Отвергнутые воспоминания

Меня снова и снова волнует вопрос, как на основе документации преступников изучить историю жертв. Все, что было совершено на территории Эстонии сталинской властью, происходило с благословения тех, кто развязал Вторую мировую войну.

Соприкасаясь с этими трагическими материалами, ты чувствуешь, как они начинают проникать и в твои сновидения, где у тебя подкашиваются ноги, где кто-то пытается избить или убить тебя, а ты не в силах сделать что-либо для своего спасения. Государственная власть, которая должна помогать человеку, поддерживает убийц. В то лето, когда дружбе с Гитлером пришел конец, Сталин отдал приказ о создании истребительных батальонов. Людей, которым поначалу удалось избежать репрессий в процессе советизации, было приказано уничтожить. Позорная дружба Гитлера и Сталина нашла свое воплощение в оккупированных странах Балтии.

Все, чем отличалась жизнь эстонских граждан от жизни советских оккупантов – ритуалы, церемониалы, традиции, частная жизнь, все, что отличало жителей нашей страны от людей, живших в советской системе – различия в культуре и убеждениях, все это следовало теперь окончательно забыть. Требовалось разрушить ту жизнь, что была построена тяжким трудом живущих в странах Балтии людей. Были устранены границы приватности, четко определенные юридической системой государства, ибо патологическая система, как и патологический человек, не чувствует дистанции и приватности. Коварство, жестокость и садизм, испытанные в течение года на себе гражданами этих трех европейских государств, были отражением сталинского характера. Когда в советское время я пыталась расспросить маму о пережитом ею в годы войны, то получала довольно скудные ответы: «Лучше умру, чем расскажу обо всем, что случилось». Жизнь приучила ее к осторожности. Человек, когда он не в силах противостоять, замыкается в молчании – это и есть одна из форм отторжения опыта крайнего насилия. В молчании скрывается ранимость отдельно взятого человека. Цель советского террора состояла в том, чтобы человек постоянно чувствовал страх и чтобы обвинительный приговор действовал даже тогда, когда человек обретал мнимую свободу.

Рассказывая о прошлом в наши дни, мы создаем истинную историю. Только задним числом, когда мы идем по следам прошлого, у нас появляется надежда, что сможем открыть суть того, что раньше не было известно людям, и ставим тем самым под вопрос рожденную криминальной системой историю. Если мы не будем замечать людей, а станем анализировать только систему, то снова окажемся в тупике.

КРАСНАЯ АРМИЯ ВТОРГАЕТСЯ В РОДНЫЕ ДЕРЕВНИ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ

30 июля 1941 года истребительные батальоны появились на родине моей мамы. История семьи Роозипыльд стала первым случаем, ошеломившим людей. Дома, стоявшие на пути истребительных батальонов, уничтожались. Перед тем, как поджечь дом, бойцы разбивали окна и зеркала – все хрупкое, разлетавшееся с шумом и звоном, возбуждало азарт разрушителей. Дома, оставшись без окон и дверей, теряли свою приватность и уже не могли защищать людей. Все это вызывало у агрессора чувство торжества. В деревнях бойцы истребительных батальонов растаскивали фотографии из альбомов, взрывали последние еще кое-где случайно уцелевшие памятники. Красная армия, следовавшая за истребительным батальоном и отступающая от немецких войск, двигалась к живой мишени к обычному человеку, который развешивал белье, кормил ребенка, работал в саду, поил корову. Этот человек становился добычей шайки варваров. Красная армия вступила в деревню моей мамы под вечер. Появилось целое войско – артиллерия, лошади, машины. Они надеялись спастись через Чудское озеро.

Айно (слева) и Вайке в 2005 году на лесной тропинке своих воспоминаний

Истребительный батальон и Красная армия, прибывшие в Мурру – родную деревню моей мамы, с утра успели отметиться на родине моего отца – в Паламузе. Моей маме было тогда 11 лет, отцу восемь, и в ситуации, похожей на кошмарный сон, они были беззащитны. Красноармейцы и бойцы истребительных батальонов сначала разъезжали по Паламузе на красных грузовиках, встречавшихся на их пути людей затаскивали в кузов или расстреливали на месте. Еще раньше несколько ночей подряд они пытались вломиться в дом моего отца. Солдаты перебили ноги собаке, но в дом зайти не осмелились. Отец говорил, вероятно, они подумали, что в доме их подстерегают немцы.

На следующую ночь семью отца приютила у себя семья Шасминых с хутора Крууза. Отцы семейств караулили с ружьями на дороге. Рано утром они ушли к волостному правлению в Паламузе на разведку. Мужчины начали организовывать отряды самообороны и доставать из тайников оружие.

Утром в девять часов детей отправили на пастбище поить коров. На моем отце были короткие штаны и льняная рубашка, он бежал босиком по росистой траве. Вдруг появились красноармейцы и открыли стрельбу. Ребята постарше убежали, отец же не поспевал за ними. Какой-то старик подхватил его за руку, и они вместе кинулись в сторону стоявшего неподалеку дома. Но красноармейцы бросили в дом гранату, от взрыва беглецы попадали навзничь, отцу поранило лицо, а русские солдаты со штыками направились в их сторону. Отец со стариком были уверены, что теперь их убьют, но, страшась смерти, они успели перепрыгнуть через забор и скрыться в ближайшем бетонном подвале. Почему-то солдаты не пошли за ними.

В это же время бойцы истребительного батальона ворвались на хутор к Шасминым и подожгли дом. Мать семейства, Херта Шасмин, вместе с четырьмя детьми бросилась бежать, самую младшую, двухлетнюю дочку, она несла на руках. Солдаты устремились за ней, ударили в спину штыком, удар пришелся и по ноге ребенка. Бабушка подбежала к мертвой матери, чтоб выхватить у солдат девочку, но те метнули в ее сторону гранату, и старая женщина получила ранение в живот.

Мой отец рассказывал, что мать его друзей по играм еще утром была жива и приветствовала их словами: «Доброе утро! Хорошо, что ночь была спокойна». Кажется, они даже вместе пили утренний кофе. Далее солдаты двинулись в сторону хутора Похлака, где жила мать с двумя дочерьми, ее сын в порядке мобилизации был взят в Красную армию. Женщин поймали и вырезали им груди. О том, насиловали ли их, отец не знал, детям об этом не рассказывали.

Мой дедушка Эльмар и молодой хозяин хутора Сааре, чтоб спасти свои семьи, поспешили с дежурства в волостном центре домой. Но на дороге Паламузе-Эриквере по хозяину хутора Сааре неожиданно открыли огонь и ранили его, он снял рубашку, чтобы наложить повязку, но бойцы истребительного батальона добили его штыками. Красноармейцы подожгли все постройки на хуторе Сааре, а молодая хозяйка со своим сыном Алдором и дочерью Анне успели уползти по картофельному полю в рожь. Красная армия продвигалась дальше, в сторону маминого дома, до которого оста-валось примерно километров сорок. Наступала и немецкая армия.

Оставшись без матери и без дома, Шасмины поселились на хуторе у моего отца. После случившегося все угнетенно молчали, не в силах говорить. Слезы подступали к горлу. Отец соседского семейства устроился жить в картофельном погребе, установил здесь печку, ему хотелось как можно быстрее построить жилье для остальных членов семьи. Он работал целую зиму, и уже весной дети с бабушкой перебрались в новый дом.

30 июля, под вечер, мамина сестра-двойняшка Вайке была с коровами на пастбище. Когда отступающая из Паламузе Красная армия добралась до их родной деревни, моя мама находилась у старшей сестры Лейды. Все повторилось: вдруг началась стрельба, мама крикнула детям: «Бегите!» Откуда-то появилась соседка (позднее оказалось, что она сотрудничала с КГБ), схватила Вайке за руку и потащила в сторону леса – ей зачем-то вдруг понадобился пчелиный рой. А тем временем пули решетили стены дома. Тут Вайке заметила свою старшую сестру, устремившуюся ей на помощь. Коровы, лошади и овцы оставались на выгоне. Выли и заливались лаем собаки, но потом убежали и они. Вайке и Лейда четыре километра по лесным тропам пробирались за своей семьей, чтобы вместе спрятаться в каменном подвале у знакомых.

Неожиданно в небе появился немецкий самолет, сбрасывающий бомбы на красноармейцев, покружился над Чудским озером и открыл огонь по убегающим. Моя мама, крепко державшая за руку свою сестру-близняшку, рассказывала, что они никак не могли тогда понять, каким образом беженцы могут быть опасны для немцев. Когда они увидели падающую бомбу, мать крикнула им: «Ложись!» Моя мама вспоминала: «Мы легли, когда бомба уже взорвалась, или это взрывной волной нас бросило наземь.… Мы добежали до соседского подвала. Главное, было где укрыться, мы сидели на холодном каменном полу, в легкой летней одежде, босые. Так мы оказались между немецкой и русской армиями».

В УКРЫТИИ

Неделю мы провели в подвале, и тогда Лейда сказала, что надо набраться храбрости и сходить домой за одеждой. Моя мама до сих пор удивляется, откуда нашлась у них эта смелость. Хутора, мимо которых они проходили, были заполнены ранеными красноармейцами. Хлебные поля, которые еще неделю назад волнами колыхались на ветру (моя мама говорила, что ей нравилось смотреть на эти ритмичные движения, напоминающие песню или танец), теперь были растоптаны кавалерией и уже не могли отдать людям зерно.

Армия уничтожила весь домашний скот и птиц, не было даже собаки. Моя мама тихонько подзывала ее по кличке, но ее нигде не было видно. Из шкафов все было выброшено, простыни солдаты использовали на перевязки. В момент, когда беженцы вошли в дом, кто-то из солдат совал в рот муку, кто-то ел поставленное моей бабушкой тесто. Моя мать говорила, что все вокруг изменилось до неузнаваемости и выглядело совершенно удручающе, и солдаты выглядели как сумасшедшие, так как остались в немецком окружении, выбраться из которого им было сложно.

При виде такой картины сестры поспешили прочь из родной деревни. На обратном пути в лесу им повстречался молодой парнишка, бледный, в слезах, он рассказал, что по поручению комсомола он должен был гнать большое стадо коров из Выру за 100 километров в Россию. Угон скота в Россию был одним из тактических шагов Сталина. По пути часть коров попала под немецкую бомбежку, часть разбежалась, часть просто пала. Коров никто не доил, вымя разрывалось от молока. Паренек заблудился и теперь не знал что делать. Сестры позвали его с собой в подвал, но он боялся, что придут солдаты и расстреляют его. Он так и остался там, на лесной дорожке, перепуганный, и что с ним стало – неизвестно.

В одно воскресное утро, когда моя мама и ее семья вышли из укрытия, они заметили, что над лесом со стороны деревни поднимается дым. Их мать с криком «Теперь сожгут и нашу деревню!» в отчаянии побежала, как бы надеясь что-то спасти. Но вскоре она, обессиленная, вернулась к погребу. Вся семья и без слов понимала, что после поджога в деревне ничего уже не осталось. Что они бездомны и нищи. Красноармейцы разграбили деревню, немцы же сожгли и сровняли ее с землей. После к погребу подъехали немецкие солдаты на мотоциклах и сказали, что им ничего другого не оставалось, как только поджечь деревню, ибо хотели поймать русских. Вайке рассказывает, что это был конец той маленькой деревни: «Не осталось ни одного животного, ни одежды, ни зерна, ничего. Больше всего нам почему-то было жалко ту мамину с отцом фотографию, которая висела над комодом и на которую мы любили смотреть, когда хотели вспомнить об отце».

Так началась в Эстонии немецкая оккупация. Крестьяне, чьи дома сохранились, пришли к погребу, чтоб предложить помощь маминой семье. Каждый что-то дал, кто скотину, кто какую-то утварь. Хозяйки окрестных хуторов обещали взять к себе детей, пока строится дом, и позаботиться о школьной одежде. Моя мама пошла нянькой к сестре мужа Лейды Лидии Пальм, Вайке – в чужую семью. Лейде и Оскару немцы предоставили продырявленную пулями военную палатку, где они временно стали жить. Мамина сестра Лейда и ее муж сразу начали строить новый дом, вместе с ними и моя мама. Между тем моя мама перебралась к старшей сестре помогать в строительстве (она жила с ними в палатке). Но был уже октябрь, а в палатке было сыро, у нее начался радикулит, и она не могла даже вставать, не говоря уже о том, чтобы ходить. «В конце концов, мы смирились со своим положением. Вскоре были готовы и небольшие дома. Мы верили, что к Рождеству война прекратится, и тогда мы построим себе большой дом. Но война затягивалась, и в 1944 году, когда вернулись русские, снова начали уводить людей в тюрьму», – вспоминает моя мама.

Рождество 1941 года было полно печали и траура. Поэтесса Марие Ундер написала стихотворение «Рождественское поздравление 1941», первая строфа которого звучит так:

К Рождеству Лидия сшила моей маме красивое платье, а ее муж Карл смастерил ей мягкие кожаные тапочки. Все дети выстроились в школе под елкой и ждали Вайке, так как сестры-близняшки должны были выступать вместе. А Вайке стояла в комнате интерната и плакала, ибо у нее не было такой же красивой одежды, как у ее сестры, – девочки привыкли ходить одинаково одетыми. В семье, где нашла приют Вайке, хозяйка перешила для нее свою старую юбку и дала толстые черные рейтузы. Но пришла учительница и утешила Вайке, подарила сестрам шелковую розовую ленточку для волос. Девочки пошли и спели у елки, и ни один ребенок не смеялся над одеждой Вайке. Именно таким запомнилось им это Рождество.

ГИТЛЕР ОБМАНЫВАЕТ СТАЛИНА

Летом 1941 года обоюдная ненависть двух великих держав – гитлеровской Германии и сталинской России – выплеснулась на Эстонию. Но уже до этого на территории Эстонии начался разброд, происходило уничтожение эстонского государства и его граждан. Жители стран Балтии, не сосланные в лагеря или спасшиеся от расстрела, были превращены в каторжан, кочующих по Советской России и приспосабливающихся к новому государственному порядку и погодным условиям. Виктор Кравченко в своих мемуарах вспоминает, что, выйдя из вагона на одной из небольших железнодорожных станций еще до Казани, он заметил группу работающих мужчин и женщин. Было видно, что они нерусские. На ногах у них были красные лапти, но одеты эти люди была не по-здешнему, хотя одежда была грязная и затрепанная. Кравченко узнал у сотрудника НКВД, что это иностранцы, или эстонцы, или латыши, литовцы, поляки, евреи. Кравченко пишет, что перед ним находилась разномастная бригада из той пары миллионов людей, кого считали «классовыми врагами» и «нежелательными элементами» и кто был сослан на принудительные работы с территорий, захваченных Советским Союзом на основании немецко-российского пакта.

Еще до прихода немцев на оккупированной территории Эстонии приказы и постановления Сталина и Политбюро заложили основу для массовых убийств, в том числе и евреев, особенно тех, кто своей деятельностью поддерживал Эстонскую Республику. Советская пропаганда утверждала, что режим защищает евреев и их культуру. На самом деле сталинский режим разрушил гордость местных евреев – культурную автономию, запретил их религиозные праздники и обычаи. В Эстонии евреи стали такими же «контрреволюционными элементами», как и эстонцы. Евреи участвовали в Освободительной войне за независимость своей Родины, принимали участие в деятельности таких организаций, как «Кайтселийт» и «Найскодукайтсе». Вплоть до заключения договора Гитлера – Сталина эти организации были естественной составной частью эстонского народа, их защищали законы и правовая система Эстонской Республики. В 1937 году, когда в Европе процветал антисемитизм, представитель местных евреев Генрих Гуткин был избран в Рийгикогу. Гуткин констатировал тогда: «Я верю, что это обстоятельство сыграет большую роль в политической, экономической и общественной жизни еврейского национального меньшинства. Несмотря на разницу политических убеждений, призываем евреев к согласию и консолидации всех сил».[103]

Приход к власти Гитлера тут же стал для эстонцев поводом для беспокойства о собственной безопасности. Делопроизводитель расположенного в Таллинне посольства Финляндии Тойво Хейккиля в 1934 году в своем рапорте писал, что приход национал-социалистов к власти в Германии внес нервозность в эстонское общество, люди опасались, что последует экспансия на восток, а значит, страны Балтии вновь окажутся под властью немцев. Тревогу вызывало и то, что многие эстонские немцы безоговорочно восхищались Гитлером и что главным идеологом национал-социалистов был немец, уроженец Эстонии Альфред Розенберг, являвшийся кандидатом на пост министра иностранных дел Германии, и что именно на него возлагали надежды многие местные немцы.

Виктор Кравченко пишет, что мифы, связанные с пактом Молотова-Риббентропа, были выдуманы уже позднее для того, чтоб скрыть позор Сталина за неудавшийся союз. В советских книгах по истории этот пакт назывался «нарушением Гитлером данного слова», а договор Сталина с Гитлером подавался в Советском Союзе и за рубежом как пример дальновидности мудрого руководителя. Согласно этим мифам на территории стран Балтии Сталин готовился к войне с Гитлером. Тем самым июньская депортация 1941 года, аресты и политические убийства объяснялись проводимой «чисткой» прифронтовых территорий от «нежелательных элементов» – фашистов, ибо война с немцами была уже на пороге. На самом деле Сталин до конца верил, что Гитлер не предаст его, и что никакой войны он не готовит. Английский писатель Мартин Амис в своей книге «Страшный Коба: смех и двадцать миллионов жизней» пишет, что еще 22 июня 1941 года, сразу после полуночи, в то самое время, когда советские пограничники услышали грохот маневрирующих немецких танков, границу пересек поезд, везущий в Берлин (в соответствии с договором о взаимной торговле) сырье в подарок от Советского Союза. Только утром Сталин осознал, что Гитлер предал его и дал приказ к контрнаступлению.

ОБЯЗАТЕЛЬНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ В СОВЕТСКУЮ И ГЕРМАНСКУЮ АРМИИ. БРАТОУБИЙСТВЕННАЯ ВОЙНА

Психолог Хейно Ноор вспоминает, насколько психологически и политически тяжкой была эта ситуация для молодых парней 1920–1922 годов рождения. В 1941 году в Хаапсалу на каждом телеграфном столбе висел приказ о том, что уклонение от мобилизации приравнивается к дезертирству и карается расстрелом на месте. Против собственной воли эстонские парни оказались сразу в нескольких ролях. Эльхонен Сакс, живший со своей семьей в Валга, вспоминает, что 18-летнего сына старшей сестры его матери советские органы безопасности поставили перед выбором: или вступить в истребительный батальон, или твоя семья не сможет эвакуироваться в СССР. Эльхонен никогда его больше не видел. Другого сына, 19-летнего, в порядке мобилизации забрали в Красную армию. Так, у эстонских евреев был еще более ограниченный выбор. В 1940–1941 годах советские власти депортировали или убили около 500 евреев из 4500, кроме них, еще 200 евреев было убито органами НКВД. Многие парни, мобилизованные из евреев, были намеренно оставлены на захваченной немцами эстонской территории для организации диверсионных актов. Сталинский режим знал, что он делает – для этих парней это означало верную смерть.

Один из членов созданного во время немецкой оккупации подпольного Эстонского национального комитета сопротивления, юрист и автор многих книг по преступлениям советской оккупации Энн Сарв считает, что выражение «вступить добровольно» – это попытка оккупационных властей скрыть свои преступные цели. Например, стать бойцом истребительного батальона вынужден был и его друг детства Георг Фельдт, закончивший в Таллинне немецкоязычное Ганзейское училище, где давали экономическое образование. Георг был родом из еврейской семьи с острова Гаити, после смерти родителей он был усыновлен семьей дяди, хозяином зеркальной фабрикой в Таллинне. По окончании школы молодой человек работал бухгалтером в Тарту, а в 1938 году прошел службу в эстонской армии и получил эстонское гражданство. После этого женился на эстонке, у них родился ребенок. В 1941 году, когда Германия и Советский Союз развязали войну, Георг знал, что как еврей он должен ходатайствовать о разрешении на эвакуацию семьи из СССР. Однако это разрешение давали ему при одном условии – если он вступит в истребительный батальон. После этого он посоветовался с Энном, и Энн высказал мнение, что, если нет другой возможности, он должен согласиться, но пытаться избегать убийств. Георг, бывший патриотом Эстонии, оказался в безвыходном положении. Своего друга Энн больше не видел.

ШКОЛЬНИКИ ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Известный эстонский композитор и джазовый музыкант Вальтер Оякяэр рассказывал свою историю в одной радиопередаче. В 1940 году он вступил в ряды комсомола, но не по убеждению, а потому что на парту каждому школьнику положили чистые листы для заявлений, и он не посмел отказаться. Оякяэр начал играть в комсомольском оркестре. Однажды один из старшеклассников пригласил его на собрание. После того как собрался народ, двери зала закрыли и сказали, что тот, кто не хочет защищать свою социалистическую родину, пусть покинет зал. Никто не осмелился уйти, это означало бы арест за антисоветскую деятельность. На рукава повязали красные повязки с буквами ИБ (истребительный батальон) и с черным черепом с костями. Парней посадили на грузовые машины, дали ружья и отправили в пярнуские леса бороться с «лесными братьями». Вместе с неопытными юнцами было с десяток красноармейцев. Ребятам сказали, что в Килинги-Нымме Пярнуского уезда власть захватили «лесные братья» и что там развеваются сине-чернобелые флаги. В Килинги-Нымме «лесные братья» атаковали их и сразу взорвали первую машину. Второй грузовик, где сидел Вальтер, попал под свинцовый град. Вальтер привязал к ружью белый носовой платок в знак того, что сдается, но был ранен в руку. Ему удалось спрыгнуть с машины, и он пополз к кустам, но «лесные братья» цепочкой окружили его – это были пярнуские школьники, его земляки. Они перевязали ему рану и, как пленного, повели в Пярну, в помещение склада, который местные называли амбаром Бетти. Оякяэр вспоминает, что он очень хорошо понимал тех «лесных братьев»: сопротивление советскому грубому террору зародилось спонтанно. В амбаре Бетти пленных охранял «лесной брат», семья которого была недавно арестована и депортирована в Россию. Среди обитателей амбара оказался человек, присоединившийся к оккупационным властям и работавший в советской милиции. Когда он захотел выйти из амбара, охранник-парнишка запретил ему покидать свое место. Однако тот не подчинился приказу, и молодой охранник вывел его в другую комнату и расстрелял. Оякяэр говорит, что поневоле он оказался на стороне врага, на стороне агрессора, и это неизбежно порождало братоубийственную войну. К счастью, Оякяэру удалось спастись, большинство пленных расстреляли.

Люди, жившие на оккупированных Советским Союзом территориях, очень часто оказывались в пограничной ситуации. Сталин верил, что парни, желающие встретиться со своими родственниками, находящимися в тылу, достаточно мотивированы к борьбе. В этом отношении у эстонских евреев не было большого выбора. Я не хочу и не могу защищать бойцов истребительных батальонов, но надеюсь, что моя книга поможет открыть новый аспект этого злодейского времени. Оба оккупанта, как немцы, так и русские, позднее использовали эту ситуацию в пропагандистских документах. Люди с садистскими наклонностями могли свободно реализовать себя в этой войне. Эстонское государство было полностью уничтожено, носители прежних ценностей – юристы, адвокаты, полицейские и офицеры времен Эстонской Республики – были сосланы в лагеря или расстреляны. Государства, которое защитило бы своих граждан, уже не было.

СУДЬБА ЕВРЕЕВ

Летом 1941 года, когда Красная армия покинула Эстонию, неожиданно появилось чувство благодарности к немецким агрессорам, которые якобы освободили эстонцев от великого зла. После арестов, депортации и массовых убийств, с которых началась советская оккупация, даже многие евреи наивно надеялись, что немецкая оккупация гуманнее. Они не знали и того, что НКВД оставило для гестапо списки членов Еврейской культурной автономии времен Эстонской Республики. Они не знали, что вместе с немецкой армией в Эстонию прибудет и организатор массовых убийств в странах Балтии 29-летний обер-штурмбанфюрер СС Мартин Зандбергер (Martin Sandberger), назначенный командиром зондеркоманды 1A.07 Задания он получал напрямую из Берлина – из штаб-квартиры руководителя СС Генриха Гиммлера, или из оккупированной Риги от своих непосредственных начальников. Директор полиции Эстонского самоуправления времен немецкой оккупации Оскар Ангелус в своих мемуарах вспоминает Зандбергера как интеллигентного и опытного человека. По образованию Зандбергер был юрист и, как все молодые, любил философствовать. Одна из самых серьезных тем его размышлений была о том, почему в Эстонии уничтожение евреев идет намного сложнее и хлопотнее, чем в Литве.

Свадьба Анны и Эдуарда Клас, родителей известного эстонского дирижера Эри Класа. Синагога на улице Маакри. Таллинн, 1934.

После оккупации Эстонии в 1941 году немцами Эдуард Клас, как еврей, был арестован и погиб. Фото из архива Музея еврейского народа в Эстонии

Из одного рапорта СД позднее стало известно, что в результате деятельности Зандбергера в Эстонии был убит 921 еврей, в том числе 435 детей. Зандберегер объявил Эстонию свободной от евреев. К счастью, и в этой обстановке многие евреи выжили. Дедушка моего знакомого, господин Каплан, бывший пастором лютернской церкви, остался в живых. Двум хорошим знакомым Энна Сарва, сестрам Дойч, вышедшим замуж за эстонцев, удалось бежать в Скандинавию. Приемная мать Лео Талгре Лидия осталась в живых и в 1944 году бежала в Швецию. Тем самым, Зандбергер ошибался, ему не удалось организовать поголовное истребление евреев. Однажды я спросила у одного немецкого историка, специалиста по балтийским государствам, брал ли кто из немецких историков интервью у Зандбергера, и получила уклончивый ответ.

Вероятно, в каждом районе Эстонии свои переживания и ассоциации, связанные с приходом немцев. Для моей мамы опытом стало то, что немцы сожгли ее родную деревню, а вот в курортном городке Пярну немцев встретили торжественно, что было (по крайней мере в эстонских городах) всеобщим явлением. В Пярну на углу возле кондитерской остановилась автомашина. Оттуда вышли немецкие солдаты – веселые, с непокрытой головой, с засученными рукавами, как будто находились в летнем спортивном походе. Ведь это было время самоуверенности и победного наступления немцев. Но в руках у мужчин с приятной внешностью были автоматы и пистолеты. Так описывает это событие в своих воспоминаниях Эльсбет Парек, тогдашняя сотрудница Пярнуского музея; незадолго до прихода немцев органы НКВД арестовали ее мужа-офицера. К сожалению, сегодня очень мало осталось людей, которые могли бы описать те события глазами взрослого человека. А в период советской оккупации, начавшейся снова в 1944 году и продолжавшейся до 1991 года, эти воспоминания на уровне человеческого общения замалчивались.

Люди, окружившие немцев, задавали им разные вопросы, на которые те с удовольствием отвечали. Из кондитерской вышла женщина со свежими пирожками на большом подносе и стала предлагать немцам. Они вежливо благодарили ее. Но вдруг один из них, с приятной внешностью и интеллигентным видом, держа в одной руке пирожок, а в другой револьвер, выстрелил несколько раз в направлении моста, заметив там, вероятно, подозрительное движение. Это зрелище ошеломило ее.

Вскоре в Пярну стали задерживать и евреев. В числе других арестовали и коллегу Эльсбет Парек, ожидавшую прихода немецких спасителей. Еврейских женщин можно было встретить тут и там в качестве уборщиц с большой желтой еврейской звездой на груди. Среди них была и супруга хозяина известного в городе магазина модной одежды госпожа Бринк. Эльсбет Парек, заметив ее через дорогу, поспешила к ней и пожала ей руку в знак сочувствия. Жалость так переполняла ее, что не нашлось сил высказать слова утешения. Была арестована и учительница английского языка Пярнуской женской гимназии Катцин, ей выпала та же судьба, что и всем евреям. А мужчин-евреев на пярнуских улицах вскоре совсем не стало.

В то же время начали собираться бежавшие из Пярнуского уезда люди, чьи семьи и дома были уничтожены и разграблены отступающей Красной армией, частями НКВД, милицией и бойцами истребительных батальонов. Эти люди нуждались в еде и одежде. Комитет Красного Креста отправил Эльсбет Парек на улицу Суплузе, на одну из бывших вилл. Здесь были собраны пожитки евреев, все их движимое имущество. По разрешению коменданта немецкого оккупационного правления ей велели взять для беженцев посуду, одеяла и детскую одежду. В сопровождении солдата-охранника она прошла по всем комнатам двухэтажного здания, набитого мебелью, разной утварью, одеждой и книгами. По комнатам разгуливали немецкие офицеры, заинтересованные, прежде всего, в мехах – вероятно, чтобы отправить своим женам. Один из них встряхивал в руках боа из чернобурки, по всей видимости, выбирал с умением и толком. Вероятно, за эти «трофеи» солдатам и давали ордена. Все это зрелище вызывало подавленность, ведь награбленное свезли из домов, жители которых были обречены на гибель. Парек заметила юношескую курточку, из кармана которой выглядывала книжка, она взяла ее в руки – на ней был экслибрис доктора Хиршфелда, одного из образованнейших евреев Пярну.

Элсбет Парек пишет, что о физическом уничтожении евреев официально не говорили, но зато ходили слухи. Люди, знающие об этом, молчали – это было слишком жутко, ужасно. Больше всего шептались о том, как в синагоге убили свезенных туда еврейских детей. Произошедшее оставило тяжелейшее впечатление. О том, как все происходило, существовало несколько версий, по одной из них, мужчина в маске сделал им укол.

Один из моих знакомых помнит, что еще мальчишкой он однажды оказался у окна в тот момент, когда солдаты в немецких мундирах с оружием повели куда-то эстонских детей. Это зрелище привело его в ужас, мать подбежала к нему и оттащила от окна. В одной газетной статье времен немецкой оккупации я прочитала небольшое объявление о том, что та или иная семья расстреляна за то, что скрывала у себя евреев. В заметке говорилось, что пусть это послужит уроком для всех остальных.

Уборные в Эстонии времен немецкой оккупации. Эстонский государственный архив. Надпись на левой двери – «Только для немцев»

Вскоре с разных концов Европы двинулись поезда в Эстонию. Немцы и здесь нуждались в рабочей силе, и сюда стали свозить евреев из других оккупированных стран, например, из Франции и Чехии. В Эстонии в спешном порядке строились новые концентрационные лагеря, а также использовались постройки, ранее занимаемые репрессивными органами Советского Союза.

Весной 2006 года в Эстонском литературном музее в Тарту прошел семинар «Биография и травма», где я показывала свой фильм «Непрошенные воспоминания» и рассказывала о процессе создания фильма. Тогда же прошла и презентация книги – сборника воспоминаний женщин о немецкой оккупации.

Хелью Йыэсаар, которой тогда было 14 лет, вспоминает об одном дне 1944 года, когда она поехала на поезде в Сауэ, под Таллинном, чтоб привезти с молокозавода обрат. «Там стоял странный грузовой состав, таких вагонов я раньше не видела, потому и остановилась поглазеть. И вдруг заметила: из окон высовывались руки, державшие жестяные кружки. Стояла жара, и это была немая мольба: «Мы хотим пить, дайте воды». Но не вид этих пустых кружек наводил ужас. Страшнее было другое: совершеннейшая тишина, ни единого звука. Эта картина врезалась мне в память и теперь не исчезает».

Семилетняя Имби Томберг вспоминает: «Один из прибывших вагонов остановился на запасном пути по соседству со школой. Оттуда вышло несколько семей в приличной штатской одежде, с пожитками в руках. Между школой и аптекой, около дороги, была широкая свободная полоса. Там они и сидели на своих узлах и чемоданах в ожидании следующей отправки. Рядом стояла пара немецких солдат. Вместе с сыном работника нашей школы, мальчиком старше меня на пару лет, мы, усевшись под школьными елочками, разглядывали их. Тут к нам подошла одна девочка нашего возраста. Охранники не помешали. Но из разговора ничего не получилось: девочка не знала эстонского языка, нашего же немецкого явно не хватало для беседы. Позднее я узнала, что это были еврейские семьи, отправленные на лесозаготовки и на деревообрабатывающую фабрику, их устроили в бараках неподалеку от фабрики. Откуда были эти семьи и какова была их дальнейшая судьба, я не знаю».

Поезда смерти, в 1940–1941 годах курсировавшие между Эстонией и Россией, теперь в течение трех лет двигались между Германией и оккупированными ею европейскими странами и Эстонией.

Моя мама, в то время 13-летняя, видела в городе Муствеэ ингерманландцев, пришедших пешком и продолжавших путь в сторону Таллинна, среди них были и эстонцы, жившие на территории Ингерманландии. В 1943 году началась отправка ингерманландских финнов (их было около 63 000) с оккупированных Германией территорий в Финляндию через Эстонию. Эта операция считается эвакуацией, так же, как в немецких документах «эвакуируются» евреи – такая трактовка создает у современного человека представление, что этих людей спасали от насилия. Я всегда представляла, что ингерманландцев привезли в Эстонию на поезде. Теперь я знаю, что, по крайней мере, часть из них пришла пешком. Для многих стариков и пожилых людей этот длинный путь стал их последней дорогой. Прибывшие в Эстонию ингерманландцы были вынуждены еще долго оставаться в сборных лагерях, прежде чем их переправили в Финляндию.

Эрика Ниванка описывает атмосферу, господствовавшую в то время в Финляндии, и пишет, как союз финнов с немцами поднял престиж Академического карельского общества, имевшего, как считает Ниванка, страшную присягу: «… как верую я в единого великого Бога, верую я в единую могучую Финляндию и ее будущее». По мнению Эрики Ниванки, сопоставление Бога и государства было чем-то очень дремучим, ведь в Эстонии, где она родилась и которую помогала строить, церковь была отделена от государства. В кругах членов Академического карельского общества стали поговаривать, что у финнов имеется сговор с немцами, что, если страны Балтии достанутся немцам, эстонцев поселят в лесах Карелии. В один из рождественских вечеров родственник мужа Эрики Ниванки пригласил их к себе в гости и ознакомил с подробностями этого плана – как будет выглядеть в будущем Финляндия. Он достал большие листы с программами и картами, на которых действительно в карельских лесах была обозначена территория, где предполагалось расселить эстонцев. На карте были отмечены и те районы, которыми стали бы управлять финны. Господин, познакомивший с планами, должен был стать руководителем директории образования.

Тогда же рассказывали, что Академическое карельское общество и его руководитель Вилхо Хеланен напрямую связаны с Германом Герингом. Однажды, когда в Студенческом доме в Хельсинки проходило собрание, доктор Хеланен по-дружески признался Эрике Ниванке, что во время немецкой оккупации он был в Эстонии и привез оттуда ингерманландцев.

После заключения мирного договора с Финляндией в сентябре 1944 года Советский Союз потребовал их возвращения. Примерно из 55 000 ингерманландцев, отправленных назад на родину, никому не разрешили поселиться на своих бывших землях. Их увезли в основном в Центральную Россию, часть из них попала в трудовые лагеря, а некоторые оказались на территориях, охраняемых органами советской госбезопасности. Оттуда они еще раз попытались вернуться на родину, часть сразу, еще до отправки в Финляндию, осела в Эстонии. После войны сталинский режим объявил их народом, не достойным доверия.

Айги-Рахи Тамм пишет, что согласно постановлению Совета министров СССР от 1947 года, город Ленинград и Ленинградская область были объявлены территориями, на которых запрещалось селиться лицам финской национальности, что привело многих ингерманландцев на территорию Эстонии и Латвии, откуда в 1947–1950 гг. их сослали обратно. Депортация ингерманландских финнов отличалась от других крупных военных операций – в основном им отводилось 24 часа или чуть больше для отправки во внутренние районы России. В паспортах депортируемых ставили штамп «статья 58», которая по Уголовному кодексу РСФСР обозначала «предатель родины». Право вернуться в Эстонию они получили только после 1956 года.[104]

Таков был почерк немецкой оккупации в Эстонии, и таковы были последствия пакта Молотова-Риббентропа. Мы не можем знать, что было бы в конечном результате, так как Генеральный план Ост (Generalplan Ost) остался в Прибалтике невыполненным. Может быть, жили бы сейчас эстонцы в лесах Карелии?

Количество арестованных в годы немецкой оккупации известно лишь частично. По данным исследования, увидевшего свет в 2002 году, в 1941–1944 годах умерло или было убито 7800 граждан Эстонской Республики. Кроме национальной принадлежности, их обвиняли в основном в том, что они работали в советских оккупационных органах. Но часть людей стала также жертвой клеветы и несправедливости. Из-за границы немцы «эвакуировали» в Эстонию около 10 000 евреев, тысячи из которых были убиты.

Работая над этой книгой, я получила приглашение на исторический семинар. В приглашении значилось: «Через пять месяцев, 19 февраля 2007 года, исполняется 135 лет со дня рождения прославленного эстонского офицера, контр-адмирала Йохана Питки. Его деятельность по защите Эстонской Республики как в Освободительной войне, так и во Второй мировой войне заслуживает внимания». Историческая конференция «Защитники Таллинна 22 сентября 1944 года» была призвана рассмотреть деятельность «парней Питки» в указанный день, когда они оказались единственными защитниками города Таллинна. Немцы, обещавшие защищать Таллинн, бежали. Мой отец рассказывал, что когда Красная армия была в 500 метрах от его родной деревни, один из немецких офицеров сказал: «Вы должны покинуть свой дом, завтра мы начнем сражаться с русскими». Брат моего отца Леонард Мартинсон к этому времени уже оказывал сопротивление Красной армии в Тарту: он отыскал военную форму времен Эстонской Республики, от ношения немецкого мундира он отказался. Но к утру немцы покинули деревню отца, прихватив с собой скот.

Созданный во время немецкой оккупации Национальный комитет Эстонской Республики и выросшее из него подпольное правительство во главе с Отто Тийфом провозгласило независимость Эстонии. Сегодня часть историков пишет, что это была попытка восстановления Эстонии. Это была не только попытка, эстонское государство просуществовало пару дней, но, к сожалению, у правительства не хватило сил довести дело до конца. Но то, что была провозглашена и существовала Эстонская Республика, показало, насколько велико было желание освободиться от оккупантов, мечта восстановить независимость Эстонии с ее идеалами.

24 сентября 1944 года в финской газете „Uusi Suomi” было напечатано известие агентства новостей STT.

В новостях говорилось и о том, что в четверг и пятницу на башне Длинный Германн развевался эстонский флаг. В Домском соборе состоялось торжественное богослужение. Однако через пару дней Советский Союз вновь оккупировал Эстонию. В качестве заложников оккупанты привезли с собой эстонских солдат, взятых в плен в 1941 году и оставшихся в живых при сталинском режиме террора. Освобождая Эстонию от фашизма, как интерпретировали эти события для будущих поколений и демократической Европы советские руководители, они принесли карательную систему НКВД, КГБ и инквизицию.

Советские органы безопасности начали грубо терроризовать людей, оказавшихся под властью немецкой оккупации, обвиняя их согласно Уголовному кодексу РСФСР (постоянно совершенствующемуся) в предательстве Советского Союза. Часть эстонцев, избежавшая смерти, ушла в леса, чтоб оказать сопротивление. Надежду вселяло то, что 14 августа 1941 года Рузвельт и Черчилль подписали Атлантическую хартию, ставшую «священным писанием» для свободолюбивых народов оккупированной Европы. Рузвельт и Черчилль провозгласили, что оккупированным народам будет гарантировано право на самоопределение, а также запрещено какое бы то ни было изменение их территориальных границ. Руководители обеих великих держав обещали также поддерживать суверенитет народов и их право самим выбирать правительство. Это придавало людям силы для сопротивления в новых условиях. Школьники слушали «Голос Америки», вещавший о помощи. Так как в годы Освободительной войны англичане со своим флотом оказали поддержку Эстонской Республике, то теперь люди стали ждать нового мессию – новый белый корабль.

Но тогда они не знали, что в 1943 году в Тегеране Сталину, главным оружием которого была хитрость, удалось обмануть англичан и американцев обещанием организовать в странах Балтии свободные выборы. И когда в ноябре 1943 года на Московской встрече министров иностранных дел трех стран-союзников с новой остротой встал балтийский вопрос, Москва заявила, что у других стран нет полномочий решать эту проблему.

Еще до 1943 года руководители Англии и США решали, уступать или нет требованиям Сталина относительно Балтийских государств. Но тогда это вошло бы в противоречие с Атлантической хартией. Рузвельт сделал даже компромиссное предложение: признать Балтийские страны частью СССР и эвакуировать не пожелавших остаться эстонцев, латышей и литовцев вместе со всем их имуществом. Куда были бы эвакуированы эстонцы, остается непонятным. В конце концов, как всегда, победила реальная политика. 4 февраля 1945 года состоялась вторая, т.н. Ялтинская, встреча великой тройки (Сталина, Рузвельта и Черчилля). И Сталин еще раз подтвердил, что в Польше и на территориях других оказавшихся в сфере влияния СССР восточноевропейских стран будут проведены демократические выборы. И когда позднее Сталин отказался от свободных выборов, западные державы лицемерно выразили удивление. В то самое время, когда союзники делили Европу, в Эстонии продолжался тотальный террор. Вера в международное право и в белый корабль поначалу сохраняли у людей силу для испытаний. Обычные люди нуждались в вере в победу добра над злом, но в деревнях уже появились сотрудничавшие с местными партийными активистами советские репрессивные органы, призванные приказами и оружием терроризировать всех.

Моя мама как-то сказала, что хотя этот миф о белом корабле и помогал выстоять, ей было жаль тех молодых парней, которые под влиянием пропаганды ушли в леса и ждали помощи от Запада. Со временем чекисты и бойцы истребительных батальонов убили их всех. А после жестоких злодеяний объясняли народу, что устраняли предателей и врагов советской власти или пособников фашистов и бандитов.

Благодаря выражению «пособники фашистов», а также сотрудникам местного КГБ, советская пропаганда позднее смогла сформировать негативный облик Эстонии. Тем самым свою злость за неудавшуюся дружбу с Гитлером Сталин изливал теперь на балтийские нации. В 2006 году, когда страны Балтии в качестве кандидатуры на пост своего представителя в ООН выдвинули президента Латвии Вайру Вике-Фрейберга, российская сторона была категорически против, утверждая при этом, что половина латышского населения сотрудничала с нацистами, забывая при этом, что дружба с нацистами началось все-таки со Сталина. То, что происходило на территории Эстонии и других Прибалтийских стран в годы немецкой оккупации, было следствием договора министра иностранных дел СССР Молотова и министра иностранных дел Германии Риббентропа. И когда эстонцы, наконец, вместе с немецкими войсками выступили против нового вторжения Советской армии, это не значило поддержки нацизма, пример тому – деятельность Национального комитета, а также речи и обращения оставшихся на Западе эстонских дипломатов к местным правительствам.

После отступления Красной армии с территории Эстонии и прихода немецких войск посол Эстонии в США Йоханнес Кайв отправил ноту протеста Министерству иностранных дел: «Эстонский народ выступает против агрессии на территории ее суверенных прав, независимо от того, кем бы ни нарушались эти права. Потому я обязан декларировать, что отказываюсь признавать попытки Германского правительства изменить, независимо в каком виде, политический статус Эстонии и навязать ей правительство, не представляющее свободную волю суверенного эстонского народа. И я смею надеяться, что правительство США откажется признавать любые подобные действия».

Неестественно думать, что маленькое государство с миллионным населением любило бы своих оккупантов. Эту ситуацию, когда часть эстонцев во время немецкой оккупации выступила на защиту своей родины, очень хорошо прокомментировал живший в начале 1940-х годов в Бостоне профессор Т. А. Вайл (T. A. Weil): «Когда вы защищаетесь от бешеного пса и кто-то даст вам палку, чтобы вы смогли отбиваться, вы же не будете смотреть, кто протянул вам эту палку».

Монумент участникам Освободительной войны и театр «Эстония» после мартовской бомбежки 1944 года

НОВАЯ ОККУПАЦИЯ

Той осенью 1944 года, когда Красная армия вновь оккупировала Эстонию, моей маме и ее сестре-близняшке было по 14 лет. «К счастью, мы спаслись, нас не изнасиловали», – иногда произносили они, замолкая при этом. Это выражение уже само по себе ужасно – оно отражает непомерный страх перед «советским мужчиной». Произнося эти слова, мать застывает, ее лицо превращается в маску, за которую трудно заглянуть. Это выражение ужасно еще и потому, что этот страх связан с их детством. Эти отторгнутые истории и есть частичка той непроницаемой закрытости, за которую прячется, чтобы защитить себя, человек, переживший террор. Естественно, что тот, кто был беззащитен, замыкается в своей скорлупе, заворачивается в свой кокон. Очень трудно высвободиться из этого кокона, особенно если жизнь в Советском Союзе научила, что можно быть наказанным за открытость и честность и что права человека определяет тотальный террор советской власти, особенно в областях, в советском понимании имеющих как бы неприличный оттенок. Мертвые молчат, а рассказы живых о насилии, в особенности направленном против женщин и детей, никого особо не интересовали. Очень часто такого рода насилие связано с беспредельной жестокостью, и легче отказаться от его признания хотя бы констатацией того, что для доказательства подобных действий требуются архивные материалы. Но архивные материалы оккупационного периода составлены самими палачами и убийцами. Там можно даже вычитать, что того или иного чекиста казнили за то, что он бил подследственных. Это самый черный юмор при тотальной несправедливости, и еще безумнее то, если историк принимает это за правду. Если бы в советское время наказывали за террор, террора бы не было.

Еще несколько лет назад я не осознавала всю глубину советской беспощадности, теперь я знаю больше, ибо проинтервьюировала десятки женщин, свидетельниц тех бесчисленных злодеяний, совершенных после войны.

Дом детства моей мамы еще в 1939 году был уютным уголком среди красивых пейзажей и леса, но уже спустя пять лет из-за совершенных там немыслимых убийств это место стали называть часовней останков. И в 72-летнем возрасте она не могла понять, почему их дом постоянно окружали то НКВД, то истребительные батальоны, то милиция, то Красная армия. Мы так и не сможем узнать, что происходило с моей бабушкой, которую НКВД по несколько раз в неделю водил на допрос. Когда я изучала документы этого периода, мною порой овладевало чувство, что я даже не хочу спрашивать об этом у мамы, легче было обмануть себя надеждой, что, может быть, им удалось избежать самого страшного.

30-летняя Хельми Виснапуу из Вырумаа 25 сентября 1945 года вместе с мужем Андресом копала картошку, когда к полю подъехали красноармейцы и арестовали ее мужа. Хельми не знала, что за вина была у ее мужа перед советской властью. Беременная на восьмом месяце, мать четверых детей, Хельми Виснапуу пошла домой к детям, под утро она проснулась от того, что в ее дом ворвались 35 солдат с оружием. Русский командир спросил, где скрываются члены Сопротивления, то есть «лесные братья». Так как Хельми не знала, он ударил ее кулаком в лицо, а солдаты стали подталкивать ее, как мяч, а потом ударили штыком в спину и отправились искать «лесных братьев» в бане и на чердаке. Хельми сказала, что это были трусливые мужчины, дрожавшие от страха перед «лесными братьями». И тот командир, что бил ее, после очередного дознания и избиения почему-то прятался за шкаф. Такие операции проходили в ее доме около трех раз в неделю, заодно грабили хозяйство, под конец унесли все – от посуды до постельного белья. Затем ее пригласили на допрос в Выруский отдел НКВД, и опять следователь из русских бил ее по лицу, затем беременную женщину оставили в пустой комнате, где она не могла даже сидеть, а должна была стоять. Потом ее опять повели на допрос и сказали, что сейчас приведут ее детей и всех расстреляют. Хельми рассказывала, что она была готова умереть, ей уже не хотелось жить в этой стране убийц и палачей, называвшей себя социалистической и демократической. Бойцы истребительного батальона жестоко расправились с братом Хельми: уже полумертвого, его отволокли в канаву и затоптали там ногами. Вся эта «церемония» оставила в детских душах тяжелый след, по ночам они вскакивали во сне и звали на помощь.

Айно Лепп, исследовавшая историю «лесных братьев», рассказывала мне о садистском глумлении над женщинами в сельской местности. Например, женщину вели на допрос, заставляли ее копать яму, угрожая при этом расстрелом, если она не поможет найти «лесных братьев». Слышала я рассказ, как представители органов НКВД засунули женщине во влагалище горячую электрическую лампочку, после чего она, не выдержав боли, предала своего любимого, скрывавшегося в лесу. Была изнасилована и затем избита до смерти невеста одного лесного брата. Хельми Виснапуу слышала рассказ о работнике милиции, эстонце Кютте, который имел привычку насиловать допрашиваемых женщин по несколько раз в день. Только после первого показа моего фильма старшая сестра моей мамы, Хельди, призналась, что и их мать и сестру Лейду избивали на допросах. Я узнала, что в 1945 году милицейский из местных, служивший в Красной армии, послал сообщение бабушке, что, если она отправит свою 15-летнюю дочь, т.е. мою маму, к нему ночью, то советская власть оставит их в покое. Это сообщение содержало обещание, что их семью не будут больше водить по ночам на допросы, что у них не унесут вещи и не уведут домашних животных. Я узнала, что такое же «предложение» было сделано и Хельди, мужа которой, лесного брата, убили чекисты. Так как они отказались, то постоянно получали от работников органов безопасности угрозы, пока в конце 1940-х годов их не арестовали и не отправили в телячьих вагонах в Россию.

Дела, составленные НКВД на мою маму, в 1962 году потребовало Министерство внутренних дел, и они потерялись. Историю своей мамы я изучала по делу своей бабушки. Текст закона, а именно ст. 58 Уголовного кодекса РСФСР, заклеймившей мою маму «бандитом», еще не проанализирован эстонскими историками. Но знакомство с ней в исследовании судьбы женщин было бы очень важным, так как эта статья связана, прежде всего, с защитой участников Сопротивления, или «лесных братьев». Я не удивляюсь, почему мама молчала, когда я попросила рассказать ее, что происходило, как и почему. Она никогда не видела обвинительного заключения, за что ее пытала советская власть и затем отправила за 1500 километров в принудительно-трудовой лагерь к Белому морю. Есть только кошмарные сны, свидетельствующие о том, что все, что с ней случилось, происходило именно с ней. Им с сестрой исполнилось как раз 18 лет, когда все это случилось. Они стояли перед комиссией НКВД, состоявшей из мужчин, им зачитали судебный приговор на русском языке, они ничего не поняли, да и весь процесс продолжался пару минут.

По словам Хейно Ноора, для описания насилия Советского Союза и нацистской Германии мы нуждаемся не столько в знании фактов, сколько в знании человеческой психологии, в обладании высоким эмоциональным IQ. Рациональный и расчетливый подход к трагическим событиям означает, что немыслимые переживания превращаются в регулярные, не укладывающиеся в сознании состояния. Это значит, что мы начинаем использовать исторические факты механически и расчетливо, не видя за ними человеческой судьбы. Когда человеку с молодых лет объясняют, насколько неизбежны национал-социализм, коммунистическая мировая революция, классовая борьба и убийства, когда единственной целью являются победа и власть, для человека все это насилие остается лишь словами, становится разумным. Он рационалистически объясняет действительный момент и ситуацию, не укладывающуюся в голове.

07 Нюрнбергский военный суд приговорил Мартина Зандбергера в 1948 году к смерти, позднее этот приговор был заменен на пожизненное заключение. Благодаря связям своего отца, в 1958 году Зандбергер освободился из тюрьмы. Еще недавно он наслаждался на своей Штутгартской вилле и не чувствовал, вероятно, никаких угрызений совести.[105]