Паштет

Глава одиннадцатая. Портал

В чертовой темноте, такой "выколи глаз" чернильной, какими бывают осенние ночи на юге, сверкающие, цветастые трассы были особенно яркими. Только радости от этих чистых, как из спектра выдернутых, красных и зеленых пунктиров не было никакой. Просто потому, что лежащий плашмя Паштет отчетливо понимал — это порхает Смерть. Не романтическая старушка с косой, а тривиальная, свинцовая, про которую ни легенд не складывали, ни рисунков не делали. И если парой минут назад все было просто плохо, потому как по мечущимся в низинке людям внезапно заработало сразу два пулемета, поливая рассыпавшуюся толпу как из шлангов ало-малиновыми струями, то теперь стало совсем паршиво, потому как неподалеку от Паши выкатился на край оврага маленький, несерьезный с виду агрегат. На гусеничках и с приплюснутой башенкой, то есть — танк. Только маленький еще, кормили плохо пока. В башенке торчало сразу два стальных жальца и теперь почему-то только одно, левое, трещало, как идиотская погремушка, брызгучим оранжевым огнем освещая граненые поверхности угловато-архаичного танкового серого тела и бликуя на отполированных узорчатых траках гусениц.

Зеленые трассы наперекосяк мелькали с красными, подстригая все живое на дне этой чертовой не то балки, не то долинки, не то оврага. Цветастые пунктиры делали ночь еще темнее, слепили и мешали разглядеть — что творится-то? Метались неразборчивые силуэты, кто-то трехэтажно матерился, кто-то стонал, кто-то командовал, кто-то плакал и разок высокий, словно бы даже детский звонкий голосок в ужасе взвизгнул: "Мамочка!" и все, больше его Паштет не слыхал.

Было очень страшно. Не помнил толком — как он тут оказался и — самое плохое — не мог пошевелиться — как только трассы хлестнули по бесформенной толпе, так и все. Ни рукой, ни ногой. И от этого становилось еще страшнее, до рвоты буквально.

К танку метнулся расхристанный черный, словно вырезанный из картона силуэт, тут же башенка кокетливо по-птичьи повернулась и прошила бегущего струями пуль, черный картон, зеленые иглы, нет силуэта. А танчик рявкнул, дернулся с места и не пополз, как положено бы ему было делать, а весьма шустро застрекотал прямо в направлении лежащего тряпкой Паштета. Мертвая зона резко уменьшилась, теперь трассы неслись сантиметрах в 15 от земли, пару раз мелькнув почти у самого лица. Показалось, что пахнуло жженым волосом. Яркие, праздничные, невсамделишные какие-то, словно выстрелы из бластеров в "Звездных войнах", еще бы не знать, что опустятся ниже — и от лица останутся кровавые ошметья, перемешанные с осколками кости и крошеными зубами. Паштет вжался, как мог спиной, стараясь сплющиться, как камбала. Но земля под спиной была твердой, словно доска и размазаться в блин не вышло. И взгляд от шустрого танка оторвать не получалось, словно гипнотизировало мелькание просверкивающих узорчатых траков. Краем глаза увидел движение сбоку, с трудом глянул туда и в стробоскопическом освещении пулеметной стрельбы заметил два человеческих силуэта — маленький, изящный и большой, но какой-то сплющенный, смякший.

Танк притормозил, загромыхал куда-то в сторону из обоих стволов, слепя снопами рыжего огня, пляшущего, словно громадные бабочки, смотреть на пламя было больно, отвел взгляд, понял, что неподалеку молоденькая девчонка, оскалившись от нечеловеческой натуги, пытается оттащить в сторону здоровенного мужика, то ли сильно раненного, то ли уже мертвого. Охнул от нестерпимой жалости, когда чертов танчик с тяжеловесным изяществом крутанулся, словно танцор, и рванул прямо на несчастную пару. Налетел, заслонил собой, вертанулся полным кругом, вроде как влажно захрустело, но от стрельбы близкой уши уже работали странно, звон какой-то мешал точно слышать и танк сделал три полных оборота там, где только что хорошенькая медсестричка пыталась спасти чью-то простреленную жизнь.

И после этого неудержимо, как по рельсам, попер на Паштета. Только вот гусеницы теперь бликовали не слабо розовым или зеленоватым отсверком, а густым, ало-красным, мокрым.

Попаданец выдавил из себя какой-то недокрик и изо всех сил рванулся в сторону, заставляя ватное непослушное тело сделать хоть одно движение. Получилось!

Катанулся в сторону, отчаянно, на разрыв связок, дернул на четвереньках прочь, тут же воткнулся головой во что-то упругое, которое немилосердно отбросило в сторону, аж в шее что-то хрустнуло. Подхватился бежать и с трудом опомнился.

— Чертовы кошмары! — перевел дух, сердце колотилось где-то сразу под кадыком.

Мерзкие сны снились последнее время часто. Этот был как-то на особицу — очень уж реалистичный.

— Прямо как у старичка того — с запахами — подумал Паштет, медленно приходя в себя, сонная одурь еще мутила сознание. Понюхал воздух — мокрой травой пахло и в палатке, которую он поставил аккуратно метрах в трех от возможного места портала. Хорошо еще тогда догадался точно отметить то место, где возник очумелый Лёха в виде бравого летного старшины. Теперь ждал — появится портал, или нет. Компаньоны должны были вот-вот приехать, потому оставалось только сидеть, ждать и нервничать.

Из-за кризиса на берег озера перестали приезжать на тим-билдинги стаи офисного планктона, да и само это начинание усохло в той компании, где Лёха с Пашей работали, потому было тут малолюдно и спокойно.

Вытер ладошкой вспотевшее лицо, навел по возможности порядок в теснючей палатке, которую ехидный Хорь окрестил "великоватым рюкзаком". Места в ней и впрямь было мало, зато она совершенно не промокала, потому как брезент был пропитан чем-то хитрым, и была весьма аутентичной. Непромокаемость очень быстро показала другую свою сторону — отпотевала эта правнучка полевых шатров совершенно неприлично, но что поделаешь. за все платить надо.

В расстегнутый вход мутно сочился сероватый свет. Видно ночь кончалась уже, этакое наступало выморочное время, ни рыба, ни мясо. Бешено колотившееся сердце угомонилось, вернулось к обычному незаметному ритму. Пересохший рот тоже перестал беспокоить, кошмар отступил. Некоторое время Паша тупо думал о том, может ли сон быть вещим, больно уж на правду похож, разве что сейчас танчик этот показался странноватым, этакий гибрид из Ляйхттрактора с башней от пыцы один. Все-таки, наверное просто сон, раз такая нелепица в нем есть. Можно игнорировать, особенно если учесть, что удалось вывернуться из-под гусениц. Даже если и пророческий — финал остался открытым.

Глянул в просвет входа в палатку. Удивился, пригляделся и удивился снова.

— Странно, что не слыхал, как Хорь подъехал. Хорошо машину поставил, поодаль, и — как ни странно — а деликатный, будить меня не стал. Сам, наверное, в своем "Ведровере" спит как сурок. Ну, теперь дождаться Серегу — тот самоходом доберется — и можно ждать у моря погоды. Тут Паша усмехнулся, вспомнив, как старичок посоветовал взять с собой материалы по 20 съезду и по Хрущеву и просто оставить их по убытию с надежным человеком, пусть тот потом бандерольку спроворит в Москву с вырезками газет и коммунистическим приветом из будущего. Паштет тут же отзвонился приятелю-латнику и стал излагать эту идею, на что прямодушный Серега рассмеялся и чуточку свысока заявил, что он уже давно эту информационную бомбу припас, даже и пару настоящих газет того времени раздобыл как-то.

Полез к выходу из палатки, думая про то, почему Хорь не выключил габариты — тут на него наехать было некому. Высунул нос в прохладу из душноватого тепла брезентового укрытия и немного обалдел. Никакого "Ведровера" и близко не было. И габаритов не было. Он ошибся.

В трех метрах от палатки в воздухе неподвижно тлел желто-оранжевый огонек. Очень похожий на светлячка, только цвет иной. Вот тут Паштет проснулся окончательно. Вылупился на желтенькое пятнышко, протер глаза, недоверчиво глянул снова. Огонек никуда не делся.

— Охренеть, не встать! — растерянно выговорил попаданец. Он так долго ждал этого момента — и теперь по спине холодной волной прокатились мурашки озноба. Готовился, готовился — и не знал, что делать.

— Так, отставить панику! Ребятам надо позвонить, чтоб поторопились! — наконец оторвался Паштет от растерянного созерцания временного портала или черт его там знает, как называется эта хреновина. Оторопь сменилась лихорадочными и суетливыми действиями. Найти мобилу оказалось непросто, в палатке царил такой привычный для Паши кавардак, который был дополнительно перемешан в ходе убегания от танка. Нашел в конце концов, злясь на себя, что дрожат руки, что потряхивает всего, что вообще так разволновался.

Хотел ведь?

Хотел!

Так какого черта такая фейхоа трясучая происходит?

Хорь должен бы по расчету времени быть неподалеку, уже по эту сторону границы. Даже если и дрыхнет в своем шарабане, то все равно — и Паша быстро выбрал номер. Пять раз набирал и пять раз телефон бодро пикал длинными гудками и по истечении времени сбрасывал вызов. Дрыхнет крепко? Паша пробовал еще и еще, сначала ругаясь, потом уже достаточно жалобно упрашивая чертову зверюшку взять трубу, потом уже тупо, из чистого упрямства, как во время войны радисты вызывали отработавшие свой временной лимит группы разведки, самолеты или корабли. Заведомо зная, что чуда не будет, но надеясь.

Хорь так и не взял трубу. Тогда Паша принялся вызывать Серегу. И очень сильно удивился, когда бездушный женский голос механически сообщил, что абонент выключил телефон или находится вне зоны действия сети.

Вот ведь дьявольщина! Паштет аж испариной покрылся, несмотря на то, что вне палатки было весьма прохладно. Следующий час прошел в странном оцепенении, которое удалось стряхнуть не без труда. Поглядывая на "светляка" Павел снова стал наяривать на клавиатуре мобилы, впрочем с тем же нулевым результатом. Изнервничавшись, не нашел ничего лучшего, как позвонить общему приятелю — тому самому реконструктору, что пригласил в свое время Паштета на пострелушки и познакомил с Манлихером и Хорем заодно. Так звонил, словно спасения искал.

Но спасения не получилось. Бугуртщик, в отличие от пропавших компаньонов, ответил, хоть и не сразу.

— Как гавно я вас не слышал! Ты уху ешь, что звонишь в такую рань? — очень неприветливо спросил грубый латник. Паша мысленно охнул — это он полночи уже вьюна на сковородке изображает, а у нормальных-то людей самый сон.

— Ты извини, я понимаю… — повинился Паша.

— Я извоняюсь, вы проссытесь! Чего ты понимаешь, родной брат будильников? — уже несколько менее грубо (на самую чуточку, на треть деления хамометра) спросил очень недовольный голос.

— Да вот, срочно Серега нужен, а он не отвечает — сказал Паштет.

— Интересно моей сбритой в прошлом году бороде и дырявым носкам, какого хрена тебе запонадобился этот болван. Тем более в такое время.

— Ну, тут срочное дело — забормотал попаданец.

— Отложишь. Выйдет из больницы — тогда поговоришь — утешил голос из мобилы.

— Так он уже вышел — сказал сущую правду Паша.

— И снова вошел. Он сейчас в реанимации, перитонит у него.

— Как так? Я же его совсем недавно видел, он был в полном порядке. Ты ничего не путаешь? — удивился попаданец, понявший, что спросонок бугуртщик перестал ориентироваться в пространстве и времени.

— Я тебе не котенок с бабкиным клубком, а этот мудень безголовый попробовал позавчера "чуточку пива" и — повторенье — мать его ученье — опять в реамонации валяется. Может даже на той же койке, небось и шланги не меняли и простынки его же остыть не успели. Жены у него нет, так его собственный органон сам ему скандал закатил, пьянству — бой. В общем плохо все. Тебя попустило, ты знаешь все, жить стало легче, спокойной ночи!

— Погоди! — жалобно возопил растерявшийся Паша. Удар был силен. Очень силен.

— Чего тебе еще надобно, старче? — голосом разозленной Золотой рыбки очень ядовито спросил бугуртщик. И чуточку смягчившись, пояснил:

— Слушай, спать хочется, как из пушки! До трех часов ночи шкандыбались из-за этого очумелого Хоря, свечек ему новых в мотор и в нос, недавно только лег, а на работе это никого волновать не будет…

— Так я про него как раз и хотел спросить, тоже не отвечает. Что случилось-то? — достаточно испуганно, чтобы разозлиться на самого себя, возопил Паштет.

— Случилось страаашное! — оперным басом, но тихо взвыл бугуртщик строку из полузабытой рекламы.

— Тоже в больнице? — испугался Паштет. Он отлично помнил про закон парных случаев.

— Его палкой не убьешь. Но все еще хуже. На границе попался с полной машиной нелегального оружия и боеприпасов. Что совсем паршиво — по первым данным от его родни — там автоматическое оружие с глушителями было. Это вообще финиш, ясно — матерый террорист ехал на теракт.

— Как???

— Кверху каком! Шла мимо собака с пограничниками, унюхала что-то — ну, и повели под белы руки во узилище раба божия Хоря. Теперь мы тут ломаем себе репы — чем помочь можно. Пока вытанцовывается, что молитвами разве, да пару шаманов с бубнами нанять. Влип он серьезно, такое по ведомству госбезопасности проходит, а там те еще зверозавры — вздохнул бугуртщик.

— Я могу чем-то помочь? — решительно спросил Паша.

— Скрести пальцы на руках и ногах. Это даст максимальный эффект. Да ладно, не переживай, Хорь мастер искать себе на жопу приключения и мастер потом из них выпутываться. Если он еще не совсем потерял нюх, на что мы и надеемся, то выкрутится. Не впервой ему. Знаешь, почему он любит сапоги носить?

— Нет — печально сказал Паша, озирая внутренним взглядом разбитые вдрызг планы.

— Были у него ситуации и гаже, хотя и реже. Раз пошел он на водопой к ручейку. Вместе с двумя десантерами. И завязли они там в пластилине. А корректировщик с той стороны их засек и борцы за нашу и вашу свободу от Уголовного кодекса, вложили пару пристрелочных мин неподалеку. Хорь из сапогов выскочил и улепетнул, словно стыдливая дева. А десантеры в шнурованных берцах выдраться так не смогли и следующим же залпом их порвало на лоскуты. Так что не парься, дела отложи, а я спать валюсь, могу еще минуток тридцать восемь вздремнуть. Все, резервуар!

Мобила честно сообщила, что звонок завершен.

Паша покрутил головой, приходя в себя и осознавая сильно изменившийся расклад.

А огонек все так же горел неподалеку.

Спохватился попаданец не скоро. Уже и рассвело почти. Ступор прошел и сменился лихорадочной, почесушной деятельностью. Почему-то Паше пришло в голову, что чертов огонек может вот-вот исчезнуть и это подхлестнуло сборы. Он судорожно сгребал свое шматье, набивая его в мешок абы как, проклятая палатка задубела за ночь и волглый материал не хотел складываться как надо, потому Паштет затолкал ее ворохом в чехол, помня заветное и вечное правило складирования и упаковки: "чтоб что-то куда-то влезло, надо пихать со всей силы". Чехол вздулся, грозя треснуть по швам, а Паша уже привязывал его к вещмешку, решив, что разберется уже на той стороне.

Когда совсем уже собрался — хлопнул себя по лбу ладонью, издав этакий звук типа "Хышш!" и отойдя на несколько метров аккуратно достал из незаметной захоронки пакет с разобранной двустволкой — не официальной, которая осталась лежать в железном ящике дома, а местной нелегалкой. Огляделся, потом быстро собрал ее, зарядил парой картечных патронов, мало ли что там ждет, потом минутку постоял над ржавым старым велосипедом, который купил в соседней деревне за гроши. Ездил он на этом драндулете немного, просто потому, что предложил забулдыжного вида велосипед совсем задешево, а ходить по делам тут было как-то влом, проще было съездить в магазин за хлебом на двухколесном агрегате. Теперь решал — брать с собой или нет. Решил — брать! Выглядела железяка такой старой, что вряд ли привлекла бы внимание на той стороне портала, да и была она древней, как говно мамонта, так что вроде бы на такой не спалишься. А там можно и продать и подарить, если что. Да просто выкинуть — не жалко. Обежал свою опустевшую стоянку расходящейся спиралью, подбирая то, что сгоряча не заметил, наконец понял — все собрано. Пора.

И тут накатил страх. Странное чувство. Даже присел, где стоял. И сидел так минут пятнадцать, собирался с духом. Утро уже наступили, птички разные тренькали и щебетали, начиная свои заботы и как-то вот не хотелось уходить из этого мирного ласкового утра. Только сейчас Паштет почувствовал, что тут, в настоящем — вовсе даже и недурно.

Тоскливо стало. Если б компаньоны прибыли — другое бы дело, а так, одному… Хотя ведь с самого начала один и собирался. И хрен его знает — откроется портал еще — или фига. Вздохнул глубоко, медленно выдохнул. Встал, чтоб не передумать — резко сел на велосипед, подкатился поближе. Еще раз обернулся вокруг, словно запоминая все и — вроде как прощаясь…

И хапнул рукой неподвижный огонек.