Павленков

КЛАССИКА ДЛЯ НАРОДА

В июне 1880 года в Москве был открыт памятник А. С. Пушкину. Почитатели таланта великого русского поэта вносили свой посильный вклад в увековечение его памяти. В те дни Павленков отбывал ссылку в Сибири. Когда сведения об открытии памятника поэту дошли и до ссыльного, он решил, что необходимо выпустить пушкинские произведения, причем распространить их по такой цене, чтобы они были доступны каждому, кто пожелает их приобрести. Пушкин нужен народу, и обязанность всех, кто работает во имя народного просвещения, сделать так, чтобы его творчество дошло до самых глухих уголков Отчизны. Тут мало одной книжки, какого-либо одного, даже пускай самого интересного издания! Важно подготовить целую библиотеку пушкинских книг, самых разнообразных. К тому же истекали и сроки авторского права на сочинения Пушкина.

С восьмидесятых годов произведения Пушкина, изданные Павленковым, начинают поступать на книжный рынок. Выбор был богатый. Это видно хотя бы из рекламных объявлений, помещаемых издателем на обложках выходящих тогда книг:

Сочинения Пушкина. С портретом, биографией и 500 письмами.

Полное собрание — в 1-м томе и в 10-ти томах. Цена 1-томного и 10-томного одна и та же. Без картин — 1 р. 50 коп. С 44 картинами — 2 р. 50 коп.

Сочинения Пушкина. Полное собрание стихотворений и вся беллетристика в прозе. В 1 томе. С биографией, портретами. Цена 1 р., с картинами — 2 р.

Стихотворения Пушкина. Полное собрание с портретами, биографией и пр. В одном томе (770 стр.). Цена без картин — 75 коп. С картинами — 1 р. 50 коп.

Большой альбом к «Сочинениям Пушкина». 44 иллюстрации с подписями и портретом. Цена в папке 1 р. 50 коп.

Малый альбом к «Сочинениям Пушкина». 44 иллюстрации, резаны на дереве. Цена в коленкоровом переплете — 1 р. 25 коп.

Капитанская дочка. Повесть А. Пушкина. 188 рисунков. Цена 60 коп. В папке — 75 коп., в переплете — 1 р.

И этим не исчерпывались пушкинские книги в издательстве Павленкова. Многие из иллюстрированных изданий охотно приобретались бы школьными библиотеками, но, по мнению чиновников ученого комитета Министерства народного просвещения, далеко не все можно было допустить к распространению. Так, от издателя требовали, например, убрать некоторые рисунки. Особым придиркам подвергалась пушкинская «История пугачевского бунта». Репродукции из картин «Суд Пугачева», «Побоище в Казани», «Казнь Пугачева», «Сожжение дома Пугачева» потребовали изъять из издания на том основании, что народу не нужно смотреть на «возмутительные» сцены, изображенные на этих полотнах, что нельзя допускать, чтобы у читателя складывалось впечатление о Пугачеве, как о народном герое. Спасая книгу, Павленков вынужден был исключить из нее несколько рисунков и заверить цензурный комитет, что издаст ее не более чем двухтысячным тиражом. Возмущало власти и то, что издатель назначал цену книге всего двадцать копеек, хотя в ней помещал и иллюстрации, и портреты.

К подготовке полного собрания сочинений А. С. Пушкина Павленков привлек известного критика и историка литературы А. М. Скабичевского, который систематизировал пушкинские произведения и подготовил биографию поэта. Такой тип издания был в значительной степени приближен к учебным задачам и привлекал внимание учителей.

В «Русских ведомостях» известный пушкинист В. Е. Якушкин в обзоре новых петербургских изданий сочинений А. С. Пушкина не обошел вниманием, естественно, и павленковские книги. Он высказал в целом одобрительную оценку, но заметил, что в текстах допущены неточности. Правда, в обзоре об этом говорилось в самом общем плане. Поэтому Флорентий Федорович тут же адресует автору обзорной статьи письмо с просьбой более конкретно изложить суть претензий. 3 мая 1887 года В. Е. Якушкин отвечает. Он сообщает, что павленковское письмо получил вчера и что ответ на него дает немедленно. Составленный разбор новых изданий Пушкина готовился для «Северного вестника», но не был принят, а в «Русских ведомостях» смогли опубликовать лишь сокращенный вариант. Оттого и вышел столь общий разговор в опубликованной статье. Главная же претензия пушкиниста к подготовителям павленковского издания сочинений А. С. Пушкина заключается в том, что ими было взято за основу издание Литфонда под редакцией П. О. Морозова. «В моем подробном разборе были указаны два основных недостатка в работе П. О. Морозова, — пишет Якушкин Павленкову. — Всякое издание Пушкина должно основываться 1) на рукописях и 2) на подлинных изданиях. Г. Морозов занимался рукописями и внес из них дополнения и поправки, но он их не исчерпал».

По мнению В. Е. Якушкина, издание пострадало оттого, что там повторены все ошибки прежних изданий и прибавлены свои. Так как рукописью своей статьи автор не располагал на момент, когда пришло павленковское письмо, — обзор застрял в редакции «Русских ведомостей», — он высылал издателю экземпляр изданного им «Евгения Онегина», где были «отмечены карандашом (лиловым) главные поправки», которые следовало бы внести в текст по сравнению с изданием 1882 года. А затем к этому присовокуплял ряд запомнившихся ему досадных ошибок, вкравшихся в пушкинский текст.

«Вот Вам по памяти еще несколько примеров, — пишет он Павленкову, — в пьесе “Цыгане” надо “провождал” вместо “провожал”, в пьесе “Вакхическая песня” надо “подымем” вместо “поднимем”, или еще в начале “Андрея Шенье”: “подъята” вместо “поднята”».

Пушкиниста не устраивает тот факт, что павленковские издания дают текст 1882 года без всяких почти поправок и дополнений. «А. М. Скабичевский должен был внести поправки из сообщений на основании рукописей, — приходит к выводу рецензент. — …По отношению к печатному тексту Вам еще нужно сделать много — сверить по подлинным пушкинским изданиям». К сожалению, из-за занятости другой работой Якушкин не может принимать участие в данной работе. Он ограничивается лишь высказанным советом, «…за который прошу не сетовать», — завершает он свое письмо.

Так вышло, что Флорентий Федорович, не дождавшись ответа на свое прежнее послание, в новом письме возражал рецензенту по поводу еще одного содержащегося в обзоре упрека в адрес иллюстративного ряда в пушкинских изданиях. Тут уж В. Е. Якушкин не выдерживает. Получив на второй день после отправки своего письма новое послание Павленкова, он пишет ему резкий ответ с аргументированным разбором допущенных несуразностей в иллюстрациях к пушкинскому тексту. «Вчера утром, — писал В. Е. Якушкин, — отправил Вам ответ на Ваше первое письмо, а затем получил еще Ваше письмо от 1-го мая. Что касается до сущности дела, то есть до вопроса об исправлении пушкинского текста Вашего издания, то я должен Вам повторить то же, что писал вчера; с одной стороны, я, к сожалению, не могу участвовать в этой работе, а, с другой, не могу опять не указать Вам на необходимость для точности текста сверить его по подлинным пушкинским изданиям. Если Вам для Вашего издания и не нужны варианты, то точность основного текста без такой сверки все-таки невозможна. Если таким образом можно, скажем, исправить, ну, десять ошибок, и то очень важно. Согласитесь, что большая разница, читать ли в Е. Онегине “Свидетель падшей славы” или “Свидетель нашей славы”.

В своем подробном разборе новых изданий Пушкина я, говоря о Ваших изданиях, отдаю полнейшую справедливость Вашей издательской энергии, благодаря которой Вы выпустили сочинения Пушкина в таких многочисленных и многообразных изданиях. Вы, несомненно, сделали много и для редакции текста, пригласив известного литератора быть редактором издания, и не Ваша вина, что текст оказался и неточным, и неполным.

В подробном разговоре я, помнится, подробно говорил и о Ваших картинах, — в сокращенном же осталась одна лишь фраза, которая Вам показалась несправедливою и обидною. Признаюсь, несмотря на Ваше возражение, я остаюсь при своем мнении, которое выражено, быть может, несколько резко».

Весьма суровый приговор выносит Якушкин и всем рисункам в издании: «Картинки, приложенные к Вашему изданию и составившие также отдельный альбом, все такого рода, что ни одна из них, — не говорю уже о сравнении с поэзией Пушкина, — ни одна из них не имеет никакого художественного значения. Начать с того, что все они — плохой политипаж; затем на редкой из них нельзя указать на существенные ошибки технического свойства, то есть несоблюдение перспективы, теней и т. д.». Особенно серьезные претензии предъявлялись Якушкиным в связи с противоречием содержания картинок произведениям Пушкина. «Так возьмите хоть первую из них: вместо “чинного” ряда “арапов” изображена какая-то беснующаяся толпа диких уродов, не то китайцев, не то чертенят; по Пушкину, Черномор идет, — на картине его несут и т. д. Возьмите картину 8-ю “Верхом в глуши степей нагих”, а на картине деревня, окруженная деревьями. — На картинке № 11 вместо хрустального гроба представлен каменный, а главное — нет цепей. № 14 полячка должна быть совсем закрыта черною буркою, иначе Будрим не мог спрашивать: “что под буркой такое?” № 28: представлена какая-то лавка древностей, где червонцы валяются на полу, — вместо подвала, где должны быть только в сундуках для червонцев, бережно хранимых; — и т. д., и т. д. — можно бы привести много еще примеров».

Вновь обратившись к художественной стороне рисунков, Якушкин не без иронии спрашивает: «…можно ли нарисовать Карла (№ 8) так, что как будто он скачет на очень тряской лошади и боится упасть?», а «можно ли представить такую неотесанную и старую Татьяну, как видим на № 18?» Или: «отчего Моцарт (№ 29) непохож на Моцарта? <…> Что это за ужасный Дон Жуан, а Донна-Анна в турнюре и кринолине, а вместо статуи Командора поставлены два валенка (№ 30)?.. Как можно вместо Савельича нарисовать какого-то маленького эльфа, летящего выше кустов?»

Но Якушкин просит не обижаться на эти замечания Павленкова: «Картинки (в общем) плохо задуманы, плохо нарисованы, плохо вырезаны».

Но Флорентий Федорович и не думает об обидах. Наоборот, он признателен пушкинисту за столь откровенный отзыв. И вскоре посылает ему очередные выпущенные пушкинские издания. Уже 16 июня 1887 года тот благодарит за пересланное Павленковым ему в деревню новое издание Пушкина и дает несколько конкретных советов: «В основу исправлений Вы кладете издание Литературного фонда. Не помню, писал ли я Вам о двух замеченных мною у Морозова пропусках: 1) песня о С. Разине под 1825 г. и 2) приписка в последнем письме Нащокину — см. II и VII тома Комаровского издания».

Павленков немедленно реагирует на пожелание, содержащееся в письме В. Е. Якушкина. 12 июля 1887 года он запрашивает библиографа и историка литературы П. А. Ефремова: «Мне очень понадобились те первые два тома Пушкина, на которых у меня сделаны отметки. Будьте добры, пришлите их мне с подателем этой записки: он зайдет к Вам в назначенный Вами час. Когда я могу повидаться с Вами лично, чтобы снова переговорить о некоторых предполагаемых поправках в новом издании Пушкина, а также о рисунках? Не выберите ли Вы коллекцию из 24 портретов Пушкина для моего нового издания, как я Вам говорил прошлый раз?»

Много лет спустя друг и в значительной степени восприемник идей Павленкова Н. А. Рубакин в своих размышлениях о сильных и слабых сторонах личностей русских интеллигентов оставил очень важное замечание относительно того, каким работником был идейный издатель, приверженец Писарева. «Никаким трудом он никогда не брезговал, а поручать его другим не любил, — писал Рубакин. — И зато был всегда в своем деле настоящим и полным хозяином — руководителем и внутренней и внешней стороны его. Он входил в самую суть всякой книги, которую выбирал для своего издательства… При этом был всегда строг и деловит. И этим доказал всему свету, что может ведь и интеллигент создавать дело практическое, да и вести его практически, а в коммерческом отношении щепетильно-честно».

Работа Павленкова над изданиями пушкинских произведений как нельзя ярче подтверждает справедливость рубакинского наблюдения. Интеллигентность издателя проявлялась не в бесконечных рассуждениях о работе, деятельности, а была направлена на то, чтобы эта работа выполнялась качественно, без малейших изъянов, чтобы она лучше служила народу.

«Принимаетесь ли за третье издание Пушкина?» — спрашивал Павленкова писатель П. В. Засодимский 6 июня 1887 года. И ответ на этот вопрос мог быть только один: издаю. В 1891 году Павленков выпускал уже четвертое издание сочинений А. С. Пушкина.

В материалах Общества любителей российской словесности за 1887 год, связанных с чествованием памяти А. С. Пушкина в пятидесятую годовщину со дня смерти поэта, сохранились черновики переписки с Ф. Ф. Павленковым.

Когда Флорентий Федорович узнал, что Общество любителей российской словесности решило устроить в Московском университете выставку пушкинских изданий, приуроченных к этой дате, он посылает туда свой запрос, в котором, в частности, выражает беспокойство: а не опоздает ли он представить для готовящейся экспозиции собрание сочинений А. С. Пушкина, выпущенное его издательством? Из Общества любителей российской словесности ему сообщили: «Милостивый государь Флорентий Федорович, в ответ на почтенное письмо Ваше спешу Вас уведомить в двух словах: не опоздаете, присылайте 31 января».

После выставки, на которой демонстрировалось павленковское собрание сочинений поэта, 20 января 1887 года Общество любителей российской словесности направило издателю послание: «Милостивый государь Флорентий Федорович! Общество любителей российской словесности, состоящее при Императорском московском университете, постановило выразить Вам, милостивый государь, искреннюю признательность за доставление на устроенную Обществом выставку произведений А. С. Пушкина изданных Вами сочинений нашего великого поэта».

Ниже в благодарственном письме содержалась просьба к издателю «…уведомить, какое дальнейшее назначение угодно будет дать Вам присланным в Общество экземплярам Ваших изданий, то есть, возвратить ли их Вам обратно или же Вы найдете возможным пожертвовать их в библиотеку Общества?».

Нет сомнения в том, что Павленков определил однозначно судьбу своих пушкинских книг: пусть через библиотеку они служат российскому читателю, студенчеству. И они несли такую службу многие годы.

Флорентий Федорович всю тяжесть издательских хлопот взваливал на собственные плечи. Штат сотрудников, которых он нанимал, был очень небольшим. Друзья издателя вспоминали, что в любое время стол Флорентия Федоровича был завален верстками, рукописями, письмами. Так, в романе «Не герой» писатель И. Н. Потапенко представляет нам некоего П. М. Калымова, прообразом которого некоторые считают Флорентия Федоровича Павленкова. «Рачеев… изучал его письменный стол, на котором в образцовом порядке были разложены корректурные оттиски разных форматов и шрифтов.

— Неужели Вы сами прочитаете все это? — спросил Рачеев.

— Безусловно! Конечно, у меня есть корректора, они занимаются черновой работой, но последнее слово принадлежит мне. Ни одно мое издание не попадает под печатную машину без моей подписи, а я никогда не подписываю того, чего не прочитал внимательно…

— Но как Вы успеваете?

— Успеваю потому, что только этим и занимаюсь. Это мое единственное дело, которому я посвятил всю свою жизнь. Я всегда держался мнения, что всякое дело может быть поставлено образцово, если ему отдаешься вполне. Впрочем, это не ново и во всяком деле прилагается, за исключением книжного. У нас книжное дело большею частью ведут промышленники, ровно ничего в издаваемых ими книгах не понимающие и интересующиеся только сбытом… Они затрачивают громадные суммы, у них переплеты стоят дороже самих книг, но одного не хватает их делу: души, потому что никто у них не любит этого дела, а все, кто при нем состоит, заинтересованы только в одном, — чтобы был заработок. Ну, а я, — уж извините, скабрезной книги не дам своему читателю. Зачем? И так у нас довольно развращающего печатается. Я хочу не только сбыть книгу, но и увеличить охоту к книге, умножить число читателей. И, слава богу, дело наше явно подвигается».

Конечно, большая часть проделанной работы не дошла до нас. Но и то, что безжалостное время сберегло, что отложилось в архивах, позволяет увидеть, насколько титаническим был труд издателя-демократа.

Сохранился собственноручный подсчет строк, сделанный Павленковым, для готовящегося им издания двухтомного собрания сочинений М. Ю. Лермонтова. Учтена каждая стихотворная строчка, сделан пересчет на различные шрифты. На маленьких листах, согнутых пополам, мелким убористым почерком сделаны подсчеты…

Издание сочинений М. Ю. Лермонтова осуществлялось на основе принципов, сходных при работе над выпуском пушкинских произведений. В собрание включались и биография, и 115 рисунков художника М. Е. Малышева, и портрет поэта. Позднее это издание целиком войдет в однотомник большого формата. Для удобства пользования изданием в нем помещался алфавитный указатель всех произведений. По примеру «Иллюстрированной Пушкинской библиотеки» Павленков выпускает и «Иллюстрированную Лермонтовскую библиотеку».

Павленковым изданы собрания сочинений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, В. Г. Белинского, Г. И. Успенского, Ф. М. Решетникова, Н. В. Шелгунова, А. М. Скабичевского и др. В этом ряду по праву могут быть названы и сочинения Н. В. Гоголя. Они были подготовлены к изданию Павленковым, но издать их удалось лишь его душеприказчикам в 1902 и 1915 годах.

Просветительская нацеленность всех этих изданий находила свое выражение не только в том, что Флорентий Федорович — нередко даже в ущерб собственным интересам — занижал цены выпущенных книг, чтобы они находили покупателя в самой широкой аудитории, но и в самом характере издания. Павленков стремился снабжать их предисловиями, причем добивался, чтобы авторами таких обращений к читателю выступали подлинные знатоки, талантливые пропагандисты творчества того или иного писателя.

Так, когда Флорентий Федорович решает издавать собрание сочинений Виктора Гюго, для написания предисловия он обращается к литературному критику, сотруднику «Отечественных записок» Александру Михайловичу Скабичевскому. «Вы очень обяжете меня, — обращается к Скабичевскому Павленков 29 октября 1894 года, — если не откажетесь написать вступительную статью критико-библиографического характера к издаваемым мною сочинениям Виктора Гюго в сокращенном переводе г-жи Брагинской. Все необходимые сведения и состав этого издания Вам сообщит Николай Александрович Розенталь. Объем статьи, в случае Вашего согласия, будет зависеть от Вас. Я думаю, что она займет не более журнального листа…»

В статье критика М. А. Протопопова, талантливого, убежденного и горячего последователя литературных традиций шестидесятых годов, которая сопровождала двухтомное собрание сочинений писателя-демократа Ф. М. Решетникова, отмечалось прогрессивное значение его произведений. Такие оценки были весьма смелыми, ибо немало произведений Решетникова входило в восьмидесятые годы в списки запрещенных к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях книг.

Отдельные статьи такого рода, подготовленные по заказу Павленкова, стали настоящим явлением в литературной и общественно-политической мысли. К примеру, Г. В. Плеханов, ссылаясь на статью Н. К. Михайловского «Прудон и Белинский», считал нужным добавить очень существенное для ее характеристики: «…которою г. Павленков украсил свое издание сочинений Белинского».

Наряду со статьями-предисловиями и послесловиями издатель помещал иллюстрации, портреты авторов. Для собрания сочинений М. Ю. Лермонтова он заимствует иллюстрации, публиковавшиеся в журнале «Нива» в 1879–1883 годах. Это — и фотографии дома Лермонтова в Пятигорске, дома, где он родился, гробницы поэта в селе Тарханы, и репродукции работ, к примеру, М. А. Зичи «Побежденный демон», «Княжна Мери» и рисунки к отдельным произведениям — Бэла, Воздушный корабль, Горные вершины, Беглец, купец Калашников, Три пальмы и др.

По возвращении из сибирской ссылки Павленков всю свою энергию направил на завоевание все новых и новых читательских кругов. Будучи стойким и убежденным борцом за претворение в жизнь идеалов 60-х годов, он вынужден был жить и трудиться в новую эпоху, среди других веяний в общественно-политической жизни страны. Очень точно выразит позднее сходство и отличие этих двух поколений — шестидесятых и последующих годов — К. А. Тимирязев. «Моисей, умирающий, простирая руки к обетованной земле, куда ему не привелось войти, — трогательно-поэтический образ, но, конечно, не менее трогательные были образы тех безвестных, не завещавших истории своих имен, молодых евреев, которые и родились и умерли в пустыне, не увидав обетованной земли, но не изменили своим заветам, не поклонились золотому тельцу, — писал Тимирязев. — В такой символической форме нередко представляются моему воображению, с одной стороны, типические фигуры старых шестидесятников, а с другой, — молодых представителей других десятилетий, сошедших в могилу, не оставив видимых следов своей преданной, самоотверженной деятельности. С типическим образом старого шестидесятника неразрывно связано представление о каком-то устойчивом оптимизме, неискоренимой уверенности в лучшее будущее. Чувство это, конечно, не брало начало в каком-нибудь благодушном равнодушии к настоящему; напротив, сочетаясь с горячим протестом против него, оно питалось живым воспоминанием о прошлом, воспоминанием об освобождении из плена египетского. Кто видел один восход солнца, того не уверишь даже темной ночью, что оно закатилось навсегда. На этой индукции: восходило, — значит, взойдет, держится вся нравственная опора жизни. Не то было с молодым поколением; как и отцам, ему сорок лет пришлось бродить по пустыне, как и отцам, не привелось ему вступить в обетованную землю, но сверх того у него не было позади, как у отцов, бодрящего, живого воспоминания о поражении фараона, и тем большее напряжение нравственных сил требовалось ему для беззаветного служения своему народу».

От наблюдательного взора Павленкова не ускользало это разящее противоречие. И он, как истый шестидесятник, делает все, что в его силах, чтобы передать новым поколениям те идеалы, которыми он сам и его товарищи вдохновлялись в юности. Оттого он издает сочинения В. Г. Белинского, Н. В. Шелгунова, борется за выпуск в России произведений А. И. Герцена.

Переписка Павленкова позволяет восстановить историю издания сочинений близкого ему по взглядам и мировоззрению человека — Николая Васильевича Шелгунова. Инициатором выпуска в павленковском издательстве страстных публицистических работ этого шестидесятника был все тот же Г. И. Успенский. Однако из-за болезни скорее всего он не сумел обговорить с издателем все вопросы. Поэтому Н. В. Шелгунов обращается с просьбой к Н. К. Михайловскому взять на себя эти хлопоты. 11 февраля 1890 года Михайловский пишет Павленкову: «Многоуважаемый Флорентий Федорович! Я получил от Шелгунова письмо, из которого позволяю себе сделать следующую выписку для Вас: “Глеб Иванович предложил мне переговорить с Павленковым об издании моих прежних статей. То же самое предлагал мне летом Ярошенко. Я был сначала против. Кому и для чего нужны мои статьи? Но потом взяли верх личные соображения. В моих статьях, конечно, нет ничего руководящего, но в них есть кое-какие знания и мысли, подготавливающие к руководящим мыслям. А такого читателя у нас много. Значит, издание может найти покупателей. Не знаю, переговорил ли Глеб Иванович с Павленковым. Да еще и когда? Если тебе случается с Павленковым встречаться — брось ты ему эту мысль и позондируй”. Как видите, я предпочитаю не бросать мысль и зондировать, а полностью сообщать Вам предположение глубоко мною уважаемого и глубоко несчастного старика. Позвольте надеяться, что Вы сообщите мне свои на этот счет мысли с такою же откровенностью».

Не получив тут же ответа на свое письмо, Михайловский дважды навещает издателя на его квартире, но тоже безуспешно. Тогда оставляет такую записку: «Я два раза был у Вас и не заставал, хотя второй раз был в Ваши приемные часы. Мне необходимо Вас видеть по делу об издании Шелгунова… Не найдете ли возможным назначить время, когда я Вас наверное застану».

Несомненно, такое время нашлось. Предложение Павленкову пришлось по душе, ибо он тут же принимается за работу. Из письма Н. В. Шелгунова Ф. Ф. Павленкову, отправленного из Пятигорска 31 мая 1890 года, известно, что первый том сочинений им уже выслан в адрес издателя, а второй он также рассчитывает направить к оговоренному сроку. Поскольку автора одолевают сомнения и страхи, будут ли интересны его статьи новому читателю, он просит издателя редактировать, а все то, что найдет неудобным, сокращать.

Обращаясь к проблеме рекламы своих сочинений, Н. В. Шелгунов пишет: «Не знаю, в каком виде Вы пустите объявления? Сказать только “Сочинения Н. Шелгунова” — едва ли понятно для читателя. Подробное оглавление выяснило бы дело каждому; но ведь это дорого?»

И еще одно беспокоит писателя, о чем он и делится с Павленковым. «Статьи очень концентрированные, как в отдельности каждая, — так в общей совокупности, — пишет он. — Как отнесется цензура? Я запуган цензурой московской. В майской книжке “Русской мысли” опять не явился мой очерк. А что и, кроме того, они вычеркивают из каждого очерка! Если такая цензура и в Петербурге, то уже и не знаю, чего ожидать. Вообще у меня много и неуверенности, и сомнений, и страхов».

Причины для волнения, конечно, были. К тому же писатель был уже серьезно болен, и это сказывалось на его настроении. Его раздражали даже советы издателя, хотя они были продиктованы исключительно одним — заботой о качестве издания. Так, возникла даже конфликтная ситуация между Павленковым и Шелгуновым относительно статьи «Податной вопрос». Не соглашаясь с замечаниями Павленкова по поводу того, что приведенные статистические данные отражают прошедшие времена, Николай Васильевич решает обратиться к Н. К. Михайловскому как к арбитру в их споре.

Вот что писал Павленкову Михайловский: «Был у меня Шелгунов и, между прочим, давал читать свой “Податной вопрос”. Ему так хочется видеть эту статью в составе сочинений, и так он постарел и ослабел, что, по-моему, право, жестоко отказывать ему в этом удовольствии. Притом же идея статьи не устарела, устарели цифры, которые он ведь сильно сократил, целыми и многими страницами. И все это может быть оговорено в предисловии или специальном примечании к статье. Я бы на Вашем месте исполнил его желание…

Сейчас получил Ваше письмо, Шелгунов говорил мне об арбитраже, но я не принимал этого серьезно, в буквальном смысле. Иначе бы я уклонился с первого слова. Присутствие или отсутствие одной статьи в три листа в двухтомном пятидесятилистном издании не представляется мне настолько важным, чтобы стоило из-за этого вести форменные пререкания. С моей точки зрения решающим моментом является в этом случае желание Шелгунова, а так как это мотив чисто сентиментальный, то и выставляю его отнюдь не в качестве арбитра. Извещу об этом и Шелгунова, конечно, без упоминания об его старости и слабости».

Однако эти разногласия не идут ни в какое сравнение с теми испытаниями, которые предстояло выдержать издателю в цензурном комитете. Чтобы спасти собрание сочинений старейшего шестидесятника, Павленкову приходилось идти на уступки. 22 декабря 1890 года он давал собственноручную расписку следующего содержания: «Я, нижеподписавшийся, согласен в изданном мною 2-м томе сочинений Н. В. Шелгунова сделать указанные мне петербургским цензурным комитетом исключения».

О чем же идет речь? Что показалось неприемлемым цензуре на указанных ста с лишним страницах? Даже из приложенного к сочинениям биографического очерка Н. К. Михайловского был выброшен целый ряд строк и абзацев. Но больше всего досталось, конечно, «Воспоминаниям» Н. В. Шелгунова. Цензор В. Ведров, рассматривавший данное издание, 5 декабря 1890 года представил свой доклад заседанию цензурного комитета. Уже на нескольких цитатах он желал доказать общий дух «Воспоминаний» и внес предложения по многочисленным вырезкам из них. Естественно, что были изъяты воспоминания о М. Л. Михайлове, как общественном деятеле, которого обвинили в сочинении прокламации «К молодому поколению» и сослали в Сибирь. Цензор скрупулезно отметил все страницы, где речь шла о революционном движении и где пестрели запретные имена. «Сам автор, — язвительно отмечал цензор, — не устыдился представить свою жизнь, как агитатора по идее». «Оставляя в стороне политико-экономические увлечения автора, — делал вывод В. Ведров, — мы должны остановиться на его воспоминаниях, касающихся нашего Отечества, его недавних революционных стремлений, которые только взволновали поверхность и не довели ни до чего: Россия пребывает в сумерках мысли и до сего момента (стр. 620). Все это “прокламационное время” так эффектно описано у него подробно со всеми героями и их “резкими выходками”».

Далее цензор делает вывод: «Смелым и вдохновенным пером он обновил пагубные влияния, так много причинившие бедствия нашему Отечеству». Затем, сославшись на множество параграфов из цензурного устава и других запретительных актов высшей власти, он полагал невозможным допустить выход «Воспоминаний из прошлого и настоящего» Н. В. Шелгунова.

Цензурный комитет согласился с этим мнением и в дополнение отметил тенденциозный характер всего издания.

Он признавал книгу вредною и разрешил выпустить ее в свет лишь при условии больших купюр.

Спасая издание, Ф. Ф. Павленков вынужден был согласиться даже на такую жестокую меру. Он добивался, правда, восстановления нескольких страниц, поскольку на них была ссылка в уже вышедшем первом томе сочинений Н. В. Шелгунова. Но В. Ведров возражал и в докладной записке своему начальству от 7 января 1891 года написал: «В главном, как было желательно “власти”, — сделано; остаются мелочи, о которых не стоит говорить… По моему мнению, нельзя согласиться никаким образом на оставление места, как пели барковщину и искажали молитвы и о поляках, усиливающих элемент сопротивления, хотя это было напечатано… Пусть останутся голые места без точек, как будто ошибка печатника. Во всяком случае, это безопаснее».

Собрание сочинений Н. В. Шелгунова так и появилось с «ошибкой печатника»: после 642-й страницы сразу следовала 679-я, а на 630-й странице текст давался более широкой разрядкой строк и абзацев.

Возможно, что Павленков отстаивал бы право на выход шелгуновских сочинений не в столь изуродованном виде и с большей настойчивостью, но писатель был уже смертельно болен. Того же самого 7 января 1891 года, когда цензор Ведров писал новую реляцию по поводу сделанных Павленковым поправок, Н. К. Михайловский обращался к Флорентию Федоровичу с тревожной просьбой: «Шелгунов плох. Я говорил с Монасеиным, да и без него видно. Должно быть, мы его скоро хоронить будем. Потешьте старика перед смертью — поторопите, если можно, выход его сочинений».

12 апреля 1891 года писателя-демократа не стало…

Павленков намеревался выпускать и новое издание собрания сочинений Н. В. Шелгунова, однако его наследники, в частности сын — Н. Н. Шелгунов, посчитали целесообразным предпринять собственное издание…

Конечно, далеко не все замыслы Флорентия Федоровича в издании художественных и публицистических произведений были воплощены в жизнь. Причины, помешавшие этому, самые различные. Чаще всего препятствием выступали более ранние договоренности писателей с другими издателями. Правда, на пути сотрудничества возникали и иные преграды. В начале 1889 года либеральный общественный деятель, поборник просвещения М. М. Стасюлевич сообщил Флорентию Федоровичу об ухудшении состояния здоровья М. Е. Салтыкова-Щедрина и о том, что тот не возражал бы против выпуска его собрания сочинений. Творчество писателя всегда было близко Павленкову. Он без колебаний соглашается на издание салтыковских произведений, о чем ставит в известность писателя.

13 февраля 1889 года информируется об этом и М. М. Стасюлевич. «Многоуважаемый Михаил Матвеевич! — писал Флорентий Федорович. — По Вашему совету я послал три дня тому назад М. Е. Салтыкову письмо, в котором сообщаю ему о моем согласии на его новое предложение относительно одного издания его “Сочинений”. Желая, однако, связать и слить вместе оба предложения Салтыкова, я проектировал (в общих чертах) наши обоюдные договорные отношения так: 1) Салтыков получает от меня 20 000 рублей и дает мне право напечатать в 12 000 экз. “Полное собрание его сочинений”, притом ½ издания выпускается мною в продажу, а ½ (т. е. 6000 экз.) отдается автору или, кому он укажет, на хранение. 2) Не позже как через год по выходе в свет сделанного мною издания я имею право получать от Салтыкова 3000 экз., уплативши ему 22 тысячи, а не позже двух лет от того же дня ко мне переходят и остальные 3000 экз., вместе с правом собственности на все вошедшие в это издание произведения Салтыкова — если только я уплачу при этом Салтыкову еще 21 000 рублей, а всего в общей сложности 63 000 р. 3) Если бы я почему-нибудь не внес Салтыкову какого-либо из этих срочных платежей — все хранящиеся у него экземпляры изданных мною “Сочинений Салтыкова” становятся собственностью автора или его наследников. Думаю, что при такой комбинации не может быть уже вопроса о “гарантиях”».

Как выясняется, М. Е. Салтыков-Щедрин вел переговоры и с другими издателями по поводу выпуска собрания своих сочинений. И его настораживала заинтересованность Павленкова в этом проекте. Это видно из письма Михаила Евграфьевича от 4 февраля 1889 года издателю Л. Ф. Пантелееву. «От Салаевых (книгопродавцы-издатели. — В. Д.) ни слуха, ни духа, — сообщает Салтыков-Щедрин. — Между тем Павленков дал мне знать, что завтра утром будет у меня для переговоров на тех же условиях, как и Салаевы. Я совсем Павленкова не знаю, и потому обращаюсь к Вам с просьбой уведомить меня (ежели сами зайти не можете), не рискую ли я, особенно при рассрочке платежей. Само собой разумеется, что Ваш отзыв останется тайным». Возможно, что эта «тайна» и не позволила осуществиться павленковскому намерению издать сочинения Салтыкова-Щедрина. Отказывая Павленкову в сотрудничестве, писатель ссылался на свой прогрессирующий недуг. 17 февраля 1889 года он писал Павленкову: «Милостивый государь Флорентий Федорович! Болезнь моя приняла такой тяжелый характер, что я вынужден отложить на неопределенное время всякие предположения об отчуждении права собственности на мои сочинения».

Два года ранее неудачей завершилась павленковская попытка выпустить и собрание сочинений В. Г. Короленко. Писателя, с которым довелось провести несколько месяцев в Вышневолоцкой политической тюрьме, он по праву считал одним из своих единомышленников. Глубоко симпатизируя его творчеству, Флорентий Федорович решается предложить Короленко выпустить его собрание сочинений. «Милостивый государь Владимир Галактионович! Еше до издания Ваших рассказов редакцией “Русской мысли”, — писал Павленков 23 сентября 1887 года, — я обращался к Н. Н. Бахметьеву за справкой об Вашем адресе, чтобы предложить Вам то, что теперь уже сделано: адреса мне не дали.

Теперь возвращаюсь к своему прежнему намерению. Я хотел Вам предложить сделать дешевое издание Ваших рассказов, в формате моего однотомного Пушкина: такое издание можно было бы возобновлять ежегодно, прибавляя к нему всякий раз все написанное Вами в промежуток между ближними выходами книжек.

Цена проектируемого мною издания была бы назначаемая… очень низкая — не дороже 3½ коп. за большой лист, в котором помещается 2 сложенных листа “Северного вестника”. Печатать сразу не менее 10 тысяч экземпляров. Иллюстрировать издание. Подумайте серьезно о моем предложении и, если Вы не против него в принципе, то можно о дальнейшем переговорить с Вами лично, а в случае надобности и письменно».

В. Г. Короленко ответил отказом на это предложение. Мотивировал его следующим образом: «Большое спасибо за Ваше предложение, но, к сожалению, пока еще я не могу его принять. Дело в том, во 1-х, что второе издание моих рассказов уже печатается, опять же в “Русской мысли”. Во 2-х, я уже дал слово одному издателю, что если почему-либо издание в “Русской мысли” моих писаний сочтут неудобным — я или сама редакция, — то передам издание ему. Таким образом, пока я не в состоянии принять Ваше предложение, которое в принципе не могу не одобрить. Дело только в одном маленьком замечании (которое делаю мимоходом и так сказать на всякий случай): мне кажется неудобным присоединять вновь написанное к прежде изданному в одну книгу. Тогда тот, кто уже имеет прежние издания, должен или платить вторично за то, что уже у него есть, или отказаться приобретать новые рассказы. Впрочем, это замечание платоническое». В конце письма В. Г. Короленко с дружескими пожеланиями передает поклон от проживающего в Нижнем Новгороде «нашего общего старого знакомого» Н. Ф. Анненского.

Флорентий Федорович встречает ответ Короленко спокойно, без какого-либо недовольства. Он не теряет надежды на возможное сотрудничество. По поводу короленковских замечаний о характере будущей книги издатель считает нужным разъяснить суть своей позиции. «Это даже лучше, — пишет он 14 октября 1887 года, — что Вы не можете принять моего предложения теперь. Лучше по двум причинам: 1) на иллюстрации надо употребить изрядное количество времени, и согласись Вы теперь, — я не имел бы возможности выпустить издание своевременно в том виде, какой проектировался мною. 2) через 2–3 года предполагаемый мной формат будет более или менее соответствовать количеству написанного Вами, а теперь он дал бы Вашему собранию вид тетрадки.

Затем, что касается возбужденного Вами вопроса о “неудобстве присоединения вновь написанного к прежде изданному”, то я сам тому горю помогу: я могу или выпускать вновь написанные рассказы отдельно или же параллельно с общим собранием издать все сполна, по этапам. Вообще, тут возможны различные комбинации. Но весь план проектируемого мною издания должен быть решен в деталях не позднее, чем за год до его предполагаемого выхода. Вот все, что я нахожу целесообразным ответить на только что полученное мною Ваше письмо. Можно, впрочем, прибавить еще три строчки: в случае если бы Вы нашли для себя более удобным сделать по моему плану компактное издание Ваших сочинений без моего посредства, то я этим нисколько не был бы огорчен, так как предложение мое не выходит из пределов самых обыденных комбинаций, известных всем и каждому».

План этот так и не был осуществлен. А выход первого издания собрания сочинений В. Г. Короленко отодвинулся… почти на тридцать лет — до 1914 года.

Боролся Павленков и за издание собрания сочинений А. И. Герцена. Еще в 1849 году, готовясь к изданию сборника своих произведений за границей, Герцен с грустью и надеждой писал: «Я знаю, что не только книгу в России запретят, но что учредят особый пограничный кордон ab hoc (для этой цели. — В. Д.) и новое ведомство предупреждения и пресечения ввоза мятежной книги. Мы посмотрим, кому удастся — книге ли пробраться в Россию или правительству не пропустить ее».

Долгое время в России и речи не могло быть о том, чтобы издавать работы Герцена. Но по прошествии времени издатели предпринимают попытки познакомить читателя с его творчеством. В 1890–1891 годах писатель и издатель Л. Ф. Пантелеев более трех месяцев проживал в Лозанне, где часто встречался с сыном А. И. Герцена Александром Александровичем, профессором местного университета. Имея большую семью, А. А. Герцен испытывал определенные материальные затруднения. Он обратился к Пантелееву с просьбой: не мог ли бы тот выяснить возможность переиздания в России тех герценовских сочинений, которые при жизни писателя и общественного деятеля не запрещались цензурой. Пантелеев получил доверительное письмо от А. А. Герцена и по возвращении домой обратился официально с запросом в цензурный комитет. Встречи с председателем цензурного комитета Феоктистовым, с некоторыми членами совета не принесли положительного результата. Хотя Пантелееву и разрешили получить полное заграничное издание сочинений А. И. Герцена для предоставления в цензуру. С. И. Кассовичу было поручено его изучить.

18 августа 1893 года в журнале заседаний Санкт-Петербургского цензурного комитета сделана запись о рассмотрении «доклада цензора Кассовича по просмотру полного собрания сочинений Герцена на предмет дозволения их печатания в России». Документ этот красноречив сам по себе. И не столько субъективными, достаточно окарикатуренными оценками фигуры А. И. Герцена, сколько характером тех препятствий, которые возникали перед русскими издателями при осуществлении издания герценовского собрания сочинений. Цензор разделил все сочинения А. И. Герцена на четыре группы по тому, насколько, по его мнению, возможно было бы предложить их русскому читателю: «а) Безусловно возможные, без всяких модификаций (громадное большинство было помещено в различных периодических изданиях, выходящих в России)»; «б) возможные, с указанными в тексте исключениями»; «в) возможные, но представляющие собою некоторые, хотя в иных случаях и не особенно значительные, неудобства по политическим мотивам»; «г) неудобные, безусловно». Под каждым из этих разделов были помещены произведения Герцена с указанием страниц. Чтобы ясна была степень цензорского вмешательства в творческое наследие писателя, достаточно привести такие суммированные цифры: запрету или помещению в русском собрании сочинений с исключениями Кассович подвергал ни много ни мало три тысячи страниц произведений и лишь тысячу страниц он соизволил признать «безусловно возможными, без всяких модификаций».

Но и этого показалось мало. «В заключение, — писал Кассович, — необходимо заметить, что почти все сочинения Герцена, изданные за границей, не могут по многим, весьма понятным причинам стать достоянием большинства публики, и круг читателей в данном случае следует по возможности ограничить. Сделать же это весьма нетрудно. Стоит только обязать издателя: 1) печатать разрешенные ему сочинения этого публициста в общем сборнике, состоящем из нескольких томов; 2) назначить этому сборнику цену приблизительно не менее 10 рублей; 3) не выпускать в продажу отдельных томов, а тем паче отдельных самостоятельных статей и 4) разрешенные таким образом сочинения Герцена следует изъять из числа книг, допускаемых в частные публичные библиотеки, так как этим последним путем сочинения Герцена могут приобрести самый обширный круг читателей».

В список произведений А. И. Герцена, которые цензор Кассович посчитал «неудобными, безусловно», вошли 25 его работ: «Дневник», «Москва и Петербург», «Новгород Великий и Владимир на Клязьме», «Письма из Франции и Италии», «С того берега», «Русский народ и социализм», «Крещеная собственность», «Старый мир и Россия», «Вольное русское книгопечатание», «Юрьев день! Юрьев день!», «Поляки прощают нас!», «XXIII годовщина польского восстания», «Народный сход», «Глава XXX. Не наши», «Глава XXXIX», «Былое и думы» (часть пятая), «Русские тени», «Без связи. III. Цветы Минервы», «Лишние люди и желчевики», «Aphorismata», «Еще раз Базаров. Письмо второе», «За кулисами», «Даниил Тьер», «Долг, прежде всего».

Совет Главного управления одобрил доклад Кассовича. Феоктистов докладывал его министру Дурново, но тот, как стало известно, сказал Феоктистову: «Мне будет крайне неприятно утруждать государя таким делом».

После Л. Ф. Пантелеева за издание сочинений А. И. Герцена решил взяться Ф. Ф. Павленков. Он рассчитывал на свою «пробивную» силу, надеялся на то, что ему удастся преодолеть противостояние цензуры.

Осенью 1894 года Флорентий Федорович заключает договор с Александром Александровичем Герценом, берет на себя обязательство заплатить за право издания двадцать тысяч рублей в точно определенные сроки. Правопреемник получил тут же от Павленкова крупную сумму. При покупке сочинений Герцена Павленков шел, конечно, на большой риск.

Невский проспект. 1894 год. Из разговора прогуливающихся…

— Слышали новость: издатель Павленков совсем уже стал поступать непрактично?

— Разве этого не знали ранее? Он всегда ведь за новое свое издание цену определяет меньшую, нежели за предыдущее. Я все задумывался, отчего же он не разоряется. И, знаете, понял: он просто-напросто заботится о том, чтобы капитал его все время был в движении.

— Да не об том речь. Сугубо доверительно сообщили мне, что покупает он на сей раз то, что, по условиям реализации, не стоит ничего.

— Это совсем непонятно. Что же произошло?

— Издатель приобрел право собственности на выпуск сочинений А. И. Герцена в России. Продали ему это право наследники — сын А. И. Герцена, профессор из Лозанны А. А. Герцен и дочери изгнанника. Кто и когда разрешит такое издание?

— Не знаю. Однако могу утверждать, что Павленков человек упорный и целеустремленный…

Энергии действительно Павленкову не занимать. Наряду с выяснением в цензурном комитете, будет ли разрешено или нет ему право на выпуск герценовского собрания сочинений, Флорентий Федорович продолжает производить материальные затраты, отдачу от которых издатель мог получить лишь через весьма неопределенный срок. Сохранилась написанная рукой Павленкова расписка. Она датирована 22 сентября 1894 года. «Три процензурованных рассказа А. И. Герцена («Легенда о св. Феодоре», «Первая встреча» и «Вторая встреча»), — читаем документ, — получил для издания от Е. С. Некрасовой, уплативши ей за это, через посредство Л. С. Миримановой, сто пятьдесят рублей». Под распиской содержится собственноручный автограф издателя.

Павленков поддерживает самые тесные контакты с сыном А. И. Герцена. Издает его книгу «Общая физиология души». Оказывает содействие в публикации герценовских работ в петербургских журналах. Об этом свидетельствуют, в частности, две расписки Павленкова на уступку прав герценовских писем для публикации их в журнале «Новое слово». «Мы, нижеподписавшиеся, Флорентий Федорович Павленков и Ольга Николаевна Попова, — говорится в первом документе, — заключили между собою следующее условие:

1) Я, Павленков, уступил издательнице журнала “Новое слово” Ольге Николаевне Поповой для напечатания в этом журнале переписку А. И. Герцена (за 1837–1838 годы и часть 1836 г.) за тысячу сто рублей. Если вследствие прекращения журнала или по иным независящим от О. Н. Поповой обстоятельствам напечатание этой переписки встретит препятствия, то переписка возвращается мне, Павленкову, а я возвращаю Поповой полученные мною от нее деньги; причем, если печатание будет прервано в то время, когда часть писем окажется уже помещенною в журнале, а другая еше нет, то напечатанный оригинал рассчитывается по сто рублей за лист, остальные же деньги возвращаются Поповой.

2) Если количество листов переписки, помещенной в журнале, окажется более одиннадцати, то за все дальнейшие листы гонорар уплачивается мною, Поповою, семейству Герцена по пятидесяти рублей за лист по мере печатания означенной переписки.

3) Из уплаченных тысячи ста рублей, в том случае, если журнал поместит менее одиннадцати листов…» На этом месте текст в сохранившемся экземпляре документа обрывается.

Отдельная записка Павленкова касается уже сугубо технических и организационных вопросов: «Цена, я полагаю, средняя по 100 р. с листа. В “Русской мысли” Герцен получал больше… Могу отдать переписку только Вам или Стасюлевичу. На днях у Вас будет вместе с пакетами писем Герцена Н. А. Розенталь».

Из письма Павленкова С. Н. Кривенко видно, что издатель не прекращал поддерживать связей с сыном А. И. Герцена и в последующие годы. «Только что прочитанное мною объявление о выходе январской книжки “Нового слова”, — пишет Флорентий Федорович из Ниццы 25 февраля 1896 года, — напомнило мне о моей забывчивости. Дело в том, что я должен был еще месяца два тому назад уведомить Вас о желании А. А. Герцена иметь те №№ “Нового слова”, в которых будет помещена переписка его отца. Я ответил ему тогда же, что, конечно, Попова без малейших затруднений исполнит эту скромную его просьбу. Надеюсь, что и Вы одного со мной мнения на этот вопрос. Будьте же добры, устройте так, чтобы соответствующие №№ Вашего журнала посылались по мере их выхода в Лозанну. Вот новый адрес А. А. Герцена: Suisse. Lausanue. Ronte de Chailly, Villa Mon-tallegee Professor A. Herzen».

Несмотря на нерешенность вопроса в цензуре, Павленков ведет целенаправленную работу по подготовке собрания сочинений А. И. Герцена к изданию. Письмо Н. К. Михайловского от 8 декабря 1898 года подтверждает это. «Многоуважаемый Флорентий Федорович, — пишет Михайловский. — Я все собирался к Вам, да все не мог выбрать времени, да и не знаю, принимаете ли Вы. Мне кажется, что каков бы ни был слог Герцена в разные периоды его жизни, он, во всяком случае, должен быть сохранен, равно как и попадающиеся местами французские и другие выражения. Выправлению подлежат, я думаю, только те (немногие) нескладности, которые явно зависят от корректуры».

Как же отнеслась цензура к предполагаемому выпуску герценовских произведений? Все усилия издателя упирались в Феоктистова, который не выносил даже имени Павленкова, а о его издательстве выражался не иначе, как «павленковская кухня». Феоктистов, естественно, не только не способствовал осуществлению этого намерения, но, наоборот, всячески препятствовал его реализации. А затем ситуация тоже не облегчилась. Феоктистова в 1896 году сменил М. П. Соловьев, ставленник К. П. Победоносцева. Даже заикаться тогда об издании Герцена было нельзя. Лишь при Д. С. Сипягине, когда место начальника Главного управления по делам печати занял князь И. В. Шаховской, вопрос о выпуске сочинений А. И. Герцена стал несколько продвигаться. По докладу князя Шаховского министру в 1900 году было получено разрешение, но при условии, что князь сам будет цензуровать Герцена. Правда, Павленкова к тому времени уже не было в живых…

А. А. Герцену об этом не было известно еще и в начале 1901 года. Это видно из его новогоднего поздравления В. И. Яковенко — одному из душеприказчиков Павленкова: «Многоуважаемый Валентин Иванович! Желаю Вам на Новый год здоровья, счастья и успеха — успеха в большом предприятии издания сочинений моего отца! Вот мы же и в Новый век вступили, а разрешения так и не получили! Неужели нам придется еще долго ждать его? Дайте мне, пожалуйста, знать, как обстоит дело».

Скоро не только сын Герцена, но и вся общественность узнала о том, что герценовские сочинения готовятся к изданию. Во втором номере «Книжного вестника» за 1901 год сообщалось: «Как известно, Ф. Ф. Павленков приобрел права литературной собственности на сочинения Герцена-Искандера, но он не успел сам приступить к их изданию. В настоящее время душеприказчики покойного издателя, на которых волею завещателя возложена обязанность довести до конца начатые им литературные предприятия, готовят к изданию “Избранные сочинения А. И. Герцена”».

Разрешение князя Шаховского, которое получили душеприказчики Павленкова, было обусловлено целым рядом ограничений. А именно: «1) издание должно быть процензуровано Главным управлением по делам печати; 2) разрешалось выпустить только собрание сочинений (а не отдельные произведения) с тем, чтобы цена за это собрание была не ниже 10 рублей и чтобы отдельные тома в розницу не продавались; 3) все, касающееся Николая I, должно быть очищено от “нападок” и “резкостей”; 4) рассуждения Герцена о Польше подлежали почти полному изъятию».

Пять лет потребовалось, чтобы душеприказчики согласовали все вопросы в Главном управлении по делам печати. Глубоко трагическое в этой эпопее перепутывалось с комическим. В ходе предварительной цензуры не просто выбрасывались «статьи, страницы и более или менее значительные места», но безжалостно вымарывались «повсюду отдельные слова, меткие, едкие, блестящие обороты». Причем пропуски не разрешалось обозначать никакими знаками.

В первой половине 1905 года многострадальное собрание сочинений А. И. Герцена появилось. Формально воля Ф. Ф. Павленкова была выполнена. Однако радости это не приносило, ибо надругательство цензуры лежало позорной печатью на этом издании. После революционных событий 1905 года душеприказчики Павленкова, чтобы познакомить народ не с урезанным, а подлинным герценовским творческим наследием, выпускают отдельными изданиями наиболее пострадавшие от цензуры его произведения. И в 1906 и 1907 годах выходят без купюр произведения А. И. Герцена: «Русский народ и социализм», «Старый мир и Россия», «Роберт Оуэн», «Александр I и В. Н. Карамзин», «Княгиня Екатерина Романовна Дашкова», «Крещеная собственность», «С того берега», «О развитии революционных идей в России», «Русский заговор 1825 г.».

Но самая главная проблема заключалась в другом. Около десяти тысяч экземпляров изуродованного собрания сочинений А. И. Герцена еще не были к тому времени распространены. Как быть — или продолжать продажу имеющегося тиража или же, уничтожив его, предпринять новое, не урезанное цензурой? При этом втором варианте сумма потерь выльется в весьма значительную цифру — семьдесят тысяч рублей. Это вызвало разногласия и в среде самих душеприказчиков. Вопрос был передан на решение третейского суда, в состав которого входили К. К. Арсеньев, Н. Ф. Анненский и И. Д. Смирнов. Вот к какому решению они пришли: «Третейский суд, ввиду крайней желательности для русского общества нового, более полного издания сочинений Герцена, находит, что душеприказчики Павленкова нравственно обязаны употребить все зависящие от них меры для достижения вышеозначенной цели, хотя бы для того и пришлось поступиться некоторыми выгодами или даже уничтожить часть напечатанных и нераспроданных экземпляров».

На основании этого решения издатели в 1907 году приступили к печатанию нового собрания сочинений Герцена. Но наступивший период реакции нарушил эти планы. «Герцен все оставался на том берегу, к которому, казалось, мы уже было причалили, но от которого теперь снова удалялись на всех парах», — с горечью заметил один из душеприказчиков В. И. Яковенко. Возникла реальная опасность того, что загублено все собрание. Поэтому душеприказчики изменили тактику и приступили к изданию сборника статей, наиболее подвергшихся жестокому остракизму в цензурные времена. Речь шла о статьях А. И. Герцена о Польше. Сборник был конфискован, а затем через четыре года последовал по нему процесс. В 1911 году из него изымается лишь одна статья «Палач». Казалось бы, теперь путь к изданию собрания сочинений А. И. Герцена открыт. Но к тому времени душеприказчики приступили к ликвидации всего вообще издательского дела Ф. Ф. Павленкова, и печатание собраний сочинений А. И. Герцена было приостановлено ими окончательно. «Великое дело возвращения Герцена всему читающему русскому миру выпало из рук душеприказчиков Ф. Павленкова, — писал В. И. Яковенко… — Права душеприказчиков на издание сочинений Герцена оканчиваются в 1915 г. Но дела незачем откладывать. Издательство Ф. Павленкова никогда не было только коммерческим издательством. Согласие душеприказчиков привести в исполнение решение третейского суда показывает, что и душеприказчикам, как издателям, не чужды побуждения идейного характера».

«Первый решительный шаг к возвращению великого изгнанника на родину сделал покойный издатель Ф. Ф. Павленков», — говорилось в предисловии к первому тому сочинений А. И. Герцена, вышедшему в 1905 году. Там же рассказывалось, что все попытки Павленкова получить разрешение на выпуск герценовского собрания сочинений разбивались о цензурные условия. Пять лет не дожил прогрессивно настроенный издатель до осуществления своей заветной мечты. Душеприказчики же его Н. Розенталь, В. Черкасов и В. Яковенко сочли одной из своих главнейших обязанностей довести это дело Павленкова до конца и после десятилетней борьбы все-таки издали сочинения опального писателя…

Одновременно с собраниями сочинений русских писателей и критиков в издательстве Павленкова выходили книги классиков зарубежной литературы: Г. Андерсена, В. Скотта, Сервантеса, Диккенса, В. Гюго, Эркмана-Шатриана и другие. Их отличием от книг других издательств была все та же дешевизна.

С декабря 1893 года начала выходить в Санкт-Петербурге «Иллюстрированная сказочная библиотека» Ф. Павленкова, в которую были включены избранные сказки народов мира. Всего Павленков предполагал выпустить от 150 до 200 книжек. В каждой из них помещались одна большая или несколько маленьких сказок. От пяти до пятнадцати иллюстраций содержало каждое издание. Цена была небольшой — от пяти до пятнадцати копеек. Уже до января 1894 года вышло пятнадцать книжек сказочной библиотеки. Там были помещены, в частности, общедоступные для детей сказки Андерсена. Кстати сказать, они издавались с предисловием И. С. Тургенева. Издатель намеревался в дальнейшем выпускать по четыре книжечки в месяц.

На 1 ноября 1899 года в «Иллюстрированной сказочной библиотеке» Павленкова насчитывалось уже свыше ста книжечек, цена каждой колебалась от 5 до 25 копеек. Помимо Андерсена, туда входили произведения Ж. Санд, Ш. Перро, братьев Гримм, Гауфа, Густафсона. Из народных сказок, помимо русских, в библиотеку включались польские, арабские, норвежские и другие.

Участвовали в этом издательском проекте и другие деятели культуры, ученые, писатели. «Я видел Ваше объявление об издании коллекции сказок, — писал Павленкову в 1897 году Л. Гольдмерштейн. — Не возьмете ли Вы и восточных? У меня есть несколько довольно больших и очень интересных сказок, найденных мною в джагатайских и уйгурских рукописях Оксфордской Бодлеянской библиотеки. Английский перевод издается мною по поручению университета, и, если хотите, я отберу сказки, годные для детей, к переводу для Вас и на русский».

Павленков добивался, чтобы книги для самых маленьких читателей пробуждали в человеке добрые чувства, воспитывали уважение к труду, презрение к подлости и праздности. Часто выходили в павленковском издательстве «Задушевные рассказы» писателя-народника П. В. Засодимского. Его двухтомник переиздавался дважды. Выпускались книжечками и отдельные рассказы из сборника. Сохранилась расписка П. В. Засодимского от 2 марта 1887 года: «Я, нижеподписавшийся, продал книжному магазину г. Луковникова все оставшиеся у меня 650 экземпляров моего романа “По градам и весям” за двести рублей серебром, которые получил сполна. Обязуюсь доставить экземпляры эти по первому требованию магазина. До распродажи этих 650 экземпляров магазином г. Луковникова, я не имею права делать нового издания романа “По градам и весям”, но если бы я сам сделал или продал кому-нибудь полное собрание моих сочинений, то этот роман может войти в это собрание».

В другом письме П. В. Засодимский сообщает издателю, что, по его сведениям, тираж первого тома «Задушевных рассказов» уже полностью разошелся. А так как отказывать покупателю в них нежелательно ни для автора, ни для издателя, то он напоминает об этом, «потому что Вы из-за своих более крупных и многочисленных дел можете позабыть о моих маленьких рассказах».

11 января 1894 года Засодимский уже более категорично ставит перед Павленковым условие — определить какой-то срок, в течение которого можно было бы рассчитывать на переиздание «Задушевных рассказов». Писатель пришел к заключению, что продажа первого издания может растянуться на многие годы. «Ввиду возможности такой печальной для меня перспективы, пишет Засодимский, — вынужден поставить вопрос: нельзя ли, наконец, назначить какой-нибудь срок (например, 1 января 1895 г.), с которого бы я был бы вправе распоряжаться моими “Задушевными рассказами” и дать возможность желающим — без труда приобретать их».

В 1896 году П. В. Засодимский вновь запрашивает магазин Луковникова, сколько еще осталось непроданных «Задушевных рассказов» (I и II томов), но ответа не получил. Поэтому обращается с просьбой к Павленкову: «Потрудитесь дать мне требуемую справку».

А в своей книге «Из воспоминаний» Павел Владимирович трогательно рассказывал об участии Флорентия Федоровича в его судьбе, когда в апреле 1891 года, после выступления у свежей могилы Николая Васильевича Шелгунова, власти высылали его из столицы. «В тот же день под вечер приходил ко мне Ф. Ф. Павленков и, между прочим, осведомился, не нужно ли мне денег. Деньги мне были не нужны, но его предложение, его участие в постигшей меня неприятности глубоко тронули меня, и я навсегда остался благодарен Павленкову за его горячее участие во мне в эти дни».