Отвергнутая невеста. Хозяйка заброшенного дома

Глава 9. Два дома Эвансов

Работницы наши за вкусную похлебку привели в порядок все крыло дома.

Остатки переломанной мебели пришлось порубить и пустить на дрова.

Пыльные ковры, те, что остались, вытащили из дома и выколотили как следует. Один даже вымыли. И он приобрел яркие цвета, стал ну почти как новый.

Добрались они и до чердака.

По скрипучей лестнице поднялись наверх. С трудом отперли дверь, затянутую паутиной.

И обнаружили целые залежи пыли и мусора, которые надо было в спешном порядке убрать.

Весь хлам оттуда вынесли.

Щетками и вениками смели паутину и пыль.

Промыли каждую досточку на полу, отскребли двери, надраили до блеска медные ручки.

Окошки на чердаке были совсем маленькие.

Но все стекла в них оказались целы.

И рамы, хоть и старые, а не рассохлись. Их когда-то выкрасили отличной коричневой морилкой. Это и уберегло окна от разрушения.

Мои работницы усердно носили воду, разводили щелок, и драили все так, что брызги летели.

И усилия их увенчались успехом.

Да, дом был пустоват, и эхо каталось под потолком от их веселых голосов.

И роскошью у нас и не пахло. Роскошь – это шторы, диваны, красивая мебель и дорогие ковры. Цветы в хрустальных вазах и красивые хрустальные люстры.

Всего этого, конечно, не было.

Зато мы с Ивонной нашили новых занавесок из белого полотна. Самых простых, но они освежили темные окна комнат.

Рози отыскала какую-то старую вазу на чердаке, кое-как спустилась в сад и там набрала первых расцветающих цветов.

Маленький лакированный столик, что стоял на лестничной площадке, мы накрыли свежей скатертью, тоже из самого простого полотна, и поставили незамысловатый букет Рози туда.

Как раз под отмытыми мной портретами.

— Вот они, огненные мальчики, — сказала Рози, усаживаясь в свое кресло после хлопот. Она кивком головы указала мне на картину, где дама брела по саду. И теперь-то я рассмотрела среди розовых бутонов четыре шаловливых мордашки.

— Какие милые дети, — пробормотала я. — Что с ними стало? Почему они стали призраками?

Рози пожала плечами.

— Они сказали, что умерли… очень нехорошо. Не сказали, как. Но кажется, госпожа Зина к этому как-то причастна. И потому они на нее злы. Это ведь ее картина. Это ее мать гуляет по саду.

— А мальчики, верно, ее братья?

У меня мороз по коже побежал.

Рози кивнула.

— Кажется, да. Но они не любят говорить об этом. И хотят только одного — чтобы их картина отпустила. Они устали.

— А как это сделать? Я бы помогла им.

— Они сказали, что еще не все сделали. Поэтому не могут уйти.

Рози вздохнула. Ей было жаль ее необычных знакомцев.

— Идем, — сказала я. — У нас еще куча дел. Пока Итан спит, мы можем перестирать его распашонки. И твое платье сесть дошивать. Ты в нем будешь красотка! Я прилажу к воротничку кружева, а на корсаже вышью цветы тонкими ленточками.

— О, идем! — обрадовалась Рози, разворачивая свое кресло.

Теперь все было чистым и свежим. Ну, разве что за исключением того крыла, куда мы еще не заходили. Но и зачем? Нам и тут комнат было предостаточно. Да и работы тоже.

Но после нашей глобальной уборки в доме сразу стал легче дышать.

А скоро наши работницы добрались и до чердака.

Ивонна там нашла старую деревянную шкатулку с маленьким замочком. Она сама ее отмыла и очистила, и вручила мне.

— У каждой хозяйки должна быть шкатулка для денег! — произнесла она торжественно.

«Да, как у мачехи — ее ларец с завещанием, — невольно подумала я. — Интересно, почему она просто не сожгла его? Почему не избавилась? Значит, не может… Или там написано что-то и для нее, от чего она отказаться не в силах!»

Но эту задачу мне только предстояло решить.

В шкатулку я торжественно уложила наши нехитрые богатства.

— Ивонна, спроси у женщин, что у нас работают, кто из них хочет остаться у нас на постоянную работу?

— Я уже спрашивала, госпожа. Двое согласные. Остальные считают, что с нас, кроме супа и нескольких медяков, взять нечего, — Ивонна победно усмехнулась. — Поэтому домоют ту комнату, что вы себе хотите взять под кабинет, и уберутся прочь.

— Что ж, их право, — вздохнула я. — Пусть идут. А для оставшихся ты пойдешь и купишь мыла…

— О, нет!..

— О да. Нагреем воды. Пусть отмоются как следует.

— В господской ванной!.. Неслыханно.

— Ты же не хочешь, чтоб они развели вшей? Так вот, купишь мыла, отрезов синей ткани им на юбки…

— Каким-то проходимкам?!..

— Ивонна! Теперь это наши с тобой помощницы! Они будут заботиться о нас, а мы должны будем позаботиться о них.

— Еще скажите, чепчики им с оборками и лентами?!

— Да, свежие чепчики не помешают. И чулки. И полотна на рубашки и передники. Пусть займутся, сошьют себе новую одежду. В моем доме все должны выглядеть прилично! А старое платье сжечь в печи, как только помоются.

Ивонна даже плюнула от досады.

— Работают без году неделя, — сварливо проворчала она, — столько не заработали! Больше проели!

— Ивонна!

—…тогда и вам присмотрю обнову, — не унималась она. — А то о других думаете, а сами в обносках ходите!

— Я купила себе ткани на новое платье.

Ивонна фыркнула.

— Это та, скучная, как трясина в старом болоте? Негоже молодой женщине в таком ходить!

— Но зато удобно работать. Я не смогу лечит пациентов, если буду вся в кружевах и рюшах! А эта ткань темная, немаркая…

— Немаркая! Не все же время лечить! — сварливо ответила Ивонна. — Иногда надо подумать и о приличиях. О том, как хорошо было б появиться на людях в нарядном платье. Как любая другая девушка из приличной семьи.

— Ох, Ивонна… — я покраснела. — Может, ты и права. Но сама посуди, когда мне заниматься нарядами? Я еще Рози не сшила платье. А платить швее дорого…

— Значит, на этих бездельниц денег не жаль, а на себя лишний грошик не хотите потратить?! Сама тогда сошью! Что я, без рук, что ли?!

После недолгих препирательств Ивонна взяла список нужных вещей и деньги — те, что я заработала у мясника, и остатки меди, — и отправилась в город.

А я осталась дома.

В первый раз отдохнуть и заняться сыном…

***

Мадам Эванс пострадала порядочно.

Всюду, где ее касались призрачные руки, на ее старой коже вздувались красные пузыри.

Она стонала и охала, дрожа всем телом.

Вот, оказывается, как огонь жжет… Вот, оказывается, что чувствуют люди, сгорая.

Нога тоже доставляла немало хлопот.

Герцог ответил вежливым отказом. Не приехал по первому ее зову. Но прислал лекаря, скользкого пройдоху.

Тот вправил ногу, притом так долго возился, что мадам Эванс натерпелась боли больше, чем когда падала с лестницы.

— Ничерта ему не давать! — орала страдалица, когда нога ее была закована в надежную шину и перебинтована отменными бинтами. — Проходимец! Шарлатан!

Лекаря поскорее увели от больной, и та без сил откинулась на подушки.

Нет, обидно, что не пришел герцог!

Она-то рассчитывала тотчас при нем залиться слезами. Упросить ее приютить в его доме.

— Я вдова друга его отца! — шипела старуха зло, сжимая яростно сухие кулаки. — Как он смеет мне отказывать?! Негодяй! Грубиян!

Впрочем, что за интерес у молодого герцога к паленой старухе?

Еще день, два, и ожоги начнут сходить.

Уродливей всего пятно на шее, но оно самое слабое.

На руках сильнее.

Все рукава ее платья изожжены.

Словно ее схватили за локти и силком спихнули вниз по ступеням.

Но это не смертельно.

Да еще и чертов лекарь накачал ее обезболивающими пилюлями. А они притупили не только боль, но и страх.

Мадам Эванс затихла, вспоминая голоса этих негодных мальчишек. Этих призраков.

Они казались ей знакомыми. Будто она не только слышала их, но и разговаривала.

Много-много раз.

Если б она не выпила эти таблетки, что подсунул ей доктор, ее бы от страха подбрасывало на постели до самого потолка. Она не смогла бы лежать спокойно, она бы на одной ноге бежала к дверям!

А с таблетками тело было непослушное, вялое. Сердце билось неторопливо, лениво.

И пугающий шепот над ее головой был приглушенный.

— …Ты же узнала? Узнала нас, Зина?

— Ни дня тут не останусь! — прошептала она яростно, слушая эти шепотки. — Миранда! Моника!

Она завопила так, что стекла дрогнули.

На ее зов прибежали ее дочери, перепуганные ее криками.

— Вам хуже, мама?! — наперебой спрашивали они.

Зина глянула на своих дочерей. Вряд ли они любили ее. Но потерять боялись.

Есть такое мифическое животное, гидра. Чудовище о многих головах. Вот она с дочерьми тоже такое чудовище. Только она самая умная голова. А они так, две глупые головешки. Годятся только на то, чтобы жрать да гомонить без умолку.

Но все же родные…

Бестолковые, но родные.

— Мне и не становилось лучше! — резко выкрикнула она. — Ну, шевелитесь, дуры! Помогите мне подняться! Мы уезжаем!

— Куда, мама?! —испуганно спрашивали дочери, поддерживая мадам Зина под руки.

Та морщилась от боли.

Но голоса, звенящие над ее головой, слушать было невыносимо.

Мадам Эванс даже всплакнула от злости. Подумала: «Все же вытравили, выжили меня из моего же дома!»

Но тут призраки над ней засмеялись, и она упрямо сжала зубы.

Не раскисать!

Она все равно выиграет! Она победит!

Она добьется своего!

— В гостиницу! — рявкнула она. И заохала. Нога болела нестерпимо. Опереться на нее было невозможно.

— В самую лучшую? — угодливо спросила одна из дочерей.

— Какого черта! — вспылила госпожа Эванс. — В самую дешевую!

— Но почему? — обиженно воскликнула одна из дочерей.

— Там клопы! — не менее обиженно поддержала ее вторая.

Старуха яростно сверкнула на нее глазами.

— Потому что мы разорены! — яростно рявкнула она.

— Что?! — ахнула первая дочь.

— Как?! Почему?! — взвизгнула вторая.

— У нас же есть драгоценности!

— Заложены! — злорадно проклекотала мадам Эванс.

— Деньги?!

— Их едва хватает покрыть текущие расходы!

— Но Эванс же был несметно богат! — плаксиво воскликнула одна из девушек. — Ты сама говорила, что если мы выгоним Эрику, то все нам достанется!

Старуха, проковылявшая меж тем до дверей, обернулась на их растерянные голоса.

— Этот мерзавец был не глуп, о, нет, — протянула она, смахнув растрепавшиеся волосы, выпавшие из прически, с лица. — Он большую часть денег завещал Эрике. А еще часть припрятал, кто его знает где!

— Но ты же сказала, что уничтожишь завещание! — обиженно воскликнули дочери в один голос.

— Я бы так и сделала, — ответила госпожа Эванс злобно. — Только я связана этим завещанием по рукам и ногам!

— Сожги! Сожги! — кричали девицы в один голос.

— Да?! И титул маркизы тоже сжечь?! — проорала старуха.

— Что?!..

— Титул маркизы, — выдохнула она. — В завещании указаны некие земли, дающие право на этот титул. Эванс купил их для Эрики. И туда свез свое богатство. Эти земли должна была получить она в день своей свадьбы. Или получу я, — тут глаза старухи блеснули алым отсветом пожара, — если Эрика умрет до своего двадцать первого дня рождения и замуж не выйдет.

— О-о-о, — прошептала одна из девиц восторженно. — Вот зачем ты расстроила ее свадебку!

— И выгнала из дома! — подхватила вторая девушка.

Мадам Эванс сухо кивнула.

— В старом доме, без денег, без еды, без одежды она скоро сгинет, и все достанется нам! — мечтательно прошептала она. — Но прикончить ее самая не могу! Душеприказчик — я не знаю, кто это. Но он следит за ее судьбой, наверняка! Так что… завещание нам еще пригодится.

Старуха еще раз посмотрела пристально на обеих дочерей.

— И знать о нем не должен никто, — тяжело произнесла она. — Сейчас она нищенка. Потаскуха, родившая вне брака. Жениться на ней дураков нет. Но если городские альфонсы прознают про завещание и про титул… Ваган первым примчится просить у нее прощения!

Дочери с пониманием закивали головами.

— Нам осталось совсем немного продержаться! Совсем! Сколько она там протянет, месяц? Два? — продолжила старуха. — Да хоть бы и год! Мы можем распродавать вещи, добро, лошадей. Мы продержимся. Она — нет!

— Но через год ей исполнится двадцать один! — напомнила одна из девиц. — И тогда прощай, титул!

Эту мысль мадам Эванс перенесла молча.

— Не волнуйся, — ответила она холодно. — Я позабочусь о том, чтобы не исполнилось…

Перебинтованной ладонью она отерла липкий пот со лба и снова яростно посмотрела на дочерей.

— Да помогите же мне, тупые коровы! — проворчала она. — Берите меня под руки и пошли отсюда! Вон, прочь! И дня тут не задержусь! Здесь все закопчено дочерна! Провоняло дымом!

«И горелым мясом, да, Зина? Как тогда, помнишь?»

Гадкие голоса вернулись.

Хромающей старухе, которую дочери тащили под руки, казалось, что призраки вертятся вокруг нее, шепча на уши издевательские слова.

— Миранда, — велела она властно. — Титул все ж один. И он достанется Монике.

— Почему это ей? — тотчас заныла девушка.

— Потому что она младшая! — огрызнулась мадам Эванс. — Не хнычь! Тебе я помогу окрутить молодого герцога!

Миранда тотчас повеселела и показала язык сестре.

— Сейчас в гостинице ты напишешь ему слезливое письмо, — командовала мать. — Как рассказ из любовной книжки. Напишешь, что тоже ранена и жестоко страдаешь. Мы тебе перебинтуем руку. Или ногу. Нет, руку. А то еще подумает, что ты останешься хромоножкой! Ты напросишься к нему в дом. Скажешь, что наш пострадал очень сильно. Что там невозможно жить. Что кошмары терзают, и все такое. Что там пишут тупые восторженные барышни. Да послезливей! Это надо быть последним подлецом, чтоб отказаться помочь! А молодой герцог не таков. Мы пролезем к нему в дом, чего бы мне это ни стоило!

***

Ивонна слово сдержала и накупила всего, что было необходимо дому.

Простому дому, но такому, чтобы его считали приличным. Правда, пришлось израсходовать целый золотой. Но не для того и я заработала эти деньги?

Кроме мыла и персональных мочалок, Ивонна принесла мне несколько гребней, красивых, с перламутром. И хорошую щетку для волос.

Этой щеткой она вычесала как следует мои волосы, так, что они стали гладкими-гладкими. А потом нанесла на них ароматное масло и сплела в косы, и гребешками закрепила прическу на моей голове.

— Так-то лучше! — ворчала она. — Не дело это, ходить с растрепанной головой! Вы приличная женщина! Все-таки, врач! А не босоногая девчонка с улицы! Значит, надо выглядеть соответственно!

Это было ужасно кстати. Мои волосы, вьющиеся каштановые, прежде действительно выбивались из прически и падали мне на лицо, мешая работать.

Кроме этого, Ивонна купила тканей, много разноцветных отрезов. И крепкого красивого тонкого полотна, и даже мне дорогого сукна.

И мы всей компанией засели за шитье.

Я дошивала Итану и Рози одежки. Теперь они у меня будут ходит нарядные, как куколки!

Наши новоявленные служанки тоже отмылись. Правда, в несколько приемов.

Ивонна выдала по гребню и им велев вычесать волосы и привести их в надлежащий вид.

Весело кудахча, вечером на кухне у жаркой печи они сшивали себе новые фартуки, закончив все дела по дому.

Кроме ткани для новой одежды, Ивонна приобрела и постельное белье. И даже настоящий матрас, небольшую подушку и одеяло для нас с Итаном!

Не без удовольствия я застелила свою постель. И задвинула новые шторы на окнах. Комната моя сразу преобразилась, обрела жилой вид. Еще не роскошь, но уже и не нищета!

И это все в самый краткий срок я приобрела на собственные заработанные деньги!

А Ивонна, запершись у себя, тщательно раскроив красивую, дорогую ткань, и уселась шить мне обещанное нарядное платье на выход.

Жизнь начинала налаживаться совершенно точно.

Между текущих домашних дел я еще раз сходила к мясникову сыну.

И у него все шло просто замечательно.

Мальчишка уже поднимался и ходил сам. Дети ведь непоседы. И долго в неподвижности не выдерживают. А если бол их уже не беспокоит, то и вовсе ничем в постели не удержишь.

Я застала его во дворе, он сидел на лавке, на солнышке, и кидал корм курам.

Я похвалила его и позвала на осмотр.

Шов его был ровный, сухой, не воспаленный.

Просто удивительно, как он сросся без осложнений! Даже воспаление, что мне не нравилось, рассосалось.

Я тут же решила снять швы, нужды-то в них теперь не было.

На это действо сбежались посмотреть все домочадцы, и под их пристальными взорами я расстригла нитки и аккуратно вытянула их из тела.

— Ну, вот и все, — сказала я, обрабатывая рану перекисью, затирая добела бледную кожу. — Теперь тебе можно и помыться и можно считать, что ты полностью здоров.

— А оно… не распадется? — опасливо спросил мальчишка, глядя на красную нитку свежего шрама.

Я рассмеялась:

— Да что ты! Все отлично срослось. Ты абсолютно здоров. Но пару месяцев стоит поберечься, тяжелого не поднимать. И все будет просто отлично.

Я поднялась, закинула на плечо свою лекарскую сумку и глянула на родных мальчишки.

— Ну, я больше не нужна этому пациенту, — весело сказала я. — А если вдруг что-то произойдет, вы знаете, где меня искать!

Мясник закланялся.

— Обязательно к вам придем, если нужда приведет! — ответил он. — Наш-то старый врач-то содрал бы десять шкур. Да еще и неизвестно, вылечил бы или нет. И намучил бы мальца, уж я-то его знаю! А вы, доктор, враз поправили! Вот спасибо!

Благодаря этой истории, быстро разошедшейся по городу, ручеек из больных людей потянулся к моему дому.

Да, не все они могли оплатить лечение так же щедро, как мясник. Не все имели его достаток.

Но пару монет за вывих всегда приносили. И это самые бедные. А кто побогаче, так тот и не жадничал. Ведь когда речь шла о боли, уж не до жадности.

Я вправляла ноги и руки, осматривала и промывала раны, и накладывала повязки. А Ивонна, ворча, прятала в шкатулку заработанные деньги.

— Шляются тут разные! — выговаривала она. — А ну, как головы нам кто раскроит за кровно заработанные? Надо бы человека посильнее, с дубиной, чтоб наводил порядок в очереди!

—И обеспечивал меня работой? — усмехнулась я. — Нужен стационар.

— Чего это такое? — удивилась Ивонна.

— Комната, где больной мог бы отлежаться некоторое время, — ответила я. — Вот этого человека, с переломом ноги, домой повезли. А его бы не тревожить хотя бы дня три…

Ивонна всплеснула руками.

— Проходимцев еще в доме привечать! — ахнула она. — Кормить их еще моей прекрасной похлебкой!

Я кивнула.

— Именно так. Вели служанкам заняться комнатой. Той, пустой. Ее еще раз надо отмыть как следует, чтоб была идеально чистая. Пусть протрут стены, двери. Туда поставим пару кроватей. Хм… Надо заказать в городе. Пусть сколотят немудреные лежанки. И будем там содержать пациентов, нуждающихся в уходе.

Ивонна снова всплеснула руками.

— Самую большую комнату отдадите голодранцам?! — ахнула она.

— Не голодранцам, а больным и нуждающимся в помощи людям, — ответила я. — Отдам, конечно.

Ивонна только покачала головой.

— Раньше-то она была полна слуг наверняка, — заметила она поучительно. — И все они бегали, суетились! «Чего изволите, барышня? Чего желает мой господин?». А теперь…

— А теперь мы не в том положении, чтоб содержать штат слуг, — ответила я. — Ну же, Ивонна! Эти люди помогают нам выжить! Разве можно нам быть такими неблагодарными? Разделить с ними кров — это меньшее, что мы можем.

Я приобняла ее за плечи, и, склонившись над ее ухом, шаля, произнесла:

— К тому же этот, со сломанной ногой, отличный каменщик. У него в подчинении несколько строителей. И если лечение пойдет успешно, он обещал починить фасад нашего дома. Его люди и оштукатурят, и покрасят. Да я ему уже задание дала, если уж быть честной. И немного денег на то, чтоб он купил светлой краски — дом ведь когда-то был выкрашен в белый цвет?

Ивонна ахнула.

— Так с этого надо было начинать! — вскричала она, подхватывая юбки. — Сию минуту бегу!

Рози, послушав нашу перепалку, задумчиво молчала.

— Ты правда будешь принимать тут больных людей? — спросила она меня, наконец.

— Правда, — ответила я мягко. — Таких, как тот мальчишка с распоротым животом, помнишь?

Рози кивнула.

— Конечно.

— Почему ты спросила?

Рози ответила не сразу. Словно раздумывала, что сказать.

— Я думаю, — неуверенно ответила она, — дом удивлен.

— Дом?

— Ну да, —подтвердила она. — Ну, не сам дом, а его хозяин.

Ох уж эта Рози

Я все время забываю, что она общается с призраками.

Само по себе это странно. Мне бы полагалось помирать от страха, не так ли? Но, однако, почему-то этот факт меня не смущает вообще. И, поговорив с девочкой на эту тему, я почти тотчас забывала о призраках. Словно весь страх вместе с информацией о них стирали из моей головы.

Волшебство, не иначе!

— Что за хозяин, Рози?

Девочка пожала плечами.

— Он не очень-то разговорчив, — ответила она. — И людям не очень доверяет. Точнее, не доверяет совсем. Он к тебе присматривается. И очень удивляется, глядя, как ты поступаешь. Но ему нравится. Он не против того, чтоб ты лечила больных. А мне велит помогать тебе. Сказал, что если я буду себя хорошо вести, то он поможет поскорее встать с этого кресла.

— Даже так! — удивилась я. — Как же он это сделает?

Рози снова пожала плечами.

— Он не ответил, как. Просто сказал, что многое в его власти.

— Мог бы помочь нам, если такой всесильный.

Рози помотала головой.

— Он сказал, что мы сами должны наметить свой путь. Каждая из нас. А он потом поможет укрепить наши начинания, если они ему понравятся.

Я усмехнулась.

— А если не понравятся?

— Тогда он предоставит каждой из нас идти выбранным путем, но самостоятельно. Без его помощи.

— Что ж, справедливо, — вздохнула я. — Надеюсь, мой путь ему ясен, и он противиться не станет. Ведь я давно выбрала. И менять ничего не буду.

Днем, покончив с приемом больных и накормив Итана, я собиралась в город, к аптекарю.

Нужно было пополнять запасы лекарств, перевязочных материалов, ниток для шитья, мазей. Аптекарь оказался отличным малым, профессионалом своего дела. Его зачахшая лавка, где время от времени кто-нибудь покупал микстуру от кашля, обрела новое дыхание. Я заказывала ему и обезболивающие пилюли, и прогревающий пластырь, и много-много такого, чего докторишка не брал никогда.

Да уж, крепкое в городе население, если горе-врач справлялся одним только алоэ…

О Синеглазке и его друге я не думала.

Ох, вру!

Старалась не думать, на самом деле.

Но мысли сами собой к ним возвращались.

Меня в тот дом больше не звали, и я мучилась в неведении, все ли хорошо с моим пациентом. Ну, и по Синеглазке скучала. Очень.

Он был самым ярким человеком в моей коротенькой жизни здесь. Не знаю, отчего меня влекло к нему.

Я постоянно прокручивала в голове его помощь мне в той операции. Его руки, испачканные в крови пациента, но действующие четко и уверенно. Его колкие замечания…

Мои плечи дрожали от сдерживаемого смеха, когда я вспоминала его доморощенного анестезиолога, шокированного происходящим, но отважно выполняющего свои функции.

Нет, мяснику однозначно повезло, что это именно герцог велел ему огреть доктора киянкой по голове. Против повеления герцога горе-целитель не мог идти. Иначе мяснику бы не поздоровилось…

Да и мне тоже.

***

В этот день я вынесла Итана на солнышко в сад.

Было ясно и тихо, весенняя сырость была изгнана почти летним теплом.

Я выкатила кресло с Рози на садовую дорожку, вернулась за Итаном. Его я все же укутала потеплее, положила в корзинку, застланную теплой шалью, и спустилась в сад.

Сегодня был редкий день, когда не было пациентов и можно было передохнуть.

Ивонна на кухне занималась обедом, помощницы наши стирали и весело болтали. Я слышала из разговоры, долетающие из окон ванной.

Мы с Рози устроились на самом солнцепеке, чтоб хотя б немного погреться и загореть.

Что там гласит местная мода о загаре?

Что это неприлично? Хм… а без загара, боюсь, вид у меня несколько болезненный.

Я недавно рассматривала себя в зеркало.

И находила, что при общей миловидности я все же похожа на привидение.

То-то призраки меня не беспокоят. Наверное, принимают за одну из них.

У меня — Эрики, — было довольно милое и свежее лицо.

Правда, после всего перенесенного, после горя, слез, родов и нескольких дней, проведенных в сыром доме, немного бледноватое.

Волосы у меня были, конечно, шикарные. Длинные, вьющиеся, темно-каштановые. Если б не помощь Ивонны, мне нипочем бы с ними не сладить.

Но сегодня я была расчесана и убрана, как приличная барышня.

А Рози, пока я ходила за Итаном, тихонько набрала цветов, и теперь устраивала их у меня в косах.

— Ох, Рози, — я покосилась на ее подогнутую ножку. — Какая ж ты непоседа…

Рози, стоя в траве на одной ноге и не прекращая своего занятия, продолжала устраивать ромашки в моих волосах, лишь беспечно пожала плечами.

— Я думаю, все уже зажило, — солидно, с уверенностью маститого ученого, ответила она. — Даже если я стану ходить, нога уже не вывернется неправильно.

— Это откуда такая уверенность?

— Мне хозяин дома сказал, — ответила она. — Он сказал, что дул мне на ножку и помогал ей заживать.

Я улыбнулась.

Это было бы очень мило и очень кстати, если б было так.

— И все же, давай потерпим еще неделю, — попросила ее я. — Очень хочется, чтоб все хорошо зажило и больше не беспокоило!

Рози снова беспечно пожала плечами.

— Мне, конечно, не очень нравится кататься на этом кресле, но давай, — покладисто ответила она. Потом подумала немного и с осторожностью спросила: — А когда я подрасту, ты меня сделаешь горничной? Какой я была у госпожи Зина?

Я с удивлением посмотрела на нее.

— С чего ты взяла?

Девочка замялась, опустила взгляд. Кажется, этот разговор давался ей нелегко. Поэтому она допрыгала до своего кресла и уселась в него, чтобы чувствовать себя уверенней.

— Ну-у, — неопределенно ответила она, — огненные мальчики за меня переживают. Я же им рассказала, почему у меня ножка болит. И они беспокоятся, что ты тоже захочешь меня сделать прислугой. А я… я такая растяпа! Так бабушка говорит. И мальчики переживают, что вдруг я натворю что-нибудь. И ты рассердишься.

Вопрос был серьезный. Кто б его ни задал, огненные мальчики или сама Рози. И я задумалась.

— Нет, Рози, — после некоторого раздумья ответила я. — Пожалуй, прислугой тебе не быть.

— Но как же, — она с удивлением развела руками.

— Я хотела бы назвать тебя дочерью, — продолжила я. — Но это было бы неуважительно по отношению к твоим родителям. Поэтому, пожалуй, у меня ты будешь воспитанницей.

— Это как? —удивилась Рози.

— Думаю, — серьезно ответила я, — если я, — если я буду врачом, наш дом со временем приобретет хорошую репутацию…

— А ты ведь очень хороший врач! — поддакнула Рози.

— …И если мы сумеем выбраться из нищеты, — продолжила я, — то я постараюсь дать тебе хорошее воспитание и образование. Как любой девушке их приличного дома. И, со временем, думаю, ты войдешь в круг приличных барышень города. Ну, и замуж удачно выйдешь.

— А ты? — вдруг спросила Рози.

Этого вопроса я не ожидала. Мне показалось, что щеки, нагретые солнцем и чуть тронутые первым загаром, так и вспыхнули. Даже нос покраснел.

Как хорошо, что я сижу на солнце, и Рози не заметит моего смущения.

— Боюсь, что меня никто замуж не возьмет, — как можно серьезней и спокойней ответила я.

— Даже Синеглазка? — весело спросила Рози.

Я вспыхнула еще сильнее.

От невинного напоминания ребенка у меня сладко заныло сердце. Я словно снова коснулась руки герцога, уловила его запах, почувствовала тепло, исходящее от него.

Руки мои задрожали, потому что я всем телом ощутила его присутствие. Будто он рядом стоял, за моей спиной.

— Синеглазка лорд, — ответила я тихо. — И герцог. Слишком важная птица даже для приличной девушки. Не то, что для меня.

— Но ты очень приличная! — уверила меня Рози простодушно.

Я усмехнулась.

— Спасибо, Рози. Но твоего мнения маловато, чтоб он в это поверил и захотел со мной иметь какие-то дела.

— Да? А зачем же тогда он приехал?

Меня словно кипятком окатили! Каждый нерв в моем теле отозвался невыносимой, но сладкой болью. Радостью встречи, от которой я готова была захлебнуться, и горечью понимания, что его привело сюда, скорее всего, дело.

«Вести о его больном друге, — уговаривала я себя. — Не стоит так сильно радоваться!»

Кристиан и в самом деле появился из заросшей аллеи, раздвигая плечами зеленеющие ветви деревьев. Он приехал на повозке — ее я рассмотрела у него за спиной, невдалеке.

Это была крепкая, новая повозка. Но совсем ему не приличествующая. Не его элегантный экипаж, а прям тележка, запряженная крепкой, плотной такой лошадкой.

Впрочем, его породистый длинноногий скакун был привязан к этой тележке позади.

А сам Синеглазка Кристиан — я уже говорила, что, несмотря на породистую хрупкость, он был все же достаточно крепким и сильным мужчиной? — нес люльку. Деревянную кроватку, выкрашенную в белый цвет.

Этого только не хватало!..

— Милорд?

Не помню, как оказалась на ногах.

Присела в реверансе, склонив голову, перед ним.

В глазах темно, сердце отчаянно колотится. Но я изо всех сил старалась удержать скромный, спокойный и невозмутимый вид.

— Вот как! Милорд, значит, — произнес он весело, остановившись и поставив детскую кроватку у своих ног. — Уже не Синеглазка?

Я готова была сквозь землю провалиться.

— Прошу прощения за вольности, милорд, — сдержанно ответила я, снова поклонившись. — Это было… в момент наивысшего напряжения. Ситуация была волнительная, согласитесь? Поэтому я и позволила себе некоторые вольности. И прошу за них прощение.

Он посмеивался, рассматривая меня. Его глаза так и сияли небесной насыщенной синевой.

Ах, как он был хорош в этот момент!..

— Хотел бы я, чтобы вы назвали меня так в другой наивысший момент, — проворчал он.

Мне показалось, что мои уши сейчас вспыхнут факелами.

На что это намекает этот бесстыдник?!

И слава богу, Рози не понимает… Хотя какое слава богу, она все Ивонне передаст, а та уж пояснит, что к чему… а если не пояснит, то мне выскажет, что такие разговоры недопустимы!

— Вам идет весенний наряд, — меж тем произнес Кристиан, щурясь от солнца и рассматривая меня. — И здоровый румянец вам тоже идет. Но все же лучше бы уже перейти в тень. Но то нос обгорит.

— Пожалуй, да, — покладисто согласилась я. — Как там ваш друг? Все ли у него благополучно?

— О, я как раз от него, — беспечно ответил Синеглазка. — Эрика, признайтесь: вы волшебница?! Он так долго болел, болезнь его измотала и измучила. А вы за один прием его избавили от этой напасти!

— Даже так, — изумилась я.

— После экзекуции, произведенной вами, и после микстуры, что вы ему оставили, он уснул, как младенец, — сообщил Синеглазка. — Хотя давно уже не мог спать без обезболивающих пилюль! А утром оказалось, что раны подсохли и затянулись. Он на радостях хотел выпить всю бутылку с лекарством залпом.

— Надеюсь, вы ему не позволили этого сделать?!

— Разумеется, нет. Но что это за чудесная микстура?! Признайтесь, вы ее у ведьм в полнолуние выпросили?

— Какая глупость… купила у местного аптекаря за тридцать медных, — проворчала я. — Обычное лекарство. Просто местный горе-врач почему-то предпочитал им не пользоваться.

— Если учесть, что за каждый свой визит он брал по одному золотому, да еще предлагал свои бесполезные пластыри по весьма приличной цене, его мотивы более чем понятны, — многозначительно произнес Кристиан. — Он не лечил, он затягивал болезнь. И просто брал деньги. Надо бы его примерно наказать за это… Кстати, как там ваш пациент? Ну, тот, которому вы так мастерски зашили живот?

— С ним все благополучно, благодарю, — ответила я. — Он уже поправился.

Кристиан только покачал головой.

— Вы просто волшебница, — повторил он. — Кстати. Не удобнее ли будет ребенку в колыбели?

И он указал на принесенную им кроватку.

Да чтоб этому Синеглазке!

Я снова покраснела до ушей. Потому что эти знаки внимания к моей персоне были более чем нужными.

«Десять из десяти, Синеглазка! — в отчаянии подумала я. — Какой-нибудь другой кавалер, ухаживая за мной, наверняка притащил бы бесполезный букет цветов. Или, чего хуже, пошлые нарядные панталоны с лентами и кружевами. И только Синеглазка вспомнил о том, о чем прочие мужчины предпочли бы даже не думать. О моем ребенке. И этот факт он не игнорирует. Мирится с ним».

— О, это так… неожиданно, — пролепетала я. — Но я не могу это принять!

Темные брови Синеглазки взлетели вверх.

— Отчего? — искренне удивился он.

— Это… очень личный подарок, — пробормотала я первое, что пришло мне в голову.

— Это не подарок, — возразил Кристиан. — Это плата за вашу работу. Благодарность от выздоровевшего пациента. Как и повозка с лошадью.

— Ох! — вскричала я.

— Я знал, что вы сам нипочем не купите ее себе, — невозмутимо продолжил Кристиан, мастерски игнорируя мое смущение. — И так и будете ходить пешком в город. А это отнимает время. Да и деньги — если платить за доставку всего необходимого.

— Но это слишком дорого, — бормотала я. — Я не могу этого принять! Это неприлично!

— Не дороже здоровья моего друга, — ответил он серьезно. — Эрика. Сейчас я поддерживаю вас не как девушку, попавшую в затруднительную ситуацию, а как отличного врача, который может принести городу много добра. Так что все приличия формально соблюдены.

Это было очень приятно… и очень обидно одновременно.

Значит, для Кристиана я была ценный врач? И только?

— Благодарю вас, — кротко поблагодарила я его, склонив голову.

А у самой кошки на душе скребли.

Оттого, что он не видит во мне женщины. И оттого, что я не могу это исправить. Да и права такого просто не имею!

Но тут Кристиан удивил меня еще сильнее. Хотя, казалось, больше некуда.

Он склонился над принесенной люлькой, откинул белоснежное одеяльце и достал букет цветов. Немного повядший от жары, но все же очень красивый.

— А это вам, Эрика, — произнес он, протягивая мне цветы. Его взгляд снова пронизывал меня до самой души. Я от волнения не ощутила касания его пальцев, когда машинально приняла от него букет. — Уже не как врачу. Как девушке.

— Молодой женщине, милорд, — поправила я машинально. — Не забывайте, у меня сын. И я…

— Да, знаю, знаю, — беспечно ответил Кристиан, перебив меня. — Еще один удивительный феномен в вашей душе, Эрика. Сын. Плод насилия вы называете сыном и с трепетом о нем заботитесь. Это… удивительно.

Я лишь пожала плечами.

— Но он невинный младенец. И не в ответе за грехи отца. И да, он мой сын. Часть меня.

— Многие, попавшие в ситуацию, сходную с вашей, понимают это умом. Но не душой, как вы.

— А еще я, — влезла Рози, — воспитанница! Это почти то же самое, что дочь! Только намного лучше.

Кристиан глянул на нее и усмехнулся.

— Соглашусь, — поддакнул он. — Ну, так что, Эрика? Можно ли с вами провести этот прелестный денек?

Я смутилась.

— Но у нас бедно, милорд, — ответила я. — К обеду будет простая пища, годная разве что к столу крестьян. Да и дом у нас не самый мебелированный.

— Это не беда, — ответил Кристиан. — Я могу пригласить вас во вполне приличное заведение. Вы же можете уделить мне немного времени?

***

На самом деле, накануне Кристиан имел разговор с госпожой Зина.

И разговор этот был прелюбопытный.

Миранда, дочь Зина, написала не одно письмо, прежде чем Кристиан откликнулся.

Надо отдать должное, она преуспела в эпистолярном жанре.

Но, как и большинство негодных писателей, сначала она честно списывала драмы со страниц чужих книг.

Она описывала ужасы скитаний по чужому краю. И хотя прошло всего пару дней после пожара, по ее словам ее семья дошла «до крайнего уровня нищеты».

Хотя в гостинице они устроились весьма неплохо. И даже клопов там не обнаружилось.

Но первое письмо с описанием ужасов из жизни бездомных Герцог оставил без внимания.

— Пиши еще! — велела мадам Эванс.

Она ожидала ответа уже к вечеру. Не получив его, очень разозлилась и долго злобно ворчала что-то себе под нос.

— Невоспитанный дерзкий мальчишка! — шипела она. — Да как он смеет меня игнорировать!.. Какая наглость! Что он возомнил о себе?!

Миранда и написала.

Затем еще одно.

А потом у нее кончилась книга, герои из нее познали вечное блаженство, и списывать стало неоткуда.

Но мать настаивала — «пиши еще!».

Видно, она хотела взять герцога на измор и закидывать его дурно написанным приключениями одной семьи погорельцев до тех пор, пока он не сдастся.

Мать давила, требовала писать еще, и Миранда запаниковала.

Следующее свое письмо она не списывала. И, вероятно, в этом была причина ее успеха. Девушка рыдала над ним, как нерадивый школяр над диктантом. Так расчувствовалась от выдуманной ею истории скитаний.

И Кристиан ответил.

Точнее, явился лично в гостинцу. Наверное, из чистого любопытства. Посмотреть на бушующие в пределах занимаемой семейством погорельцев комнаты мрак, лютый холод, голод и оспу.

— Доброго дня, — вежливо поздоровался он, объявившись на пороге.

Он с любопытством осмотрел комнату, которая, конечно, была не образцом роскоши, но вполне чистенькая.

Миранда, с распухшим то рева лицом, поспешно поднялась из-за стола и поспешила поприветствовать гостя. На столе лежала целая кипа чистой бумаги, и Кристиана передернуло от мысли, что он мог бы и сегодня не приехать.

Это означало бы только то, что вся эта бумага превратилась бы в исписанные описанием ужасов листки. И ему пришлось бы прочесть шедевр Миранды целиком.

Вероятно, в середине кто-нибудь умер бы…

— Простите мне мою дерзость, — прощебетала Миранда нежным голоском, — но больше нам обратиться не к кому! А о вашей щедрости и великодушии ходят…

— Легенды, — подсказал Кристиан замявшейся девушке. — Но позвольте. Чем же я могу вам помочь?

— О! — произнесла Миранда замогильным голосом. Кажется, на нее накатило вдохновение. — Не будете ли вы так любезны, чтоб предоставить нам угол в своем гостеприимном доме. Наши силы истощены от скитаний. Мы терпим жестокие лишения!

Кристиан красноречиво оглядел уютную обстановку, мягкий диванчик за спиной у девушки, стол с остатками неплохого завтрака.

— Соглашусь, тут нерасторопная прислуга, — ответил он. — Но все не так ужасно. Да и в городе поговаривают, что дом ваш, как будто бы, не сильно пострадал? И уезжать из него нужды не было?

Миранда прикусила губку.

— Это все мама, — выпалила она после недолгих размышлений. — Ах, вы не понимаете, какой ад она пережила! Она обожжена! Ее комната выгорела! Дом пропах дымом! Она не может вернуться домой, ей все там напоминает о том ужасе, что она пережила!

Кристиан помолчал некоторое время после этой проникновенной речи.

— Могу я увидеть ее? — спросил он наконец.

— Ну, разумеется! — обрадовалась девушка.

Она провела его в соседнюю комнату, служащую спальней им всем троим.

Мадам Зина вольготно лежала на широкой кровати и дремала.

Одна.

Ночью они спали на этом ложе втроем. И мадам Зина действительно несладко приходилось. Дочери сопели, храпели, ворочались и толкались. Задевая мать, ее обожженное тело, причиняли ей боль.

Поэтому она не могла уснуть и маялась, глядя в черноту ночи.

Досыпала она днем, усадив одну дочь за написание слезливых писем герцогу, а вторую отправив домой, за слугами и завтраком. Питаться тем, что подают в гостинице, было совершенно невозможно!

Но и во сне не было покоя.

Иногда треск пожара вспоминался ей.

И эти проклятые голоса…

Они то смеялись, то кричали и плакали, сливаясь с треском ломающегося дерева.

Во сне мадам Зина рушилась горящая лестница, отрезая всякую надежду на спасение тем, кто застрял там, наверху, в игровой комнате.

Впрочем, даже если б лестница не рухнула, у них не было шансов. Дверь была надежно заперта.

Мадам Зина облизывала сухие губы. В памяти ее всплывал осторожный щелчок ключа в замочной скважине.

Она всего на один оборот заперла замок.

Больше скрежетать ключом побоялась.

Ее могли услышать, закричать. И тогда план рухнул бы. А ей было нужно, чтоб разгорелось хорошо. Чтоб наверняка. Чтоб никто не выбрался.

В семье она была старшей.

Умница и красавица дочь. Отец ею гордился.

Он нанимал лучших учителей, чтоб дать Зина хорошее образование.

Мать наряжала ее как куклу. Зина была не пятилетней девочкой — маленькой дамой.

Все было для нее. Весь мир вертелся вокруг нее. И не было ничего, что Зина не могла бы получить, лишь слегка покапризничав.

А потом мать вдруг изменилась.

Она стала какой-то толстой, рыхлой, отталкивающей. И все меньше времени уделяла Зина. Не бежала к ней при малейшей просьбе. И Зина все чаще слышала «детка, маме нездоровится».

Нездоровится? Разве это повод отсылать Зина с горничными и няньками?!

А потом в доме вдруг появился младенец.

Красный, вечно орущий и дрыгающий тонкими крохотными ножонками.

Мать и отец были на седьмом небе от счастья.

— Сын! — с ликованием говорил отец. — Наследник!

Зина ревновала и страдала.

Ласковая мать оставалась ласковой. Но ее внимание теперь было приковано к этому орущему комку. А с Зина вдруг начали требовать успехов в учебе!

— Ты уже взрослая, Зина, — говорил отец строго, когда нанятый учитель жаловался ему на непослушание своей подопечной. — Нужно стараться. И вести себя кротко и послушно.

Взрослая!

Зина ненавидела это слово.

Оно иссушало ее.

Оно лишало ее всего. Всех радостей, шалостей и подарков. Оно не позволяло ей капризничать и просить. «Ты взрослая» — строго говорили ей всякий раз, когда она пыталась выпросить подарок старым и верным способом. То есть, упасть на спину, кричать и топать ногами, пока не получишь желаемого.

Теперь за эту выходку можно было получить наказание.

Провести час-другой в углу.

Это все из-за младенцев! О, видит небо, это проклятые младенцы так переменили мать с отцом!

Потому что за первым младенцем появился еще один. И еще, и еще.

И все мальчики.

Отец невероятно радовался.

Он был горд своими мальчиками.

Теперь учителей и слуг Зина делила с братьями.

— Мерзкие, никчемные создания! — шептала Зина, вспоминая шумных и вечно веселых братьев.

Красивого пони? Да, разумеется! Мальчику положено уметь ездить верхом!

Прогулка по лесу с гончими собаками? Конечно!

Нет, Зина тоже ни в чем не знала отказа.

Но ее здорово злило то, что все те красивые животные, дорогие вещи, игрушки теперь принадлежат не только ей одной. Был ее пони — и пони мальчиков, которых она не имела права брать. Были ее куклы — и красивые резные кораблики и башенки, солдаты и пушки, которые мальчишки забирали в свои комнаты.

Даже портрет матери нарисовали в окружении ее сыновей.

Нет, Зина там тоже была. Маленькая ряженая кукла рядом с бредущей по саду женщиной.

Но сыновья были изображены в виде роз!

А Зина чем хуже?! Почему она не роза?

— Никчемные создания! На их содержание уходило много денег! Ведь так?..

Жадность и зависть сжигали ее изнутри.

Каждую ночь она рыдала, чувствовала, как пылает и корчится ее душа.

Она кусала до синяков руки, чтобы загасить лютую ненависть, что с каждым днем росла в ее душе по отношению к братьям. Но это не помогало. Никакая телесная боль не могла сравниться с тем адом, что бушевал в ее сердце…

Когда ей исполнилось шестнадцать, ее было решено отправить на воспитание к Сестрам Умиротворения.

Синяки на ее руках стало трудно скрывать под перчатками. Родители их увидели. Заметили и застарелые шрамы, говорящие о том, что укусов и ран было много.

Ну и выпытали природу их происхождения.

Вердикт был один: эгоистичная избалованность.

Зина должна была уехать к Сестрам и провести там много, много времени, вплоть до своего совершеннолетия.

Нет, конечно, это заключение могло быть и прерванным, если б Зина исправилась и очистила свое сердце от зависти.

Но Зина понимала с отчаянием, что даже притворится не сможет.

Она рыдала ночи напролет.

Она ненавидела и кляла братьев.

Ее корежило, словно больного эпилепсией.

Зло, что жило в ней, вырывалось наружу ревом и воем и уродовало ее лицо, искажая его.

И тогда Зина решила, что если она не будет жить в родном доме, то и мальчики тоже.

Они были очень дружными.

Они и ее звали играть с ней, но она никогда не соглашалась.

А в это день не позвали. Словно чуяли, что им с нею не по пути.

И тогда она заперла двери в детской и подпалила тонкую дорожку масла, что тянулась из-под дверей.

Она облила всю комнату.

Поэтому вспыхнуло дружно.

Когда хватились, в детской пылало, словно в печи.

Метались слуги, кричала мать.

А Зина слушала, вдыхала запах едкого дыма и гладила пони старшего брата…

Мать не пережила этой трагедии.

Отец замкнулся в себе и больше не говорил ни слова.

О Зина все словно позабыли, но это было и к лучшему…

***

— Мадам Эванс?

Голос молодого герцога выдернул ее из тяжелой дремы. Старуха открыла глаза, попыталась подняться.

— Вы, кажется, хотели меня видеть?

— Да, да, — простонала мадам Зина.

Ее раны заживали трудно. Все-таки, возраст… да еще и сломанная нога.

— Я очень, очень нуждаюсь в вашей помощи! — застонала она. — Тут невыносимо, невыносимо!

— Так зачем же вы переехали сюда? — поинтересовался молодой негодяй, без разрешения присаживаясь в кресло.

Мадам Зина в ярости прикусила губу, глядя, как Кристиан располагается.

«Как он смеет, молокосос, садиться в моем присутствии без моего разрешения! — ее внутренний зверь просто рычал в ярости. — Щенок! Если бы этот сопляк не был породистым, я бы велела его вытолкать взашей. И пустить его ко мне только если он на брюхе заползет!»

Но в его породе и заключалась загвоздка.

Ни вытолкать, ни заставить герцога ползать на брюхе мадам Зина не могла.

И это вводило ее в такую ярость…

В такую знакомую горькую, как желчь, ярость, пропахшую дымом, гарью и горелой плотью…

Но вместо яростных слов она лишь выдохнула шумно и прикрыла глаза.

— А где прикажете жить, — проскрипела она. — В сгоревшем доме? Извините, но я не переношу запах дыма. Пожары меня страшат. Видите ли, у нас в семье в свое время произошла страшная трагедия…

— Я слышал о ней, — вежливо ответил Кристиан. — Очень соболезную.

— Не стоит, — сухо ответила старуха. — Дело давнее. Но вы должны меня понять… Выдержать этот запах… это напоминание о пережитом кошмаре выше моих сил.

— Понимаю, — кивнул головой Кристиан. — В самом деле, понимаю. Это испытание не для дамских нервов. Но что же вы от меня хотите?

Мадам Зина просто захлебнулась от негодования.

— Я полагала, — сухо поджав губы произнесла она, — что вы, как рыцарь, моги бы предоставить мне с дочерьми кров!

Кристиан изумленно вздернул брови.

Удивление его было так велико, что некоторое время он не мог произнести ни слова.

— Простите? — вежливо произнес он, наконец.

— Да что же непонятного, — желчно взорвалась старуха. — Я богата! Я привыкла к всему самому дорогому, удобному и хорошему! Я не могу находиться тут! Но вынуждена! Потому хотела бы, чтобы вы пустили нас к себе на некоторое время! Пока не приведут в порядок мой дом и не выветрится запах гари!

— Однако, — произнес ошарашенный Кристиан. О том, что запах гари может выветриваться месяцами, он промолчал. — Смею напомнить, у вас есть соседи. Вы могли б попросить помощи у них.

Мадам Зина брезгливо поморщилась.

— С двумя незамужними невинными девицами? К соседям? За кого вы меня принимаете?! Я не хочу, чтоб моих девочек скомпрометировали!

— Даже так! А компрометации со мной вы не боитесь?

— Чего же бояться, — высокомерно ответила она. — Кто вас осудит? Кто посмеет? Да и условия у вас получше, чем у большинства моих соседей!

Кристиан прищурил свои синие глаза.

Сейчас они были холодны, как лед.

— Не слишком ли много капризов для жертвы пожара? — спросил он насмешливо. — Тот, кто находится в затруднительном положении, принимает любую помощь с благодарностью, а не выбирает что получше.

Мадам Зина гневно вздернула подбородок.

— Я всегда, — отчетливо и твердо произнесла она, — выбираю самое лучшее. И никогда не буду довольствоваться малым. Я не так воспитана. Жить в невыносимых условиях — это не для меня!

Кристиан снова обвел взглядом покои госпожи Эванс.

— Кое у кого условия намного хуже ваших, — заметил он. — Но этот кое-кто не капризничает и не требует к себе особого отношения.

— На что это вы намекаете? — вспыхнула мадам Зина.

— На вашу падчерицу, Эрику Эванс, — прямо ответил Кристиан. — Вы совершили невероятную жестокость по отношению к ней. Выгнали ее на улицу с младенцем на руках. А к себе требуете милосердия?

Мадам Эванс схватилась за сердце забинтованной рукой.

Застарелые шрамы вспыхнули огнем под ожогами.

— Да как вы можете!.. — выдохнула она гневно. Ее возмущение было таким натуральным, что любой поверил бы в него.

— Могу, — ответил Кристиан. — Я видел, в каких условиях она живет. Вашим комнатам далеко до того, что называется нищетой. Вы и представления не имеете, каково это на самом деле.

— Но я отдала ей этот дом!.. — выдохнула мадам Зина, хлопая четными глазками. — Большой, крепкий дом!

— Так может, теперь попросите у нее пристанища, если дом так хорош?

Старуха снова осеклась.

— Что вы можете знать! — горько проговорила она, вновь нацепив маску оскорбленной добродетели. — Вы пришли ранить меня? Оскорбить? Разбить мне сердце?

— Ваше сердце разбито? — вежливо поинтересовался Кристиан.

— Эта паршивая, неблагодарная девчонка! — горько ответила мадам Зина. — Вы не знаете о ней всей правды! Вы не знаете, сколько горя я пережила в последнее время по ее вине! О, как я страдала! Мой дорогой муж УМЕР, не вынеся позора, который она принесла в наш дом!

— Даже так? — вежливо удивился Кристиан.

— Что вы, молодой мужчина, можете знать о распущенных, избалованных, испорченных девках! — продолжила мадам Зина. — Эта Эрика… пусть ее ангельский вид не вводит вас в заблуждение! Она испорчена, она порочна до мозга костей! Более наглой, распущенной, развратной потаскухи и тунеядки свет не видывал!

— Неужели?

— Бесполезное, ленивое, капризное и эгоистичное создание… Она обманывала своего добрейшего отца! Он души в ней не чаял! Готовил ей славную судьбу! А она за его спиной крутила романы с мужчинами! С целым табуном мужчин! Перебрала просто всех! Легкодоступная! Сама их тащила в свою постель, пока не доигралась! Забеременела! Родила вне брака! Это такой позор!

Кристиан молча смотрел на беснующуюся старуху.

— У нее нет сердца, помяните мое слово! И как я, с ее репутацией, могла оставить ее жить под одной крышей с моими девочками? Как я могла допустить, чтоб мой дом превратился в вертеп? В гнездо порока и разврата? Смотреть сквозь пальцы, как она водит мужчин все больше? Ну, уж нет!

Старуха победно усмехнулась.

— И вы обвиняете меня в жестокости? А сами были бы готовы приютить ее в своем доме?

Кристиан вежливо молчал.

— Ну, — уже нетерпеливо спросила старуха, — так я могу рассчитывать на вашу помощь? Пустите вы нас пожить или нет?!