Отражения

Ingresso

Морщина!

Не тоненькая, напоминающая упавшую на лицо паутинку, а настоящая, глубокая морщина, обезобразившая лоб. Проклятая морщина, дерзко намекающая на возраст, на те годы, что остались позади. Не вечность, конечно, но долгие, очень долгие годы. Давно стёршиеся из памяти и навсегда оставшиеся в ней. Годы побед, свершений, поражений… Годы жизни. Невозможно долгой для подавляющего большинства людей жизни.

Он знал, что бессмертие не для него, что настанет час, когда уникальный ритуал перестанет действовать и неумолимое время явится к нему с пачкой неоплаченных счетов, но за длинную свою жизнь свыкся с мыслью, что до конца далеко.

А проклятая, очень глубокая морщина только что сказала: «Нет!»

Старость и бессилие гораздо ближе, чем кажется, и морщина — далеко не первый их признак. Есть ещё неприятный запах изо рта, который невозможно заглушить никакими освежителями. Сухая кожа. Блёклые волосы. Ноющие перед дождём суставы…

Сила пока есть, но время уходит, и если раньше он проводил ритуал раз в год, то теперь его приходится совершать каждые три-четыре месяца. Пройдёт ещё лет десять, и ритуал перестанет работать.

Совсем.

— И тогда я умру.

Он боялся смерти, но фразу произнёс спокойно, потому что не ждал её сейчас. Смерть снова будет обманута.

Он нежно прикоснулся подушечками пальцев к холодному стеклу, погладив своё отражение по щеке, и вернулся к столу, сервированному на одну персону. Тарелка тончайшего антикварного фарфора — не пошлая современная штамповка, а настоящая старинная работа, сочетающая в себе стиль и благородство. Серебряные приборы, изготовленные особо, с личным вензелем, подчёркивающие высокое положение хозяина. Графин с дорогим красным вином и хрустальный бокал.

Электрическая люстра выключена, комнату освещают три свечи.

Ни золото, ни серебро, ни хрусталь, ни фарфор для проведения ритуала не требовались, но ему нравилось украшать таинство дорогим антуражем, нравилось создавать атмосферу мистического романа девятнадцатого века. Он был поклонником старой литературы и с любовью выстраивал пышные декорации, несмотря на то что суть происходящего заключалась в обыденном поглощении особо приготовленного кушанья. А все заклинания были произнесены во время приготовления блюда. Тогда вершилась магия, и сложная церемония шаг за шагом изменяла мир ради исполнения его желания, а сейчас… Сейчас ему предстояло просто съесть блюдо. В одиночестве. Запивая его превосходным красным вином с нотками ежевики и долгим послевкусием.

— Ну-с, приступим, — он всегда начинал этот особый ужин такими словами.

Снял крышку с фарфоровой супницы, в которой плавало главное блюдо — не очень большой кусок варёного мяса, осторожно переложил его на тарелку и неспешно, словно священнодействуя, отрезал первый ломтик. Небольшой. Только для того, чтобы раззадорить аппетит.

Он положил кусочек в рот, тщательно пережевал, проглотил, запил глотком вина и замер.

— Прекрасно! — В этот момент он всегда делал короткую паузу, наслаждаясь открытием ритуала. — Прекрасно!

А вот затем случилось чудовищное преображение.

Исчез элегантный «аристократ», в одиночестве ужинающий при свечах. Пропали благородная осанка и строгие жесты. Исчезла стать. Глаза мужчины выпучились, словно голову распирало изнутри, рот перекосило, а пальцы скрючились, и руки стали напоминать когтистые лапы хищной птицы. Мужчина отбросил приборы, вцепился в мясо и принялся с рычанием рвать его зубами. Проглатывал, не успевая прожевать, и тут же рвал следующий кусок, словно боясь, что кусочек отнимут и он останется без деликатеса. Мужчина перепачкал и лицо, и руки; сок и слюни стекали по подбородку на одежду, оставляя грязные следы на ней и скатерти, но мужчине было всё равно.

Он жрал.

Словно изголодавшийся зверь. Он жрал, задыхаясь от счастья и жадности, урча и притоптывая ногами, готовый убить любого, кто осмелится помешать, не чувствуя вкуса, но наслаждаясь каждым куском. Поглотив мясо, мужчина вылизал тарелку, затем вскочил на ноги, схватил супницу, припал к ней губами и, не отрываясь, выпил весь бульон.

Отрыгнул.

Вернул супницу на стол, большими глотками допил остававшееся в бокале вино, подошёл к зеркалу, снова рыгнул и широко улыбнулся — проклятая морщина исчезла. А вместе с ней — неприятный запах из старческого рта и дряблая сухость кожи. Волосы остались седыми, но их здоровый блеск говорил о внутренней силе. Ритуал в очередной раз победил признаки увядания и наполнил тело мощью молодости.

Мужчина вытер лицо салфеткой и повернулся, услышав робкий стук в дверь.

— Войдите!

— Павел Аркадьевич, вы здесь?

— Да.

Галя приоткрыла дверь, проскользнула в комнату, подошла к вернувшемуся в кресло мужчине и остановилась, робко теребя подол коротенького пеньюара. Она жила в его доме не так давно, но хорошо знала, что нужно делать, чтобы возбудить мужчину.

— Я проснулась, а вас нет, — пролепетала девушка, не поднимая взгляд и всем своим видом напоминая напуганную школьницу. — Мне стало тревожно…

У мужчины раздулись ноздри.

— Подойди.

Он развязал пояс и распахнул халат. Девушка хотела встать на колени, но увидела, что этого не понадобится.

— Сюда!

Он развернул Галю спиной и притянул к себе.

Она вздрогнула. Устроилась удобнее и улыбнулась:

— Вы настоящий сердцеед, Павел Аркадьевич.

— Знаю. — Он погладил её нежные округлости и повторил: — Знаю…

Punto

Этот дом должен был родиться в Питере: тяжёлый, основательный, не очень высокий и угловатый, выстроенный массивным квадратом с узким двором-колодцем, — он выглядел чужим на московской улице. В городе, который даже сегодня иногда называют «большой деревней». Дом выглядел каменным гостем с берегов далёкой Невы, некогда явившимся на дерзкий вызов древней столицы да заплутавшим среди Семи холмов. Выглядел сосредоточенным, подобно поднявшему щит рыцарю, выглядел готовым противостоять яростному ветру с залива, но вместо этого отмахивался от тополиного пуха да скучал, небрежно считая пробегающие годы.

Московское отражение Питера…

Особенно красивым дом становился в вечернем сумраке, опутанный таинственными тенями, резко подчёркивающими придуманные архитектором линии. Когда же ночь полностью вступала в права, запирая город в беспросветный мрак, дом становился крепостью. Арку перекрывали кованые ворота, запирались окна и двери, а тусклые фонари превращались в сторожей, не пускающих ночь во двор. Дом заботился о своих жителях, оберегал их, но получалось у него не всегда.

Далеко не всегда.

И в то полнолуние…

Нет. В то полнолуние жителям дома ничего не грозило, и он просто наблюдал: мрачный и молчаливый. Наблюдал, как заснули тусклые фонари-сторожа, сдавшись напору чернильной Тьмы. Как закружил по двору лютый ветер, меняя ткань привычной ночи на её отражение, а на асфальтовом дне колодца вспыхнул нестерпимо-белым сиянием магический квадрат, внутрь которого вписался алый, как артериальная кровь, круг, испещрённый чёрными символами заклинаний и защиты от них. Круг невиданной силы, собрать которую можно было лишь в Великое Полнолуние, круг удивительной и страшной трансформации.

Круг набухал вверх, беременный пузырём алого сияния, и когда он порвался — бесшумной вспышкой, заглянувшей в каждое окно зловещим отблеском, тучи неожиданно рассеялись, и прямо над колодцем встала удивлённая Луна.

Огромная, очень близкая Луна.

Это было первое, что я увидел.

Отражение Солнца.

Красноватый шар, испещрённый оспинами, висел надо мной, заливая двор ворованным светом. Тучи обегали шар, боясь задеть его раскалённые бока и тем нарушить магию Великого Полнолуния — одного из главных праздников Отражения, когда сильнейшие заклинания способны творить и жалкие неумехи.

Луна казалась такой огромной и висела так низко, что, взобравшись на крышу, я смог бы пнуть её ногой.

Наверное.

Но тогда я просто смотрел на красноватый шар, не желая ему зла, а он отвечал равнодушно, не зная ни меня, ни моей боли, ни моей ненависти. Впрочем…

Я сам тогда их не знал.

А когда Луна наскучила, я попытался сделать шаг и выяснил, что ноги скованы холодными, как лёд, колодками — невидимыми, но крепкими. Это стало неожиданностью. Я огляделся, изучая знакомый двор с пристальным вниманием. Двери и ворота заперты, огни погашены, городской шум запутался в тёмной вате магии и сна, и вокруг царит полнейшая тишина. Я стою в квадрате, нарисованном на асфальте двора светящейся белой краской. В квадрат вписан алый круг, испещрённый чёрными символами и вскрытый кесаревым скальпелем, чтобы я смог вырваться наружу. Обрывки круга испускают алое сияние, в котором прячутся мои ноги ниже колен. Видимо, там же прячутся и колодки. В углах квадрата догорают свечи. Их свет призрачен, ведь свечи заняли его у Луны. Воск вампирически бледен, потому что взят взаймы у Смерти и сейчас возвращается к ней, пропадая в асфальте двора.

Воск не плачет, он убегает.

Он меня боится. Не Смерть, а её воск. Он убегает от меня, хочет вернуться к Смерти, ведь там безопасно — Смерть я не трону.

Во всяком случае, не сегодня.

Справа лежит мужчина. Лица не видно, но по фигуре и одежде я понимаю, что он молод. Скорее, юноша, чем мужчина. Навскидку — лет двадцать.

Мёртвый.

Рядом с юношей стоит золотая чаша, до краёв наполненная тёмной жидкостью. Похоже, он сцеживал в чашу кровь, ослаб, повалился на правый бок и умер. Поза свидетельствовала, что перед смертью юноша ёрзал ногами по асфальту, но чашу, к счастью, не перевернул.

Чаша меня притягивает. Но она далеко, за границей круга.

Я поднимаю голову и осматриваю окна первого этажа. Они тёмные. В обычную ночь окна слились бы со стенами, но сегодня — Великое Полнолуние, тучи спрятались, красноватая Луна щедро делится ворованным светом, и стёкла даже блестят, готовые разбиться или раствориться по моему желанию. Но я не желаю. Я поднимаю голову выше и осматриваю окна второго этажа, мимоходом пробегаю взглядом по третьему и… И неожиданно для себя замираю.

Что-то не так…

Я пристально смотрю на второе окно слева по дальней стене, а через несколько секунд вспоминаю:

— Ольга! — Мой голос оказывается хриплым и слабым, я откашливаюсь и повторяю с нежностью: — Ольга.

А в следующее мгновение вижу её отчётливо. Ольга распахнула створку, чуть подалась вперёд, грудью навалившись на подоконник, помахала мне рукой и крикнула: «Привет! Я сейчас!»

Я машинально машу в ответ.

Я поднимаю руку, улыбаюсь, машу несколько раз и замираю, как идиот, глупо таращась на поблёскивающий стеклом прямоугольник. Второй слева.

Пустой.

Как будто мёртвый.

Почему пустой?

Потому что ночь?

Я вновь смотрю на Луну, словно спрашиваю о происходящем. В ответ Луну равнодушно тошнит серебряными лучами.

В окне никого нет. Во дворе никого нет. Мир стал пуст и холоден.

Мне хочется выть.

— Ольга…

Одна из свечей догорела, алое сияние погасло, и магический круг помертвел, колодки исчезли, я выхожу из квадрата, делаю несколько шагов, с удовольствием разминая застоявшиеся ноги, подхожу к мертвецу, наклоняюсь и беру чашу.

В ней действительно кровь.

Тёплая.

— Спасибо за твой дар, — произнёс я слова, которые сами пришли в голову. — Я принимаю его и клянусь блюсти договор, чего бы мне это ни стоило: силы, времени или живота. Я сделаю, что обещал. Я поклялся.

Тогда я понятия не имел, что означают слова. Но если бы знал — всё равно бы произнёс, ведь в этих словах была моя суть.

Кровь оказалась густой и сладковатой, пить её не доставляло удовольствия, но пришлось. А когда я одолел последний глоток, тёмный асфальт втянул в себя и квадрат, и круг, и символы, и свечи, и пустую чашу, которую я отшвырнул.

Остался лишь мертвец.

Неинтересно.

Я сделал шаг.

Смерть, собирающая воск, отошла в сторону, в тень. Решила вернуться за своей собственностью чуть позже.

Разумно.

Я огляделся.

«Где Ольга?»

Чутьё подсказывало, что в квартире, которой принадлежит второе окно слева по дальней стене, её нет. Но где она?

Почему не встретила?

Зажглись тусклые фонари. Над каждым подъездом и один — в арке. И в их свете я разглядел на стене искусное граффити: тяжёлую собачью морду, грозную на вид, но при этом — неуловимо мягкую. Сторожа, а не бандита, сильного, но не злого. Я подошёл к изображению, постоял, разглядывая собаку, затем протянул к морде руку и… И вовремя её отдёрнул, не позволив себя цапнуть.

— Хитрый, — проворчала призрачная тварь.

Заклинание отпускало её не дальше чем на полметра от стены, так что я находился в безопасности.

— Проголодался?

— Я не ем мяса, — ответил пёс. — Я его рву.

— Я не чужой.

— Тебе здесь не рады.

— Ответь, где Ольга, и я уйду.

Пёс посмотрел мне в глаза, оценивая искренность, рыкнул коротко, а потом неохотно протявкал:

— Я давно не видел Ольгу.

— Она переехала?

— Говорят, умерла.

У меня задрожали пальцы. Её нет в окне, потому что она умерла? Может ли призрачная тварь лгать мне? А если может, то зачем?

— Ты видел похороны? — хрипло спросил я.

Пёс понял моё состояние: в лающем голосе появились сочувственные нотки.

— Днём я сплю, — прогавкал он с сожалением.

— Ты видел похороны? — повторил я, глядя на дрожащую руку.

Мою. Правую. Руку.

Когда я думал, что Ольги нет, рука начинала дрожать. А внутри появлялось нечто настолько чёрное, что я боялся его больше, чем воск боялся меня.

— Я не видел похороны, — ответил пёс.

— Закрой глаза и расслабься. Я не причиню тебе зла.

Он подчинился. И не цапнул, поскольку знал, что я могу навсегда стереть его со стены.

Он подчинился. Я положил руку на тёплый лоб, почувствовал мягкость короткой шерсти, но заставил себя отвлечься от мешающих ощущений и сосредоточиться на том, что видел сторож арки, когда спал.

Дом тоскливо рыдает. Необычно мрачный, притихший от ужаса двор. Гроб. Люди в чёрном и белые цветы в их руках. Только белые цветы. Ольга любила белые цветы. Кроме одежды людей, всё белое: цветы, гроб, рубашка, лицо, волосы… Всё белое, кроме одежды людей и их настроения — они чёрные.

Ольга умерла.

Моя белая принцесса осыпана белыми цветами. Люди в чёрном плачут, молчат, некоторые переговариваются, но только для того, чтобы высказать горе. Люди ошарашены. Я пытаюсь разобраться в обрывках фраз, но это трудно. Я слышу горе, однако эти слова меня не трогают и не интересуют. Мне нужно другое.

Мне нужен след.

И я его получаю: «Преображенское кладбище», — произносит кто-то, и я узнаю́, где ждёт меня принцесса.

Моя любовь.

Преображенское кладбище.

Я делаю шаг назад. Пёс открывает глаза и со страхом смотрит на меня. А я смотрю на руку. Она больше не дрожит. Она дрожала, когда я боялся услышать страшное. Я услышал. Страшное вошло в мою жизнь, изменило мою жизнь и сожгло все мои чувства, кроме одного.

А от ненависти я не дрожу.

Дом это понял и тихонечко вздохнул.

Какой была Ольга?

Красивой.

Весёлой, доброй, нежной, ласковой, озорной, но в первую очередь — красивой. Настолько красивой, что щемило сердце. Настолько красивой, что невозможно было поверить в существование такой прелести. Настолько красивой, что собирала все-все-все взгляды вокруг. На неё оглядывались. Специально останавливались, чтобы полюбоваться. Ольга была прекрасным цветком старой Москвы.

Моя принцесса…

А ещё она была чистой. В том самом значении, о котором вы подумали. Ольга так решила, и я не торопился, не желая разрушать наши отношения. Я был терпелив. Я знал, что Ольга предназначена мне. И Ольга это знала. И все вокруг. И мне казалось, что нет на свете силы, способной нас разлучить.

Мне казалось.

Я был глуп.

Зло всё время таилось рядом, наблюдало, выжидало и однажды нанесло сокрушительный удар. Зло разрушило мою жизнь и сделало тем, у кого не дрожат от ненависти руки. Зло положило мою принцессу в белый гроб, и ему придётся за это ответить.

Злу.

Зря оно со мной связалось.

Кем бы ни было это зло, со мной оно связалось зря. Потому что сегодня, в Великое Полнолуние, дорогу мне уступает даже Смерть.

— …не поздно? — прозвучал вопрос, и только сейчас я понял, что человек за рулём о чём-то говорит.

И, кажется, он говорит мне.

Я поморщился.

Человек потребовался, чтобы оказаться на кладбище. Пешком до него далековато, поэтому я вышел на улицу, остановился на тротуаре, поднял руку, и на жёлтой машине подъехал человек. Я сказал: «Преображенское кладбище», он назвал какую-то цифру… Я не помню, какую. Да это и не важно. Я кивнул, показывая, что принимаю условия, и мы поехали. Было тихо, я задумался, погрузился в мысли о принцессе, а теперь он меня отвлёк.

Оторвать ему голову?

А кто будет вести жёлтую машину? Я-то не умею.

— Повтори… пожалуйста, — попросил я, поняв, что человек ждёт ответа.

Он не заставил себя упрашивать:

— Говорю: не поздно на кладбище ехать?

— Мне ещё рано.

Несколько секунд человек непонимающе таращился на меня, совершенно позабыв об управлении, но, к счастью, ночная дорога была пустынной, и мы ни в кого не врезались. Затем он рассмеялся:

— Это понятно.

— Уверен? — не сдержался я.

Человек поёжился. Жёлтая машина слегка вильнула. Я понял, что человеку стало тревожно и, если продолжить в том же духе, он может выпрыгнуть из машины. От страха. А я не умею её водить. Поэтому я улыбнулся — это должно было успокоить человека — и ответил на заданный пару минут назад вопрос:

— Не поздно.

И увидел, что мне удалось чуть-чуть снять напряжённость: человек неуверенно улыбнулся в ответ, а машина перестала вилять. Пришлось добавить:

— Я по делу.

— А-а… — протянул человек.

Мне не очень хотелось говорить, но сейчас в том была необходимость.

— Деловая встреча. — Я поразмыслил ещё. — Срочная.

— Тогда понятно.

Тут необходимо отметить, что мой рост в макушке немного превышает два метра, я широк в плечах, у меня крупная кость, на которой много мышц, и довольно тяжёлое, не очень приятное, если честно, лицо. Я редко улыбаюсь. А сейчас у меня настолько плохое настроение, что улыбаться нет сил. Добавьте к этому прямые чёрные волосы до плеч. Чёрные глаза. Чёрную одежду: футболка, джинсы, ботинки и лёгкий плащ. Чокер из чёрной кожи, на котором болтается маленькая чёрная ладанка. Чёрные перстни: два на правой руке и три на левой.

Я выглядел мрачно, но затеянный разговор позволил сгладить возникшую напряжённость.

— Скоро приедем, — сказал человек.

— Очень хорошо, — смиренно отозвался я, глядя на жёлтые от фонарей улицы. Искусственный свет бросал искусственные тени, создавая третий мир — ненастоящий. Не имеющий отношения ни к Дню, ни к Отражению.

Хорошо, что третий мир мёртв, иначе бы я сошёл с ума.

— У тебя есть деньги? — спросил человек.

— Гм…

Я знал, что такое деньги, понимал, что их потребуют, но не представлял, есть ли они у меня. Человек снова насторожился, и я опять задумался над тем, стоит ли его убивать. Или достаточно избить? Или напугать? Но кладбище совершенно точно не станет последним пунктом моего маршрута. В самом лучшем случае придётся отправиться ещё в одно место — к убийце, а скорее всего, не в одно. Человек из жёлтой машины был нужен, несмотря на приставание с разговорами и требование денег.

— Ты уснул?

Машина поехала заметно медленней, чем пару минут назад.

Вместо ответа я провёл рукой по груди, нащупал бумажник во внутреннем кармане плаща, достал его, раскрыл и положил на торпедо три купюры, совершенно не представляя их ценность.

— Мы и обратно поедем? — Человек повеселел.

— Не сразу. — Я легонько потряс бумажником. — Тут есть ещё.

Он сгрёб банкноты и деловито поинтересовался:

— Тебя подождать?

— Да.

— Долго? — и тут же добавил: — За деньги, что ты заплатил, я могу стоять целый час.

— Вполне достаточно, — уверенно ответил я.

— Вот и договорились. — Мне было приятно чувствовать его радость и расслабленность. Это были первые положительные эмоции, которые я «поймал» в Великое Полнолуние, и я мысленно поблагодарил за них человека. А он спросил: — Тебя к главным воротам?

— Они открыты?

Человек посмотрел на меня, как на идиота.

— Ты вообще знаешь, сколько времени?

— Ночь.

В этом я был уверен на сто процентов.

— Ты обкурился?

— Просто соскучился, — брякнул я первое, что пришло в голову.

— Тогда понятно. — Человек помолчал. — Тебе в какую часть кладбища? Оно большое.

— Приедем — вспомню.

Я ведь не был на похоронах, поэтому не смог ответить насчёт частей. Разве что насчёт тех частей, на которые я порву зло, спалившее мою душу. Но вряд ли сейчас нужно об этом говорить: человек ещё не до конца мне поверил, он испугается.

— Я знаю проход внутрь… Он открыт в любое время дня и ночи.

— Буду благодарен.

В жёлтой машине установилась тишина, но долго её терпеть человек не смог и через минуту осведомился:

— Кто у тебя там?

— Ольга, — ответил я, неожиданно не почувствовав неприязни к его любопытству, ведь человек спросил мягко. Понимая, что царапает.

— Девушка?

— Моя принцесса.

— Она умерла?

Я поднял руку и с удивлением посмотрел на дрожащие пальцы. Чужая мягкость вновь сделала меня слабым. Сочувствие напомнило, что, кроме ненависти, есть горе, и как бы я ни старался убедить себя в обратном, это не одно и то же. Я отвернулся к окну, вызвал в памяти прекрасную принцессу, спящую в белом гробу, и ровным голосом ответил:

— Она умерла.

Рука перестала дрожать.

— Прими соболезнования, парень, — проникновенно произнёс человек. — Я вижу, ты её любил.

— Нет, — с обретённым спокойствием ответил я. — Ольга была смыслом моей жизни.

И потому я без труда отыскал её могилу.

Человек высадил меня у тайного прохода, я вошёл внутрь, а оказавшись на территории мёртвых, закрыл глаза и пошёл туда, куда вело меня лихорадочно стучащее сердце. По аллеям, по тропинкам, мимо чужих оград и мёртвых лиц, мимо камней и венков, к деревянному кресту, воткнутому в свежий холмик. К груде белых цветов и фотографии, с которой на меня смотрела улыбающаяся принцесса, навсегда оставшаяся между девочкой и девушкой.

Я обнял холмик руками, прижался к нему щекой, закрыл глаза и сказал:

— Прости.

Я мог заплакать, но слёзы означают горе, а я решил предаться ему после того, как обрету подлинное спокойствие. Я мог рассказать, как люблю её и как мне плохо, но зачем мучить принцессу жалобами? А самое главное, я знал, что Ольге не нравится тот, кого она видит, и сказал то, что она хотела услышать:

— Прости, я не смог иначе. — А потом задал главный вопрос: — Кто это сделал?

Заливающий кладбище свет стал ярче, Луна помогала изо всех сил, магия Отражения заскрипела надгробными плитами, зарычала невидимыми тварями, зашуршала осыпающимися могилами, но усилия оказались напрасными: ответа не было. Ольга промолчала. Возможно, не могла назвать имя. Возможно, не захотела. Потому что ей не понравился тот, кто к ней пришёл. И если бы она могла, она бы заплакала.

Я знаю.

— Зачем? — услышал я в шелесте листьев.

Кладбищенские деревья передали вопрос моей принцессы, и я ещё сильней прижался к земляному холмику.

— Я не мог поступить иначе, Ольга, не мог… — Я открыл глаза и посмотрел на фотографию. — Прости, что приехал, но я должен был тебя увидеть, моя принцесса. Не в окне, втором слева по дальней стене, а здесь, в твоём новом доме. Я должен был увидеть тебя сейчас и сказать, что не успокоюсь, пока не сделаю то, что решил.

— Зачем? — На мою щеку упала холодная капля. Возможно, слеза. — Зачем?

Я поднялся и пошёл прочь.

— Я вернусь, моя принцесса, и тогда буду валяться у тебя в ногах, вымаливая прощение. Тогда. Но не сейчас. Сейчас ты не сможешь меня остановить, моя душа, потому что ты умерла.

Моя душа умерла.

Во всех смыслах, Ольга, во всех смыслах.

Я уходил, с трудом представляя, что делать дальше, и стук молотка, отчётливо слышимый в ночной тишине, стал для меня спасением. Я пошёл на него, догадываясь, кого увижу, и не ошибся: в гранитной мастерской горел свет, а Мастер Скорбных Дел сосредоточенно работал над надгробием. Камень был обыкновенным: прямоугольный, красивый, полированный спереди и с нарочито грубоватыми торцами. На лицевой стороне я увидел невнятную, расплывшуюся фотографию, сделанную, по всей видимости, с очень старого оригинала, и выбитые буквы: «БЕЗЛИКИН Савелий Григорьевич». Вроде, обычный камень, но вниз от него шёл длинный, почти двухметровый штырь, заканчивающийся массивным, тщательно отделанным наконечником. Штырь походил на стрелу, и я не удержался от вопроса:

— Для кого?

— Для того, кто не должен подняться, — ответил Мастер, не отвлекаясь.

— Заказали?

— Для удовольствия делаю.

Я понял, что не нравлюсь ему, но плевать на это хотел.

Я никому не нравлюсь.

Потому что всех трясёт от страха, когда я рядом.

Даже Смерть.

Мастер Скорбных Дел — профессия редкая. Его зовут к мёртвым, к разным мёртвым и с разными целями: одни мёртвые не были готовы, другие никак не желали успокаиваться, третьи досаждали соседям — в Отражении случается всякое. Мастеров уважают. Однако выглядел конкретно этот специалист весьма обыденно: невысокий, худой, губы тонкие, бледные, глаза серые, нос острый, как у мыши, а на носу — очки в тонкой металлической оправе. Волосы бесцветные и редкие, с сединой. Одет в грязную робу и стоптанные башмаки, а вот руки — твёрдые, рабочие. Руки мастера.

— Слышал про Ольгу? — спросил я, без спроса присаживаясь на грязный табурет.

Он долго смотрел на меня, взвешивая, стоит ли отвечать искренне и на что я способен, почувствовав ложь, после чего сообщил:

— Меня звали освободить её от тьмы…

— В ней не было тьмы! — не сдержался я.

— …которой её убили, — спокойно закончил он.

Он помолчал, а потом провёл рукой по камню, с которым работал. Жест получился нервным, будто Мастер просил у меня прощения за дурную весть.

— Кто убил? — глухо спросил я.

— Не знаю.

— Кто позвал тебя?

— Не знаю.

А вот такого ответа я не ожидал:

— Как это?

— Я не всегда знаю, кто меня зовёт, — объяснил Мастер. — Я получил пакет, в котором была просьба и положенная сумма золотом, отправился по адресу и сделал работу. — Он выдержал короткую паузу. — Я сделал работу хорошо. Ольга чиста.

— Спасибо.

Он с достоинством кивнул, после чего указал на камень:

— Я должен закончить надгробие до рассвета.

Так Мастер сказал, что мне пора убраться. Впрочем, я и сам понимал, что убийца не станет заботиться о посмертных делах жертвы, а значит, помочь мне Мастер не в состоянии. Я понимал, но медлил, потому что убираться мне было некуда. Но и терпеть его недовольный взгляд не мог.

Стыдно мешать профессионалу.

— Прощай.

Я поднялся на ноги, но сделать шаг не успел.

— Тебе нужен Скупщик, — произнёс Мастер, берясь за инструменты. — Он любит такие истории и хорошо за них платит. Но будет ли он говорить с тобой?

— Ты ведь поговорил, — я улыбнулся. — Значит, поговорит и он.

— И? — спросил человек, когда я сел в жёлтую машину и назвал новый адрес. — Как всё прошло?

Ответ получился коротким:

— Ольга умерла.

Человек опешил, несколько мгновений хлопал глазами, а затем бестактно уточнил:

— Были сомнения?

Но я уже свыкся с тем, что он глупый и злиться не стал. Ответил:

— До сих пор — да. Но я встретил Мастера Скорбных Дел, а он врать не будет.

— Гробовщика? — Человек завёл машину, и мы плавно тронулись с места.

— Мастера Скорбных Дел, — повторил я.

— Патологоанатома?

— Нет.

Я вздохнул.

В чём смысл расспросов? Ты услышал ответ, ты понял, что ничего не понял, так заткнись и вези меня по адресу. Не раздражай.

Человек же, словно прочитав мои мысли, постарался объясниться:

— Мне интересно.

В его устах фраза прозвучала обиженно, то есть следовало продолжить разговор, и помолчать, как я хотел, покидая кладбище, не получилось.

— Держись от этого подальше, — посоветовал я, припомнив подходящую фразу из какого-то фильма.

— Я ведь с тобой мотаюсь, — удивлённо напомнил человек.

— Но при этом держись подальше: приехал, подождал, поехал. Не вникай.

Он поёрзал, переваривая тревожную информацию, но не сдержался, вновь полез с расспросами:

— У вас игра, что ли? Я слышал о таких: квест называется. И ты, похоже, оттуда.

— Откуда? — не понял я.

— Из квеста, — объяснил человек. — Сначала в тех домах шатался, потом кладбище, теперь новый адрес…

Квест — приключение — игра…

«Ролевая игра, — услужливо подсказала память. — Городская ролевая игра».

Придуманное объяснение заметно успокоило моего спутника, и, поразмыслив, я не стал его разочаровывать:

— Да, игра.

В конце концов, эта глупость объясняла всё.

— Вот! — человек хлопнул ладонью по баранке. — Я ведь вижу, что ты ведёшь себя необычно. И не наркоман, вроде… А ведёшь необычно.

Человек покосился на мою одежду, но промолчал, не добавил её к списку странностей.

— Мне было неудобно признаваться, — уточнил я, желая сделать ответ как можно правдоподобнее. У меня получилось.

— Стеснялся, потому что взрослый? — переспросил человек.

— Да.

— Сейчас все играют. — Он коротко ругнулся. — Муж сестры совсем рехнулся, сидит в мобильных игрушках компьютерных, только о них и говорит, с детьми в парке два года не был, баран. Как ни спросишь, всё ему некогда. То эльфов каких-то гоняет, то в танчики рубится…

Человек снова ругнулся. Я понимал его через слово, но чувствовал, что должен согласиться, и продолжил участие в диалоге:

— Не люблю компьютеры.

— Во-во… — Он посопел. Потом поинтересовался: — Тебя ищут?

— Я ищу.

— Сокровище какое-нибудь? Типа деревянный ящик, внутри которого лежат пластиковые безделушки?

— Я ищу человека.

На самом деле я не был уверен, что убийца — человек, но не хотел путать глупого собеседника нюансами Отражения.

— Он убегает?

— Он не знает обо мне. — Я непроизвольно улыбнулся. — Это будет сюрприз.

Кажется, в моей улыбке было что-то неправильное, потому что человек вздрогнул. Через секунду он вспомнил, что мы говорим об игре, чуточку расслабился и уточнил:

— Ему понравится?

— Он голову потеряет от радости, — пообещал я. И поскольку жёлтый автомобиль остановился, спросил: — Мы приехали?

— Да.

— Будешь ждать?

— Тебе ведь нужна машина?

— Нужна.

— Тогда подожду.

— Хорошо. — Я выдал человеку ещё три банкноты. Больше, чем следовало, но гарантировало, что он подождёт. Человек был жадным. — Я скоро.

— Можешь не торопиться. — Он зевнул.

Магазин Скупщика помещался на первом этаже старого двухэтажного дома по Старопименовскому. Настолько старого и корявого, что было удивительно, как он ухитрился выжить в центре, где каждый квадратный метр тщательно изучается на предмет захвата или покупки. Дверь в магазин вела со двора и была настолько обшарпанной, что её принимали за вход в дворницкую. Окна защищали крепкие решётки, а стёкла покрывал толстый слой краски. Сам Скупщик проникал на рабочее место или рано утром, или поздно вечером и часто пользовался подземным ходом, ведущим в подвал соседнего дома. Скупщик не был параноиком, никого не боялся и ни от кого не скрывался. Он просто не любил людей и старался встречаться с ними как можно реже.

Дверь оказалась не запертой, открылась легко, без скрипа, и колокольчик на ней не висел — ничто не нарушило царящую в коридоре тишину. Однако видимая беззаботность была обманом: Скупщик узнал о моём появлении в тот самый миг, когда я взялся за ручку. Но виду не подал, поскольку работал с клиентом. Я услышал их голоса, сделав пару осторожных шагов по тёмному коридору, заставленному пыльными ящиками, стопками перевязанных бечёвками книг и даже старой мебелью. На левой стене висел велосипед «Турист» чёрного цвета, без переднего колеса, а напротив — аляповатая картина, изображающая треугольный пакет молока. Правый нижний угол картины погрызли мыши.

Ухитрившись бесшумно преодолеть коридор, я остановился на пороге комнаты и молча оглядел сидящих за столом мужчин. Скупщик оказался неприятным стариком, одетым в зелёную бархатную курточку, из-под воротника которой кокетливо выглядывал зелёный шейный платок. У него были длинные седые волосы, прядями свисающие на уши, длинный нос, бледные губы и бесцветные глаза. Посетитель сидел ко мне спиной, и я увидел только лысину, толстую шею и кожаную куртку.

Над столом нависала тусклая, похожая на керосиновую лампа. Пахло табаком — в толстых пальцах посетителя дымилась сигарета, пепел которой он стряхивал в невидимую мне пепельницу.

Скупщик бросил на меня быстрый, незаметный для собеседника взгляд, но тут же вновь сосредоточился на клиенте. Так я стал невольным свидетелем их беседы.

— Всё равно не понимаю, — произнёс лысый. Голос у него был неприятный, слишком высокий для такой туши. — Что ты хочешь купить?

— Зло, которое ты причинил, — терпеливо ответил Скупщик. Очень терпеливо. Видно, что не в первый раз.

— Мой грех? — уточнил лысый.

— Твой грех останется твоим грехом, и ты будешь сам с ним разбираться. Я хочу купить зло. Не грех убийства, а само убийство, тьму, которую ты принёс в мир. Грубо говоря, я хочу купить всего лишь слово.

Старик свёл перед собой пальцы и поднял брови, показывая, что ждёт ответа.

Лысый глубоко затянулся, дунул дымом в низкую лампу, помолчал и поинтересовался:

— Зачем оно тебе?

— Считай это моей причудой. — Скупщик улыбнулся. Улыбка получилась отталкивающей. Наверное, такой же, как моя. — Есть вещи, в которые я верю, и за обладание ими предлагаю тебе настоящие деньги.

— Ты из какой-то секты?

— Да.

— Я так и подумал.

Современный мир наполнен таким количеством условностей, настоящее так тесно переплетено с вымыслом, что многие люди начинают всерьёз путать реальность с виртуальностью. Человек в жёлтой машине убедил себя, что я играю, и немедленно выбросил из головы очевидное подозрение в том, что я — убийца-психопат. Лысый догадывался, что прикоснулся к чему-то настоящему, но запретному, к древней тайне, способной изменить его жизнь, но… Но парой слов старик придал его мыслям нужное направление, и теперь лысый уверен, что общается с чокнутым сектантом.

Мир делает всё, чтобы Отражение чувствовало себя комфортно.

— Вера важна для меня, — продолжил Скупщик. — Я верю, что должен собирать причиняемое людьми зло.

— Чтобы очистить мир?

— Да.

Лысый кивнул, показывая, что понял услышанное, помолчал, потёр толстой ладонью затылок и осведомился:

— Как это будет выглядеть?

— Ты просто скажешь, что отдаёшь зло, а я заплачу оговоренную сумму.

— И всё?

— Тебе станет легче, — мягко добавил Скупщик.

И добавил зря.

— А если я не хочу, чтобы мне становилось легче? — Лысый задал вопрос таким тоном, что я вздрогнул. От неожиданности, конечно, не от страха. Вздрогнул и подумал, что вижу весьма неприятного зверя. Лысый же раздавил окурок в пепельнице и продолжил: — Я хочу чувствовать тьму, которая у меня внутри. Мне нравится этот груз.

— Убей снова и возвращайся.

— К тебе?

— Почему нет? — пожал плечами Скупщик. — Почему не обратить слово в деньги? Снова.

И выложил на стол нераспечатанную банковскую пачку. Лысый сглотнул. Скупщик улыбнулся. Я с трудом удержался от зевка.

Деньги — ещё один способ заставить их закрыть глаза на что угодно.

— Думал, ты блефуешь, — тихо произнёс лысый, не сводя глаз с пачки. — Глупо платить такие деньги за одно слово.

— Мы договорились?

— Что я должен сделать?

— Возьми меня за руку и повторяй. — Скупщик стал очень серьёзным: — Я принёс в мир зло…

— Я принёс в мир зло.

— Я сделал это намеренно…

— Я сделал это намеренно. — Голос лысого окреп. — Я не раскаиваюсь в том, что сделал… И являюсь единоличным владельцем совершённого зла… И я отдаю его…

— Я принимаю твоё зло, — тихо закончил Скупщик, отпуская руку убийцы.

Ритуал завершился, но ничего не изменилось. Не грянул гром. Не ударила молния. В комнате не стало темнее или светлее. Обыденность происходящего могла навести лысого на подозрения, но он был слишком увлечён деньгами — жадно схватил со стола пачку и спросил:

— Мы в расчёте?

— Да, — подтвердил Скупщик.

— Прощай.

— До встречи.

— Уверен, что я вернусь?

— Обязательно.

— Посмотрим.

Я нащупал в стене нишу, спрятался в ней и замер, пропуская мимо себя довольного, как объевшийся оборотень, лысого. А услышав ехидное:

— Долго будешь стоять? — покинул убежище и вошёл в комнату. И по взгляду понял, что старик не рад меня видеть. Впрочем, я стал привыкать к тому, что не вызываю восторга.

— Тебе нечего мне продать, — хмуро сообщил Скупщик. — Пока.

— Я и не собирался.

— Тогда зачем ты здесь?

— Поговорить. — Я уселся на стул, ещё хранящий тепло лысого, и приятно улыбнулся. — А правда: зачем тебе зло?

И мысленно поздравил себя с идеальным началом разговора: мне удалось удивить собеседника. Старик поднял левую бровь, пожевал бледными губами, но ответил:

— Ты знаешь, что такое зло?

Судя по всему, его не часто баловали задушевными разговорами.

— В философском смысле?

И снова — в точку.

— Прекрасный ответ, — медленно ответил Скупщик, машинально поправляя шейный платок. — Все знают, что зло — всего лишь слово, означающее некое действие. Но действие имеет другое имя: убийство, насилие, предательство… И это всё — зло. Всякий раз, когда совершается убийство или насилие, вокруг становится немного темнее. Незаметно. Но становится. Иногда мимолётно: пробегает тень, которую тут же смывает светом. Иногда — навсегда, делая весь мир тусклее на мизерную долю… Совершивший зло человек делает всё вокруг темнее, просто наш мир силён и пока справляется… Чёрный огонь зла поглощает равное количество света, обретая силу Тьмы. Я забираю эту силу и продаю тем, кто способен управляться с ней.

— А их собственная сила? — кашлянув, спросил я.

— Тоже есть, — кивнул Скупщик. — Но чем больше, тем лучше, разве не так? — Он повернулся и повёл рукой вдоль стены: — Посмотри на мою коллекцию. Здесь, разумеется, далеко не всё, только лучше образцы. Самые насыщенные… Посмотри!

И я вздрогнул во второй раз, поскольку только сейчас разглядел за его спиной стеллажи тёмного дерева, уставленные склянками, мензурками, колбами и бутылочками с запредельно тёмным содержимым. Внутри одних флаконов вился чёрный газ, в других зло достигло концентрации жидкости, в третьих, самых пыльных, напоминало густой сироп. Наверное, где-то там, в глубине коллекции, лежали и глыбы зла, но я их не видел.

Зато понял, что слова, которые собирал Скупщик, обращались в саму Тьму.

— А вот и сегодняшний улов, — он повёл перед собой рукой, и посреди стола, прямо под лампой, появилась колба тонкого прозрачного стекла, внутри которой билось миниатюрное тёмное облачко. — У меня большие надежды на этого клиента. — Скупщик задумчиво провёл пальцем по стеклянной пробке, проверяя, надёжно ли она закрывает колбу. — Он принесёт много интересного товара. Он прирождённый убийца.

И эти слова напомнили мне о деле.

— Пару месяцев назад пятнадцатилетней девочке Ольге вырезали сердце, — произнёс я, глядя старику в глаза.

— Та история попала в газеты, — ответил он, выдержав мой взгляд.

— Ты покупал зло её убийства?

— Почему я должен отвечать?

— Потому что я кое-кого ищу.

— Не буду спрашивать, зачем.

— Благоразумно.

Мы помолчали. Он просчитывал варианты, я ждал ответа. Потом он стал прикидывать, сможет ли выдержать пытки, если проиграет схватку. Потом мы вместе подумали, что после пыток я его убью, магазин сожгу, уникальная коллекция погибнет, и невыносимая мысль её потери заставила Скупщика сделать правильный выбор.

— Я покупал тьму того убийства, — сообщил он, глядя на меня холодно.

— Кто продал?

— Не могу сказать.

— Если ты боишься убийцу, это обстоятельство скоро изменится, — произнёс я. — Наша встреча станет для него последней.

— Или для тебя, — буркнул Скупщик.

— Или так, — я решил не затевать глупый спор и не бахвалиться. Скупщик был стар, сидел в своей норе и не видел того, что видело всё Отражение: как Смерть уступила мне дорогу. — Но сейчас важна не следующая встреча, а эта.

Старик правильно понял намёк и объяснился:

— Я отказываю не потому, что не хочу раскрывать личность убийцы, а потому, что не могу её раскрыть. Твой враг осторожен. Полагаю, он известный в городе человек и вынужден тщательно скрывать свою истинную суть. Клянусь: я не знаю имени.

Скупщик не лгал, я это чувствовал и совершенно растерялся. Время утекало, Великое Полнолуние стремилось к обыденному рассвету, а я никак не мог напасть на след. Неужели всё напрасно?

— При этом твой враг патологически хвастлив, — размеренно продолжил старик.

— Он не первый раз продаёт тебе зло, — догадался я.

— Он убивает несколько раз в год, — подтвердил Скупщик.

— Почему ты его не знаешь?

— Потому что он умеет проводить ритуал. Мне приходит посылка со склянкой, а я отправляю обратно золотые монеты. Причём обратный адрес всегда разный, но… Но ему не нужно золото, я уверен. Ему приятно, что я искренне восхищаюсь тем дистиллированным злом, которое он шлёт. Высочайшей пробы. Удивительной насыщенности. Это образцовое зло. Абсолютное.

След потерян… Ольга, прости, я не смог…

Однако следующие слова вернули мне надежду.

— Только в этот раз он зря продал зло, — сообщил Скупщик, покусывая бледные губы. — В этот раз ему следовало превозмочь свою гордыню.

— Почему? — насторожился я.

— Потому что склянку сразу купили, — ответил старик. — Больше того: покупатель приехал ко мне через три часа после убийства и сказал, что купит зло, сколько бы ему ни пришлось ждать. В его глазах стояли слёзы, но голос был твёрд. Он сказал, что убьёт меня, если я осмелюсь его обмануть, и добавил, что даже Молох поседеет, увидев, как именно он меня убьёт. — Скупщик вновь покусал губы. — Я рассказал покупателю всё, что только что рассказал тебе, и продал склянку сразу, как только она у меня появилась.

— Кто покупатель? — хрипло спросил я.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, разделённые лишь потоком тусклого света, затем Скупщик раздвинул рот в неприятной усмешке и ответил:

— Кто купил — не важно, значение имеет то, для кого купили зло того убийства!

Он ткнул в меня кривым пальцем, и я почувствовал, как тяжелеет чёрный чокер, обретая силу Тьмы, и прошептал:

— Нет…

— Зло отдали тебе! — яростно прокаркал старик. — Тебе!!

И разразился безумным смехом, а я…

Я закричал.

Было время, когда я водил Ольгу гулять. Я ведь старше на шесть лет… Был старше на шесть лет… Я был старше Ольги на шесть лет, и в какой-то момент мне стали разрешать водить её на прогулки. Мои друзья играли в футбол, в «казаки-разбойники», дрались с соседними дворами… Нет, я тоже играл, дрался, пробовал курить и хулиганил. Но при этом не отказывался от просьбы «погулять с Олей». Друзья меня жалели, считали, что меня «припахивают», а я был счастлив и наслаждался каждой секундой, проведённой в обществе моей принцессы.

Как будто уже тогда знал, что счастье не будет долгим.

Как будто знал…

Сначала мы не уходили дальше соседних дворов по родной Тверской, но постепенно вылазки стали всё более и более долгими. Мы ходили на Красную площадь, гуляли в Александровском саду и просто вокруг Кремля, путешествовали по набережным, добирались до Патриарших и Чистых прудов, исследовали Нескучный сад и истоптали весь зоопарк.

Я помню свет, который дарила миру моя принцесса. Помню её восторг при виде жирафа и радостный смех на берегу пруда, брызги воды, снова смех. Помню, как учил кататься на велосипеде и бежал следом, слыша восторженное: «Я еду! Еду!» — помню, как читал ей вслух, сидя на лавочке. Конечно же, у нас была «своя» лавочка на бульваре.

Я помню.

Я всегда был рядом, а Ольга знала, что я всегда буду рядом. Однажды мы возвращались из похода в Новодевичий монастырь… Ольге тогда было одиннадцать… В подъезде она взяла меня за руку, по особому взяла, не как обычно, когда просто гуляла… Она взяла меня за руку, посмотрела в глаза и спросила: «Мы поженимся?» Я ответил: «Обязательно…»

— Чёртов козёл!

Подрезавшая нас машина уже умчалась, человек прокричал ей вслед ещё несколько грубых выражений, а я понял, что задремал. Провёл по лицу рукой, снимая остатки сна, и спросил:

— Скоро приедем?

— Скоро. — Человек помолчал, а затем неожиданно сообщил: — Ты улыбался. — И добавил: — Не как обычно, а по-доброму. Ты улыбался очень красиво. Будто снова был счастлив.

Я посмотрел на руку — она не дрожала. Посмотрел и ответил:

— Мне снился хороший сон.

— Я так и понял.

— Простить невозможно!

Я вздрогнул, резко обернулся к человеку, но, уже поворачиваясь, понял, что голос принадлежал не ему. А человек, похоже, уже успел привыкнуть к моим выходкам, не отпрянул, не вскрикнул, а кивнул на приборную панель и спокойно объяснил:

— Радио. Выключить?

Потянулся к кнопке, но я мягко перехватил руку:

— Не надо.

— Простить невозможно, — задумчиво произнесло радио приятным мужским голосом. — Боль, страх, насилие, смерть — как их можно простить? Пережитый кошмар всегда будет рядом, всегда будет жечь изнутри, напоминая: «Это было». И напоминая, КАК это было. Ты действительно сможешь примириться с тем, что рвёт тебя? Сможешь? Сможешь. Если забудешь. Другого способа нет. Простить по-настоящему означает забыть, только так и никак иначе. Если ты сочтёшь, что обидчик искупил вину, искренне раскаялся, попытался исправить содеянное, — нужно забыть. И приказать себе никогда не возвращаться в мыслях к тому эпизоду. Потому что, пока ты помнишь, — ты не прощаешь.

— Жестоко, — хмыкнул я. — Что за программа?

— «НАШЕ радио», «Первый Полночный», — ответил человек. — Сейчас об этом парне все говорят.

— Почему?

— Ты не слышал? — удивился человек.

— Нет.

— Он убил маньяка, который схватил его подругу. Маньяк транслировал убийства в сеть, на свой канал, а Кирилл его выследил и убил. Все видели, как он это сделал.

— Странно, что его оставили на радио, — брякнул я. — Да и вообще: его высказывания больше подходят убийце.

— Он рассуждает с разных точек зрения, — объяснил человек. — Пока ты был в том доме, он говорил, что прощение — очень важно. Что это единственный способ не потерять себя.

— Правильно говорил, так и есть, — кивнул я. — А ещё прощение требует огромной силы. Чудовищной силы. Такой у меня никогда не было и никогда не будет.

— Он тоже так говорил.

— Значит, он знает.

Мы помолчали, а затем человек спросил:

— Ты не простил?

Наш разговор должен был прийти к этому вопросу, поэтому я ответил честно:

— Нет. — И уточнил: — Я убью.

Он догадывался, что услышит, поэтому моя искренность произвела на человека правильное впечатление — он уже знал, что может мне доверять. Он не вздрогнул. Машина не вильнула. Мы ехали, как ехали.

Потом человек задал следующий вопрос:

— За дело?

— Он вырезал сердце пятнадцатилетней девочке.

— Ольге?

— Да.

— И откупился от тюрьмы?

— Его не нашли.

— А ты найдёшь?

— Я уже рядом. Я очень, очень близко.

Для оптимизма не было оснований, но я искренне верил в свои слова. Я чувствовал, что так есть. Так должно быть, ведь я — сын Великого Полнолуния, а оно дарит своим детям огромную силу. Этой силы недостаточно для прощения, но хватит, чтобы найти и убить. Я ещё не знаю, где, не знаю, кого, но сила приведёт меня.

Я верну зло тому, кто сделал мир темнее.

И сжёг мою душу.

— Мы приехали.

Я снова полез за бумажником, но человек покачал головой:

— Больше пока не плати — не надо.

Я улыбнулся, надеюсь, дружелюбно, и спросил:

— Стало интересно?

— У меня никогда не хватало сил ни на месть, ни на прощение, — честно и очень грустно ответил человек. — Я слаб.

— У каждого свой путь, — сказал я, глядя ему в глаза. — Твоя сила в другом.

— Может быть, — не стал спорить человек. — Поэтому я помогу тому, кому хватило сил хотя бы на месть.

— Спасибо.

Я кивнул, прошёл во двор, куда запретил въезжать человеку, и сразу увидел нужную дверь. Она была намного лучше и «богаче» двери в магазин Скупщика, но тоже не привлекала к себе внимания, и если бы не два бойца на лавочке, я бы не догадался, что мне именно сюда.

«Яомо, — пришло в голову определение. — Кажется, вторая их ипостась — леопарды».

Опасные противники.

Но не для меня сегодня.

А выглядели парни скромно: невысокие, худые, спокойные, неприметно одетые. Ко мне — традиционно недружелюбные. И тут, не скрою, я испытал некоторую детскую гордость: насколько же опасным существом надо быть, раз даже эти лютые оборотни испытывают при моём появлении тревогу?

— Ты уверен, что тебе сюда можно? — дерзко спросил тот яомо, что справа.

— Я уверен, что мне сюда нужно, — ответил я. — Всё остальное — не важно.

Левый оборотень забубнил вопросы в рацию, но прежде, чем ему ответили, я распахнул дверь и стал спускаться по длинной лестнице в подвал. Останавливать меня никто не стал. Всё-таки благоразумие — одна из основных черт обитателей Отражения.

Внизу справа я увидел небольшой бар, за стойкой которого дремал усталый пьяница, а слева стояли четыре столика, три из которых были заняты. Посетители смотрели на меня молча и немного напряжённо, наверное, потому, что от меня пахло кладбищем. Или злом.

Второй зал был отдан под открытую кухню, здесь стояли рабочие столы, горел огонь на плитах и бегали повара-китайцы. Некоторые посетители наблюдали за таинством приготовления пищи, некоторые принимали в нём участие, но, поскольку почти у всех присутствующих были ножи, на меня они смотрели куда спокойнее, чем гости предыдущего помещения. Затем последовали ещё два зала, в третьем оказался выключен свет, я преодолел его почти на ощупь, а за ним расположилась большая и совершенно пустая сейчас курительная комната с кальянами и сигарами.

Нет, не совсем пустая.

В курительной комнате меня поджидала спортивного сложения девушка, дерзкая на вид и опасная. Опасная и на вид, и на самом деле. Она была одета в майку на голое тело, рваные джинсы и лёгкие армейские башмаки, необычайно удобные в драке. Из-под вязаной шапки выглядывают каштановые волосы. Карие глаза смотрят дружелюбно. Лицо узкое и весьма приятное, пожалуй, при других обстоятельствах я мог бы увлечься. И множество татуировок. Тонкие руки девушки покрыты ими полностью, а некоторые вылезали на шею, целясь в левое ухо. А вот на теле, насколько я мог видеть сквозь тонкую ткань майки, татуировки отсутствовали напрочь.

— Налюбовался?

— Ты — Порча?

— Я знаю.

— Ты купила зло у Скупщика.

— Я знаю.

Я не угадывал — информация стала поступать, как только я увидел девушку.

— Зачем ты это сделала?

— Присядь. — Она кивнула на кресло. — Не люблю смотреть на тех, кто выше.

Ну, не любит, так не любит. Мне ничего не стоило оказать девушке любезность, и я опустился в предложенное кресло.

— Зачем ты это сделала?

— Затем, что Ольга была моей двоюродной сестрой.

«Точно! Как я мог её не узнать?»

Впрочем, у меня имелось смягчающее обстоятельство: мы нечасто виделись. Лена, которую здесь звали Порча, была старше меня на два года. К тому же она жила в Крылатском, так что виделись сёстры редко. А уж я с Ленкой — тем более.

Но тогда я ничего не знал об Отражении.

А сейчас многое понял.

— Ты наняла Мастера Скорбных Дел?

— Убийца оставил в Ольге много Тьмы, — ответила она. Голос Порчи прозвучал спокойно, но я хорошо расслышал отголоски бури, что бушевала у неё внутри. — Сейчас с Ольгой всё в порядке. — Она запнулась, поняв, как неловко прозвучала фраза, и добавила: — Ну, ты понял.

Конечно, я понял. И ни в коем случае не собирался обращать внимание на оговорку.

— Спасибо.

— Я должна была это сделать, раз ты не мог.

— Я…

Да, я не мог. Последние два месяца я провёл в больнице: сначала в коме, потом восстанавливаясь. Я бы не смог, даже зная об Отражении и о Мастере. А я не знал.

Тогда не знал.

Теперь я знаю Отражение, знаю своё прошлое и начинаю вспоминать то, что было перед комой. Начинаю делать то, ради чего Ленка отправила меня в ночное путешествие по Москве, — начинаю искать зверя.

— Ты должен был узнавать постепенно, а потом прийти сюда и рассказать мне.

— Рассказать что?

— Кто убийца?

— Убийца должен умереть.

— Кто убийца?

— Я не знаю…

— Знаешь! — неожиданно рявкнула она. — Знаешь!

— Нет!

— Вспомни! — Она подскочила, и мне прилетел хук слева. Увесистый. Но я не защищался. Мотнул головой и почувствовал во рту привкус крови. Ещё один удар. Я не защищаюсь. Я знаю, что так надо. — Вспомни, чёрт бы тебя побрал! Его называют Сердцеедом! — Чокер выпускает зло, и мою разбитую голову окутывает туман. Он не душит, но дышать становится тяжело. — Сердцеед жрёт сердца детей, чтобы продлить себе жизнь. Он убивает давно и скоро убьёт снова! Вспомни, урод! Вспомни!! Вспомни хоть что-то! Дай мне след, сволочь! Дай мне хоть что-нибудь, и я его найду!

Она тоже не могла простить. И кричала так, словно от этого зависела её жизнь.

Великое Полнолуние вбивало в меня зло смерти моей принцессы, Мастер Скорбных Дел точил плиту, которую не сдвинуть, а Скупщик медленно цедил из бокала изысканное чёрное. Я был нужен, чтобы сплести День и Отражение. Я не только сын Великого Полнолуния — я ребёнок лютого гнева и чудовищной скорби.

Я — осадок, что выпал в дистиллированном зле убийства.

Я вспомнил.

Но сначала я вспомнил Порчу. Как она приходила в больницу и говорила что-то правильное, что-то очень-очень правильное. Я лежал перебинтованный, склеенный гипсом, слушал то, что говорила Порча, и соглашался с каждым её словом. Потом Ленка стала говорить странные вещи. Говорила, что полиция никогда не поймает убийцу. Говорила, что он колдун по прозвищу Сердцеед, говорила об Отражении и о том, что никак иначе эту мразь не достать. Я не верил. Но когда Порча вывела меня из комы и срастила сломанную в трёх местах руку — всё изменилось.

Ленка сказала, что есть лишь один способ отыскать и наказать убийцу.

А я очень хотел его отыскать.

И наказать.

— В ладанке — земля с могилы Ольги, — Порча указала пальцем на чокер. — Я зашила землю в обрывок одежды, которая была на Ольге в момент смерти. В тебе зло её убийства — я взяла его у Скупщика. Ты набрал силу Великого Полнолуния и знаешь, чего хочешь. Ты хочешь этого больше всего на свете. Так узнай!

Я закрыл глаза.

— Вспомни то, чего никогда не видел! Вспомни, как вспомнил могилу Ольги! Вспомни, урод! Дай мне след!

Дом. Хороший дом на престижной улице в старом центре Москвы… Я вхожу в подъезд… Или это он? Не важно. Мы входим в подъезд, поднимаемся по лестнице на третий этаж и отпираем дверь в квартиру. В прихожую впархивает прелестная, совсем юная девушка. «Павел Аркадьевич, я не ждала вас так рано!» Девушка целует нас в губы, и я чувствую, что хочу её прямо здесь, в прихожей. Она отзывается на моё желание. Я улыбаюсь… Бросаю взгляд в зеркало и вижу себя. Я — крепкий мужчина в самом расцвете. Опытный атлет. Не юноша, но до старости мне далеко, я держу себя в великолепной форме. Не красавец, но и не урод.

У меня красивые седые волосы.

«Здравствуй», — шепчу я себе.

Но я себя не слышу…

— Ты вспомнил?! Ты узнал?

Видение исчезло.

— Кто убийца?

Я смотрю на руку. Рука дрожит. Во мне нет ненависти к Ленке, ведь, по сути, она такая же, как я: растерянная, несчастная и очень-очень злая. В ней есть сила, но не столько, чтобы простить. Рука дрожит. Мне снова горько. Я стою на перепутье, там, где у меня есть возможность остаться собой. Я понимаю, что Лена, которую здесь зовут Порчей, с радостью закончит дело и мне не придётся вымаливать прощение у Ольги. Я приду на Преображенское кладбище, и принцесса улыбнётся.

Она добрая — моя душа.

Моя мёртвая душа.

Мёртвая.

Я заставляю себя вспомнить белый гроб посреди чёрного двора. И родителей моей принцессы, чёрных от горя, постаревших, позабывших, что значит радость.

Я вспоминаю. Горечь уходит.

Рука перестает дрожать.

Я поворачиваюсь, долго смотрю на Порчу и ровным голосом говорю:

— Я вспомнил, что ты сделала.

Она отшатнулась, но не испугалась — отшатнулась, чтобы выиграть расстояние для отражения атаки, а когда поняла, что бить не буду, пожала плечами:

— Ты сам принял решение.

— Я не верил, что это возможно.

— И тем не менее решил сделать. — Она рассмеялась. У неё заразительный смех, но то, что она говорит, — пугает. Она — Порча. Нет сомнений. — Ты сожалеешь?

На этот вопрос я знал ответ. Увы.

— Нет, я не сожалею.

— Значит, мы поступили правильно. — Порча смотрит на меня в упор. — Назови убийцу.

— А если откажусь?

— Ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока не назовёшь имя.

Она не шутит. Она очень серьёзна. Она много сделала, чтобы узнать имя, и не отступит. Однако мне нужны гарантии.

— Если назову — выйду?

— Далеко собираешься?

— На Преображенское кладбище.

Порча кивнула с таким видом, словно услышала то, что ожидала, и пообещала:

— Если назовёшь — выйдешь.

И я называю всё: номер дорогого дома на престижной Пречистенке, подъезд, этаж и квартиру. А напоследок — имя:

— Дьяк-меченосец Лаврич.

И вижу, как твердеет лицо Порчи.

— Ты справишься?

Она долго молчит, потом отвечает:

— Постараюсь.

Но уверенности в её голосе нет.

Я знал, что так будет, но должен был всё рассказать, чтобы не затягивать встречу и не драться. Я рассказал всё и ушёл.

На залитой лунным светом улице меня ждали человек и жёлтая машина.

Шёл дождь.

Нет, не сейчас — тогда шёл дождь.

Пошлый антураж, частенько сопровождающий кровь, но я не могу изменить то, что случилось. Я рассказываю, как было, а было так: шёл дождь. Очень холодный мартовский дождь, мало чем отличающийся от снега. Только тем, что он лил, а не падал…

Шёл дождь.

Дождь приблизил вечер: тучи заслонили небо, похоронив под собой хилый закат, мы с Ольгой спрятались на детской площадке и целовались. Страстно целовались.

Как в последний раз.

Это сравнение пришло мне в голову сейчас, а тогда я ни о чём не думал. Мы самозабвенно целовались и, конечно же, не заметили подошедших мужчин. Их было трое. Два здоровенных «быка» и главарь — плотный атлет в тёмной шапке и тёмных очках, несмотря на вечер. Но главаря я увидел потом. Собственно… Я их всех увидел потом, когда валялся возле песочницы, чувствуя только боль и ничего, кроме боли. Перед этим меня зверски били, а когда остановились, запинав к песочнице, я открыл глаза и увидел, как главарь двумя руками заносит над Ольгой нож. Брызнувшая кровь смешалась на моём лице с водой.

Потому что шёл дождь…

Нас нашли минут через сорок. В больнице мне удалили левую руку от локтя, селезёнку, правый глаз и одну почку. Сказали, что, возможно, я останусь парализованным до конца жизни. Потом сказали, когда я вышел из комы. Точнее, когда Порча вывела меня из комы. Тогда врачи сказали, что я — везунчик. И повторили, когда я встал на ноги. Точнее, когда Порча поставила меня на ноги, чтобы я смог уйти из больницы.

Сегодня.

В Великое Полнолуние…

Я назвал Порче адрес, потому что Сердцееда там не было. Сегодня особенная ночь, жертва даст больше сил. Не будь Порча так зла, она догадалась бы. Но она такая же, как я — растерянная и полная ненависти, она ни о чём не догадалась и поехала в дорогой дом на престижной Пречистенке, а мы с человеком выехали за город, на шоссе, по которому возвращалась с дачи семья: муж, жена, семилетняя девочка. Они не подозревали, какой кошмар им подготовили, и, когда спустило колесо, решили, что просто спустило колесо. В неудачном, безлюдном месте, но ведь такое случается, правда? Они не догадывались, как просто опытному колдуну сделать так, чтобы нужная машина остановилась в нужном месте. Муж и жена вышли, поглазели на пробитую шину, а когда повернулись к багажнику, собираясь достать инструменты и «запаску», увидели троих мужчин.

Сердцеед явился в сопровождении обычных «быков» и в привычной маскировке — в тёмном спортивном костюме, шапке и очках. Увидев их, женщина задала самый глупый из всех возможных вопрос:

— Что вам нужно?

А вот её муж понял, что нужно им страшное, и крепко сжал кулаки. Он догадывался, что не сможет противостоять троим, и горько пожалел о том, что давным-давно перестал возить с собой пистолет.

— Что вам нужно? — срывающимся голосом повторила женщина.

А в следующий миг началась драка. Её муж попытался нанести прямой в голову, ближайший «бык» ловко ушёл в сторону и вперёд, отвлекая на себя внимание, второй зашёл слева и ударил мужчину в висок. А Сердцеед с наслаждением оттолкнул женщину. Ему был нужен спящий в машине ребёнок, а родителей они планировали забить…

— Куда собралась?

Сердцеед схватил женщину за руку, развернул и отвесил пощёчину. По-женски, открытой ладонью, звонкую.

— Пусть отрабатывает, если хочет жить! — предложил подскочивший «бык».

Сердцеед быстро огляделся и кивнул:

— Пусть.

Несчастная взвыла. Зарычал лежащий на земле муж, но его сопротивление уже закончилось: удар в висок оглушил, предыдущий — ногой — сломал ребро, а сейчас второй «бык» готовился врезать ему тяжеленным ботинком в голову, чтобы окончательно вырубить. Он взмахнул ногой и…

Я ударил его ножом в шею.

Да, сзади. Да, подло. Да, насмерть.

Я силён, но не всемогущ, и знал, что не смогу справиться сразу с тремя, один из которых — дьяк-меченосец, поэтому поступил так, как поступил. Как подсказывал здравый смысл. Я сюда явился не справедливость восстанавливать, а удовлетворить жажду мести.

Я ударил «быка» ножом. И сразу, не дожидаясь благодарности от мужика, бросился к следующему противнику, в надежде и его достать сзади. Не получилось. Предсмертный хрип приятеля заставил второго «быка» развернуться, и мне пришлось уворачиваться от пули. Это нелегко. И мне, врать не буду, повезло: я ушёл с линии огня за мгновение до того, как «бык» надавил на спусковой крючок, и пуля улетела в лес. Я же сократил расстояние до противника, а поскольку шага не хватало, взмахнул ножом, в надежде дотянуться до его руки. Дотянулся, и «бык» с визгом выронил пистолет. В следующее мгновение я вонзил нож ему в сердце. Вопль стих, теперь орала только женщина, а Сердцеед… Я надеялся, что эффект неожиданности даст мне пару секунд, но проклятый колдун сдавил мне грудь невидимой рукой. Так сдавил, что едва не вырвал сердце, а затем отбросил на машину. Я крепко приложился спиной.

— Ты зря сюда явился! — Сердцеед сделал пасс левой рукой, на расстоянии придавив меня к машине, и поднял правую, намереваясь оторвать мне голову.

Я знал, что у него получится.

— Сдохни!

Он выкрутил кисть правой руки, собираясь свернуть мне шею, но за мгновение до этого я резанул себя ножом по венам, лунный свет упал на кровь, силы удесятерились, правда, ненадолго, но мне хватило: я оторвал от себя невидимую руку дьяка-меченосца и освободился.

Этого Сердцеед не ожидал.

— Кто ты?

— Будь ты проклят! — завизжала женщина, бросаясь на него сбоку. Колдун отвлёкся, я прыжком достиг его и схватил за горло окровавленной рукой.

Моя кровь стала жертвой Луне, и противостоять такой силе не мог даже дьяк-меченосец. Точнее, мог, но не сегодня. Не в Великое Полнолуние. Моя кровь впилась в него, проникла глубоко внутрь и отравила силу. Он хотел сопротивляться, но не мог. Наверное, это были самые ужасные секунды в жизни победительного дьяка: он стал слабым.

И смог лишь прохрипеть:

— Кто ты?

— Заткнись. — Я перевёл взгляд на женщину. — Тебе помогут.

— Кто?

— Он. — Как раз подъехала жёлтая машина, и из неё вышел человек. Но начал человек с того, что сбросил в канаву тела «быков». Очень грамотно.

Потом спросил:

— Запаска в багажнике?

Женщина кивнула.

— Хорошо. — Человек направился к корме семейного автомобиля. — Займись мужем.

Потому что избитый муж потерял сознание.

А его жена, как ни странно, пришла в себя. Наверное, из-за ребёнка, за которого отвечала. Женщина посмотрела на меня, на мою окровавленную руку, которой я твёрдо держал поникшего и сдавшегося Сердцееда, посмотрела на мешком лежащего мужа, поняла, что он не помощник, посмотрела на убитых «быков», а затем вновь перевела взгляд на меня.

— Что ты с ним сделаешь?

— Он хотел убить твою дочь, — ответил я, глядя женщине в глаза. — И это был бы не первый ребёнок, которого он убил.

— Его нужно судить.

— Он убил мою принцессу.

Она не поняла, кого я имел в виду, но это не важно — она поняла главное.

Далеко не каждая женщина способна принять подобное. Ночью. На пустынной дороге. Глядя на здоровяка с окровавленными руками и слыша, как его напарник ковыряется в багажнике. Слыша, как сопит во сне дочь. Ах, да — и два «быка» в канаве… Женщина должна была упасть в обморок или закатить истерику, но мужику, который валялся на земле, повезло — у него была отличная жена. Такая будет подавать патроны, что бы ни случилось, а если он сдохнет — будет стрелять сама. Женщина поняла, что я собираюсь делать, приняла и спросила:

— Что с нами?

— Вы ничего не видели, — ответил я, глядя ей в глаза.

— Мы ничего не видели. — Она даже не попыталась улыбнуться. — Сделай то, что должен.

И я потащил Сердцееда в лес.

И знаете, мне показалось, что он тоже принял происходящее. Не смирился, но не стал бы сопротивляться, даже если бы мог. А он не мог, я почти нёс его: моя кровь выжгла его силу так, как он сжёг мою душу. И лишь когда я прижал его к толстому дереву, дьяк-меченосец вздохнул: «Жаль, что сейчас. Когда я только обрёл счастье…»

Я хотел ответить как-нибудь, но он опередил, вновь поинтересовавшись:

— Кто ты?

И промолчать на этот раз было бы невежливо.

— Я с детской площадки, Сердцеед. Помнишь, ты посещал её в марте? Ты и два «быка». Ты убил пятнадцатилетнюю девочку по имени Оля и ещё удивлялся тому, что она девственница. Смеялся… — Моя рука не дрожала. — Я слышал.

— Ты не мог, — затряс он головой. — Тебя там не было, не ври! Там была девчонка и прыщавый студент! Ты… — Он посмотрел мне в глаза и сообразил: — Ты… — И он затряс седой башкой. — Ты не должен… Нет… Это не ты… Ты не мог. Мы тебя убили! Убили!

— Нет, — я улыбнулся. — Вы били не для того, чтобы убить, вы били, чтобы изуродовать. Я помню, как ты наслаждался, Сердцеед. Помню, как говорил: «Не убейте! Пусть эта мразь пресмыкается всю оставшуюся жизнь!» Я помню.

— Тебя там не было!

Он был прав: в какой-то мере меня действительно там не было, но это не имело значения, потому что:

— Главное — я всё помню. — Моя кровь продолжала его травить. — А ты сейчас за всё заплатишь.

Я — сын Великого Полнолуния, я знаю все способы, как правильно убить колдуна, но этому я решил вернуть совершённое зло. Пусть всего лишь одно — самое для меня важное. Я снял с себя чокер и накинул его на шею Сердцееда.

И затянул.

Всё заканчивается там, где началось. Из праха — в прах, из зла — во зло, из тьмы — во тьму. Всё должно вернуться туда, откуда вышло, чтобы не нарушать порядок вещей.

Таков закон.

С человеком и его жёлтой машиной мы расстались на Тверской. Я отдал ему деньги, он сказал, что ему никогда не было так интересно, как сегодня ночью. Я посоветовал ему обо всём забыть. Он сказал, что постарается, но не обещает. Я спросил про женщину и её семью, он ответил, что они будут молчать. И добавил: «Мужик всё равно ничего не вспомнит, а жена у него молодец. Я бы женился». Я бы не женился, но с человеком согласился: жена молодец. И он сам молодец. Он хороший.

Мы расстались на улице, которую только-только принялся теребить рассвет. Ещё не игривый, а наполовину мрачный, не до конца победивший Тьму и потому — хмурый. Утренние краски отдают серостью, но она быстро исчезает и делается незаметной.

Я проводил взглядом красные огни жёлтой машины и прошёл во двор. В свой старый двор. В спящий колодец, над которым ещё вился след гигантской Луны. Вился, медленно истончаясь… Я прошёл через скрипнувшую калитку ворот, мельком посмотрел на Сторожа, не ответив на его немой вопрос, остановился в центре, спрятав руки в карманы плаща, и замер, не зная, что делать. Во второе окно слева по дальней стене я не смотрел, потому что теперь оно ничем не отличалось от других. И на скрючившегося на асфальте юношу не смотрел тоже, хотя знал, что у него нет левой руки, одного глаза и селезёнки. А ещё у него не было крови, порченной жаждой мести, потому что всю её он отдал мне.

Юноша — это я. Моя сожжённая душа.

Вторая её половинка.

— Знаешь, — тихо сказала Порча. — Если бы они тебя не искалечили, то были бы сейчас живы. — Она сидела на лавочке у подъезда, в тени, поэтому я не заметил её раньше. — Они пали жертвой самоуверенности.

— В первую очередь они пали жертвой своей жестокости, — ответил я, не глядя на Ленку. — Им нужно было просто вырубить меня. Не отнимать будущее. Не превращать в калеку.

— Потому что в этом случае ты рано или поздно позабыл бы Ольгу, — грустно закончила Порча.

И вздохнула, глядя на того меня, что лежал на асфальте. На слабого паренька, у которого отыскались силы только на месть.

Очнувшись, я кричал от боли — она рвала меня, несмотря на всю ту наркоту, что в меня вливали, а когда вспомнил, что они сделали с Ольгой, — кричал и от боли, и от ненависти. Я знал, что искалечен, и выжил только потому, что ненавидел. Но что толку от того выживания и от той ненависти? Кем бы я вышел из больницы? Беспомощным инвалидом. И тогда пришла Порча. Ленка Порча, двоюродная сестра моей принцессы. Ленка Порча, которая сказала, что не смогла отыскать зверя, но знает, что нужно делать. Я не поверил. И не верил до тех пор, пока не увидел, как она плавит в руке стекло. Как заживляет раны. Как снимает боль… И ещё: Ленка была честна со мной. Она сказала, что я попаду в Отражение, но умру. Я выпущу зверя, но отдам ему свою кровь. Мой двойник стал плотью Отражения, а моя кровь связала его с Днём. Я не должен был помнить только одно: что случилось с Ольгой. Я должен был это выяснить…

Я выяснил.

— Где Сердцеед? — глухо спросила Порча.

— Издох.

— Ты меня обманул.

— Всё закончилось.

— Ты отомстил.

— Я умер.

— Таким было условие сделки.

— Что дальше?

Я не хотел задавать этот вопрос, но он сам сорвался с губ. Потому что я действительно не знал, что делать дальше. Я ведь не настоящий — я двойник. Я был создан для того, чтобы найти и убить. У меня хорошо получалось ненавидеть и ещё — любить мою принцессу. Но что делать теперь?

— Теперь ты свободен, — негромко произнесла Порча.

— Я не был рабом.

— Неужели? — Она не смеётся, она серьёзна, но от этого только хуже, потому что она права. — Ты был рабом своей ярости.

— Знаю… — Я неуверенно машу рукой и в последний раз оглядываю родной двор, посреди которого я лежу мёртвый. — Я умру?

— Нет, — качает головой Ленка. — Дети Великого Полнолуния ребята крепкие, ты протянешь долго.

— Что я буду делать это долго?! — кричу я.

Мне страшно.

— Теперь у тебя есть жизнь. — Порча поднимается. — Пошли, покажу тебе Отражение.

Серость рассвета почти исчезла. Лающий страж спит. Я медленно бреду за Ленкой по улице, на которой становится всё больше и больше жёлтых машин, а дом, который должен был родиться в Питере, смотрит мне в спину.

Я иду жить свою жизнь.