Паштет

Глава девятнадцатая. Совмещаем пространство и время! Копать от забора и до заката!

Паша искренне возрадовался, что он как бы лекарь — это спасло его от земляных работ, которые свалились на немецкую роту. Московиты, а их тут было реально много в этом широко раскинувшемся лагере, рыли землю совершенно остарвенело, готовя укрепленную линию обороны. Ставили плетиеные туры, копали рвы. Здоровенный бревенчатый частокол, длиннющий — докуда глаз хватало, словно Китайская стена, двойной, с засыпкой грунтом промежутка — уже был серьезной преградой, да и стоял на берегу реки, что совсем было хорошо. Кровью умоются враги, переправляющиеся через броды. И много чего еще позволяли сделанные русскими земляные укрепления. Как они ухитрялись столько накопать примитивными деревянными лопатами, вырезанными, словно у Робинзона Крузо из досок, совершенно непонятно! Но было странно — от кого так спешно укреплялись? Как-то на душе у Паши стало томно, да и камарады выглядели чем дальше — тем хмурее.

Пока остальные немцы швыряли землю деревянными лопатами, Геринг со своим квартирмейстером и все пушкари отправились на телегах за орудиями. Московиты выделили для наемников несколько пушек из своих запасов, Фаренсбах свое уже получил, а пристяжным приказал выбрать самим, чем они и занимались в настоящий момент, найдя в громадном русском обозе оружейников с запасным добром. Странно, но московиты разрешили взять столько пушек, сколько смогут немчины в бою обслужить. Лишнее доказательство, что на Руси людей нехватка. Выбирали из дюжины, а взяли шесть. Видно было, что И Геринг и Маннергейм и пушкари понимают вопрос. И постукиванием и осмотром и всяко разным иным хитрым способом — отобрали из предложенных лучшие. Русские пушкари, ведавшие трофеями, выбор одобрили. Московитский старый говор Паштет уже с грехом пополам понимал, и потому разговорился с русаками, присматривавшими за оружием, благо сам он в пушках не разбирался вовсе.

— Это чьи были пушки? — спросил он московитов.

— Три турские, четыре ливонские, две шведские и нашего литья остальные — ответил дюжий детина, хмурый и медлительный.

— А что нам отдаете свои? — не понял Паштет.

— Государь велел — отрезал пушкарь.

— А что на них написано? — полюбопытствовал попаданец, глядя, как Хассе, кряхтя от натуги оттаскивает в сторону длинноствольную изящную пушку на массивных, окованных железом колесах. По стволу вилась изящная и замысловатая надпись чужим шрифтом.

— Вот та, которую твой товарищ тащит — имя имеет "Дарю лишь смерть!" — усмехнулся московит.

— Да? — удивился Паша.

— Ага, толмач читал. А вот на тех — просто кто отлил, да когда, да по чьему приказу. А эта — с именем. Хорошая пищаль, жаль, размер не тот — и пушкарь сказал что-то еще.

Вот тут Паштет не вполне понял старославянские словесы и долго переспрашивал. Втолковывали ему московиты вдвоем — с жестами и рисованием палочкой на земле, пока доперло до попаданца, что царь Йохан повелел, дабы в его армии все пушки были только трех калибров и никак иначе, все нештатное из армии удалялось — что в крепости, да дальние гарнизоны, что — в переплавку. Пока разговаривал — камарады споро разобрали пушки, стуча молотками, отделив колеса и лафеты. Сами орудия и все детали были совместными усилиями загружены на телеги, Геринг повозился с бумагами — и тронулись обратно, получив еще и порох в бочонках, пучки фитилей, ядра и груду дробленого камня в плетенках. Фитили, как самое ценное — тут же прибрал квартирмейстер. Получили банники, всякие прочие приблуды, разномастные и разношерстные. Тронулись обратно.

Хассе ехал, как на собственные похороны. Удивленный мрачностью канонира, Паштет спросил его о причинах хмурости — и обалдел, услышав, что идут сюда татары. И при том — с турками, ногайцами, громадным обозом, артиллерией и силами совершенно чудовищными.

— Это сефери, большой поход. И их главный каан идет и сил у них больше сотни тысяч, а то и стопятьдесят будет. Все мужчины из Крыма пошли. От мала до велика. Это конец нам… — печально сказал канонир.

— Погоди, ты же говорил, что татары в этом году не нападут? Им же нечего грабить? — поразился сказанному Паша.

— За короной! — мрачно добавил опять присоединившийся незаметно Шелленберг.

— Вот — он понял. Они не грабить едут. Будут конечно, но не за тем… Их каан едет взять корону у царя Йохана и стать тут царем. Все, конец Московии. Конец Йохану. Конец нам. Дойдут до Москвы, сядет каан на трон в Кремле — и все. Нас раздавят по дороге.

— Будет Тартария — кивнул молчун "два слова".

— Но нас тут вон сколько! — ляпнул Паштет.

— Вчетверо — впятеро меньше — отрезал Хассе, сплюнув в сторону.

Дальше молчали. Паша очень хотел узнать все поподробнее, но оба соседа как воды в рот набрали. А вечером Геринг устроил вдруг стрельбы, щедро выделив на это по три пули и пороху соответственно — на каждый ствол. Видно было, что настроение сильно изменилось в отряде, веселье пропало, все собрались, как то — сосредоточились. Настроя победного было не видать.

Но стреляли метко. Сам Паша тоже оказался не худшим, влепил все три пули в туру с землей. только клочья полетели. Стреляли, правда, сблизи — метров в тридцать дальность. До того попаданец не очень представлял, как лупит мушкет. Так вот оказалось, что мушкет стреляет громко и гулко, но звук мягкий и "протяжный". Внушительно, то есть в тогдашнее время — да, однозначно внушительно. Гораздо внушительнее получалось, чем даже 12 калибр не говоря про нарезное автоматическое. И — смешно, но он ощущал как тугая воздушная волна бьет по организму, чувствуется сотрясение через воздух и землю даже на краю поляны. Мощь! Впечатлило. На душе стало теплее.

И остудило замечание всеведущего Хассе, что стрелой тартары бьют вдвое дальше, чем мушкатиры. И стреляют чаще. Одна радость — удар стрелы слабее, даже стеганый гамбезон неплохо защищает и рана не воспаляется и не гниет, как от отравления свинцом. Паштет знал, что холодное оружие не контузит ткани вокруг раневого канала, но распространяться не стал. Не поймут разговора на клеточном уровне.

Только вылупился обалдело, когда Гриммельсбахер деловито осведомился — есть ли в запасах у лекаря человечий жир. Переспросил, думая, что не так понял чужой язык, но нет — все верно. Удивленно спросил — а зачем это? В ответ игрок в кости изумился еще больше тому, что лекарь не знает азов медицины — при ранении бинтовать надо тряпкой, смазанной именно таким жиром — заживает быстрее. Паштет только рот раскрыл, а довольный Гриммельсбахер пошел распространяться дальше о благотворности толченых черепов, если принимать по щепотке с вином, пользе чашки с кровью, которую палач продает после казни, и с которой, вместе с кровью казненного, поступает вся жизненная его сила и чем — то еще таким, что Паша предпочел не понимать вообще.

После этого он понял, что низко пал в глазах игрока в кости. И совсем иначе глянул на свое имущество. Нет, насчет человеческого жира он не беспокоился, а вот встреча скорая со стрелами и саблями сильно взволновала.

Хотя в целом устройство лагеря показывало — московиты к бою готовятся серьезно. И особенно убедила длинная вереница телег с толстыми досками, имеющими всякие хитрые вырезы. Что такое — было неясно, но вскоре понял — это гуляй-город, хитроумный деревянный сборный конструктор, который можно собрать по-разному, в зависимости от потребности. Сейчас он превратился в недурную крепостцу, надежно перекрывающую основной брод, удобный для переправы большого войска. А потом пришлось включаться в сборку и таскание пушки. Для Паши досталась та самая — которая дарует только смерть. И дали еще мушкетера в прислугу орудийную, того невезунчика, который всеми тремя пулями промазал. И к другим пушкам тоже прикомандировали тех, кто сам в стрельбе оказался не горазд. Батарея заняла место за деревянной стеной, пушка встала против амбразуры, через которую было видно весело поблескивавшую речную воду. Было много возни с обустройством места, наконец — все оказалось готово. Пушкари старательно и, по-возможности быстро, натаскивали выделенных им в помощь бестолковщиков, остальные мушкетеры подгоняли амуницию перед боем. И настроены все были на то, что для многих бой будет последним. Может быть — даже для всех.

Ров перед стеной пришлось копать и Паштету, рук не хватало. Увидел не без удивления, что на некоторых — особо навороченных лопатах — по ребру идет металлическая оковка, таких было мало. Землю сначала рызхлили деревянными мотыгами из комлей деревьев, потом уже шли в дело лопаты. А в самом начале, показывая научную организацию труда — по линии будущего рва прошла коняшка с плугом, своротив самый тяжелый для копки дерн.

Кидал нелепой деревянной лопатой влажную землю, охреневал и пел себе под нос невесть откуда прицепившееся:

Работавшие рядом немцы тоже подхватывали припев, хоть и не понимали слов и выглядело это со стороны органично, во всяком случае никто не ржал. Да кому тут ржать — все работали в поте лица своего. Жарко было.