Паштет

Глава шестнадцатая. Пушкари — компаньоны

За это время несколькими подзатыльниками господину фон Шпицбергену удалось вколотить в своего слугу начатки гигиены, во всяком случае руки у того уже иногда обмывались водой, в общем — внедрение знаний в массы проходило успешно. Самому Паше выдавать подзатыльники пацану не очень нравилось, но куда деваться. Не быть же нелепым доном. Мужик сказал — значит так и должно быть! К слову, немцы теперь даже в организованный сортир ходили без жестоких репрессий, хотя и ворчали на подавляемую свободу самовыражения везде где захотелось. И еще повезло, что никто не подох из пациентов, чего лекарь всерьез опасался.

Теперь так же остро, как тогда в лесу почуялась Паше беззащитность одного человека перед всем миром, где опора и защита только от своих, да еще везло местным — в Бога они верили истово. Понятный момент, когда знаешь, что ни полиции тут, ни скорой помощи, ни даже поликлиники, а все зачастую решается тем — успеешь ты унести ноги от беды в прямом смысле слова — или нет. А зачастую беды были такими, что и бежать некуда. Так что свалившийся на роту лекарь был для войска подарком божиим.

Хауптман явно порадовался тому, что рота стала здороветь, приказал готовиться к походу. Как понял Паша — должен был проходить смотр войска московитов, куда надо было обязательно попасть. После этого рота Геринга получила бы назначение в какой- либо московитский город, где и несла бы в сытости и безделии, а главное — в полной безопасности гарнизонную службу. Паштет поразился тому, что простоватые с виду наемники оказались теми еще хитрецами. Теперь он больше общался с канониром, заодно стараясь входить в курс дела.

— Это не пушка, это — дерьмо (тьфу, тьфу, тьфу, защити и сохрани Богоматерь) — сказал пушечных дел мастер о своем оружии, а потом пояснил, что без этой дряни не удастся попасть в список пушечного наряда у московитов, потому и сперли у отряда нерасторопных шведов это старье как раз перед отплытием в Рутению. Колеса взяли от телеги, лафет смастерили сами абы как. Главное — пройти московитский смотр и быть внесенными в реестр. Дальше можно будет эту дурную железяку продать, выручив какие-нито гроши, а московиты сами дадут нормальную пушку из бронзы, то ли свою, то ли из трофеев. А впрочем, это не столь важно, чья там будет пушка, сами московиты льют вполне приличные стволы, есть у них большая кузница в Москве, две сотни работников там, как слышал Хассе.

Сам пушкарь намеревался осесть тут, в Московии, ему тут понравилось. Это сильно удивило Пашу, который привык к тому, что в том, покинутом им обществе наоборот рвались уехать в цивилизованную Европу или Штаты, хоть чучелком и жить там на велфере хотя бы. А тут — наоборот, в каждом городке у русов — живут иностранцы, едут сюда охотно, в Москве так и колония здоровенная была, район целый, до прошлого года только больше и больше становился. В прошлом году татары сожгли всю Москву, только Кремль устоял, не было у набеговой орды пушек, сладить с крепостью оказалось нечем. Выжгли и ограбили все вокруг, ушли к себе в Крым, угнав с собой многотысячную толпу рабов. Судя по словам слуги Нежило, такое и тут и в соседних государствах было привычным. И Паше стало странно, что хитроумный капитан нанялся в такое место, где война идет не затихая и постоянно есть шанс пойти в колонне рабов пешим строем.

Поделился своими сомнениями с пушечных дел мастером, тот расхохотался до слез. Отсмеявшись и утерев слезы, Хассе весело пояснил, что во-первых зольдаты затем и нужны, чтобы воевать, их для того и нанимают — это их работа. Бондарь делает бочки, строитель строит дома, сапожник тачает туфли, а зольдат — воюет и портит все, в том числе и сделанное бондарем и строителем и сапожником. Каждому — свое, так еще древние римляне говорили. А кроме того, ясно ведь любому дураку — тут пушкарь хохотнул еще раз — что раз татары все тут ограбили и разгромили, то в ближайшее время они сюда не поедут, нечего грабить, надо дать возможность местным жирок накопить. Любому немцу это понятно. Зачем грабителю лезть в пустые обобранные руины?

Ощущение у Паши после такого было двойственным. Вроде и успокоился, узнав, что в ближайшем будущем ничего особо страшного не предвидится, с другой как-то было неловко, что его немец этот азбучным истинам учил, было такое чувство, что сам себя дураком выставил. Причем не простым, а с позорной этикеткой "не любой дурак, особенный".

Вообще болтать с канониром было интересно, тот был человеком грамотным, много чего полезного слышал и даже на вопрос про врача Везалия смог ответить без запинки и раздумий.

— Андрей Везалиус? Известный колдун и чернокнижник, трупорез и костосбор. У него в доме, говорят, настоящее кладбище было, цельные скелеты стоймя и лежмя, кучи костей, трупов части. И не гнило — то ли составы волшебные, то ли заклинания. Это у вас, докторов принято, черту (тьфу, тьфу, тьфу, защити и сохрани Богоматерь) душу продавать за знания. Вот и он продал. Его папа, в смысле римский святой Отец, послал на покаяние в Иерузалем, так этот Везалиус не вынес святых мест и под грузом его грехов корабль разбился, а сам он помер. Говорят, жена ему рога наставила, так он из ее любовника сделал множество образцов, а скелет жене в спальню поставил. Ночью из скелета вышел призрак и глупая баба с ним заговорила, а с призраками говорить нельзя! Тот ее и забрал с собой, душу в смысле в ад (тьфу, тьфу, тьфу, защити и сохрани Богоматерь), тело-то в спальне осталось, конечно. Так безбожный Везалиус и из умершей жены скелет собрал, говорят, поставил оба костяка друг напротив дуга и те по ночам болтали все время, мне верные люди про то говорили так что все истинная правда.

— Но вроде же он и лекарем был? — удивился Паштет.

— И что? Ведь многие лекаря с темными силами якшаются. Не секрет это. За тобой тоже приглядывали, но ты с молитвой все делаешь, так что вроде не такой, как доктор Фауст. Не слыхал?

— Слыхал — хмуро ответил Паша, вспоминив, как его водили в детстве в оперу на этого самого Фауста. И больше всего ему понравился там Мефистофель, а вообще он не понял по малолетству о чем речь шла вообще.

— Вот! — важно поднял палец пушкарь.

Лекарь в ответ глубоко вздохнул и отправился к капитану Герингу. Свою часть договора Паштет исполнил — засранцев в роте стало значительно меньше, да и состояние у публики улучшилось наглядно, даже рожи порозовели. Таблеток, правда, на это ушло невиданно много, все же несколько десятков пациентов — не шутка, но дело сделано, к новоявленному мушкетеру-пушкарю-лекарю в роте стали относиться по-товарищески, хотя и держался новичок наособицу. Теперь хауптманн должен был выполнить свое обещание — а именно выдать служивому коня, снаряжение и что-то из одежды, которая в общем пока Паше была и не нужна, но еще по армии он помнил, как быстро в полевой и походной ситуации начинает амуниция портиться. Помнится, еще и мушкет тоже должен быть выдан из ротных запасов. Пока от начальства попаданец получал только паек, так сказать котловое довольствие, не сказать, что роскошное, но достаточно сытное. С голоду не сдохнешь, на пшене сидя, но и восторга немного.

Зольдаты питались кто во что горазд, было несколько групп, которые готовили на себя, некоторые предпочитали питаться в одиночку. Хассе оказался мужиком компанейским и предложение Паштета войти в состав пушечного расчета принял с продолжением — теперь все канониры, с Пашей если считать — четверо, ели из одного котла, а мастер пушечного дела оказался и весьма дельным поваром. Попаданец решил хоть как проставиться и отдал канониру в виде презента, остатки гречи и риса, на что тот отреагировал хитро и с подходом — сарацинскую крупу отнес капитану (а лекарь еще успел посоветовать употреблять отвар, как лекарство), а греческое зерно не поленился снести в деревню тамошнему начальству, которого называли все же не "сегун", как Паше вначале показалось, а "тиун", то есть управляющий от боярина.

Попаданец и не подумал бы, что эти крупы тут стоят очень дорого, редки и позводить себе их лопать может только серьезное начальство. не брильянты, но вроде черной икры в Пашином времени.

Ответ не замедлил — теперь у канониров постоянно было хорошее мясо. Начальство заценило жест доброй воли и куски получше теперь шли пушкарям.

В общем — жить было можно, хотя и непонятно — так ли был полезен этот странный дауншифтинг? Не раз Паша задумывался, что знал бы такое — не раз бы подумал. Перспектива прожить свою жизнь в отдаленном сонном гарнизоне в команде этих немцев… Определенно это не было мечтой всей жизни Паштета. Но со свойственной ему практичностью он старался создать себе максимум комфорта раз уж вляпался в это время. Какое тут время он тоже никак понять не мог, спрашивать у немцев показалось глуповато, а посланный им в деревню Нежило, старательно выполнив все поручения, в том числе и доложил о том, что лета ныне 7079 от создания мира. Как все порядочные люди, Паша знал, что раньше на Руси было старое времяисчисление, но и не более того. Хотя иногда закрадывались и дурацкие мысли — как там в лесу — а что если это как раз будущее? Если так прикинуть, что например после его убытия человек разумный таки доигрался и устроил общий Рагнарек с применением ядерного вооружения — то отчего бы и нет? А Йоханов всегда хватало в России, немудрено, что продолжили традиции.

Впрочем, такие идиотские сомнения посещали голову Паши весьма редко. Отчасти и потому, что работы было много. Маннергейм отдавал в соответствии с договоренностью положенное имущество, но как и положено настоящему старшине (а квартирмейстер и эту обязанность имел) был прижимист и искренне страдал, отдавая кому бы то ни было что-либо из своих закромов.

Как ни странно — но в самом начале Паштет получил по наследству от покойного мушкетера Шредингера белье и одежду. Потом страдающий, словно куски мяса от себя резал, а не вещи выдавал, Маннергейм вручил жуткого вида мушкет и унылого вида тесак. В следующий заход Паша получил коня, седло и сбрую. Все это было потрепано и пошарпано. Конь был смирный, но очень малорослый, просто на удливление. Чуток побольше ослика. Паша даже подумал, что швед — гад, на посмешище выдал какого-то дефектного конька-горбунка, специально сходил помотрел на пасшихся лошадок, принадлежавших роте. Такие же, разве что капитанский коник сантиметров на десять повыше. Спросил у своих пушкарей.

— Тут у всех такая ерунда вместо лошадей. Крысы с копытами — успокоил его тощий, унылый и ехидный канонир Гриммельсбахер. Он был беден, как церковная мышь и единственное богатство его заключалось только в громкой фамилии, все остальное этот кнехт исправно продувал в кости, которые обожал, но без взаимности явно. Фамилию проиграть было невозможно, потому она всегда была при нем, в отличие от всего остального. Когда его нанял Геринг, на бравом пушкаре была только драная дерюга вокруг чресел намотанная. Сейчас Гриммельсбахер немного приоделся, потому как гауптманн категорически ему запретил играть "на интерес" и для игрока настал великий пост. Особенно досадный тем, что как раз при игре впустую, кости явно издевались, ложась то и дело в выигрышных комбинациях. Может кто бы и оскоромился, но гауптманн пообещал три десятка палок и проигравшему и выигравшему в дуэли с пушкарем и все опасались, не те сокровища пока накопил игрок, чтоб они перевесили тридцать палочных ударов по заднице. А то, что Геринг слово держит, особенно когда речь заходит о порке и прочих наказаниях — знали все.

Хассе пожал мощными плечами, потом заметил:

— Нормальных лошадей для войны в Росии нет. Но у каждой монеты — две стороны. Рыцаря такая лошадка не выдержит, так тут у русских рейтеров в доспехе полном и нету. Зато жрет мало, почти все причем, и выносливая. Хотя русские за нормальных европейских лошадей хорошие деньги платят. Я одно время торговал конями, поставлял их русским.

— Это запрещено — заметил другой пушкарь по кличке "Два слова". Черт его знает почему, но он практически всегда в разговоре выдавал свою речь крайне скупо, словно каждое слово было золотой монетой. Над ним посмеивались, говоря, что и молится он тоже так же, отчего на одну молитву у него уходит полдня. Фамилия у этого молчуна была такая, что первое время у Паши вызывала смешок, потому как откликался "Два слова" на фамилию Шелленберг.

— А все запрещено, что хорошо покупают в Росии. Сколько себя помню, русским запрещено продавать медь, свинец, серу, селитру, посуду из всяких металлов, проволоку железная, оружие и доспехи всякие тоже нельзя. И это и в Ревеле и в Дерпте и запреты постоянно повторяют. Потому как барыш хорош. Так что неудивительно, что perde unde rescop тоже запрещено продавать.

Тут Хассе понял по выражению лица Паштета, что нужно сказать на нормальном языке, а не на ливонском диалекте и перевел на немецкий — коней и конскую сбрую.

— Странно. Насчет серы и доспехов понятно — военное дело. Но кони? — удивился Паша.

— Еще больше военное. Без коней нет кавалерии, обоз не на чем тянуть, а в обозе — пушки, между прочим. Так что дерптские и ревельские ратманы не зря раз в десять лет повторяют запрет на вывоз лошадей из Дерпта, Нарвы, Риги и Ревеля вместе с Виком — заметил Хассе.

— Опять не пойму, зачем запрет повторять все время? — опростоволосился Паша.

— Несостоятельны их запреты, потому как нарушать их выгодно. Я пару раз сумел так лошадок продать, очень хорошие денежки получились. Но вообще торговать с русскими хлопотно, потому как за что ни возьмись — тут же наши ратманы и запретят, ганзейцы в этом с тевтонцами согласны — хмыкнул Хассе.

— В пушкарях спокойнее? В России? — рассмеялся Паша.

— Зря веселишься. У нас дома будет большая война, помяни мое слово. Все к тому идет. И плохая будет война, хуже, чем со швейцарцами — не поддержал веселья Хассе.

— Так самое подходящее на войне быть пушкарем! — искренне заметил Паштет. И по вылупленным на него глазам канониров понял, что опять что-то сморозил.

— Видно у вас на Шпицбергене вера другая, больше московитсякая. Хоть и христианская, а еретическая. Пару сотен лет назад католики выгоняли мавров из Испании. Вот там впервые пушки и применились. Маврами нечестивыми. Понятное дело, такое любой набожный католик за козни дьявола примет. Позвали священников, да. Те взялись картечь и каменныя ядра молитвой останавливать. Ну, ты ведь знаешь, что такое залп из пушек, Пауль? — не без иронии спросил Хассе.

Паша кивнул. Разговор куда-то не туда уходил, но стоило разобраться, благо конь вел себя меланхолично и не собирался доставлять неудобств.

— Тогда ты понимаешь, что молитвы не помогли совсем, попы стали мучениками за веру, а наша святая матерь, католическая церковь, назвала пушки творением сатаны. А теперь скажи — как назвать тех, кто этому творению служит? Канониров? Вооот! Теперь у нас раскол, еретики и раньше были многочисленны, а нынешние — лютеране, еще и силу взяли. И что ты думаешь? Их вождь — Мартин Лютер, будь он неладен, назвал пушкарей продавшими душу дьяволу грешниками. Так что сам понимаешь, когда эти две толпы во славу бога начнут резать друг друга, мало не покажется никому. А резать начнут точно, потому что как же иначе выказать свою веру в милость господню? Только резней — уверенно заявил Хассе.

— Погоди! Но ведь канониры в Европе есть? И пушки тоже есть? — совсем растерялся Паша.

— Конечно, как же без пушек? Даже вшивый замок без пушек не возьмешь. Но пленному пушкарю могут выжечь глаза, отрезать руки или повесить.

— Или все сразу — буркнул Шелленберг. Видимо вопрос этот взволновал его и он разболтался.

— Зато если город взят — то все колокола и медь — бомбардирам — нашел и хорошее игрок в кости.

— И виселицы! — добавил болтун Шелленберг.

Паша пожал плечами. С одной стороны вроде как понятно, сам слыхал, что и огнестрел весь вообще тоже считался дьяволовым оружием, а до того — арбалет, то есть все. что хорошо бронированного богатого и знгатного человека уравнивает св уязвимости с обычными смертными. С пленных арбалетчиков вроде вообще кожу сдирали с живых. С другой стороны странновато было вот так сидеть с дьяволовыми слугами и сатанинскими прислужниками. Да еще будучи таким же точно. Разве что канониры занимались странноватым делом — катали пули, чего Паша раньше не видал. Знал, что пули — льют, а эти нарубили одинаковых кусков свинца и теперь пользовали две сковородки, вроде как чугунные. К его удивлению окатыши получались довольно быстро и вполне круглые. Сроду бы не подумал, что идеальный гладкий шар получают катанием между двумя сковородками или типа того.

— Если он выходит великоват, срезают немножко и опять катают. Заготовка — просто весовой кусок, пулелейка не нужна. Если такой шарик при выстреле не деформируется и не катится по стволу, то летит очень хорошо и попадает точно — пояснил Хассе. Его похоже забавляло частое удивление нового канонира и он не отказывал себе в удовольствии попоучать новичка.

— У нас пули льют! — отбрехался Паштет.

— Богатые вы люди — усмехнулся Хассе.

— В смысле? — не понял попаданец.

— Дров много и не жалко. Это если кузница есть или хотя бы переносной горн, тогда еще есть смысл лить. А вот так, в поле, на костре — одни убытки. Не напасешься!

— Но тут-то дров полно! Мы же в России.

— Это так. Богато здесь живут. Не поспоришь. И бани в каждой семье свои — отметил очевидный факт бомбардир.

— Так в чем дело?

— Привычка — вторая натура. Со сбруей разберешься? Конь смирный, но поездить на нем, пока спокойно, попривык чтобы — стоит. Как с мушкетом надо. Ты к нему привыкаешь. он — к тебе.

Пушкари коротко хохотнули, а Паша зарделся, так как намек был вполне явный. Оказалось, что чертово полено с железной трубкой, как про себя окрестил несуразное и грубо сделанное оружие попаданец, опять же не так просто, как думал. ссамого начала поразило, что в этом примитивном агрегате в районе замка аккуратная стальная фиговина, которая, как догадался новорожденный мушкетер, предназначена для того, чтобы порох не высыпался до выстрела. Когда с изрядным усилием давил на спуск, бывший тут не аккуратным крючком, а здоровенной скобой, увидел, что нехитрый механизм поднимает крышку этой фиговинки и фитиль тыкается в открытый порох, поджигая его, а тот — через затравочное отверстие доставал огнем до заряда. Опять же никак не удавалось пристроить мушкет к плечу — срез приклада был какой-то косой, да и сам приклад какой-то граненый.

Прижимай к плечу как угодно, а ствол резко к земле уходит, баланс такой несуразный. Коллеги вдоволь насмотрелись на его потуги и наехидничались, пока до Паши доперло, что этот мушкет не прикладывается к плечу, вовсе нет, тут приклад зажимался под мышкой, как только так сделал — все получилось куда лучше. Много возни было с фитилями. Для начала загляделся и обжег себе кончиком горящим руку, потом пропалил чуток ватник, пока не приноровился. Перевязь покойного Шредингера с бандольями — деревянными футлярами с заранее отвешенными порциями пороха на заряд, оказалась впору. Надо тренироваться, чтобы получалось как надо.

Тренироваться приходилось всему — на том же коне ездить, привыкая к не очень удобному седлу и самой животинке, мелкорослой, но пузатой. Сидеть приходилось как на бочке. Так как брюхи солдатам Паша подлечил, то уже двинулись дальше, так что все пришлось постигать на ходу. Геринг поспешал, надо было успеть на реестровый смотр, где, как понял Паша и расписывалось кому куда идти служить.

Дел было много, хлопот полон рот, помимо учебы работать с тем же мушкетом, Паша попытался взять у Хассе несколько уроков обращению со шпагой, как он гордо называл свой тесак, но канонир хмыкнул только, пояснив свой смешок, что для костра хвороста нарубить этой железякой можно, а если уж до тебя добежали — то лучше отмахиваться банником для чистки ствола. Надежнее и смертельнее. Самодельный банник лежал в телеге и скорее напоминал обычный дрын, но Хассе пояснил, что это только для смотра, а так банник надо будет купить нормальный, вещь важная — в стволе может отстаться тлеющий уголек, засыплешь новый заряд — и вылетит тебе все в морду, хорошо, если голову не оторвет, целым покойник выглядит на похоронах пристойнее, да и перед ключарем Святым Петром неудобно.

Остальные двое пушкарей отметили черный юмор смехом — коротким и жестким.

Потом игрок в кости открыл Паштету глаза, пояснив принцип жизни наемника — старайся оставаться живым и целым как можно дольше. И уж совсем глупо и грешно калечить себя самому.

С этим Паша согласился и, чтобы скрыть смущение, дал привычный подзатыльник как раз вертевшемуся под ногами слуге. Нежило, которого хозяин облагодетельствовал, отдав тряпье покойного Шредингера, уже не выглядел как прежде совсем оборвышем, сильно изменился и даже мордашка округлилась и появилась некоторая важность в поведении, малец определенно задирал нос перед другими слугами, которые однажды даже попытались поколотить его, но спасли мальчишку его быстрые ноги и попавшийся по дороге Маннергейм.