Памятники русской архитектуры и монументального зодчества

Архитектор Петрок Малой C. C. Подъяпольский

Деятельность итальянских архитекторов в Москве в конце XV и начале XVI в. стала предметом многих исследований. Судьбы крупнейших фряжских мастеров — Аристотеля Фьораванти, Пьетро Антонио Солари, Алоизио да Карезано, Алевиза Нового — проследил с большей или меньшей полнотой В. Н. Лазарев, и творчество каждого из них обрело в наших глазах относительно четкие рамки[96]. Однако для второй четверти XVI в., по существу, нет работ такого рода, хотя источники сохранили ценные биографические сведения об одном итальянце, активно работавшем на Руси в 1530-е годы,— фрязине Петроке Малом.

О высокой оценке современниками деятельности Петрока можно судить по тому, что в летописи он назван «архитектоном»[97]. Этот термин применен также лишь по отношению к Солари и к Алевизу Новому[98]. Летописи сохранили сведения о нескольких постройках Петрока, или Петра Малого Фрязина[99]. В 1534 г. он заложил в Москве земляной город, получивший название Китай[100]. На следующий год он же начал строительство каменного Китай-города[101]. В 1534/35 г. Петр Малой строит земляную крепость в Себеже[102], в 1536 г. — в Пронске[103]. Параллельно с этим он вел строительство Воскресенской церкви в Кремле, рядом со столпом Ивана Великого, она была заложена еще в 1532 г. и завершена без лестницы в 1543 г., полностью закончена и освящена только в 1552 г. уже без участия итальянского мастера[104].

Из приведенного перечня видно, что в строительной деятельности Петрока Малого очень большую долю занимали фортификационные работы. Среди них наиболее известная — каменная крепость Китай-города. Интересно сравнить ее с предшествующими русскими крепостями, построенными итальянскими мастерами.

Тип крепости, положенный в основу Московского Кремля, был выработан в Ломбардии в XIV—XV вв. К концу XV в. он был уже несколько архаичным, так как не учитывал новейших фортификационных идей, связанных с развитием артиллерии, впервые ярко изложенных в трактате Франческо ди Джорджо Мартини. Тем не менее он вполне удовлетворял московским условиям, поскольку ни крымский хан, ни другие потенциальные враги Русского государства не располагали в этот период тяжелой осадной артиллерией. Вместе с тем репрезентативность высоких башен и стен, увенчанных двурогими «гибеллинскими» зубцами, как нельзя более соответствовала роли Кремля, политического центра новой могучей державы[105]. Неудивительно поэтому, что этот тип крепости долгое время оставался господствующим в русском градостроительстве, подвергаясь лишь некоторым модификациям в кремлях Нижнего Новгорода, Тулы, Коломны.

Китай-город — пример крепости принципиально нового типа, связанного с развитием огнестрельного оружия. Ее стены значительно ниже кремлевских. Они обеспечивали лучшую устойчивость против осадной артиллерии и были гораздо более приспособлены к активной обороне. Впервые в русской практике стены на всем протяжении имеют подошвенный бой. Башни очень приземисты, ненамного возвышаясь над стенами. Те и другие завершены гладким парапетом, прорезанным бойницами. Тип Китайгородской крепости можно рассматривать как переходный к бастионной системе. В Италии этот тип укреплений, восходящий к трактату Франческо ди Джорджо, появился еще во второй половине XV в. Довольно близкий пример — крепость Сан Лео, построенная в 1460-е годы Франческо ди Джорджо, а также последующие крепости в Остии (Баччо Понтелли по проекту Джулиано да Сан-галло, 1483—1484 гг.) и других городах Италии[106].

Крепость Китай-города. Фото конца XIX в. Гос. научно-исследовательский музей архитектуры им. А. В. Щусева.

Крепость, возведенная Петроком Малым, не была сооружением, подчиненным лишь одной утилитарной оборонительной задаче. Об этом, в частности, говорит разнообразная конфигурация башен, то круглых, то прямоугольных, то усложненно-многогранных, приобретающих в плане почти барочный рисунок. К сожалению, Китайгородская крепость, подвергшаяся большим переделкам как в XVII в., так и особенно в XIX в., не стала предметом специальных публикаций, если не считать статьи И. Я. Стеллецкого[107].

Однако едва ли не большим новшеством, чем каменные стены московского посада, были для Руси земляные крепости, построенные Петроком Малым. Недавние исследования А. Н. Кирпичникова[108] позволяют заключить, что это были первые в России крепости близкого к бастионному типу, появившиеся, таким образом, у нас значительно раньше, чем это считалось до сих пор. Характерно описание первой земляной крепости Китай-города в Новгородской IV летописи (список Дубровского): «И устроиша хитрецы велми мудро, начен от каменныя болшия стены, исплетаху тонкий лес около болшого древия и внутрь насыпаху землю и велми крепко утвержаху»[109]. Столь подробное описание введенных новшеств напоминает летописные строки, посвященные строительству Успенского собора Аристотелем Фьораванти. Сама же плетневая конструкция, по данным Ласло Геро, широко применялась в первой половине XVI в. итальянскими фортификаторами, строившими бастионные крепости в придунайских землях. Как на пример можно указать на крепость в Папе (Венгрия), построенную в 1543 г.[110] Правда, у земляной Китайгородской крепости, по свидетельству той же летописи, «на вере устроиша град древян по обычаю»[111], но само указание на обычай говорит скорее о необычности основной части земляного города.

Китай-город. Многогранная башня. Фото 1928 г. Гос. научно-исследовательский музей архитектуры им. А. В. Щусева.

Крепость Сан Лео. Франческо ди Джорджо Мартини. 1460-е годы.

Можно полагать, что некоторые другие земляные крепости этого времени обходились без деревянных стен. Косвенным свидетельством этого, видимо, является летописный рассказ о литовской осаде построенного Петроком Себежа в 1536 г., когда, несмотря на интенсивный пушечный и пищальный обстрел, «великим божьим милосердием и заступлением ни единое пушечное ядро и пищалное не прикоснулося ко граду, но летаху через град и своих побиваху, а ини падааху ядра пушечные перед градом»[112]. Начиная с середины 1530-х годов летописи сообщают о строительстве целого ряда не деревянных, а именно земляных крепостей, главным образом на западных литовских рубежах. Кроме крепостей, возведенных Петроком Малым, под одним только 1536 г. говорится (без указания мастера) о возведении земляных крепостей в Почепе[113], Заволочье Литовском[114], Стародубе[115], Балахне[116]. Не исключено, что по крайней мере часть этих крепостей строил Петрок.

Таким образом, с именем Петрока Малого связаны решительные нововведения в фортификации Московского государства, значительно приближающейся в этот период к общеевропейскому уровню. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы говорить о выдающемся месте итальянского архитектора в русском строительстве второй четверти XVI в.

Крепость в Остии. Баччо Понтелли по проекту Джулиано да Сангалло. 1483—1484 гг.

Но деятельность Петрока Малого, как известно, не ограничивалась одной лишь фортификацией.

До недавнего времени было принято приписывать ему массивную трехпролетную звонницу, примыкавшую с севера к столпу Ивана Великого, взорванную в 1812 г. французскими войсками и дошедшую до нас в не совсем верной копии начала прошлого века. Это тяжелое по пропорциям и мало интересное по своей архитектуре сооружение даже получило бытовое название «звонницы Петрока Малого». Невыразительность архитектуры звонницы, пожалуй, даже в какой-то мере сдерживала интерес исследователей к творчеству Петрока Малого в целом. Однако в действительности эта атрибуция неверна.

Воскресенская церковь в Московском Кремле по старым изображениям: «Кремленаград». Начало 1600-х годов.; «Сигизмундов план». 1610 г.

Как показал доклад архитектора В. В. Кавельмахера, прочитанный в Московском отделении Союза архитекторов в 1975 г.[117], звонница — совершенно новая постройка, появившаяся на месте возведенной Петроком Малым Воскресенской церкви лишь во второй половине XVII в. Все более ранние иконографические источники показывают на этом месте не звонницу, а церковь. Таковы «Годуновский чертеж», «Сигизмундов план» 1610 г., недавно опубликованный «Несвижский план» 1611 г.[118], план Москвы из атласа Мериана 1643 г., иллюстрации к сочинениям Олеария, Таннера, Мейерберга и др. Схематичный характер этих изображений не дает, конечно, возможности сколько-нибудь надежно реконструировать архитектуру церкви, но все они, однако, схожи в одном: на всех Воскресенская церковь изображена в виде высокого центричного сооружения со сложным ступенчатым завершением, в котором преобладают криволинейные формы то в виде кокошников (большинство изображений), то трехлопастные («Несвижский план»), а иногда даже в виде волют (чертеж «Кремленаград»), Вероятно, общая типологическая характеристика здания может быть принята как достоверная. В этом Воскресенская церковь существенно отличается от больших церковных построек, возведенных итальянскими архитекторами в конце XV и начале XVI в. Успенский и Архангельский соборы скорее следовали традиционной типологии культового здания, восходящей к византийским образцам, чем новейшим тенденциям московской архитектуры. Формы Воскресенской церкви, насколько можно доверять иконографическим источникам, свидетельствуют об активном участии итальянского зодчего в процессе выработки типа высотного центрического храма со сложной динамической композицией масс, ставшего характернейшей чертой русского каменного зодчества середины XVI в.

Воскресенская церковь в Московском Кремле по старым изображениям: Атлас Мериана. 1643 г.; «Несвижский план». 1611 г.

Таковы документально установленные постройки Петрока Малого. Они позволяют говорить о выдающейся роли мастера в развитии русской архитектуры второй четверти XVI в. К сожалению, из них всех нам относительно хорошо известна лишь Китайгородская крепость, произведение, относящееся к области военно-инженерного искусства в не меньшей мере, чем к архитектурно-художественной. Всесторонне характеризовать творческую индивидуальность Петрока Малого, опираясь на исследование одного этого сооружения, конечно, мы не можем.

Вместе с тем приведенный перечень работ Петрока составлен лишь на основании давно выявленных источников, главным образом летописных. И, безусловно, потребуются еще немалые усилия исследователей, чтобы представить его деятельность более или менее полно. Важно было бы развить исследования в двух направлениях: попытаться установить настоящее имя архитектора и выявить другие возможные его работы в России.

Ключ по крайней мере к началу таких поисков дает, как нам кажется, опубликованный еще в середине прошлого века отрывок розыскного дела о побеге Петра Фрязина в Ливонию. Как следует из этого документа, городовой мастер Петр Фрязин бежал во время поездки в Себеж и Печерский монастырь осенью 1539 г. Он прибыл в Новгородок (Нейгаузен) и оттуда был перевезен в Юрьев к тамошнему епископу. Конец дела утерян, и о дальнейшей судьбе мастера сведений нет. Поводом к бегству, как свидетельствует рассказ самого Петра, послужили «великая мятеж и безгосударьство» после смерти правительницы Елены Глинской, когда власть перешла в руки соперничающих между собой боярских группировок. В этой обстановке интенсивная до того строительная деятельность оказалась прерванной. Из материалов дела, излагаемого по допросу толмача Гришки Мистробонова, устанавливаются время и обстоятельства приезда Петра Фрязина в Россию. Мастер рассказывает епископу, «что его к Великому Князю прислал Папа Римской послужити годы три или четыре, а служил, сказал, Великому Князю одиннадцать лет, а держал его Князь Великий силою»[119]. Собко сделал из этого неверный вывод о приезде Петра Фрязина в Россию в 1522 г., отсчитывая 11 лет от смерти Василия III[120]. Однако 11 лет надо исчислять от описываемых событий, понимая под служением великому князю работу у московского государя вообще, а не только у Василия. На это указывают имеющиеся сведения о московских посольствах в Италию, и в частности к папскому двору. В 1522 г. и в ближайшие прилегающие годы посольств в Италию не было. В 1527 г. к папе были отправлены послы Трусов и Лодыгин. В начале следующего года они посетили папу Климента VII в Орвието, куда он бежал от захвативших Рим войск Карла V[121]. В послании папы великому князю, датированном 1 февраля 1528 г., говорится о посылке в Москву архитекторов из числа немногих, оставшихся при нем после разгрома Рима[122]. Посольство Трусова и Лодыгина проследовало через Венецию в конце февраля — начале марта[123] и вернулось в Москву в июне 1528 г., т. е. за 11 лет до побега Петра Фрязина в Ливонию[124].

Необходимо, конечно, убедиться, что Петр — Петрок Малой, упоминаемый летописями, и Петр Фрязин, бежавший за рубеж,— одно и то же лицо.

Церковь Воскресения в Коломенском. 1532 г.

Собко, как и многие другие авторы, писавшие о Петроке Малом, не сомневался в их идентификации. А. Н. Кирпичников в цитированной выше работе решительно отверг возможность их отождествления, ссылаясь на летописное известие о более позднем окончании Петроком Малым Воскресенской церкви в 1543 г. Бежавшего за рубеж мастера ожидала бы, по его мнению, неминуемая кара в случае его возвращения в Россию[125]. Соображения А. Н. Кирпичникова, конечно, не безосновательны[126]. И все-таки слишком много совпадений между биографическими известиями о Петроке Малом и о Петре Фрязине, чтобы их можно было считать случайными. Близки хронологические рамки деятельности обоих персонажей. Новшества, введенные Петроком Малым в русскую фортификацию, говорят о недавнем его приезде в Россию; а между тем последним из посольств, прибывших из Италии в княжение Василия III, было именно посольство Трусова и Лодыгина. Петр Фрязин крестился, приняв православие, не сразу по приезде, но еще при жизни Василия III. Этому соответствует летописное упоминание о Петроке Малом в связи со строительством Китай-города как о «новокрещеном фрязине»[127]. Указания в розыскном деле на «государево жалование великое», на хранящиеся у Петра Фрязина «грамоты поместные и жалованные», на имеющиеся при нем драгоценные одежды (саженье и золотное) говорят об очень высоком положении мастера, что хорошо согласуется с известиями о Петроке Малом как об архитекторе, выполнявшем главнейшие заказы великого князя. Петр Фрязин не только оказывается фортификатором, но и работает в том же Себеже, который тремя годами раньше строил Петрок Малой. Более того, сообщение розыскного дела, что Петр Фрязин, ехавший со своими людьми, не брал до Себежа проводников (дальше он везде пользовался провожатыми), кажется указанием на то, что это не первая его поездка к Себежу.

В свете этого необходимо вспомнить о случаях прощения пытавшихся бежать из России, причем не только русских людей[128], но и иностранцев. Так, в 1509/10 г. была выдана «опасная грамота» для возвращения в Москву Петру молодому Пушечникову Фрязину, «безвестно» бежавшему в Литву[129]. Прощение получил и толмач, впоследствии городовой мастер Григорий Мистробонов, бежавший в Ливонию вместе с Петром Фрязином[130]. Видимо, западные мастера, и особенно мастера-горододельцы, были слишком нужными людьми, и даже при таких обстоятельствах не пренебрегали возможностью пользоваться их услугами.

Если принять идентификацию обоих мастеров, то можно заключить, что Петрок был послан в Москву в 1528 г. папой Климентом VII Медичи, меценатом, по заказам которого работали Рафаэль, Микеланджело, Джулио Романо, Бенвенуто Челлини. Конечно, посланные в Москву мастера были не столь значительными, скорее всего более молодыми, не успевшими полноценно проявить себя на родине. Но во всяком случае нам уже кое-что известно о той художественной среде, из которой вышел мастер, так активно работавший на Руси в 30-е годы XVI в. Рим в 1520-е годы, накануне вторжения императорских войск, был важнейшим центром художественной жизни Италии.

Целенаправленных поисков в итальянских архивах с целью идентифицировать Петрока Малого до сих пор не производилось. Единственным и последним, кто интересовался приемом папой посольства Трусова и Лодыгина, был Пирлинг[131]. Трудно, конечно, быть уверенным, что нужные документы будут найдены, но тем не менее хотелось бы привлечь к этой теме интерес итальянских исследователей. Результат мог бы оказаться существенным для изучения итало-русских художественных связей XVI в.

Второй важный вывод, который можно сделать из данных розыскного дела о побеге Петра Фрязина в Ливонию, касается времени начала работы Петрока Малого в России. Вряд ли можно сомневаться, что первые годы своего пребывания на Руси, до 1532 г. (т. е. до начала строительства Воскресенской церкви), он выполнял какие-то значительные великокняжеские заказы. Это был период оживления строительной деятельности после застоя, последовавшего за разорительным нашествием Магомет-Гирея. Можно вообще заметить, что наиболее известные итальянские мастера, приезжавшие в Москву при Иване III, сразу же получали самые важные из своих заказов. Так, Аристотель Фьораванти в первые же недели по приезде начинает разборку, а затем строительство заново главной святыни государства — Успенского собора. Пьетро Антонио Солари, прибыв в Москву, немедленно включается в строительство стен и башен Кремля, ставя сначала Боровицкую и Константино-Еленинскую стрельницы, а через год Фроловскую и Никольскую, параллельно завершая вместе с Марко Фрязиным Грановитую палату. Алоизио да Карезано по приезде в Москву принимает руководство работами в Кремле, а позднее получает задание возвести великокняжеский дворец[132]. Точно так же и Алевиз Новый в первые же годы пребывания в России возводит свою наиболее значительную постройку — Архангельский собор, усыпальницу великих князей. Следует поэтому предположить, что между 1528 и 1532 гг. Петрок Малой был занят одним из главных великокняжеских заказов. Такой вывод покажется почти несомненным, если вспомнить рассказ самого мастера, что он приехал к великому князю «послужити годы три или четыре».

Нам известно о трех больших постройках, относящихся к этому периоду. Одна из них — Кремль в Коломне, законченная в 1531 г.,— была начата еще в 1525 г., за три года до приезда Петрока в Россию[133]. Более подходит по времени строительство Зарайского кремля, начатое в 1529 г.[134] Однако и от этого предположения следует отказаться, поскольку эта крепость так же, как и Коломенский кремль, выдержана еще целиком в традициях старых ломбардских крепостей, а имя Петрока Малого твердо связано с решительными нововведениями в фортификационном деле. Наконец, третья постройка, занимающая действительно центральное место в каменном зодчестве Москвы этого времени,— церковь Вознесения в Коломенском.

В. А. Булкин уже обращал внимание на совпадение времени окончания коломенского храма и начала строительства Петроком Малым Воскресенской церкви в самом центре Московского кремля[135]. Как известно, церковь Вознесения была завершена в 1532 г. и торжественно освящена в присутствии митрополита и всей великокняжеской семьи 3 сентября[136]. Дата закладки церкви неизвестна, но составить представление о возможных сроках строительства можно по аналогии со столпом Ивана Великого — сооружением, сопоставимым с Вознесенским храмом как по высоте, так и по массивности стен. Колокольня Ивана Великого заложена Боном Фрязиным в 1505 г., завершена в 1508 г., т. е. возводилась четыре строительных сезона. Если и церковь в Коломенском строили столько же времени, то заложить ее должны были весной 1529 г. Возведение церкви Вознесения принято связывать с рождением наследника престола, будущего царя Ивана IV. Следует вспомнить, что осенью и зимой 1528/29 г. состоялась известная поездка Василия III и Елены Глинской по монастырям с молением о чадородии. Во время поездки великий князь дал в монастыри обширные вклады, на которые позднее велось большое каменное строительство. Именно к этому времени — 1528/29 г.— восходит начало серии храмов, задуманных как моленные, ознаменовавших рождение Ивана Грозного.

Вероятная дата начала строительства церкви в Коломенском — 1529 г.— совпадает с новым строительным сезоном после приезда Петрока Малого.

Вряд ли можно найти в истории русской архитектуры XVI в. более значительное и вместе с тем столь трудно поддающееся расшифровке явление, как строительство в великокняжеском селе первого столпообразного шатрового храма. Попытки объяснить это той или иной теорией происхождения шатра, как правильно отметил М. А. Ильин, оказались бесплодными[137]. Без всестороннего анализа особенностей исторической обстановки и специфики заказа решить эту проблему, по-видимому, невозможно. Наша задача более узкая — рассмотреть, в какой мере архитектура Вознесенской церкви и прежде всего характер ее деталей, определяющий своеобразие стилистической окраски архитектуры памятника, отвечают предположению о возможной постройке ее Петроком Малым.

Многие исследователи отмечали наличие у памятника ренессансных мотивов. Об этом писали в свое время Ф. Ф. Горностаев, М. В. Красовский, А. И. Некрасов, Н. Н. Воронин[138], а недавно В. А. Булкин выдвинул ряд новых веских соображений в пользу авторства одного из работавших в Москве фряжских мастеров[139]. Конечно, присутствие ренессансных черт еще не может само по себе служить аргументом для атрибуции Вознесенского храма итальянскому архитектору. Отдельные приемы и мотивы, использованные итальянцами в московских постройках конца XV—начала XVI в., неоднократно повторялись в последующих сооружениях, и далеко не всегда можно с уверенностью различить здания, возведенные фряжскими или русскими мастерами. Кроме того, нас интересует не возможность сооружения церкви в Коломенском любым итальянским архитектором вообще, но более конкретно: была ли эта церковь первой на Руси постройкой Петрока Малого. В связи с этим, естественно, особое внимание должны привлекать те итальянизирующие мотивы в архитектуре Вознесенской церкви, которые наблюдаются на русской почве впервые.

Одна из наиболее характерных черт русских памятников, в которых отразились ренессансные влияния,— применение ордера. Ордер церкви в Коломенском достаточно своеобразен, далек от канонической трактовки, но все же он не может рассматриваться как простое подражание русским постройкам итальянцев[140]. Основная его особенность — исключительная вытянутость пропорций — безусловно связана с общим композиционным строем здания, проникнутого вертикальной динамикой. Рисунок капителей и антаблемента, при всей его неканоничности, бесспорно ренессансный, причем в таком варианте, который среди русских памятников более раннего времени нам неизвестен. Капители, украшенные желобками, нередко встречаются у итальянских построек (например, у церкви Санта Мария деи Мираколи в Венеции, но также и в других итальянских областях). Также впервые в русских постройках применен валик, украшенный простым, но хорошо прорисованным венком дубовых листьев. Важная особенность применения ордера у церкви Вознесения — то, что антаблемент не переходит на стену, будучи ограничен только раскреповкой над пилястрами. Это придает ордерной декорации характер, сходный с готическими тягами, но также и с лопатками древнерусских храмов.

Особый интерес представляет использование ордера, почти аналогичного фасадному, внутри здания. Внутренний ордер применялся уже в Архангельском соборе, но там он отличался от ордера на фасадах более стройными пропорциями и особенно легкостью как бы слегка намеченных профилей, что свойственно вообще венецианской церковной архитектуре рубежа XV и XVI вв., определившей характер алевизовской постройки. Этот же облегченный характер внутреннего ордера повторен и у других русских храмов начала XVI в., например у Спасского собора в Ярославле. Использование единого пластически развитого ордера на фасадах и в интерьере характерно для иного круга итальянских построек, в частности для центрических купольных храмов начала XVI в., таких, как Санта Мария ди Консолационе в Тоди, Сан Бьяджо в Монтепульчано, наконец, Темпиетто. Таким образом, в применении ордера строитель Вознесенской церкви не следует венецианским образцам, преломленным в русском строительстве начала XVI в., а дает принципиально иной вариант, не традиционный для Москвы.

К числу новшеств бесспорно западного происхождения относятся и вимперги, заполняющие прясла стен и увенчивающие арки окон крестчатой части. Вимперги опираются на капители импостов и волюты — и здесь готический мотив имеет характерно ренессансную прорисовку. Волюта, нашедшая широкое распространение в период перехода от высокого Ренессанса к маньеризму, также впервые встречается на Руси в Вознесенской церкви.

Порталы коломенского храма, из которых относительно полно сохранился северный, имели тот же ренессансно-готический характер. В них следует указать на две особенности, не встречающиеся до того в известных нам московских постройках: прямое архитравное перекрытие проема и каннелированные полуколонны, часть фуста одной из которой была обнаружена Б. Н. Засыпкиным при работах 1914—1916 гг. К перечню «новшеств» Вознесенской церкви, почерпнутых из арсенала архитектурных форм Ренессанса, можно добавить консоли обрамлений окон восьмерика и их своеобразные капители, сходные с ионическими, но в действительности скорее представляющие упрощенную схему композитной капители. Следует, наконец, упомянуть, что кладка шатра напуском кирпичей, наподобие ложного свода, совпадает с системой кладки шатров итальянских построек XIV—XV вв.

Таким образом, архитектурную декорацию церкви в Коломенском нельзя рассматривать, как это считает В. А. Булкин, проявлением «архитектурного вкуса одного из оставшихся в Москве итальянских зодчих, чей профессиональный арсенал составился еще на родине в конце XV в.»[141] Наоборот, здесь мы наблюдаем новый импульс воздействия форм итальянской архитектуры начала XVI в. на русское церковное зодчество, что делает достаточно правдоподобным предположение о возведении церкви Вознесения мастером, прибывшим на Русь незадолго до строительства.

Но как же в этом случае объяснить наличие в декорации церкви Вознесения готических мотивов, ставших к началу XVI в. анахронизмом даже для итальянской провинции? Это противоречие, как мне кажется, исчезает, если допустить возможность сознательного обращения мастера к готическим формам, попытавшегося приспособиться таким путем к новым для него художественной среде и языку. Для зодчего, воспитанного на устоявшихся традициях классической архитектуры, вряд ли существовала принципиальная разница между формами русской архитектуры и более знакомой для него западной готики. Та и другая были в его глазах лишь разновидностями архитектуры неправильной, не классической, экзотической. Стилевые различия между ними, очевидные для современного нам историка искусства, для него не существовали или были несущественны. Отсюда — смешение в одной постройке элементов готики и традиционно русских, таких, как килевидные кокошники. В известной мере аналогичную картину мы наблюдаем в совершенно иной период в русской псевдоготике, причудливо сочетающей мотивы готики и «нарышкинского барокко». И здесь также архитекторы, воспитанные в строгих правилах классицизма, обращаясь, уже по другим причинам, к формам прошлого, не останавливались перед одновременным использованием лишь внешне сходных, а по существу стилистически разнородных элементов.

Церковь Вознесения оставила яркий след в русском зодчестве XVI в., став родоначальницей целого ряда столпообразных храмов. Но можно проследить и влияние специфических форм ее ордерного декора на другие постройки. В первую очередь следует указать на колокольню в том же Коломенском, известную под именем Георгиевской церкви.

Как уже указывалось в литературе, ордер этого сооружения, проникнутого очевидными импульсами ренессансной архитектуры, восходит к ордеру Вознесенского храма, но все же он несколько упрощен, будучи целиком выполнен из кирпича. Можно различить очень характерную капитель, завершенную валом, заменившим резные дубовые венки капителей церкви. А. А. Давид справедливо указал на использование сходного ордера еще в двух постройках — соборе Симонова монастыря (1543—1549 гг.) и церкви Антипия в Москве (середина XVI в.)[142]. Если колокольня, возможно, хронологически близка к Вознесенской церкви, то два последних сооружения отделены от нее промежутком в 15—20 лет. Не отражает ли их архитектура влияние форм не церкви в Коломенском, а кремлевской церкви Воскресения, законченной Петроком только в 1544 г., т. е. почти одновременно с началом строительства Симоновского собора?

Следует рассмотреть возможность строительства Петроком Малым в первые годы его пребывания на службе у великого князя еще одного важного памятника — церкви Иоанна Предтечи в Дьякове, которую иногда датируют 1529 г. Наличие некоторых ренессансных черт в архитектуре этого столь необычного храма уже отмечалось. На сходство его плана, так же как и плана храма Василия Блаженного, с планами центрических культовых построек в трактатах итальянских авторов указывали как русские, так и зарубежные исследователи: А. И. Некрасов, Б. П. Михайлов, Дж. Хамильтон, В. А. Булкин, Ф. Кемпфер[143]. Есть, однако, довольно веские основания против такой атрибуции. Прежде всего нет ясности относительно времени возведения церкви, и тенденции некоторых последних публикаций хронологически сблизить церковь в Дьякове с храмом Василия Блаженного, возможно, достаточно справедливы[144]. Кроме того, в прорисовке деталей этого памятника (что особенно важно для атрибуции) трудно увидеть руку архитектора Возрождения, особенно архитектора, только что прибывшего в Россию из Италии. Влияние архитектуры Ренессанса здесь можно усмотреть скорее на уровне общего чем на уровне воплощения.

Высказанное предположение о возведении церкви Вознесения в Коломенском Петроком Малым, конечно, гипотетично, хотя общая обстановка — приглашение великим князем итальянского архитектора, о котором известно, что позднее, в середине 1530-х годов, он возглавлял важнейшие строительные предприятия Русского государства,— делает эту гипотезу достаточно правдоподобной. Архитектура самого здания, как я старался показать, не противоречит такому предположению. Однако несомненно, что значение творчества Петрока Малого для своего времени было очень велико.

Аристотель Фьораванти был первым итальянским архитектором, активно работавшим в России. Мастера, приехавшие в Москву на рубеже XV и XVI в., относятся как бы ко второму поколению. Огромная роль, которую сыграли эти два поколения итальянских архитекторов в развитии русского зодчества, общепризнанна. Однако до сих пор оставалась в тени деятельность третьего поколения итальянских мастеров, работавших в конце княжения Василия III и после его смерти. Они, по-видимому, были не столь многочисленны, как их предшественники, и, кроме Петрока Малого, нам почти не известно других имен[145]. Их деятельность относится к чрезвычайно важному периоду в развитии русского зодчества, когда происходила резкая ломка традиционных форм церковной архитектуры и создавался новый тип столпообразного храма, на какое-то время занявший центральное место в московском строительстве и воплощенный в нескольких блестящих произведениях. Естественно полагать, что творчество приглашенных великим князем итальянских мастеров было одним из важных компонентов в сложении новых художественных форм.