Отражения

Ingresso

Древние учат, что в начале было Зло.

Оно извергло из себя Хаос и Тьму, сокрушительный союз которых обратил понятие Зла в материю.

Тёмная материя, питаемая благодатью Ша, породила планеты и звёзды. И жизнь, ибо Древним угодно было развлекаться. Долгое время Вселенная пребывала в изысканной стабильности Зла, удовлетворяя прихоти Древних и сочиняя столь чудовищные мерзости, что даже звёзды гасли от страха и отвращения. Но потом жизнь осмелилась сомневаться в Первородстве греха, пытаясь противопоставить абсолютному закону Тьмы гнилой свет. Жалкие существа, живущие так мало, что Древние давно перестали засорять память названиями видов, осмелились пойти против судьбы и утверждать, что Первородные не были первыми, а Древние — творцами. Жалкие существа умирали страшной смертью, обвинённые в ереси отрицания Зла, но продолжали задавать вопросы: как получилось, что сотворившие Вселенную Древние не научились преодолевать гигантские расстояния? Почему не управляют Проклятой Звездой, а только живут на ней? И почему убивают тех, кто задаёт вопросы?

Если ты первый, то должен быть много выше чужих сомнений.

Ведь если убиваешь, значит, боишься.

Если создал, значит, не можешь не знать, как это работает.

А Древние не знали. Не могли ответить на вопросы, и для них перемещения между планетами являлись чудом, доступным исключительно избранным. А точнее — одному-единственному избранному, равному всем, но знающему чуть больше, беспощадному, но умному Безликому, владельцу планеты Аммердау.

Никто, кроме него, не познал тайны якобы созданной Древними Вселенной так глубоко, чтобы научиться путешествовать между мирами. Подобно Проклятой Звезде, но значительно быстрее. Никто, кроме него, не был способен на чудо, которое увидели жители Земли ранним утром 17 июня 1908 года.

В тот день чудо приняло облик огненного шара, стремительно летящего на северо-запад и постепенно снижающегося. Шар захлёбывался энергией Ша, сжигал ею воздух, пространство, даже время и заставлял дрожать основы мироздания, возмущённые наглым вторжением в непоколебимую вечность Вселенной. Безграмотные обитатели Земли рыдали, глядя на него, молились или бежали, не зная, что шар был не телом, но его следом, росчерком, проведённым к Земле от Аммердау, отражением того, чему лишь предстояло случиться…

Шар взорвался.

Проткнул Вселенную иглой пытливого ума и лопнул, встряхнув как следует планету и напугав нахальный День ещё одним доказательством величия Древних. Шар взорвался, рассеяв невидимый огонь Ша по Земле и заставив её сиять, подобно ёлочной игрушке. Шар взорвался, превратив росчерк в путь, и никто не заметил, как из сияния грандиозного взрыва медленно выплыл другой шар — чёрного мрамора, который медленно долетел до гиперборейской дачи Шаба и опустился в ста шагах от парадного крыльца.

Утвердившись, мраморный шар распался на две половинки, которые тут же растаяли в чёрном дыму, словно камень, хранивший пассажиров во время удивительного путешествия, не выдержал встречи с Землёй. А когда дым рассеялся, стоящий на крыльце Шаб широко улыбнулся и крикнул:

— Далеко же ты забрался, брат мой!

Приветствуя Безликого и его свиту.

Punto

«Особенное удивление вызывает тот факт, что подавляющая часть земной фауны не имеет представления об Отражении. Я изумлён, ибо на Аммердау День и Отражение давно составили реальность, сплетённую из настоящего и неосуществимого, в которой нет тайн, а есть лишь неизведанное. Мир Аммердау определённо полный, насыщенный и развивается, опираясь на весь существующий опыт и знания.

Почему Земля избрала другой путь? Ведь очевидно, что чарующее разнообразие местной фауны должно было привести к появлению необыкновенно интересной цивилизации, опережающей в своём развитии всю Вселенную… Но этого не произошло.

Я расспрашивал, но Первородные уклоняются от прямых ответов. А вопросы им неприятны.

Полагаю, дело заключается в том, что День Земли необычно силён и успешно противостоял напору Древних. Я не знаю, как это возможно, но другого объяснения у меня нет.

Местная фауна не считает Отражение частью мира, не видит Знаки, верит исключительно в науку и свободную волю. С одной стороны, это делает неспособную к невозможному фауну безропотными рабами в руках баалов и принципалов, с другой — мне непривычно видеть высших Отражения без положенного блеска и почестей, которые им обязаны оказывать…»

В тот день они стояли рядом, и случайность их прикосновения казалась абсолютной. Ведь что может быть естественнее короткой встречи в аэропорту? Два рейса из разных городов прибыли в одно время, а багаж поместили на одну ленту. Но немного задержали разгрузку, образовалась толпа, и двое мужчин оказались рядом.

Случайность.

Но кто верит, что в мире осталось место случаю?

Кто ещё верит в отсутствие предопределения?

Что же касается мужчин, они совсем не походили друг на друга.

Иннокентий Кросс отличался нездоровой полнотой, которая наросла на широком костяке и превратила обычного здоровяка с мощным, спортивным сложением в гиганта с огромным телом, руками-лапами и тумбообразными ногами. Он напоминал профессионального штангиста, дорвавшегося до бабушкиных пирожков, но ещё сохранившего живость движений. Стояло жаркое лето, поэтому Иннокентий выбрал льняной костюм, светлые туфли, белую сорочку и шляпу. Внимательный наблюдатель мог бы удивиться тому, что столь массивный человек не потеет — на спине, груди и под мышками отсутствовали характерные влажные следы, но где в аэропорту внимательные наблюдатели? Разве что полицейские с таможенниками, а у них претензии к толстяку отсутствовали.

Что же касается Фёдора Горелова, то он являл собой полную противоположность Иннокентию: худой, невысокий, жилистый, с мелкими чертами лица. В одежде предпочитал свободный стиль — джинсы, кеды, футболка, но при этом держал в руке кофр с костюмом, то есть умел одеваться официально.

Время шло, багаж не привозили, люди начали возмущённо переговариваться, а эти двое стояли не шевелясь, взирая на происходящее то ли спокойно, то ли равнодушно. И очевидное хладнокровие делало их исключительно похожими.

— В командировку? — поинтересовался Фёдор, не поворачивая голову.

— Почему вы так решили? — Иннокентий тоже продолжил рассматривать неподвижную ленту, даже не покосившись в сторону неожиданного собеседника. Впрочем, просто покоситься не получилось бы: низенький Горелов стоял прямо под нависающей «скалой» массивного тела, и, чтобы его разглядеть, Кроссу пришлось бы наклониться.

— Вы не торопитесь, — объяснил Фёдор.

— Вы наблюдательный, — одобрительно кивнул толстяк.

— Просто угадал.

— Зачем?

Прямой вопрос требовал прямого ответа, и Горелов не стал врать:

— Захотелось поговорить.

— Я не очень хороший собеседник, — с едва заметным сожалением произнёс Иннокентий. — Темы, которые меня интересуют, могут показаться необычными, неприличными или непонятными.

— Что за темы?

Кросс помолчал, затем вытащил из кармана пиджака чёрную записную книжку, полистал её и предложил:

— К примеру, в последнее время меня занимает вопрос: почему волколаки, вервольфы и прочие оборотни теряют способность говорить? Ведь все исследователи указывают, что при трансформации голосовые связки остаются на месте.

— Гм… — Горелов почесал в затылке и предположил: — Возможно, дело в самоидентификации? Перекидываясь в зверя, оборотень начинает ощущать себя зверем, то есть не умеющим говорить животным.

— Гм… — Кросс несколько секунд обдумывал слова собеседника, после чего прищурился: — Считаете, что проблема исключительно психологическая?

— Полагаю, так.

— Любопытно… — Толстяк сделал пометку в записной книжке, убрал её и авторучку в карман и протянул руку: — Иннокентий.

— Фёдор.

— Очень приятно.

— Взаимно.

— Я обратил внимание, что вас совсем не удивила изложенная мною проблема.

— Я молчал шесть часов и готов говорить о чём угодно, хоть об оборотнях, хоть о деталях спаривания галапагосских черепах, — объяснил Горелов. — Мои соседи по самолёту оказались не очень хорошими собеседниками.

— Они спали?

— Ругались между собой.

— Супруги?

— Пауки в банке.

— Сочувствую.

— Спасибо.

Они вновь помолчали.

— Я не видел вас в самолёте, — заметил Иннокентий.

— Я прилетел из Белграда.

— А я из Берлина.

— Вы местный? — поинтересовался Горелов.

— Нет.

— Хорошо говорите по-русски.

— В мой скафандр встроен универсальный переводчик, он трансформирует звуковые волны в понятные вам сочетания, — объяснил Кросс. — На самом деле я ни слова не знаю ни по-русски, ни по-английски.

— Вы инопланетянин?

— Да.

— А сказали, что из Берлина, — заметил Фёдор.

— Должен же я был откуда-то прилететь, чтобы оказаться у неработающей багажной ленты в Шереметьеве, — хмыкнул Иннокентий.

— Чувствую в вашем голосе раздражение.

— Я немного устал.

— Много командировок?

— Мне поручили отыскать человека, о котором известно только то, что он пропал в Европе.

— Звучит, как в кино.

— А то, что я инопланетянин, прозвучало как реальность?

— Я давно не был в Берлине и не знаю, кто там теперь живёт, — рассмеялся Горелов. — По-прежнему немцы?

— Тоже присутствуют. Кстати, прошу вас, — толстяк протянул Фёдору визитку, на которой значилось:

— Помимо работы, я веду популярный блог любознательного инопланетянина, в котором рассматриваю историю и фауну Земли с точки зрения жителей моей планеты. Электронный адрес указан перед номером телефона.

— Вы ищете оборотней? — протянул Горелов, вертя в руке визитку и думая, что в Европе встречаются самые разные люди.

— Нет, оборотни — это хобби, — легко ответил Кросс. — Меня бесконечно удивляет многообразие жизненных форм Земли, и я увлёкся их изучением. Прочитал все значимые работы, а теперь занимаюсь деталями. Нюансами, на которые не обращали внимания серьёзные исследователи.

— Неужели до сих пор никто не задумался, почему оборотни теряют способность к членораздельной речи?

— Представьте себе.

Горелов не сдержался — рассмеялся, но не зло, весело, поэтому Иннокентий воспринял смех собеседника с добродушной улыбкой.

— Извините.

— Фёдор, я прекрасно понял причину вашего веселья.

— Я подумал, как мы с вами выглядим со стороны: двое мужчин, случайно встретившихся в аэропорту, не нашли ничего лучшего, чем поговорить об оборотнях.

— Мне очень понравилась ваша идея о психологической подоплёке отсутствия членораздельной речи у обернувшихся. Я буду её развивать.

— Рад, что смог помочь.

— Вы не специалист, но пытливый ум позволил вам сделать весьма интересное предположение.

— Спасибо.

Тем временем лента со вздохом отправилась наматывать бесконечные круги, и на её чешуйчатой спине появились первые чемоданы.

— Кажется, мы скоро расстанемся, — улыбнулся Иннокентий.

— Приятно было познакомиться.

— Мне тоже… — Кросс выдержал короткую паузу. — Зачем вы приехали в Москву, Фёдор?

— Почему вы спрашиваете?

— Мне показалась любопытной наша встреча. Хочу понять, насколько она была предопределена.

— Вы серьёзно во всё это верите? — удивился Горелов. — В оборотней, в судьбу…

— Я серьёзно считаю необъяснимые детали частью мира, — медленно ответил Иннокентий. — И фиксирую их.

— Я просто спросил… — было видно, что Фёдор относится к «необъяснимым деталям» несколько иначе, но из вежливости решил ответить: — Я вырос в Москве, но оказался в городе случайно: завтра полугодовой отчёт перед собственниками компании, его должен был сдавать мой шеф, но он попал в больницу с аппендицитом, пришлось лететь мне.

— Случайно… — с улыбкой протянул Кросс.

— Вам так не кажется? — Горелов понял, что собеседник воспринял его слова с иронией. — Всё действительно получилось само собой.

— Мне нравятся люди, которые верят в случайности. — Иннокентий подхватил с ленты свой чемодан. — Прощайте, Фёдор.

— Прощайте.

— Пожалуйста, — пролепетал подсудимый. — Пожалуйста, умоляю, поверьте…

— Ты отрицал первородство греха? — скучным голосом задал вопрос Гаап.

— Пожалуйста…

— Ты отрицал первородство греха прилюдно?

— Я был пьян!

— Ты делал это намеренно?

— Я не контролировал себя!

— То есть отрицал? — баал Гаап Ястребиный театральным жестом поднёс к глазам листок с доносом. — Ты мерзко хихикал и громко спрашивал, кто же создал Проклятую Звезду…

— Нет! — отчаянно завопил несчастный, понимая, что дело движется к обвинению в ереси отрицания Зла и соответствующему приговору. — Я не мог!

— Но сделал, — деловито произнёс баал. И потряс бумагой: — В распоряжении Трибунала имеются неоспоримые доказательства преступления.

— Меня оболгали!

— Есть видеозаписи.

— Я был пьян! Я никогда… я верный…

Подсудимый разрыдался.

Мелкий тёмный, в умениях которого значились лишь ворожба и приворот, он позволил себе чуть больше положенного и был сдан Трибуналу собственными дружками. Возможно, кто-то из них положил глаз на его жену, возможно, мстил за неудачный или, наоборот, за получившийся приворот, возможно, на тёмного донесли просто так — теперь неважно.

Потому что…

— Я обвиняю тебя в ереси отрицания Зла! — со вкусом произнёс Ястребиный свою любимую фразу.

— Умоляю!!

Подсудимый заорал так громко, что Авадонна вздохнул и сделал звук тише. В отличие от Гаапа, откровенно наслаждавшегося диким страхом жертв, Авадонна не любил истязать тех, кто не причинил вреда лично ему, из-за чего считался в среде московских баалов «белой вороной». Впрочем, учитывая происхождение, Авадонна действительно был ею.

Полукровка. Причём не просто полукровка, а наполовину органик — его матерью была средняя из трёх дочерей принципала Багдадского, жестоко изнасилованная Абадоном во время Первой войны Чёрной Крови. Абадон увёз пленницу в Лондон, с любопытством подождал, что станет результатом противоестественной связи, а когда увидел «просто» Первородного, сильного магией, но карлика, потерял к сыну интерес и отослал в Москву. Полукровкам редко удавалось занять высокое положение среди грешников — так ещё называли Первородных, но сила, полученная от отца, заставила конкурентов смириться с тем, что в жилах карлика течёт кровь ненавистных органиков.

Авадонна стал баалом.

Выгрыз титул зубами, без помощи Абадона, и по праву считался одним из двух сильнейших Первородных Москвы.

Он не любил участвовать в заседаниях Трибунала, однако не мог отказаться — положение обязывало. К счастью, пять лет назад московские Первородные договорились о возможности участвовать в судилищах удалённо, и теперь Подземелье Правды посещал исключительно Гаап, остальные наблюдали за процессом по сети.

Тем временем Ястребиный уселся в кресло Председателя — остальную мебель он распорядился вынести, — помолчал, разглядывая рыдающую жертву, и хорошо поставленным голосом объявил:

— Расследование окончено. Обвинение — ересь отрицания Зла. И теперь я хочу услышать ваше слово, баалы.

Помимо Председателя, в состав суда входили ещё четыре баала, выбранные жребием за день до процесса. Голосовали они удалённо, и Авадонна внимательно наблюдал за тем, как серые квадратики в левом верхнем углу экрана стали менять цвета. Чёрный — виновен. Чёрный. Белый…

«Кто рискнул выступить в защиту? А-а… баал Венер, известный вольнодумец… Нет, я тебя не поддержу…»

Авадонна окрасил свой квадрат в чёрный, сразу же выключил трансляцию, не дожидаясь финальной речи Гаапа и казни, вздохнул, прошёлся по дивану, с него переступил на журнальный столик и остановился напротив окна, из которого открывался замечательный вид на Кремль.

На старую крепость, вокруг которой город. На твердыню и одновременно — символ, на камень, ставший словом. Смотрел на стены, скрывающие множество тайн и не меняющие свой образ ни в воде, ни в небе, на храмы, молчаливые и строгие, и колокольню, которая пела и Дню, и Отражению.

Кремль стоял рядом, лишь руку протянуть, и Авадонна был не в силах с ним расстаться — оставался в офисе, который его компания давным-давно переросла, только ради того, чтобы иметь возможность каждый день любоваться Кремлём. Утром и вечером, летом и зимой, под дождём или ярким солнцем. Глядя на крепость, Авадонна и отдыхал, полностью отдаваясь созерцанию, и думал, просчитывая свои знаменитые комбинации, поражающие дерзостью и неожиданными поворотами.

Никто и никогда не знал, какую интригу задумал карлик, но… но не сейчас.

Потому что в эти дни все высшие Первородные думали об одном.

О том, что будет дальше.

С тех пор как погибли Древние, точнее, Шаб сдох, а Элизабет исчезла, среди грешников началось брожение — баалы превратились в оставшихся без родителей детей. Взрослых, очень сильных, но всё-таки детей, потому что Первородные привыкли действовать с оглядкой на Древних. А потеряв их, задались вопросом: кто теперь главный? И самые сильные баалы сказали: я. Молох в Нью-Йорке, Пеймон в Багдаде, Адерат в Буэнос-Айросе… все они осторожно — пока осторожно, поскольку не до конца верили в гибель Древних, — принялись сколачивать союзы, подбирая под себя власть. В Москве активизировался Гаап: постоянно собирал Трибунал, без устали убивал всех, кто позволял себе не то что пикнуть — косо посмотреть на Первородных, и кормил многочисленную свиту отборных головорезов. Гаап набирал силу, и никто не рисковал бросать ему вызов. Точнее, все думали, что бросит Авадонна, но карлик тянул время, то ли не зная, что делать, то ли не рискуя затевать междоусобицу, поскольку никогда не располагал свитой головорезов.

До сих пор их отношения с Гаапом оставались подчёркнуто нейтральными, но Авадонна понимал, что скоро ему обязательно предложат определиться…

Размышления прервал звонок. Карлик вытащил смартфон из кармана, посмотрел на экран, хмыкнул: «Вот "скоро" и наступило». Нажал на кнопку «Ответ» и услышал:

— Авадонна?

— Баал Гаап.

Формально собеседники были равны по положению, но Авадонна назвал Гаапа титулом. И тем показал, что согласен на роль младшего партнёра.

С этого мгновения в московском сообществе Первородных стало всё ясно.

Гаап помолчал, показывая, что услышал и понял правильно, с достоинством принял признание и мягко произнёс:

— Авадонна, друг мой, мы всегда будем стоять рядом. Называй меня по имени.

Гаап милостиво принял капитуляцию карлика, партнёрство установлено, кровопролития не произойдёт.

— Спасибо, баал, — почтительно отозвался Авадонна.

— Я ведь просил.

— Извини.

Они вновь помолчали.

— Я хотел спросить вот о чём… — Ястребиный говорил мягко, но было ясно, что он приказывает. — Ты взял несколько книг из дома Элизабет…

— Вы их видели… Гаап, — эту оплошность — назвал его на «вы» и тут же сбился, словно опомнился, — карлик допустил намеренно, знал, что собеседнику понравится. — Ты их видел, Гаап.

— В том числе ты забрал дневник Шаба.

— Он достался мне по жребию.

— Я помню, — кивнул Гаап. — Прочитал?

— Отдал в расшифровку, — ответил Авадонна.

— Обузе?

— Да.

Гаап помолчал.

— Он справится?

— Скажем так: Виссарион не стал отнекиваться, — карлик рассмеялся. — Ты ведь знаешь Обузу: чем сложнее задача, тем ему веселее.

— Когда он обещал закончить?

— Я позвоню и потороплю его.

— Хорошо. — Гаап вновь выдержал паузу. — Авадонна, я пересмотрел трансляцию Трибунала и немного расстроился: снято слишком документально, без энергии, без «огонька», режиссура, увы, на низком уровне. Нам нужны эффектные, запоминающиеся постановки, чтобы Москва окончательно поняла, что Трибунал — это серьёзно. Ты не мог бы взять организацию трансляций в свои руки?

Принадлежащая карлику компания «mystiPlex» занималась созданием сетевого контента самой разной направленности. На него работало множество блогеров, режиссёров, сценаристов, ему принадлежало огромное количество каналов по всему миру, и Авадонна не сомневался, что рано или поздно Гаап соберётся воспользоваться столь мощным и ценным ресурсом.

— Я обязательно сделаю, — пообещал карлик.

— Спасибо, дружище. Увидимся.

— Увидимся… — пообещал Авадонна, услышав в трубке короткие гудки.

Помолчал, вздохнул и набрал номер Виссариона Обузы.

— Глаза не сломал? — с вызовом поинтересовалась женщина, резко повернувшись к Горелову.

— Вы решили, что я пялюсь? — «искренне» удивился Фёдор.

Но попытка сыграть изумление провалилась: актёром Горелов был неважнецким, а ситуация слишком очевидной, поскольку явление в бар фигуристой красотки с кудрявыми рыжими волосами произвело эффект разорвавшейся бомбы. На неё уставились все, а она, выждав несколько минут, выбрала жертвой низенького, худощавого Фёдора.

— Ты не пялишься, ты пытаешься меня раздеть, — безапелляционно заявила рыжая, буравя мужчину взглядом.

— Пока нет…

И тут же последовало уточнение:

— Глазами.

— Ах, ты об этом… — Горелов улыбнулся. — Глазами тебя все хотят раздеть.

— Говори о себе.

— Я женат.

И Фёдор продемонстрировал собеседнице безымянный палец, перехваченный известным золотым украшением. Ожидал, что красотка потеряет к нему интерес, но та лишь подняла брови:

— Захотелось вспомнить, как было раньше, но духу не хватает?

Этот выпад Горелов не смог оставить без ответа, поскольку тон незнакомка выбрала настолько пренебрежительный, что подслушивающий диалог бармен не сдержал ухмылки. Требовалось срочно показать, что он сам себе хозяин, поэтому мужчина твёрдо посмотрел на собеседницу и веско произнёс:

— Просто: решил вспомнить.

— Алиса, — неожиданно сообщила красотка, протянув руку.

— Фёдор. — Горелов осторожно прикоснулся к узкой кисти, но через секунду осмелел настолько, что задержал её, наслаждаясь первым интимным прикосновением к чужой женщине за много-много лет. Он не считал себя безропотным подкаблучником, но жена держала Горелова на коротком поводке, и в глубине души Фёдор обрадовался неожиданному приключению в баре. Даже такому невинному, как лёгкое прикосновение…

— Федя, значит? — промурлыкала Алиса, не спеша отнимать руку.

— Да… — Горелов не спешил её отпускать.

— Мне нравятся редкие имена.

— Имя Алиса тоже встречается не часто.

— Согласна…

Полугодовой отчёт прошёл изумительно хорошо, как в приятном сне. Горелов ожидал въедливых вопросов, неудовольствия по поводу провала в апреле и нудных уточнений планов на будущее, но собственники оказались настроены благодушно, итоговые цифры им понравились, и никаких претензий не прозвучало. Отчитавшись, Горелов два часа болтался в офисе, решая мелкие дела, а затем отправился в гостиницу. Из номера вышел только на ужин, потом решил опрокинуть перед сном стаканчик виски, заглянул в расположенное по соседству заведение, выпил, расслабился, заказал ещё одну порцию, и вот тогда-то в баре появилась нахальная Алиса.

Она выглядела идеально. Она была именно такой, как любил Фёдор: рыжая, кудрявая, чуть-чуть, на килограмм-другой, не больше, полнее, чем принято, но они лишь добавляли женственности. Зелёные глаза. Большие, чуть вывернутые губы. И узкое платье, облегающее округлую фигуру, словно вторая кожа.

Алиса не была эталоном красоты, но дышала дерзкой сексуальностью, и все, абсолютно все посетители принялись «есть» её глазами. Но рыжая выбрала Горелова.

— Допьёшь и поедешь к жене?

— К жене я поеду послезавтра, — ответил Фёдор, глядя в зелёные глаза. — И не поеду, а полечу.

— Она с детьми на море?

Рассказывать о том, что они уже два года живут за границей, не имело смысла, поэтому Горелов кивнул:

— Да.

— А ты чего остался?

— Полугодовой отчёт.

Он по-прежнему держал в ладони её руку. Первоначальный восторг прошёл, но Горелов никак не мог заставить себя отпустить женщину.

— Сдал? — прищурилась Алиса.

— Да.

— На что?

— Ты учительница?

— Я напоминаю тебе учительницу?

Нет, не учительницу — жену учителя. Математик Илья Олегович жил в их подъезде, и его жена, рыжая, словно огонь, Инна Валерьевна, стала первой женщиной юного Фёдора. Так уж получилось: он готовился к поступлению на физмат, много занимался с Ильей Олеговичем дополнительно, в том числе — у него дома, и однажды, явившись во внеурочное время, застал в квартире только хозяйку, улыбчивую Инну… Женился Горелов тоже на рыжей. А сейчас за стойкой сидела копия его Оксаны, только лет на десять моложе, и он держал её за руку.

Что же касается Алисы, то, оказавшись рядом, она перестала давить и теперь действовала мягко и аккуратно.

— Ты должен ночевать дома? — тихо спросила она, накрывая кисть Горелова второй рукой.

Нет, не должен. Квартиру они сдавали, и именно поэтому Фёдор остановился в гостинице. А Оксане он уже позвонил и на сегодня, получается, свободен…

— Поводок у меня длинный, — в тон Алисе ответил Горелов.

— Значит, я не ошиблась, — улыбнулась женщина.

— В чём?

— В том, что ты готов к приключениям.

— Муж уехал в командировку?

— Именно.

Теперь они улыбнулись друг другу.

С пониманием.

Горелов не был честным мужем, но в последний раз изменял Оксане очень давно, лет семь назад, и, расставшись с той пассией, больше шалостей не позволял. Поумнел, научился ценить семью. И если бы Алиса повела себя чуть развязнее, если бы прижалась к нему обнажённым плечом, стала заигрывать и строить глазки — у неё ничего не получилось бы. Но женщина ограничилась нежным прикосновением, показала, что она такая же, как Фёдор — одинокая сегодня, зато готовая на всё, и тем сводила с ума.

Улыбнувшись друг другу, они как будто заключили договор и теперь точно знали, чем закончится вечер.

— Во сколько ты должен отчитаться, что ложишься спать?

— Я уже отчитался.

— В таком случае, поехали.

— Далеко?

— Ко мне, — ответила Алиса и твёрдо добавила: — Я не хожу по отелям.

И странное дело: Фёдор не колебался ни секунды. Не подумал, что заманчивое предложение может оказаться банальной ловушкой, что отправляться поздним вечером в гости к незнакомке опасно, что его могут ограбить — такие мысли в голову не приходили. Зато Горелов подумал о жене и клятвенно пообещал себе, что о приключении на одну ночь никто не узнает. Послезавтра он вернётся в Белград и в следующий раз окажется в Москве не раньше, чем через год, когда всё забудется…

Горелов подал Алисе руку, женщина приняла её с достоинством королевы, и сопровождаемые взглядами: понимающим — бармена и завистливыми — мужиков, они вышли на улицу и сели в такси. Алиса назвала адрес. Они ехали меньше пятнадцати минут. Ехали молча. Смотрели друг на друга и держались за руки — и всё. Фёдор не хотел тискаться на заднем сиденье, Алиса, судя по всему, была с ним полностью согласна.

Такси остановилось у массивного жёлтого дома на углу Подколокольного и Яузского бульваров. Дома, похожего на крепость, ворота которой стерегли молчаливые скульптуры. Горелов помог спутнице выйти из машины, расплатился, и они прошли во двор. Пока Алиса искала в сумочке ключи, Фёдор разглядел на соседней с подъездной двери бронзовую табличку: «Нотариус», под которой приводился краткий перечень услуг: «Сделки на крови. Регистрация проклятий недвижимости (призраки и привидения). Опека над мертвецами…» Список на этом не заканчивался, но Алиса открыла дверь и шагнула в подъезд, поэтому дочитать не получилось.

— Не отставай!

Фёдор поспешил за спутницей, на ходу поинтересовавшись:

— Нотариус регистрирует призраков?

— Проклятия недвижимости, — уточнила Алиса, не оборачиваясь. — Люди должны знать, за что платят.

— Я так и понял, — пробормотал сбитый с толку Фёдор.

И подумал про себя, что Москва здорово изменилась за последний год: сначала инопланетянин в аэропорту, теперь — странный нотариус… Мелькнула мысль: «Почему Алиса так спокойно говорит о бредовой вывеске?», но Горелов тут же отогнал её, решив, что жители дома давно привыкли к местному сумасшедшему.

Они поднялись на третий этаж. И вошли в квартиру. Дверь Алиса открыла подозрительно быстро, словно та не была заперта.

— Что ты пил сегодня, кроме виски?

— Белое вино за ужином.

— Отличный выбор. — Женщина прошла на кухню и достала из холодильника бутылку «Gewürztraminer», ароматного и лёгкого, идеально подходящего для летней ночи. Столкнувшись, хрустальные бокалы издали мелодичный перезвон, Горелов сделал маленький глоток и улыбнулся:

— Прекрасно…

Чарующий аромат вина приятно мешался с тонкими духами. В голове зашумело — от предвкушения, и он снова взял женщину за руку. Алиса улыбнулась. Понимала, что мужчина не стесняется и не робеет — просто тянет время, наслаждаясь полумраком, тишиной, ароматами, взглядами и… предвкушением.

Им ведь некуда торопиться.

Вся ночь впереди…

— У меня было предчувствие, что командировка превратится в сказку, — негромко произнёс Фёдор, чуть сжимая руку Алисы.

— Хорошее предчувствие?

— Разве бывают плохие сказки?

— Бывают.

— Не у меня. — Он отставил бокал, подхватил Алису и усадил на кухонный стол. — И не в этот раз.

— Ты уверен?

Горелов забрал у женщины бокал, улыбнулся и ответил:

— Уверен.

И крепко поцеловал, с детским восторгом ощущая её ответ, в котором бурлили желание и страсть.

Они опрокинули бутылку, но не разбили, вино потекло по полу, и аромат «Gewürztraminer» окутал квартиру, искусно вплетаясь в тайну бурной ночи.

Любовники начали на кухне и там же оставили одежду. Переместились в гостиную, на диван, оказавшийся чуть мягче, чем хотелось, но всё равно удобным. Фёдор думал, что там всё и закончится, но стоявшая на четвереньках Алиса со смехом выскользнула и скрылась в спальне, с разбега бросившись на широченную кровать. Упала на спину, бесстыдно раскинув ноги, и заставила ворвавшегося следом Горелова зарычать от возбуждения. Рассмеялась, а когда Фёдор тоже оказался на кровати, ловко перекатилась и оказалась сверху. Горелов не возражал, жадно любуясь ритмично двигающейся женщиной, и лаская её грудь и бёдра.

Фёдор думал, что так будет продолжаться до самого конца, тем более, дыхание Алисы не оставляло сомнений в том, что всё случится вот-вот… Но женщина вдруг остановилась, наклонилась, на мгновение прижавшись к любовнику потным, разгорячённым телом, и достала из-под подушки узкий нож с чёрной резной рукояткой.

— Алиса?! — Горелов изумился, но не настолько, чтобы остановиться. Он по-прежнему не ждал от женщины ничего дурного, и в изумлении не было страха.

— Тебе нравится опасность? — с улыбкой спросила рыжая, медленно проводя плоской стороной клинка по руке.

— Ты серьёзно?

— Некоторым нравится лезть в петлю во время оргазма, но я предпочитаю кровь… Ты пробовал?

— Нет.

— Она горячит… — Разговаривая, Алиса продолжала неспешно двигаться на Фёдоре, не позволяя мужчине расслабиться. — Она обостряет чувства…

Женщина медленно провела по руке плоской стороной ножа, а следующим движением — таким же плавным и спокойным, — сделала глубокий надрез. На Горелова потекла кровь.

Горячая.

Чуть солоноватая.

Он почти попросил Алису остановиться, но женщина прикоснулась к губам любовника окровавленными пальцами, и Фёдор машинально слизнул красное. Алиса улыбнулась.

— Тебе нравится кровь?

— Ещё не знаю.

— Ты просто никогда не пробовал… — Горячая кровь струилась по пальцам женщины и капала Горелову в рот. — Тебе понравится… — Алиса стала двигаться чуть быстрее. — Тебе обязательно понравится…

Фёдор чувствовал, что приближается финал, и жаждал одного: развязки. Скорее! Как можно скорее! Кровь и желание закружили голову невиданным, не испытанным до сих пор хороводом. Развязка должна была получиться грандиозной, и увлечённый Горелов не почувствовал, как женщина вложила в его руку нож. А если и почувствовал, то не обратил внимания, потому что в следующий миг закричал, извергаясь. Алиса же застонала на секунду раньше, по её телу пробежала судорога, а затем женщина вновь подалась вперёд и резким, предельно точным и предельно уверенным движением насела на нож.

Длинный узкий клинок вонзился ей прямо в сердце.

Известнейший среди московских и европейских букинистов магазин «Потёртые страницы» располагался на улице Забелина и выглядел скромно: витрина, на которую хозяин не пожалел выложить несколько весьма приличных изданий начала XIX века, простенькая дверь с колокольчиком, небольшой торговый зал со стеллажами и полками, заваленными любопытными и очень любопытными книгами. Не редкими, а именно любопытными, способными вызвать интерес, но не дающими представление о тех сокровищах, которыми владел хозяин «Страниц». А рядом со стеллажами — прилавок с медной кассой, производства то ли начала прошлого века, то ли конца позапрошлого, и кресло, в котором любил коротать время хозяин магазина.

Коротать за чтением, разумеется, как же иначе?

«Потёртыми страницами» владел Виссарион Обуза — очень высокий, очень нескладный мужчина, с вечно унылым лицом, самой заметной частью которого по праву считались большие уши, объект постоянных шуток и насмешек. Подобно Авадонне, Обуза был полукровкой, сыном человека, потомственного книжного червя, и сирены, наградившей ребёнка даром убеждения да умчавшейся по своим делам через сутки после рождения. Впрочем, ничего другого от сирен ждать не приходилось. На мать Виссарион зла не держал, хотя не знал её вовсе, вырос под чутким надзором отца, стал таким же, как он, книжным червём, и в положенное время унаследовал семейный магазин, достойно продолжив династию.

А второй особенностью Обузы — помимо грандиозных ушей, — была привычка опаздывать. Ни разу в своей жизни Виссарион не явился вовремя, задерживался, срывал рабочие графики и друзьям, и деловым партнёрам, однако сегодняшняя встреча этот список не продолжила, поскольку ехать Обузе не пришлось: два высших баала Москвы — Авадонна и Гаап — сами явились на Забели-на, заставив несчастного книжника чувствовать себя не в своей тарелке.

— Привет, Обуза, — небрежно поздоровался Гаап, входя в магазин.

— Добрый день, баал, — со всем возможным почтением отозвался книжник.

— Виссарион, — кивнул вошедший следом карлик.

— Авадонна.

По тону было понятно, что книжника и карлика связывают давние, возможно — дружеские, отношения. Ну, настолько дружеские, насколько это понятие вообще возможно среди Первородных.

С другой стороны, Авадонна не отличался чистотой крови и многие черты грешников были у него с изъяном.

— Зачем мы здесь? — капризно протянул Гаап, разглядывая книжные полки. Обуза специализировался на редких, очень редких и невероятно редких книгах, поэтому основной его фонд хранился в других помещениях, надёжно защищённых. В торговый зал ушастый выставлял «простые» тома, но даже они вызывали благоговение у понимающих и жгучую зависть у коллег-книжников. Однако Гаап таращился на сокровища без пиетета: — Почему ты не велел Виссариону явиться и доложить?

Обуза вспыхнул, но промолчал, в конце концов, кто он, а кто — Гаап? Обуза прекрасно знал, что будет, если он осмелится даже на косой взгляд, но запомнил прозвучавшее оскорбление — на будущее.

— Здесь наша встреча не вызовет ни у кого подозрений, — произнёс Авадонна, бросив на покрасневшего Виссариона быстрый взгляд. — А вот вызов книжника в твой офис наверняка породил бы слухи.

— Пожалуй, ты прав, — подумав, согласился Гаап. И повернулся к Обузе: — О чём ты хотел рассказать?

— Я… — Книжнику очень хотелось ответить резко, самоубийственно резко, но он заставил себя несмело улыбнуться и продолжил со всей возможной почтительностью: — Баал Авадонна поручил мне расшифровать дневники Шаба…

— Ты справился? — перебил его Гаап.

— Да, баал. — Обуза поклонился.

Стоящий позади Гаапа карлик коротко кивнул, показывая Виссариону, что тот держится правильно.

— Давай записи, — приказал Гаап.

Виссарион молча выложил на прилавок тетрадь в чёрном переплёте и стопку заполненных от руки листов. Гаап жадно схватил верхний, пробежал взглядом по строкам, нахмурился, а затем скривился:

— Отвратительный почерк.

— Спасибо, баал, — в третий раз поклонился Обуза.

— Разве я тебя похвалил?

— Вы обратили на меня внимание.

— Согласен, для тебя это честь.

Гаап ещё не стал первым баалом Москвы, правителем или владыкой, Гаап только рвался к власти, но уже вёл себя как император.

Плохой император.

— Виссарион, расскажи, что ты узнал, — примирительным тоном произнёс Авадонна.

Но «пожалуйста», как бывало обычно, не добавил. Впрочем, Обуза и не ждал, понимал, что присутствие Гаапа внесёт изменения в привычный стиль общения. Нельзя обижаться на то, что делается вынужденно.

— Я прочитал не больше трети дневника, — сообщил Виссарион, глядя только на Гаапа. То есть признавая его главным среди посетителей. При этом Виссарион знал, что Авадонна не обидится — по той же самой причине. — Работа не закончена, но то, что я узнал, заставило просить о встрече. Плохие новости, баал Гаап: Безликий жив.

— То есть? — вздрогнул Гаап.

— Как это жив? — растерялся карлик.

— Откуда ты знаешь?

— Ты правильно перевёл текст?

— Правильно, — вздохнул Виссарион. — И я готов ответить за каждое переведённое слово.

В присутствии грешников подобные слова произносили только после долгих размышлений, поэтому высказывание Обузы заставило высших задуматься.

— Не ожидал от Шаба, — протянул Авадонна.

— Шаб был осторожен, — неожиданно произнёс Гаап, глядя на карлика сверху вниз. — Он боялся мести Древних, поэтому не уничтожил Безликого.

— Я был о нём лучшего мнения.

— Я тоже.

Безликий, владелец планеты Аммердау, прибыл на Землю примерно сто лет назад. Официально — нанести дружеский визит Шабу, неофициально — не в силах побороть старинную страсть к Элизабет. Шаб, который не подозревал об истинной подоплёке визита, принял Безликого радушно: предоставил в его распоряжение замок в красивейшем уголке Альп и устроил грандиозный приём, на который прибыли все высшие Первородные планеты. Приём продолжался тринадцать дней, и кровь на нём лилась рекой — во время оргий, развлечений и гладиаторских боёв было умерщвлено больше десяти тысяч рабов.

А вот что произошло через месяц после приёма, не знал никто. Точнее, никто доподлинно не знал, что стало причиной расправы над Древним и его аммердау, но шептались, что Шаб застал Безликого с Элизабет и убил соперника во время вспыхнувшей ссоры.

Как бы там ни было, Безликий исчез и считался мёртвым.

До сегодняшнего дня.

— Где он? — угрюмо спросил Гаап.

— Шаб его… — Виссарион пошевелил пальцами, подбирая наиболее подходящее определение, — …преобразовал.

— Во что?

— В сгусток.

— Это как? — не понял Авадонна.

— Лишил тела, но сохранил возможность обратного преобразования. В настоящее время Безликий представляет собой нечто аморфное, напоминающее кучу парафина, как мне кажется…

— Куда Шаб его дел? — тут же задал вопрос Гаап.

— Это и есть самое плохое, баал, — вздохнул Виссарион. — Шаб отдал сгусток Безликого своим чокнутым адептам.

— Ты говоришь о Первородных? — изогнул бровь Гаап. В воздухе отчётливо запахло обвинением в ереси отрицания Зла, но Обуза много читал, был наполовину сиреной и потому жонглировал словами на высочайшем уровне.

— Я говорю о Секте, — спокойно ответил книжник, глядя Гаапу в глаза.

— Ах, ты… — чертыхнулся баал. — Я совсем забыл об этих чокнутых адептах.

Виссарион тонко улыбнулся. Гаап ответил выразительным взглядом и посмотрел на Авадонну:

— Что дальше?

Ястребиный отличался жесткосердностью, но не глупостью. Он прекрасно понимал, «что дальше», однако хотел послушать карлика, которому доверил быть главным помощником. И тот не подвёл, высказал вслух то, о чём думал Гаап:

— Закон Древних требует, чтобы у каждой планеты был владелец. Шаб сдох, Элизабет исчезла, и Секта решила призвать Безликого.

— Проклятье! — не сдержался Обуза.

— Не впадай в ересь, — посоветовал Гаап. И тут же продолжил: — Жаль, что вместе с Шабом не издохли его тупые невесты.

Древние исчезли не так давно, но баалы уже почуяли сладость свободы.

И она им понравилась.

— Согласен, — буркнул карлик.

— Ты вроде дружил с Элизабет, — припомнил Гаап.

— Во-первых, Элизабет — это не Безликий, он, говорят, ещё хуже Шаба, — объяснил Авадонна. — Во-вторых, мне от Древних нужна только энергия Ша, которую излучает Проклятая Звезда. Да и тебе, уверен, тоже, особенно если вспомнить, что Шаб с тобой вытворял…

— Откуда ты знаешь?

Виссарион навострил большие уши.

— Хм… — замялся Авадонна.

— Элизабет рассказала? — догадался Гаап. И его голос стал очень жёстким: — Не советую повторять эти россказни.

— Больше никогда, — твёрдо ответил карлик, мысленно проклиная себя за длинный язык. — Что же касается Элизабет, она была лучшим Древним для Земли, поскольку ни во что не лезла и только развлекалась. А что устроит Безликий, представить трудно, но одно знаю наверняка: первые лет пять он будет убивать всех без разбору и остановится, лишь удовлетворив свою ярость. Он наверняка рехнулся от пребывания в форме сгустка…

— Все Древние — рехнувшиеся, — произнёс Гаап. — Изначально.

— Это я и имел в виду.

Баалы помолчали, понимая, что сказанного уже достаточно для обвинений в ереси отрицания Зла, и перешли к ещё более опасной теме:

— Я не хочу, чтобы Безликий объявил себя владельцем Земли, — отбросив церемонии, сказал Гаап.

— Я тоже.

— Нужно выяснить, где находится сгусток.

— Полагаю, в Москве, — подал голос забытый всеми Обуза.

И только сейчас увлёкшиеся Первородные сообразили, что их страшный заговор и ужасные признания с любопытством слушает нежелательный свидетель. Гаап ощерился, показывая, что готов убивать, но Авадонна ухватил его за рукав и качнул головой. Не сказал ничего, но Ястребиный прочитал в глазах карлика: «Сейчас он нужен», и сдержался.

— Я точно знаю, что в Москве принесена первая жертва, — продолжил Виссарион, не заметив или сделав вид, что не заметил ярость Гаапа, грозившую ему немедленной гибелью.

— Какая ещё жертва? — недовольно спросил Гаап.

— Безликому нужно тело, — объяснил Обуза. — Причём такое тело, которое сможет удержать Древнего. Секта отыскала подходящий объект, и этой ночью начался ритуал. А значит, сгусток находится в московском Смирении.

— Час от часу не легче, — вздохнул Гаап.

— Сколько времени у нас есть? — поинтересовался Авадонна.

— Дня два.

— Понятно, — карлик поморщился. — Виссарион, пойди что-нибудь почитай.

Обуза удивлённо поднял брови, через секунду сообразил, что баалы хотят остаться наедине, кивнул и скрылся за дверью.

И почти сразу Авадонна бросил:

— Жаль, что проект «Нейтрино» не удался.

Осторожный Гаап подождал, убедился, что Виссарион отошёл от двери, и лишь после этого кивнул:

— Жаль.

— Мы сможем убить Древнего?

— Сейчас Безликий слаб…

— Но будет ли он слаб настолько, чтобы мы смогли его прикончить?

— Меньше паники, — поморщился Гаап. — Сгусток — это не настоящий Древний, а его отражение. В сгустке Безликий абсолютно беззащитен, и мы его сожжём.

— Уверен?

Гаап кивнул:

— Лучшего шанса не будет.

— Хорошо… — Авадонна заложил руки за спину и медленно прошёл по торговому залу. Он принял план — убить Древнего, и теперь продумывал дальнейшие шаги. — Допустим, нам удастся устранить Древнего…

— Без всякого «допустим», — перебил его Гаап. — Если у нас не получится, твои рассуждения не имеют смысла: Безликий нас немедленно растерзает.

— Хорошо, — с улыбкой согласился карлик. — Итак, мы устранили Древнего… и сразу же стали врагами всех Первородных.

— Это ещё почему? — растерялся Гаап.

— Потому что ты — сильный противник, Москва — лакомый кусочек, и как только станет известно, что мы прикончили Безликого, Молох обвинит нас в ереси отрицания Зла, сколотит против нас коалицию, убьёт и посадит в Москву свою марионетку.

— Он уже сажал в Москву своих марионеток, — припомнил Ястребиный. — Ничего не получилось.

— В этот раз будет умнее.

— Так что ты предлагаешь? — Гаап начал злиться. — Мы всё равно должны разгромить Смирение и уничтожить невест.

— Не мы, — ответил карлик и тонко улыбнулся. — Не мы.

— А кто?

— Нужно быстро подобрать подходящего органика, желательно не из Москвы, и помочь ему устроить бойню… — Авадонна почесал подбородок: — У меня есть на примете подходящая кандидатура: она в меру отморожена, ненавидит Первородных и без колебаний перебьет весь местный выводок невест.

— Она — это кандидатура? — уточнил Гаап.

— Нет, — качнул головой карлик. — Она — это Бри Хамелеон.

«Естественная бесчеловечность позволяет мне классифицировать земную фауну с абсолютным хладнокровием, не отвлекаясь на этические проблемы. Я рассматриваю её отстранённо, а значит — предельно объективно, с одинаковым равнодушием фиксируя и плохое, и хорошее. Я не испытываю боли, когда вижу зло. Я не испытываю радости, когда вижу добро. Я — безразличный наблюдатель и в этом моё преимущество.

Я сравниваю увиденное с жизнью на Аммердау, и не всегда сравнение в пользу моей планеты. Я восхищаюсь ярко выраженным индивидуализмом людей и прочих существ, составляющих разумную фауну Земли, и начинаю перенимать его. Я почти перестал использовать местоимение "мы" и думаю только о себе. Я вижу себя не таким, как раньше, и мне нравится тот, кого я вижу. Я понимаю, что новому "я" будет очень трудно вернуться к жизни на Аммердау, но меня это обстоятельство не заботит.

Потому, что я не верю, будто смогу когда-нибудь выбраться с Земли…»

Они были ведьмами.

Но разными: и по стилю, и по духу. И заботило их разное: одна искала помощи, другая знала свою силу. Одна мечтала о мести, вторая давно стала холодна, и чувства, способные желать расплаты, обратились льдом в бокале. Одна была резкой, в майке, широких джинсах и удобных для боя башмаках, другая знала толк в элегантности стиля, её макияж был безупречен, а платье, алое, как кровь, выгодно подчёркивало прекрасную фигуру. Первая ограничилась лишь татуировками на тонких, жилистых руках, у второй замысловатые рисунки вились по правому бедру, левому плечу и заходили на шею. Но они сидели за одним столиком и вели очень важную беседу.

Первую звали Порчей.

— Скоро наступит Великое Полнолуние, — сказала она, покусывая губы.

— Я знаю расписание, — кивнула Ксана.

— В мир войдёт огромная сила…

— Совершенно верно.

— И мне нужно… — Ленка Порча перегнулась через столик и что-то прошептала собеседнице на ухо.

Та помолчала, затем улыбнулась и спросила:

— Почему ты думаешь, что я смогу это сделать?

— Все знают, что ты быстро учишься, Ксана. Ты сильна и талантлива.

— В Великое Полнолуние ты и сама справишься.

— Не хочу рисковать, — пожала плечами Порча. — Вдруг не получится?

— Понимаю… — Ксана провела пальцем по своему бокалу, но пить не стала. Продолжила: — Итак, тебе нужен двойник, рождённый в Великое Полнолуние…

— Двойник, рождённый на крови, — уточнила Порча.

— Оригинал готов умереть?

— Ему незачем жить, и он знает, что без его крови ничего не получится… — Порча вздохнула. — Что ты хочешь взамен?

— В том-то и дело, что сейчас мне нечего у тебя просить, — спокойно ответила Ксана. — Я помогу лишь на одном условии: ты будешь мне должна.

— Жёстко, — оценила Порча.

— Ты попросила. — Ксана сделала глоток коктейля. — Решай.

И оглядела зал, в котором не было других посетителей…

…В Москве есть множество мест, куда посторонним вход не просто запрещён — посторонних там никогда не было и не будет. В одни заведения пускают только богатых, в другие — только бандитов, в третьи заглядывают приверженцы определённых пристрастий, в четвёртое — любители чего-то ещё… Москва — город тайный, здесь любят секреты и «быть не таким, как все», поэтому «Клуб по пригласительным билетам "Отражение"» ничем особенно не выделялся и занял законное место в череде «заведений для своих». Размещался клуб в Калошином переулке, отчего, естественно, был соответственно прозван, и фраза «сесть в "Калошу"» приобрела в московском Отражении дополнительный смысл.

Иннокентий явился в клуб пешком, неспешно пройдя через Арбат. Он давно не заглядывал в Москву и с удовольствием прогулялся по старой улице, рассеянно улыбаясь многочисленным туристам и торговцам сувенирами. Через переулок прошёл во двор нужного дома и открыл неприметную дверь.

Неприметную и незапертую.

И посторонился, вежливо пропуская красивую черноволосую ведьму в безупречном алом платье. Женщина не обратила на толстяка внимания, Иннокентия это не задело.

«Клуб по пригласительным билетам» не защищался такой ерундой, как замок, открыть дверь мог любой прохожий, но вряд ли у него получилось бы пройти дальше, поскольку сразу за дверью гостей поджидал плечистый охранник в чёрном костюме, такого же цвета водолазке и до блеска начищенных туфлях. Днём посетители «Отражение» не баловали, поэтому охранник развлекался, уставившись в экран смартфона, но при появлении Кросса оставил легкомысленное занятие и недружелюбно осведомился:

— К кому?

Судя по низкому лбу и кустистым, серым с проседью бровям, охранник относился к южному выводку волколаков, которых считали прекрасными, хоть и грубоватыми сторожами.

— По приглашению, — коротко отозвался Кросс.

Голос показался охраннику знакомым, он прищурился и через секунду расплылся в широкой ухмылке:

— Ты давно не появлялся в Москве, Иннокентий — не узнал.

— Богатым буду?

— Если до сих пор не стал, значит, тебе это не нужно, — философски ответил сторож.

— Может, мне просто не повезло?

— Везение — это случайность, а ты не веришь в случай.

Толстяк рассмеялся и, уже проходя внутрь, привычно осведомился:

— Здесь по-прежнему плохо кормят?

— Зато хорошо наливают.

— Проверим.

В отличие от большинства других заведений сети, главный зал «Калоши» находился не под землёй, а на первом этаже, показывая, что москвичи абсолютно уверены в своём положении. Но при этом, разумеется, в помещении царил полумрак, а вся мебель была тёмного дерева. Вдоль левой и дальней стен располагались столики, окружённые удобными диванчиками — занят оказался лишь один, угловой, — а правую стену владельцы заведения отдали под стойку, за которой, подперев голову кулаком, скучал молодой бармен. За его спиной, на самом видном месте бара, висела чёрно-белая афиша Театра Отражений. Гастроли должны были состояться не скоро, но Татум Зур любила, чтобы о ней говорили, и владельцы пошли навстречу её желанию.

Иннокентий взгромоздился на высокий табурет, устроился, свесив во все стороны части большого тела, и лишь после этого бармен негромко поинтересовался:

— Возможно, на диване вам будет удобнее?

— Будет, — не стал спорить Кросс. — Но ведь ты туда не пойдёшь?

— Не пойду.

— Тогда я потерплю.

— Хотите поговорить? — понял бармен.

— Да.

— Иннокентий, если не ошибаюсь?

— А вот я тебя не помню, — усмехнулся толстяк. — Хотя память на лица у меня абсолютная.

— Хорошо запоминаете изображения?

— Обладаю развитым мозгом, — язвительно объяснил Кросс. — Раньше здесь работал Игнат, где он?

— Умер, — коротко ответил бармен.

— Жаль.

— Он не мучился.

— Приятно слышать.

— Я получил место.

— Поздравляю.

— Меня зовут Стефан.

— Степан? — переспросил толстяк.

— Стефан, — повторил бармен.

Иннокентий покивал, словно говоря: «Ничего другого я от тебя, дружок, и не ожидал», и продолжил расспросы:

— Я не вижу Учётчицу.

— Старая умерла, новая пока не явилась.

— У вас умирает много народу, — заметил Иннокентий. — А ведь Москва всегда казалась на редкость здоровым городом.

— Здоровые города стали ещё большей редкостью, чем раньше, — спокойно произнёс Стефан.

— Прекрасный ответ, — одобрил толстяк. — Ты будешь отличным барменом.

— Спасибо, — кивнул молодой человек. — Могу я узнать, кого вы ищете?

— У меня нет под рукой фотографии.

На самом деле фотография лежала во внутреннем кармане пиджака, но Иннокентий не настолько доверял новому бармену, чтобы рассказывать о цели своего визита в Москву. Особенное подозрение толстяка вызвало отсутствие Учётчицы, не смерть предыдущей — эта неприятность способна произойти с кем угодно, даже с бессмертными принципалами, — а тот факт, что не появилась новая. Отсутствие Учётчицы стало для Кросса косвенным доказательством того, что его цель находится в Москве, и заставило осторожничать.

— Как же мне вам помочь? — поинтересовался бармен.

— У тебя есть розовое вино? — неожиданно спросил толстяк.

— Разумеется.

— Принеси два бокала за дальний столик.

Бармен посмотрел в указанном направлении и улыбнулся:

— Вы уверены?

— Попробую.

— Удачи.

Иннокентий кивнул, сполз с табурета и прошёл к столику. Он двигался неспешно, на первый взгляд — тяжело, привычно дышал чуть громче обыкновенного, показывая, что перемещение в пространстве представляет для него подвиг, и производил впечатление отдышливого увальня, но люди опытные, умеющие определять воина по неприметным знакам, понимали игру. Кросс блестяще изображал неповоротливого обжору, скрывая свою истинную силу.

— Не возражаешь? — он присел за столик и улыбнулся.

— Какой редкий гость залетел в наш тихий медвежий угол, — с иронией ответила девушка. — Собираешься буянить?

— Считай меня туристом.

— То есть прибыл по делам?

— Разумеется.

— Мог бы соврать, что соскучился по Москве.

— Я не скучаю по земным городам, — махнул рукой толстяк. — Они все одинаковы.

Порча рассмеялась:

— Ты по-прежнему сноб, насекомое.

— Да.

— И чёрствый, как хитиновый панцирь.

А вот это заявление Иннокентий не пропустил. Он свёл брови, припоминая местные идиомы, и уточнил:

— Обычно говорят: чёрствый, как хлеб.

— Да какой из тебя хлеб? — рассмеялась Порча. — Рассказывай, зачем явился?

— Хочу узнать, что творится в городе, — почти сразу ответил Кросс, показав, что ответ заготовлен давно. — Не могу отделаться от ощущения, что назревает нечто неприятное.

— А когда у нас назревало нечто хорошее?

— Уф-ф…

— И неужели это чувство появилось у тебя только в Москве? — продолжила Ленка.

— Нет, — признался Иннокентий. — Это ощущение преследует меня повсюду. С тех пор, как погибли Древние.

— Первородные готовятся к большой резне, — вздохнула Порча. — Все чувствуют её приближение. Молох давно хотел откусить Москву, но Авадонна считался любимчиком Элизабет, и это обстоятельство заставляло Молоха сидеть ровно. Теперь он точно сюда полезет. — Она откинулась на спинку диванчика и развела в стороны руки. Под майкой Порча ничего не носила, поэтому её нынешняя поза получилась более чем провокационной. Толстяк оценил. — Ты работаешь на Молоха?

— Да, но не против Авадонны, — Иннокентий выложил на стол фотографию из внутреннего кармана пиджака. — Видела его?

— Нет, — качнула головой девушка, едва взглянув на изображение. Толстяк тут же убрал фото. — Ты его не чувствуешь?

— Ещё не принюхивался, — ответил Кросс. — Думал пойти простым путём — через Учётчицу, но она умерла. Отчего, кстати?

— Говорят, от старости.

— Ты веришь?

— После смерти Древних я готова поверить во что угодно.

— Согласен.

Наконец-то принесли розовое. Поскольку посетителей не прибавилось, бокалы доставил лично Стефан и даже задержался, надеясь, что ему предложат присоединиться к разговору, но приглашения не дождался.

А разговор продолжился после того, как бармен вернулся за стойку.

— Здесь тебе никто не поможет, — медленно произнесла Порча, потягивая розовое. — Гаап хочет единолично возглавить город, и, кажется, у него получается. Во всяком случае, Авадонна ест у Ястребиного с ладони и послушно виляет хвостом. Остальные, глядя на такое дело, тоже приносят клятвы верности.

— Боятся?

— Никому не хочется попасть под Трибунал.

— Молох тоже чистит ряды, — буркнул Кросс. — Крушит всех, кого заподозрит в нелояльности, и вот-вот объявит себя владыкой.

Порча сделала глоток вина, посмотрела толстяку в глаза, усмехнулась и предложила:

— Ну их всех к дьяволу, насекомое, поехали ко мне.

— Я десять лет не произносил эту фразу, но сейчас для неё самое время: не думал, что когда-нибудь увижу такое, — проворчал дознаватель, закладывая руки в карманы брюк.

— Что же здесь произошло? — в тон ему протянул заглянувший в комнату патрульный.

— У меня фантазии не хватит представить.

— У меня, пожалуй, тоже.

Полицейские обменивались впечатлениями, даже пытались шутить, но чувствовали себя не в своей тарелке: увиденное в квартире поразило даже их, отдавших службе много лет и повидавших, как им казалось, всё.

В квартире явно случилась оргия… Нет, не оргия, но предельно бурная любовная встреча мужчины и женщины, о чём свидетельствовали беспорядочно раскиданная одежда, бокалы, вино, постель, обёртки от презервативов, игрушки и другие следы, однозначно говорящие о том, что в квартире долго и со вкусом веселились. Однако закончилась встреча жестоким убийством: зарезанную жертву обнаружили на большой кровати, матрас которой насквозь пропитался кровью.

— Она находилась в позе наездницы, — неожиданно заговорил отступивший к двери эксперт-криминалист. Он не повернулся к дознавателю, поэтому тот вздрогнул от неожиданности, но быстро пришёл в себя. — Видимо, их встреча подходила к концу…

— Ты имеешь в виду: близился оргазм? — уточнил дознаватель.

— Да.

— Так и говори.

— Чем тебе не понравилось мягкое определение?

— Не будь ханжой.

Они были знакомы несколько лет и позволяли себе в общении некоторые вольности. Эксперт, несмотря на профессию, так и не добавил в свойства характера ни капли здорового цинизма и старался избегать определений, которые считал грубыми или непристойными.

— Я не ханжа, — в очередной, сотый, наверное, раз сообщил он дознавателю. — Я просто не знаю, как на это реагировать. — Помолчал. — В общем, встреча подходила к концу, когда мужчина… или тот, кто был с жертвой…

— А кто ещё мог быть с жертвой? — хмыкнул дознаватель.

— Да кто угодно, — резковато ответил криминалист. — Забыл, в каком мире живём?

Услышал в ответ небрежное:

— Презервативы.

Тут же сбавил тон и махнул рукой:

— Ах, да, презервативы… — помолчал и продолжил: — Ладно, в общем, мужчина всадил ей нож в сердце.

— Орудие убийства нашли?

— Нет. Кроме того, убийца тщательно избавился от всех возможных следов: стёр отпечатки пальцев, забрал презервативы, вымыл бокалы и бутылку. Я не могу дать тебе ни единой зацепки.

— Чёрт! — дознаватель коротко выругался.

— Извини.

— Ты здесь при чём?

Дознаватель вновь посмотрел на жертву и снова выругался, на этот раз — длиннее.

Больше всего полицейских смущал не сам факт убийства — они в Москве случались, — а жертва: лежащей на кровати женщине было не менее восьмидесяти лет. Точнее, если верить документам, Алисе Ипполитовне Завоцкой неделю назад исполнилось восемьдесят четыре. И выглядела она на все свои годы, на каждый месяц и на каждый день: на кровати покоилась массивная старуха с размазанной по лицу косметикой, при жизни одутловатая и жирная, а теперь — растёкшаяся мёртвым студнем. И никто из полицейских не мог представить её занимающейся любовью.

С жаром.

В позе «наездницы».

— Мы ищем извращенца? — выдавил из себя дознаватель.

— Или старого деда, — буркнул эксперт.

— Который использовал три презерватива за ночь?

— Современные химические средства творят чудеса.

Дознаватель поразмыслил и решил не спорить, протянул:

— Понятно: или извращенец, или глубокий старик… — Сделал маленький шаг в сторону и указал на кончик чёрной линии, едва выглядывающий из-под кровати. — Ты видел, что там?

— Надо сначала тело унести, а потом кровать двигать, — сварливо отозвался эксперт.

— Фонарик у тебя есть?

— У тебя он тоже есть — в телефоне.

— Вот ведь вредина! — Дознаватель запустил нужное приложение, присел на корточки, заглянул под кровать и удивлённо присвистнул: весь пол под «ложем любви» был испещрён чёрными символами.

«Какой кошмар!»

Эта мысль пришла Горелову первой… После длинной, очень-очень длинной паузы, когда мыслей не было никаких — только ужас, окутавший его непробиваемым туманом. И абсолютная растерянность…

Интрижка превратилась в кровавую трагедию, и теперь его прошлое перечёркнуто, настоящее сломано, а будущего нет.

«Я — убийца!»

Фёдор плохо помнил, как выбрался из квартиры.

Сначала пришло оцепенение: когда увидел нож в груди Алисы, когда почувствовал, что женщина наваливается на него, когда увидел стекленеющие глаза и уловил последний вздох…

В тот миг Горелову показалось, что он сам умер.

Затем оцепенение прошло, Фёдор закричал, машинально оттолкнул мёртвую женщину, вскочил, бросил взгляд на рукоять ножа, выдернул его, сам не зная зачем, закричал снова, увидев вытекающую кровь, уронил клинок и схватился за телефон, собираясь вызвать «Скорую» или полицию… Бросил телефон, сообразив, что голый, весь в крови, что Алиса убита на нём, что больше в квартире никого нет и никто не поверит в безумную историю самоубийства во время секса. Забегал по комнате, ничего не соображая, видя лишь труп на кровати, завыл от страха, снова схватился за телефон, снова отшвырнул, лихорадочно оделся и выскочил из квартиры, позабыв захлопнуть дверь, выскочил из арки, пробежал мимо безразличных статуй, пробежал по бульвару вверх, сообразил, что оставаться на улице нельзя, нырнул в какие-то дворы на Ивановской горке, перелез через забор, потом ещё, оказался в тупике, забился в какую-то щель и заплакал, не в силах выкинуть из головы образ мёртвой женщины.

В гостиницу явился под утро, всклокоченный, в мятом костюме и грязной обуви. Шёл, махнув на всё рукой, ожидая встретить полицейских, но их не оказалось. В холле вообще никого не оказалось, кроме ночного портье, который выдал Фёдору ключ и вернулся к компьютерной игре. Горелов поднялся в номер, побрился, принял душ, хотел собрать вещи и выехать, но передумал, решил не привлекать внимание чемоданами. Забрал из сейфа деньги с документами, переоделся и покинул отель.

Самым умным показалось уехать из Москвы. Не покупать билет на своё имя, а отправиться в Белоруссию — электричкой до Смоленска, там сесть на проходящий поезд до Минска, — и улететь в Белград, к семье и работе. А там… А что там? Сразу возникнет вопрос: почему вернулся без вещей? Почему покинул Москву раньше срока, пропустив корпоративную вечеринку? Что случилось?

Вопросы обязательно вызовут подозрение, а значит, бросать всё и мчаться в Белград нельзя. Нужно сходить на вечеринку и завтра лететь за границу своим рейсом.

А чтобы сходить на вечеринку, нужно дождаться вечера.

А чтобы дождаться вечера, нужно иметь стальные нервы, потому что тело наверняка нашли, и полицейские начали проверять, с кем красавица была вчера.

«Разве кто-нибудь поверит, что я не убивал Алису? Кто-нибудь поверит, что она сама бросилась на нож?»

Это обстоятельство пугало больше всего — Фёдор помнил, каким спокойным и решительным было лицо Алисы, когда она вонзила клинок себе в сердце. Алиса хотела умереть, занимаясь с ним любовью.

Хотела умереть…

«Наверное, какая-нибудь сектантка! Спятившая религиозная дура! Сумасшедшая! Но кто мне поверит? Я был с ней, я трахал её, на ноже мои отпечатки…»

Алиса хотела умереть, а он лишь подвернулся под руку.

Но кто поверит?

Один раз Горелову позвонили — он едва не вскрикнул от ужаса и расслабился, лишь увидев на экране знакомый номер коллеги. Ответил. Услышал кучу весёлых вопросов о готовности к вечеринке и предложение «начать в баре», скомкал разговор, сказав, что занят. Отключил телефон и продолжил бродить по Москве. Когда проголодался — вошёл в первое попавшееся заведение, попросил какой-то жирной и сытной еды, не запомнил, какой, но сначала — водки. Выпил рюмку, попросил повторить. Повторил и понял, что алкоголь не берёт — слишком сильным оказалось нервное потрясение. Съел заказанное, хотел попросить третью рюмку, но услышал:

— Неприятности?

Повернулся, посмотрел на сидящую за соседним столиком женщину и угрюмо ощерился:

— Не твоё дело.

В ответ услышал сочувственное и тёплое:

— Вижу, вам очень тяжело. Попытался снова нагрубить:

— Ничего ты не видишь!

Но отшить незнакомку не получилось. В ответ на грубость женщина одарила его мягкой улыбкой:

— Я вижу боль, страх, растерянность и хочу помочь.

— Зачем?

— А ты бы не помог? — В её чёрных глазах светилась вся доброта мира. — Тебе нужно выговориться.

И Горелов понял, что незнакомка права: он должен выплеснуть накопившееся, должен избавиться, поделиться… Повертел в руке пустую рюмку и грустно — не грубо, а грустно, — сказал:

— Мне никто не поверит.

— Я поверю.

— Почему?

— Потому что вижу — твои слова идут от сердца, — она пересела за столик Горелова и протянула руку, прикоснувшись к его ладони: — Меня зовут Наина.

— Фёдор, — вздохнул Горелов, ощутив тепло женских пальцев.

— Очень приятно, Фёдор, — ласково промолвила Наина. — Расскажи, что у тебя случилось?

«Я ненавижу это глупое понятие — доверие. Такого слова нет в моём лексиконе и никогда не было, ведь доверия ищут лишь для того, чтобы обмануть. Я сам так поступал, неоднократно…

Поэтому не ищи моего расположения и уж тем более — доверия, в том, что я отдаю тебе одно из величайших сокровищ Земли. Я тебя презираю, жалкая полукровка, сгусток никчёмной пыли, но знаю, что ты распорядишься моим подарком разумно и ответственно. Потому что ты — идиот. Власть, от которой сходят с ума все, без исключения, обитатели Земли, не значит для тебя ничего. Ты вцепишься в мой подарок только потому, что он тебя увлечёт, и примешься заново познавать мир, о котором, как тебе казалось до сих пор, тебе известно всё…»

Дочитывать письмо в третий раз Виссарион не стал: пробежал глазами по первой стороне листа, исписанного резким почерком Шаба, сложил пополам, убрал в конверт и посмотрел на принёсшего послание лифтёра. Пока изумлённый Обуза изучал документ, Аристотель неподвижно стоял около открытой дверцы кабины, то ли не желая, то ли не имея права далеко от неё отходить. А увидев, что Виссарион закончил чтение, улыбнулся и поднял брови.

Обуза откашлялся.

— И… — он не знал, как продолжить.

— Да, — подтвердил лифтёр.

— Понятно.

Мужчины помолчали.

— Почему так долго? — неожиданно спросил книжник. — Шаб сдох не один месяц назад, почему вы не спешили с письмом?

— Я действовал в строгом соответствии с полученным распоряжением, — объяснил Аристотель. — Господин знал, что после его смерти баалы начнут искать сокровища и рвать их на части, то есть делить по справедливости. Архив же слишком ценен, чтобы отдавать его грешникам, поэтому господин надёжно спрятал его, и теперь, когда Архив перестали искать, вы можете вступить в свои законные права.

— Что изменилось? Как только станет известно, что Шаб назначил меня Архивариусом, ко мне сразу придут баалы.

— Я не знаю, что изменилось, я просто доставил письмо, — терпеливо продолжил Аристотель. — А на словах господин велел передать, что, независимо от вашего решения, через месяц всё Отражение узнает, что вы стали Архивариусом. Он позаботился об этом.

— Древний мерзавец! — выругался Виссарион, понимая, что выхода нет: никто не поверит, что он отказался от высокой должности, и все пойдут к нему за информацией, помощью и советом — как к любому Архивариусу. Услышав отказ, решат, что требует денег, а когда поймут, что он бесполезен, — убьют.

— Прекрасно вас понимаю. — Лифтёр чуть повернулся и жестом указал на кабину. — Не желаете осмотреть свою собственность?

— Скорее уж место работы, — проворчал Обуза, входя в лифт.

— Совсем забыл попросить у вас книгу, — вздохнул Аристотель, когда кабина пришла в движение. — Иногда мне становится невыносимо скучно.

— Я приготовлю что-нибудь к следующему разу, — пообещал Виссарион.

— Буду благодарен, — улыбнулся брюнет, но последнее слово заглушил лязг — кабина остановилась. — Ваш этаж, Архивариус.

Однако дверь открывать не стал.

Обуза помедлил, понимая, что лифтёр даёт ему возможность принять окончательное решение, потом решительно надавил на ручку, распахнул дверь, сделал широкий шаг и замер, с восхищением разглядывая мрачное сводчатое подземелье, освещённое желтоватым светом редких бра, тяжёлую мебель густого красного цвета, письменный стол, удобнейшее на вид кресло в его главе, четыре искусно сделанных глобуса в человеческий рост и стеллажи… бескрайние стеллажи, уходящие далеко-далеко в подземелье, на которых стояли книги, тетради, атласы, папки с документами, блокноты — вся жизнь Отражения, подтверждённая высшими силами, каждый договор, устный и письменный, каждое обещание и каждая клятва, — всё, что было произнесено и сделано.

— Добро пожаловать в Архив, — с почтением произнёс Аристотель. — Уверен, вам здесь понравится.

«Еще одним безусловным отличием являются эмоции, которые здесь называют чувствами.

Они встречаются всегда, даже когда не нужны, потому что местная фауна испытывает в них необъяснимую потребность. Даже нормальные особи рано или поздно подвергаются воздействию эмоций.

Для меня это странно.

Было странным.

Я видел хищников, алчущих любви, безжалостных убийц, искренне мечтающих об искуплении, видел тёмных, усомнившихся в Первородстве греха и обвинённых в ереси отрицания Зла. Я видел их пред взором Древних, выхаркивающих последнюю кровь, подвергнутых таким мучениям, что морщился даже Молох, но не сдавшихся. Я видел тёмных, чья ненависть обратилась против Тьмы, и знаю, что нигде больше такое невозможно — только на Земле.

Я видел плачущих палачей и рыдающих убийц.

И я понимаю, почему Древние распорядились создать Трибунал и беспощадно карают за отрицание Зла — в противном случае эта ересь распространится по всей Вселенной…»

Порча стонала так, что мёртвые на ближайшем кладбище вздрагивали. Порча кричала и хлестала Кросса по плечам и даже лицу, но он не отмахивался, получая удовольствие от женской агрессии. Он знал, что удары сыплются из-за невозможного, невероятного наслаждения, которое испытывает с ним девушка, и щерился в плотоядной улыбке. И продолжал своё дело, поражая Порчу неутомимостью и фантазией. Он нависал над стройной, гибкой Ленкой, подобно скале, казалось, вот-вот раздавит её, но тяжесть лишь добавляла Порче эмоций, заставляла извиваться, кричать, визжать, кусаться и царапаться.

Потом, когда всё закончилось, обнажённая Ленка долго лежала на кровати ничком, изредка вздрагивая всем телом, затем перевернулась, неловко приподнялась на локте, дотянулась до тумбочки, раскурила сигарету, упала на подушки и, глядя в потолок, спросила:

— Ты испытываешь влечение к нашему виду или просто разряжаешься?

Поскольку в той или иной форме и из самых разных уст вопрос звучал не в первый раз, Иннокентий давно научился на него отвечать:

— Испытываю, но не ко всем. В этом отношении я ничем не отличаюсь от ваших самцов.

— Ко мне испытываешь? — поинтересовалась Порча, выпуская к потолку облако дыма.

Не могла не поинтересоваться.

— Да, — сдержанно подтвердил толстяк.

Он надеялся, что правильно разобрался в нынешней подруге и ей понравится сухой, скуповатый тон. Но ошибся. То ли Порча была настроена слишком романтично, то ли изменилась с их прошлой встречи, но ответ девушку не устроил. Она глубоко затянулась, чуть повернула голову, направив на любовника внимательный взгляд, и осведомилась:

— Всем так говоришь?

Пришлось объясняться.

— У нас всё сложнее, — гораздо мягче и душевнее ответил Иннокентий, поглаживая девушку по бедру. — Если я не испытываю влечения, то ничего не могу.

— Бывает, что не можешь? — изумилась Порча.

— Бывает, — не стал скрывать Кросс. — Когда женщина не откликается.

— То есть среди ваших самок попадаются фригидные?

— Да.

— Невероятно.

Ленка, только что пережившая один из самых упоительных моментов в жизни, не могла поверить, что существуют женщины, способные остаться равнодушными к умениям толстяка.

— Они крепче вас, — попытался объяснить Иннокентий. — Жёстче. У нас всё жёстче.

— Всё равно невероятно.

Порча затушила сигарету, поднялась, потянулась и направилась на кухню:

— Белое или красное?

— Красное.

Он удобнее устроился на подушках, с удовольствием оглядел вернувшуюся девушку, с удовольствием глотнул принесённого ею вина, а когда Ленка устроилась рядом, спросил:

— Кем тебя назовут, если узнают, что ты спала со мной?

— Ты же знаешь, что Отражению плевать, — с лёгким удивлением ответила Порча. — Отражению на всё плевать.

— И Гаапу?

Она глотнула вина и, не глядя на любовника, поинтересовалась:

— Почему спрашиваешь?

— Говорят, он возглавил Трибунал и устраивает процессы по любому поводу. — Иннокентий помолчал. — Не хочу, чтобы он тебя обвинил.

— Гаапу плевать, — усмехнулась Ленка. — Он скорее заинтересуется тобой, узнав о столь выдающихся способностях.

Намёк получился настолько прозрачным, что Кросс опешил.

— Не боишься так говорить о Гаапе?

— Не секрет, что почти все Первородные — «би», — пожала плечами девушка. — Поэтому, кстати, Элизабет привечала Авадонну — он среди грешников едва ли не единственный твёрдый гетеро.

— Элизабет привечала Авадонну, потому что Шаб привечал Гаапа, — ответил Иннокентий.

— А почему Шаб привечал Гаапа? — хихикнула Ленка. Толстяк покачал головой, но через секунду тоже хмыкнул.

Они немного помолчали, после чего Порча неожиданно спросила:

— А у вас гомо есть?

— Да, — не стал скрывать Кросс.

— Пробовал?

— Я из касты воинов.

— То есть тебе нельзя?

— Нельзя.

— А было бы можно — попробовал бы?

— Не знаю.

— Хорошо, что не соврал.

Иннокентий поставил бокал на тумбочку и вполоборота повернулся к Порче:

— Кстати, я снова испытываю к тебе влечение.

— Дай отдохнуть, — с наигранной грубостью отозвалась Ленка.

Резкость была деланой, но в главном девушка не лгала — толстяк её изрядно вымотал.

— Отдыхай быстрее, — ухмыльнулся Кросс. — У меня ещё дела в городе.

— Кстати, о делах: когда ты собираешься принюхиваться?

Порча спросила почти небрежно, но Иннокентий понял, что она нервничает и вопрос для неё важен.

— Расскажи, что случилось, — тихо и очень серьёзно попросил он в ответ. — Я ведь сразу понял, что ты не в своей тарелке.

— Заметно?

— Заметно.

Порча закурила ещё одну сигарету, помолчала, сделала пару затяжек, потом ответила:

— Сестру убили. — Пауза. — А я никак не могу отыскать убийцу.

— Но ты ищешь, — уточнил Кросс.

— Ты меня знаешь — я не остановлюсь.

— Парню можно только посочувствовать, — без улыбки произнёс Иннокентий, а следующий вопрос задал предельно деловым тоном: — Что у тебя есть?

— Зло её убийства, одежда, которая была на ней во время смерти, земля, на которую упала её кровь…

— Как была убита твоя сестра?

— Он разорвал её куртку, свитер и футболку, — голос Ленки дрогнул. — И вырезал сердце.

— Сердце для убийцы важно?

— Главный приз, — помедлив, ответила девушка. Помедлила не потому, что не знала, а потому, что ей трудно было отвечать. Трудно было думать о том, что её младшую сестру зверски убил проклятый Сердцеед. Трудно, потому, что когда Порча вспоминала Ольгу, она вспоминала белый гроб посреди мрачного московского двора…

— Если убийца искал сердце твоей сестры, он брал его голыми руками, — пробормотал Кросс. И распорядился: — Давай футболку.

Последний этаж самого высокого в округе дома, окна выходят на большой лесной массив, вытекающий далеко за МКАД — Порча давно отвыкла задёргивать шторы днём. На ночь — конечно, днём — необязательно, и потому зависший напротив спальни дрон с видеокамерой на борту без помех заснял их с Иннокентием игры. От первого до последнего жеста, каждый стон и каждый вскрик. Картинка поступала на монитор Авадонны в режиме онлайн, карлик видел происходящее во всех подробностях и в какой-то момент даже заинтересовался, внимательнейшим образом наблюдая за новыми для себя приёмами.

Затем отвёл дрон от окна и набрал номер Гаапа.

— Друг мой, у нас проблемы.

— Опять? — рассмеялся тот, но тут же смолк, услышав:

— В Москву приехал Иннокентий Кросс.

Ястребиный вздохнул и стал серьёзным:

— Откуда знаешь?

— Его видели в городе.

На самом деле о появлении толстяка Авадонне доложили агенты: вахтёр «Калоши» и бармен «Калоши», но Авадонна не собирался их сдавать и потому отделался общей фразой. Гаап, в свою очередь, понял, что карлик информатора не раскроет, давить не стал и поинтересовался:

— Где Иннокентий сейчас?

— Уехал с Порчей.

— К ней?

— Я ещё не проверял, — соврал Авадонна. А чтобы собеседник не сосредоточился на ответе, тут же спросил: — Интересно, как мог Иннокентий узнать о Безликом?

— Иннокентий приехал не за Безликим, — выдержав паузу, сообщил Гаап.

— Откуда знаешь? — удивлённо повторил вопрос Ястребиного карлик — заявление собеседника стало для него неожиданностью.

— Не только у тебя есть информаторы, — самодовольно произнёс Гаап, но на вопрос ответил: — Молох велел Кроссу отыскать Мастера Камнетёса.

— Скульптора?

— Письменника.

Изумлённый Авадонна не удержался — присвистнул:

— Письменник пропал?

— Да, — подтвердил Гаап.

— В Москве?

— Его ищут по всему Отражению… Неужели не слышал?

— Нет.

— Об этом помалкивают, — сообщил Гаап, безумно довольный тем, что наконец-то умыл всезнайку-карлика. — Письменник исчез в Европе вскоре после гибели Древних, и Молох считает, что эти события связаны.

— Я бы тоже так считал, — проворчал Авадонна. — Почему Молох прислал Иннокентия к нам?

— Кросс объездил весь континент. Москва — его последний пункт.

— А у нас как назло пропала Учётчица… Это обстоятельство наверняка вызовет подозрение Молоха.

— Я тоже об этом подумал, — согласился Гаап. И приказным тоном закончил: — Авадонна, обеспечь постоянную слежку за Иннокентием. Не хочу, чтобы он помешал нашему замыслу.

— Даже если Иннокентий прибыл в Москву по другому делу, он всё равно прознает о Безликом, — угрюмо произнёс карлик. — Это не случайность, а промысел.

Нелегко приходится органику, человеку, питающемуся светлой энергией Дня, в переполненном Тьмой мире. Там, где Зло со вкусом догрызало последних противников, обращая на свою сторону даже лучших, высших, имеющих силу бороться, но жаждущих больше, чем готов дать День. Все думали, что после грандиозной Битвы Богов состоится не менее страшное сражение между органиками и грешниками, между Днём и Тьмой, но Первородные оказались хитрее. Они поддались, пустив органиков в города, отдав им реальную власть и признав День равным. Первородные сказали, что следующая Битва уничтожит планету и нужно учиться жить рядом. Органики согласились, потому что принципалы не поняли очень важную вещь: грешники измениться не могут.

И с тех пор мир стал темнеть.

Не быстро, чтобы не смущать высших органиков, но неотвратимо, и сколько Бри себя помнила, вокруг постоянно становилось темнее, жёстче и злее. Мир безжалостно выворачивал обитателей наизнанку, бормоча: «Ну, потерпи, потерпи, обязательно станет лучше…» Но лучше не становилось. А после того как мимо Земли промчалась Проклятая Звезда, окунув планету в бурные потоки Ша, Отражение окончательно рехнулось. Показалось, что гнусная порча сожрала пыльное зеркало, отравила амальгаму ядом подлости и теперь кривляется с той стороны, показывая исключительно чудовищ.

Но это, как выяснилось, были цветочки…

Неожиданная и необъяснимая гибель Древних, которых Бри ненавидела всей душой, заставила мир покатиться в тартарары с удвоенной скоростью: баалы готовили войну, принципалы не мешали, о богах, после Битвы, никто не слышал, и остановить приближающийся Армагеддон оказалось некому.

Мир темнел на глазах, и особенно города, которые изначально Ша, потому что камень особенно красив во Тьме. Чернела даже Москва, хотя считалась одним из самых «органичных» городов, ибо местные принципалы традиционно держались с баалами на равных.

Раньше.

Теперь всё менялось, и Бри старалась держаться подальше от больших городов, предпочитая жить ближе к природе, благодаря чему накапливала больше сил и выглядела гораздо лучше, чем жители камня. Выглядела так хорошо, что молодой пограничник не удержался и с улыбкой спросил:

— Надолго к нам?

Спросил по-русски, позабыв, что держит в руке американский паспорт. А задумавшаяся Бри машинально ответила:

— На неделю.

Совсем без акцента. И они замолчали, глядя друг на друга.

— Я — журналистка, — улыбнулась пришедшая в себя женщина. — Прислали в командировку.

— Понятно, — пограничник улыбнулся в ответ, и из его взгляда исчезла подозрительность.

Всё-таки хорошая внешность — лучший аргумент для прохождения границы. А с внешностью у Бри всё было в порядке: среднего роста, с прекрасной фигурой, она обладала удивительно приятным, открытым лицом, располагающим к себе с первого взгляда. И влюбляющим в себя с первого взгляда. И не только влюбляющим: лицом Бри владела мастерски, могла одной лишь мимикой отогнать бандита или заставить судорожно забиться сердце закоренелого гомосексуалиста.

— Добро пожаловать в Россию.

— Я обожаю вашу страну, офицер.

Она улыбнулась и прошла через открывшуюся калитку.

Ей действительно нравилось бывать в Москве, но она ни разу не приезжала сюда без дела. Вот и сейчас её связывал контракт — странный, опасный, но необычайно выгодный.

Заказчик контракта пожелал остаться неизвестным, но это его право. Бри не знала, за что он так зол на грешников, но это тоже было его право. И её право. Бри ненавидела Первородных — без исключения, от всей души, и с радостью согласилась на контракт, от которого любой другой органик бежал бы со всех ног.

Авадонна знал, к кому обратиться.

«Как так получилось? Почему?!»

Чуть позже, задавая себе этот вопрос, Фёдор лишь качал в ответ головой, искренне не понимая, какая сила заставила его поступить именно таким образом, но в тот день происходящее казалось Горелову естественным.

Поэтому всё получилось само собой.

Как это бывает у нормальных взрослых людей.

Они долго разговаривали с Наиной за столиком кафе. Ну, как разговаривали: он изливал душу, она слушала, не перебивала и лишь изредка вставляла вопросы и замечания, мягко поддерживая беседу. Наина умела слушать, и в какой-то момент Фёдор поймал себя на мысли, что очень давно не выговаривался, не делился искренне тем, что накипело и наболело. Подумал, и ему стало хорошо. Как в тот момент, когда Наина взяла его за руку…

Так же хорошо…

Непонятно, почему…

Рассказ Горелов начал с самого страшного, прошептал: «Она хотела умереть! Честное слово! Сама направила нож себе в сердце! Но кто мне поверит?» Вздохнул, с трудом удержав в горле комок — при воспоминании о смерти Алисы ему хотелось плакать, — сбился и начал говорить о семье, о том, как ценит Оксану, детей и как боится их потерять. Потом вновь перескочил на Алису, назвал себя подонком и предателем, снова едва не заплакал, хотел заказать водки, но передумал и продолжил говорить.

Заказал чай.

И понял, что ему хорошо и тепло рядом с этой внимательной, понимающей женщиной, которая совсем не походила ни на Оксану, ни на Алису. Наина была яркой брюнеткой с коротким каре, которое идеально ей шло. Стройная, хрупкая, даже слегка угловатая, она относилась к тому типу женщин, которых Фёдор до сих пор не привечал, но чем дольше они сидели рядом, тем женственней казалась ему Наина. Горелов стал обращать внимание на лёгкую улыбку, которая то и дело скользила по её тонким губам, заметил бьющуюся на шее жилку — такую трогательную, нежную, но особенно ему понравились глаза Наины — блестящие, манящие и чёрные, отражающие мир в полумраке грёз…

Горелов поверил этим глазам и потому рассказал об убийстве с самого начала и во всех подробностях, не упустив ни одной детали своего пребывания в квартире жёлтого дома. А когда закончил, Наина вновь прикоснулась к его руке и прошептала:

— Она этого хотела.

— Кто? — не понял Фёдор.

— Алиса, — объяснила женщина. — Каждый человек волен распоряжаться своей смертью, это его полное право. Одни безвольно ждут, когда она явится, ждут со страхом, с надеждой, что о них забудут и никчемная жизнь продлится вечно. Другие устают от старости или болезни, или теряют волю по иным причинам и сами призывают смерть, встречая её с облегчением. Удел третьих — подвиг, гибель во имя высшей цели. Он ведь тоже добровольный…

— Алиса хотела умереть! — перебил женщину Фёдор.

— Значит, ты ни в чём не виноват.

Утверждение прозвучало так просто и так точно, что Горелов удивился тому, что оно до сих пор не приходило ему в голову. Он ни в чём не виноват! Это очевидно всем, кто внимательно выслушает его рассказ! Алиса покончила с собой, то ли устав от жизни, то ли во имя подвига, но суть в том, что он — даже не орудие Судьбы, он просто оказался рядом.

Настроение улучшилось настолько, что Фёдор наконец-то заметил, что во время разговора они с Наиной постепенно двигались друг к другу, и теперь их стулья оказались совсем рядом. Их плечи касаются, а руки сплетены. Он чувствует запах её волос. Она не держит, а нежно поглаживает его руку.

Остывший чай никого не волнует.

Волнует другое…

Горелов кашлянул. Наина улыбнулась, а потом повернула голову, потянулась и мягко поцеловала его в шею.

Подразнив.

И вызвав прилив необыкновенного вожделения.

— Вот уж не думал, что наш разговор закончится таким образом, — тихо произнёс Фёдор, лаская женщину взглядом.

— Наш разговор оказался прекрасной прелюдией, — прошептала она в ответ.

— Согласен.

— Но мы не сможем сделать в баре то, о чём думаем.

— А о чём мы думаем?

— Мы думаем об одном и том же. — Она прильнула к Фёдору, но не вульгарно, как это делает исполнительница приватного танца, а нежно, доверчиво, искренне даря своё тепло. — Я живу рядом. У меня ты сможешь отдохнуть, и мы вместе подумаем, что делать дальше.

— Хорошая идея.

Горелов бросил на стол несколько купюр, они вышли из кафе и, взявшись за руки, направились вверх по улице. Идти и впрямь оказалось близко: один дом к центру, потом в переулок, ещё два дома, во двор, в подъезд, лифт на шестой этаж… А когда за их спинами захлопнулась дверь квартиры, Фёдор подхватил Наину на руки и впился в её тонкие губы так, словно хотел выпить женщину досуха.

А может, и хотел — в тот момент она сводила Горелова с ума.

Наина ответила столь же страстно, и Фёдор с головой нырнул в ураган эмоций и чувств, яростной страсти, болезненной, дикой, сладкой. Мир за пределами квартиры перестал существовать. Всё затмило Желание. Именно так — с большой буквы. Он хотел и жаждал. Он готов был разорвать и разорваться на части. Он мог всё и сколь угодно долго. Наина стонала, рычала и выла в его руках, царапала ему спину и плечи, кусала в шею и целовала так, что ему становилось жарко. Сколько прошло времени — неизвестно. Он потерял ему счёт и женщина тоже. Он потерял счёт тем местам, где они наслаждались друг другом: в прихожей и ванной, в спальне и гостиной, на полу, на диване, в кресле, на подоконнике… Цель была в том, чтобы довести себя до полного исступления, и цель была достигнута. Фёдор превратился в безудержную машину, но встретил достойную женщину.

Он грезил упоительным финалом.

И финал случился.

На кухонном столе, куда они добрались в конце концов. Она обессилела. Он оставался яростен и усиливал напор. Она почти плакала, он наседал. И в тот миг, когда Фёдор вдруг заторопился, предвкушая изумительную вспышку, Наина достала нож.

Протянула его рукоятью вперёд, не останавливаясь и продолжая двигаться в такт Фёдору.

Молча.

Лишь постанывая от острого наслаждения.

И глядя ему в глаза так, что Фёдор понял: решение принято.

Нет! В тот момент он уже ничего не понимал. Он делал то, что должен, без сомнений и колебаний. Продолжая двигаться — всё быстрее и резче, — он принял у Наины нож, перехватил его в две руки, медленно поднял над собой и в тот момент, когда из его глотки вырвался рёв, уверенно вонзил клинок в сердце женщины.

Замер, тяжело дыша, бросил нож на пол, отстранился и направился в ванную. Неспешным, немного усталым шагом. Ополоснулся, вышел посвежевший, вытерся полотенцем, оделся и ушёл.

«Моё умение кажется чудом, но это всего лишь особенности организма, результат долгой эволюции в условиях моей родной планеты. Аммердау — суровый мир, в нём обитает всего один разумный вид, зато полным-полно хищников, и, чтобы выжить, необходимо постоянно оставаться начеку. В результате, за тысячи и тысячи лет естественного отбора мой вид постепенно приобрёл комплекс умений, который земная фауна обозвала странным словом "принюхиваться". Я не отрицаю — распознавание запахов играет в моём умении важную роль, но в целом оно намного сложнее простого обоняния. Я улавливаю звуки, даже едва различимые, я могу связать звуки с запахами и "расставить" их по карте, которую держу в голове. Я умею увязывать звуки и запахи с формой и понимаю, кого чувствую на расстоянии. Я не принюхиваюсь, а "рисую" отражение мира у себя в голове, но ограниченность земной фауны не позволяет ей это осознать…»

— Мне нравится Москва, — произнёс Иннокентий, стоя на самом краю крыши. — Она и старая, и новая. Её пытались отравить эклектикой, в ответ её стошнило постмодерном. Она сотни лет отбивалась от Ша куполами, а потом их начали рубить, как головы, но не справились. Здесь идёт постоянная война, но она помогает городу жить и хранить себя в вечности. Москва впитала смерть, но не страх смерти, и порой кажется, что сам её камень противится Ша.

— Здесь больше нет сорока сороков церквей, — негромко сказала Порча.

— Их всё ещё достаточно, — качнул головой Кросс. — Всё ещё достаточно…

Дом, где жила Ленка, располагался не в центре, но был весьма высок, и с его крыши открывался отличный вид на город. А сегодня, когда облака разбежались, — почти на весь город, и лишь далёкие окраины терялись в тёмной дымке приближающейся ночи, отзываясь на взгляд Иннокентия едва заметными блёстками освещённых окон. Город стелился под ногами толстяка именно так, как требовалось ему для работы.

— Я никогда не видела, как ты принюхиваешься, — заметила Порча.

— Может, и не надо? — усмехнулся в ответ Кросс.

— Почему?

— Не всем нравится.

— Вряд ли что-нибудь способно изменить моё отношение к тебе.

— Посмотрим…

Он достал из внутреннего кармана плоскую коробочку, по виду — портсигар, потянулся к защёлке, но замер, вспомнив обещание, вернул портсигар обратно и попросил:

— Давай одежду.

Порча протянула испачканную кровью футболку, Иннокентий осторожно взял её в руки, оглядел, поднёс к лицу и закрыл глаза. Помолчал, глубоко дыша и всасывая пропитавшие футболку запахи: крови, пота, смерти, ужаса и убийцы, опустил руки, «переваривая» полученную информацию, а когда закончил, из его головы медленно поползли чувствительные усики: три десятка длинных, с полметра каждое, покрытых бесчисленными щетинками усика.

— Чёрт! — едва слышно прошептала девушка.

Иннокентий вновь глубоко вздохнул, и усики пришли в движение: одни медленно описывали плавные линии, при этом ухитряясь не сталкиваться между собой, другие дрожали, целясь в разные стороны, третьи замирали, вытянувшись в струну, и оживали только для того, чтобы чуть-чуть сместить положение.

Зрелище получилось не для слабонервных: толстяк стал настолько бледен, что в какой-то момент показалось, будто он умер и продолжает стоять на ногах лишь по воле притаившегося внутри чудовища, и потому Порча вздрогнула, услышав голос:

— Запах убийцы слишком слабый или слишком обыкновенный. Он теряется… Я не чувствую твоего врага. Извини.

— Признаться, я не особенно надеялась, — ответила Ленка, забирая футболку и бережно укладывая её в пластиковый пакет. — Он очень, очень осторожен.

— Ты его найдёшь, — усмехнулся Иннокентий, вновь доставая портсигар.

На этот раз толстяк раскрыл золотую вещицу, и Порча увидела два ряда маленьких, плотно запечатанных пробковыми крышечками пробирок с жидкостями разных цветов.

— Это запахи тех, кого я ищу, — объяснил Кросс. Он по-прежнему держал глаза закрытыми, но знал, что девушка заинтересовалась. На ощупь выбрал одну из пробирок, поднёс к ноздре, едва-едва, на миллиметр приподнял крышку и глубоко вздохнул.

Усики вновь пришли в движение. И вновь — ненадолго. Судя по всему, плохие новости Иннокентий узнавал быстро.

— Не чувствую, — разочарованно протянул он, возвращая пробирку в портсигар. — То ли Письменника здесь нет, то ли его очень хорошо прячут.

— От тебя можно спрятаться? — искренне удивилась Порча.

— Можно, — кивнул Кросс. — Трудно, но можно.

— Чем этот Письменник важен?

— Тем, что способен выстроить идеальную крепость, — ответил толстяк, продолжая водить усиками по сторонам. — А значит, его исчезновение — плохой знак.

— Война близко?

Иннокентий понял, что сказал слишком много, и повернул лицо к девушке. Но не открыл глаза. Впрочем, ему и не требовалось: чувствительные усики позволяли аммердау ощущать и представлять происходящее с невероятной точностью. Тем более — на столь близком расстоянии.

Порча улыбнулась:

— Ты ведь знаешь, что я тебя не предам.

— Знаю, — усики вновь пришли в движение. — Я не чувствую Письменника, но исчезла Учётчица, что весьма подозрительно… — Пауза. — В Москве идёт строительство?

— В Москве всегда идёт строительство.

— Что-нибудь большое?

— Насколько большое? — попросила уточнить Ленка. — Дом? Микрорайон? Стадион? У нас построили несколько стадионов, а за городом лепят один многоэтажный квартал за другим.

— За городом меня не волнует… Стадионы хороши как бастионы, то есть могут являться частью оборонительных сооружений… Нет, должно быть нечто более глобальное, чем стадион, но внутри старых защитных линий.

— Гаап возвёл зиккурат на Садовом.

— Его уже проверили, и Молох убеждён, что Письменник не участвовал в строительстве. И опять же — это не крепость, а в лучшем случае цитадель.

— Тогда что тебя интересует?

— Нечто большее… — Толстяк помолчал. — В своё время стена должна была пройти по вашей кольцевой дороге, для этого её и начали реконструировать, но старый принципал умер, на трон сел малолетний идиот, власть Молоха стала почти абсолютной, и он запретил возведение стены. Ваш большой город сейчас совершенно беззащитен.

— А потом Авадонна, благодаря близости к Элизабет, подвинул Молоха…

— Называй вещи своими именами: потом Авадонна и Гаап вышвырнули Молоха из Москвы, — усмехнулся Кросс. — Их союз был идеален: карлик обеспечивал прикрытие со стороны Древних, Ястребиный действовал. Но сейчас Гаап стал старшим партнёром…

— И ждёт Молоха с войной?

Иннокентий развёл руками, показывая, что всё возможно, а затем его усики задрожали, заволновались, и толстяк резко повернулся в сторону старого центра.

— Ты кого-то почувствовал? — оживилась Порча.

— Пожалуйста, тихо! — Он снова достал портсигар, перебрал пробирки, приоткрыл одну, принюхался, улыбнулся и удивлённо поднял брови.

— Ого!

— Ты нашёл Письменника?

— Нет, — ответил Кросс, продолжая буравить пространство встревоженными усиками. — Но кажется, я смогу немного заработать.

Адреса и фотографии невест, верой и правдой служащих Древним, Бри получила от таинственного заказчика. Не всех невест, разумеется, а только тех, кто подходил под перечисленные наёмницей критерии возраста и внешности — тех, чьи образы Хамелеон могла использовать. С кого начинать, Бри было абсолютно всё равно, и потому она выбрала ближайший к Смирению адрес. Доехала до нужной станции метро, дальше пешком, благо идти совсем рядом, но ещё на улице почувствовала неладное, а войдя во двор, убедилась, что предчувствия не обманули: у подъезда стояли карета «Скорой помощи», полицейский автомобиль и серый фургон-труповозка.

«Интересно…»

Бри плавно влилась в небольшую толпу зевак, несколько минут просто стояла, внимательно прислушиваясь к идущим вокруг разговорам и давая возможность окружающим привыкнуть к себе, одновременно изучала их, выбирая самого болтливого, переместилась к нему и поинтересовалась:

— Что случилось?

— Старую Наину с шестого этажа убили, — поведал мужичок в спортивном костюме, обрадованный появлению нового слушателя.

— По-настоящему убили? — ахнула Бри.

— Ножом зарезали!

— Грабитель?

— Наверное.

— Никакой не грабитель, — пробубнила дородная женщина, явно недовольная тем, что Бри обратилась не к ней. — Любовник Наину зарезал.

— Наине сто лет в обед, — напомнил спортивный костюм. — Какой у неё может быть любовник? В себя приди, Элеонора!

— Во-первых, не сто, а семьдесят пять, — холодно сообщила женщина. — А во-вторых, мне участковый шепнул, что Наину нашли голой. — Элеонора высокомерно вскинула голову и, наслаждаясь произведённым эффектом, добавила главную деталь: — На кухонном столе!

— Глупость какая, — не сдержалась молодая мама, покачивающая коляску с дремлющим младенцем. — Какой кухонный стол? Наина была старая.

— Семьдесят пять лет, — повторил спортивный костюм.

— А зачем участковому врать? — пожала плечами Элеонора. — Он сам в шоке, не ожидал такого от нашей старушки.

— Ох.

«Любопытно…»

Бри, медленно пятясь, отошла от зевак — поглощённые разговором, они её манёвра не заметили, — после чего спокойным шагом вышла на улицу и повернула к станции метро.

В совпадения Хамелеон не верила, и потому смерть первой цели вызвала у неё логичный вопрос: «Что происходит?» Вариантов ответа было ровно два. Первый: кто-то ведёт игру одновременно с заказчиком, второй: происходящее гораздо серьёзнее, чем ей представили.

Второй вариант таил в себе множество угроз, но Бри решила не отступать. Она отправилась по следующему адресу — в дом на Шереметьевской улице, — позвонила, а когда услышала за дверью шаркающие шаги, негромко произнесла:

— Я говорю голосом Гаапа.

Как заказчик и обещал, дверь открылась сразу, и перед Хамелеон предстала древняя, под сотню лет, старуха в халате неприятного цвета.

— Что нужно Гаапу? — прошамкала она, недружелюбно разглядывая гостью.

Вместо ответа Бри шагнула в прихожую и, продолжая движение, плавно и предельно точно вогнала под сердце старухи длинную тонкую спицу. Старуха коротко вздохнула, но и только — ни кричать, ни сопротивляться она уже не могла.

— Спица смазана токсином, — холодно произнесла Бри, одной рукой удерживая ошарашенную жертву на спице, а другой закрывая дверь. — Если хочешь жить и дальше служить нашим Древним господам, скажи, за что вас убивают. И я дам противоядие. — Подумала и добавила: — Я — друг.

Несколько секунд старуха с ненавистью таращилась на Хамелеон, но жажда жизни победила, и она проскрипела:

— Нас не убивают.

— Я видела мёртвую Наину.

— Ты видела, но ничего не поняла. Сестра Наина принесла себя в жертву ради высшей цели.

— Какой?

— Мы поднимаем Безликого.

Бри не сразу поняла, о чём говорит старуха, а когда сообразила — не смогла сдержать изумлённого восклицания:

— Безликий мёртв!

— Жив! — рассмеялась старуха. — И скоро у Земли будет новый хозяин! — А в следующий миг смех превратился в кашель. С кровью. Старуха покачнулась и потребовала: — Противоядие!

— Не сегодня, — отмахнулась Бри.

И отступила на шаг, позволив жертве рухнуть на пол.

Итак, ответ получен — чокнутые невесты готовят возвращение Древних. Заказчик узнал об этом и нанял Бри, чтобы не допустить воцарения Безликого.

— Ну, что ж, я не против, — усмехнулась Бри. — Я только «за».

Хамелеон уселась перед старым трюмо, обмакнула пальцы в крем, который принесла с собой, и стала мягкими, уверенными движениями массировать лицо, начиная со лба. На глазах превращаясь в страшную, морщинистую старуху — точную копию убитой.

Отражение…

Оно возникает каждую секунду, каждое мгновение и обогащает мир новым взглядом, новым светом или новой тенью. Отражает мир в глазах и воде, зеркалах и окнах, и в миллионах искусственных глаз — в объективах видеокамер, бесстрастно, без души, но с фотографической точностью. Камеры слежения, камеры наблюдения, камеры измерения скорости… Стационарные и на дронах, в смартфонах и автомобилях, связанные с сетью или связанные с сетью втайне от хозяина, они формировали новый мир — лишённый тайн.

Открытый, но не свободный.

Мир искусственный, неживой, лишённый силы, но копирующий всё вокруг.

Мир, который Авадонна знал досконально.

— Интересно, куда же вы идёте, — пробормотал он, наблюдая за перемещениями Порчи и Кросса.

Дрон сейчас находился в резерве, а передвижение подопечных Авадонна контролировал с помощью уличных видеокамер — специалисты «mystiPlex» подключались к городским сетям без труда, в любое время дня и ночи, позволяя карлику не выпускать объекты из поля зрения.

— Кого же ты нашёл?

Карлика так увлекло преследование, что он уже собрался направить к Иннокентию настоящих агентов, но не успел — зазвонил телефон. Авадонна чертыхнулся, достал трубку, намереваясь сбросить звонок, однако увидев, кто пытается до него добраться, чертыхнулся ещё раз, но ответил:

— Что-то важное, Виссарион?

По тону карлика книжник понял, что позвонил не вовремя, но твёрдо ответил:

— Поверьте — очень.

— Я весь внимание, — вздохнул Авадонна, не отрывая взгляд от монитора.

— Я завершил перевод дневника.

— Как я понимаю, главное мы уже услышали.

— Как выяснилось — нет.

Карлик нахмурился:

— Обнаружил что-то важное?

— Я бы даже сказал: чрезвычайно важное.

Авадонна знал Обузу не один десяток лет и прекрасно различал оттенки его голоса. Он понял, что Виссарион необычайно взволнован, отвлёкся от наблюдения за парочкой и сделал несколько шагов по кабинету:

— Говори.

— Послушайте цитату из дневника, — книжник откашлялся и принялся громко читать, без выражения, но чётко произнося каждое слово: — «Я часто думаю над словами, которые бросил Безликий во время обращения в сгусток. Они преследуют меня. Они стали мне сниться — слова. Я не делился ими с Элизабет, но записал, чтобы не забыть, ибо теперь мне кажется, что Безликий пророчествовал, хотя и говорил совершенно невозможные вещи. Он говорил, что мы с Элизабет будем убиты… Убиты! Что может быть глупее? Поэтому я рассмеялся… Но дальнейшие слова Безликого, его предсказание о том, каким станет мир после нашей смерти, не выходят у меня из головы…»

— Где текст Пророчества? — перебил Виссариона карлик.

— В дневнике его нет, — ответил Обуза. — Вам досталось много книг и записей из особняка Древних?

— Оригинальных — не очень, но я был первым в архиве Элизабет и успел скопировать почти всё. — Авадонна помолчал. — Я доставлю тебе всё, что сочту подозрительным. Я хочу прочесть пророчество Безликого, а ты… — карлик выдержал многозначительную паузу, — а ты должен молчать.

— Авадонна, вы меня знаете: я буду молчать, и если мы найдём Пророчество, и если мы его не найдём, — отозвался Обуза. — Вы можете на меня положиться.

Карлик улыбнулся и с необычайной для высшего Первородного мягкостью произнёс:

— Иногда мне кажется, что я могу положиться только на тебя, Виссарион.

Отключил телефон и вновь повернулся к монитору, продолжив наблюдение за путешествием Кросса и Порчи.

— Мы не успели совсем чуть-чуть, — пробормотала Ленка, на мгновение присев и прикоснувшись к руке трупа. — Час, может, два.

— К сожалению, я могу определить местонахождение объекта со значительной погрешностью, — печальным тоном произнёс Иннокентий.

— Твои способности велики, — не согласилась Порча. — Я не знаю, кем нужно быть, чтобы унюхать Бри в таком огромном городе, как Москва.

— Инопланетянином.

— Да, точно. Я и забыла.

Толстяк ответил девушке улыбкой.

Им пришлось обыскать четыре дома по Шереметьевской улице — в каждом подъезде Иннокентий выпускал усики и принюхивался, пытаясь определить, в какой квартире побывала Хамелеон. В конце концов Кросс указал на нужную дверь, Порча вскрыла её, они прошли в комнату и увидели мёртвую старуху.

Иннокентий крякнул, а Ленка склонила голову набок, помолчала, изучая рану, и заключила:

— Спица.

Дополнительных объяснений толстяку не требовалось. Он снова крякнул и пробурчал:

— Оружие мастера.

— Хамелеон очень опасна, — кивнула Порча, продолжая оглядывать старуху. — Зачем она тебе?

— Татум Зур объявила награду за её голову, — ответил Кросс. — Но доставить Бри нужно только живой.

— Хамелеон очень опасна, — ровно повторила Порча.

— Только живой, — хмыкнул толстяк. — Иначе Татум объявит награду за голову её убийцы. — Он очень ловко, с неожиданной для его сложения сноровкой, прошёл в комнату, присел возле трупа и качнул головой: — Зачем она убила старушку?

— Это не старушка, — ответила Ленка.

— В смысле? — не понял Иннокентий. — Я не должен верить своим глазам?

— В смысле: это не просто старушка, насекомое, — усмехнулась Порча и указала на виднеющийся из-под халата краешек чёрной татуировки. — Она — невеста Древних.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Гм… — Кросс покачал головой. — Все знают, что Бри ненавидит Первородных, но зачем она стала убивать невест? — Он поднялся, вновь выпустил усики, но глаза не закрыл, огляделся, одновременно «прислушиваясь» к поступающей информации, и указал на трюмо: — Бри сидела там, перед зеркалом, сидела довольно долго и пользовалась магическими препаратами.

— Думаю, она принимала облик убитой, — прищурилась Порча.

— Чтобы проникнуть в Смирение, — кивнул Иннокентий.

— Возникает вопрос: зачем?

Несколько секунд толстяк и девушка смотрели друг на друга, после чего Ленка протянула:

— Ей что-то нужно, насекомое. Бри убила не из ненависти, а по необходимости.

— Согласен. — Кросс широко улыбнулся и поинтересовался: — Где находится московское Смирение?

— Виталик!

Парень повернулся на оклик и широко улыбнулся, увидев подругу. А вместе с парнем повернулся и Фёдор, причём так резко, словно окликнули его, и вперился взглядом в девчонку.

— Машка!

— Привет!

Молодые ребята — парню чуть за двадцать, девушка моложе, лет восемнадцати-девятнадцати, — обнялись и поцеловались. Видимо, не виделись с утра и страшно соскучились друг по другу, потому что сразу, не разрывая объятий, принялись что-то бурно обсуждать: то ли планы на вечер, то ли делясь впечатлениями о прошедшем дне.

Молодые люди…

Какое ему дело до них? Почему он отозвался на чужое имя?

А через секунду Фёдор понял, почему. Точнее, сообразил, что отозвался не на имя, а на голос. И на площадь Маяковского явился именно для этого: услышать голос, повернуться и увидеть девчонку. Горелов не знал, кто она, но должен был её увидеть и запомнить.

Это было важно.

«Машка… Маша… Мария… Марси».

Фёдор поймал себя на мысли, что знает чуть больше, чем парень по имени Виталик. Он уже знал, что скоро девушка попросит называть себя Марси. Станет задумчивой. Будет плохо спать… Сделается странной…

Скоро Марси изменится.

«И мы обязательно увидимся… — улыбнулся девушке Фёдор. — Обязательно».

Он проводил парочку взглядом — они сели в недорогой седан, кажется, корейский, — и медленно пошёл по Садовому в сторону зиккурата, чувствуя, что старый город дрожит перед ним, как напуганная шлюха: раскинулся, податливо разведя каменные ляжки, готовый на всё, но дрожит, боится, что новый хозяин потребует страшного. Город хныкал накрапывающим дождиком и просил не издеваться.

Город покорился.

Фёдор чувствовал — город покорился.

И не только город. Что-то изменилось за две последние ночи и в городе, и в мире. Мир услышал нечто новое и нечто настолько неожиданное, что боязливо притих, пытаясь понять, что будет дальше. И опасаясь того, что будет дальше. Ни День, ни Отражение не могли пока точно сказать, что именно приближается, но чувствовали, что гроза близко. Чувствовали в набросившейся на прохожих собаке. В злых порывах ветра. В жестокой драке, возникшей на оживлённом перекрёстке между двумя водителями. В шорохе деревьев, ставшем похожим на смертоносные заклинания.

Мир насторожился.

А Горелов изучал мир и город, как рачительный хозяин присматривается к новому дому. Смотрел на камни, мимоходом решая, нравятся они ему или нет, смотрел на людей, которые станут ему служить, и на отражения, что поблёскивали вокруг, не рискуя приближаться и менять мир своей ложью.

Он знал, что мир изменится из-за него.

Он не знал, почему.

Пока не знал…

И в какие-то мгновения сомневался в том, что ему этого хочется. Фёдор ощущал, что поднимается над миром, но при этом теряет себя. Догадывался, что обретёт невиданное, невозможное могущество, но при этом потеряет себя. Жаждал стать тем, кем суждено, но боялся потерять себя. Он видел грядущее величие, но знал, что первым словом прикажет казнить свою семью.

Свою нынешнюю семью.

Свою прошлую семью.

Он знал, что любит жену и детей, но в какие-то мгновения терял смысл понятия «любовь».

Он сомневался, но шёл туда, где должен был оказаться.

Мимо зиккурата, дальше, по эстакаде, поднявшись к Сухаревке, а затем спустившись к углу Садовой-Спасской, где мрачной, выбравшейся из-под земли печатью встала стена тёмного металла теней, безмолвно кричащих то ли от ужаса, то ли эхом повторяя летящие из Смирения молитвы. Обращённые то ли к Древним, то ли к грешникам, вцепившимся в настоящее…

Не доходя до стены, Фёдор свернул к дому и подошёл к неприметной дверце, возле которой его ждали три древние старухи в чёрных одеяниях.

Это слово назначила Элизабет — Смирение.

Легенда гласила, что однажды во дворец Древних явились обожающие подданные и униженно попросили дозволения строить храмы в честь владык и повелителей, дабы молитвы и восхваления хозяевам планеты неслись из всех её уголков. Сначала Шаб хотел казнить презренных, принял Истинный Облик и затоптал то ли сотню, то ли тысячу просителей, но те продолжали преданно умолять, и Шаб развеселился, принялся брать их жён прямо на площади, на глазах почитающего народа. В ответ же слышал громкие молитвы. И глядя на безумие их верности, Элизабет повелела назвать храмы Смирением. А Шаб, несмотря на собственные наклонности, но видя неудовольствие жены, повелел служить в них только женщинам.

Таким получился закон.

Смирения стали центрами поклонения и безудержной преданности Древним, личным развлечением Шаба и объектом его бесчисленных шуток. Случалось, он устраивал в Смирениях затяжные оргии. Случалось — полностью уничтожал, наслаждаясь безропотной кровью невест. Испытывал на них новые яды и казни, отдавал солдатам… получая взамен лишь почитание и верность.

Невесты сносили всё, потому что принимали бога таким, какой он есть — Древним. В их мироздании Древние являлись и центром, и смыслом, невесты не видели Землю без хозяев, и после смерти Шаба и Элизабет делали всё, чтобы отыскать нового владыку.

Ибо таким был закон.

— Они отлично украсили заведение, — хихикнул Гаап, разглядывая главный зал Смирения. — Безликому понравится.

Древнее помещение было выложено кирпичом, причём с гораздо большим искусством, чем грандиозные Соляные подвалы — оно получилось обширным, но обходилось без поддерживающих колонн. Пол был тёмно-серым, как будто из брусчатки, а у дальней, противоположной от карлика и Ястребиного стены возвышался небольшой подиум с алтарным камнем. За камнем прятались две неприметные дверцы. А главные проходы располагались справа и слева от подиума.

Освещался зал скудно, свечами и факелами, но баалы были уверены, что полумрак не помешает задуманному.

— Вряд ли Безликий оценит сдержанную красоту Смирения, — не согласился с компаньоном Авадонна. — Ему всё равно, где устраивать первую массовую казнь.

— Пожалуй, — кивнул Ястребиный. И, оглядывая собирающихся в зале старух, поинтересовался: — Как думаешь, невесты знают, что их перебьют сразу после церемонии?

— Им плевать, — ответил карлик. — Они готовы принять от Древних что угодно.

— Идеально мотивированные сотрудники.

— Можно сказать и так.

Секретность не позволила Авадонне и Гаапу использовать помощников, и баалы явились в Смирение самолично, воспользовавшись старым потайным ходом, проведённым в храм Древних пару веков назад. Самые храбрые Первородные устроили себе тайную ложу и жадно наблюдали, что вытворял в святилище Шаб, после чего неумело повторяли самые гнусные деяния.

— Где наш агент? — осведомился Ястребиный.

— В толпе, — коротко ответил карлик.

— Каким образом она узнает, что нужно делать?

— Мы на связи. — Авадонна надел гарнитуру и едва слышно произнёс: — Бри, ты меня слышишь?

Голос заказчика прозвучал громом среди ясного неба. Разумеется, Бри помнила про спрятанную в ухе горошину гарнитуры, знала, что рано или поздно с ней выйдут на связь, но всё равно вздрогнула, услышав в голове чужой голос. Тут же склонилась в очередном поклоне, бубня в тональности молитвы, убедилась, что окружающие невесты не заметили её волнения, и прошептала:

— Всё в порядке.

И это полностью соответствовало действительности.

Хамелеон скопировала внешность убитой, облачилась в её одежду и вела себя точно так, как та должна была себя вести — заказчик выдал Бри подробнейшие инструкции. Никем не узнанная, Бри проскользнула в Смирение, заняла место среди однообразно молящихся старух и теперь ждала сигнал к началу главной фазы операции.

— Мы на позиции, — произнёс заказчик. — Я скажу, что и когда нужно будет сделать.

— Хорошо, — прошептала в ответ Бри и вновь поклонилась, идеально изобразив старческое движение.

«Кем они хотят меня сделать? Кого я увижу, выйдя из храма? Могущество… Земля станет моей собственностью… Могущество! Мне придётся казнить детей… Кем они хотят меня сделать?»

Я не хочу!

Лестница извивалась червём, заползая всё глубже и глубже в московское чрево. Начавшись обыкновенным, грубо-бетонным спуском в подвал, она вскоре превратилась в винтовой буравчик, каменный и с влажными каменными стенами. Здесь пахло сыростью, но проступающая сквозь щели вода больше напоминала слизь, и случайно прикоснувшись, Фёдор до сих пор не мог отделаться от неприятного ощущения — как-будто вляпался в сопли. Или в гной. В холодный гной, пропитавший землю вокруг Смирения. Гной, на котором способны вырасти лишь тени. Гной, готовящийся сожрать всё вокруг.

Но куда больше вонючих выделений Горелова беспокоило другое — сомнения.

«Я не хочу быть тем, кем должен стать!»

«Могущество…»

Он вздрагивал, принимая себя нового, страшась себя нового, восхищаясь собой и ненавидя. Он хотел убить раболепствующих старух, но сдерживался, чувствуя, что ему новому это понравится. Его тошнило при мысли о крови, он упивался воспоминаниями о смерти Алисы и Наины, двух невинных женщин, двух презренных самок, сумевших обратить свои никчёмные жизни в служение ему, непонятно для чего умерших…

Он до сих пор надеялся, что пребывает во сне. Или в коме. Или сошёл с ума.

Он знал, что станет великим владыкой!

Древним, повелителем планеты.

Он не понимал, не мог осознать, каково это: повелевать миром. Он знал, что этот мир станет его вторым владением.

Он путался в себе, не понимая, где он сам, а где тот, кем ему предстояло стать.

— Мы пришли, господин, — перебила его мысли старуха, с поклоном открывая дверь.

Фёдор уверенно прошёл внутрь, остановился у алтарного камня и ощерился, услышав буйные вопли собравшихся в зале невест.

— Не смей меня трогать! — взвизгнула старуха, со страхом глядя на Иннокентия.

— Почему? — искренне удивился толстяк. — Мне нужно кое-что знать, ты отказываешься говорить, поэтому я тебя не просто трону, я тебя так трону, что тебе станет очень-очень больно!

Невеста запищала.

Кросс догадывался, что времени мало, поэтому они с Порчей просто схватили торопящуюся к Смирению старуху, затолкали в фургон и приступили к допросу. Точнее, собирались приступить к очень жёсткому допросу, но справившаяся со страхом невеста неожиданно заявила:

— Можешь делать со мной, что хочешь, урод: господин отомстит за мои страдания!

И доставший нож Кросс в замешательстве отпрянул, пытаясь сообразить, что он только что услышал.

— Какой ещё господин? — издевательски бросила Ленка. — Шаб сдох.

— Скоро всё изменится, — пообещала старуха.

— Вы собираетесь воскресить Шаба?

— Безликого, — брякнула невеста и тут же заткнулась, сообразив, что проболталась.

— Кого? — растерялась Порча.

— Безликого? — изумился Иннокентий. — Мой господин жив?

— Твой господин? — Ленка перевела взгляд на толстяка. — Чёрт, а ведь верно!

— Безликий жив, — подтвердила старуха, догадавшись, что судьба столкнула её с союзником. — И сегодня будет воскрешён.

Несколько секунд ошарашенный Кросс открывал и закрывал рот, отчаянно напоминая сломанного Щелкунчика, после чего посмотрел на Порчу и прошептал:

— Я знаю, зачем Бри отправилась в Смирение.

— Это наша цель, — произнёс заказчик, когда из потайной дверцы позади алтаря появился невысокий худощавый мужчина заурядной наружности.

Он вышел и остановился, щерясь на беснующихся невест то ли в ухмылке, то ли в зверином оскале. Бри и сама запрыгала, замахала руками и завыла при его появлении, в точности повторяя поведение товарок, но при этом мягко, очень аккуратно скользнула по незнакомцу «вторым взглядом» и почуяла в непримечательном мужчине гигантскую внутреннюю силу и невиданную твёрдость. Незнакомец оказался переполнен энергией Ша, но при этом — Хамелеон могла поклясться, — не являлся Первородным.

Но кто, для чего, а главное — как? — наполнил обыкновенного человека таким количеством тёмной силы?

— Скоро вынесут сгусток, — продолжил шептать заказчик. — Как только это произойдёт, мы уберём мужика, а ты должна завладеть сгустком и бежать к южным дверям. Направо от алтаря.

— Оттуда нет выхода, — ответила Бри. — Чтобы оказаться на поверхности, мне придётся обойти зал. Меня поймают.

— Там есть потайной коридор, — хмыкнул заказчик. — Мы тебя выведем и прикроем.

«Будете прикрывать до тех пор, пока я не отдам сгусток…»

Бри прекрасно понимала, сколько ей осталось жить, однако спорить с заказчиком не стала и коротко ответила:

— Безусловно.

Собираясь действовать по собственному плану.

— Вот и хорошо… — протянул Авадонна, разглядывая Горелова через оптический прицел. — Сосуд на месте, осталось дождаться содержимого.

— Не ожидал, что Древнему подойдёт столь тщедушное тельце, — пробормотал сидящий рядом Гаап. — Как-то даже неудобно на это смотреть.

— Он далеко не слаб, — не согласился карлик.

— Я вижу, — кивнул Гаап. — Но внешне сосуд не идеален.

— Шаб тоже не отличался красотой.

— Я помню.

— Но получается, что внутри у тщедушного дохляка стальной стержень, — закончил Авадонна. — Он безумно силён и сможет удержать Древнего, невесты не могли ошибиться в выборе сосуда.

Хитрый Шаб рассматривал старух в том числе и как страховку на случай неприятностей и оставил чёткие инструкции по определению подходящего носителя. Ему самому страховка не пригодилась, но Безликому могла помочь.

— Стреляй дохляку в голову, в дырявый сосуд Древний не полезет, — улыбнулся Гаап и тут же уточнил: — Бри убьём?

— Конечно, — равнодушно ответил карлик. — Ведь кто-то должен ответить за разгром Смирения.

— Кто-то должен… — хмыкнул Гаап, а в следующий миг увидел трясущуюся от старости невесту, выбравшуюся на подиум из другой потайной дверцы, слева от алтаря. В дёргающихся руках, покрытых пигментными пятнами, старуха держала золотой сосуд, и Ястребиный догадался, что…

— Церемония началась, — прошептал Авадонна.

— Они собираются вернуть Безликого! — проревел Иннокентий, преодолевая по нескольку ступенек за прыжок. — И я не позволю им помешать!

— Зачем?! — закричала бегущая следом Порча. — Почему?

— Я хочу домой! — взвыл в ответ Кросс. — Ленка, ты не представляешь, как я хочу домой. А секрет перемещений знает только Безликий! Единственный из Древних! Он придумал его, чтобы добраться до Элизабет! Господин вернёт меня домой!

Один раз им навстречу попалась старуха — толстяк снёс её с дороги, как пушинку, толкнул, уронил и безжалостно пробежал сверху, продолжая кричать:

— Они собираются вернуть Безликого!

И может быть, поэтому их никто не останавливал. Скорее всего, узкая винтовая лестница была надёжно защищена от вторжения, но невесты поняли, что приближается союзник, и не мешали Иннокентию.

Он без помех добрался до нижнего уровня и распахнул потайную дверцу в тот самый миг, когда внутри началась стрельба.

Ведь применять магию Авадонна и Гаап не могли — не хотели быть узнанными, и потому использовали автоматическое оружие. Они принесли в «ложу» лёгкие пехотные пулемёты и теперь щедро заливали свинцом зал, безжалостно истребляя невест. Точнее, не только невест: Гаап вёл огонь по толпе, расчищая Бри путь к сгустку, Авадонна стрелял по Фёдору, планируя превратить сосуд в дуршлаг, но…

В тот самый миг, когда карлик надавил на спусковой крючок, ближайшая старуха бросилась вперёд и закричала, принимая в себя предназначенные Фёдору пули, а ещё одна, та, что стояла позади, толкнула Горелова в сторону.

— Спасайтесь, господин!

Куда спасаться? Ведь вокруг — ад. Паника и ужас. Престарелые невесты бестолково носятся по залу, толкая друг друга и затаптывая упавших. Сверху льётся свинцовый дождь, и нет никаких сомнений в том, что выбраться через узенькие двери ему не позволят.

— Сгусток! — слышит Фёдор, поворачивается и видит здоровенного, очень толстого мужика, с трудом продравшегося через потайную дверцу. Но не из зала, а в зал. В руках мужика автоматические пистолеты, из которых он стреляет куда-то вверх, в противоположную стену, но при этом движется к Фёдору и орёт: — Сгусток!

И Горелов понимает, как можно спастись из этого ужаса — довести церемонию до конца.

«Сгусток!»

Стать другим. Стать сильным. Стать тем, кем предначертано.

Стать владыкой Земли.

— Скорее! — кричит здоровяк, стреляя в амбразуры, которые видит благодаря умению.

А в ложе стоит шум.

— Она обманет! — кричит Гаап карлику. — Я ей не верю!

— Иди к южной двери!

— Да!

Ястребиный откатился от амбразуры, схватил короткоствольный автомат и выбежал из ложи, на ходу натягивая на голову чёрную лыжную маску. Авадонна остался один.

Бри, чей путь начался среди перепуганных невест, потеряла много времени. Несмотря на огневую поддержку, ей то и дело приходилось отталкивать и отпихивать перепуганных старух, и потому к алтарному камню Хамелеон добралась позже Иннокентия. Зато с нужной стороны, с той, где держала золотой сосуд престарелая, девяностолетняя Людима, похожая на вырезанный из дерева туземный тотем. Злой, коричневый тотем, впитавший в себя кровь бесчисленных жертвоприношений. Услышав выстрелы, старуха растерялась, бросилась к Горелову, но путь ей перерезала пулемётная очередь. Тогда Людима укрылась за алтарём, выждала несколько секунд, попыталась скрыться через ту дверь, откуда пришла, но Авадонна заметил движение невесты и безжалостно её расстрелял.

Бри оказалась у алтаря в тот самый миг, когда продырявленная Людима повалилась на пол, выпучив глаза и жадно шамкая беззубым ртом — словно в последний раз пытаясь кого-то укусить, — схватила сосуд, машинально отметив его тяжесть, и услышала:

— Сюда!

Повернулась и увидела мужика с двумя пистолетами. Вспомнила, что пребывает в обличье невесты, а значит, толстый считает её союзником:

— Сюда!

Глупо проводить церемонию под пулемётным огнём.

— Беги! — крикнул Кросс Горелову, указав на Бри. — Беги!!

А сам выступил на два шага вперёд и продолжил стрелять по небольшому окошку под самым потолком зала, откуда вели огонь неизвестные.

«Беги!»

И стань тем, кто ты есть.

«Беги!»

Чтобы открыть глаза владыкой Земли.

Фёдор вспомнил мёртвую Алису, свой ужас, а затем — равнодушие, с которым он смотрел на мёртвую Наину. На следующий день. Всего лишь на следующий день… Вспомнил свои чувства, точнее, их отсутствие. Вспомнил холод замершего мира и жуткий страх приготовившегося к казни города. Вспомнил решение перебить семью. Вспомнил похожую на оскал усмешку. Вспомнил себя потаённого, себя жестокого и понял, что тот, который явится из сгустка, будет ещё страшнее.

И понял, что не хочет им быть.

Не хочет, чтобы мир его боялся.

Он — маленький человек, песчинка, никто… Но лучше быть никем, чем гением зла.

Ни за какое всемогущество.

И Фёдор тоже сделал шаг вперёд. Не укрываясь за спиной здоровяка, а подставляя грудь под пули Авадонны.

Услышал пронзительное:

— НЕТ!!!

И прошептал:

— Я не хочу…

И улыбнулся, когда первая из десятка пуль разорвала ему грудь.

Порча понимала, что обязана прикрывать Кросса и «держать» дверь, через которую они проникли в Смирение, и в начале боя действовала именно так — чётко и профессионально. Ленка прекрасно обращалась с огнестрельным оружием, но сейчас закинула автомат за спину, и в её руках появились извивающиеся клубы густого чёрного дыма — порча, которую могла навести Порча. Ленка попыталась метнуть её в пулемётчика, но амбразура оказалась защищена магией, и удар не получился.

Выругавшись, Порча решила взяться за оружие, как вдруг увидела падающую Людиму и невесту, выхватывающую из её рук золотой сосуд. Однако девушка, в отличие от разгорячённого Иннокентия, поняла, что под личиной старухи прячется враг — по слишком ловким движениям. А может, и не поняла, потому что царящий вокруг ад мешал делать выводы, может, просто решила, что сосуд должен оказаться у неё, а не у какой-то старухи.

Ленка проскочила в потайную дверь сразу за Бри, не позволив закрыться на засов, и немедленно ударила «невесту» ногой. Не ожидавшая нападения Хамелеон не устояла и растянулась на каменном полу, выронив из рук драгоценный сосуд. Обрадованная Порча попыталась перепрыгнуть через «старушку», но Бри перевернулась на спину и схватила Ленку за ноги во время прыжка.

— Чёрт!

Порча рухнула рядом с Бри, однако получилось на удивление удачно: в следующую секунду подземный коридор прошила автоматная очередь, и не упади Ленка на пол, словила бы две-три пули.

Гаап подхватил подкатившийся к его ногам сосуд и хотел покончить с девушками, но Ленка не позволила ему прицелиться, резко атаковав магией. Чёрный дым обратился в поток чёрных стрел, и лишь молниеносная реакция помогла Ястребиному остаться в живых. Он выставил защиту, но две стрелы срикошетили от стен и вонзились ему в бок, заставив отступить и скрыться в глубине коридора.

Бри выхватила спицу, намереваясь разобраться с Ленкой, но дым Порчи оказался быстрее и стремительно окутал шею Хамелеон чёрным шарфом.

— Не советую сопротивляться, — прорычала Ленка, забирая из руки пленницы оружие.

И Бри замолчала, никак не реагируя на то, что происходило дальше.

Замолчала, потому что проиграла.

Порча и Кросс вывели Бри из Смирения — растерянные старухи не мешали и даже, кажется, не обратили на них внимания, — посадили в фургон, довезли до квартиры, и там, усадив пленницу перед зеркалом, Иннокентий сказал:

— Я знаю, кто ты.

Бри осталась безучастна.

— У меня много вопросов.

Лёгкое пожатие плечами.

— И я получу на них ответы. Не сомневайся.

Толстяк вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, улыбнулся развалившейся на диване Порче и негромко произнёс:

— Пришло послание Молоха. Как я и предполагал, смерть Учётчицы вызвала подозрения, и мне велено задержаться в Москве.

— Надолго?

— На какое-то время.

Порча прищурилась, показывая, что довольна, после чего спросила:

— Расскажешь Молоху о Безликом?

— Ни в коем случае.

— Почему?

— Потому что… — Иннокентий остановился у окна, посмотрел на парящий в сотне метрах от дома дрон, который даже не пытался замаскироваться, — грустно улыбнулся и закончил: — Потому что Молох прикажет начать расследование, но оно сразу же закончится — моей смертью.

— Она меня ударила! — громко повторил Гаап. — Эта тварь Порча осмелилась мне врезать!

— Ленка не знала, кого атакует, — мягко напомнил Авадонна.

— Какая разница?! — взвился Ястребиный. — Она не имела права прикасаться ко мне! Я её убью!

— Нет.

— Что значит «нет»?

— «Нет» — это значит, пожалуйста, не убивай Порчу в ближайшие пару часов, — примирительным тоном попросил Авадонна. — Потом остынешь и поймёшь, что не прав.

Гаап помолчал, после чего нехотя произнёс:

— Больно, — и потёр перевязанный бок. — Ленка наводит порчу лучше всех в Москве. Её мерзость впиталась так быстро, что если бы я не отступил — мог бы умереть.

Так Ястребиный извинился перед напарником за то, что не прикончил Бри.

— Главное, ты забрал сгусток, — почтительно произнёс карлик. — Это важнее всего.

— Согласен.

Золотой сосуд, в котором пребывала сущность Безликого, расплавлен. Вожделенный сгусток сожжён в естественном пламени Костра Инквизиции, который Авадонна достал из своих бездонных запасов, а прах Древнего пребывает в серебряном ковчеге, обёрнутом в плотную ткань, поскольку прикасаться к серебру ни Авадонна, ни Гаап не имели права. Их план почти исполнился, но требовалось завершение, последний штрих и он же — окончательная точка в скитаниях Древнего Безликого.

Именно за этим баалы явились на Преображенское кладбище.

Прошли через калитку, отпертую подкупленным охранником, и теперь приближались к небольшому домику, где обыкновенно тесали надгробные камни и куда частенько заглядывал Мастер Скорбных Дел.

— Ты его предупредил? — тихо спросил Ястребиный, глядя на светящееся окошко.

— Он ждёт, — подтвердил Авадонна.

— Он будет молчать?

— Разумеется.

— Ты веришь?

— Ему нет дела до наших проблем, — ответил карлик и уверенно толкнул дверь. — Тёмной ночи, мастер.

— Тёмной ночи, — послышалось в ответ.

Мастера Скорбных Дел связывали День и Отражение со смертью, с тем, что стояло за самой дальней чертой, отделяющей по-настоящему мёртвое от реальности, подвергнутой способностям Некро, и пользовались огромным уважением. Мастеров было очень мало, их услуги требовались всем, и поэтому в общении с ними сдерживались даже самые бешеные баалы.

Все знали, что Мастерам говорили «вы» и Молох, и Мамона.

— У нас есть дело, — сухо сообщил Ястребиный, разглядывая Мастера: невысокого, очень худого мужчину с острым, словно у мыши, лицом, губами в едва заметную линию и серыми глазами. Мужчина носил очки в тонкой металлической оправе, одевался в потёртую робу и стоптанные ботинки. — Авадонна, покажи.

Карлик ловко запрыгнул на грязный, но крепкий табурет, водрузил на стол ковчег и осторожно развернул ткань.

— Похороните его под именем Безликин Савелий Григорьевич. И примите все меры, чтобы он не поднялся.

— Внутри прах? — поинтересовался Мастер, не прикасаясь к ковчегу.

— Всё, что осталось после Костра Инквизиции.

— Такой прах неспособен подняться.

— Этот — способен.

— Гм… — Мастер посмотрел сначала на Авадонну, затем на Гаапа, вздохнул, но спорить не стал. — Когда нужен камень?

— Мы не хотели бы затягивать процедуру похорон, — Ястребиный растянул в усмешке губы.

— Скоро Великое Полнолуние, — прищурился Мастер. — Если сделаю камень в ту ночь, он обретёт дополнительную силу, и прах точно не поднимется. — Помолчал и добавил: — Даже если он принадлежит Древнему.

— Но ведь мы все знаем, что это не так, — тут же проговорил Авадонна, заметив, как вздрогнул Ястребиный.

— Мы все знаем, что мне всё равно, — бесстрастно ответил Мастер.

— В таком случае, договорились, — подытожил Гаап. — В Великое Полнолуние.

— Слышал, ты стал Архивариусом?

— Каким?

— Не каким, а кем, — усмехнулся карлик. — Тебе не удастся меня обмануть, Обуза, мы ведь друзья, а друзей не обманывают.

— Мы друзья? — уточнил Виссарион.

— У тебя есть иное мнение на этот счёт? — поднял брови Авадонна.

Ушастый вздохнул и отрицательно покачал головой.

Он не ожидал увидеть карлика. В смысле, ожидал, но не так… в смысле, как посетителя… то есть не думал, что Авадонна догадается об Архиве… В общем, Обуза по обыкновению запутался и привычно положился на кривую, которая, как правило, его вывозила.

— Письмо от господина Шаба я получил совсем недавно, — сообщил он, как бы извиняясь, что не поделился радостью с другом. — И до сих пор пребываю в некоторой растерянности.

— Прекрасно понимаю, — рассмеялся карлик.

— Правда?

— Нет.

— Но всё равно спасибо за поддержку.

— Не за что… — махнул рукой Авадонна.

Он явился в «Потёртые страницы» неожиданно. Поговорил о Пророчестве — Обуза, который не нашёл ничего похожего даже в Архиве, развёл руками с предельной искренностью, — затем спросил насчёт каких-то книг, старинных, но сейчас совершенно ненужных, и после задал неожиданный вопрос.

— Ты уже начал разбираться в хозяйстве?

— Да, — подтвердил Виссарион. — И с тех пор мало сплю.

— Интересно?

— Безумно.

— А есть в Архиве информация, которую ты имеешь право разглашать? — дипломатично поинтересовался карлик.

В ответ Ушастый тяжело вздохнул.

Несмотря на широко распространённое мнение, Архивариусы не владели информацией, а берегли её, и многие документы, вроде секретных договоров и личных клятв, были им недоступны. Однако открытые разделы Архива содержали такой пласт знаний, что фраза Шаба насчёт «величайшего сокровища» не выглядела преувеличением.

— Что вам нужно? — тихо спросил Виссарион.

— Я… — было видно, что Авадонне нелегко даются слова, ему стыдно признаваться в поражении, но не признаться он не может. — Я переоценил себя, Обуза. Я затеял очень серьёзную интригу, поставил под угрозу свою жизнь… Не положение, а именно жизнь! Но не могу довести дело до конца. Стараюсь, но не могу. У меня не получается то, что я хочу.

— Что вам нужно?

— Библиотека символов Крепости, — быстро ответил карлик. — Она есть в архиве.

— Есть, — кивнул Виссарион. — Я не видел книгу, но название в каталоге указано.

— Принеси! — у Авадонны вспыхнули глаза.

— Взамен вы отдадите мне Книгу Жизни, которой я расплатился с Барадьером, — твёрдо сказал Обуза. — Она у вас.

Он не спрашивал, а карлик не отрицал.

Книга Жизни, одна из величайших Пяти, попала к Обузе после гибели Древних, но он был вынужден отдать её Авадонне. Потому что тогда он был много слабее баала.

Сейчас они как минимум сравнялись.

— Это очень опасная просьба, — негромко произнёс карлик, пристально глядя на ушастого. — Опасная и жёсткая, потому что у меня нет выбора.

— Помните о том, что мы друзья, — в тон ему отозвался Виссарион. — И сейчас навеки скрепляем нашу дружбу.

— Зачем тебе Книга?

— Она была в моей коллекции, и я хочу её вернуть.

В этом был весь Обуза — когда речь заходила о книгах, он превращался в сумасшедшего, но… С другой стороны, когда речь заходила о Пяти Книгах, в сумасшедших превращались все.

Пять Книг, которые никто и никогда так и не смог собрать в своей библиотеке, считались одной из главных загадок Отражения. Их вожделели. Но сейчас карлику отчаянно требовалось кое-что другое…

— Мой курьер доставит Книгу сегодня, — произнёс Авадонна после паузы. — Готовь первый том библиотеки.

— Универсальный или для конкретного места?

— Для старого города, — ответил карлик. — Тот же курьер доставит тебе план крепости. — Он помолчал и обронил: — Вскоре нам придётся защищаться…

А вот обращаться к Виссариону по поводу Пророчества не пришлось — текст Авадонна обнаружил в «Книге непрерывных угольников», доставшейся ему при разграблении библиотеки Древних. Перебирая добычу в поисках зашифрованных или написанных на незнакомом языке посланий, карлик пролистал «Книгу» и наткнулся на одинарный лист бумаги, исписанный твёрдым почерком Шаба:

Карлик прочёл Пророчество внимательно, но по обыкновению быстро, а дочитывая — споткнулся на последней строчке. На приписке, сделанной другими чернилами, но тем же почерком.

«Авадонна! — написал Шаб примерно сотню лет назад. — Я не знаю, что ты должен сделать, жалкий червяк, но поскольку Пророчество достанется тебе, постарайся не наломать дров. Ненавижу тебя, гнусный урод, ненавижу…»