших глазах и наполнились её неистовой злобой. Все они стали орудием её беспощадной мести.

И переделанное Отражение тихонько вздохнуло, принимая новые правила игры.

— За Авдея! — провозгласил Гаап, поднимая бокал.

— За государя Авдея! — рявкнул зал.

Гости вскочили на ноги и повернулись к главному столику, воздавая должное юному красавчику, отсалютовали ему и Ястребиному и выпили до дна.

Все.

А затем Стоцкий нахмурился и поднял бокал, разглядывая остатки вина на просвет.

— Что с ним? — Даже столь сильный маг, как дьяк-проклинатель, не сразу понял происходящее. — Какое странное послевкусие.

— Это только начало… — рассеянно повторила Ксана, ища взглядом Гаапа.

На щеке старого органика выступила отвратительная язва ядовито-красного цвета. Резко завоняло гнильём. Завопила какая-то женщина, но тут же забулькала, выплёвывая лёгкие… Взвыл оборотень за соседним столом, перегнулся, с ужасом глядя на выпадающие зубы. Полился гной изо рта соседа, а у ведьмы напротив почернело лицо… Выпучились глаза у официанта… Кого-то тошнило… кто-то рвал себя за шею, пытаясь сделать хоть один вздох…

Все мучились.

И все умирали.

— Что ты сделала? — проскрипел Стоцкий, сползая под стол. Ужасные язвы покрыли всё его тело, воняя гноем и смертью. — Что ты с нами сделала?!

— Гаап! — закричала Ксана, не обращая на старика никакого внимания. — Гаап!

Она видела, что Ястребиный издыхает — мертвенно-бледный, он стоял возле корчащегося на полу Авдея и бешено вращал глазами, пытаясь понять, что случилось. Желая узнать, кто до него добрался.

— Гаап!

Он услышал… Или почувствовал… Да, скорее — почувствовал зов ведьмы и повернулся.

— Это я! — засмеялась Ксана и помахала баалу рукой. — Это сделала я! В память о Германе!

В глазах Ястребиного сверкнула злоба, он захотел ответить, захотел проклясть ведьму, но не смог: рот распахнулся, хлынула кровь, и Гаап Ястребиный рухнул на труп бессмертного принципала Авдея, словно намереваясь слиться с ним в последний раз.

Зал «Гастрономического оргазма» потихоньку затихал, хрипы и стоны умолкали.

Ксана запрокинула голову и захохотала.

Мёртвый кентавр взирал на мёртвых тварей равнодушно. Его так никто и не попробовал.

— Авадонна! Авадонна! — перепуганный Шварц визжал в телефонную трубку так громко, что заглушил работающее радио. — Баал!!

— Спокойно, — усмехнулся карлик. — Что случилось?

— Почему вы не сказали, что Ксана явится на ужин?

— Ксана явилась на ужин? — удивился Авадонна.

— Вы знали! Вы хотели меня убить!

— Зачем…

Но Шварц его не слушал.

— Потому, что я опасен! Я всё знаю! Я только сейчас понял, что опасен для вас! Я знаю, что это вы подсунули Ксану Гаапу! Я знаю, что вы общаетесь с Машиной! Я помогал вам с Письменником…

— И будешь помогать! — рявкнул карлик так резко, что ухитрился привести перепуганного помощника в чувство. — Ты мне нужен, идиот! Ты знаешь всё и дёргаешь за все ниточки! Ты верный, умный и знающий! С твоей помощью я успокою оставшихся слуг Гаапа! Хватит паниковать, идиот!

Несколько секунд Шварц обдумывал слова баала, после чего попытался повторить:

— Вы должны были знать, что Ксана заявится на ужин!

Но был немедленно оборван:

— Откуда?!

Ответа не было. Шварц замечательно «читал» эмоции собеседников даже по телефону, но Авадонна всегда оставался для него «закрытой книгой». Карлик ухитрялся прятать истинные чувства от всех, даже от Гаапа и Молоха, и потому Шварц не мог с уверенностью сказать, лжёт он сейчас или говорит правду.

Но ему очень хотелось верить Авадонне.

— Я понятия не имел, что Ксана решит убить Ястребиного, устроив массовую казнь.

— Откуда вы знаете, что она натворила? — взвизгнул Шварц.

— Об этом уже говорят, — устало ответил карлик. — Отражение гудит, и нам нужно решить, что делать дальше. Ты где?

— В авто, — машинально ответил Шварц.

— Куда едешь?

— А куда мне ехать? — Шварц на мгновение задумался. — Понятия не имею.

В благодарность за прекрасную охоту Гаап разрешил помощнику расслабиться и не заниматься торжественным ужином. На пиру обрадованный Шварц уселся за угловой столик, чтобы случайно не попасться на глаза Ястребиному, и шумно веселился, надоедая соседям дурацкими анекдотами. А потом увидел, как Гаап подталкивает Ксану к дьяку-проклинателю Стоцкому, понял, что быть беде, сказал, что должен сходить в туалет, вышел из зала, сел в автомобиль и погнал куда глаза глядят.

— Где ты сейчас?

— Еду домой, — ответил Шварц, сообразив, что давно движется по Рублёвскому шоссе.

— Хорошо, — одобрил карлик. — Сиди у себя тихо, я позвоню.

— Договорились! — повеселел Шварц, боявшийся, что Авадонна прикажет вернуться в Москву. — Как долго сидеть?

— До завтра.

Карлик отключился.

Шварц бросил телефон на пассажирское сиденье, нервно рассмеялся, повернул к коттеджному посёлку, остановился у медленно открывающихся ворот, подумал, что приближающийся охранник подозрительно похож на дьяка-меченосца Айзермана… А потом вдруг понял, что видит перед собой именно дьяка-меченосца Айзермана. Точнее — чёрное дуло его пистолета. А ещё точнее — вылетающую из пистолета пулю…

Застрелив Шварца, Айзерман вернул оружие в кобуру, просунул в разбитое окно руку и, убедившись, что помощник Гаапа мёртв, махнул своим: к машине Шварца тут же подъехал эвакуатор. Сам Айзерман достал телефон и направился к дороге:

— Авадонна, я свою часть работы сделал. Займись девкой.

— Считайте, что она уже мертва, дьяк, — спокойно ответил карлик.

— На этом наше сотрудничество заканчивается.

— Не уверен, дьяк, но ход ваших мыслей мне нравится.

— Меня от тебя тошнит.

— Вот и замечательно.

— С вами Всеволод Нерознак, мы продолжаем информационный марафон от НСН и вновь возвращаемся к главному событию дня: террористическому акту в Москве. Напомню, что несколько часов назад прогремел взрыв в столичном ресторане «Гастрономический оргазм», где проходил торжественный ужин по случаю дня рождения известного московского бизнесмена…

— Айзермана там не было, — рассмеялся Машина, делая звук тише. — Ты представляешь? Он не поехал на ужин, где прикончили Авдея и всю Первую Свиту, и при этом никому ничего не нужно объяснять, поскольку все знают, что он ненавидит грешников и никогда не преломит с ними хлеб. Идеально!

Они с Кириллом сидели в гостиной и не знали, что делать. Поездка в Крылатское получилась бессмысленной, дозвониться до Авадонны не удавалось, а известие о бойне в «Гастрономическом оргазме» окончательно всё запутало. Друзья оказались в тупике и тратили время на обсуждение событий.

— Сегодня перебили всех органиков, готовых примириться с Первородными, и при этом Айзерман вне подозрений!

— Думаешь, дьяк-меченосец знал о покушении? — полюбопытствовал Амон, недовольный тем, что Ермолай выключил новости.

— Три к одному, что знал.

— Почему не десять к одному?

— Потому что пока неясно, кто стоит за покушением со стороны грешников.

— Карлик, больше некому.

— Все так думают.

— Но тебе кажется, что все не могут ошибаться… — Кирилл достал телефон, прочитал пришедшее сообщение и присвистнул: — Авадонна пообещал миллион золотом за голову Ксаны. Обвиняет её в убийстве Гаапа.

— Собственно, она и убила Гаапа, — хмыкнул Покрышкин. — Если быть точным.

— Если быть точным, ты подтолкнул Ксану, — язвительно напомнил Амон.

— Я просто вернул женщине телефон, — развёл руками рыжий.

Ответить Кирилл не успел: раздался звонок в дверь, и друзья переглянулись.

— Не удивлюсь, — коротко бросил Машина. — В последнее время кто к нам только не приходил за помощью.

— Я тоже не удивлюсь, — Амон прекрасно понял, что Ермолай имеет в виду ведьму. — Ей больше не к кому пойти.

Но на пороге они увидели Авадонну. Как это ни странно — одного.

Учитывая бойню в «Оргазме» и некоторый хаос, в который погрузилась Москва, рядом с карликом должно было находиться не менее пяти телохранителей, но он явился один. Спокойный и немного грустный. В элегантном костюме, белой сорочке и блестящих туфлях. Без галстука. Пиджак расстегнут, руки в карманах брюк.

Несколько секунд мужчины молча смотрели друг на друга, затем Кирилл угрюмо сообщил:

— Я не стану преследовать Ксану.

Однако удивить посетителя ему не удалось.

— Знаю, — небрежно ответил Авадонна. И усмехнулся: — Но разве вы не хотите отыскать Ольгина? — Пауза. — Вы вроде обещали ему защиту?

Машина и Амон вновь переглянулись:

— Это вы разгромили московский филиал «Mortem Monstrum»?

— Нет, — твёрдо ответил карлик. — Но я знаю, кто это сделал.

Виссарион предполагал, что Архив не менялся с самого основания — лишь появлялись новые подземные хранилища, и становились длиннее старые. Кто занимался перестройкой, Обуза не знал и не собирался об этом задумываться, понимая, что Шаб вряд ли самолично копал тоннели и выкладывал стены кирпичом. Шаб создал Архив и сделал так, чтобы он развивался, разрастаясь с необходимой скоростью. Копии положенных документов слетались в него самостоятельно, и Обузе оставалось лишь просматривать по утрам отчёты, появляющиеся в толстенной конторской книге.

Консервативный Виссарион не собирался менять давным-давно заведённый порядок и внёс одно-единственное изменение: поставил тумбочку с радиоприёмником слева от рабочего кресла, чтобы слушать любимую программу.

Однако сейчас приёмник был выключен.

И телефон молчал.

В архиве царила полная тишина, а сам Обуза сидел в кресле и ничего не делал. Вообще ничего, хотя на столе перед ним лежали две из Пяти Книг: Жизни и Древних. Но даже они не привлекали внимания, хотя ещё год назад Виссарион с радостью отрезал бы себе руку за возможность не то что изучить, а просто полистать драгоценные тома. Год назад, но не сейчас.

Сейчас Виссарион смотрел на четыре выстроенных в ряд глобуса и задумчиво барабанил пальцами по столешнице.

Он ждал.

— Я прошу сдерживаться, — негромко произнёс Авадонна, глядя прямо перед собой — в закрытые дверцы лифта, в окошках которых виднелись огоньки убегающих вниз этажей. — Я не знаю, что мы увидим, но прошу вас обоих сначала думать, потом действовать. А не как бывает обычно.

— Обычно мы поступаем именно так.

— Поэтому я прошу вас поступать иначе.

— Я не то хотел сказать, — буркнул Машина.

— А получилось — то.

— Ксана похитила Ольгина? — угрюмо спросил Амон, прерывая зарождающийся спор.

— Не сама, — уточнил карлик.

— Зачем?

— Скоро увидим.

— Приехали, — сообщил Аристотель, открывая дверь.

И пропустил пассажиров на Бородинский мост, окутанный сбежавшимися на колдовской зов тучами. Туч было так много, что они туманом скрыли берега, сквозь который город едва проглядывал огоньками равнодушных окон. Тучи затеяли хоровод, куполом поднимаясь высоко-высоко вверх, и оставляли над мостом круглое «окно» чёрного неба, украшенное бесчисленными бриллиантами звёзд. Изредка покашливал гром, словно где-то в тучах прятался великан-курильщик, робеющий прочистить горло в присутствии важных персон, и подмигивали молнии, но их ломаные ухмылки не смели биться в мост и пропадали за парапетом.

Молнии тонули в чёрных водах Москвы-реки.

А под звёздным небом, точно в центре моста и хоровода мрачных туч, возвышался покрытый магическими символами столб, возле которого съёжился обнажённый Ольгин. Слабый после пыток истребителей, не имеющий сил порвать цепи на руках и ногах и почти смирившийся.

Поникший.

— Начнётся с крови… — громко прочитал Авадонна, медленно шагая по мосту.

— Мы сдохнем, брат, — неожиданно продолжил Кирилл.

Карлик поднял голову и пронзительно посмотрел на Амона.

— Что?

Но тот не ответил, остановился и крикнул, обращаясь к ведьме:

— Зачем тебе его кровь?!

Ксана стояла справа, шагах в десяти от столба, повернувшись к нему спиной. Она избавилась от одежды, и её тело укрывала лишь прозрачная чёрная накидка, настолько тонкая и лёгкая, что казалась спустившимся к ведьме облачком. Звёзды бросали на обнажённую женщину колдовской свет, и её татуировки ожили, зашевелились, извиваясь по прекрасному телу, заблестели антрацитово-чёрным, откликаясь правящей вокруг энергии Ша. А печать на плече засияла золотом.

На вопрос Ксана не ответила.

Чуть дальше Амон увидел Иннокентия и худощавую, спортивного сложения девушку с густо татуированными руками. Незваные гости заставили их нервничать: Кросс потянулся за пистолетами, в руках девчонки образовалось веретено чёрного дыма, но Ксана, не оборачиваясь, сделала знак, что всё под контролем.

— Не приближайтесь! — крикнул Иннокентий. — И тогда никто не пострадает.

— Почему ты произнёс эту фразу? — повторил Авадонна, глядя на Амона. Ответ на вопрос заботил его куда больше происходящего на мосту. — Откуда ты знаешь текст Пророчества?

И вновь его не удостоили вниманием.

— Зачем тебе его кровь?! — снова крикнул Кирилл.

— Зачем ты пришёл? — соизволила отозваться ведьма.

— Я дал слово защищать Ольгина.

— Ты великолепно играешь словами, Амон, — усмехнулась Ксана. — Возьми своё слово обратно и уходи.

— Зачем тебе его кровь?

Было видно, что Кирилл не уйдёт, во всяком случае — не получив объяснений, а поскольку Кросс и Порча нервничали всё сильнее, ведьма решила ответить:

— Ольгин уникален: он порождение беспощадной Тьмы, переполненное немыслимой любовью. Ольгин связывает зло Отражения со светом Дня и разрушает грязь, которой пачкают наш мир эти твари, — Ксана небрежно кивнула в сторону карлика. — При этом Ольгин беспредельно силён…

— Он что, Древний? — не сдержался Машина.

— Великие Полнолуния приходили в мир задолго до того, как первый Древний осознал в своей рогатой башке присутствие разума, — свысока ответила ведьма. — Но ценность Ольгина не в силе…

— День и Отражение… — быстро произнёс Авадонна, сумевший просчитать то, о чём несколько часов назад догадалась Ксана. — Где-то они слились, где-то разделены, но именно их сочетание есть гармония, которую мы знаем под названием Вселенная. Ксана поняла, что Ольгин — ключ… Уникальный ключ, случайно выкованный на нашей несчастной планете…

— Что ты хочешь сделать?! — крикнул Кирилл.

— Я ищу мир.

— Какой?

— Счастливый.

— Ты рехнулась?! — заорал Авадонна, но ведьма его не услышала.

Или не обратила внимания.

Она выпрямилась, вытянувшись к звёздному небу, развела в стороны руки и вновь замерла.

А Ольгин — взвыл. Вскочил, рванулся, в отчаянной попытке разорвать цепи… или разорваться самому — напополам, выплёскивая кровь… с облегчением принимая смерть… Вскочил, но лишь взвыл от лютой боли и огня внутри. От невидимого, но грубого клинка, которым Ксана превращала его — ключ, — в отмычку, собираясь вскрыть замок Вселенной. Взвыл от того, что стоящая на вершине столба урна засияла нестерпимо ярким светом, рассыпая чудовищно сильный прах на орущего сына Великого Полнолуния.

— Нет! — взвыл несчастный Ольгин, впитывая останки Древнего. — Нет!!

— Самое время убить ведьму, — очень тихо и очень деловым тоном произнёс карлик.

— Нет, — мрачно ответил Иннокентий, услышавший предложение Авадонны. — Даже не думайте.

А чёрное веретено Порчи уже скользило меж их ног. Не прикасаясь.

Пока не прикасаясь.

— Ленка, не смей вставать на моём пути! — ощерился Авадонна.

— Я ей должна, — тяжело вздохнула Порча. — Я не уйду.

А Ксана рассмеялась — нежным, искренним, очень добрым смехом и предложила:

— Посмотрите: где-то здесь мой мир… моя мечта… моя любовь…

И там, где секунду назад чернело переполненное звёздами небо, начали являться Отражения. Отражения огромной Вселенной, уменьшенной до стоящей на Бородинском мосту ведьмы: плачущей, улыбающейся, злящейся, ненавидящей… Отражения сменяли друг друга, как в немыслимом калейдоскопе, но с разной скоростью: одни проскакивали торопливо, другие задерживались, позволяя разглядеть себя в деталях, третьи пытались задержаться, путались в тучах, желая, чтобы выбрали их, но тоже исчезали.

— Среди них есть та Вселенная, где я счастлива, — пробормотала Ксана. — И та Вселенная, где Иннокентий может вернуться домой. Я выберу её, чтобы сделать реальностью.

— Не смей! — выкрикнул Авадонна. — Не влезай в то, чего не понимаешь!

Но Отражения продолжали сменять друг друга.

— Ты меня не остановишь, — рассмеялась ведьма, внимательно изучая каждое.

Карлик повернулся к Кроссу:

— Опомнись!

— Я хочу домой, Авадонна, я просто хочу домой.

А чёрный дым продолжал виться у их ног, не позволяя Кириллу и Машине начать атаку — они не знали, как справиться с опасной дрянью, и догадывались, что дым Порчи убьёт их быстрее, чем они выхватят оружие.

— Всё закончится катастрофой, — пообещал карлик. — Чёрной дырой!

— Откуда ты знаешь? — храбрясь, спросила Ленка. — Изменится реальность, как происходит каждую секунду…

— Нет, — покачал головой Авадонна. — Нет…

А в следующий миг ведьма его поддержала:

— Нет! — закричала она так, что заложило уши. И протянула к небу руки, пытаясь задержать ускользающее отражение. — НЕТ!!!

— Что случилось? — встревожился Кросс. — Ксана?

— Остановись! — в голосе женщины слышалось отчаяние. — Стой!

— Она не может! — захохотал Авадонна. — Не может! Не может!!

Он догадался.

— Остановись! — закричала ведьма. — Остановись!!

Уникальное умение позволило Ксане добраться до самых дальних Отражений: тех, что были отвергнуты, и тех, что никогда не существовали. И не просто добраться. Использовав отмычку-Ольгина, ведьма щедро смешивала образы, в безумной надежде обрести идеальный мир, отыскала его, но не смогла удержать.

— Нет!!

— Похоже, дружок, ты здесь задержишься, — хихикнул карлик, глядя на растерявшегося Кросса. — Извиниться не хочешь?

Иннокентий яростно посмотрел на Авадонну и принялся медленно поднимать пистолет. Кирилл молча сделал шаг и встал перед карликом. Чёрный дым Порчи запутался в ногах Амона, но вредить не стал. Просто намекнул, что может навредить.

— Вернись, — лихорадочно шептала Ксана, торопливо отбрасывая мешающие отражения, чтобы удержать ценное, важное, нужное. — Вернись, вернись, вернись…

Тучи завертелись быстрее, а в небе воцарился хаос. Сменявшиеся отражения принялись налезать одно на другое, рассыпаться на пиксели образов, смешиваться, но не задерживаться в смешении — рассыпаться вновь и растворяться во Тьме, рушась в равнодушную реку мимо моста, застрявшего между тем, что есть, и тем, чего хочется.

Как будто издеваясь…

И это сводило Ксану с ума. Она ведь видела «тот самый» мир — полный их с Германом любви, полный счастья и тепла… Она коснулась его. Она почти шагнула в него…

А теперь он летит прочь и вот-вот рухнет в тёмную воду Москвы-реки.

Снова.

Коварное Отражение поманило несчастную ведьму, но обмануло, рассмеялось в лицо. Мир открылся, но меняться отказывался — ей не хватало сил заставить проклятую Вселенную принять новые правила игры.

— Вернись! — закричала Ксана. — Вернись ко мне!!

— Добро пожаловать в реальность, — буркнул Авадонна.

И тут Вселенная громыхнула.

Но то был не гром среди идущих хороводом туч, а скрежет изумлённой Земли. Рычащий стон пустоты великого космоса. Слившиеся в перепуганное эхо ежесекундные взрывы далёких звёзд. Вой чёрных дыр — всех одновременно.

Вселенная поперхнулась реальностью.

Несчастный Ольгин взвыл в последний раз, обратился в безликий прах и потоком серебряного огня врезался в небесный хоровод. Тучи завертелись не просто быстро — бешено, и вызванные ведьмой Отражения смешались пьянящим коктейлем, взбалтывая чужие пиксели со своими, прошлое с мифами, а будущее — с желанием.

Веер Отражений стал костью в горле Вселенной.

— Что происходит?! — завопил Авадонна.

— Не знаю!

Ленка Порча грубо выругалась, изумлённый Кросс опустил пистолет, Кирилл незаметно извлёк из кобуры «12». И спрятал за спину.

— Это не я! — отозвалась Ксана, сжимая голову руками. — Это не я!

— «Нейтрино»! — догадался Машина.

— Что?!

— Мой корабль! — Ермолай подпрыгнул и вскинул к небу кулак. — Я сделал! Я сделал! Я отомстил вам, суки! Я убил вас всех!

Вселенная конвульсивно дёрнулась. Земля вновь застонала.

— О чём он? — громко спросил Иннокентий.

— Ад только что взорвался, — объяснил Авадонна, засовывая руки в карманы брюк.

— И что?

— Сейчас узнаем.

Амон вернул «12» в кобуру и молча усмехнулся, глядя на счастливого друга.

— Я убил их всех! — продолжал орать рыжий, приплясывая на середине моста. — Я убил их!

— Все Древние, которые находились на Проклятой Звезде, мертвы, — просто сказал карлик, отвечая на вопросительный взгляд Порчи.

Потому что где-то далеко, на окраине гигантской пустоты, где-то в складках тёмной материи и облаков из ничего, ТККСН «Нейтрино» наконец-то догнал мчащуюся к центру галактики Проклятую Звезду, уравнял скорости, перешёл в состояние реальности, сманеврировал, обеспечив заданную зону гарантированного поражения, и взорвался — в чётком соответствии с программой, заложенной в него единственным выжившим членом команды.

И Вселенную вывернуло наизнанку.

— Я сделал это!

Земля подпрыгнула, сбивая с ног Отражение.

Калейдоскоп Вселенных окончательно рехнулся, смешивая пиксели миров в обрывочные желания растерявшейся ведьмы. Ксана бросилась к Ольгину, в надежде распорядиться ключом, но прах Безликого взвыл, стремительно впитывая невиданный поток Ша, переполнился, заглотил и вывернулся, подобно скрюченной Вселенной, выжигая всё вокруг огнём первородной энергии. Энергии стало так много, что где-то за пределами восприятия возникли новые галактики. Так много, что некоторые чёрные дыры захлебнулись, обратившись в новые звёзды. Так много, что смешанные ведьмой Отражения обрели силу реальности.

Только она этого не увидела.

— Всё сошлось, — пробормотал Авадонна, глядя на вспыхнувшую факелом Ксану. — Всё сошлось…

Пиксели Отражений перемешались, загрохотал гром — великану-курильщику надоело таиться, он прочистил горло и принялся орать басом, неспособный говорить… Закричал горящий Ольгин, растирая прах Безликого в серебряное пламя, опалившее и мост, и растерянных свидетелей.

Закричала огромная Вселенная и маленький мир.

А потом всё поглотили тучи.

— Я здесь, — вдруг сказал Иннокентий. — И я жив.

— Я тоже, — ответила Порча.

— Я знаю. Я держу тебя за руку.

В тумане туч их голоса звучали привидением.

— Я ничего не вижу, — пожаловалась девушка. — Вспышка была яркой, может, я ослепла?

— Ты видишь меня, — заметил Кросс.

— Возможно, я тебя помню.

— Возможно… — Он улыбнулся и громко позвал: — Авадонна! Ты выжил, старый грешник?

— Следи за языком, насекомое, — злобно отозвался карлик. — И надейся, что вызванные потрясения остались в Отражении.

— А то что?

— А то я тебе устрою свальный грех с моим палачом…

— За что? — притворно удивился толстяк.

— За то, что помогал Ксане.

— Нужно было ещё днём пристрелить ведьму, — задумчиво протянул Машина.

— Ты вообще молчи, — прошипел Авадонна. — Всё из-за тебя.

Кто-то рассмеялся, кажется, Кирилл.

А затем поднялся ветер. Не сильный, но достаточный, чтобы отпихнуть от земли рассевшиеся тучи. Тучи пытались спорить, цеплялись призрачными лапами за парапет, но проиграли, взлетели, тут же растаяли, и над Бородинским мостом раскинулось чистое, невозможно звёздное небо, щедро подогретое жёлтой Луной.

В свете которой купались три ошарашенные планеты.

— Нет, — прошептал изумлённый Кирилл, не сводя глаз с появившихся у Земли соседок. — Невозможно!

— Парад великих четырёх, — повторил Авадонна. — Пророчество свершилось.

И устало облокотился на парапет, разглядывая новые планеты в отражении тёмных вод Москвы-реки.

Пророчество свершилось.