Отвергнутая невеста. Хозяйка заброшенного дома

Глава 11. Синева в глазах

К вечеру привезли девочку с нагноением на бедре.

Ох уж этот нелепый, жадный вредитель-врач!

Он тоже лечил ее какими-то ненужными примочками. А они не помогали!

А нарыв становился все больше!

У девочки был жар, она плакала от боли.

— Что за сердце у него должно быть, — ругнулась я, рассматривая огромный нарыв на тонкой детской коже. — Видеть, как ребенок мучается, и не помочь? А просто тянуть деньги!

Отец и мать девочки, по всему было видно, были состоятельны. Наверное, заплатили немало. Но толку не было…

— Это надо вскрыть, — решительно сказала я. — Промыть и принять настойку из грибов.

Услышав слово «вскрыть» девочка пронзительно взвизгнула и залилась слезами.

— Ну, что ты, — я погладила ее по голове. — Все не так страшно. Придется потерпеть, конечно, но сразу станет лучше!

— Больно, больно! — всхлипывала та.

Рози, словно нарочно гремя инструментами по железному поддону, сурово покачала головой.

— Нельзя быть такой трусихой! — сказала она. — У меня тоже нога болела. А госпожа Эрика раз! И поправила ее. Было немного больно, но терпимо. И ты вытерпишь!

Я невольно улыбнулась.

С таким складом ума, с такой решительностью Рози прямая дорога к Сестрам Умиротворения. Выучить яды и опасные лекарства, дозировки и рецепты… Да и небольшая толика магии у нее есть. Это тебе не простым хирургом быть.

— Рози права, — сказала я всхлипывающей девочки. — Потерпеть надо совсем немного. Тем более, что я дам тебе обезболивающую пилюлю.

— И больно не будет? — всхлипнула страдальца, подняв на меня полные слез и мольбы глаза.

— Почти, — сказала я.

— И держать ее не придется? Не надо связывать? — с надеждой сказала мать. — Это зрелище разрывает мне сердце!

— Да что вы, — ужаснулась я. — Она достаточно взрослая. Если уж привыкла к виду своей болезни, то вид крови уж точно перенесет. Ты не боишься крови, дитя?

— Да как будто бы нет, — неуверенно ответила девочка.

— Тогда милости прошу! — я указала на операционный стол.

Ну, это громко сказано — операционный стол.

На самом деле, это был просто стол, застеленный чистым полотном.

— Рози, пилюлю! — скомандовала я. И Рози, важная, серьезная, в длинном белом фартуке, как заправская сестра милосердия, поднесла пациентке пилюлю и стакан воды.

Девочка ее проглотила и послушно улеглась на спину. От страха глаза ее так и бегали, на лбу выступили бисерины пота.

— Теперь подождем, пока подействует, — как можно спокойнее сказала я. И обратилась к родителям девочки, топчущимся на пороге: — Вы можете присесть пока. Операция займёт совсем немного времени!

Я поддернула повыше платьице девочки, спустила чулок с больной ноги.

Воспаление было ужасным, огромным. Видно, чертов недоврач его вскрывал, но не прочистил.

Вредитель! От этого стало только хуже. Оно нагноилось с новой силой. Кожа вокруг него была багровой. Место, где врач вскрывал, было отмечено запекшейся кровью.

Рози деловито готовила перевязочные материалы, а я осторожно обрабатывала место операции спиртом.

Было видно, что пилюля уже подействовала. Девочка на столе сонно моргала, выражение тревоги и страха исчезло из ее черт. Но она все равно зорко наблюдала за моими действиями.

Боится, значит.

Я взяла скальпель и показала его девочке.

— Вот этим я сейчас буду водить по твоей ноге, — сказала я. — А ты мне скажешь, чувствуешь что-то или нет.

Ее нагноение так разбухло и наболело, что вряд ли она ощутила б боль пореза даже без пилюли.

Но кричащая и брыкающаяся пациентка в мои планы не входила.

Я провела по здоровому участку кожи, чуть касаясь. Такое прикосновение вызвало б ощущение щекотки, не более. Но девочка дрогнула.

— Чувствую! — тотчас завопила она.

— Тише, тише. Я всего лишь жду, когда лекарство подействует. Не собираюсь резать, — спокойно сказала я, тыча осторожно в нагноение. Девочка не среагировала никак. — А сейчас?

Я убрала скальпель, но девочка снова выкрикнула, что чувствует его.

— Ждем еще, — умиротворено произнесла я и коварно и сильно ткнула в нагноение. Уверенно провела разрез примерно в полтора сантиметра.

Кожа разошлась тотчас. Брызнул гной с сукровицей.

— Ай! — только и вскрикнула девочка, подскочив и усевшись.

Родители тоже вскочили со своих мест, готовые к крику, к насилию и боли.

— Что — ай? — спокойно спросила я, передав грязный скальпель Рози. — Уже все.

Взяв в руки полотняные бинты, я чуть надавила на нарыв, и из него полезло желто-зеленое, с кровью, содержимое.

— Больно? — осведомилась я деловито, очищая рану.

Девочка чуть поморщилась, глядя на мои действия, но мотнула головой.

— Не очень, — честно призналась она.

— Ну, и замечательно. Рози, готовь очищающую воду.

Я чистила и чистила, давила, пока вместо гноя не потекла алая кровь.

Ведро было полно перепачканных бинтов. Пациентка ойкала и кривилась. Иногда ее нога дрожала под моими руками, но в целом, девочка пережила стоически всю процедуру. И промывание тоже.

Да и чего бояться, если это совсем не больно?

— Вот и умница, — похвалила я ее, перебинтовывая ее ногу чистым бинтом. — Рози, настойку. Принимать по ложке в день. И на перевязки ходить.

— Еще чистить? — недовольно наморщила носик девочка.

— Вероятно, придется, — развела я руками. — Что ж делать. Если б сразу все было сделано хорошо…

— Может, оставить ее в стационаре? — коварно спросила Рози. Ей нравилось это новое, чуточку тревожное и пугающее слово — стационар. Да еще и подружек было мало. Она отчаянно скучала. А тут такой шанс заполучить и подружку, и зрителя в одном лице. — Чтоб не возит ее туда-сюда?

— Ну, если родители дадут согласие, — ответила я. — И оплатят койку, уход и питание за три дня. Навещать, разумеется, можно в любое время.

Девчонка на столе с любопытством смотрела на Рози. Та из-под стола, не мигая, смотрела на пациентку.

— Ну, если не трястись в коляске, — неуверенно сказала девочка, наконец.

— Мы позаботимся о тебе, — пообещала я. — А скоро у нас ужин, отличная мясная похлебка со свежим хлебом.

В общем, девочка осталась у нас, и Рози с удовольствием вызвалась ее опекать, хотя бы первый день.

Они болтали там, как две давние подружки. И я, спокойно выдохнув, отправилась к себе, отдохнуть и заняться Итаном.

Наверное, я вздремнула, пристроившись рядом с младенцем. С ним рядом было уютно и тепло.

Только проснулась я от криков, полных ужаса, и от света факелов, заглядывающего в наши окна.

— Что… что происходит?! — я подскочила, протирая глаза. Навстречу мне бросилась Ивонна, напуганная и заплаканная.

— Они говорят, что вы поджигаете дома! — твердила она, рыдая. Слезы страха градом катились по ее лицу. — Они говорят!..

— Да кто – они?

— Люди. Горожане. Их там сотня или даже больше! Они требуют вас выдать, или подожгут дом! — выдохнула Ивонна.

Я бросилась к окну, отдернула занавеску.

Внизу, под стенами дома, бушевало людское море.

Озлобленные люди выкрикивали мое имя с ненавистью. Пахло гарью.

Где-то в доме визжала и плакала моя сегодняшняя пациентка, о которой я обещала позаботиться.

За стенами дома, в толпе, я различала испуганные голоса ее родителей. Они рвались сюда, забрать свое дитя до того, как запылает весь дом.

Но толпа затягивала их, как болото, не пускала.

И вкус ужаса, носящегося в воздухе, показался мне отвратительным.

В стену врезался фонарь. Языки пламени лизнули каменную стену, но тотчас угасли.

— А это только начало, — сказала я. — Они точно дом подожгут.

Ивонна взвыла, сжала руки у груди.

— Бежать! — со слезами выдохнула она. — Сейчас! С Итаном! Через черный ход!

Я лишь покачала головой.

— Поймают. Да и вы… разве я могу вас оставить?!

В стену дома снова что-то врезалось, огонь загудел решительнее и уверенней.

— Подать ведьму сюда! — раздались яростные вопли из-за стен. — Поджигательница!

В воплях, полных ненависти, мне почудились очень знакомые голоса.

Женские голоса.

— Она поджигает дома! Она злодейка! Она!..

— Если я не выйду, они убьют всех, — произнесла я отчаянно.

Ивонна взвыла.

— Нет, нет! — захлебываясь слезами, повторяла она. — Если вы выйдете, они убьют вас!

За окном снова полыхнуло. Я услышала отчаянный девчачий визг — Рози и моей юной пациентки. Огненный снаряд разбился где-то около окон моего стационара.

— Я должна! — выкрикнула я, отталкивая руки Ивонны, удерживающие меня. — Иначе все погибнут! Пострадают! Ну, должны же люди выслушать меня, понять!..

— Это дикая толпа! — в отчаянии прокричала Ивонна. — Толпа не понимает ничего! Толпа умеет лишь желать крови!

Но я ее уже не слышала.

— Позаботься об Итане, — жестко велела я ей. — Ты за него отвечаешь.

Толпа за окном кричала все громче, все яростней.

И я, ощущая в себе невероятный душевный подъем, сильный и яростный, бросилась вниз. Скорее. Чтоб не слышать причитаний Ивонны и отчаянных криков девочек.

Я обещала позаботиться… о них обоих.

Вопли и плач отчаявшихся родителей, оставивших свое дитя мне на попечение и теперь боящихся потерять дочь в огне, звенели у меня в ушах.

Пересчитав быстрыми шагами ступени, я бегом пересекла холл и выскочила на крыльцо.

Смрадный запах дыма ударил мне в лицо.

Ветер рванул мне волосы.

— Вот она я! — крикнула я отчаянно, и толпа злобно заворчала. — Что вы хотите? Что вам нужно?!

— К ответу поджигательницу! — взвился над толпой выкрик. Снова знакомый голос… Где я его слышала прежде? — Пожары — это ее рук дело! Сначала калечит, а потом лечит!

— Зарабатывает на ваших болезнях! — взвился козлиный мерзкий голосок. О, а вот это докторишка. Тоже притащился сюда, желая устранить конкурентку.

— Да я ничего не поджигала! — выкрикнула я. — Целый день тут была! Лечила людей!

Но меня не слышали.

— К ответу ее! К ответу!

Крики моих защитников потонули в воплях могучих глоток.

Люди были взвинчены до предела. Толпа жаждала крови.

Люди двинули ко мне.

Оскаленные лица, пылающие факелы зажаты в руках…

Помню, что изо всех ил пожелала, чтоб они не достигли меня.

Вытянула вперед руки, словно утихомиривая вопящую толпу. От усилия даже платье на плечах треснуло.

— Пожалуйста, выслушайте!

Слушать меня, конечно, никто не желал. Они кричали и швыряли в меня факелы, фонари.

Но те не долетали до дома.

Даже до крыльца, на котором я стояла, они не долетали.

Разбивались на дорожке, словно налетев на невидимую стену.

И я, в ужасе и отчаянии, поверила, что это я держу их своими вытянутыми руками.

Удерживаю и разъяренных людей на расстоянии и не даю огню облизнуть стены моего дома.

— Уходите! — закричала я. Тело мое все дрожало, словно я поднимала неподъемную ношу. — Я вас не трогала! Уходите!

Мне казалось, что силы покидают мои трясущиеся пальцы, кисти, плечи.

Как будто на мои руки давит стотонная плита. А я ее удерживаю — иначе она упадет и раздавит меня в лепешку. Меня и дом за моей спиной со всеми его обитателями.

— Уходите! — повторила я.

Кажется, толпа все же приблизилась ко мне.

Несмотря на мои усилия.

Словно в безумии, я посылала последние силы в руки, останавливая, затормаживая их.

— Уходите…

Не знаю, чем бы это кончилось.

Растерзали бы меня люди, или просто покричали и разошлись.

Может, они побили бы меня камнями, и тем удовлетворились бы.

Не знаю.

Только в ночном небе прогрохотал выстрел.

— А ну, назад!

Голос, острый, как нож, полоснул по толпе. И та схлынула, отпрянула от крыльца, где стояла я.

— Пошли вон, скоты!

За обернувшимися на звук выстрела людьми я увидела Кристиана.

С прекрасным охотничьим ружьем в руках.

Волосы его развевались на ветру, синие глаза сверкали, как сапфиры. Даже издалека я видела, какие они синие и яростные.

Он, видно, спешил ко мне.

Не успел застегнуть одежду.

В сумерках белела его сорочка под обычно таким безупречным костюмом.

Сейчас он был расстегнут и в полнейшем беспорядке.

Словно Синеглазку стащили с постели, и он бежал ко мне в панике.

— Назад, сволочи, — процедил он сквозь сжатые зубы и наставил ружье на толпу. — Кто это сказал вам, что вы имеете право судить и убивать?

— Да оно разряжено! — заверещал докторишка яростно. Что за демон в него вселился?! — Бейте его!

Он успел только шагнуть к Кристиану. Выстрел прогремел одновременно с четким звуком, с каким патроном заряжают ружье.

Доктор с воплем упал и забился на земле, заизвивался, как пойманный карась.

— Кто-то еще хочет пулю? — спокойно спросил Кристиан, наводя ружье на толпу снова.

Как же мне было страшно!

О, господи! Как страшно!

Мне казалось, что сейчас все эти люди кинутся на Кристиана. Обезумевшие, озверевшие.

Что ружье? Ну, выстрелит он три раза, ну пять. А потом… потом неминуемо его захлестнет толпа людей, жаждущих крови.

Но он, кажется, так не думал.

Он стоял, чуть расставив ноги, и спокойно смотрел в искажённые ненавистью лица.

И я почувствовала, как моей дрожащей, обессиленной руки вдруг что-то коснулось, поддерживая и ободряя.

— На колени, — рыкнул Кристиан. И люди, словно зачарованные, подчиняясь его словам, начали опускаться на колени, затихая.

Я слышала только свое рвущееся из горла дыхание.

Я видела только его — идущего ко мне, огибающего фигуры, замершие в униженной позе перед своим герцогом.

Кристиан не торопился. Он шел медленно, впечатывая каждый шаг в землю.

И мне казалось, что среди людей мелькали юркие фигуры сыщиков, или шпиков, выискивающих зачинщиков.

Время от времени кто-то в толпе вскрикивал, и я видела, как люди падали лицом в землю, прямо под ноги к неторопливо шагающему Кристиану с ружьем в руках.

В одном вздернутом к ночному небу лице я узнала сводную сестру. Ну, ясно, кто науськал толпу на меня!.. Мачеха!

— В подземелье, — велел Кристиан кратко, и сестра, хрипя, словно ее душат, на коленях поползла в сторону города.

Он сделал еще несколько шагов и очутился рядом со мной, лицом к лицу.

Его рука поднялась и коснулась моей, дрожащей, напряженной до боли.

— Уже все, — произнес он, ничуть не удивленный моим странным жестом и тем, что я воображаю, словно могу удержать толпу. — Уже не надо.

Я медленно опустила руки. Крупная дрожь била мое тело.

Наверное, я свалилась бы вниз со ступенек. Но Кристина ловко подхватил меня, поднял на руки, прижал к себе.

— Ну? — шепнул он мне на ушко. — Поняла? Я об этом даре говорил. Отец выкупил для тебя титул. А Титул всегда дается с зерном магии. И у тебя оно прижилось чудесно. Только аристократы имеют право на подобную магию. У тебя оно есть.

— К…как ты узнал? —пробормотала я, прижимаясь к нему. После использования этой странной магии мне было холодно, и я готова была жаться даже к шелудивому ослику, чтоб согреться. Не то, что к Синеглазке.

— Ну, — протянул он, поднимаясь по ступеням к дверям дома, оставляя за спиной затихающий сад, — хотя бы потому, что глаза у меня не синие. Синими их видят только такие же, как я и ты.

***

Эти тени, что я приняла за шпиков… Это были силы Кристиана.

Не люди.

Его магия, его воля.

Ею он принуждал особо злостных буянов самих идти в кутузку. Наверняка, и о природе своих поступков они расскажут честно. И получат за это наказание.

Я слышала их мысли, тихие, как шепотки, струящиеся над садом.

«Она живет одна. Чем зарабатывает на жизнь? Наверняка потаскуха. Значит, нужно ее наказать!»

«Мне было скучно. Просто скучно. А тут заговорили о поджогах. Хотелось развлечься. Подумаешь, вздернули бы девчонку! Кому она нужна? Ничего же страшного не произошло бы! Кто бы расстроился из-за нее?»

«Она лечит моих пациентов! Лечит! Они выздоравливают, и я остаюсь без работы! Как она смеет?! О, какая боль!.. Ранение просто ужасное! И что мне делать? Как теперь вылечиться?!»

— За что они так со мной? — всхлипывала я.

Кристиан лишь крепче прижимал меня к себе и покачивал, будто убаюкивая.

— Не слушай их, — велел он. — Не трать свой дар на их мысли. Тебе нужно восстановить силы.

Но я капризничала, как ребенок.

— Какой еще дар, — да, я просто отказывала в это верить. — Старая Ивонна тоже видела твои синие глаза. И маленькая Рози! Ты мне голову морочишь.

— Старя Ивонна? — уточнил он. — И твоя шустрая воспитанница? Значит, они Дарители. Семья Дарителей, Ивонна, ее дочь и маленькая Рози.

— Что это значит? — бубнила я.

— Дар не берется из ниоткуда. Его берут у других людей. У Дарителей. Сами они почти не умеют им пользоваться. Чаще всего не умеют. Но другим могут подарить.

— Как? Что? Как это выглядит?

— Да как угодно. Бусинка, зерно граната. Какая-нибудь мелочь. Чаще всего блестящая и совсем крохотная. Когда ты принимаешь этот небольшой подарок, Дар переходит к тебе. И прорастает. Или не прорастает. Тут как повезет.

— Но я не помню ничего такого…

—Держу пари, что и Даритель не придал этому случаю значения. Ивонна же давно в вашем доме, так? Вероятно, с самого твоего детства? Она могла поместить Дар в куклу. В какое-то твое украшение. Надела сережки на тебя — и готово.

— Но почему я прежде ничего об этом не слышала? Дар, Дарители…

— Об этом не распространяются.

Я оглянулась назад.

Нет, не на темный сад, и не на длинную лестницу, по которой Кристиан меня уносил от произошедшего.

Я посмотрела на прошлое.

На тени тех людей, что остались далеко позади во времени.

Особым, только что открывшимся мне магическим взором.

Да, Ивонна частенько возилась со мной, с маленькой.

И такой странный выбор служанки — немолодой, некрасивой, необразованной, — удивил мадам Зина. Она не могла не заметить этого.

Наверное, она следила за мной. И перемену — если та произошла, — тоже заметила. Может, она тоже видела мои глаза синими?!

Вот почему она вцепилась в несчастную дочку Ивонны.

Ивонна отдала мне дар.

Кто знает, сколько раз Даритель может дарить.

— Это особая склонность души. Порыв. Искреннее желание, — подсказал Кристиан. Верно, тоже прислушивался к моим мыслям.

Мадам Зина тоже хотела Дар.

Поэтому она взяла к себе поближе Агату. В личные горничные.

Но то ли та не спешила давать Дар, то ли он не приживался у мадам Зина. На дурной, гнилой почве мало что всходит.

— Вот откуда такая ненависть, — пробормотала я, отслеживая в магических воспоминаниях судьбу несчастной девушки. — Мадам Зина просто не смогла добиться от нее желаемого.

И малышку Рози потому она к себе приблизила.

Но ее Дары тоже, верно, пропали зря.

Скорее всего. Поэтому мадам Зина выгнала их с такой злобой. Считала их бесполезными, а их Дары — никчемными и слабыми. Но дело было в ней самой.

— Твой Дар проснулся рановато, — сказал Кристиан. Он добрался до моей комнаты, уложил меня в постель, накрыл одеялом. Точнее, той рваниной, что я использовала вместо одеяла. — Еще бы несколько месяцев ему дремать. Но что сделано, то сделано.

У меня от магического холода зубы стучали.

Дар тянул из меня силы, чтобы не погибнут самому.

— Синеглазка, — проворчала я, зябко кутая плечи. — А почему ты со мной возишься?

Кристиан усмехнулся.

— Я не раз говорил — ты нравишься мне, Эрика. Очень нравишься. Ты поразила меня в самое сердце, когда начала командовать там, в доме врача. Такой уверенности и силы я давно не встречал.

— И еще Дар, — поддакнула я, вся трясясь. — И прилагающийся к нему титул?.. Ты что-то говорил про титул. Это значит, что я ровня тебе. Хоть и с голой ж…

Он рассмеялся, сверкая магическим огнем в глазах.

— Признаюсь, это был приятный бонус, — ответил он, отсмеявшись. — Я знал, тебя прочили мне в жены. Договорной брак — дело обычное в наших кругах. Я знал, что твой отец обещал, что ты… м-м-м… будешь меня достойна. Если ты понимаешь, о чем я говорю.

— Можешь не вуалировать свои меркантильные высказывания! — проворчала я. — Так и скажи, что тебе обещали мешок денег.

— Обещали, — прямо ответил он. — Когда услышал отголоски скандала, связанного с тобой, признаться, я испытал облегчение. Не скрою. Связать свою жизнь с незнакомой мне девушкой — сомнительное удовольствие. Да еще и с настолько легкомысленной, как о тебе говорили. Но ты оказалась совсем не такой, какую я ожидал увидеть.

— А какой я оказалась?

Кристиан снова усмехнулся.

Наверное, в его голове был очень сложный образ, и он не смог ответить двумя словами.

А я задумалась.

Та, прежняя Эрика, понравилась бы ему? Тихая, скромная и романтично-наивная девушка?

— Мне нравится твой напор, — ответил Кристиан. — Твоя уверенность и то, как крепко ты стоишь на ногах.

— И все? — обиженным голосом спросила я.

Кристиан рассмеялся.

Обожаю, когда он смеется.

«Когда ж ты успела так втрескаться в этого пижона! — с отчаянием подумала я. — Он говорит о своей любви, но это… так странно. Как будто он видит меня не девушкой, а… каким-то разобранным конструктором «Лего»! Вот эти частички цвета хаки ему нравятся. Уверенность, сила… А вон те, розовые, он просто не замечает. Как будто нарочно игнорирует то, что я девушка!»

— Я же говорил, что ты мне симпатична, — мягко ответил он, всматриваясь в мое лицо и отводя от щеки кудрявый локон. — Ты действительно очень красива.

— Этого маловато, Синеглазка, — горько ответила я. Дрожь меня больше не била. Я решительно откинула одеяло и уселась.

— Маловато? А чего будет достаточно?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Но вы, ваша светлость, говорите о своих чувствах ко мне… как о деловом соглашении. Да вы и рассматриваете наши отношения как союз двух партнеров.

— Это плохо?

— Это не плохо. Но я же не бизнес с вами должна буду вести, — я горько усмехнулась.

Кристиан с прищуром смотрел на меня.

— Меня не учили говорить о своих чувствах так, чтобы девушки млели, — сказал он.

— Этому не учат. Это идет от души. И по этим словам девушки судят, можно ли вам доверять или нет.

— Разве судят не по поступкам? — уточнил Кристиан. — Я предлагаю вам больше, чем кому-либо. Уважение, положение в обществе, достаток. Все то, что получает герцогиня вместе с герцогской короной. Этого хотят абсолютно все девушки.

— А я хотела бы, — невольно вырвалось у меня, — чтобы вы меня любили…

— Что?..

Я ощутила руки Кристиана на своем теле.

На талии.

Горячие и твердые ладони.

Это прикосновение пугало и завораживало своим внезапным порывом.

— Чтобы я любил?

Он рванул на мне платье, и я испугалась.

От вечно расслабленного, мягкого и ироничного Синеглазки я не ожидала такого жесткого и опасного движения.

— Вы что творите?!

Его горячие губы запечатали мой рот.

Он не пытался скрутить меня, свалить, раздавить.

Он просто целовал и целовал, словно безумный. Как с цепи сорвался, отбросив прочь все приличия. А его руки гладили и ласкали мою обнаженную грудь.

Вот это выпросила!

— Вы не посмеете этого сделать, — сквозь зубы выдохнула я. — Вы не опуститесь на один уровень с Ваганом! Ах!..

Кристиан лишь откинул меня себе на руку и впился жадным голодным поцелуем в мою грудь.

И этот поцелуй был ни с чем несравнимым блаженством.

Мне казалось, что все мое тело пульсирует удовольствием, пока губы Кристиана касаются меня. Я извивалась совершено неприлично, шумно дыша и моля только о том… чтоб этот поцелуй не кончался никогда!

Все было не так, совершенно не так, как с треклятым Юджином.

Я обрывками, ранящими осколками вспоминала ту страшную и единственную ночь, когда он владел мной.

Вспоминала и сравнивала, чтобы понять наверняка, что на уме у Кристиана.

А что может быть на уме у человека, чьи прикосновения такие трепетные и теплые?

Чьи поцелуи то страстные и горячие, а то нежные и невесомые?

Его руки гладили меня, словно снимая зябкий кокон недоверия и боли, в который я была завернута до сих пор. Его пальцы ласкали каждый сантиметр моей кожи, обводили округлости, заставляя меня трепетать и льнут к нему.

— Эрика, разве ты не понимаешь? Разве ты не чувствуешь?.. Ну же, раскройся. Прикоснись ко мне так, как я касаюсь тебя. И ты поймешь, что слов не нужно. Я могу сказать, что люблю тебя. Но слышать ушами и слышать сердцем — это две огромные разницы.

Я поняла, что он говорит про дар.

И я потянулась к Кристиану со всем жаром, что был отпущен моей душе небесами.

Я желала коснутся его души так же, как до этого желала удержать беснующуюся толпу.

Я хотела узнать правду.

И я получила желаемое.

Кристиан гладил и обнимал мое тело, целовал мои губы. А я растворялась в блаженстве, касаясь его души своей. И многократно слыша «я люблю тебя», касаясь его дара снова и снова.

Кристиан избавил нас от одежды как-то незаметно. Миг — и мы лежим, тесно обнявшись, обнаженные. Горячая кожа льнет к коже. Руки ласкают гладкую спину, и я забываюсь в поцелуях до головокружения.

Кровь стучит в висках так, что заглушает суровую воркотню Ивонны в моем воображении.

«Я люблю тебя!»

Три коротких слова, за которые и жизнь отдать не жаль.

Его горячее тело опустилось на мое. Его сильные руки перехватили мои, и он овладел мной мягко и невероятно осторожно. Так, что наслаждение, налившее мое тело, было подобно теплой волне.

Я ахнула, захлебнувшись удовольствием. И его губы сцеловали этот восторженный вздох.

— Не было никогда так? — тихо шепнул он.

В темноте его глаза светили, как апрельские звезды.

— Не было, — ответила я.

И снова приникла к нему всем телом. В горячем и безумном порыве прижалась к нему животом, грудью — и застонала, глубоко и томно. Жаждая только одного: ощущать его в себе снова и снова!

Сгорая от страсти, обнимая его ногами, гладя его плечи ладонями, я думала только об одном: насытиться его лаской. Получить сполна его страсти, того удовольствия, что он только может мне дать.

Я сходила с ума. Да нет же, я сошла с ума!

Потому что эта связь, то, что сейчас происходило между нами, было так же порочно и порицаемо обществом, как и моя нечаянная связь с Юджином.

Но мы творили любовь.

Волшебство, что было сильнее нас.

То, что не позволяло нам разорвать объятья и прекратить поцелуи.

Мы жили и дышали одной жизнью.

Мы передавали ее из губ в губы, как глоток спасительного воздуха.

Мы были одним существом. Мы неспешно двигались в одном ритме, мягко и плавно. Мы приникали друг к другу. Кристиан вжимался в мои раскрытые перед ним бедра, и я захлебывалась дыханием от возбуждения и жгучего желания чего-то большего.

И когда пришло наслаждение, самый его сверкающий пик, я думала, что умру.

Что душа моя не выдержит, вырвется на свободу вместе с долгим, по-животному откровенным стоном.

Я кончала, дрожа всем телом.

Острыми ноготками вцепившись в его плечи, ощущая в себе мягкую, глубокую пульсацию.

И его губы на своем лице.

— Что мы натворили, — прошептала я, дрожа в его руках.

— Ничего страшного, — шепнул он мне на ушко. — Мы теперь принадлежим друг другу. Ты мне, а я тебе.

Это было странно и немного пугающе.

«Я принадлежу тебе», — такие торжественные слова…

— Но Кристиан, — прошептала я с горечью. — Мой сын…

— Он будет моим, — перебил меня Кристиан. — Я же говорил. Нам достаточно дать ему немного нашей магии. Не очень приятный ритуал, но ничего сложного и опасного. Этот ребенок часть тебя. Я чувствую, как ты к нему тянешься, как опекаешь. И, что важнее всего, ты не видишь в нем черт насильника. Ты сама его отделила от отца. Своей магией. Аккуратно и умело, словно всю жизнь этим и занималась.

Он усмехнулся.

— Место его отца свободно. Я могу занять в любой момент.

— Но… тебе это зачем? — дрогнувшим голосом спросила я.

— Затем, чтобы ты была в моей жизни всегда, — твердо ответил он. — Ты не понимаешь? Ты разве не чувствуешь? Наверное, это твоя неопытность… но когда встречается твой человек, его потерять страшнее, чем руку себе отсечь. Это больше, чем любовь. Это больше, чем жизнь. Это вечность. Это блаженство. Это бессмертие. Наше счастье может длиться бесконечно. Понимаешь?

Кажется, я понимала.

Я касалась магией чего-то такого, огромного и непостижимого. Но еще не до конца понимала.

— И чем больше у нас будет детей, — меж тем продолжал Кристиан, — тем больше красоты и счастья этого мира мы познаем. Глупо отказываться от ребенка, если он уже есть.

— Но он ведь не твой, — удивилась я.

Кристиан тут громко расхохотался.

— А когда из родильной комнаты мужьям выносят детей от роженицы-жены, они чьи? — отсмеявшись, ответил он. — На детях не стоит фамильного герба, и подписи мужа тоже. Они только женщины. Мужчина либо принимает ребенка, либо нет.

Он поцеловал меня во влажный лоб, крепче обнял, обхватив руками так, что мне стало жарко от его горячего тела.

— Не думай о дурном, — сказал он. — И сына своего с дурным не связывай.

— Спасибо, — с чувством сказала я. — Это правда… очень много значит для меня.

— Знаешь, — сказал он, прижимая меня к себе еще крепче, утыкаясь носом мне в плечо и настраиваясь, кажется, на второй круг нашего страстного вальса, — через неделю будет весенний бал в городе. Давай в этот день в городской ратуше объявим о помолвке?

— Что!.. — выдохнула я.

Кристиан, хитрец, пользуясь моим замешательством, осторожно раздвинул мои колени своим и ловко улегся сверху, очень эротично прижавшись своим животом к моему.

— О помолвке, — просопел он, жадно целуя мои подрагивающие губы. — Давай объявим, что отныне мы вместе. И подготовим свадьбу.

— Но… ты герцог, а я…

Его бессовестные ладони вкрадчиво проникли под мои бедра.

Он властно развел их в стороны и овладел мною снова — жадно, жестко, страстно. Ненасытно.

На грани боли и пика наслаждения.

Пронзив меня сладостью до самого сердца.

— Я могу жениться на ком хочу, — жестко ответил он, подкрепив свои слова чувствительным и жестким толчком в мое тело. — Я имею право обладать любой женщиной.

В таком положении спорить с ним было невозможно.

Я ответила ему стоном, тонким, жалобным.

Но ему этого было мало.

Словно наказывая меня за недоверие, теперь он брал меня жестко, сильно. Смешивая в моем теле боль и сладость, безумие оргазма и томление ласки.

Я кричала и плакала, прижимаясь к нему всем телом, дрожа, напрягая все мышцы, чтобы прижаться к нему плотнее, и вобрать в себя все наслаждение, что он мог дать. Сознание мое то воспаряло в небеса, то падало в звездную бездну. И я вопила, извиваясь, в невероятном, космическом наслаждении. И дрожала, как подраненное животное, когда он властно велел мне расставить ноги шире и снова начинал бесконечную, самую сладкую в мире пытку.