Палаццо Форли

X. Совещание врагов семейства Форли

Вот что происходило накануне открытия карнавала, в пятницу вечером, в глухом переулке, недалеко от главного рынка Флоренции, в доме еврея Ионафана дель-Гуадо.

Хозяин дома, еще другое лицо, известное до сих пор читателю под именем командора, и молодой человек, называемый Леви, который участвовал безмолвным зрителем в происшествиях кофейни на гулянье Кашин, сидели все трое около стола в небогатой, но пристойной гостиной. Они рассуждали о делах, по-видимому, для них важных; кипы бумаг лежали перед ними. Ионафан читал вслух одну из них. Командор прервал его.

— Понимаю, вижу, в чем дело! подробностей мне не нужно! — сказал он; — теперь, скорее к главному: ты отдал ему сегодня последние две тысячи франческонов?

— Отдал из рук в руки, у Сан-Квирико, — возразил Ионафан, — разумеется, не за свои, а как полученные от венецианца.

— И он отвез их тотчас ей?

— В ту же секунду!

— И она, разумеется, передала их тебе обратно?

— Нет еще, но это не к спеху! Мы знаем, что деньги у нее и она привезет их не сегодня, так завтра.

— А маскарад ее, чем же он устроится, на какие деньги?

— О! уж у нас и без того все было готово: ткани, бахромы, дорогие шали, все взято из моей лавки, а остальное немудрено было набрать в Гетто…[61]. Мои собратья торгуют и промышляют всем на свете. У них и не карнавальное султанское шествие можно собрать и снарядить в полсутки, а Динах давно уж хлопотала о своей Нурмагаль; она исподволь выпросила себе в баядерки самых пригоженьких девушек из Гетто; в носильщики пошли наперерыв сыновья самых старейших. Ты знаешь, как все они покорны Динах и как гордятся ею!

— Посмотрим, что из этого всего выйдет завтра, а теперь вам надо порешить, как действовать дальше!.. Что он не заплатит, это несомненно — стало быть, в понедельник утром венецианец подаст ко взысканию; я, по нашему давнишнему уговору, скупаю векселя, и во вторник — я владелец и палаццо Форли, и архива, и бумаг… Тут мы начинаем рыться в старых актах, находим, что нам нужно: я подаю документы в суд, доказываю свое происхождение, прошу дозволения принять титул и фамилию, а чрез несколько времени усыновляю Леви, который после меня будет маркизом Форли! Тогда все-таки же по условию нашему мы разделимся: приобретенные картины тебе — ты их продашь выгодно, составишь себе огромный капитал, а я буду владеть домом, фермами и развалинами старого замка в Апеннинах.

Командор, говоря эти слова, постепенно доходил до величайшего волнения; торжество и нетерпение изображалось на лице, в голосе, во всем существе его.

— А если предполагаемые акты не отыщутся в архиве палаццо, тогда как быть? — спросил Ионафан.

— О, не беспокойся! что акты существуют, в том покойный отец мой был уверен. Но если бы бумаги не отыскались вскоре, по какому-нибудь случаю, тогда… тогда можно пособить и этому: я могу составить все нужные документы для доказательства, что мой родитель — Винченцо Бианкерини — был сын маркиза Карла Форли, прозванного в народе Гаубетто, что мой родитель, говорю, точно родился в замке своего отца и крещен там на другой день. Свидетелем был брат моей бабушки — я помню все это как нельзя лучше из слов отца — и бумаги будут в надлежащем виде!..

Презрительная улыбка скривила слегка тонкие и бесцветные губы Леви. До сих пор он молчал, наблюдая за разговаривающими; тут он обратился к командору.

— Как нельзя лучше, синьор комендаторе! Вы опровергли все опасения насчет актов!.. Но это еще не все! По вашим словам, я могу надеяться, что у вас есть готовая сумма для немедленной покупки векселей маркиза?

Командор покачнулся назад в своем кресле.

— У меня — нет! а у Ионафана, по нашему договору, должна быть… я оттого и говорю, что она есть, полагаясь на его слово.

Командор поглядел на дель-Гуадо, ожидая ответа: тот глубокомысленно гладил себе бороду и отмалчивался.

— Падроне, — начал Леви, обращаясь также к хозяину дома, — извольте же сказать ваше мнение! вы тут, кажется, главное лицо?

— Не совсем!.. — проговорил звучный женский голос за дверью: все присутствующие обернулись с удивлением — дверь тихонько отворилась и в комнату Ионафана дель-Гуадо вышла Джудитта, подруга Терезины Бальбини.

— Не совсем справедливо, что главное лицо здесь вы! — сказала она, обращаясь к хозяину, — так как не совсем еще верно, что синьор комендаторе через три дня проснется маркизом Форли… Вы все забыли в своих расчетах и сделках дочь вашу — и я вижу, что подоспела сюда очень кстати, чтоб вам напомнить о Динах хоть сколько-нибудь!.. Но продолжайте ваше совещание, продолжайте — я тут не лишняя, я все знаю и буду вас слушать, буду даже возражать, если позволите!

И покуда три прежние собеседника еще не опомнились и не нашлись, Джудитта сбросила плащ и шляпу, сняла перчатки и развязно уселась между ними, облокотясь правою рукою на стол, где лежали деловые бумаги, которые она прикрыла своим локтем.

Приход непрошеной гостьи неприятно поразил все собрание, особенно же командора; он нетерпеливо кусал себе губы. Ионафан старался придать своему лицу строгое выражение.

— Джудитта, что это значит?.. — начал он, грозно глядя на прибывшую. — Вы явились к нам без приглашения?.. Я запретил внизу пускать кого бы то ни было.

— Я не думаю, чтоб это запрещение относилось ко мне, синьор! Рахиль точно говорила мне, что вы заняты, но я надеялась найти здесь вашу дочь и вот почему вы меня здесь видите!.. Не думаете ли, что я мешаю вашим толкам? Ведь они отчасти и меня касаются, как истинного друга Динах: так я вправе их послушать!

— Если вы так нерассудительны, что решились потревожить нас в занятиях нужных и важных, я должен надеяться, что вы, по крайней мере, не с пустыми руками к нам пожаловали: где деньги, полученные Динах вчера от этого сорванца, пустодома?

На эту речь командора, сказанную не совсем ласковым голосом, Джудитта отвечала простодушно:

— Деньги, какие деньги?.. я, верно, ослышалась? Вам угодно было ей предложить небольшой подарок, чтоб способствовать необходимым ее издержкам для карнавала?.. Вот это милость с вашей стороны! Совершенно мило! Благодарю вас, синьор.

— Эти шутки не у места, синьора! Я спрашиваю: где две тысячи франческонов, которые Динах вчера выманила у безумного маркиза?

— Позвольте вам заметить, что выражения и тон ваш неприличны, синьор! Для такого великосветского человека, как вы, для посетителя самого знатного круга Флоренции, право, такое поведение крайне предосудительно, и я удивляюсь…

Ионафан не дал ей докончить:

— Полно же, Джудитта, — сказал он с неудовольствием, — вы расшутились совсем не вовремя! Отвечайте лучше на вопрос его: где деньги, данные Динах сегодня маркизом?

— У нее, в ее шкатулке!

— Зачем вы не доставили их сюда?

— Я не совсем вас понимаю: вы будто ожидали от меня ее денег, тогда как я пришла сюда узнать, что вам угодно для нее сделать?

Ионафан привстал с своего кресла от изумления; командора покорчило с досады: у Леви сорвалась снова язвительная улыбка.

— Пожалуйста, не выводите меня из терпения! — проговорил Ионафан сердито.

— Тут какое-то странное недоразумение! — продолжала Джудитта. — Вы здесь собрались, чтоб делить между собою свою добычу — имущество и титул маркиза, а забыли Динах, без которой вы бы ничего сделать не могли, потому что вы оба, один из ненависти к Форли, другой из любви к его золоту, вы давно преследуете бедного Лоренцо, стараетесь вовлечь его в ваши ловушки, и вам вдвоем, несмотря на изобретательный ум синьора комендаторе, почти ничего или очень мало до сих пор удавалось! Благодаря Динах, вы наконец успели заставить маркиза подписать вам на третье имя векселя, надеетесь отнять у него все, что он имеет, а до такой степени непризнательны к ней, что требуете от нее безделицы, когда она вправе просить у вас значительного награждения?..

— Вы с ума сошли или смеетесь над нами? — спросил Ионафан, приходя в ярость.

— Синьор!.. вы бранитесь и сердитесь, как ваш друг комендаторе!.. успокойтесь!.. Но вы уклоняетесь от дела! Когда вы, по совету комендаторе, отвезли Динах на воспитание в лучший пансион Марселя, не сказали ли вы тогда: «Динах, дочь моя, ты будешь красавицей, ты умна и этого довольно, чтобы доставить отцу твоему счастье, за которым он гнался всю свою жизнь: на тебе основана вся моя надежда!..» Вы остались довольны вашею дочерью, когда через пять лет приехали за нею! Она в неведении своем отдала себя на жертву вашим хитросплетениям. Вы повезли ее в Венецию, заставили бегать за маркизом, влюбить его в себя, вступить на сцену, чтоб произвести более шума и тем сильнее действовать на тщеславие и воображение Лоренцо…

— И эта проделка стоила мне около десяти тысяч флоринов, — пять заплаченных импресарио за позволение ей пропеть один раз на его театре и за ее мнимый с ним контракт, да пять, выданных шайке хлопальщиков, устроившей ее триумф, — целые пять тысяч флоринов, истраченных на места для наших из Гетто. Да, сударыня!.. ее появление на сцене Фениче стоило мне десять тысяч злополучных флоринов… все это было мною брошено на воздух, без всякой пользы, единственно, чтоб возвысить и прославить ее перед Венецией.

Такими восклицаниями, чисто в еврейском духе, прервал Ионафан подругу и заступницу Динах. Она дала ему кончить и продолжала:

— Цель ваша была достигнута: маркиз полюбил Динах, увез, заплатил импресарио будто бы неустойку за мнимый ее побег, заплатил старой Рахили, которая, тоже по вашему приказанию, отличилась в роли ее нежной и строгой матери… И те и другие деньги к вам же возвратились; чтобы достать их, маркиз через вас занял у Сан-Квирико суммы, вышедшие просто из вашей кассы, и для того заложил вам почти все, что имел… Благодаря ей и мне, вам тогда досталось сорок тысяч флоринов, не так ли? Здесь, во Флоренции, опять для нее, маркиз отдал вам под залог, за две несчастные тысячи франческонов, остаток своего имущества, следовательно, у вас теперь в руках его палаццо, его фермы, его картины, его семейные бумаги — кажется, с вас довольно?.. Вы уладили выгодное дело, — она вправе получить от вас вознаграждение!

Адвокатка синьоры Бальбини Динах сложила руки на груди и в этой позе ожидала ответа Ионафана.

Изумление удерживало язык дель-Гуадо.

Командор вместо него вскочил было с сверкающими глазами и бросился к девушке с бешеным восклицанием «cospetto», но она гордо оттолкнула его и тоном Семирамиды приказала ему не мешаться в это дело, в котором он совершенно лишний.

Леви не переставал смеяться исподтишка.

Ионафан пришел в себя и задыхающимся голосом спросил у гостьи, чего же она хочет? что надо сделать для Динах?

— Немногого! — возразила она. — Вам представляет дочь все богатства, все преимущества и права маркиза Форли, — а ей… оставьте его бедность!.. На долю себе, на свою часть, она хочет только его самого… одного Лоренцо… пусть у него отнимутся все блага жизни, она ему останется и все заменит ему своею любовью!.. Да! она любит Лоренцо. Вы не рассчитывали на эту развязку, она вас удивляет? Но оно так вышло само собою! ее воля тут непричастна!.. Вы заставили ее кокетничать, хитрить, притворяться любящей, — природа и сердце взяли свое, — она в самом деле полюбила и хочет исполнить до конца долг своей любви!..

Леви сам не выдержал, — его бессменное хладнокровие было потрясено этим неожиданным переворотом:

— О che vulpa sopra — что за тонкая лиса! — запел он вполголоса россиниевский мотив из «Цирюльника», посматривая искоса на гостью, принявшую вдруг выражение Джулиетты, говорящей про Ромео, или Франчески да Римини, требующей от вселенной своего возлюбленного, если бы их вздумали разлучить.

Командор подоспел на выручку.

— Хорошо, синьора, — сказал он, — вы говорите о маркизе, но он, кажется, без того в ее руках… Что же хотите вы собственно сказать вашею запутанною фразою?

Девушка, в свою очередь, вскочила на ноги, как раненая львица. — Я хотела сказать, что Динах выйдет замуж за маркиза Лоренцо Форли!.. — вскрикнула она. — Да! слышите ли? выйдет за него замуж и потому не позволит, чтоб ее жениха заживо смели с лица земли, как ненужное тряпье, не позволит, чтоб при жизни его делили и крали его титул, его имя, его собственность!.. Вы думали, синьор комендаторе, что вам так же легко справиться с нею, как с маркизом, что, обманув его, вы надуете и ее, что она, как кукла, будет плясать по вашей дудке, и потом спокойно и смирно сойдет с каната, делая книксен публике?.. Нет, постойте!.. Нет, шутки с нею в сторону! говорите дело!.. Вы, почтенный комендаторе, вы, кроме своих змеиных козней и плутовских выдумок, вы тут ничего не принесли вкладчиной на торговую операцию: ваше дело чисто — вы ни при чем! с пустыми руками уйдете, как пришли! А доказывать вам, что вы потомок какого-то предка маркиза Форли, право, некстати и ни к чему не приведет. Поздравляю вас с знатным происхождением, но вы останетесь все тем же синьором Карлом Бианкерини, от имени и звания вашей бабушки[62], потому что нельзя же сделать, чтоб маркиз Лоренцо Форли перестал быть маркизом Лоренцо Форли и чтоб вы родились не сыном мещанина Бианкерини. Вы напрасно обманываете отца Динах и ласкаете его надеждою отыскать какие-то документы… Да и найдись они, — ему-то какой в том толк, какая выгода? Никто не знает и не должен знать, что его ребенком отдали к португальскому еврею дель-Гуадо и что он им усыновлен и принял его имя. Стало быть, ему, настоящему и действительному виновнику предприятия, ему, издержавшему на воспитание Динах, на путешествие в Венецию и на разные расходы суммы, которая еще не вполне возвратилась в его руки, ему в успехе вашем ровно нечего выиграть, кроме удовольствия видеть вас маркизом и надеяться, что после вас ваше звание и титул перейдут к Леви! Я вижу, Ионафан и Леви поражены моими словами… стало быть, они внутренно соглашаются со мною, видят, что им мало пользы служить подножием вашему возвышению! И если они знают вас так же, как я, синьор, они должны быть убеждены, что от вас им нечего ожидать, потому что вы их обманете непременно! Да! я говорю и подтверждаю, что вы способны на всякий обман и всякую низость, господин Карл Бианкерини, еще не вылупившийся из яйца маркиз Форли…

Командор уже не в состоянии был отвечать: злость и замешательство поразили его, как гром; он задыхался и бросал на девушку дикие взоры разъяренной гиены.

Леви продолжал глядеть попеременно на торжествующую гостью, на крепко призадумавшегося Ионафана и на злобствующего командора.

Но, по мере того, как Джудитта разоблачала перед командором все, что в составленном им плане было выгодно для него одного и невыгодно для самого Ионафана, последний переставал сердиться и внимательно прислушивался к убедительной и неумолимой логике девушки… По мере того как гнев его остывал, расчет и соображение вступали в свои права над его сребролюбивою душою, и он не мог не согласиться с велеречивою адвокаткой в том, что он трудится гораздо более для возвеличения командора, чем для своих собственных выгод. Помолчав немного, он сказал, не обращаясь особенно ни к кому из слушающих, а в виде заключения размышлений:

— В словах Джудитты есть много правды: я нахожу, что ни я, ни Леви не обеспечены простым и пустым обещанием командора — признать Леви наследником своего титула. Я никогда не думал и не располагал дать ему возможность войти одному, через подложную покупку, во владение всего заложенного имущества маркиза. Я хотел, чтоб купчая была совершена на имя нас обоих, не его одного, — и не могу согласиться на такие запутанные и неясные сделки! Надо придумать другой способ удовлетворить всех: иначе я не выпущу из своих рук векселей маркиза и сам приму в свое владение все, что он заложил мне под именем Сан-Квирико.

Командор из багрового сделался зеленым.

Леви слушал и молчал.

— А вашей Динах вы предоставляете право выйти за ее дорогого Лоренцо?

Дель-Гуадо приподнял плечи в знак недоверчивости.

— Так он и женится на ней, еврейке! — сказал он насмешливо.

— Да, это мы посмотрим! — прибавил командор язвительно.

— Посмотрим… — равнодушно и самоуверенно отвечала Джудитта все тем же ровным и спокойным голосом. — Еврейка может принять крещение, а маркиз должен будет жениться на своей благодетельнице — на женщине, которая настолько ему предана и привязана к нему, чтоб пожертвовать для него даже своим семейством! Когда она избавит Лоренцо от гибели и разорения, тогда благодарность довершит то, что начато любовью: он захочет соединить навек свою участь с ее участью!

И слезы глубокого умиления повисли, как жемчужины, на длинных ресницах девушки.

— А она, верно, обладает каким-нибудь талисманом, чтоб, как волшебница, спасти своего рыцаря и умчать его за облака на крыльях грифа? — спросил командор почти презрительно.

— Она знала, с кем имеет дело, и заранее взяла свои предосторожности! — отвечала Джудитта. — У Динах кое-что в руках, чем можно в один миг переменить весь ход обстоятельств и помешать ограбить порядочного человека!.. Когда в Венеции, в ее комнате, у Леоне-Бианко, кончилась сделка между участвующими в разорении маркиза, и Сан-Квирико за обещанную ему в подарок знаменитую картину палаццо Форли согласился служить посредником и подставным лицом; когда маркиз дал векселя на имя старого менялы за деньги, взятые у вас, и вы, в обеспечение свое, получили от Сан-Квирико тайную собственноручную расписку, с обязательством в пятьдесят тысяч флоринов, — я предчувствовала, что этот лоскуток бумажки будет иметь большой вес в решении участи Динах, и потому позволила себе подменить его…

— Как? возможно ли, быть не может?.. — воскликнули вдруг все трое мужчин.

— Так возможно, — продолжала Джудитта, — что у Ионафана расписка моего произведения, которую он не отличил от настоящей, потому что я имела целый час на искусное подражание! Но чтоб подлинное обязательство венецианца могло пригодиться Лоренцо, за чью невинность я, по желанию Динах, решительно вступаюсь, я прибавила на нем Вашим почерком, что оно передается маркизу Лоренцо Форли с правом получить следующие по нему купцу Ионафану дель-Гуадо от купца Сан-Квирико пятьдесят тысяч флоринов, или сто двадцать пять тысяч франков. Для полного соблюдения форм я приложила к этому документу большую печать вашего торгового дома!

— Где она, где эта расписка? — крикнул Ионафан.

— В безопасности, в верном месте!.. Но, если с Динах что-нибудь приключится, если она умрет, или занеможет, или исчезнет, или уедет из Флоренции, — через два часа после одного из поименованных мною случаев расписка эта будет отдана в руки маркиза! Я люблю порядок и исправность в денежных делах.

Молчание было ответом. Ионафан не знал — верить ли ему, или нет. Он отправился в комнату, где хранилась его касса, достал расписку Сан-Квирико, принес ее и с отчаянием показал командору, признаваясь, что он слишком редко видел прежде почерк Сан-Квирико, чтоб узнать подлог, о котором говорила подруга Динах. Все приметы на обеих расписках и на самой бумаге были одни и те же… Он недоумевал.

Командор принялся уверять, что Джудитта нагло и бесстыдно хвастает и что она никогда не посмела бы совершить такую дерзость. Девушка смеялась ему под нос и поздравляла его с этою сладкою уверенностью. Леви, напротив, объявил, что он твердо убежден в истине рассказа. — Она хотела обеспечить свою подругу, — прибавил он, — можно ли ее упрекать?

И улыбка, значительнее прежних, пробежала снова по губам Леви.

— Но на кой черт ей это обязательство? — вскричал Ионафан, вырывая клочки волос из своей седой бороды. — Что она сделает из лоскутка бумаги, который, кроме меня, никому не может служить, потому что я отопрусь от приписки в пользу маркиза, которой никогда не думал и не помышлял выдавать в ущерб себе?

— Вы так думаете? — спросила с усмешкою Джудитта. — Леви, друг мой, потрудитесь дать мне чернильницу и перо… Спасибо!.. взгляните, синьор, и вы тоже, господа! Можно ли Ионафану отпереться от обещания, или акта, написанного вот таким образом?

Она показала им две строки, набросанные ею на краю описи дома Форли — все трое остолбенели: так удивительно были похожи почерки и подписи Ионафана, Леви и самого командора.

— Нечего делать, — завопил купец, — надо сейчас бежать будить Сан-Квирико: — он еще во Флоренции и не хочет выехать без своей картины Фра-Бартоломео, которую берет от меня в подарок за услуги… надо ему признаться в возмутительном поступке этой мерзкой поддельщицы и просить, убедить его выдать мне другое обеспечивающее свидетельство, а прежнюю его расписку мы вместе должны заблаговременно объявить по всем судам как потерянную, похищенную, недействительную!

— Вы очень обрадуете венецианца приятным известием, что у вас из рук пропало его обязательство: он тогда уж наверное откажется от всякого платежа и выпроводит вас от себя, а сам дождется срока и подаст векселя маркиза ко взысканию, но уж в свою пользу!.. Что же тогда достанется вам?

Это очень простое возражение остановило дель-Гуадо. Он понял, как для него опасно разглашать о своей потере и какое орудие даст он против себя венецианскому скряге; он понял также, что поступок подруги Динах не так безвреден, как он полагал, и что с нею надо вступить в договор, потому что он отчасти в ее руках. Несколько раз прошелся он молча по комнате, советуясь сам с собою; возвратясь к столу, он опять спросил у Джудитты — чего она требует от него?

Голос и выражение его доказали ей, что он уже не шутит, а положительно готов заключить с ней перемирие на взаимных условиях. Она тоже переменила свой тон, и прежняя ирония ее исчезла. Она отвечала твердо и решительно:

— Я хочу только возможного, синьор! Я не враг вам и не желаю вашей гибели, но я устроиваю судьбу вашей же дочери! Мне известно ваше состояние — у вас, как в оборотах, так и налицо, около 100 тысяч франческонов, или шестьсот тысяч франков, из которых большая часть, вероятно, будет принадлежать Леви, а дочери, конечно, уделился бы лишь небольшой капиталец на приданое. Взамен ее законной доли я предлагаю уступить ей ту небольшую сумму, которую вам еще следует получить с маркиза, не ту, что значится у вас по векселям и закладным, а ту, которую вы действительно издержали для него, за исключением всего того, что уже вернулось к вам чрез Айнах!.. Это сущая безделица, тысяч с десяток флоринов, истраченных им для Динах в Венеции, и две тысячи вчерашних франческонов: мы говорим, стало быть, тридцать семь тысяч франков всего! Подарите их ей, то есть уничтожьте векселя маркиза и уступите ей ваши права на заложенное его имущество, на палаццо, картины, бумаги, фермы и прочее. Освободив таким образом Лоренцо, она предстанет ему как гений-хранитель, она возвратит ему все, что он истратил для нее, и счастье его и Динах будет устроено! Вот чего я добиваюсь для подруги моей, — сказала Джудитта.

— То есть Динах сделается маркизою Форли? не так ли? — спросил Леви дрожащим голосом.

— Почему же нет?

— Недурно! Очень недурно!.. — продолжал Леви. — План составлен умно и веден с утонченною, осторожною хитростью!.. Поздравляю вас с вашей маркизой! У вас большие способности… Уж не преподавали ли вам в пансионе полный курс науки Макиавелли?

— Это излишне, Леви! У нас, евреев, и дома можно научиться этой науке; оно не так мудрено, особенно с хорошими примерами пред глазами! Все искусство состоит в трех главных и важных условиях — вот они: хитрить, рассчитывать и приносить все прочее в жертву своей выгоде и своему себялюбию!

— А если падроне не согласится на ваши условия?

— Да!.. Если я не соглашусь и если по моему настоянию Сан-Квирико предъявит к взысканию векселя маркиза?

— Тогда уж не сердитесь на меня за последствия… Если в понедельник, на заре, векселя маркиза не будут доставлены Динах разорванные и вы не дадите ей письменного позволения от Сан-Квирико и от себя — делать с ними, что она заблагорассудит, я ровно в полдень отправляюсь к Лоренцо, рассказываю ему все козни, против него издавна заготовляемые, оправдаю хитрости, к которым была приневолена дочь ваша, открою ему ее происхождение, предостерегу его, а между тем, обязательство венецианца, украшенною вашею передачею на имя маркиза Форли, будет уже в руках правительства, и тогда маркизу останется только переменяться с Сан-Квирико взаимными обязательствами… Но маркиз не оставит без отмщения такую злобу и такие замыслы против себя!.. И меняла тоже будет против вас, взбешенный неисполнением обещанной сделки. О, если вы вздумаете отпираться от своей подписи и печати, если вы объявите кому-либо о подделывании расписки Сан-Квирико, я уговорю Динах отдаться под покровительство инквизиции, а у вас тогда трибунал спросит — по какому праву вы носите имя еврея, когда вы мавр?..

— О! на этот счет я не беспокоюсь! — возразил Ионафан. — Я не виноват, что воля моего отца, а пуще его бедность сдала меня еще маленького с рук на руки богатому португальскому еврею… что потом моему благодетелю угодно было признать меня своим наследником, усыновить и женить на своей единственной дочери, моей покойной Сусаннах. Я тоже не виноват, что благодаря моему прозвищу, принятому вместе с торговым домом покойного тестя, меня все почитают евреем и сектатором Моисея, когда в сущности, в совести и в душе я никогда не изменял долгу мусульманина. Мне легко будет сбросить с себя чуждое мне звание и вступить опять во все права моего настоящего. Еврейство мне не угроза… лишь бы уладились наши денежные несогласия! Кстати, о них: вы хотите меня погубить, требуя, чтоб я добровольно отказался в пользу Динах от плода столь долгих и постоянных моих трудов и стараний, от барыша, мне справедливо приходящегося за все понесенные мною убытки и расходы…

— Убытки, когда за тридцать семь тысяч франков вы хотите присвоить себе палаццо и галерею, оцененные в миллион! не считая еще ферм маркиза?.. Но вы свободны не соглашаться на мои условия, только в таком случае я предупредила вас о моих действиях и остаюсь при положенном!.. Прощайте, мне пора, и я очень устала от удовольствий этого вечера, проведенного в кругу моих добрых знакомых!

Джудитта, как ни в чем не бывало, поглядела на эмалевые часики, висевшие у ней сбоку на жемчужной цепочке, надела перчатки, облеклась в шляпу и плащ, и, приближаясь к двери, повторила решительным голосом:

— Теперь уж так поздно, что суббота по-настоящему началась — вам остается двое суток на размышление, и если в понедельник на заре Динах не получит вашего согласия с нужными бумагами, можете быть уверены, что я исполню свое обещание!.. До сегодняшнего вечера вы меня не знали и видели во мне ничтожную девчонку: вы ошиблись!.. Девчонка выросла! Маркиз получит мое извещение, а полиция вашу расписку! Кажется, лучше отказаться от незаконно приобретенных барышей, чем быть уличенным!.. Маркиз простит Динах; во всяком случае, шума и огласки им нечего бояться — они будут в их пользу!.. О ней пожалеют, как о жертве семьи, а вас станут обвинять. Как-то пойдут тогда торговые дела купеческого дома дель-Гуадо?..

Дверь захлопнулась за подругою дочери мнимого еврея.

Оставшиеся спрашивали себя — откуда у слабой девушки, совершенно чужой им, взялась вдруг энергия, готовая противустать всем им, и воля…

Джудитта поняла и разгадала каждого из них и нашла лучший способ управлять ими, порабощая себе их слабости и пороки.

Командор прервал обшее тягостное молчание, спросивши у Ионафана — что он думает делать и как поступить?

— Делать нечего, — отвечал тот с тихим отчаянием. — Мы в ее руках теперь, не она в наших!.. Завязывать историю, заводить страшную тяжбу — неосторожно и даже безрассудно при наших обстоятельствах. Одно открытие поведет к другому, вся цепь происшествий обнаружится ясно… Беда мне тогда, беда голове моей! Нет, лучше все замять и пожертвовать малым, чтоб спасти многое.

— Стало быть, вы покоритесь осьмнадцатилетней девчонке и ваша седая борода положит орудие пред ее волею?

— Что же мне делать?.. Я должен исполнить ее требования, чтоб только избежать огласки: чего доброго, она наделает такого шума, что я и от полиции, и от своих старейшин не сыщу места в целой Италии… Конечно, я теряю надежду, ласкаемую двадцать лет: я теряю все суммы, употребленные на воспитание Динах, на эту проклятую поездку в Венецию, но, как ни тяжело понести такой убыток, оно все легче, чем пропасть с головой!

— Настоящий ты жид, торгашеская душа! — вскрикнул командор в бешенстве, — ты не даром свековал с евреями: к тебе пристало их мелкое сребролюбие; кроме денег, ты ничего на свете не видишь, ничего не чувствуешь и не понимаешь, кроме барыша или убытка!.. Твой отец не ошибся в тебе — он хорошо упрочил и определил твою будущность! Но я… я!.. за что я гибну вместе с тобой?.. за что должен я проститься с будущностью, для которой воспитан, которую преследовал всю жизнь свою от отроческого возраста? Ненависть к Форли, честь, честолюбие, все чувства, все страсти, все это у меня было устремлено к одной цели, вложено на одну надежду… Жребий против меня, карта моя на большом игрище жизни проиграла, все погибло!.. О! безумец я, что соединил свои выгоды с твоими, свою участь с твоею участью!.. Ты упустил из слабых рук своих единственный, чудесный случай, приготовленный моими соображениями! Твое безумие всему причиною!.. Как можно было довериться?.. Как молено было оставлять расписку венецианца в руках Динах?

— Я не доверял ей расписки, но покуда мы сговаривались в комнате, где еще жила Рахиль и куда Динах приходила с Джудиттой, покуда мы толковали с венецианцем, Динах вдруг испугала нас, сказав, что Форли сам подъезжает к гостинице… Мы поспешили уйти через уличный ход, чтоб не встретиться с маркизом, а бумаги и описи оставались на столе… Через час мы вернулись и нашли все совершенно в прежнем порядке, только Динах и Джудитты уже не было в комнате; мы не заметили подлога, да и теперь я еще готов поклясться, что вижу перед собой подлинное обязательство Сан-Квирико… Это не промах, это примерное несчастие!

— А мне разве легче от этого? — И прошипев эти слова, командор схватил Ионафана за горло и принялся его душить, не помня себя от ярости.

Леви помог ему освободиться от безумца. Ионафан холодно спросил командора — из чего он так сердится, когда он всех меньше теряет при этом перевороте.

— У тебя, любезный друг, не было капиталов, положенных тут в оборот, — сказал он, — ты не имел права ничего ожидать, кроме того, что я, по милости своей, хотел тебе предоставить, то есть маркизство, которое ты взялся выхлопотать. Ты меня называешь низкою душою, упрекаешь в торгашестве; но если б не моя лавка и не мои старания, чем бы жил ты до сих пор? Чем бы поддерживал себя в большом свете, если бы не вспомоществование жида Ионафана?.. Ты ответишь, что покровительствовал мне тайно во многих моих сделках и предприятиях? Но я платил тебе щедро за все и покуда я пресмыкался в тени моей лавки, сырой и темной, ты важничал себе на сцене света! Теперь, если я терплю, все твоя вина! Чьи, как не твои, эти выдумки, эти планы, обещавшие доставить нам имущество и титул Форли и кончившиеся моим разорением?.. Ты неблагодарен и безрассуден — вот сущая правда!

— Упреки мне?.. Этого только недоставало! — возразил командор. — Смотри, не выводи меня из терпения, старая крыса, которая рада бы укусить, да зубов нет! Ты еще не ушел от суда…

— На этот счет я спокоен и могу доказать мою невинность!

— Га!.. — сказал командор злобно, — вот наконец доказательство твоего пронырства, змея, которую я согревал в моей груди!.. Прекрасно! двойное существо о двух совестях!.. Ионафан, между подобными тебе жидами, Марко-Антонио для правительства. Благодаря случаю, открывшему мне глаза! Считаю все между нами конченным, все отношения прекращенными!.. Не нужно мне ни твоих денег, ни пособий! Умру с голоду, скорее чем соглашусь иметь что-нибудь общее с тобою, Янусом двуликим! Никогда не увидишь ты меня под своим кровом; уходя, плюну на позорный порог твой и прокляну тебя!.. Ты пользовался моим умом, моими советами, моею осторожностью, чтобы довести планы твои до созрения, и потом, в случае успеха, удалил бы меня, бросив ничтожную подачку, как кость голодному псу, а сам воспользовался бы моим открытием и стал бы для себя самого требовать это имя и маркизство, о котором мы вместе хлопотали столько лет и которое мне, мне одному, слышишь ли?.. мне, как умнейшему и способнейшему, следует!.. Но Бог справедлив; он карает тебя собственными твоими руками, он разрушил твои нечестивые намерения — и твоя безумная оплошность была средством к тому, а орудием послужила твоя родная дочь, демон, достойный тебя!.. И командор ушел, повторяя свои угрозы. Междоусобие рассеивало сошедшихся с целью уладить мирно общее дело. Друзья расстались непримиримыми врагами… Леви встал, чтоб, в свою очередь, уйти.

— Так на чем же вы решили? — спросил он Ионафана своим тихим голосом, с невозмутимым спокойствием.

— Не я решил!.. Божья воля!.. судьбы не пересилишь, — я должен уступить.

— Так вы не вступите во владение палаццо Форли? Так маркизство не предоставится командору, чтоб перейти потом ко мне?

— Ты видишь, что это уже не от меня зависит!.. я теряю больше всех!

— Так Динах будет маркизою Форли — и на ее голову обратится все, что предназначалось мне?

— Леви, не терзай меня!.. Мне и без того горько и больно… Ведь не деньги одни — тут голова моя замешана. Кто знает, как все это кончится?

— Я не упрекаю вас! вы меня приучили быть во всем покорным вашей воле; я хочу только одного — знать наверное, в чем теперь состоит эта воля… с меня довольно! Я спокоен!.. И знаю, что мне остается делать! Прощайте, падроне, спокойной ночи!

И Леви удалился мерными шагами с видом совершенной покорности…