Парень

8

Парнишка наш запомнил это слово: ученый. И когда соседи или кто-нибудь из деревни, скажем, на остановке автобуса спрашивали его, ну что, мол, парень, что из тебя выйдет-то, он так и отвечал: ученый. Ученый, переспрашивали люди, и парнишка повторял: ну да, ученый. Уточнять, какой ученый: доктор исторических наук или, например, преподаватель на кафедре теоретической физики, не было необходимости, потому что для деревенских ученый — это что-то такое, что не подразделяется на всякие там специальности, уж если ты достиг таких высот, то наверняка разбираешься во всем, даже в самых последних достижениях биологии, а уж в истории-то само собой. Одной из первых ступеней на пути к тому, чтобы стать ученым, стала победа парнишки на региональной олимпиаде по истории. Теперь не только родители, но и учительский коллектив убедился в том, что из этого парнишки, вне всяких сомнений, выйдет ученый; как выразился, немного шутливо, учитель труда: теперь тебя даже господь бог от этого не спасет.

Знаешь, сынок, — сказал директор, когда парнишка пришел в школу после олимпиады, — из тебя точно что-то выйдет. И похлопал его по плечу: вот ты и школу нашу прославил. Правда, первое место по стране наш парень не завоевал, но все ж таки завоевал в комитате, а это не какой-нибудь комитат, а комитат Пешт, самый большой в Венгрии и самый умный, — тут он стал лучшим. Это само по себе большое дело, а заодно доказывает, что альфёльдские дети (деревня, где жила семья парнишки, находилась на краешке Альфёльда[9]), вопреки всяким там недоброжелателям, не глупее, а то и, как показывает этот случай, умнее других.

И директор ушел, чтобы отпраздновать это событие с историчкой, которая лишь недавно ступила на учительское поприще. Закончила она Сегедский пединститут и получила прекрасную подготовку, причем была впереди многих не только в знании предмета, но и в методике преподавания. В здешней школе она работала лишь года два, но уже добилась, чтобы устаревший уравнительный подход был заменен на дифференцированный. Так она получила возможность выращивать таланты, что является делом жизненно необходимым, потому что, если за талантом не ухаживать, с ним будет то же самое, что с самыми прекрасными цветами, если их не поливать и не рыхлить вокруг них землю, то есть они скоро выродятся, уподобятся сорнякам, — эти слова из текста приветствия, разосланного министерством в связи с началом учебного года, цитировал директор, но Эрика, так звали историчку, и сама все это прекрасно знала. А с другой стороны, об учащихся с более скромными способностями она тоже умела заботиться так, как того требует уровень их умственного развития. Если снова обратиться к процитированному министерскому приветствию, то мы и для этого случая легко найдем подходящее сравнение: благородные растения, которые мы видим сегодня, тоже ведь происходят от сорняков, от бурьяна. В этом сравнении бурьян — ученики со слабыми способностями, которые в здешней школе, увы, были в подавляющем большинстве, благородные растения же — это те, кто от них когда-нибудь произойдет и будет таким же умным, как, например, наш парнишка, потому что родители парнишки и родители его родителей тоже не были ахти какими умными, а дед его, который, правда, уже помер, совсем был никчемный алкаш! Пропил все, что у него было: и землю, и мастерскую, — во всяком случае, все теперь были уверены, что не отобрали у него то, что было, а он сам все пропил, пропил даже одежду и чуть ли не всю мебель, а в конце концов пропил все свои внутренности, пропил самое главное — печень, и в животе у него уже и не органы были, когда его вскрывали в Ваце, в больнице, а вроде как бросили туда лопату дерьма, и воняло оно соответственно.

Во всяком случае, нашей училке-историчке все это было известно, и, может быть, первым ощутимым результатом этого знания и новой методики, внедряемой в учебный процесс, и стал тот громкий успех, когда наш парнишка принес диплом о победе на олимпиаде, — об этом говорил директор, когда они шли к первой станции празднования, кофейне. Привет, привет, директор, — раздалось в кофейне; там были все его приятели: и секретарь сельсовета, и участковый уполномоченный, и участковый врач, и главный садовник, — в общем, все, кто там обычно и обретался; директор им сказал, что они с Эрикой хотят отметить успех, который один из учеников принес школе, а значит, и всей деревне, то есть и этой кофейне, потому что кофейня тоже ведь часть деревни. Настроение в кофейне царило приподнятое. Не только директор, но и секретарь сельсовета, и еще один человек от «Волана»[10] — все ставили Эрике вино. А в девять вечера, когда кофейня закрылась и они вышли на улицу, директор предложил Эрике дождаться, пока все остальные разбредутся кто куда, и вернуться в школу, в его кабинет, там, сказал директор, у него в сейфе припрятан коньяк, который им стоит попробовать.

Жена директора в это время была дома, смотрела телевизор, потом расстелила постель — и для себя, и для мужа. Она знала, что сегодня он придет поздно и сильно выпивши, потому что директору школы положено быть вместе с деревенскими руководителями, председателем сельсовета, врачом, как и им — вместе с ним, директором школы. Против этого она ничего не могла сказать. Правда, однажды она разревелась и принялась кричать на мужа, в том смысле, мол, когда он будет уже наконец дома, когда уже с ней проведет хоть вечер, но директор объяснил жене, что не может он так вот взять и уйти домой, если секретарь сельсовета все еще там, потому что если уйдет, то уже не будет относиться к тому кругу. А тебе ведь тоже, думаю, не все равно, — сказал он спокойным, рассудительным тоном, — получу я или не получу землю, которая мне как директору полагается, и вымостят ли улицу до нашего дома, чтобы мы целый год не вязли по колено в грязи, — в общем, это и тебе, думаю, не все равно.

Жена все поняла и смирилась, и с тех пор ложилась спать одна, и думала о том, что это ее судьба, которая могла бы быть лучше, но могла бы быть и хуже, даже много хуже, если бы, например, муж ее бил; случается такое и среди учителей. Она, например, слыхала, что учитель труда по крайней мере раз в неделю колотит свою жену, причем просто так, безо всякой причины, а та терпит, бедная. А что она может поделать: развестись, — нет, на это она ни за что не решится. В деревне развестись — чистое самоубийство. Все тут же станут на сторону мужа, никто не поверит, что она вовсе не шлюха, что она целыми вечерами ждала, пока муж придет домой, а муж приходил, только чтобы ее поколотить, а не затем, чтобы любить, — никто не поверит, что она разводится просто потому, что чаша ее терпения переполнилась. Развестись и жить одной, с детьми… Нет, не могла она этого сделать, боялась, что осудят ее все, ведь деревня, она такая, особенно бабы. Они прямо исходят злобой, если у одной из них найдутся силы изменить свою судьбу. Да как она, стерва, посмела, — станут шептать они за спиной у такой женщины, — как она только посмела пойти против того, против чего мы пойти не смеем, а ведь нас муж колотит не только по четвергам, а еще и по понедельникам… Но наш директор жену никогда не бил. Так что ее судьбу можно не считать несчастной в классическом смысле слова, то есть такой, которая все равно что мученичество и за которую на том свете женщину будут судить не так сурово. Жена директора немного даже жалела, что не может считать свою судьбу очень уж скверной, потому что, если смотреть со стороны, судьба ее скверной не выглядела, хотя и не было в ней ничего хорошего.

Директор открыл свой кабинет. Там был большой письменный стол и два кресла. Он пригласил учительницу сесть, она села, а он достал из сейфа коньяк. Если на душе тоска, выпей рюмку коньяка, — сказал он и засмеялся. — Это мы в университете учили, ну, а кто сочинил, знаете? — спросил он, вспомнив, что второй специальностью Эрики были венгерский язык и литература. Нет, — рассмеялась Эрика. А ведь это классика, — сказал директор, — если не верите, посмотрите дома в томике Ади[11]. После второй рюмки директор схватил учительницу за бока, мужчина он был крепкий, а в ней вряд ли было больше пятидесяти кило. Он поднял ее с кресла и усадил на стол, как показывают в фильмах, в сцене, где начальник насилует секретаршу; так же все произошло и здесь. Правда, когда ты наблюдаешь такое воочию, то не можешь не удивляться: ведь никто ж не считает, что в том, что ты видишь в кино, есть жизненная правда. А выходит, что фильмы, в которых есть такие сцены, это прямо-таки зеркало реальности. Директор стащил с учительницы колготки. Ну да, в фильмах оно, может, по-другому выглядит, там нет таких неловких моментов, когда, скажем, ты стягиваешь колготки, а туфли, сволочи, мешают, не сообразил их директор сразу снять, а училка тоже сама не сбросила, или когда ремень на брюках не удается быстро расстегнуть и приходится, стоя между коленями у совсем подготовленной дамы, возиться с чертовой пряжкой. Так что, когда в фильме герой давно уже там, где надо, в реальности директор все еще возится с деталями туалета; но в конце концов все помехи были устранены. Акт свершился: директор в знак поощрения овладел учительницей. Да и учительница, насколько можно предположить, восприняла это именно как поощрение: во-первых, она уже год как не была с мужчиной и за это время помогала себе разве что подручными средствами, а это такое дело, что после него все-таки остается какая-то неудовлетворенность, какое-то ощущение неполноты, а во-вторых, потому что директор ей нравился. Она была из тех женщин, которые влюбляются в мужчин возраста ее отца: седеющие виски, грузноватая фигура с животиком и лицо такое серьезное, солидное, зрелое, что когда его вдруг искажает страсть, это похоже на чудо. Удовольствия, которое директор сумел доставить учительнице, для нее оказалось мало, и она попросила добавить с помощью рук и языка. Это было сделано. Дома директор почистил зубы. Не хотелось ему дышать на жену запахом другой женщины. В конце концов, с его стороны это было проявление порядочности; можно даже сказать — жест предупредительности.