Паштет

Глава тринадцатая. Непонятки как они есть

То, что лес изменился, Паша понял не сразу. Идти стало труднее, пробирался, пыхтя, в неудобьи, потом как в лоб кто стукнул — не было вековых стволов вокруг. Росли деревца тонковатые, не шибко высокие, но зато — густо. Сразу же возник простой вопрос — почему? Если б матерых колоссов повалило ураганом или пожаром — так стволы б и валялись себе. А тут — очень уж похоже, что было место расчищено, а потом — заброшено, потому и заросло молодой гущениной. А кто может место расчистить в лесу? Знамо дело — не медведи. С одной стороны — вроде как хорошо, значит люди, возможно, неподалеку. С чего только забросили расчищенное место? С другой стороны как рассказывал Паштету один бывалый товарищ, некоторое время помывший золото на Лене, причем по собственному желанию туда уехавший: "Человек в тайге без карабина или автомата — не человек вовсе, а гуманитарная помощь". Лесные люди — очень разные. Хотя тоже от времени зависит и местности. Где-то лучше сразу раздеваться, а где-то перед тобой шапку сломают.

Значит, надо теперь аккуратнее двигаться. От волнения даже пот прошиб. Пока ясно было только, что на вырубку это не похоже никак — пней нет. Вот так если с ходу — очень было похоже на колхозное поле после перестройки. Видал такие Паша не раз. Но в 1941 году вроде как не должно бы такого быть. Хотя черт его знает. Раскулачивали же, ссылали тысячами, опять же крестьяне валом валили на заводы — новостройки и в города. Так что может и меньше народу — поля и заросли? Попытался разобраться, для чего вернулся назад и не баз труда залез на здоровенную сосну, у которой из голого ствола торчали на манер лестницы остатки сучьев.

И убедился в том, что да — похоже на старое поле. И вроде как за ним лес тоже не матерый, тоже зелень низкая, но густая. Прикинул направление, сверился с компасом и двинулся осторожно, ружье держа наготове. Когда за полем нашел несколько пней в сильно прореженной чаще, понял, что да, люди. Никак не бобры. Следы от топора были на пнях. Только вот с людьми получилась нескладуха. Выйдя на поляну, густо заросшую роскошно цветущими зарослями иван-чая, обнаружил, что цветы эти веселые прикрывают собой пепелище, точнее — уголище. В одном месте наткнулся на сильно обгорелый угол избы — сохранились обугленные бревна трех нижних венцов, прочно собранные "в чашу". Окинул взглядом поляну. Большая деревня была… Никого из живших и духа нет. В прямом смысле — не пахнет тут ничем, кроме разве что цветами и немножко медом вроде. Отвоевал человек у леса кусок, да не удержал. И лес неторопливо вернулся.

Шел Паштет еще часа два, причем тут уже матерой чащи не было, деревья пожиже, нет вековых великанов, в одном месте вроде как заросшая дорога попалась, на полоске земли деревья росли, но единичные, видно почва плотно утоптанная не давала приюта корням.

Двинул по дороге, немного удивляясь тому, что небо видит над головой, раньше-то мощные кроны все закрывали пологом.

А потом увидел ободранные деревья без коры. Много. Кому столько коры понадобилось — непонятно. Стал смотреть по сторонам еще внимательнее. Заодно проверил свой внешний вид, очень уж не хотелось вылезти к колхозникам страхолюдиной дикой. Вроде бы ниче так. Не зря почистил все после болота старательно. Не так, чтоб на бал ломиться, но в избу уже пустить могут.

Запах дыма был слабеньким, но за все время шатания по лесу нос Паштета уже очистился от городской вони, теперь если и уступал собачьему нюху, то ненамного, да и воздух чистейший. Прикинул, откуда ветерок. Пошел так, чтоб в лицо был, и убеждался при этом, что еле заметный запах, становился увереннее и сильнее. Потому и не удивился, увидев сквозь листву полянку. Вышел и понял — есть контакт!

На маленьком, чистом от деревьев и кустов пространстве стояла странноватая халупа — вроде как и из бревен, но очень низкая, венцов на пять, не больше, с плоской односкатной крышей, на которой всерьез росла зеленая трава. Перед этим жильем — а почему-то сразу Паша решил, что это именно жилье, горел костерок, дававший слабый дымок, и у костерка возился человечек с пышным венком на голове.

Еще видна была развешенная на жердях рыболовная сетка, какие-то чурбаки стояли на полянке, вроде как портки и рубаха на веревке сушились, почему-то гораздо большие размером, чем человечек у костерка. Пару секунд прикидывал, что лучше — посидеть незаметно, понаблюдать, или выйти сразу, поздороваться. Осмотреться было бы разумнее, но кто их знает, местных, увидят прячущегося человека, могут неправильно понять. Решил не таиться.

— И куда это меня черти занесли? — подумал Паша, вышагнул на утоптанную поляну, негромко и максимально дружелюбно сказал, стараясь, чтоб никого не напугать, но держа ружье под рукой:

— Добрый день Вам, уважаемый!

Человечек взвизгнул и стремительно рванул в кусты, мелькнув босыми пятками. Только ветки качнулись.

— Вот тебе и здрасти! — подумал Паштет. Ситуация определенно была дурацкой — и что еще хуже того — очень двусмысленной. Так бы скорее всего попаданец решил, что у костра была девчонка малая — лет этак семи, судя по визгу, пробудившему давние школьные воспоминания. Но с чего в венке? Как-то не припоминались колхозницы в венках из цветов и листьев. И мала она самостоятельно хозяйство вести. Да и скелетик многозубый как-то мешал все время. Может и не пикси и не фейри, но вдруг реальность иная?

Огляделся повнимательнее. Запах знакомый. Дымком и — вроде как медом тянет. Подошел к костру. Оказался сложенный из камешков очажок. Сам Паша такие делал, когда с приятелями отправлялся на природу. Над углями прочно стоял немалых размеров глиняный горшок с булькающим варевом. Пахло от него вполне съедобно и вроде как — мясом. Так, по первому впечатлению очень похоже на пшенный кулеш.

Мда… Интересно — если есть другие реальности, где у людей 44 зуба (а может — и не совсем людей, уши острые на черепе никак не отразятся) и на этом в общем отличия заканчиваются, то какое там пшено? Мясо здесь вроде как съедобное, жесткое, конечно, но вроде как дичь и должна быть жилистой и мускулистой, жизнь у дичи лесной непростая и суровая.

Нет, на эльфов все же не похоже. Рубаха на веревке простецкая, желтовато-серая, без всяких узоров и позолот. Портки вообще бурые какие-то, сильно ношеные. Интересно, а у эльфов бедняки есть? Во всех фильмах и книжках вопрос эльфских бытовых дел старательно обходился. Типа играли на арфах, стреляли из луков и сочиняли легенды. А вот кто их кормил — невнятно. И куда эта мелочь визгучая свалила? Нелепая ситуация.

Присел на чурбачок, прислушался. Тихо все. Чертовы эльфы все из башки не выходили. Сейчас как даст из кустов отравленной стрелой в глаз! Да ну, чушь! Пшенная каша в глиняном горшке — и высокородные эльфы. Так, что будет делать нормальный крестьянин, увидя незваного гостя у своего очага? Черт, определенно густо тут медом пахнет! И вообще — не похоже тут как-то на постоянное жилье. Вот как-то чувствуется, что времянка. Или кажется?

Обошел, не торопясь, полянку. Уперся в маленький родничок, дающий путь крохотному, но чистому, как стекло, ручейку. Наполнил фляжку про запас, попил с руки. вкусная вода, холоднючая, аж зубы ломит.

Подумал, что сгорит каша на фиг, пока кашевариха бегает по кустам. Чтоб чем-то себя занять вернулся к костру, помешал палочкой варево. Точно — пшено с мясом, только вот должна бы быть картошка с морковкой, а не видать. Лук — по запаху судя — таки есть. А так вокруг — бедно все. Чисто, но бедно.

Когда уже снял горшок с углей и поставил его обочь, так, чтоб грело, а не пекло, из кустов сбоку молча выскочила собака, как флагом размахивая хвостом и скаля беззвучно зубы. Вид у псины был неприветливый. Следом на полянку развалисто выпрыгнул странный субьект — перекособоченный, почти квадратный и хромой. За ним пряталось то самое мелкое визгучее существо в венке.

Первым делом Паша отметил, что в лапах — или руках, узловатых, коричневых у кособокого довольно ловко держалась штуковина, характерная для охотников, ходивших на медведя врукопашку — рогатина. Хотя это оружие очень сильно отличалось, например, от виденной Паштетом царской рогатины, с которой на медведя ходил император Александр Третий. Там лезвием на древке служил практически обоюдоострый меч, а тут сизо бликануло нечто, больше всего похожее на отломанное лезвие банальной шашки, да и ратовище деревянное было поровнее. А вот перекладина на древке имела место, значит и впрямь противомедвежье оружие-то.

— Здравствуйте, уважаемые! А у вас молоко убежало, в смысле кулеш сварился — ляпнул от неожиданности попаданец, вскакивая на ноги и стараясь видеть одновременно и кособокого и его собаку, которая, сука умная, норовила зайти сзади.

— Хым хох хкаком? — вопросительно по интонации, но довольно грозно рявкнул кособокий. При этом он поднял голову и под разляпистой войлочной шляпой Паша увидел его физиономию.

Интернет все же штука полезная. Если бы Паштет не глянул в свое время изыски фанатов "Игры престолов" — вполне бы и растерялся. Увиденная им рожа была страшной. Вместо носа — две дырки прямо в череп, рот перекошен и торчащие из него зубы стоят как-то врозь. Так бы Паша растерялся возможно, ан сфотошопленный портрет Ти́риона Ла́ннистера, как он должен бы был выглядеть после рубящего удара мечом по лицу, здорово помог трезво оценить ситуацию. Тот, кто сейчас настороженно стоял неподалеку от Паши получил по своей морде два-три рубящих удара поперек, потому видок был более, чем страшный. Однако сразу он не напал, хотя и грозен был с виду. И собака танцевала нетерпеливо, но тоже не кидалась кусаться.

— Меня Павел зовут. В лесу заплутал, еле из болота выбрался. А тут у вас как? Спокойно? — по возможности размеренно сказал попаданец.

— Ы? — лезвие рогатины опустилось ниже к земле.

— Дорогу ищу. Заблудился — пояснил Паша.

В ответ квадратный что-то протарахтел стоящей у него за спиной и та опрометью кинулась к костерку, захлопотала, вытягивая горшок с варевом. Паша перевел дух — вроде и с облегчением и в то же время разочарованно. Обычная девчонка, никаких эльфов. Босая, в рубашонке груботканой. В руке — длинная деревянная ложка, с которой она кашеварила в момент явления Паштета народу, с ложкой и удрала за своим дедом, судя по седым космам, квадратный был уже в пожилом возрасте. Но что зачетно — с ложкой же и вернулась, хорошая хозяйка.

— Рвахом! — ткнул себя пальцем в грудь безносый и взял рогатину из боевого в походное положение. Оттарабанил еще что-то, тоже непонятное и сделал приглашающий жест. Паштет перевел дух. То, что писали про гостеприимство славянских крестьян вроде как не оказалось враньем. Как зовут хозяина так и не понял, видно было, что челюсти у несчастного были в свое время переломаны, срослись абы как и говорить ему поэтому очень непросто. Внучка, видать, привыкла и все понимает, как и собака, а человеку новому понять что-то в этом кудахтаньи очень нелегко.

— Павел — вежливо ткнул себя в грудь Паштет. Дипломатия.

Человек в войлочной шляпе приглашающе кивнул в сторону костра. Девчонка уже поставила горшок с едой на деревянный чурбак, рядом с которым стояли два поменьше и теперь возилась с третьим — для гостя.

— Спасибо! — искренне сказал Паша и полез доставать к столу свое угощение — недоеденного птица.

Безносый отмахнулся рукой, дескать — не надо, и сел на свой чурбачок. Поворчал что-то, вроде как помолился, девчонка тоже побормотала неразборчиво — и поглядели на Паштета. Понимая, что надо бы что-то этакое ответить пробормотал скороговоркой типа:

— Боже еси на небеси, да светится имя твое, да пребудет воля твоя, хлеб наш насущный даждь нам днесь, аминь! — слыхивал такое не раз вот и запомнил. Сотрапезники этим вроде удовлетворились, видать советская пропаганда не очень тут преуспела, достали деревянные некрашенные ложки, из ветхой, но чистой тряпицы — печеную зачерствевшую слегка лепешку и выжидательно глянули на гостя.

Паша не стал тянуть время и тут же вооружился своей ложкой, на которую и дед и девчонка (симпатичная довольно, красавицей вырастет) вытаращились с немалым удивлением. Ничего не сказали правда, пошли черпать варево по очереди — сначала мужик с рубленым лицом, потом гость, потом повариха.

Каша оказалась вкусной, кусочки мяса — мягкими. Одно удивило — была она совсем практически несоленой, видать с солью у хозяев были перебои. Лёха много об этом говорил и Паштет даже подумывал взять с собой этой специи поболе, но прикинул вес — и от идеи отказался. И очень хорошо — а то утонул бы в болоте, как утюг, и так-то еле вылез.

Ладно — без соли, так без соли. Когда дохлебали варево, девчушка быстро и старательно притащила из тенька плетеный из бересты туесок с водой, а потом — деревянную миску с пахучим засахарившимся медом. Удивляясь тому, что в плетенке спокойно, не вытекая, хранится вода, Паша достойно завершил трапезу. Потом немного подумал и отблагодарил хозяев за прием тем, что вручил им найденную на генеральном ложку — складень (почему-то хотелось избавиться от вещей покойника, а тут бедные колхозники деревянными ложками кушали) коробок спичек и протянул засмущавшейся девчонке пакетик с десятком иголок. Как-никак первые люди на пути, стоит их умаслить.

Поразила реакция квадратного — тот схватил стальную ложку и стал ее осматривать так, как опытный повар глядит на внезапно попавший ему в руки отборный кус мяса, прикидывая — какой шедевр кулинарии он сотворит с этим сырым сокровищем. От мужика вкусно пахло воском и медом, и Паша без особого труда догадался, что тут неподалеку видно пасека, а дед, чтоб не кошмарить сельчан своей жуткой образиной, в теплое время отъезжает с внучкой на дачу. При том, что пасечник был сильно поврежден, видно было что раньше он был очень силен и ловок и даже в виде такой руины внушает уважение. Как Колизей, например. Хотя, конечно, величию мешало то, что он был в лаптях и домотканной одежде.

Вечерело. Хозяин пригласил в странное строеньице, оказалось — землянка. Паша стал отнекиваться — мала она была по размерам, да и большую часть площади занимали вкусно пахнущие бочонки и туеса, а еще множество лаптей, увязанных в связки. Показал руками, что вот у него палатка есть, и он ее поставит около костерка. Но хозяин помотал отрицательно головой и опять попытался что-то объяснить.

Естественно, Паштет не понял ничего. Тогда дед обратился к родственнице, как к переводчице. Девчушка, то ли стесняясь говорить с чужаком, то ли опасаясь, что он ее не поймет, изобразила в лицах — встала на цыпочки, злобно зарычала и подняла вверх угрожающе ручонки. Потом опустилась на четвереньки и косолапо обошла вокруг Паштета, нюхая землю и периодически что-то выкапывая. Подняла личико, глянула, догадался ли, олух стоеросовый? Свой веночек она сменила на платок и теперь была умилительно симпатична, словно сошла с обертки шоколада "Аленка".

— А, медведь приходит! — догадался Павел.

Дед испуганно зыркнул глазами в разные стороны, осуждающе помотал головой и приложил узловатый палец к криво сросшимся губам.

— Все понял, по имени не называю! Я его застрелю! — согласился попаданец. И взял в руки ружье, которое отставил в сторонку во время трапезы. Показал, что прицеливается и громко сказал: "Бах-бабах!" Удивился тому, насколько браво это у него получилось, палить в медведя ему раньше не приходилось и, в общем, он опасался этого зверья. Но вот что-то понесло.

Колхозник в лаптях внимательно посмотрел на двустволку, одобрительно поцокал языком и — чего Паша не ожидал — согласился, кивнув головой. После чего вытащил несколько бочонков пустых, но густо пахнущих, уложил на колоду отвергнутого пашиного птица, подкинул в огонь поленьев и сучьев, за которыми сходил в лес тут же. Огня они не дали, только тлели, но получалось, что если зверь встанет у туесов или начнет жрать твердокаменную птицу, то будет подсвечен. Вроде как медведям положено огня бояться, но тут Паштет не стал умничать, в конце концов если косолапый испугается огня, то просто Паша сэкономит два патрона.

В конце концов надо налаживать отношения с местными, это всегда полезно, а опыт Паштета говорил без обиняков, что выгодные деловые отношения крепят дружбу сильнее, чем пустые обещания. Как говаривали в этом времени: "Блат сильней наркома!"

Опять же надо будет попробовать в полевых условиях переснарядить пустые гильзы, не век же таскать с собой пули, дробь и порох с капсюлями. В конце концов надо бы оружие себе получше надыбать, двустволку же выгодно можно пристроить местным колхозанам, да тому же пчеловоду с рубленой мордой ружьишко очень пригодится. А вот себе Паша с удовольствием бы нашел что-нибудь поубоистее по военному-то времени. Еще бы понять — а что хотелось бы поиметь — то, что понадежнее или наоборот — то, что в покинутом времени будет подороже стоить. И получалось, что вполне себе практичный пистолет-пулемет как раз стоить будет куда меньше, чем тот же Лехин раритетный карабинчик.

Без кучи точных сведений вроде как ломиться к Сталину и смысла нет, но тут Паша решил не суетиться — пока расклад неясен вовсе. как ни прислушивался — не слыхал ни пальбы, ни пролетавших самолетов. Может тут и немцев пока нету? Или фронт стороной прошел? Лёха особо отмечал, что на иных дорогах следов боев, гнилых трупов и рваной техники было чуть ли не сплошняком, а иные были девственно чисты и ничего, говорившего о том, что в стране идет мясорубка титанических масштабов, и в помине не было. Так что нечего танкам и авиации в этой глухомани делать, это-то понятно. Доводилось читать, что даже в 1942 году не все еще знали, что война идет, попадались такие лесовики партизанам.

Так вот — какое оружие Паштет себе бы хотел? Он и сам бы сейчас не сказал. Конечно, возвращаться через пару месяцев лучше с тем, что поценнее, но эти два месяца надо еще прожить, а сидя в дремучем вековом лесу ничем особо и не разживешься. А полезешь на коммуникации немейкой армии — так не факт, что уйдешь с добычей, а не останешься там валяться в канаве в виде кучи гнилого мяса и рваных лохмотьев.

Засаду дед устроил простую — приоткрыв тяжелую дверку из тесаных топором плах и подперев ее изнутри обрубком бревна. Паша сообразил — это чтоб медведь не смог в землянку вломиться, если что. Щель позволяла прицелиться, тлеющий костерок света давал мало, но вполне высвечивал силуэтно туеса и бочонок. Собаченция привычно свернулась в клубок, дед уселся даже не глядя в проем, а когда Паштет спросил его — "типа, а как зверя увидим?" кивнул на собаку. Паша понял, что звоночек — вот лежит, учует явно первой.

Приготовился ждать и неожиданно для самого себя уснул. И тут же проснулся от невежливого тычка в бок. Ошалело огляделся, с трудом разбирая в тьме кромешной что да как, и не сразу спросонья поняв где находится. В землянке была настоящая тьмутаракань, разве что собачонка рядом чуток была видна — встопорщенная, ощерившеяся и зло ворчавшая. Шевельнулся кусок менее темной тьмы — дед тут тоже, бдит.

А на полянке у совсем уже потухшего костерка возилось что-то живое. Хрустело нахально, громыхнуло деревянным стуком, ворочая бочонок. Паштет пригляделся повнимательнее, аж глаза заслезились. Вроде уловил движение в тех крохах света, что в пепле еще мерцали, аккуратно взвел курки, просунул двустволку в щель, приноровился — и бахнул дуплетом!

Весь мир — в труху! Взвизгнула за спиной девчушка, потрясенная собака очумело метнулась в глубину жилья вереща что-то вроде "айяйяйяйяйуиииии!!!" забилась там с треском и шумом поглубже, а дед выдал что-то восхищенно-матерное на орочьем языке, наверное, потому как кроме интонации ничего Паша не понял в водопаде култыхающихся звуков. Все вместе это прозвучало новаторским саундтреком, еще барабаны поверх наложить — цены не было б! Честно признаться — и сам Паша вздрогнул от такого шума.

Что произошло при этом с медведем — осталось неясным. Огненный шар ослепил стрелка, потому некоторое время оставалось только моргать очумело глазами и ждать. Мужик с разрубленным лицом притворил дверцу плотно, закрыв чем-то вроде засова с доску размером и, опять же подперев ее чурбаком, после чего недвусмысленно отправился дрыхать, попутно бурча что-то успокаивающее и собаке и внучке.

Паштет понял, что никуда тот не собиирается идти, отложив оценку результатов до утра, потому зарядил на ошупь свое ружье и постарался пристроиться поудобнее. Некоторое время в голове бродили опасения — а не прикончит ли его во сне этот безносый чувак, но тем не менее, попаданец уснул младенческим сном.

И опять проснулся — словно и не спал, а солнечный свет лучиками между плах дверных сияет. Немного позабавило то, что вчера на страшную харю хозяина землянки без содрогания внутреннего смотреть не мог, а сегодня уже как-то и привык, как было в игре Фалаут, когда в напарниках гули радиоактивные оказывались. Дед проявлял нетерпение, видимо хотелось ему оценить поле ночного боя.

Как ни удивился Паша, а туша незваного гостя у костра не лежала. Насрано там было жидко и обильно — это да. Собачка, обнюхав деловито полянку, вполне определенно показала своим носом, словно стрелкой компаса, на лес. Безносый иронично посмотрел на Пашу и предъявил ему простреленный навылет бочонок, потом, став серьезным, показал на темно красные пятна. Все-таки второй пулей Паштет по зверю влепил. Вопрос — куда. Переглянулись с дедом. Тот жестами и своим буркотеньем показал достаточно понятно — сейчас все трое идут в лес, подранка добирать. Первой — собака (та, после ночной подлянки со стрельбой над ухом, старалась держаться подальше от шумного попаданца и потому сейчас выглядывала из-за хозяйской ноги, ближе не подходя). Вторым — сам хозяин. Тут безносый упер конец своего оружия в землю, ногой прижав и грозно направив острие в сторону ставшего неприятно враждебным леса. Потом принял рогатину в положение "на плечо" — и показал Паше три пальца — типа твой номер шестнадцатый, вступишься третьей линией. Вопросительно проворчал что-то, что попаданец перевел как "Все понятно?".

Ну, в общем было понятно, да. Кивнул. Тронулись гуськом.

Теперь по лесу идти было неприятно. В свое время Паша много раз слыхал про чертовски хитрых медведей, поедом евших всех подряд. Потому шел с опаской, ожидая бодрого напрыга со всех сторон. Собачонка после недолгой экскурсии вдруг встопорщилась, зарычала и кинулась вправо. По звуку Паша решил, что лайка уже всерьез дерется с медведем. Безносый спешно прянул за собакой, попаданец — следом, хоть и без радости. Но вроде — не боялся, только руки вспотели.

Собачка всерьез драла мишку. И это получалось у нее лихо и ловко. Наверное потому, что медведь лежал ничком, уткнув нос в лапы и никак не реагировал. Паша вовремя обнаружил, что взведенное ружье целит квадратному деду в спину, быстро исправил свою оплошность, пока не заметил кто, взяв на мушку бурую тушу.

Подошли осторожно, хотя догадывались уже, что мишка помре. Дед аккуратно потыкал медведя острием в черный кожаный нос. Зверь никак не отреагировал и безносый быстро осмотрел тушу. Жестами пояснил Паше, что медведь доплыл, доканала его Пашина пуля.

Попаданец вздохнул только, настраивался на бодрый бой в духе охотничьих гобеленов, а получилось все более чем обыденно. Черт его знает, все шло не так, как полагалось в нормальном попаданческом романе! Ну, вот совершенно не так, а наперекосяк! Какой вообще должен быть попаданческий роман? Если брать в общем и шире?

Сказка типо "порно" — вот я один мужик в мире, и все бабы и девки мне дают не просыхая и выполняют все мои пожелания? Или — рассуждения в стиле "если бы я была царицей, я б вам, мерзавцы, отомстила б"? Сейчас Паше пришло в голову, что в 95 % случаев автор описывает то, чего у него в жизни нету, но очень хотелось бы иметь. В остальных 5 % — хвастается тем, что у него было, есть, что знает и умеет. Точнее сказать так: в первом случае 95 % текста занимает то, что автор вожделеет безуспешно и безнадежно, — и 5 % то, что у него было на самом деле. Во втором — наоборот. Это не буквально, но в общем, по сюжету и смыслу. Хороший писатель, профессионал — пишет первый вариант. Графоман-любитель — второй. Когда писатель пытается писать по второму варианту — получается нехудожественно, чисто роман-биография. Когда графоман по первому — получается полная херня.

Если крепкий автор хочет рассказать сказку для офисных мальчиков-девочек, то так и оно будет. Задрот станет ЧОрным-ПречОрным Властелином, магом-некромантом, королем и плюс к этому ему будут другие плюшки — в зависимости от его темперамента.

Прыщавая дурнушка каким-то образом станет королевой красоты и все в очереди стоять будут, ожидая хотя бы ее знака внимания. В итоге такие книжки четко попадают под целевую аудиторию и быстро раскупаются. А еще можно массово геноцидить всех врагов, не заморачиваясь ни какими реальными ограничениями и законами природы. Но это — в романах. А вот тут в реальном прошлом все и скучнее и нервознее. Незаметно обтер мокрые ладошки о штаны. Ладно, знал на что шел!

Боишься — не делай! А делаешь — не бойся!

Квадратный дед уже довольно споро невесть откуда вынутым ножиком порол зверю брюхо.

Ножик у старика был странный, кривой какой-то, гнутый, самого невзрачного вида, но дед им пользовался уверенно и даже — на взгляд Паштета — вполне виртуозно. Да и видно было, что отточено лезвие до бритвенной остроты и потом безносый то и дело ножик в ходе работы на оселке правил, видать железо там бьыло мягким совсем. Сам бы Паша к чертовому медведю (к слову сказать — весьма небольшому медведю) не знал как подступиться, а квадратный, видать, не впервые шкуру снимал, достаточно уверенно делая надрезы и раздевая зверя от шубы. Попаданцу же больше всего хотелось узнать — куда он попал второй пулей? Пробитый бочонок как-то смотрелся позорно, хотелось все же, чтоб вторая пуля прошла куда надо, и хотя смерть мишки подтверждала вроде, что не промазал, но хотелось глазами увидеть. Доводилось читать, что медведи от испуга могут дуба нарезать, инфаркты у зверей тоже бывают, так вот все же хотелось оказаться стрелком, а не шутом гороховым, который громким пуком всех побивает.

Дед, похоже, понимал это и когда вывернул медведя из его шкуры, отчего тушка уменьшилась в разы и стала совсем небольшой, почему-то напоминая человеческое тело, то ткнул пальцем в дырку между медвежьих ребер, откуда вяло сочилась темная кровь. Паша перевел тихонько дух. Не мазила. Это греет, хотя ему казалось, что при выстреле дуплетом пули должны идти параллельно — как из стволов вылетели, так и полетели рядышком. А тут — вон какой разброс получается. Сделал себе зарубку на память.

А дальше было несколько часов тяжелой, мясной работы. Вроде и невелик зверь, а даже грамотному лесовику возиться с ним пришлось долго, правда от Паштета помощи было мало, да безносый не очень-то его и припахивал, все сам больше. В итоге куски медвежатины были аккуратно развешены вокруг на деревьях, собака, жадно рыча, трескала выдранные из медведя внутренности, на взгляд Паши — весьма неаппетитно пахнущие, а печень, легкие и прочее субпродуктовое дед взял с собой. Желчный пузырь заботливо отделил и замотал старательно в листья, словно особую ценность. Со значением предъявил попаданцу кровавый ком — сердце. Потыкал пальцем — Паша понял, что пуля прошила зверя аккурат через легкие и самый кончик этого самого сердца снесла. Потому медведь далеко и не ушел.

Дед отчекрыжил маленький кусочек сырого мяса, кивнул головой — дескать — ешь!

Паша не очень разбирался во всех этих охотничьих обычаях, но ломтик сунул в рот, пожевал без особого восторга, ну — солоноватое. Не особо вкусное, так то уж, если честно. Но судя по серьезному виду деда, пытавшегося своими шестью зубами жевать такой же ломтик, понял — это ритуал, шуточки сейчас неуместны.

Обратно вернулись вечером уже, девчушка очень обрадовалась, но чужака так же дичилась, как и раньше. Оказалось, что вода кипячая у нее готова, потому сразу же поставили на огонек горшок с накрошенными туда медвежьими потрохами, а пока мясо тушилось, жарили над огнем нанизанные на прутики кусочки печени, словно бойскауты — сосиски. Наелись все так же, как собака, которая и лежать толком не могла — брюхо набитое мешало.

Утром дед засобирался куда-то, перед тем долго и старательно расспрашивая о чем-то своего гостя. Попытки растолковать старику про то, что он ищет партизан или красноармейцев не удались, разве что слово "немцы" до старого хрыча дошло, но и на него квадратный отреагировал как-то странно — с усмешкой затаенной, но на секунду мелькнувшей на губах. Потом утвердительно покивал головой старательно выговаривая что-то вроде слова "фегунн". Так бы Паштет решил, что светит ему встреча с сегуном, но дед с внучкой настолько были непохожи на японцев, что мысль эту Паша выкинул вон из своей головы.

Потом квадратный коряво, но поспешно утопал по заросшей дороге, а Паша принялся за снаряжение патронов, благо дело было известно только теоретически, а с практикой обстояло куда хуже. Как всегда, понятное в общем занятие выдало массу мелких заморочек и как всегда дьявол прятался в деталях. Но, худо — бедно, Паштет снарядил все пустые гильзы и теперь чувствовал себя куда увереннее. Почистил ружье, потянулся, разминая затекшую спину и пошел глянуть — что там хозяйка делает?

Девчушка, высунув от усердия кончик языка, старательно складывала вынутые из коробка спички этаким "срубом" и уже заканчивала свое ювелирное действо. Но тут услышала шаги за спиной, дернулась и спичечная башня осыпалась кучей. Собака, лежавшая тут же, лениво приоткрыла один глаз — и опять погрузилась в дремоту. К гостю она теперь относилась как к своему.

— Не бойся меня! Ты вообще знаешь, для чего нужны спички? — спросил девчонку Паштет. Ему только сейчас в голову пришло, что может эта молодая особа спичек-то в руках раньше и не держала, доводилось читать, что многие в то время поезд-то увидели впервые, когда их на фронт везли. Спички — дело городское, сам безносый хозяин огонь высекал кресалом по кремню, так что может и стоит девчушку просветить.

Под настороженным ее взглядом, Паша аккуратно взял пустой коробок, чиркнул спичкой и поразился тому, как отреагировала девочка. Она так вытаращила глазенки, словно увидела натуральное чудо! Паша аккуратно сгреб спички в коробок, протянул его девчушке. Та боязливо схватила дар и внезапно задала лататы, только пятки засверкали.

— Дикие они тут — сказал вслух Паша, задумчиво поглядев ей вслед.

Перетряхнул свой рюкзак, подсушил не до конца высохшие вещи, потом посидел, сняв с себя броник, который из опасения всяких возможных чудачеств безносого и медведя, носил последние сутки не снимая.

Хорошо было посидеть без амуниции. Солнышко грело, тепло, уютно. Попутно позанимался рукоделием — аккуратно зашив в портки мешочек с золотом, из десятка пачек с иголками три отложил в карман сидора. Потом решил, что неплохо бы и перекусить, пошел искать хозяйку. Нашел ее за избушкой. Девчонка священнодействовала и так увлеклась, что не заметила тихо подошедшего Паштета. Она зажигала спичку, причем видно было, что это для нее настоящее Чудо, завороженно глядела на огонек, приборматывая что-то тихо и невнятно, не то молясь, не то от восхищения детского, потом ловко перехватывала за сгоревший кончик, скармливая огню всю спичку и аккуратно укладывала горелую в кучку таких же. В коробке оставалась в лучшем случае пара целых.

Паштет пожал плечами и так же тихо удалился. Ну сделает дед внучке "атата по попе", не его, Пашино, дело. А так — получилось у ребенка тихое и запоминающееся счастье, в конце-то концов малая столько по хозяйству возилась, куда там многим Пашиным современницам, а игрушек у нее явно было не шибко много. Пусть хоть так порадуется. Хорошая кому-то жена достанется, хотя по военному времени не факт, что и сама жива останется и мужик для нее достанется, после такого массакра-то.

Как у любого нормального человека цифра потерь людских в Великой Отечественной у Паши в голове не помещалась и не воспринималась целиком, масштаб больно нечеловеческий. Даже в вымерших городах представить не получалось. Ну три Москвы вроде по арифметике выходит, так ведь и Москву в целокупности человеческий мозг представить не может, нечеловечески громадная она. Одно было понятно точно — выбило европейское нашествие столько молодых и здоровых, что иной бы нации и вообще не стало, вымерла бы. А ведь сколько-то еще и калеками остались никчемушными. Как бы хорошо жилось, не устрой нам бравые европсы такое кровопускание. Столько красивых девушек и крепких парней в землю загнали, столько гениальных ученых, поэтов, режиссеров, инженеров на фронтах легло, не успев ничего в жизни. Да и просто работяги и обычные мамки, которые бы не хватали звезд с неба и не прославились бы, а просто выполняли бы свою работу и растили бы здоровых детишек куда бы полезны были б.

Вообще Паша с иронией относился ко всяким сыропеченым Звездам, которые в виде неизменяемой карточной колоды тасовались у нас на экранах и эстрадах. Странная мысль пришла как-то ему в голову, что не тех славят, как ни странно. Вот неприметный работяга, который по зарплате в подметки негодится эстрадной примадонне или телеведущему, а не так прикрутил гайку и колоссальная ракета стоимостью в охулиард миллиардов с оборудованием еще на пару охулиардов крякнулась сразу после взлета. Нанеся попутно репутационных убытков в еще кучу охулиардов. Какая "Звезда в шоке" может парой движений за пять минут такие убытки нанести? Смешно представить. Так вот, после общения с копателями как-то казалось иногда, что пустые места рядом — это те, кто в войне погиб и рода своего не продолжил, запустение создав. И иногда как-то страшновато становилось.

Девчонка все не шла из своего закутка, потому Паша в одиночестве попил ледяной водички, пожевал остатки лепешки и подремал чуток. А проснулся уже от голосов и лошадиного ржания. Безносый приехал со свитой и помпой, как триумфальный римский император — на телеге с еще тремя мужиками.

Паша постарался привести себя в вертикальное положение без суеты и поспешности, но и зря время не теряя. Прибывшие приветствовали его достаточно сдержанно, приподняв свои шапки (один мятый треух, странный по теплому времени, но видно хозяин его твердо знал свои потребности, войлочная шляпа с вислыми полями и два колпака, вроде как тоже из войлока, но какие-то щеголеватые, этакие недошляпы с узенькими полями). Пробурчали что-то типа "здрав буди!" Немногословные, заразы.

Паша в ответ приподнял свою кепку за козырек, поздоровался. И пошел вместе с ними туда, где подсушивались на сучьях куски медведя. Шли по-деловому, а Паша присматривался к спутникам. Те в свою очередь на него поглядывали. Весьма заинтересованно, но не потому, что вид у него был странный и непривычный, тут-то Павел чуял, что внешностью он их не удивил, а вот что-то другое в нем их всерьез зацепило. на всякий случай ружьишко перекинул поуждобнее.

Но никакого нападения не произошло, медвежатину, уже заветрившуюся, сложили на телегу, отчего лошадка сильно заволновалась, но возчик ее удержал мощной жилистой рукой и даже какую-то тряпку ей на ноздри примотал. Хозяин откуда-то приволок пару здоровенных птиц без голов, их тоже положили на тележку, пахнуло от птичек падалью, а двое в шляпах как-то облизнулись по-гурмански.

Безносый квохтанием своим и жестами явно предложил продать медвежатину, Паша согласился и к его удивлению после минут пятнадцати перебранки, махания руками и всяческих телодвижений стороны пришли к удовлетворившему их результату, после чего откуда-то из глубин одежд своих один из шляпоносцев вынул пару легких светлоблеснувших серебром чешуек. Дед страшно обрадовался, покивал головой, потарахтел на своем култыхающемся языке и одну чешуйку с невнятным рисунком вручил Паше. Потом, улыбаясь во все свои шесть зубов, отчего усмешка получилась жутковатой, показал Паштету на пахнущих птичек, после чего мимикой и жестами внятно объяснил, что вешать их надо за шею, а жрать — только когда повисят и башка оторвется. И пожевал корявыми челюстями, типа — тогда жевать можно.

Паштет только вздохнул. Медведик то вполне его птичку прибрал, чего уж, хоть и жесткая была. А потом простился попаданец с лесовиком, помахал высунувшейся было стеснительной девчонке, отчего та тут же опять спряталась, и двинулся прочь, вместе с телегой, влекомой фыркающейся и волнующейся лошадкой, парой торгованов (а они и впрямь выглядели торгованами) и невозмутимым возчиком, который всем своим обликом показывал, что ему тут все равнофиолетово.

Торгованы старались не вставать к нему спиной, Паше тоже не хотелось, чтоб эти как их — нэпманы деревенские, сзади были. Некоторое время все выполняли нехитрые маневры.

— Ничмен ли йедохил? — быстро и словно невзначай спросил один торгован другого.

— Ничмен. Он ино ет иедохил — ответил ему другой. Он старательно избегал взглядом Пашу, но почему-то попаданцу показалось, что речь идет о нем.

— От кат несапо? — поинтересовался первый.

— Едор в тен — пожал плечами второй.

Паша чувствовал себя по-идиотски. Как-то посмотрел он передачку по телевизору, где была какая-то филологическая муть, но кусочек запомнил — у каждого языка — своя ритмика, свое звучание, как у музыки. Там еще приводили в пример нелепую фразу, которой начинал свои занятия со студентами матерый профессор: "Глокая куздра штеко блуданула бокра и курдячит бокренка". И несмотря на полную околесину, оказывалось, что люди вполне кое-что понимают в сказанном, что некое существо как — то что-то быстро сделало с другим существом и медленно делает что-то с третьим, маленьким. Вот сейчас попаданцу серьезно казалось, что разговор идет про него самого, только язык тарабарский. Или диалект какой-то.

Поневоле вспомнился рассказ Лёхи о том, как ему было паршиво в селе с Гогунами, где разговор шел на нескольких языках, но при том ни одного языка сам Лёха не понимал. Сейчас это происходило с Паштетом. И было очень неприятно. Хотя язык точно из славянских и вроде как о нем говорят и очень похоже — что с опаской.

Все же Паша постарался разговориться со спутниками. Оказалось, однако, что они русского языка не понимают, то есть понимают, но очень плохо. Во вском случае, когда попаданец постарался выяснить где он находится и спросил про Киев и Москву, как наиболее крупные города, которые всяко уж торговые люди знать должны, те и впрямь вроде догадались в чем суть и показали руками направление. Дескать тудой — на Киев, а сюдой — на Москву. Ровным счетом ничего это Паше не дало, потому как поди знай, может отсюда до Киева сто километров а до Москвы — тыща, или наоборот — до Москвы ближе, а до Киева — обратно же.

Одно хорошо, довольно скоро торгованы перестали исполнять свои тактические фортели и пошли ровно, убедившись в миролюбии спутника. Один даже попытался впарить Паше потрепанную не то саблю, не то шашку, которую достал из сена в телеге. В свое время попаданец поизучал этот вопрос, поняв быстро, что сам черт не разберется в классификации этого оружия, потому как вроде по одним критериям разница была только в том, как подвешивались к поясу ножны. Если "брюшком" лезвия вверх, то тогда это типа шашка, а если вниз — то сабля. Еще писали, что, дескать, в шашке центр тяжести смещен к концу лезвия и потому она хороша для решающего удара, а у сабли центр тяжести смещен к рукояти и потому ею фехтовать удобно, но когда Паша решил блеснуть информированностью перед Навахой, тот хмыкнул и спросил: " А как быть с саблями, у которых елмань? То есть сознательно утяжелен "слабый" конец лезвия?" Ответить на этот вопрос Паша не смог и потому так и осталось невнятицей — чем шашка от сабли отличается. Во всяком случае перекрестия эфеса в предложенном Паше оружии не было, клинок был старым, щербатым, клеймо имелось, но такое невнятное, что черт бы его побрал, и потому попаданец холодняком этим не заинтересовался категорически. Торгован пожал плечами и больше не надоедал. Из этого Паша сделал неожиданный вывод — раз торгован не пристает неотвязно, как репей, то тут точно не арабская страна.

Деревня, куда пришел обоз из одной телеги с сопровождающими Пашу лицами, оказалась не маленькой, церквушка на холме сразу Пашу успокоила — явно православного типа постройки, даже крест на ней был целехоньким, видать коммунистические безбожники не добрались, так что и впрямь скорее всего те территории, что в 1939 году СССР себе вернул. Понятно, почему по-русски не говорят толком. Публики в деревне было мало, мужиков и не видно вообще, редкие старухи, да дети на виду. Ясно, рабочий день в разгаре. Пацанва храбро собралась стайкой поодаль и теперь сопровождала Паштета, чирикая что-то звонкими голосами. Босые все, но одеты нормально, разве что только самые маленькие в одних рубашонках. Но ведут себя сдержанно, вблизь не лезут, камнями не кидают.

Остановились все у большой избы, торгован что-то пацанятам сказал, опять послышалось слово "сегун". Несколько пацанят ускакало за этим самым "сегуном", очевидно. Паша решил ничему не удивляться, потому, когда с детворой явился крепкий мужик с тугим пузиком, показательно подпоясанный снизу ремешком с серебрянными фиговинками так, чтоб пузико подчеркнуть, типа "вот какое наел!", Паштет и не удивился. Поприветствовал мужика, тот вроде понял, буркнул что-то в ответ неразборчивое, что можно было бы получить из сложенных друг на друга одновременно фраз: "И ты будь здоров, человече!" и "носит вас, чертей, будь вы неладны!" Торгованы затарахтели в свою очередь, мужик оценивающе оглядывал попаданца. Паша попытался осторожно задавать наводящие вопросы, опять получил те же результаты — только на слово "немцы" мужик отреагировал пониманием, почесал в ухе, подумал, потом кивнул головой, типа ладно, раз чужаку так охота — нехай едет к немцам. Усмешка какая-то у него была при этом неправильная, очень уж презрение проскочило при "немцах", с другой стороны показалось Паше, что сам мужик, весьма настороженно глядевший вначале, как-то успокоился. Ощущение было странным — словно Пашу оценили, классифицировали и поставили на соответствующую полку, после чего инвентаризированный попаданец перестал быть непонятным, но интересным объектом. Почему-то вспомнилось из детства, как мама нашла при уборке квартиры какую-то гайку, обратилась к отцу, тот повертел деталь в руках, потом хмыкнул: "А, это от дивана!" Отодвинул мебель и да, прикрутил гайку на ее место.

Вот сейчас Паша почувствовал себя той самой гайкой. Еще смутило то, что в разговоре рядом со словом "немчины" вроде как показалось что-то очень знакомое, голову на заклание не положил бы, но вроде отчетливо услышал что-то типа "обосратушки", а тот торгован, что шашку предлагал, кивнул и молвил что-то адски похожее на "засранцы".

Двинулись дальше, что удивило — не выгружая практически медвежье мясо из телеги. Вот вонючих здоровенных пташек "сегун" забрал.

Покатили по проселку дальше, детишки вскоре отстали, опять тихо, только колеса у телеги скрипят, да листва шумит. Через полчаса свернули, выехали на поле, довольно топтанное. И Паштет встал, как вкопанный. До того он сильно опасался, что приведут его аккуратно в лапы немецкой фельджандармерии или в комендатуру вермахта на данной оккупированной территории, а то и к НКВДшникам, вот, дескать, прохожий шибко немцами интересовался, залетный парашутист, наверное. Морально готовился и к допросу и к драке. Даже со стрельбой. А вот к этому никак готов не был. Ну, совершенно. И в голове почему-то крутилось разухабистое и не очень уместное:

Паша был готов увидеть немецкий лагерь. Грузовики, бронетранспортеры в конечном счете были не обязательны, вермахт немалой своей частью передвигался на конной тяге. Потому пасшиеся тут лошадки не удивили. Вот сам лагерь… Пара десятков палаток и шатров, разнокалиберных и кое-где цветастых, но изрядно потрепанных и потасканных, да и публика в лагере и вокруг него ни в коем разе не соответствовала облику вермахта. Больше всего все увиденное, включая часового при дороге, опиравшегося устало на алебарду, напоминало цветную гравюру того самого Калло, чьи рисунки Паша когда-то потрясенно разглядывал.

Алебарда!!! Чертовщина! То, что это не 1941 год стало понятно со всей очевидностью. Потому и самолетов в небе нет, что откуда тут самолеты? И язык у окружающих — наверное русский, надо понимать, только вот старый русский, да еще и диалектный. Слова-то некоторые понятны были, всяко не английские или испанские. Но может немецкий пригодится?

Потрясенный Паштет полез в рюкзак, достал фляжку со спиртом и глотнул. Он просто нуждался в таком действе, чтоб немного придти в себя. И ведь действительно — а с чего он решил, что портал работает строго на 1941 год? Это не кинотеатр с расписанием, не рейсовый автобус. Да в конце концов и там бывает сбой. Черт, что произошло-то?

И вдруг, после обжигающего глотка спирта, Паштета осенило. Он вспомнил, с какой неподдельной жадностью, директор Константин Константиныч (среди своих — Скотин Скотиныч) хватался за понравившуюся ему вещь, будь то подаренная казацкая шашка или подвернувшаяся жопа секретарши. Все встало на свои места.

Увидав хроно-светлячка, шеф, будучи левшой, схватил его с такой неистовой силой, что светлячок не выдержал и, зашвырнув директора куда попало, взорвался затем ядерным микровзрывом, разметав по болоту кости кисти Кости.

Больше внятных версий в голову не пришло, Паша под внимательными взглядами торгованов закрутил пробку фляги, встряхнулся и кивнул — пошли, дескать дальше.

Алебардщик встретил местных как старых знакомых, а вот на Пашу поглядел строго и как-то очень по-эстонски протяжно выругался:

— Вые пистуу?

Что странно — прозвучало это как-то вопросительно и не враждебно. настороженно, но не враждебно.

— Ферштее нихьт! — пожал Паша плечами.

Часовой надулся, отчего его испитая бледная морда с серой кожей как-то даже и порозовела и сказал гордо:

— Ишь Ханси Офенхельт!

Тут он ткнул себя пальцем в грудь, прямо в кожаный камзол весьма грязного вида. Потом грязным пальцем ткнул Паше в грудь:

— Вые пистуу?

— Ах, вер бист ду, ты меня спросил? Кто ты есть? Акцент у тебя, Ханси, камрад, фантасмагорический — облегченно вздохнул Паштет, в то же самое время, как мысли у него в голове заметались кучей вспугнутых летучих мышей. Ранее сработанная легенда, в которой Паша и впрямь решил по совету Лёхи быть театральным администратором рассыпалась мелкими брызгами. В течение короткого времени надо лепить новую, причем времени-то как раз мало. И тут надо было угодить в десятку с первого раза, потому как местные — условно сказать — русские, Паштета явно за своего не приняли и спровадили к чужакам "немцам". Если и тут не получится договориться — придется сидеть между двух стульев, то есть на полу холодном и черт его знает — как в этом времени, а может и в этом, ином от земного, мире быть неприкаянным. без друзей и знакомых. человек — существо социальное, а одиночку всегда обидеть просто и легко.

С одной стороны на войсковое подразделение этот разбродный лагерь как-то не тянул. С другой стороны публика у палаток даже на первый взгляд была вооружена, но при том торгованы явно чувствовали себя тут спокойно, да и деревенские тоже не шибко волновались, что рядом с ними порядка сотни вооруженной шпаны. Причем явно не своих, а пришлых. Так спокойно крестьяне относятся только к дружелюбным регулярам, как полагал Паша.

Оставалось только вздохнуть тоскливо от досады. Полез в воду, не зная броду — вот и купайся теперь в сапогах по самые уши! И ведь как шел сюда — как американский президент, напыщенно и безоглядно, не думая, что дальше делать будет. И надо рожать легенду, срочно выдумывать имя и фамилию, а судя по одежке и быту местных — еще и сословие свое надо обозначить и чтоб впросак не попасть! Но учитывая, что ничерта не понятно, а исторические знания ограничены "тремя мушкетерами", да парой фильмов — можно такого дурака свалять за пять минут, что чесаться устанешь.

На счастье Паши часовой как-то тоскливо и зло перекосил свою бледную морду, неразборчиво выругался, торопливо отошел на десяток шагов и злостно нарушил устав караульной и гарнизонной службы в той редакции, что была знакома Паштету. Он уселся весьма недвусмысленно "гордым орлом" и стал тужиться. Такая европейская простота нравов немного удивила "нецивилизованного русского дикаря", но виду попаданец не подал, только судорожно размышлял — как назваться, что дальше делать, и с чего это кнехт караульный срать уселся при всем честном народе? Все вместе сразу обдумывать было трудно, разве что обратил внимание, что торгованы невзначай переглянулись с постными деревянными мордами, но легонькие иронические ухмылочки тенью, отзвуком на губах у них скользнули.

Злорадствуют, интеллигенты местные, над страданиями солдапера-чужеземца. Бесплодные страдания-то, судя по всему. Не выходит у Данилы-мастера каменный цветок.

— Nichts passiert? (Ничего не получается?) — спросил Паша сочувственно, но в меру, чтоб не выглядеть и глупым самаритянином.

Алебардщик злобно посмотрел снизу вверх, ничего не сказал внятно, только пробурчал что-то себе под нос. Его совершенно не смущало, что он тут сверкает голым тощим задом перед совершенно посторонними людьми, но вроде понял вояка, о чем спросили.

А Паша, с виду стараясь остаться невозмутимым и холодным, лихорадочно думал, перебирая варианты ответов и отвергая их один за другим, что было совершенно разумно, потому как в этот пиковый момент в голову лезла какая-то чушь, причем лезла настырно и упорно, как пьяный в музей, невзирая на то, что ее выкидывают из вороха мыслей. При этом же, как и положено всякому разумному человеку, который только что облажался и сморозил глупость, все время вылезали детали, которые Паша по дороге видел, но не воспринял так, как надо и потому не подготовился.

Как говаривали раньше — смотреть и видеть — две разные вещи. Ну, вот пришел Паштет в деревеньку и что? Ни домов не разглядел, ни одежды взрослых, ни прочего. Бревенчатые избу, в чашу рублены. Вроде отличаются от тех, что сейчас в деревнях, так это из-за крыш — тут они соломой крыты и дранкой, если побогаче — как "сегун" этот. И баньки тоже видел, без труб, типовые, которые "по-черному" топятся.

Так и такие тож не старина какая древняя, вон Высоцкий рвался все, чтоб ему такую именно протопили. Поездил Паштет по стране, видывал такое, причем еще удивлялся — в одном районе деревенские все по-черному бани топят, а у соседей — все по-белому, черт их поймет почему так. Разве что крыши ондулином покрыты и там и там.

Вообще, конечно, поступил Паша по-дурацки, можно сказать сам в зубы полез. Другой бы кто тихарился бы в лесу, все вызнавая. Правда, Паштет свои ниндзевые способности оценивал низко, засекли бы его быстро и потом вышло бы неловко, не любят люди, когда кто-то в лесу таится с нехорошими, надо думать, намерениями. Иначе с чего прятаться — то от порядочных людей?

— Хандырил ли на оксар? — спросил один из спутников, меланхолически поглядывая на старающегося часового.

— Пулил мас лапухи клёвые — не без гордости ответил ахинеей на ахинейский же вопрос второй торгован. Паштет навострил уши, услышав неожиданно знакомое слово. Черт бы этих хмырей драл!

— Чего это он тут гадить уселся? — тихо спросил своих спутников Паштет. Те переглянулись, пожали плечами молча. Когда Паша уже решил, что либо его не поняли, либо проигнорировали, второй веско заявил, мимолетно взглянув на собеседника:

— Лох скомлешный. Пельмаю лещуха скурлеет — профессорским тоном заявил он, объясняя незнакомцу совершенно очевидную для любого вещь.

— Не понял я тебя, человече — честно признался Паштет. И вот сейчас на сто процентов был уверен, что торгован-то его понял, но почему — то не стал это показывать.

Опять все получалось не так, как было во многих попаданческих книжках. Никто не рвалася раскручивать перед свежепопавшим ковровую дорожку, да их, местных этих, понять-то невозможно почти, такое чувство было у Паштета, когда он разговаривал в Таиланде с тайцами. Теми еще нацистами и расистами, к слову сказать, только хорошо воспитанными и относящихся поэтому к тупым туристам-фарангам доброжелательно, как и положено разумному крестьянину при работе со своей скотиной, дающей стабильную прибыль. Естественно, как высшие люди, тайцы были свято уверены в том, что все они блестяще умеют разговаривать по-английски, а если их не понимают — то это только из-за тупости глупых и необразованных фарангов и никак иначе. Паштету хорошо запомнился комичный диалог пары англичан с самоуверенным тайцем и последующее завершение — гордо удаляющийся презрительный таец и чуточку очумевшие анличане, которые из всего разговора поняли, что они нихрена не знают английского языка и им надо его выучить, как это заявил их собеседник. К слову, последняя его фраза была единственной, которую англичане поняли.

Когда Лёха рассказывал о том, как не мог врубиться в то, что попал в 1941 год, Паша посмеивался про себя. Ну ведь действительно — идиотом надо быть, чтоб о каких-то реконструкторах думать! Ну ведь любому очевидно было бы все и сразу! Теперь оставалось только грустно вздохнуть, понимая простую вещь — если ты сам настроился на что-то, то и воспринимать будешь именно то, что ожидаешь. а не то, что есть в реальности.

Черт, делать-то что? Сразу и не понять даже — какое сейчас время. В моде Паша разбирался плохо, а уж тем более — в давно прошедшей. Что странно — торгованы и прочие персонажи, что попадались по дороге до этого лагеря не вызвали особого изумления — кафтаны долгополые, или там зипуны вполне по мнению попаданца возможны были и для 1941 года, как и лапти с сапогами и домодельные колпаки и шапки. Только тут с этим алебардщиком шарики за ролики зашли. Странно одет этот тип. Пестро и нелепо. Покрой одежды таков, что кажется, будто это толстый человек. А внутри пышной одежды — зачуханный, тощий, болезненного вида хмырь. Зачем так? Как имевший некоторые проблемы с лишним весом, Паша догадался, что раз толстый, значит много — много ест. И выходит, что тут такое может себе позволить только богатый. Это — почетно, быть толстым. Вон как тот "сёгун" в деревне пузо свое на показ выставлял, натуральное пузо, не фальшивое. А раз не выходит быть толстым на деле — значит надо одежкой замаскировать. Ну, характерно для европейцев не быть, но — казаться…

Не отвлекаться! Сейчас надо легенду сварганить! И быстро находить себе компанию. Теперь за спиной Паштета нет мощного государства, никто его защищать не будет, а в одиночку — что особенно ясно стало еще в дремучем лесу — тут очень легко загнуться. Это понимание пришло, когда Паштет поскользнулся на присыпанном хвоей корне и больно шмякнулся оземь. Когда, кряхтя и потирая ушибленные места, вставал, стрельнуло болью в щиколотке. Пришлось бинтоваться и идти дальше осторожно, оберегая поврежденную ногу. К счастью только чуточку потянул, не вывихнул и не сломал ничего. Вот тогда и проморозило внезапно опять пришедшее осознание, что тут сдохнуть можно запросто. И даже тонуть в болоте не надо — сломал бы сейчас ногу — и все, ауфвидерзеен, либе Пауль! После этого инцидента попаданец стал еще острожнее. А вышел к людям — и почему-то расслабился.

Теперь надо быстро решать — что делать. Деревенские за своего не приняли. Торгованы — тоже. Остаются эти иноземцы, вояки, к которым местные, хоть и разнятся по виду и языку, относятся спокойно. Но при том — за своих не считают, потому и отправили странного чужака — к таким же чужакам. Либо союзного государства служивые, либо — что скорее — наемники. Которые тут нанялись и временно как бы пока — свои.

Время! Надо выиграть время! Осмотреться, понять — куда забросила судьба, что сейчас тут творится и вообще что к чему и почем? Черт, как замечательно в книжках получалось — выходит попаданец из лесу, ловит за химо вовремя подвернувшегося пейзанина, а тот ему хорошим литературным языком тут же и докладает: Сейчас 1471 год, правит государь — батюшка Иван Третий, вон там в 10 километрах река Шелонь — там войско москвичей — вон там войско новгородцев, и известная битва при Шелони будет завтра, как раз вы, ваше сиятельство, успеете боярина воеводу Холмского навестить и вразумить!

А тут хрен чего поймешь вообще. Даже со страной не понятно — может и Россия, а может и Польша какая с Литвой вместе. Одежка-то одинаковая у простонародья. Хотя как крестьяне в Венгрии той же одевались или там у тех же чехов или даже и франков?

Тощий алебардщик все так же тщетно тщился.

Паштета осенило. Как ни крути, а повезло с доктором в аэропорту встретиться. Та длинная и старательная лекция о болезнях на войне еще не успела выветриться из головы, потому сложив один плюс один Паштет спросил горемыку-часового:

— Diese Krankheit für eine lange Zeit mit Ihnen, Hansi? — но то ли сама фраза оказалась сложной, то ли Пашин хохдойч, который еще не был изобретен и пока немцы на нем не разговаривали — показался невнятным, но так или иначе, а засранец не понял, что пришлый осведомился о том, давно ли у него эта болезнь.

Раз часовой не понял, попаданец попробовал упростить вопрос и задал его так:

— Du lange krankt? (Давно ты болен?)

Теперь до Ганса дошло и он сначала выругался, потом что-то бурно залопотал, махнув рукой так широко, что охват покрыл весь лагерь.

— Лянгзам, камарад, медленно и спокойно давай — продолжил содержательную беседу Паштет.

Камарад натянул портки и принялся за тягучий и подробный рассказ. На радость Паши удавалось понять через два слова третье, да еще чуточку грамматика помогала. Каши бы поесть перед таким разговором, очень бы уместно было, сил на понимание уходило — как мешки таскал. К счастью в разговор включился и один из торгованов, который почему-то заинтересовался вопросом.

Правильно, или нет, а представилось в итоге Паштету, что сам хмырь этот болеет животом и головой уже неделю (так получалось если считать, что хворый показал сначала семь своих грязных пальцев), гадить хочется постоянно, да без толку — нечем, жрать неохота, тошнит и вообще — все плохо. Да весь лагерь болеет, чего уж, даже и сам герр капитэн.

— Басурмен грязен и нечист, с того и хвор, ныне ж изгнил и немощен — буркнул торгован. И это Паштет понял отлично. Значит, все же — русские вокруг, бани эти, непривычные для иноземцев, привычка мыться — нехарактерна для Европы. Такие чистоплюи русские были, что даже и потом европейцев это удивляло. Попадался как-то Паше пасквиль французского маркиза де Кюстина, так все в Российской империи было для него гадко и мерзко, разве что о мужиках российских писал с восторгом, дескать, здоровенные все и чистые постоянно. Правда, был маркиз гомосеком, так что не мудрено.

Порадовало то, что в рюкзаке как раз была куча таблеток от этой хвори, в которой Паша без труда опознал банальную дизентерию, спутницу войск во все времена, как говорил седой лекарь. Так что с одной стороны вроде повезло, а с другой хоть дело и редкое, но встречается очень часто, как говаривал в таких ситуациях один знакомец Паши.

Уже легче. Понятно, чем он сможет быть полезным. А называться — чего мудрить-то — будет как и положено Павлом. Благо есть такое имя, что у немцев. что у русских. С фамилией сложнее и заодно надо решать — какого рода быть? То, что не крестьянин — понятно. Во-первых понятия о крестьянской работе не имеет, с другой — самая черная кость, будешь ползать раком по дну. Негоже.

Какие еще сословия-то были? Точно вроде — три, попадалось что-то еще в школьном курсе. Было у старика три сына, младший, естественно, дурак, а старшие дебилы еще хуже… Не о том думать надо, чушь какая в башку лезет!

Еще одно сословие — дворяне. Точно! Назваться герцогом или графом? Или князем! Заманчиво и по канону жанра! И престижно и звучит хорошо и решпект должны оказывать…

Не прокатит, эта местная сволочь обязательно спрашивать начнет о предках, родственниках и где родовые поместья, тут же найдется какой-нибудь знаток геральдики, запутаешься в гербах и вылезешь самозванцем тупоголовым всем на посмешище. А ведь тут за самозванство и выпороть могут. Или еще что… Графа Калиостро вон посадили навсегда. Позорище полное и все. Опять же надо шпагой владеть хорошо, а тут всего холодняка при себе — топор да ножик, самое то для опоясанного мечом герцога. Я вызываю вас, милорд, на дуэль! На топорах!

Некому тут пыль в глаза пускать, опять же, нищеброды все. Тогда за кого себя выдать? Вроде были просто дворяне — типа тех же польских шляхтичей — безземельные, нищие, заплата на заплате, чуть не босой, но с саблей да гонором. Сабли, правда, нет с собой, но с этим проще — утопла вместе с конем в болотине. О, к слову — сумасшедший Дон Кихот как раз таким же был — безземельным и гонористым, а то, что вместо шлема таскал на башке тазик для бритья — так это прощалось.

Так, не отвлекаться! Фамилия! Нужна фамилия. Красивая! Неизвестная этим гопникам. И обязательно с приставкой "фон". Пауль из… А откуда он, этот Пауль? Паштет окинул быстрым взгядом тощего алебардьера в нелепых портках буфами и кожаной куртке, к которой были присобачены пышные рукава. Совершенно неожиданно в башку стукнуло и Паша ляпнул, внутренне ужаснувшись.

— Ишь хайсе Пауль фон Шпицберген! (Меня зовут Пауль из Шпицбергена!)

Почему Паша назвался этим архипелагом — он и сам бы не сказал вот так сразу.

Часовой пожал плечами. Он этого названия не слыхал, но почему-то решил, что это в дурацкой Швабии городок. А швабов Ханси не любил, как и полагалось порядочному остфризу. И потому не очень дружелюбно осведомился скрипучим голосом — а какого собственно Тойфеля нужно этому Паулю из как его там Бергена? Повторять пришлось трижды, потому как кроме "Тейфеля" Паша сразу ничего не понял, чертов алебардщик словно мочалку жевал, когда говорил.

Ну усердие и труд все перетрут. Ответно Ханси понял Паштета уже со второго раза и даже как-то глазенками заблестел. То, что странный прибылой — доктор медицины и может вылечить всех в лагере, ему очень понравилось. Проклятая хворь все силы выпила и замучила совершенно. К тому же Ханси никогда не лечился у ученых лекарей, что было доступным только для очень богатых людей, каковым алебардщик никогда не был, и это показалось куда как интересным.

Потому солдапер просто бросил свой пост и повел гостей в центр лагеря, к самой большой палатке, скорее даже шатру из цветной парусины, правда так сильно выцветшей, что толком разобрать — что и когда там было намалевано, было совершенно невозможно.

Паша только головой вертел, удивляясь увиденному. Лагерь носил какой-то полудикарский характер, часть палаток была вообще из полотнищ ткани, переброшенных через горизонтальную жердь с открытым входом и выходом. По сравнению с ними брезентовое жилище Паши было чудом изысканности и надежности. Откуда-то вертелся десяток пацанов, попалась на глаза пара баб, вдали на лугу увидел табунок лошадей. Публика из палаток таращилась на гостей и выглядела она, эта публика странно — словно военизированные бомжи. Грязные, дурно одетые в разношерстные наряды, но довольно свирепые с виду. У нескольких палаток в деревянных стойках торчали разномастные пики, заметил несколько мушкетов — все, как один — фитильные. С краю лагеря — распряженные телеги, неожиданно много — с десяток. Попытался прикинуть — какое все — таки время но толком не получилось. Почему-то решил, что допетровское. Никаких париков, никаких треуголок и опять же ружья без кремневых замков. Ничего не ясно.

У большого шатра часовой встрепенулся. постарался придать себе бодрый вид, надул грудь и только собрался окликнуть своего начальника, как тот высунулся сам.

— Шеее Шаууптеман! Даз исс Шайлее! Ее каанн шельфеен унз!

Вылезший из шатра тощий и длинный мужик был так же болезненно бледен и старательно отрощенные усищи только подчеркивали серый цвет лица. Мешки под беспокойными карими глазами, потрескавшиеся сухие губы. Одет пожалуй побогаче алебардщика — рубаха просторная из хорошего тонкого полотна, портки до колен с недурной вышивкой, тоже пузырями такие. Даже чулки на этом немце были недраные.

От сказанного подчиненным капитан поморщился. Он знал с десяток наречий немецкого как бы языка, но у этих дураков с севера был самый нелепый диалект. Нельзя сказать, что он ничего не понял, но радости особой не испытал. Он не доверял врачам, потому как однажды его уже лечил надутый спесью ученый индюк, причем делал все по ученым правилам и даже внимательно рассматривал мочу в прозрачной стеклянной колбе. А потом закатил капитану такое кровопускание, что больной чуть не сдох. И денег это стоило невиданно много, а кашель прошел потом сам, всего через полгода. Капитан был уверен, что выздоровел потому, что молился тогда от души и преподнес богатые дары в две церкви и монастырь. Вот Бог и смилостивился.