Отвергнутые воспоминания - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Имби Паю (XV) #17

XV

«В число прочих банальных физических способов воздействия входил и «визит» к зубному врачу, причем, случалось, этот «зубной врач» частенько являлся следователем НКВД», – рассказывает Хейно Ноор, который сам, являясь заключенным лагеря Сосьва, оказался в роли врача ГУЛАГа. Он говорит, что обычно врачи старались сделать все возможное для защиты этих жертв, но все же все военные врачи, работавшие в лагерях, находились на службе НКВД. Целью следователя НКВД было причинить боль, для этого использовали и выдергивание зубов, так же, как использовали для устрашения и собак. Это была уже психологическая уловка, дать собакам рычать на людей, спустить собак на людей.

«И отправление на этап в лагеря происходило в сопровождении собак. Большие колонны заключенных и одиночных арестованных обязательно сопровождали собаки. Это была особенная порода собак, это были специально выдрессированные особенно злые и агрессивные немецкие овчарки. Ими были окружены все тюрьмы и кто находился в тюрьмах. Собачий лай не должен был утихать в ушах заключенного. Одной из специальностей людей из НКВД был дрессировка собак, которых натравливали на арестанта. Это было унизительно для заключенного, что его постоянно сторожила собака. В русском языке есть выражение «сукин сын», эти слова часто звучали в адрес заключенных. Брань тоже считалась особым способом пытки с целью внушить страх и подчинить себе. Следователи НКВД добивались тем самым от заключенного признания своей вины. Если цель достигалась, арестованный должен был собственноручно подтвердить вину своей подписью. Он должен был «признаться», что он противник советского порядка. Парадокс в том, что чем больше избивали человека и издевались над ним, тем больше ненависти вызывала в нем эта система, и, следовательно, советская система права в том, что он являлся виновным. Это была своеобразная чистка умов, которую проводили не только за колючей проволокой, но и по другую сторону колючей проволоки – все должны были находиться в страхе, чтобы не получить обвинения, приводившего к аресту и бесконечным допросам вплоть до уничтожения человека. Всему мужскому персоналу советской правовой системы была дана возможность быть садистами, ибо садистом был и тот, кто сидел в Кремле, другими словами, Сталин и его Политбюро. Что касается бритья, то обривали всех, и мужчин в том числе. Кстати, Ленину принадлежат ставшие классическими слова: «Или вошь победит революцию, или революция – вошь», так как в Советском Союзе из поколения в поколение была беда с этой заразой. Как известно, вши являются разносчиками сыпного тифа болезни, приводившей к смерти, и потому «решающей борьбой» для пролетариата была и борьба со вшами. Таким же садистски унизительным, как это было для женщин и девчонок, было бритье и для мужчин. Это делали сотрудники НКВД, которые не желали идти на фронт, и, вместо того чтоб воевать с оружием в руках, они «боролись» бритвенным ножом».

По дороге из тартуского НКВД в Батарейную тюрьму таллиннского НКВД мою маму, ее сестру-близняшку и других заключенных на железнодорожной станции в Тарту повели к излучине реки, приказали лечь на сырую землю. Лежа на земле, моя мама чувствовала, как ее одежда пропитывалась влагой. Был октябрь, мамина мама принесла ей в тюрьму одежду: курточку из серой шерстяной ткани и брюки. Вокруг заключенных ходил солдат с собакой. Моя мама до сих пор не может понять смысл такого пребывания в грязи и воде. Хейно Ноор говорит, что это делалось для того, чтобы арестанты не убежали при погрузке в вагон, и, с другой стороны, чтоб унизить их.

Тюремная камера

Батарейная тюрьма в Таллинне. Место прогулок заключенных. Фото Тоомаса Деттенборна

В Батарейной тюрьме они пытались поддерживать свой дух песнями, и каждый раз, когда слышали в длинном коридоре тюрьмы звук скрипящих дверей и скрежет ключей в замочной скважине, они умолкали и прислушивались, кого приводили или кого уводили. Вместе с ними в камере была очень красивая молодая балерина латышка Аста, которая после тяжкого допроса уже никогда не могла танцевать. Вдруг начался большой переполох и суматоха – эта девушка решила сбежать. Моя мама не знает, куда бы она убежала, ведь не было никакой возможности для побега. Молодая латышка просто потеряла рассудок. Позднее мама и тетя видели ее в Архангельской области в Молотовском лагере, она сидела там за колючей проволокой, покачиваясь вперед-назад, от ее былой красоты не осталось и следа – только большие черные глаза и стриженая голова. Мама говорит, что это было ужасное зрелище и что она сама могла оказаться в таком же положении, да и была на самом деле, но с той лишь разницей, что она сохранила рассудок. Хилья Рюйтли в своих мемуарах вспоминает, что однажды во дворе тюрьмы раздался сильный молодой женский голос: «Петерсон, Александр, улица Койду, 16, квартира 2, телефон 44 608». За этим именем последовало второе, третье, четвертое – все в том же духе, имя-фамилия, адрес и номер телефона. Голос женщины ужаснул остальных заключенных. Кто-то из арестованных сказал, что это прейли08 Аррак, которую сотрудники НКВД избили до потери рассудка. Женщины увидели в одном из окон совершенно голую женщину с красивой фигурой, висящую у окна. Каким-то образом, ей удалось закрепиться руками и ногами за решетку. Лишь длинные волосы прикрывали ее тело. Понятным, сильным голосом она произносила имена и номера, с определенным интервалом. В огромном пустом тюремном дворе ее голос раздавался эхом, как голос из мира мертвых. «Избили до смерти /---/ покалечили /---/ сошла с ума при пытках. Средневековье!» – пишет Рюйтли.

* * *

После двух месяцев в следственном подвале тартуского НКВД и пребывания в таллиннской Батарейной тюрьме начался для мамы путь в Советскую Россию, в принудительно-трудовой лагерь. Это было в начале ноября, когда в сопровождении солдат с собаками их повели в вагоны для скота. Часть людей была привезена в черных машинах НКВД.

Одна из участниц моего фильма, Линда Ялакс, была арестована примерно в то же время, что и моя мама. Линду Ялакс обвиняли в пособничестве «лесным братьям». Она описывает, как ее привезли в такой машине из Ласнамяэской тюрьмы таллиннского НКВД на железнодорожный вокзал. «В народе такую машину называли «черным воронком», на борту автомашины стояла надпись «Хлеб», чтобы прохожие не заподозрили, для чего в действительности она предназначена. Машина была закрытая, внутри имелись отсеки с решетками, и когда задержанных набиралось много, в одну клетку заталкивали двоих, хотя и одному там было трудно поместиться. На таких машинах подвозили людей на железнодорожный вокзал к вагонам для скота, где нас окружали самые грубые уголовники, которые тут же начинали отбирать у нас вещи. Мы даже не знали, что в Эстонии есть такие люди, или они специально собирались здесь для эстонских политзаключенных, чтобы те постоянно испытывали страх».

Путь Линды, как и путь моей матери, продолжался через этапные тюрьмы в исправительно-трудовые лагеря Советской России.

Погрузка депортируемых в телячьи вагоны. Рисунок Хильды Орн, высланной из Нарвы 14 июля 1941 года

Моя мама говорит, что они все были уверены, что в связи с праздниками их оставят в Эстонии. «Каждый раз, когда поезд маневрировал на железнодорожных путях, мы надеялись, что он повернет назад и мы вернемся в Таллинн. На одной из российских станций поезд остановился, и нам предстала ужасная картина: там собралась огромная толпа, все были пьяны и плясали. Развевались красные флаги, ибо была годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. У мужчин фуражки были сдвинуты на затылок впереди торчал и чуб. Женщины были в черных штанах и белых ситцевых платьях, они кричали и визжали. Такое мы видели впервые. Мы думали, что они идут нас убивать. Праздник этот был жуткий», – рассказывает мама. На каждой очередной остановке их грабили, но об этом мама не хочет рассказывать. Маму и ее сестру потрясли поросшие кустарником неухоженные просторы Советской России. «У себя на родине мы ни разу не видели такой заброшенной природы. Здесь повсюду валялся сор и хлам. Все это действовало угнетающе. Было чувство, что мы попали в сумасшедший дом».

Исправительно-трудовой лагерь, ставший местом жительства мамы и тети, окружала колючая проволока, по периметру стояли караульные вышки. Моя мама никогда не могла предположить, что Советский Союз, провозгласивший себя колыбелью революции, так безжалостно унижал людей, отнимая у них все права на гуманное отношение и право на защиту. Везде, куда только бросишь взгляд, были заключенные. Темная человеческая полоса двигалась в сторону горы, такой же темной от людей. Мама и тетя вначале думали, что это лес, но позднее выяснилось, что это и были заключенные – рабы Советского Союза. Маму шокировал и обедневший от насилия язык, используемый охранниками для общения с людьми: «встать!», «строиться!», «марш на работу!», «бери совковую лопату, кирку, краску и кисть!». Все происходило в атмосфере принуждения и террора. В то же время заключенным повторяли созданный на основе статей Уголовного кодекса РСФСР миф, что они-де являются бандитами, предателями советского государства, фашистами. Но именно рабским трудом этих людей развивалась промышленность Советского Союза.

Их поселили в большом бараке, куда помещалось около 300 человек. Там стояли двухэтажные нары, где спали по двое. О какой-либо приватности не могло быть и речи, не было даже постельного белья. В день выдавали 200 г хлеба и жидкий суп, в котором плавала пара капустных листьев. От супа дурно пахло, иногда в нем попадались маленькие черви. Вначале моя мама и тетя никак не могли есть этот суп из почерневших от долгого пользования жестяных мисок. К тому же не было и ложек. «Если не едите, то отдайте его нам», говорили другие заключенные. Вначале они так и делали, и те были им благодарны.

Еще раньше в лагере оказалась и Армильде Мяэотс, сестра мужа их старшей сестры Лейды. Армильде стала в лагере для мамы и тети вместо матери. Она-то и предупредила, что без еды они долго не выдержат. Заключенным, которые падали от слабости и голода, идя в колонне под охраной вооруженных охранников с собаками, другие не могли помочь, и они так и оставались валяться на земле, пока сотрудник НКВД не констатировал смерть. Когда мертвых вывозили из лагеря, охранник у ворот бил их молотком по голове, чтобы быть уверенным в их смерти. Моя мама и тетя не всегда выдерживали непосильный труд. Камни, которые они должны были дробить в карьере киркой, по своим размерам были больше мамы и тети. Из-за голода мама покрылась белыми пузырьками, а руки у тети так болели, что она не могла даже шевелить ими. Им помогла Армильде. Она была арестована еще весной, когда к ней на хутор пришла девушка-комсомолка и приказала начать весенний сев. Армильде ей в ответ: «Ты, милочка, еще ребенок и не знаешь, когда надо начинать сеять. А я всю жизнь с землей работаю и знаю, что когда мне делать!» На следующий день работники НКВД пришли за Армильдой, и для матери маленьких детей началась дорога в исправительно-трудовые сталинские лагеря. Вина ее состояла в том, что она осмелилась высказать свое мнение советскому чиновнику, не сведущему в сельских делах.

Корешок дорожной ведомости депортируемых

Позднее мои мама и тетя вместе с другими заключенными были направлены на строительство Молотова – города, получившего свое название в честь знаменитого советского партийного деятеля. Зимой им выдавали поношенную солдатскую форму, ватные штаны и длинную шинель, высокие валенки с задранным носком и буденовку на голову. Летом полагалось черное платье. Заключенные (среди них и моя мама вместе с сестрой-близняшкой) красили на высоких лесах корпуса кораблей. Там, на высоте, люди выглядели крохотными точками. Многие работники срывались с лесов. Мама видела, как таким образом погибли три эстонки, одна немка и одна полячка. Это значило, что смерть постоянно находилась рядом.

Однажды их повели в Молотов очищать новые дома от строительного мусора. Бригадир поставил маму откачивать воду из котлована для будущего дома. Там она увидела металлическую трубу и подула в нее, труба отозвалась эхом. Тогда мама стала напевать в трубу «Серенаду» Шуберта – она выучила эту песню во время немецкой оккупации, когда знаменитая оперная певица Женни Сиймон проводила лето у своих родственников, а репетировать приходила к сестре Оскара Лидии. «В лагере всегда стоял шум и галдеж. И вдруг я оказалась совершенно одна, хотя это и было опасно для молодой женщины в тех условиях, так как вокруг шныряли грозного вида заключенные-уголовники. Но то был один из лучших для меня дней. Я пела в эту трубу, и мне казалось, что я стою на оперной сцене или нахожусь дома, рядом с мамой и сестрами, и пою, самозабвенно пою…». Мама говорила, что гнетущая обстановка лагеря требовала ухода в мир грез, обратно, в прошлое, где все были счастливы и защищены.

Подобная ситуация случилась и в одну из рождественских ночей. Заключенных построили в шеренгу в лагерном дворе, затем небольшими колоннами по очереди повели на стройку. Когда первая колонна уже тронулась, а вторая, где была и моя мама, осталась дожидаться своего срока, мама взглянула на небо, усыпанное звездами, и, забывшись, что находится в лагере, не заметила, что шагает за первой колонной, смотрит на звезды, а мыслями уже находится в родном доме. Она представляла все свое семейство, сидящее за рождественским столом, свою маму. Про себя она читала стихи Марие Ундер «Рождественское поздравление 1941»: поэтесса ступает по рождественскому снегу, смотрит в небо и думает, что звезды создают тот единый язык, который объединяет сейчас всех близких людей, томящихся в сибирских лагерях. Моя мама представляла себе, что в эту рождественскую ночь ее мать и сестры глядят на те же звезды, что и она. Тогда она еще не знала, что и остальные члены семьи были депортированы в 1949 году в Сибирь, и что их дом уже разорен. Она очнулась от грез, когда солдат грозно окликнул ее: «Стой! Стрелять буду!» И тут она услышала, подруги по несчастью кричат ей по-русски: «Айночка, остановись, они убьют тебя!» «Я посмотрела вокруг и поняла, что я совершенно одна шагаю вслед за первой колонной, остановилась и направилась обратно к своей колонне. Я настолько привыкла к этому галдежу, что все происходило как-то автоматически, я ничего не замечала и не слышала». Когда они уже пришли на объект, где-то вдалеке эстонские парни из заключенных затянули рождественскую песню, и это навеяло на девушек грусть и тоску.

Караульная вышка в лагере Инта. Коми АССР

Однажды кто-то пожаловался лагерному начальству, что моя мама и ее сестра собираются бежать. Это было совершенно абсурдное обвинение. Они не знали русского языка, и у них не было денег. После этого доноса сестер разлучили. Вайке перевели из лагеря политзаключенных к уголовникам, в одну камеру с русскими детьми, родители которых погибли или были убиты сталинской властью. Их было там сотни, сотни одичавших детей. Руководство лагеря известило, что их отправляют из Архангельска на остров Сахалин, откуда для них обратного пути уже не будет. Вайке где-то слышала, что все отправленные на Сахалин просто умирают от голода или их расстреливают. Она сидела на краю нар и думала, что чужие подростки убьют ее еще раньше. Но тут пришел охранник и отвел обратно в лагерь политзаключенных. Один лагерный военврач, женщина, ходила к лагерному начальству с ходатайством, чтобы близнецов оставили вместе.

Мои мама и ее сестра помнят тех сердечных врачей и некоторых лагерных служащих, которые по-человечески относились к арестантам. Вместе с тем моя мама называет исправительно-трудовой лагерь университетом Берии (по имени главы НКВД Лаврентия Берии), где были сосредоточены интеллигенция и многие лучшие люди СССР и некоторых европейских стран. Солидарность и эмпатия этих заключённых помогали преодолевать самые тяжкие испытания, у них было чему учиться. Моя мама никогда не верила, что Советский Союз сохранится, ибо он уничтожил в лагерях самых одаренных людей своего государства. Моя мама и ее сестра пользовались в лагере популярностью, так как они были близнецы, красивые, но в то же время скромные и тихие девушки. Почти весь женский лагерь называл их детьми. Однажды к ним подошла заключенная из русских и сказала, что она слышала, как уголовники договаривались о том, что придут после работы и возьмут их силой. Тогда русские женщины помогли передать это эстонским мужчинам, и те образовали вокруг них «охранное кольцо», так что уголовникам не удалось добраться до девушек.

Тяжелый момент наступил тогда, когда лагерное начальство решило разлучить сестер, хотя лагерный врач делала все для того, чтоб этого не случилось. Вайке стояла в воротах лагеря и смотрела, как уводили мою маму. Маму отправили на Урал, в Нижний Тагил, называемый кузницей победы – здесь готовили ядерную бомбу для Советского Союза. Эта территория была заражена и загрязнена, но моя мама спаслась от отправки в шахту и начала шить для заключенных ватники. Наконец в 1953 году, после смерти Сталина, стали распространяться слухи, что заключенных отпустят домой. Мама рассказывала, что за этот год она еще больше похудела, потому что ждала, когда же наступит обещанная свобода. И, наконец, 16 августа 1954 года пришло известие об освобождении. Для получения свидетельства мама должна была пройти через лагерь уголовников и предстать перед комиссией в составе трех мужчин и одной женщины. Ей сказали, что теперь она свободна и что у нее необыкновенно красивые глаза. Мама только плакала, ни на что другое она в тот момент не была способна. В сопровождении солдата она направилась в женский лагерь. Навстречу двигалась колонна уголовников, они стали что-то выкрикивать и были готовы наброситься на нее. И тогда сопровождающий направил в их сторону оружие: «Не трогайте ее, она хорошая девушка».

Началась дорога домой, которую мама всю жизнь видела в своих кошмарных снах. «Мне снилось, что всех заключенных освободили и только нас с Вайке не отпускают. Это была невыносимая мука, в тех снах я была совершенно одна, все поезда мчатся мимо, и, зовя на помощь, я просыпалась от собственного крика», – рассказывает мама. На мамин крик просыпалась вся семья. То же самое было в семье ее сестры. Только после премьеры фильма, призналась мама, ей приснилось, что она вернулась домой из сталинского лагеря. Вся дорога из Нижнего Тагила в Эстонию была как кошмарный сон. К счастью, в поезде она познакомилась с попутчицей – русской женщиной, бежавшей от своего мужа-насильника. В Ленинграде мама пересела на другой поезд, но проводница отказалась принять ее билет, так как он был потрепан и измят. Денег на новый не было. Но тут проходящий мимо советский офицер просто так купил ей билет. Мама в изумлении смотрела ему вслед, ибо подобная доброта советского военнослужащего к какой-то бывшей заключенной была для нее делом неслыханным. Сначала мама приехала в Тарту, где ее уже ожидала сестра. Жить было негде, так как все близкие родственники и знакомые были отправлены в лагеря или депортированы.

Спустя год после ареста мамы и ее сестры была проведена новая обстоятельная чистка. Эшелоны, стоявшие в Пскове и Гатчине, 25 марта 1949 года с девяти часов вечера и до пяти часов утра двигались к сборным пунктам в Эстонии. Началась операция «Прибой». В Таллинне в 4.00, в уездах – в 6.00. Операция должна была продолжаться три дня. По плану, в ней участвовало 2198 оперативников, 5953 военнослужащих, 3665 бойцов истребительных батальонов, 8438 партийных активистов, всего 20 254 человек. Айги Рахи-Тамм пишет, что позднее был подключен к операции еще 5591 человек. Например, было привлечено еще 4350 военнослужащих и бойцов истребительных батальонов. Именно тогда же были депортированы моя бабушка Хелене и тетя Хельди вместе с двумя маленькими детьми, одним из которых был сосланный в исправительно-трудовой лагерь ребенок моей тети Лайне.