Отвези меня домой

Глава двадцать шестая

Водка на этот раз произвела на организм не большее впечатление, чем обычная вода из-под крана. Они уговорили пол-литра на двоих под бутерброды с копчёной колбасой и пиво и остались при этом совершенно трезвые.

— Не берет, — констатировал Четвертаков, разглядывая пустую бутылку из-под «Гжелки» в своей руке так, словно видел её впервые в жизни. — Последний раз со мной подобный случай произошёл в Афгане. Мы тогда, помнится, с лейтенантом Сашкой Ржаным, командиром разведвзвода, минут за сто пятьдесят около литра чистейшего медицинского спирта убрали вдвоём, а в качестве закуски нам служила пачка печенья «Юбилейное».

— И что? — вяло поинтересовался Егор.

— И ничего. Ни в одном глазу. Тогда тоже смерть-старушка совсем рядом ходила.

— Сейчас она не просто ходит. Практически с нами третьей сидит. И не только с нами. — Егор покачал головой. — Нет, на самом деле всё равно не ощущаю. Головой понимаю, а так, чтобы всем, что называется естеством, — нет.

— Чтобы всем естеством подобную вещь понять, — вздохнул Володька, — надо её своими глазами увидеть. А мы пока не видим. Вот я смотрю за окно и вижу, что солнце светит так же ярко, как и всегда. Как я при этом могу осознавать, что оно уже начало гаснуть?

— Когда мы это увидим глазами, будет поздно, — резонно заметил Егор.

— Можно подумать, сейчас не поздно! — фыркнул Володька. — Тут изначально все поздно. Думай, не думай, а остаётся только одно: сливать воду и тушить свет. В прямом смысле слова. А что делать? Теоретически можно залезть под землю в какое-нибудь глубокое и хорошо оборудованное атомное убежище с запасами еды и прочего на много лет. Такие наверняка есть. Но, во-первых, в них и без нас есть кому забраться, а во-вторых, просидеть остаток жизни под землёй, зная что надежды всё равно нет… Извините. Лучше уж сразу… того. Детей только жалко — не успели пожить.

— Это ты брось, — неуверенно сказал Егор. — Мы ещё поборемся.

— Поборемся, конечно, — в десятый, наверное, раз вздохнул Володька. — Куда мы денемся? Может, всё ещё и обойдётся…

— Эх, что-то как-то грустно, — сказал Егор. — Позвоню-ка я Зое и назначу-ка я ей свидание. Анюта всё равно до завтрашнего дня точно не появится, так что надо пользоваться.

— Она что, ревнует? — смешно задрал брови Володька.

— Да как тебе сказать… — замялся Егор. — Что-то вроде этого наблюдается.

— Ни хрена себе… Ну ты, казак, даёшь — влюбил в себя инопланетное существо женского пола! Полный атас.

— Во-первых, она не инопланетное существо, — самодовольно подкрутил ус Егор. — У неё нет своей планеты. А во-вторых, — да мы, казаки, такие. Не то, что некоторые пришлые непонятно какого роду— племени.

— Давай — давай, — зловеще поощрил его Четвертаков. — Гордись, пока можно. Скоро гордиться нечем будет. И некем. И некому. Ты будешь звонить или нет? А то мне что-то спать захотелось. Договаривайся давай, и я спать лягу, — и в ответ на недоуменный взгляд Егора добавил. — Это, наверное, реакция организма такая на неприятные известия.

— Погоди, — вспомнил Егор, — ты же в Москву завтра собирался?

— Ага, — сказал Володька. — Вот сейчас я все брошу и поеду в Москву!

— Тоже правильно, — согласился Егор и взялся за телефон. — Какая уж тут Москва…

Зоя на этот раз оказалась дома. Егор договорился с ней встретиться через час в центре, у здания цирка, и поднялся уходить.

— Отдыхай, — сказал он Володьке. — Ты отдыхай, а я пойду встречаться с красивой девушкой. Кто знает, может больше и не доведётся.

— Типун тебе. Только сразу, как Анюта объявится, звони.

— Чего там звони… Вместе с ней и приеду.

Они распрощались, и Егор вышел на улицу.

На улице было ярко и тихо. Быстро высыхающие лужи бросали во все стороны весёлых солнечных зайцев.

Егор попытался посмотреть в упор на уже совсем почти летнее солнце и, тут же, ослеплённый, затряс головой. Думай о приятном, сказал он себе. О приятном и волнительном. Думай о том, что было во Львове и о том, что, возможно, будет сегодня. Тебе ведь этого хочется? Очень хочется. Вот об этом и думай. А о солнце не думай, не надо. Тем более, что думы твои всё равно ни к чему не приведут. А если ты такой мудак, что не можешь об этом не думать, то нечего было назначать девушке свидание, а нужно было набрать ещё водки, пойти к ребятам в мастерскую и надраться. Не смотря на все сопротивление организма. А завтра проснуться и тут же надраться снова. Решить, так сказать, проблему. По-русски и по-мужски. Но ты этого не сделал. А раз не сделал, то думай о Зое и о том, как вам опять будет хорошо.

Так уговаривал себя Егор, неторопливо шагая к месту встречи.

И, таки, уговорил.

Во всяком случае, когда он, стоя на углу, у цирка, издалека заметил Зою, то мысли о гаснущем солнце и неизбежной смерти торопливо покинули его голову и сердце.

Он стоял с цветами в руках и с удовольствием наблюдал, как лёгкой походкой в летнем платье Зоя идёт по улице, улыбаясь просто оттого, что у неё хорошее настроение, что день замечательный, и прямо сейчас её ждёт встреча с ним, Егором Хорунжим.

А может быть, он просто верил, что улыбается она именно поэтому.

— Здравствуй, — сказал протягивая цветы и целуя девушку в губы. — Я соскучился.

— Я тоже, — ответила Зоя на поцелуй. — Водка, пиво и розы. Изысканный набор.

— Добавим к нему шампанского?

— И мороженного!

— Тогда нам с тобой прямая дорога в «Зелёную горку». Пошли?

— Пошли!

Что может быть приятней майского вечера в «Зелёной горке», когда рядом любимая девушка, а в карманах полно денег? Трудно сказать так вот сразу. Пожалуй, что и ничего. То есть, разумеется, можно найти более приятные душе вещи, но они будут, так сказать, из других категорий и жанров. Это всё равно, что сравнивать игру «Спартака» и труппы МХАТ.

Они провели чудный вечер, который закончился не менее чудно у Егора дома, плавно перейдя в полную любви и нежности ночь.

Егору было так хорошо, что он на время забыл и об Анюте, и о страшном её сообщении, и вообще обо всём. Да и зачем было помнить о ком или о чём бы то ни было, когда в целой Вселенной, кроме него и Зои, на данный момент не существовало никого и ничего?

Совершенно счастливые они заснули, обнявшись, а под утро Егор проснулся от того, что за дверью, на крыльце, плакал кот Тихон.

Плакал он тихо, полностью оправдывая своё имя. Но жалобно и как-то очень по-человечески.

Егор осторожно высвободил руку, на ощупь нашёл штаны и сигареты, оделся и вышел во двор.

— Тишка, Тишенька, — позвал он негромко, присаживаясь на крыльце и закуривая.

В руку ему ткнулось тёплое и мягкое, — кот просил защиты и ласки.

— Ну, что с тобой, дурачок, — нежно спросил Егор, беря серого любимца на колени. — Не бойся, всё будет хорошо…

Он гладил и успокаивал кота, курил, смотрел в звёздное предрассветное небо и медленно осознавал, что сегодня ему уже не уснуть и что единственное, что он сейчас может сделать — это заварить чаю, сесть с большой кружкой прямо здесь на крыльце и терпеливо ждать, когда взойдёт солнце.

Так он и поступил.

Утро, однако, выдалось пасмурным. Перед самым уже рассветом невесть откуда набежали тучи и повеяло сырым преддождевым холодком. Тут же снова захотелось спать, и Егор, справедливо рассудив, что солнце от него никуда не уйдёт, а если и уйдёт, то ему об этом найдётся кому сообщить, погладил уже давно спящего рядом Тихона, поднялся и пошёл в дом к Зое.

…Ему приснилось, что он, Зоя, Володька Четвертаков со всей семьёй, мама, Коля Тищенко по кличке Король и ещё куча какого-то близко знакомого народа находятся на космической станции где-то в районе орбиты Сатурна. Возможно, даже, что и сама станция вращалась вокруг Сатурна, потому что он и Четвертаков как раз напялили скафандры и вышли наружу совершенно непонятно с какой целью, и Егор сквозь прозрачный щиток шлема во всей красе наблюдал эту удивительную окольцованную планету в ореоле всех своих спутников.

Сатурн был ближе всего, а дальше, за ним, Егор, приглядевшись, различил Уран и Нептун. Он повернулся на сто восемьдесят градусов и увидел величественно плывущую среди звёзд громаду Юпитера, а дальше — Марс и Венеру, и Меркурий, и слепящий шарик Солнца. И только Землю он не нашёл, сколько не шарил внимательными глазами по этому мультяшно-киношному космосу.

— А где Земля? — по радио спросил он у Володьки Четвертакова, который, зацепившись ногами за какую-то скобу, стоял на покатом боку станции, загораживая собой Центр галактики, метрах в десяти от Егора.

— Нету Земли, — буднично ответил друг Володька. — Замёрзла.

«Как это замёрзла? — хотел спросить Егор. — Вон же солнце светит», но вместо этого проснулся.

— … замёрзнем, — сказал чей-то незнакомый голос, и Егор тут же понял, что это включён телевизор.

Он посмотрел налево и увидел, что Зои рядом с ним нет. Тогда он посмотрел направо и увидел, что девушка, обмотавшись банным полотенцем, сидит за столом и внимательно смотрит и слушает телевизор, а на столе перед ней стоит чашка кофе, и в левой руке дымится сигарета. Причём пар от кофе и сигаретный дым двумя совершенно параллельными струйками поднимаются к потолку и там смешиваются. Белый с голубым.

Это было очень красиво, но Егор тут же вспомнил свой сон, а вслед за этим и весь вчерашний день. Ему стало нехорошо. Тем более, что по телевизору известный на всю страну диктор новостей продолжал вещать:

— Из внушающих доверие источников нам стало известно, что на солнце сейчас действительно происходят не совсем пока понятные учёным процессы. Однако оснований для паники нет никаких, потому что, как сказал в телефонном разговоре с нами известный астрофизик профессор Севрюгин, наше Солнце, несомненно, когда-нибудь погаснет, но мы этого уже не увидим. А теперь — новости спорта.

Зоя щёлкнула пультом, и телевизор погас.

— Доброе утро! — сказал Егор фальшивым голосом. — Как спалось королеве?

— Привет, — она повернулась и посмотрела на Егора серьёзными глазами. — Ты слышал, что говорил этот придурок?

— Почему придурок? — вяло возразил Егор. — Он же не сам это придумывает, а только зачитывает текст, который ему дают… А что он говорил?

— Он говорил, что по некоторым данным наше солнце стремительно гаснет. Настолько стремительно, что, якобы, для ныне живущих на земле может наступить такой день, когда они увидят в небе солнце в последний раз.

— Для всех ныне живущих когда-нибудь наступит такой день, — попытался пошутить Егор. — Раз мы все умрём, то, значит, для каждого из нас…

— Не придуривайся! Он ясно сказал, что солнце гаснет. Придурок! Разве можно о таких вещах трепаться на всю страну?! Совсем наши телевизионщики крышей поехали. Особенно с учётом контингента, который смотрит телевизор в это время.

— Кстати, а сколько время? — спросил Егор.

— Одиннадцать десять. И уже сорок минут, как я не сплю. Слушай, неужели это правда?

— Что-то я не пойму, — сказал Егор одеваясь. — Ты же будущий журналист и прекрасно должна знать, что такое средства массовой информации. Особенно телевидение. Разве можно верить всему, что они говорят и показывают? Эдак действительно может крыша поехать. И потом…

— А ты посмотри за окно, — как-то неестественно спокойно посоветовала Зоя. — Или, что ещё лучше, выйди во двор.

— А что? — насторожился Егор.

— Если ты художник, то должен заметить. Лично я заметила. Хоть и не художник.

— Ну-ну, — неопределённо сказал Егор. — Ты главное не волнуйся. Сейчас разберёмся, — и босиком прошлёпал к двери.

«Неужели всё-таки правда?» — с тоской в сердце подумал он, медленно отворил дверь и вышел на крыльцо.

На первый взгляд в мире ничего не изменилось. Утренние облака убежали за горизонт и в необычно синем для Ростова небе (но необычное — не значит небывалое) сияло одинокое солнце. Такое же, кажется, яркое и ласковое, как всегда.

Действительно такое же?

Егор закурил, повернул голову и посмотрел на привычный пейзаж не прямо в упор, а сбоку, краем глаза, косым скользящим взглядом.

Так смотрят художники, когда им нужно рассмотреть то, что не заметно для обычного, пусть даже и внимательного взора и разведчики в ночной темноте.

Егор при нужде всегда пользовался этим безотказным приёмом и даже когда-то читал какое-то наукообразное объяснение по этому поводу. Помнится, было там что-то про колбочки и сетчатку…

Теперь мир изменился. Какие-то детали и предметы, хорошо заметные ранее, пропали или смазались. Но зато ярче проступили краски. И была в этих красках какая-то странность, то, чего раньше он не замечал ни прямым, ни косым, ни каким бы то ни было иным взглядом.

Егор никогда не был особенно хорошим живописцем. В институте он имел по живописи довольно— таки хилую четвёрку и прекрасно понимал, что оценка эта вполне справедливо отражает его способности наносить краски на бумагу или холст. То есть, видеть-то он видел, но вот передать… Или сказать своё… С этим были всегда проблемы. То ли дело скульптура или, скажем, керамика, где все можно пощупать руками и обозреть полученную форму со всех сторон. Где осязание творца не менее, а зачастую и более значимо, чем его зрение и уж, тем более — цветовосприятие.

Нет, он не был хорошим живописцем. Но он был неплохим художником. То есть человеком, воспринимающим окружающее несколько тоньше других. И он увидел.

Краски стали не просто ярче — они приобрели иные, невиданные прежде оттенки.

Как будто кто-то поставил на солнце тонкий и прозрачный бледно-жёлтый фильтр.

Самое забавное, подумал Егор, что я даже не могу уговорить сам себя, что все это мне только кажется. И что теперь делать? Ну, во-первых, наверное, надо успокоить Зою. Хотя бы на время. Во-вторых, дождаться Анюту и послушать, что она скажет. В третьих, пока Анюта не появилась, надо бы закупить побольше угля и дров. Шила в мешке не утаишь, и не сегодня-завтра народ кинется закупать топливо… Господи, о чём я думаю! Какой, на хер, уголь… Если Солнце действительно гаснет, то тут никакой уголь не поможет. Замёрзнем все к такой-то матери, как ямщики в глухой степи… Ну, какое-то время, с другой стороны, продержаться можно, а там, глядишь, кто-нибудь что-нибудь придумает, или ситуация изменится. Сегодня солнышко гаснет, а завтра возьмёт и передумает. Может такое быть? Запросто. А может такое быть, что учёные сумеют зажечь над планетой пару-тройку искусственных солнц? Чёрт его знает… Кажется, это называется управляемой термоядерной реакцией и кажется, этой самой реакцией мы управлять пока не умеем. Нет, не владею я информацией. Так, почитывал что-то на обывательском уровне. Да и то невнимательно. В любом случае, кроме топлива, понадобиться и продовольствие. Что там в первую очередь закупают на случай войны? Соль, сахар, спички, мыло, консервы, муку, подсолнечное масло, крупу… Интересно, откуда я всё это знаю? Бабушка Полина, кажется, что-то рассказывала и вообще… Господи, ведь паника же сейчас начнётся жуткая! Хорошо, что пока у меня есть Анюта… Оружие, что ли достать… Попросить Короля… Деньги есть… Маму нужно будет забрать обязательно, иначе пропадёт она там одна в своей львовской квартире. Отопление отрубят — и всё. А у меня свой дом всё-таки… И Зою… А Володька? Впрочем, у него дача кирпичная с отличным погребом… Кстати и погреб, наверное, надо переоборудовать под убежище, — когда подступят совсем серьёзные холода, стены уже не защитят. Помнится, где-то у меня валялась брошюрка по гражданской обороне, где, кажется, был план-схема переустройства стандартного погреба под атомное убежище. Надо бы сегодня же найти, а если её нет, то сходить в библиотеку…

Дверь открылась и на крыльцо вышла Зоя. В платье.

— Ну что, — спросила она. — Видишь?

— Что-то, вроде, есть, — как можно более небрежно постарался пожать плечами Егор. — А что — не пойму. Дымка какая-то в воздухе.

— Ага. Дымка. Да более чистого воздуха я в жизни не видела! Ты на солнце глядел?

— Чтобы потом уже совсем ничего не видеть?

— Тундра ты консервативная. Как и большинство мужчин, впрочем. На солнце, чтобы ты знал, даже полезно время от времени смотреть. Недолго, конечно. Глаза должны получать свою порцию ультрафиолета. Так вот. Я на солнце смотрю довольно часто. И сегодня смотрела тоже.

— И что?

— И то, что обычно больше секунды выдержать невозможно. Да и опасно это — смотреть дольше. Но сегодня я смогла смотреть на солнце явно больше секунды. Безо всяких неприятных последствий.

— Это у тебя просто глаза привычные, — не сдавался Егор.

— А ты возьми и сам попробуй. Или слабо?

— И попробую. Подумаешь, делов… Прямо сейчас и попробую. Но если я ослепну, то ты до конца жизни будешь водить меня за ручку и кормить с ложечки. Идёт?

И, не дожидаясь ответа, он повернул голову и взглянул прямо на солнце.

По глазам ударило белым и горячим, но перед тем как зажмуриться, за краткое мгновение до этого, он успел заметить, что в этот белый слепящий свет кто-то уже добавил каплю алого и несколько капель жёлтого. Кровь и золото.