Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718–1825

Официально историю профессиональных и регулярных спецслужб в Российской империи часто начинают отсчитывать с 3 июля 1826 года, с момента подписания императором Николаем I указа о создании Третьего отделения при канцелярии его императорского величества. Третье отделение действительно имеет все отличительные особенности спецслужб: оно было предназначено исключительно для ведения дел тайной полиции, не отвлекаясь на другие, нехарактерные для спецслужб задачи, а вскоре внутри него появился и специальный отдел внешнеполитической разведки.

При этом в праве считаться первой российской спецслужбой отказывают одному из самых важных и одновременно самых спорных детищ петровских реформ, созданной еще в 1718 году Тайной канцелярии. При этом заметно по ряду признаков, что уже в этом петровском органе тогда еще примитивного политического сыска Российская империя получила свою первую спецслужбу. Даже с позиций сегодняшнего дня петровская Тайная канцелярия, просуществовавшая с перерывами и восстановлениями до конца XVIII века (а затем еще в измененном виде под другими названиями действовавшая до самого 1825 года), имеет очень много признаков полноценной спецслужбы. В этом она сходна со многими архаичными и тоже еще довольно примитивными службами госбезопасности других государств XVIII века. Ее же несхожесть со спецслужбами нашего времени определяется только отдаленностью от нас пропастью трех столетий и теми задачами, для которых она была приспособлена в империи Петра Великого и его ближайших наследников. В дальнейшем будет заметно, как отличалась она от первых попыток еще до Петра организовать в России дело тайного сыска без создания цельной спецслужбы, как изменялись со временем принципы ее работы и задачи при петровских преемниках на троне, и станет более понятно — отчего именно Тайную канцелярию с ее несколько переименованными наследниками можно смело назвать первой российской спецслужбой.

До создания в 1718 году Петром Тайной канцелярии в Российском государстве существовали в простейших формах непосредственно военная разведка при ведении боевых действий и архаичные средневековые органы властной машины, предназначенные в том числе и для сбора разведывательной информации или обеспечения государственной безопасности в стране. Но все это происходило без образования специального органа, который мы сегодня могли бы отнести к спецслужбам по ряду современных критериев такого института. Тем не менее, для понимания того, сколь значимым шагом на этом пути стало учреждение специального органа Тайной канцелярии — стоит вспомнить в общих чертах эти первые попытки организации разведки и тайной полиции при предшествовавших Петру I правителях.

ОПРИЧНИНА

Формально опричнина Ивана Грозного стала первым черновым проектом такой попытки организации политического сыска в России, переведя идею политических преследований в массовое и организованное русло. Отдельные политические дела и процессы, именуемые в Московском царстве «государевым розыском», встречались в русской истории и до Ивана Грозного. Но они были еще единичны, касались только представителей высших слоев царства, а также не существовало отдельного, хотя бы и примитивного органа осуществления политического сыска и репрессий. Некоторые историки считают начальным моментом процесса политического сыска в России еще XV столетие, поскольку примеры политических дел и преследований находят уже в той эпохе.

Хотя отдельные примеры организованных репрессий по политическим мотивам уходят корнями еще дальше, еще в Киевскую Русь, где князья со своими дружинниками тайно расправлялись с династическими оппонентами. И в первые века Московского царства, когда по приказу Дмитрия Донского изловили и казнили в Москве шпионившего в пользу татарского хана Мамая боярина Вельяминова или когда из разгромленного Новгорода везли в ссылку Марфу-посадницу и ее сторонников. Но обычно массовый характер таких процессов историки начинают отсчитывать с эпохи централизации Русского государства вокруг Москвы, то есть с эпохи Ивана III.

Так, исследователь «догрозненского» периода Московской Руси Михаил Кром в своем очерке «Зарождение политического розыска в России (конец XV — первая половина XVI века)» из сборника «Жандармы» (М., 2002) приводит примеры первых столь массовых российских политических процессов при Иване III и Василии III. Это казнь князя Лукомского за тайные контакты с польским королем Казимиром, дело группы средневековых «диссидентов» от церкви во главе с монахом Максимом Греком, дела первых политических эмигрантов (перебежчиков в Литву), расправа царя Василия с мощным кланом бояр Сабуровых после проявления ими недовольства разводом монарха с Соломонией Сабуровой и т. д. Здесь же М. Кром указывает на первые появления в Судебнике Ивана III Великого от 1497 года (своде уголовных законов) определений политических преступников в виде «крамольника» (мятежника), «переветника» (изменника в войне) и «подымщика» (организатора антиправительственных действий, политического оппозиционера в современной терминологии).

Все это, по мнению автора, также доказывает наличие в Русском государстве системы политического сыска еще при дедушке и отце Ивана Грозного. Впрочем, здесь же М. Кром признает, что никакой полноценной системы политического сыска или его отдельного учреждения в России в то время существовало. Да и не могли они появиться в государстве с отсутствием полной и абсолютной власти царя, распространявшейся вплоть до самых дальних уголков страны. Исполнение обязанностей творцов политических репрессий, еще единичных по своей природе, вместо отдельных органов брали на себя просто преданные царю бояре или служивые дьяки, как те же приближенные к Василию III князь Иван Шигона или боярин Михаил Захарьев. Именно эти придворные организовали гонения на семейство Сабуровых, а в годы войны с Литвой расследовали первое в российской истории «дело врагов народа», когда под подозрение в измене попали за компанию многие честные выходцы из литовских дворян на московской службе, включая князей Бельских и Глинских.

Но эти исполнители царской воли не возглавляли никакой отдельной службы политического розыска, занимаясь в государстве и другими важными делами. Сегодня Иван Шигона по приказу царя тащил в монастырь опальную Соломонию Сабурову и следил за высылкой из Москвы ее родни, завтра собирал рать в поход, послезавтра занимался вопросами царской казны — при таких разовых поручениях монарха говорить о его занятии тайным сыском не приходится.

Таким образом, сам процесс борьбы за сохранение власти, подавления оппозиции и обеспечения политической безопасности царства в Московском государстве существовал, просто он не был обеспечен отдельным органом тайного сыска. Была и яростная борьба за власть при Василии II Темном, сопровождавшаяся тайными убийствами, похищениями, ослеплениями, отравлениями противников, когда страна первый раз едва не свалилась в русскую смуту и гражданскую войну. Не имея при своей власти органа политической безопасности, Василий Темный был вынужден действовать против династических противников не репрессиями государственного аппарата, а теми же методами тайных акций, что характерно для многих средневековых государств до создания в них органов государственного сыска. Как в Венеции в отсутствие еще тайной государственной полиции правитель вынужден был нанимать такие же шайки наемных убийц для тайных ликвидаций политических противников, какие использовала против него же и оппозиция. Здесь вместо легальных репрессий сыска власть еще защищалась подпольными методами. Потому же сам Василий Темный был сторонниками оппозиционной партии Дмитрия Шемяки захвачен, ослеплен и принуждаем к отречению от московского трона. И его сторонники ответили оппозиции теми же захватами заложников и их ослеплением, так в итоге эта атака на власть была отбита, и на московском престоле остался род Василия Темного.

Его дети и внуки на русском троне уже перешли от таких террористически-домашних методов защиты к государственному и легальному по тогдашнему закону подавлению своих политических врагов, но опять же еще пока не создавая органов политического сыска и госбезопасности. Так, Иван III уже не похищал, а легально и в рамках своей великокняжеской власти арестовал и позднее казнил возглавившего оппозицию против него князя Стародубского, а князей Патрикеевых его люди арестовали и насильно постригли в монахи, вычеркнув их из процесса политической борьбы в Московском царстве. Но делали это опять различные люди из служивших царю бояр, «путных людей», сокольничих, окольничих и т. д. Если времена, когда до создания в России отдельного органа внешней разведки ее функции перепоручали дипломатам-послам, назовут позднее «разведкой по оказии» (то есть попутно, по случаю), то до Ивана Грозного у нас в отечестве был и «сыск по оказии».

И при сыне Ивана III (отце Грозного) Василии III та же картина поручения сыска по оказии различным государевым слугам с другими обязанностями при дворе. Так, Василий Иванович поручил своим ближним стольникам арестовать и казнить выступившего против него боярина Беклемишева. Побывавший при дворе Василия с дипломатической миссией немецкий дипломат Герберштейн, из чьих записок Европа впервые подробно узнала о государственном устройстве Московской Руси, писал о целом ряде таких процессов против соперников отца Ивана Грозного. Он даже заметил, что московский царь имел власть «распоряжаться свободно жизнью всех в своем государстве», но ни о каких-то даже временных и стихийных органах для обеспечения политической безопасности царства он не сообщает.

Так что все эти политические процессы российской истории до Ивана Грозного можно считать лишь рытьем фундамента под мощное в будущем и довольно мрачное здание российского тайного сыска. Первый же камень в основание был заложен именно при Иване Васильевиче по прозвищу Грозный, и назывался он опричниной. Здесь и стартовала русская тройка политического сыска и репрессий, которую затем несколько веков будет тянуть бессменная троица коренных в виде доноса, слежки и пытки. А позднее к ним присоединится еще и провокация, начиная забирать тройку в свою сторону и ее саму же все опаснее раскачивая. Причем, заметим, важность этих вороных постепенно менялась. Если при Тайной канцелярии Петра I и его наследников главную нагрузку на себе в этой упряжке госбезопасности тянула пытка, при Третьем отделении в XIX веке — слежка и донос, то последняя николаевская охранка прочно сделала коренным провокацию.

Оригинальное и сугубо российское явление опричнины при самом известном и наиболее спорном персонаже на российском троне в лице Ивана IV многие исследователи и историки считают первой попыткой создания единой службы политического сыска в России. Поэтому многие ведут отсчет истории спецслужб Российского государства именно с момента образования опричнины в 1565 году. На самом же деле это учреждение вряд ли можно по какому-либо признаку причислить к спецслужбам. Специально собранные в отдельные отряды царские слуги, именовавшиеся опричниками, вели розыск неугодных власти людей, организовывали их аресты, а чаще убивали на месте, участвовали в массовых пытках и казнях этого периода, как сказали бы сейчас, «массовых репрессий» против внутренней оппозиции царской власти в стране. Даже вырезали при своих набегах целые села и почти опустошали города по обвинению в «государевой измене». Часто во главе этой карательной конницы скакал сам русский царь. Но никакой серьезной разведывательной и контрразведывательной работы опричники не вели, оперативной работой в нашем нынешнем понимании не занимались, постоянной тайной агентурой не обзаводились. А всего лишь массово разъезжали по российским городам и весям, приторочив к седлам в качестве опознавательного знака собачью голову и метлу (символ чистки страны от измены), хватая и изничтожая недовольных по указу местных воевод, честным или ложным доносам, вырванным под пытками признаниям предшествующих жертв либо вообще по собственному усмотрению.

Это был в нашем современном понимании особый спецназ, или даже армейская гвардия, получившая вдруг карательные функции внутри страны. Как, заметим, следует это и из самого устаревшего слова «опричь», от которого пошло название явления. Оно означало «отдельно» или «особо» («опричь души», например). Опричнина была частью особого назначения, говоря современным языком. Правда, при этом в политическом терроре опричников проглядывались некоторые черты, свойственные будущим спецслужбам. Например, в штабе опричников в Александровской слободе под Москвой имелся первый в России архив политических дел и велись списки репрессированных, так называемые синодики для последующих поминаний за упокой душ убитых. Некоторые эти синодики приравнивали затем к реабилитации казненных ранее. Но, увы, это не так, синодики писали практически на всех убиенных опричниками, у нас же даже при Хрущеве стопроцентной реабилитации пострадавших при Сталине не было. Это была лишь отчасти снисходительная к уже убитым, отчасти циничная традиция помина казненных их же палачами. Так в те суровые времена было заведено. В самые мрачные годы инквизиции в средневековой Фландрии палачи перед казнью устраивали пир, на который в знак высшей милости приводили и приговоренного, чтобы он последний раз в жизни хорошо попировал. В той же Александровской слободе работало нечто вроде следственной комиссии опричнины, записывавшей показания арестованных, ее возглавляли Алексей Басманов и князь Вяземский (до тех пор, пока в 1570 году в такой же подвал для допроса притащили их самих). Хотя, разумеется, одних лишь записей синодиков опричниками, следственной палаты и постоянного штаба Опричного двора в Александровской слободе явно недостаточно, чтобы назвать это явление первой спецслужбой нашего государства.

При этом сам царь Иван Грозный в той же Александровской слободе имел свою загородную резиденцию, так что опричники заодно исполняли при нем роль охранников и гвардии. Всего в опричнину набрали шесть тысяч молодых людей из самых разных слоев тогдашнего общества. В целом уже из этого ясно, что их обязанности были намного шире обычного понимания тайного сыска в государстве.

Это явление до сих пор является предметом пристального изучения историка в силу именно уникальности созданного органа-войска для внутренних репрессий. Образ Ивана Грозного в российской историй в зависимости от ситуации то возвышался, то предельно демонизировался, но всегда опричнина и осуществленные ей репрессии в 60—70-х годах XVI века оставались главным обвинением ивановскому правлению. А приверженцы либеральной и западной школы истории и вовсе считают страницу опричного террора уникальным пятном позора в российской истории. Масштаб репрессий действительно поражает: в ходе натуральной резни по всей стране уничтожалось население целых поселков и городов.

Опричнину многие западники считают не просто первой российской спецслужбой, давшей толчок постоянным затем политическим репрессиям в Российском государстве, но и своеобразным символом этих репрессий на многие века, задавшим тон всем спецслужбам-последователям и создававшим их режимам. Так, известный своей особо западнической позицией политолог А. Янов, сравнивая ивановские репрессии со сталинскими, полагал, что опричнина стала образцом, который раз за разом под новыми именами возрождался затем в нашем отечестве. И все последующие эпохи «заморозков» в российской политике Янов уподоблял возрождению опричного времени, проводя постоянные исторические параллели, считая: первый глава опричнины (убитый позднее наследниками) Алексей Басманов — это Николай Ежов нашего Средневековья, а сменивший его на посту Малюта Скуратов — средневековый Берия, естественно. Противники западников из тех ярых патриотов, кто все готов Ивану Грозному простить за его усилия по созданию сильного и единого Российского государства, возражают Янову и его сторонникам: Басманов, Скуратов и другие вожди опричников являлись при этом талантливыми полководцами и государственными мужами, не в пример партаппаратчикам коммунистической поры Ежову с Берией. В целом история ивановского царствования и его «опричного воинства» конечно же сложнее таких упрощенных крайне западнических или крайне почвеннических схем. Но сам факт споров о феномене опричнины много веков спустя вызывает дополнительный интерес к ней даже сегодня.

В опричнине и ее истории вообще много непонятных и не проясненных нам историей моментов, что неудивительно: документов и полноценных исторических свидетельств из тех времен до нас дошло не так уж много. Одна из загадок — это зарождение опричнины вообще и причины ее организации. Мы, строго говоря, точно знаем только факт ее организации и хронологическую точку отсчета. Задуман этот ход Иваном был, скорее всего, уже в конце 1564 года. В январе 1565 года царь Иван Васильевич вдруг по непонятным до конца историкам мотивам удалился из Москвы и объявил о своем отречении от царства, попытавшись возложить царский венец на крещеного татарина Симеона Бекбулатовича, себя же в письмах Симеону униженно именовал «Иванцом Московским». Но в феврале по просьбам многочисленных ходатаев Иван возвратился в Москву и вновь объявил себя царем, и тут же он объявил о разделе своего царства на земство и опричнину, созвав Опричный двор. День царского указа о создании опричнины — 5 февраля 1565 года — может считаться и днем зарождения в нашем отечестве феномена политического сыска и следствия.

Трактуют все это по-разному, вплоть до самых экзотических и фантастических версий. Если рассматривать более-менее достойные внимания, то полагают все эти действия либо борьбой с боярским засильем в царстве (не проясняя до конца всех этих странных маневров с отречением), либо печалью по умершей царской жене Анастасии с попыткой отомстить сгубившим ее врагам, либо просто очередными жестокими причудами полубезумного царя (версия ненавистников Ивана очень живуча в истории: вся эта коронация марионетки Симеона — фарс для развлечения перед последующей бойней оппозиции и выявление ее). Говорят еще и о том, что к этому времени царь осознал слабость своей верховной власти и зыбкость собственного положения на троне, решив обзавестись в лице опричнины сильным оружием. Хотя, отметим, моментов осознать шаткость трона и бренность собственного бытия у Ивана и до 1564 года было предостаточно: он едва не умер от страшной болезни — чумы — совсем молодым в 1553 году, позднее его царство было на грани уничтожения ворвавшейся ордой крымских татар и т. д. Но только десять лет спустя Иван Васильевич вдруг становится крайне злым и подозрительным, ему всюду мерещатся заговоры и покушения на него, он доходит в этой мании до полного одичания, покидает Москву и укрывается в Александровской слободе за спинами своих опричников.

Вопрос первичного толчка в создании опричнины очень важен для понимания ее роли в нашей истории вообще и в истории российского тайного сыска. Если отбросить крайние версии о внезапном безумии царя или его подмене на троне (такая версия тоже гуляет по историческим страницам, недавно мы все могли ознакомиться с «альтернативной историей» академика Фоменко и его версией о четырех разных царях под именем Ивана Грозного), то представляется самым вероятным вариант действий царя по совокупности накопившихся у него задач. Здесь и историческая необходимость обуздать всесильное боярство, и его воспоминания молодых лет о заговорах вокруг трона, и доносы о новых кознях в его окружении, включая намеки на отравление любимой жены Анастасии, как и упорные слухи об отравлении еще раньше матери Ивана — Елены Глинской. Анастасия за несколько лет до создания опричнины умерла, если верить хроникам, действительно при странных обстоятельствах: у молодой и здоровой женщины внезапно хлынула горлом кровь — на отравление действительно похоже.

Такие личные мотивы, толкавшие средневековых правителей на массовые репрессии, установление кровавой диктатуры, создание примитивных органов тайного сыска или религиозных трибуналов, можно встретить в истории различных государств. Так, почти в одно время с правлением в России Ивана Грозного баварского короля Максимилиана монахи-иезуиты уверили в том, что колдуны-еретики навели порчу и уничтожили его супругу, толкнув его одновременно на введение в Баварии суровой католической инквизиции и на расправы с политической оппозицией. Случай почти тождественный нашей истории с началом опричнины произошел лишь на несколько десятков лет позднее ивановского эксперимента. Такая своевременная подсказка царю могла наложиться на детские впечатления о всевластии бояр у его трона, о заговорах разных боярских группировок, об убитом такими заговорщиками на глазах маленького Ивана его родного дяди, лидера партии Глинских. И вот уже личный мотив для создания в России тайного сыска готов, а личные качества и характер Ивана Васильевича только ускоряют принятие такого решения.

Да и просто новое централизованное государство потребовало этой новой силы в руках царя, и опричнина стала черновым вариантом будущих служб госбезопасности Российского государства. Это главный из исторических мотивов, добавившийся к личному мотиву. В любой стране мира тайный сыск и как его более организованная форма — тайная полиция (спецслужба) появляются в эпоху создания единого абсолютистского государства при единой власти монарха над всем обществом, а личная жестокость царя (короля, султана, хана и т. д.) чаще всего сопутствует этому процессу. Не случайно наш российский тайный сыск облекся в организованные формы именно при царе Иване IV, а первую спецслужбу процесс его развития породил при Петре I. Именно самые жестокие и самодурные из всех Рюриковичей, а затем и из всех Романовых стали их организаторами. Первый любил «перебирать людишек» в своем царстве, второй над грудой убитых собственных солдат и над братскими могилами подневольных строителей Петербурга приговаривал, что «бабы новых нарожают». И Людовик XIV во Франции, и Филипп Испанский, и Карл VI из австрийских Габсбургов, дававшие санкции на создание первых тайных полиций своих держав, — монархи того же типа, абсолютные правители и лично очень жестокие люди вплоть до патологии.

На стыке личного мотива Ивана Грозного и новых реалий его абсолютной власти в России и родилась опричнина. Все же ее издержки и жестокости потом — исчадие сурового века (не только в России, а в мировой истории вообще) и проявления личной жестокости царя, возможно и подкрепленной некоторыми психическими отклонениями от норм нашего времени, хотя совсем уж сумасшедшим Иван Грозный явно не был, скорее жестоким и развращенным властью самодуром.

Приходилось слышать мнение многих авторитетных историков, что исторически создание опричнины вообще не оправдано, необходимости в Российском государстве в этом ордене тайного сыска тогда не было, что это исключительно инструмент для выхода личной жестокости и садизма Грозного. Что в убийстве на пиру за косой взгляд в сторону царя в личине скомороха известного боярина нет никакого элемента обеспечения госбезопасности, что бежать из-за неоконченной трапезы в подвал мучить и убивать арестованных ничего общего с делом политической безопасности не имеет и что всю эту борьбу за централизацию власти и искоренение боярской оппозиции царь-садист придумал лишь в качестве алиби своим зверствам по зову злобной души и помутненного рассудка. Хотя необходимо признать: характер определенного процесса обеспечения госбезопасности опричнина все же в себе несла, как носили характер государственной казни и многие расправы опричников. Историк Соловьев отдельно отмечал этот государственный элемент опричного террора, только дополненный элементами личной жестокости царя и опричных командиров: боярская оппозиция была, заговоры за спиной жестокого царя были, попытки новгородцев отделиться от московской власти были, идея централизации государства под властью царя в Москве была, и Грозный был ее ярым проводником. Другое дело, так ли уж не правы были новгородцы, отстаивая свою традиционную вольность и не желая идти в созданный царем Иваном такой московской «рай». Так ли уж не правы и «непрогрессивны» были бояре, сопротивлявшиеся наступавшей тирании Грозного, может, эти не самые последние на Москве тогда люди видели другим развитие страны, но пали под топором опричных репрессий. В любом случае и при любых перегибах элемента личной жестокости перед нами типичная попытка среднеевропейского монарха установить свою абсолютную власть в государстве и создать для ее защиты примитивный орган тайного сыска.

Как часто бывает в разгуле политических репрессий в каком-либо государстве, колесо это набрало ход не сразу, но, набрав его, ход этого колеса стал в своем кровавом движении очень страшным. Первые три года опричнина пробовала новое дело на зуб, процессы по политическим делам в ее застенках были еще единичным делом. Настоящее начало опричного террора в России принято датировать 1569 годом. В это время в руководители опричников выбился знаменитый «главный палач» ивановских времен Малюта Скуратов и его команда сподвижников (братья Грязные, отец и сын Басмановы, Бельский, Вяземский, Черкасский и др.). Старт массовым политическим процессам был дан процессом по обвинению в измене князя Владимира Старицкого, двоюродного брата самого царя Ивана, из него вместе с приближенными Скуратов со товарищи выбили на дыбе признания в заговоре в пользу польского короля, а затем умертвили их.

Год 1569-й можно считать отправной точкой российского тайного сыска, это фактически год его рождения, ведь в 1565 году появился только указ на бумаге, истинный террор опричников стартовал именно с дела Старицкого. Сам тайный сыск, таким образом, своим рождением намного опередил создание в России первой спецслужбы, начавшись опричным террором. В этот год произошло много событий, бывших первыми в долгой затем истории российской госбезопасности. В этот год, например, кроме дела князя Старицкого случились первые масштабные репрессии сыска против оппозиционного власти духовенства Русской православной церкви. Вступивший в полемику с Иваном Грозным митрополит Федор Колычев по требованию царя был лишен на соборе своего сана. При этом сам Успенский собор, где митрополит Филипп был лишен своей церковной власти, был оцеплен конными опричниками под началом царского любимца Алексея Басманова. Сразу после низвержения Филиппа опричники Басманова ворвались под церковные своды и схватили лишенного власти пастыря, избили его при всех и утащили в темницу, где позднее он был задушен лично пришедшим к нему в камеру Малютой Скуратовым.

В том же 1569 году впервые сыск получил поручение искать измену в армейском руководстве после военных неудач, что тоже знакомо нам и из более поздней российской истории. Скуратов лично допрашивал воеводу Нащокина, обвиненного в трусости и сдаче ливонцам города Изборска, в итоге отпущенный ливонцами из плена воевода после пыток убит опричниками — тоже довольно знакомый нам и по XX веку сюжет отечественной истории. И в том же 1569 году впервые сыск применял принцип коллективной ответственности за государственную измену: опричники вину за неудачи в Ливонской войне возложили на население целых городов, проводя массовые карательные акции в Твери, Торжке, Клину, Новгороде. А вслед за казненными опричниками «изменниками» впервые применили репрессии и к членам их семьей безо всяких дополнительных обвинений. Когда говорят, что чем период интереснее для историка, тем он для современников печальнее — к 1569 году в нашей истории это относится особенно. Для нас он отправная точка в истории российского тайного сыска, для населения Российского государства этот год был окрашен в кроваво-черные тона.

С этого года стартуют уже массовые опричные процессы и казни: дело о новгородской измене, казни в Москве на Поганой Луже, большое дело об измене в руководстве русским войском с казнью талантливого полководца Воротынского, массовое убийство польских пленных при личном участии в кровавой оргии царя, убийства для развлечения на пирах. В 1570–1572 годах опричники гуляли по стране, опустошая целые области.

В верхах власти постепенные волны репрессий уничтожили практически все окружение Ивана Грозного в первый до-опричный период его царствования. Убиты фактически все первые лица в государстве: Адашев, Оболенский, Висковатый, Вяземский, Воротынский, Старицкий, Шереметев, Яковлев. Не избежала террора и церковная элита страны: после убийства опричниками митрополита Филиппа Колычева репрессиям подвергли его родню и его сторонников в православной церкви. Ведущий воевода и военачальник царского войска князь Андрей Курбский прямо с театра военных действий в Ливонии бежал от неминуемой казни через границу в Европу, став первым в российской истории невозвращенцем такого ранга по политическим мотивам и из эмиграции обличая царя-деспота в неуемных жестокостях. В известной переписке Курбского из эмиграции с Иваном в Москве есть и немало мест, касающихся действий опричников, которых князь-эмигрант именовал «кромешниками» (людьми тьмы). В том числе и такие: «Царю, некогда светлому, от Бога прославленному, ныне же по грехам нашим огорченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному, внимай! Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким!» Царь на это отвечал пространными посланиями Курбскому, где рефреном повторяется одна главная мысль: «Бесстыдная ложь, что говоришь ты о наших мнимых жестокостях» — традиция отрицать до последнего перед заграницей внутренние жестокости сыска в России появилась с первых же лет существования первых прообразов политической полиции. Только в более поздних письмах царя Курбскому, когда правду о размахе опричных репрессий в России перед Европой скрывать было уже бессмысленно, Иван косвенно признал: «Ведаю свои беззакония, но спасет меня милосердие Божие», а затем пускался в демагогические оправдания своего террора в стране рассуждениями на библейские темы. В итоге Курбскому бессмысленные заочные прения с тираном надоели, он предрек расплату всему царскому роду и написал печально: «Засим кладу перст на уста, изумляюсь и плачу».

Кроме письменных посланий из Москвы на обвинения Курбского, царь ответил и новой волной еще более жестоких чисток в стране. В отместку опричниками убиты все слуги Курбского, а также его жена и малолетний сын, которых лично задушил один из главных опричников Федор Басманов. Доставивший Ивану Грозному из-за границы письма Курбского его слуга Василий Шибанов брошен по приказу царя в застенок и подвергнут опричниками пыткам. Репрессированы родственники талантливого полководца воеводы Воротынского, в 1572 году отогнавшего на Оке подошедших к Москве крымских татар, но уже через год казненного опричниками по надуманному обвинению в измене. Только по делу боярина Федорова, обвиненного опричниками в колдовстве, вместе с ним в считаные дни уничтожено почти полтысячи родственников и слуг.

Кстати, еще до создания опричнины и политической эмиграции Курбского в Литву было пресечено несколько попыток такого бегства через литовскую границу по политическим мотивам. Но изобличенные в таких умыслах князья Бельский, Ростовский, Курятьев до бегства Курбского и создания в 1565 году опричнины отделывались опалой от царя и ссылкой в провинцию. Дядя матери самого Ивана Грозного Михаил Глинский перебегал между Литвой и Московией несколько раз, при последней попытке уехать в Литву арестован, но не просто отделался внушением, а вскоре даже породнился с правящей династией Рюриковичей через брак племянницы с отцом Ивана Василием III. Само учреждение ордена опричников пересмотрело и взгляды на политические преступления, и наказания за них. Пытавшийся последовать примеру Курбского, но схваченный стражей на литовской границе князь Петр Оболенский привезен опричниками в Москву и немедленно жестоко казнен. Находившийся к-тому времени еще в ссылке за умысел такого побега смоленский воевода князь Курятьев также задним числом приговорен к смерти и задушен опричниками, не ведавшими современного принципа о том, что закон обратной силы не имеет. Тем не менее, само создание опричнины только подстегнуло бегство из страны, где начался такой широкий политический террор власти. В числе сбежавших в Польшу был и известный всем со школы наш русский первопечатник Иван Федоров, чей памятник стоит в Москве напротив «Детского мира». В школе нам о его политической эмиграции предпочитали не говорить, а он, по одной из версий, бежал как раз в годы опричного террора от преследований московской власти и церкви, свои главные книги на кириллице и на латинице он напечатал в польском тогда Львове под защитой польского гетмана Ходкевича, здесь во Львове наш первопечатник-эмигрант и похоронен.

Для убийств, пыток, казней и содержания арестованных для опричнины было выделено целое село Александровская слобода, где было организовано нечто напоминающее концентрационные лагеря XX века. Даже если сюда попадал невиновный, то его, согласно дошедшим до нас летописям, «уже не выпускали, дабы не рассказал о творимом здесь».

Отдельным обвинением Ивану является установленный факт его личного участия в казнях и принуждения к тому же собственного сына — царевича Ивана. Как почти всегда бывало в случае такого размаха репрессий в российском обществе, начиная с 1564-го и по 1593 год, в очередную волну чисток жертвами в массовом порядке стали сами палачи. В очередную волну казней по тому же обвинению в государственной измене бывшими товарищами уничтожены главные вожди опричнины князь Вяземский, князь Черкасский, Плещеев, отец и сын Басмановы. При этом самому жестокому опричнику (кроме фактического командира опричников и главного исполнителя множества убийств Малюты Скуратова, убитого в 1573 году на войне с поляками) Федору Басманову было приказано перед смертью лично зарезать собственного отца Алексея Басманова, что не спасло затем и Федора от немедленной казни, несмотря на личное обещание царя пощадить отцеубийцу. Так же в надежде на помилование еще перед казнью в Китай-городе другой известный опричник, Прозоровский, зарезал родного брата, но так же, как и Басманов, обманут жестоким царем и тут же лишен жизни.

На этом «процессе против опричников», происходившем в январе 1570 года в Новгороде и летом того же года уже в Москве (впавшие в немилость вчерашние вожди опричнины обвинялись в поддержке мятежа новгородцев против царя), и князь Андрей Вяземский руководил убийствами вчерашних товарищей, а затем и сам по тому же обвинению был посажен на кол. Хотя по другим свидетельствам, Вяземский умер от пыток еще на стадии допросов, и на площадь Поганая Лужа в московском Китай-городе втащили для казни уже бездыханное тело бывшего свирепого вожака опричнины. Очевидно, вожаки первого периода опричнины Вяземский и Басманов-старший к концу 60-х годов свою миссию выполнили, и Иван Грозный просто зачистил неугодных ему исполнителей, к тому же ненавидимых уже всей страной. По всей вероятности, к расправе с Вяземским и Басмановыми царя подтолкнула шедшая к власти в этом органе вторая волна опричных командиров (Скуратов, Грязной, Нагой, Бельский), руководившая им в 70-х годах. Хотя часто в истории встречается версия о том, что Вяземский и Басманов, напуганные размахом новгородской резни и уже опасавшиеся за собственные жизни, действительно имели тайные контакты с новгородской оппозицией и склонялись к заговору против царя. Здесь теперь историкам истину установить уже трудно, но в любом случае мы знаем этот поучительный пример из истории русского тайного сыска. Люди, развязавшие эту кровавую бойню и лично руководившие массовой резней, сами попали под жернова раскрученной ими мельницы террора, закончив жизнь в 1570 году на Поганой Луже и в застенках своих вчерашних подчиненных.

На этой московской площади, оцепленной опричниками Малюты Скуратова по всему периметру, вместе со вчера еще всесильными опричниками Басмановыми и Вяземским были в тот же день четвертованы многие первые лица ивановского царствования: глава внешней политики Висковатый, первый казначей царства Фуников, бывший советник царя боярин Яковлев. Такого одномоментного истребления среди властной элиты Россия не знала со времен монголо-татарского нашествия, но ведь она до этого не знала и самого тайного сыска, тогда убивали чужеземные пришельцы — теперь свои. Только в этот день на Поганой Луже казнены и замучены несколько сот самых известных в России людей. После чего опричники бросились по их домам расправляться с родней репрессированных и грабить их имущество.

Пример первых в России организаторов политических репрессий, которые внезапно сами попали под раскрученное ими колесо террора, будет затем повторяться в различных вариантах в истории российских спецслужб. Участь Басманова и Вяземского не предостережет ни светлейшего князя Меншикова, ни самодовольного вельможу Волынского, ни организатора петровской Тайной канцелярии Толстого, ни железного наркома Ежова и его наследников Абакумова с Берией. А практически все вожди Опричного двора закончили плохо, даже те, кого не репрессировали свои по сфабрикованному делу о новгородской измене. Скуратов погиб в бою с поляками. Василий Грязной попал на войне в плен к крымским татарам, где и закончил свои дни. Его брат Григорий Грязной тайно умерщвлен по приказу Ивана Грозного как вышедший из доверия. Последний командир опричников Богдан Бельский, племянник Малюты Скуратова, сумел благодаря своей хитрости пережить и Ивана Грозного. После гибели Малюты Бельский был до конца дней Грозного самым близким ему человеком, именно с ним в 1584 году царь играл в шахматы в момент своей смерти. Пережил Бельский и сына Ивана Грозного — Федора, и своего нового хозяина — царя Бориса Годунова. И даже во времена Смуты Бельский успел перебежать в стан самозванца и послужить Лжедмитрию, «признав» в самозванце своего родственника царевича Дмитрия. Но и его настигла кара за участие в опричном пиру террора: в 1611 году восставшие горожане Казани жестоко расправились с присланным самозваным царем воеводой Бельским. Так что первое поколение лидеров российской машины политических репрессий, поголовно уничтоженное после исполнения своей мрачной миссии, осталось в истории пророческим предостережением своим наследникам по стезе политического сыска.

Иван Грозный действительно лично рубил головы вместе с опричниками. Царевич Иван-младший, как известно, убит лично царственным отцом в припадке неожиданной ярости. Все эти шокирующие подробности первых российских политических репрессий такого масштаба, равными которым станут затем в истории только репрессии Петра Великого, послереволюционный красный террор и чистки Сталина, дают многим историкам право говорить о печальной уникальности российского явления опричнины в мировой истории. Действительно, в России еще никогда до Ивана Грозного размах убийств собственных граждан не достигал таких размеров: согласно Псковской летописи, только по делу об «измене в Новгороде» в 1570 году казнены и замучены десятки тысяч человек, опричники целыми днями топили в Волхове трупы.

Между тем подобные кампании массового террора, практически неизбежные в суровых условиях становления самодержавной власти в молодых централизованных государствах той эпохи, были в разной мере организованы во всех крупных державах Европы, а уж на Востоке это к тому времени было обычным явлением. Даже явно не симпатизирующий правлению Ивана Грозного Валентин Пикуль в своем историческом романе «Псы господни», изобличающем российскую опричнину, постоянно проводит сравнения с такими же репрессиями самодержавных правителей в других странах мира той же эпохи, подводя к неутешительному выводу: везде одно и то же.

Не в оправдание зверств опричников, а для исторического объяснения процессов — согласимся. Действительно, почти все коронованные современники Ивана утверждали в средневековом мире свое единовластие над молодым классом служилого дворянства и старой знатью удельных князей таким образом. Это были естественные процессы сурового XVI века с его становлениями абсолютной власти в европейских империях — века семейства Борджиа или испанского Филиппа Кровавого, ничуть не отличавшихся в этом плане от русского «грозного царя». И хотя ряд исследователей, как, например, профессор Иловайский, видят в ужасах опричного разгула сугубо российский феномен, объясняя его наследием татарского владычества над Русью и последующей оторванностью Московии от Европы, скорее правы те, кто указывает: Средневековье в этом плане пропитано ужасом повсеместно, и Россия здесь исключением не является.

Ссылки же на личностные характеристики и персональную жестокость Ивана Грозного (а многие исследователи все же задним числом уверены в его психической невменяемости с момента начала опричных чисток до самой смерти) не выявляют уникальности российского опыта создания первого войска с функциями карателей и тайной полиции. И за имевшим не менее крутой нрав французским Людовиком XI во Франции неотлучно ездил целый отряд палачей. И в Швеции современник Ивана Эрих XIV был не более вменяем в момент своих массовых казней, в Упсале он лично участвовал в массовом обезглавливании своего первого министра Свена Струрре и десятков его соратников. Его, кстати, вскоре сами шведы признали умалишенным, свергли и заточили в темницу, но и сменивший его младший брат Юхан террора не прекратил. И печально известный правитель Валахии Влад Колосажатель, получивший затем в истории прозвище Дракула и перекочевавший с ним в современные фильмы ужасов, мог бы с Иваном поконкурировать в личной жестокости. И современник Ивана Грозного в Шотландии Яков VI из-за мифического заговора против его персоны развязал кровавые репрессии по всей стране. И в Англии в те же времена все подземелья Тауэра были забиты как политическими, так и личными неприятелями Генриха VIII. Генрих тоже создал в Англии особую службу людей для сбора информации и карательных действий, отдаленно похожую на ивановских опричников, ее возглавлял при нем лорд-канцлер Томас Кромвель, и про генриховскую эпоху в Англии потом сложат знаменитую поговорку про «шпиона короля под каждым камнем». Генрих с нашим Иваном вообще очень схожи, даже своих жен они казнили почти синхронно, хотя друг с другом знакомы не были. А уж про мрачного Филиппа Испанского с его инквизиционным террором по всей Западной Европе или методах подавления недовольных Тимура Хромого и говорить нечего.

В конце концов, Иван Грозный и до создания опричнины не отличался кротким нравом, жестокость ему была свойственна с юных лет. Как и многим его предшественникам на московским или киевском еще троне из рода Рюриковичей. Просто раньше его жестокость выливалась в личные акты зверства или приказы об этом ближним слугам. Известно из истории, что еще в 1547 году и задолго до создания опричнины (царю тогда было только 17 лет) по дороге на охоту Ивану Васильевичу встретилась делегация ходоков из Пскова, жаловавшихся на своего воеводу Пронского. Иван пришел от дерзости «мужичья» в такую ярость, что стал бить челобитчиков, подпалил им бороды и приказал слугам их убить. Но тут царю сообщили свежую новость — в Москве упал большой колокол в Кремле, и любознательный юноша поскакал смотреть на последствия его падения, а спасенные этой неожиданной вестью наивные псковские ходоки смогли сбежать. Здесь ордена опричников еще не было, а монаршая жестокость уже на месте.

Если говорить о размахе репрессий, то и здесь Россия ивановских времен не превзошла ни деяния инквизиции в той же Европе при Габсбургах, ни массовую резню' собственных подданных Великим Моголом шахом Джахангиром в Индии, ни тотальный террор против недовольных султана Селима Я вуза (Грозного) в Османской империи.

Та самая инквизиция самый большой размах в Западной Европе набрала именно во времена царствования Ивана Грозного в России. Опричнина — это своего рода русская инквизиция, опрокинутая в нашу действительность и не носящая религиозного характера. Эти процессы очень похожи. Только в Европе властители утверждали свою абсолютную власть при помощи авторитета католической церкви, а в Московии церковь верховной властью и ее примитивным сыском опричников от этих процессов была отодвинута, она даже сама становилась объектом репрессий. Если в Англии король Генрих VII осмелился убить вступившего с ним в спор лондонского архиепископа Тома Беккета и после яростной атаки на него папы и всей католической церкви был вынужден прилюдно каяться за это в соборе, то нашего Ивана Грозного за такую же акцию против митрополита Филиппа одернуть было некому.

Однако при всей схожести печальных процессов в мире в течение жестокого XVI века российский феномен опричнины все же уникален. Не количеством пролитой крови и не личностью устроившего террор монарха, а именно попыткой приспособить для этого особый орган или род войск, прообраз будущей тайной полиции. Во всех перечисленных случаях иностранных внутренних репрессий в качестве ударной силы использовали либо армию, либо просто приближенных царя, либо предназначенную для боевых действий элитную гвардию, как янычары турецкого султана (от турецкого «єни чари» — элитное войско, тот же спецназ Средневековья). Но нигде под это специфическое дело не создали «опричь всей остальной страны» отдельного розыскного и карательного органа.

В истории XVI века мне известны только два случая похожих экспериментов, когда политическими репрессиями занимались отдельные службы, отдаленно напоминающие русских опричников. Во-первых, «орднунг-герихт» (служба порядка) шведских королей, но она, в отличие от опричнины, была и обычной полицией в ее гражданском понимании, прообразом МВД. Во-вторых, Звездная палата английского короля Генриха VII, но она носила скорее судебный характер, ведя следствие и приводя в исполнение приговоры. Нигде конные головорезы с метлой у седла не метались из конца в конец страны, зачищая от инакомыслия целые районы и не имея при этом никакой другой задачи в государстве. В Западной Европе в разгар инквизиции по городам тоже разъезжали особые следственно-карательные бригады, но они работали по доносам, опричники же часто носились по России по собственному усмотрению.

Даже в войне опричные отряды особо не использовались, будучи выделенными специально для внутриполитического террора. Только в 1578 году, когда положение России в Ливонской войне было особенно сложным, Иван погнал свою царскую рать на фронт во время осады Вендена (сегодня это латвийский город Цесис). Но и здесь, если верить историческим источникам, опричники чаще занимались привычным делом репрессий против местного населения и насилием над пленными немцами и поляками. Даже в действующей армии они являли из себя аналог будущего Смерша и заградительных отрядов. О зверствах армии Ивана Грозного в этом вторжении в Ливонию больше известно на Западе, чем в нашей истории, а они действительно имели место. Перебита без особого смысла масса местного населения, как и замучено много ливонских или польских пленных. Попавший в плен под Ревелем (Таллином) ливонский маршал Каспер фон Мюнстер был ослеплен и насмерть замучен опричниками. Подавляющая часть жестокостей в этом походе осуществлена именно отдельными отрядами опричников в тылу русской армии, хотя и сама армия была в этом плане не ангелом. Как, впрочем, и любая другая воюющая армия Средневековья, здесь опять же дело не в жестокости московитов или их «азиатско-татарском наследии». В ответ на это самое наступление войска Ивана Грозного в Ливонии в том же году польская армия короля Стефана Батория нанесла контрудар южнее, прорываясь на Псков и углубившись в русские земли. При взятии города Великие Луки венгерские наемники войска Батория учинили точно такую же массовую резню русского населения и православных священников, какую месяцами ранее творили в Пярну и Вендене ивановские опричники. Так что дело не в жестокостях воюющих армий жестоких веков, а в том, например, что закаленное в карательно-репрессивных походах и издевательствах над мирным населением (и чужим, и русским) воинство опричников Ивана в серьезных битвах было не слишком дееспособно. Этот феномен известен многим странам и народам: из специфических карательных войск тайного сыска плохая подмога действующей армии в дни серьезных сражений.

Некоторые исследователи предшественниками опричнины считают баскаков Золотой Орды, но эти отряды татар только собирали дань и карали за ее недобор, это средневековый прообраз налоговой полиции современности (даже скорее прообраз современных рэкетиров), тайной полицией Чингисидов баскаки не были. Поэтому эксперимент с созданием опричнины все же имеет свою уникальность в исторической ретроспективе. Еще одним его отличием стало значительное количество иностранных наемников и авантюристов в опричном войске, что было вполне уместно при специфических функциях войска «опричь всей страны». На Западе об опричнине и узнали из рассказов ее участника и германского наемника Генриха Штадена и его немецких коллег по опричной службе Краузе, Шлихтинга и Таубе, именно немцы среди иностранных опричников составляли явное большинство. Именно от этих наемников просочилась на Запад правда о терроре опричников, поскольку в России сам Иван Грозный тщательно инструктировал своих послов все такие свидетельства перед чужеземными правителями отрицать, списывая их на «мужичьи бредни». Это тоже доказывает, что в Россию при Иване еще до создания спецслужб пришел «тайный сыск», и понимался он поначалу как буквально тайный (не-признаваемый перед обществом и заграницей), что характерно для черновых вариантов тайного сыска и в других державах Средневековья.

Конечно же опричнина никак не может считаться первой российской спецслужбой. Это только первый ее проект, причем не долговечный, между опричниной и тем же Третьим отделением или даже петровской Тайной канцелярией разница такая же, как между неандертальцем и современным гомо сапиенс. Ее особенность в том, что впервые со времени создания в России на основе Московского царства сильного и централизованного государства молодая самодержавная власть задумалась о необходимости создания отдельного органа для обеспечения своей государственной безопасности. То есть о необходимости оберегать не только лично царя, ведь институт дворцовой стражи и царских телохранителей (рынд или гридников) имелся еще со времен Киевской Руси, а об обеспечении безопасности страны и существующего в ней правящего режима в целом.

Историки до сих пор спорят о предназначении самого института опричнины в российской истории. Даже такой мэтр, как В.О. Ключевский, в различных местах своих работ именует опричников то личной охраной царя, то ивановской гвардией, то специальным его орудием в борьбе с боярским засильем, скатившимся затем к бессистемному террору. И в целом в истории оценка феномена опричнины колеблется очень широко. От приниженного значения этого института в роли шайки головорезов на царской службе, подобных восточным башибузукам или европейским кондотьерам, до сложной реформы всего Российского царства с разделом его на «опричную» и «земскую» части.

Чем же была опричнина в нашей истории? На мой взгляд, это все же первый и экзотический с высоты прожитых веков черновой эксперимент создания спецслужбы в России. При всех метлах, собачьих головах и пролитых реках крови, это все же первая и достаточно наивная попытка создать в стране орган госбезопасности. Просто она так же похожа на современные спецслужбы, как средневековая деревянная арба на «мерседес» последней модели, но ведь путь к «мерседесам» начинался именно с таких телег. При всех особенностях этого эксперимента Ивана Грозного, к жизни его вдохновила историческая необходимость создать орган для обеспечения государственной безопасности в молодом тогда Российском царстве.

Первый эксперимент с воплощением таких мыслей на практике с учетом тогдашней ситуации и личности его архитектора, царя Ивана Грозного, и дал такой спорный продукт, как опричнина. О нем еще долго будут спорить историки разных школ. От апологетов Ивана IV, как вынужденно допустившего жестокость во благо сильной державы мудрого государственника, до его либеральных обличителей, видевших в нем абсолютное и бессистемное воплощение векового российского варварства, которые словами поэта-либерала Александра Галича через ивановскую опричнину выносят приговор всей эпохе российской державности:

И все равно раз за разом новые поколения государственников или ура-патриотов будут находить опричнине разумное историческое объяснение, а то и оправдывать ее, даже ставя в заслугу централизаторской политике сильной власти в России Ивана Грозного. Не случайно в XX веке очередной всплеск положительных откликов в адрес этого царя и его правления пришелся на годы власти Сталина в Советском Союзе, который буквально требовал от деятелей искусств создания положительного образа Грозного в литературе и кинематографе. Сталин и к самому феномену опричнины поэтому относился положительно, видя в нем не только инструмент в руках средневекового своего предшественника по искоренению политической оппозиции, но и руководство к подобным действиям в своей практике. Накануне войны он в беседе с писателем Алексеем Николаевичем Толстым, уже имевшим опыт написания понравившегося Сталину эпоса о Петре I, настойчиво предлагал тому создать большой роман об Иване Грозном и его эпохе с позиций положительного прочтения его образа. И отдельно Сталин просил А.Н. Толстого дать позитивную оценку опричнине, чтобы прекратить пересуды дореволюционных историков об ужасах этого явления. При этом Сталин с привычным большевистским ханжеством давал Толстому настойчивый совет «не касаться вопроса знаменитого женолюбия Ивана» и вообще по возможности обойти эту тему в будущем произведении. Написать заказанную вождем партии книгу Алексей Толстой, впрочем, так и не успел, но этот «положительно-оправдательный крен» в оценке дел Ивана Грозного, включая историческое оправдание его опричников, сохранялся в советской истории и в дальнейшем, и сейчас у этого направления политической мысли достаточно сторонников.

Опричный террор и сам институт розыскного и карательного войска во времена Ивана Грозного еще не был спецслужбой, способной переходить по наследству от монарха к монарху. Поэтому опричнина так и осталась разовым оружием в руках создавшего ее «грозного царя». Но зароненное семя идеи создать особый институт по государственному надзору за обществом и искоренению в нем крамолы дало побеги уже в следующем веке при одном из первых Романовых — царе Алексее Михайловиче.

ТАЙНЫЙ ПРИКАЗ

После смерти Ивана Грозного в деле политического сыска в России наступил некоторый перерыв почти на сто лет. В России тогда еще не возникли такие условия в государстве, когда пусть и примитивный орган тайного сыска уже был жизненно необходим правящей власти. Он мог быть при Иване IV, решившем зачистить страну от политических противников и выкорчевать боярскую оппозицию, а могло его и не быть. Сыну Ивана Грозного Федору сыск оказался не нужен, он мило всем улыбался, любил звонить в колокола на звоннице и совсем не хотел заниматься государственными делами, зачем же такому царю тайный сыск и опричники. Некоторые полагают, что Федор был тихим сумасшедшим, юродивым на троне, основываясь только на недостоверных легендах и рассказе шведского посла своему королю, что московский государь Федор Иванович мочится под себя прямо на троне при приеме иностранных делегаций. Скорее всего, это был просто инфантильный и добрый юноша, на котором природа в плане жестокости и воли вообще решила отдохнуть после бурного папы. Но тайный сыск Федору, за которого фактически правила клика придворных, действительно был не нужен, и он был заброшен временно в чулан истории.

Севший после смерти Федора на трон его шурин Борис Годунов был более тверд и решителен, но и он решил обойтись в России без единого органа тайного сыска, доверив по старинке дело искоренения крамолы своим приближенным боярам и армии. Когда на него пошел войной самозванец под именем царевича Дмитрия, искоренять его сторонников по российской глубинке Годунов послал свои полки стрельцов, усиленные наемниками и татарскими отрядами, и они зверствовали в западных областях страны не хуже опричников, которыми Годунов при Иване Грозном тоже командовал. Но армия не спасла династию Годуновых, большей частью передавшись вскоре под власть самозванца, Годунов умер в Москве, а его успевший принять царский венец сын Федор без органа тайного сыска легко стал жертвой дворцового переворота и был убит заговорщиками. Сама история подсказывала российской власти новую реальность — орган тайного сыска необходим, никакие временные боярские комиссии и армейские отряды, пусть даже самые преданные, его не заменят. Но тут на много лет началась великая Смута, в России временами не было никакого единого правительства или было сразу по нескольку в разных районах страны, в таких условиях отсутствия единой власти и вообще государственности о тайном сыске вообще говорить трудно. Поэтому второй черновой проект сыска в России появился только после окончания Смуты, когда на престоле опять единого царства прочно утвердилась династия Романовых.

В отличие от Ивана Грозного второй царь романовской династии Алексей Михайлович, венчавшийся на царство в 1645 году, в русской истории получил прозвище Тишайший.

Первые попытки вернуться к этой идее замечены еще при отце Алексея — Михаиле, первом царе из Романовых. Он стал создавать некие временные комиссии для расследования конкретных дел по государственным преступлениям или рассмотрения отдельных доносов. То есть, в отличие от Ивана Грозного, Михаил Романов видел дело своего сыска более временным, а значит, и менее важным, не желая создать под него отдельный орган политического сыска на постоянной основе. Эти комиссии стали называть «приказами» царя, из них уже при его сыне вырастут постоянные Тайный приказ и Сыскной приказ (для разбора менее значимых и уголовных преступлений, прообраз будущего российского МВД). Такой временный приказ при Михаиле расследовал дело «порчи» царской невесты Марьи Хлопониной, помолвку с которой царь Михаил расторг в 1616 году ввиду ее постоянной болезни. В 1620 году этот приказ начал работу по доносу, что четырьмя годами ранее невесту царя умышленно травили медленным ядом злоумышленники, чтобы расстроить царскую свадьбу. И только в 1622 году виновные в «порче» невесты выявлены, и главные обвиняемые в этом, князья Салтыковы, сосланы из Москвы. С момента преступления до наказания виновных прошло шесть лет, но при временном и неорганизованном характере работы этих михайловских приказов большей оперативности от их следствия требовать вряд ли было возможно.

Постоянным органом сыска стал Тайный приказ, учрежденный указом царя Алексея в 1648 году, он также назывался приказом Тайных дел. Некоторые исследователи и эту дату предлагают считать отправной точкой истории профессиональных спецслужб в России, однако Тайный приказ не менее далек от спецслужбы в нашем понимании, чем воинство опричников. Хотя внешне он и отличается от свирепых ивановских опричников своей большей организованностью и большей разумностью действий по политическому сыску так же разительно, как хладнокровный царь Алексей лично отличался от жестокого и взрывного царя Ивана.

Вопреки утверждениям некоторых историков, Тайный приказ не занимался разведкой и контрразведкой в нашем современном их понимании, а также не имел оперативного аппарата. В его функции, как и у многих современных приказу иностранных служб архаичного политического сыска, входил розыск неблагонадежных лиц и их допросы, как правило, с применением пыток, а также передача после этой процедуры царскому суду. В нашем понимании это некий следственный комитет, занимавшийся и политическими, и уголовно-бытовыми делами.

Один из главных специалистов в российской истории по алексеевскому ее периоду — Казимир Валишевский, касаясь Тайного приказа, так описал его предназначение: «Это было нечто вроде тайной канцелярии Людовика XV, отличие было лишь в том, что сфера деятельности ее не ограничивалась только областью внешних сношений… То было какое-то странное и протеобразное собрание, на которое Татищев смотрел как на инквизиционный стол, Леклерк — как на «кровавый трибунал». Современные же историки открыли в нем, подобно Костомарову, зародыш будущей тайной полиции»[1]. Здесь очень удачно сравнение с зародышем, если опричнину считать семенем на поле будущих российских спецслужб, то Тайный приказ Алексея действительно зародыш, побеги взойдут еще спустя почти два века.

К созданию Тайного приказа Алексея Михайловича подтолкнули почти непрекращающиеся волнения в государстве, которыми Тишайший был очень озабочен: масса самозванцев с претензиями на царство, бунт донских казаков Степана Разина, Медный бунт в Москве, мятеж 1650 года в Пскове, Соляной бунт и т. д. По свидетельствам современников, царь на всю жизнь запомнил свой страх, когда толпа взбунтовавшихся москвичей пришла к его загородной резиденции в Коломенском и смела кордоны стрельцов. В тот день ему первому из российских самодержцев пришлось лично выйти к мятежной толпе, вести с ней переговоры, да еще ударить; по рукам с безвестным представителем возмущенного люда, именовавшегося тогда «бунтовским миром». В дни этого кровавого «соляного выступления» летом 1648 года (народ московский взбунтовался из-за повышения цены на соль) царь вполне мог ощутить свое бессилие перед русским бунтом. Бушевавшая толпа заставила царя не просто объясняться со своими представителями по поводу ценовой политики в государстве, но и выдать ей на растерзание его любимцев, бояр Плещеева и Траханиотова. Третьего обвиненного в соляных спекуляциях, своего любимца боярина Морозова, царь под охраной успел вывезти из Москвы и объявил восставшим о его опале и ссылке. Это был для царя Алексея Михайловича уже личный толчок к организации приказа Тайных дел, какими для Ивана Грозного явились смерть супруги, раскрытие какого-то боярского заговора и, очевидно, еще какие-то события, до нас историей не донесенные.

В Тайном приказе по большей части разбирали уголовные преступления, а также призывы к бунту или хулу на правящую власть. Здесь впервые в России была опробована система политического сыска, известная как «Слово и дело». С алексеевских времен любой выкрикнувший эту страшную формулу мог указать на кого-то в качестве антиправительственного злодея, после чего следовал донос и долгое пыточное следствие, поскольку обвиняемый мог по цепочке обвинять в соучастии следующих субъектов. Система «Слово и дело», как главный стержень политического сыска в России, начавшись еще при первых Романовых, действовала на протяжении всего XVII и XVIII веков. Впервые законодательно систему «Слово и дело государево» закрепило при Алексее Михайловиче Уложение 1649 года, тогдашний уголовный кодекс Российского государства. И в Алексеевскую, и в Петровскую, и в Аннинскую, и в Елизаветинскую эпоху можно было видеть человека в маске, водимого сотрудниками Тайного приказа по местам массового скопления людей в надежде на то, что свидетель опознает кого-то из злоумышленников и выкрикнет «Слово и дело». Значительную часть преступлений, разбиравшихся во времена Алексея Михайловича в Тайном приказе, составляли дела религиозной оппозиции. Именно при Алексее произошел кровавый раскол Русской православной церкви под влиянием реформ патриарха Никона, и многие не признавшие церковной реформы раскольники и сторонники мятежного протопопа Аввакума прошли через систему «Слово и дело» и Тайный приказ перед казнью или высылкой в северные районы России.

Это Уложение царя Алексея Михайловича на долгие годы затем определило в романовском царстве перечень тех государственных преступлений, выявлением и расследованием которых занимался тайный сыск. Потомки Алексея затем только вносили в этот список дополнения в виде правок в Уложение 1649 года, но вся работа тайного сыска продолжала крутиться вокруг дел об измене государю, планов покушения на его личность или честное имя, хищения царского имущества или попыток заговора и бунта. Уложение ценно и тем, что кроме четкого понятия «государственный (государев) преступник» впервые ввело на века в российское право понятия конфискации имущества за государственное преступление (в формулировке «Отписать на государя»), ответственность за недонесение о государственном преступлении («Про ту измену ведал, но не донес»), а также впервые четко приравняло к государственной измене факт бегства россиянина за пределы отечества за границу, причем независимо от мотивов этого бегства.

При этом на Тайный приказ помимо функций следствия и примитивного политического розыска возлагалось множество иных функций, совсем нехарактерных для спецслужбы, что еще раз доказывает экспериментальный характер этого проекта в разрезе истории спецслужб. На дьяков, поддьяков и писцов Тайного приказа помимо розыска инакомыслящих и борьбы с раскольниками возлагались и обязанности сообщений с иностранными послами в России, и поставки продуктов к царскому двору, и организация царской охоты, и оснащение российского войска артиллерией, и издание книг, и организация противопожарных мер в Москве, и хлебная торговля, и поиск месторождений железной руды в стране, и множество иных разовых поручений.

Фактически это было своеобразное агентство сервиса для различных потребностей царского двора; однажды дьякам Тайного приказа Алексей поручил даже раздачу от собственного имени милостыни московским нищим. Так что считать приказ первой российской спецслужбой было бы явной натяжкой. Разведывательные функции были вне ведения Тайного приказа, в отсутствие постоянного органа внешней разведки их продолжали выполнять в разовом порядке непрофессионалы: купцы, послы за границей, воеводы приграничных крепостей и т. д. Функции контрразведки в тогдашнем российском войске, на которые часто ссылаются исследователи, считающие приказ Тайных дел первой нашей спецслужбой, фактически сводились к тому, что по царскому указу от 1665 года Разрядный приказ (тогдашнее Министерство обороны) был обязан ежедневно сообщать Тайному своему коллеге сводку о положении в армии. Вряд ли это может считаться настоящей контрразведывательной работой. Тайный приказ может скорее считаться неким органом высшего контроля в государстве. Право следствия по государственным делам приказ делил с Боярской думой и воеводами на местах. В 1663 году к Тайному приказу перешли функции бывшего Большого приказа дворца, своего рода средневекового управления делами царя. При этом приказ Алексея можно считать и предтечей российской прокуратуры, именно здесь разбирались «челобитные» (ходатайства) и «изветы» (доносы) по разным категориям дел, включая и совсем не связанные с политической безопасностью государства. Отдельным указом Алексей Михайлович запретил даже обращаться с челобитными лично к царю, минуя Тайный приказ. При этом Тайный приказ исполнял еще и функции современного Госкомстата, ведя для царя статистику по важным государственным вопросам. А также занимался еще массой не присущих нынешним спецслужбам дел.

Ввиду окончательного сползания Тайного приказа к контрольно-хозяйственным функциям его руководителями в чине «дьяка тайных дел» назначались в основном не родовитые князья или воеводы, а активные люди не самого знатного происхождения (как сказали бы сейчас, «крепкие хозяйственники»): Перфильев, Михайлов, Башмаков, Ртищев, Полянский. Хотя они при этом могли пользоваться большим доверием царя, как тот же Дементий Башмаков, который руководил также Сыскным приказом (уголовной полицией), а в руководители политического сыска выбился после личного конвоирования мятежного протопопа Аввакума к месту его северной ссылки в Пустозерск. При этом Башмаков был верным цепным псом царя, готовым репрессировать по его указанию кого угодно, он же затем командовал следствием по делу опального патриарха Никона, главного гонителя в прошлом Аввакума и его сторонников. Тот же Башмаков руководил высылкой Никона в Ферапонтовский монастырь, а когда возок с опальным патриархом двинулся из Москвы и Никон попытался воззвать москвичей к своей защите и освобождению, главный царский опричник быстро пресек эту проповедь, применив к всесильному недавно патриарху грубую физическую силу. Дементий Минеевич Башмаков вообще был человеком не сентиментальным, именно он в 1662 году руководил массовым розыском и пыточным следствием против организаторов Медного бунта в Москве.

Обязательным условием работы для сотрудников приказа была грамотность, так что попасть в него в то время было делом не простым, ведь доносы требовалось записывать и использовать затем в качестве улик. Дело политического доноса в эпоху Алексея Михайловича впервые попытались систематизировать и отразить в законодательстве: Соборное уложение 1649 года впервые в российском праве вводит смертную казнь за недонесение о государственном преступлении или местонахождении государственного преступника.

В нашей истории главным специалистом по Тайному приказу Алексея Михайловича считается И.Я. Гурлянд, так что к его мнению о назначении этого государственного органа стоит прислушаться. В своей работе приказ Тайных дел он особенно отмечал эту безбрежность компетенции детища царя Алексея, отвечавшего в государстве едва ли не за все важные государственные вопросы. Гурлянд в этой связи призывал вообще не считать Тайный приказ прообразом специальной службы, поскольку сыскные дела составляли в нем лишь незначительную часть повседневной работы. В той же работе историк пишет и о слишком плотном контроле за приказом со стороны самого царя, приводя примеры частых визитов Алексея Михайловича в приказ и личного разбора некоторых его дел. Так, Алексей Михайлович при расследовании Тайным приказом дела атамана Степана Разина лично составил список вопросов бунтовскому вожаку, пытаясь выявить связь Разина с деятелями раскола или с опальным патриархом Никоном, находившимся в ссылке. Но это один из немногих случаев вмешательства царя Алексея именно в политическое дело Тайного приказа. В других оставшихся для истории записках царя для Тайного приказа практически нет примеров разбора дел политического сыска, все больше о снабжении хлебом каких-то отдаленных областей царства и о перераспределении финансов из казны. Эта иллюстрация тоже отдаляет Тайный приказ от образа даже средневековой и черновой спецслужбы. А зачастую сам царь, напротив, лично занимался вопросами защиты политической безопасности своей власти, не прибегая к услугам своего Тайного приказа. Как это было, когда по доносу в кознях против него был обвинен царский тесть Милославский, и царь безо всякого следствия или ареста просто избил отца своей жены кулаками, а позднее простил и даже, если верить легенде, попросил у тестя прощения, ведь он был Тишайшим царем.

И все же за статус далекого прообраза службы госбезопасности в лице алексеевского Тайного приказа стоит заступиться, видимо, в основе его создания поначалу все же лежала идея сосредоточения политической безопасности царства в руках одного органа. Многие факторы говорят в пользу этого предположения. Это и сбор в стенах приказа всего политического следствия по системе «Слово и дело». Это и частая передача в Тайный из Сыскного приказа расследования тех дел, где выявилось согласно Уложению Алексея Михайловича 1649 года наличие умысла против основ государства и царской власти. Только Тайный приказ вел дела мятежного протопопа Аввакума, бунтовщика-казака Разина, патриарха Никона, вожаков Соляного бунта в Москве. Протопопа Аввакума и его сторонников в Пустозерск на казнь отвезли сотрудники Тайного приказа, как развозили они по тюрьмам и ссылкам его активных сподвижников. На знаменитой картине Сурикова «Боярыня Морозова» именно сани Тайного приказа везут непокорную Феодосию Морозову в монастырскую тюрьму, где в камере (фактически, в сырой дыре в земле) ее уморят голодом в 1671 году.

В делах Тайного приказа, дошедших до нас, осталось даже переданное ему из Сыскного первое документально подтвержденное дело о покушении на российского монарха, хотя, кажется, и притянутое за уши. Это дело некоего московского мещанина Сумарокова, который с чердака стрелял по голубям на куполе Чудова монастыря, а одна пуля случайно долетела до стены кремлевских покоев царя Алексея. В те времена, когда даже описка в титуле российского царя могла повлечь для писца судебное преследование, легкомысленный москвич Сумароков, совершавший по нашим современным меркам обычное хулиганство (за хранение огнестрельного оружия тогда еще не преследовали), был записан в русской истории первым «покушавшимся» на главу государства, чье дело разбирал Тайный приказ. Это не единственный пример такого дела из наследия Тайного приказа, по нашим сегодняшним меркам раздутого из явно неполитического пустяка или казуса. Здесь и дела каких-то «ворожей», собиравшихся навести порчу на Алексея Михайловича, и дело стрельца Томилы Белого, притащенного в подвал Тайного приказа за нелепую фразу о том, что он ездит на лошади лучше самого царя. По тем временам такую «хулу на царское имя» и собственно покушения на убийство царя или на бунт особенно не разделяли, это характерно для архаичного и чернового тайного сыска разных государств мира.

В пользу некоторой специализации приказа в деле тайного сыска говорит и факт постоянного присутствия его руководителя, «дьяка тайных дел», при приеме в Москве новых иноземных послов, здесь даже просматривается отдаленный прообраз контрразведывательных функций. Когда в 1660 году у главного российского дипломата тех лет Афанасия Ордина-Нащокина сбежал за границу сын, его при посольствах за границу на всякий случай стали сопровождать дьяки Тайного приказа, — так, на мирных переговорах в Копенгагене при Ордине-Нащокине состоял сотрудник этого приказа подьячий Казанец. После этого уже во всякую русскую делегацию дипломатов за границу стали включать представителя Тайного приказа, по-видимому, и для разведывательных целей, и для надзора за самими русскими дипломатами. Это очень похоже на прикрепленных в обязательном порядке к каждой делегации за рубеж советских граждан «людей из органов» три века спустя. А один из первых политических русских эмигрантов-невозвращенцев Григорий Котошихин, из чьих уст Европа впервые услышала тогда о Тайном приказе в Москве и о практике прикрепления его людей к посольствам, добавлял еще и такую красочную и вполне даже нам сейчас понятную особенность: даже стоявшие формально рангом выше «чистые дипломаты» из глав таких посольств часто лебезили перед представителем Тайного приказа и старались ему угодить. Котошихин добавлял также, что и в самой России полновластные в своих владениях воеводы часто так же «прогибались» перед приехавшими к ним подьячими не самых высоких чинов из Тайного приказа.

Для нас в России и сейчас все это очень узнаваемо и понятно, мало что изменилось и со времен беглеца Котошихина, и с гоголевской эпохи городничего с Хлестаковым. В целом же все эти примеры позволяют считать алексеевский Тайный приказ вторым в российской истории черновым проектом создания органа госбезопасности. Хотя и был он почти столь же экзотичен, как ивановская опричнина, а загруженность его иными государственно важными делами заметно размыла для нас, людей XXI столетия, его направленность именно в деле политического сыска.

В силу своего положения Тайный приказ со временем стал доминировать над другими, например, над Посольским приказом (прообразом будущего МИДа), Разбойным приказом (предком МВД, занимавшимся борьбой с уголовной преступностью), Разрядным приказом (тогдашним главным армейским органом, фактически Минобороны). Это вызывало недовольство руководителей этих органов управления. Возможно, в силу этого Тайный приказ не пережил своего создателя. После смерти Алексея Михайловича в 1676 году от водянки и его детище скончалось вскоре от такой же своеобразной «водянки», его распирало от множества сосредоточенных в приказе разнородных обязанностей, делая одновременно для многих пугающим и ненавистным монстром. Сын и наследник покойного царя Федор Алексеевич по совету ряда придворных упразднил этот занятный контрольно-сыскной орган.

Нелюбовь к Тайному приказу, видимо, в тогдашней России была высока, поскольку сразу после его упразднения архив приказа был разграблен москвичами. О таком накале «народной любви» к этому органу, свойственному, впрочем, любому органу средневекового архаичного тайного сыска, говорит и такой исторический факт: при любых народных выступлениях этого «бунтовского века» толпа немедленно собиралась громить избу Тайного приказа. Восставшие в год Медного бунта в 1662 году москвичи среди главных «виновников бед народных» требовали у царя выдачи на смерть и тогдашнего главы Тайного приказа Башмакова, и его предшественника на этом посту Ртищева, их имена одними из первых стояли тогда в «воровских листах», расклеенных восставшими по Москве листовках. Неудивительно, что, узнав об указе царя Федора Алексеевича, упраздняющем страшное ведомство, масса москвичей бросилась к его «офису». На приказном архиве отвела душу толпа, как впоследствии в России при падении очередных режимов будут жечь документы николаевской охранки в 1917 году или растаскивать секреты архивов КГБ в 1991 году. Те же немногие документы Тайного приказа, что все же дошли до нас, были спасены от огня бывшим его главой Дементием Башмаковым. Он при расхищении архива унес их к себе домой, и они через петровский Сенат затем добрались до архивов современных историков. Тайный приказ Алексея был еще слишком экспериментальным и аморфным образованием, потому и не пережил своего основателя и верховного руководителя. Он ушел в небытие за царем Алексеем подобно тому, как сгинула опричнина после ухода Ивана Грозного.

ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ ПРИКАЗ

Петр I после своего непростого прихода на царство, который едва не сорвали взбунтовавшиеся в пользу его старшей сестры Софьи стрелецкие полки, также ощутил необходимость создания особого органа обеспечения безопасности своей власти. Он и станет в 1718 году архитектором первой спецслужбы своей империи — Тайной канцелярии. Но это будет уже в поздние годы царствования Петра Алексеевича, в разгар его знаменитых реформ, перевернувших Российское царство. Поначалу же Петру было суждено написать последний черновой проект российского примитивного политического сыска под названием Преображенский приказ. И довольно характерно, что автором последнего черновика и строителем первой спецслужбы стал один и тот же правитель на русском троне, с Петра и его времени у нас многое в истории произошло впервые.

К созданию сначала ордена преображенцев, как и Тайной канцелярии затем, петровское правление привел закономерный тандем из исторической необходимости такого шага и личных устремлений императора. В таком абсолютистском государстве, каковой являлась молодая Российская империя при Петре 1, от личности монарха всегда зависит очень многое, дополняя и преломляя законы исторической закономерности его личными устремлениями и взглядами на государство.

У Петра в этом плане был свой личный позыв. Как Алексей Михайлович помнил свои переговоры с бунтовщиками в Коломенском, как Ивана Грозного преследовала тень «изведенной злодеями» жены Анастасии и воспоминания сквозь бред о грызущихся у его больничного ложа боярах, так и Петра всю жизнь преследовало видение мятежных и пьяных стрельцов у дворца, растерзавших нескольких его сторонников. Еще мальчиком в 1682 году он видел это буйство стрельцов и примкнувшей к ним черни, утвердившей тогда власть его старшей сестры Софьи в стране при номинальных двух соправителях, собственно Петре и его сводном брате Иване. Эти стрельцы тогда разорвали и насадили на свои секиры многих сторонников партии Нарышкиных, к которым принадлежала его мать. В этот день убиты и два родных дяди Петра, братья его матери. И маленький Петр видел этот погром с крыльца Московского Кремля. Фактически защиты у Нарышкиных и Петра в тот день не было, при желании Софьи их могли уничтожить и в тот день, и позднее, расчистив путь к власти в России первой женщине-императрице. Органа политической безопасности при власти тогда в России не было вовсе. Даже созданный Алексеем Михайловичем Тайный приказ при недолгом правлении старшего брата Петра Федора Алексеевича был упразднен. В истории российского тайного сыска на эти годы последнего допетровского периода Российского государства приходится очередной пробел.

Укрепившись у власти, свергнув уже своим переворотом власть Софьи и ее соратников, Петр немедленно заполнил эту пустоту созданием Преображенского приказа. Тайный сыск в Россию вернулся, и с ним немедленно вернулись политические репрессии, где петровских преображенцев использовали в роли былых опричников. И первыми пострадавшими от них стали ближайшие сторонники Софьи. Саму царевну насильно постригли в монахини и отправили в монастырь. А ее первых советников либо изловили и казнили по обвинению в заговоре против Петра, как Сильвестра Медведева, либо сгноили в ссылке, как видного полководца и дипломата Василия Голицына. В своем деле переобустройства почти всех сторон российской жизни на европейский манер, а также при том тихом и явном сопротивлении петровским реформам со стороны поборников старины, софьинской партии, «русской партии» сторонников отдаления от Европы, ряда церковников, стрелецкой верхушки, Петр Великий быстро вспомнил о начинании отца. Приказ Тайных дел был восстановлен в 1690 году, только он был переименован в Преображенский приказ.

Руководил приказом князь Федор Юрьевич Ромодановский, один из самых преданных соратников Петра и его дела. Он был дорог Петру благодаря воспоминаниям об однозначной поддержке Ромодановским молодого царя в непростые 80—90-е годы XVII века, а окончательно выдвинулся в руководители политического сыска петровской империи после жесткого руководства розыском, пытками и казнями мятежных стрельцов после бунта 1698 года (так называемым «стрелецким розыском»). Интересно, что поначалу Петр собирался назначить на должность главы Преображенского приказа очень близкого к нему в первые годы царствования боярина Тихона Стрешнева. Писавший в XIX веке генеалогическую историю Романовых и многих дворянских родов России историк и политэмигрант князь Петр Долгорукий вообще считал Стрешнева настоящим отцом Петра Алексеевича, на том основании, что Стрешнев еще при жизни царя Алексея был любовником матери Петра, Натальи Нарышкиной, а сам Петр внешней статью и характером более походил на Стрешнева, нежели на царя Алексея Михайловича. На Востоке вообще хорошим тоном для правителя считается поставить во главе своей службы госбезопасности близкого родственника. Но у нас этого при Петре не случилось, да и предположение Долгорукого и других исследователей о такой родственной связи Петра Романова и Тихона Стрешнева в истории доказательств не имеет.

В итоге Петр остановил все же свой выбор на Ромодановском, бывшем ему верным все годы борьбы за власть с партией Софьи и стрельцами и потерявшем при стрелецкой атаке на Кремль в 1682 году нескольких ближайших родственников, убитых за поддержку Петра. Стрешнев же был поставлен руководить Разбойным приказом, который до создания Петром первой российской полиции исполнял функции уголовного розыска и следствия.

Ромодановский доверие Петра в полной мере затем оправдал. Он был точным воплощением образа руководителя черновых проектов тайного сыска в России, во многом схожим с фигурами Малюты Скуратова или Дементия Башмакова, о которых мы упоминали ранее. Всех их отличало сочетание жестокости и личной преданности поставившему на этот пост царю, а также фактическое отсутствие собственных политических взглядов — это помогало просто «верно служить» и репрессировать без раздумий любую новую мишень без оглядки на ее идеологию. Федор Ромодановский как последний начальник органа тайного сыска до создания первой спецслужбы вполне соответствовал такому типажу. Приказали репрессировать стрельцов — исполнил, приказали искоренять окружение бывшей правительницы Софьи — искоренял. Приказал царь постричь насильно в монахини и заточить в монастыре ставшую ему в тягость супругу Евдокию Лопухину, на свадьбе царя с которой Ромодановский был даже посаженым отцом, — выполнил и это без колебаний.

Преображенский приказ имел меньший круг обязанностей, чем Тайный приказ Алексея. Он так же сосредоточил в своих руках политический сыск и следствие по государственным делам, а также и по части уголовных дел, но так же был отсечен от судебной процедуры. Как и алексеевский Тайный приказ, он был основан на системе «Слово и дело» и также в вопросе сбора доказательств опирался на пыточные методы, во главу обвинения ставя признание вины самим обвиняемым. От множества побочных, контрольно-хозяйственных функций он, в отличие от приказа Алексея, был освобожден. Но и на одном только тайном сыске сосредоточиться приказу тоже не довелось, настоящей спецслужбой он так и не стал. Помимо политического сыска за Преображенским приказом оставался еще контроль за набором рекрутов и вопросами материального снабжения русской армии, а также некоторые функции управления двором царя.

При этом уже в первые годы правления Петра I усилилась работа по преследованию церковных раскольников, пик репрессий против которых пришелся именно на эпоху царствования Петра Великого, получившего за это от старообрядцев прозвище Антихрист. Это в эти годы с раскольников брали издевательский ежегодный налог на право носить бороду и заставляли их носить на одежде для отличия желтый лоскут, превращая в изгоев в собственной стране. Именно в петровские времена зачаточный тайный сыск в Российской империи обрушился на сторонников старого канона веры с поистине свирепой яростью. Именно тогда из России раскольники бежали целыми селами и областями, образуя за границей целые колонии-поселения (как в польской области Ветка) и свои настоящие эмигрантские центры, которые затем перейдут к настоящей подпольной борьбе с «антихристовой» властью взамен прежнего пассивного сопротивления.

Эта сейчас еще мало популярная в нашей истории тема борьбы разных ветвей раскола против власти и ее сыска будет актуальна еще два столетия после смерти главного гонителя старой веры Петра Алексеевича. Сегодня нам уже трудно понять, как такая многовековая драма церковного раскола началась из-за вопросов, тремя или двумя перстами креститься и нужно ли писать «Иисус» вместо прежнего «Исус». При первых же Романовых это движение раскольников было для их власти первой по-настоящему идейной и упорной оппозицией снизу, из народных масс, а не из придворных группировок по разделу власти. Это первое в России идейное подполье со своей тайной структурой и с неистовыми идеологами и поднаторевшими в конспирации организаторами сопротивления власти. Такими как монах Варлаам или автор множества подметных листов и книг о «Петре-антихристе» Григорий Талицкий, после долгих розысков в 1700 году изловленный Преображенским приказом и казненный.

Тайный сыск при Петре I и многих его последователях именно на борьбе с активными группами раскола сосредоточил многие свои силы в отсутствие еще не подошедшей идейной оппозиции республиканцев или либералов. Ответом стало осознанное и политическое сопротивление раскольников-старообрядцев верховной власти в России, затянувшееся на несколько веков. Это не только пассивный религиозный процесс сопротивления, как принято считать, не только уход в глубь Сибири и на Кавказ, не только самосожжения, не только не стриженные напоказ бороды. Уже с петровских времен часть наиболее активных «согласий» (ветвей раскола) переходят к активному вооруженному сопротивлению, уже не чисто религиозному, а именно политическому. Мятеж стрельцов 1682 года с бойней в самом Кремле был почти полностью организован и осуществлен сторонниками старой веры, как и последующая «хованщина» стрельцов-староверов.

И восстание стрелецких полков 1698 года было организовано старообрядческими агитаторами, в «утро стрелецкой казни» осужденные стрельцы, ложась на плаху, на глазах у царя с вызовом крестились по-старому двумя перстами. А потом будут массовые приходы старообрядцев в армию Пугачева, их хлеб-соль армии Наполеона в Москве, пожертвования промышленников из старообрядцев, таких как Савва Морозов, большевикам, и все это из желания отомстить «антихристовой» власти Романовых за прошлые страдания и репрессии. Эту первую в истории России массовую «пятую колонну» отчасти создала себе сама российская власть при активном участии ее тайного сыска, и в никоновскую реформу при Алексее Михайловиче, и в зверских преследованиях сторонников раскола сыском его сына Петра.

Место Преображенского приказа в системе петровских органов управления было очень значительным. Во время неоднократных поездок царя в Европу именно Федор Ромодановский оставался в стране главным человеком. Император Петр Алексеевич вообще считал любую полицию, в том числе и тайную, «духовной основой и стержнем общества». Если тайная полиция в виде Преображенского приказа при Петре была поначалу черновым вариантом до создания Тайной канцелярии, то полноценную обычную (уголовную) полицию он в Российском государстве сразу учредил, первым из Романовых придав ей высокий статус в госаппарате.

Еще одно новшество Петра, имеющее прямое отношение к истории российского тайного сыска, никак нельзя обойти вниманием. При Петре в России впервые предпринята попытка создать отдельный орган по заслушиванию и систематизации хаотических доносов по уголовным и политическим делам, которые тогдашним законодательством не разграничивались друг от друга. Такой орган был создан в виде фискалитета во главе с обер-фискалом Мякининым еще до Тайной канцелярии в 1711 году. Фискалитету дали тогда очень широкие полномочия. Он не был подчинен Преображенскому приказу и подчинялся непосредственно императору, а уже от него нужные указания по доносам принимались к работе преображенцами князя Ромодановского. В указе о создании фискалитета от 1711 года есть такие строки: «А буде фискал всего заявленного и не докажет, так в том его не винить, ибо не может он один всего ведать». То есть от ответственности за необоснованные доносы, не подтвержденные затем следствием, фискал этим указом заранее освобождался. Далее в том же указе Петр приказывал, что даже если донос окажется совсем ложным, но умышленной вины фискала в этом не будет установлено, то его карать только легким штрафом, фигуры же представителей фискалитета в губерниях были ограждены самой серьезной защитой государственной власти, они никак не подчинялись местным губернаторам, только обер-фискалу в столице.

Позднее это смелое начинание Петра дало сбой: самих фискалов все чаще стали ловить на взятках за укрытие дел по уже состоявшимся доносам и организацию липовых дел по заведомо ложным доносам. Дошло до того, что главного обер-фискала империи Нестерова по личному указанию Петра казнили за массовые нарушения в его ведомстве и личное взяточничество. Сменивший его во главе фискалитета обер-фискал Желябужский тоже недолго просидел на столь хлебном месте: за злоупотребления сам попал в подвалы Ромодановского и после суда сослан на каторгу. Так первая попытка создания единого и легитимного госоргана для работы с доносами обернулась в петровское царство фарсом, подтверждающим старую русскую истину о том, что каждый имеет то, что приставлен охранять. После создания Петром I его Тайной канцелярии фискальный орган закончил свое существование, поскольку отпала сама необходимость в нем. Петровская спецслужба Тайная канцелярия, как ей и положено, объединила в себе сбор доносов по политическим делам, розыск и следствие по ним, а также исполнение приговора. Недолго просуществовав в качестве отдельного государственного органа, фискалитет канул в историческую Лету, скомпрометировав себя так, что ни одна последующая власть в России не решилась воссоздать «ведомство доносов» в его петровском чистом виде. Хотя можно сказать, что это начинание в тайном сыске отменило создание постоянной спецслужбы.

Хотя преображенцы впрямую к работе ведомства обер-фискала отношения не имели, но часто им приходилось начинать следствие именно по пришедшим из него доносам. Сам же Преображенский приказ располагался в московской слободе Преображенское, отчего и получил свое название. Главный же его штаб расположился в центре Москвы у Каменного моста, неподалеку от дома самого князя Ромодановского.

При этом переоценивать значение Преображенского приказа при Петре не стоит, полноценной спецслужбой он не являлся, и его роль в государственных делах была ограничена. И сам приказ, и его руководитель князь Ромодановский были обычными орудиями в руках самодержца Петра Алексеевича Романова. Несмотря на милости, которыми император периодически осыпал своего собрата по реформам и веселым пирушкам, битвам с русским Бахусом «Ивашкой Хмельницким», Ромодановский фактически был просто слугой императора и послушно исполнял его волю. Исполнял с яростью и свирепостью, присущими характеру князя-кесаря Ромодановского. В воспоминаниях современников он остался мрачным и нелюдимым садистом, к концу жизни сломленным хроническим алкоголизмом до полного душевного распада, который «весел только в тот день, когда крови изопьет». Один из деятелей Петровской эпохи, князь Куракин, оставил такую характеристику Ромодановского для истории: «Собою видом как монстра, нравом — злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян все дни» — и с различными вариациями такое описание повторяется почти у всех современников Федора Юрьевича, знавших его лично. Все отмечают его очень своеобразный юмор в моменты веселья после испития крови. Веселился Ромодановский, осыпаемый императором дарами и новыми званиями, очень своеобразно. Если не считать его веселия в застенке, то и на пирах в своем роскошном московском дворце на Мясницкой улице Ромодановский любил пугать хмельных гостей внезапно появлявшимся ручным медведем, совсем как пушкинский помещик-самодур Троекуров.

При этом же современники отмечают и безмерную преданность Ромодановского царю Петру до самых последних дней этого «преображенского министра сыска». Петр часто давал Ромодановскому почетные титулы, назначил его князь-кесарем, затем «королем Пресбурга» в своем потешном минигороде Пресбурге на берегу Яузы, а с основанием российского флота даже дал Ромодановскому звание адмирала, хотя глава его тайного сыска никакого отношения к флотским делам не имел. Когда Сталин перед арестом и казнью отправил своего Ромодановского по фамилии Ежов недолго поруководить речным флотом, это была еще более жестокая шутка диктатора. Ромодановский, в отличие от Ежова, с адмиральским званием благополучно дожил до своей смерти естественным путем.

При этом грозный для всей империи глава политического сыска и один из главных сановников петровской империи оставался обычным холопом своенравного императора Петра Алексеевича. Во всем известной анекдотической, но подтверждаемой историческими фактами истории о том, как насаждавший европейские порядки и нравы Петр остриг лично длинные бороды некоторым своим приближенным, Ромодановский был первым таким обритым царем вельможей. Однажды царь прилюдно набросился на Ромодановского за то, что под его личным руководством был убит под чрезмерной пыткой участник очередного стрелецкого заговора Ошихлин, Петр решил, что важного свидетеля убили сознательно, дабы скрыть истинных инициаторов заговора. Как и многим Другим любимцам и ближайшим сподвижникам буйного царя всесильному в стенах своего мрачного приказа Ромодановскому в этой ситуации пришлось так же проворно уворачиваться от палки взбешенного господина. По воспоминаниям Голикова, написавшего первые исторические мемуары о царстве Петра I, почти все самые высокие сановники петровской империи были знакомы с дубинкой и кулаками жестокого и своенравного императора. Когда же Петр в последние годы царствования частенько болел или страдал от очередного приступа похмелья, колотить своей дубиной приближенных он приказывал своему адъютанту капитану Синявину. Во время одного из «сражений с Бахусом» царь набросился на своего любимца и воспитателя с детских лет Никиту Зотова, старого алкоголика и князь-папу шутовского «Всепьянейшего собора». Ромодановский попытался в надежде на свой авторитет в глазах царя того утихомирить, но сам получил от обезумевшего Петра удар шпагой по руке, лишившись половины пальца. Так что современные главы тайных служб не должны завидовать своим предшественникам из далекого прошлого, те были такие же рабы деспотичных государей, как и иные подданные.

Да и то, что Петр в письмах именовал иногда Ромодановского «Его Величество», себя смиренно называя его рабом, «холопом короля Прешбурга Петрушкой Алексеевым», говорит только о своеобразном жестоком юморе Петра Алексеевича, и больше ни о чем. Ведь этот смиренный раб колотил своего якобы господина дубинкой в минуты плохого настроения. И в тех же письмах из своих заграничных вояжей «холоп Петрушка» строго вопрошает «господина», почему тот пьет в Москве без меры, зачем «воюет с Ивашкой Хмельницким», забросив государственные дела. А «господин» и «король Пресбурга» в ответах испуганно оправдывается, что пьет мало и весь в делах царства, оправдывается в своей манере тем, что «каждый день в крови», то есть вовсю руководит работой преображенского сыска. Такая манера притворно самоуничижаться вообще была свойственна Петру Алексеевичу Романову: записать себя простым барабанщиком в роту гвардейцев, быть «плотником Петром» в своем посольстве за границу, приказать накрыть себе на чьей-то свадьбе за столом с прислугой, быть в походе на Нарву в своем войске «рядовым бомбардиром Петром». Все эти причуды, тут же выливавшиеся в очередные жестокие забавы, никого, включая Ромодановского, в иллюзии относительно их прямой зависимости от воли царя не вводили. Иван Грозный тоже напоказ самоуничижался перед коронованной марионеткой Семеоном Бекбулатовичем, именуя себя «Иванцом Московским», а потом вернулся в Кремль и устроил всей стране опричный террор на много лет.

Да и сама работа приказа не отличалась особой самостоятельностью, это ведомство карало или миловало по указу императора и тех, на кого он же и указал. Историк В.И. Веретенников, изучавший историю тайного сыска при Петре I, подсчитал, что около 70 процентов разбираемых на следствии в приказе Ромодановского дел возникло по личному указу императора. Известен и такой факт: когда в 1705 году против царских реформ взбунтовались жители Астрахани и послали своих депутатов взволновать донское казачество, то астраханские посланцы были казачьей верхушкой Дона выданы в Москву и попали в застенки Преображенского приказа, где их не ожидало ничего хорошего. Но узнавший об этом Петр решил по-своему. Он вызвал Ромодановского и приказал эту делегацию астраханцев во главе с купцом Кисельниковым выпустить и отправить назад в Астрахань, чтобы они уговорили горожан разойтись миром до посылки на них регулярного войска. Ромодановский немедленно исполнил царское указание, да еще дал Кисельникову с товарищами охрану из числа своих сотрудников на пути в Астрахань. Тон приказов Петра не оставлял Ромодановскому никакой свободы действий: «Как воров с Дону, которые бунтовались в Астрахани, привезут к Москве, изволь тотчас послать их за крепким караулом сюды!», а по поводу отправки их с сопровождением в Астрахань на уговоры соратников: «Чтоб провожатые их не как колодников, но как свободных провожали, понеже оные посланы ради уговору».

Уговорить мятежников к полной капитуляции помилованным посланцам не удалось, город пришлось брать штурмом петровскому фельдмаршалу Шереметеву, а зачинщиков вновь отвезли в подвалы ведомства Федора Ромодановского, но это было позднее. Мы же отметим явную подчиненность этого прообраза тайной полиции личной воле монарха, непосредственно занятого вопросами госбезопасности в своей империи в отсутствие сложившихся органов политического сыска на профессиональной основе. Также император, судя по его письму в Москву Ромодановскому от 1709 года, будучи в отъезде в Воронеже, затребовал к себе из его ведомства для личного допроса некоего Зернщикова из числа астраханских лидеров мятежа, видимо не доверив его допрос преображенцам.

Неудивительно, что при Петре было заведено: он раз в неделю принимал Ромодановского с отчетом о следствии в его приказе и сам выносил решения о том, вести дело дальше, освободить обвиняемого или предать суду. Сам же император заслушивал лично доносчиков по делам политического сыска, давая указания по началу следствия или его приостановлению. Приговор виновным тоже определял сам царь, за Преображенским приказом оставалось лишь приведение его в исполнение. Так что оперативной деятельности Преображенский приказ не вел вовсе, а о следственной деятельности при такой организации работы можно говорить с большой натяжкой. Тем более что лавры следствия преображенцы делили с многочисленными временными следственными комиссиями. То есть это был подручный орган для выбивания показаний и их оформления в бумагах. Кроме этого, приказ ведал рядом дел, совсем не относящихся к компетенции настоящих спецслужб, что лишает его права считаться таковой. Из множества указов императора Петра Алексеевича к исполнению Ромодановскому и его приказу некоторые еще хоть как-то сопряжены с вопросами государственной безопасности («Указ не пускать никого в Сибирь без ведома Сибирского приказа»), но большинство совсем из других сфер управления (например, «Указ Преображенскому приказу о введении табачного сбора»). Как и странный для нас сегодня указ Ромодановскому следить силами его приказа, чтобы на похоронах «не выли в голос, как раньше». Да и в письмах Петра I Ромодановскому из действующей армии в годы Северной войны далеко не в каждом вообще затрагиваются вопросы обеспечения политической безопасности в оставленной временно царем империи. Чаще император требует от главы Преображенского приказа все новых поставок в армию пушек и боеприпасов к ним.

Работа Тайного приказа при Петре I новизной и оригинальностью не отличалась. В книге М.И. Семевского «Тайный сыск Петра I» (Смоленск, 2001) приводится множество примеров конкретных дел, разбираемых при следствии этим приказом. При этом поражает даже не привычная для тех времен жестокость следственных методов, а однотипность действий, словно по заготовленной кальке: кто-то выкрикнул «Слово и дело» и на кого-то указал, а затем пытают и доносчика, и подозреваемого, и следующих по цепочке подозреваемых и так практически без конца. Тайный сыск тогда понимался только таким образом. То же происходило и в провинции, здесь розыск по системе «Слово и дело» в отсутствие у преображенцев региональных отделений вели местные воеводы по своему усмотрению или по рекомендациям из столицы, и только в исключительных случаях преступников конвоировали в Москву в подвалы ведомства Ромодановского.

Таких примеров в анналах петровского Преображенского приказа и созданной позднее Тайных дел канцелярии просто море. Только недавно историки получили возможность говорить правду о том, какой ценой обошлись нашей стране ускоренные реформы Петра и его «большой рывок» вдогонку за Европой. И начала вырисовываться полная картина сгона тысяч людей с насиженных земель на гигантские Стройки, уничтожения целых сел староверов, рубки лично царем голов и принуждения им к тому же занятию своих приближенных, злобных чудачеств Петра и повального казнокрадства некоторых его любимцев. Петровский сыск преображенцев в плане массовых репрессий переплюнул разгул опричников Ивана Грозного по многим показателям. И все эти громкие и бесчисленные процессы по выкрику «Слово и дело!», и сам император-реформатор, приказывающий на посаженных на кол людей надевать зимой теплые кафтаны, чтобы приговоренные не замерзали и дольше мучились перед смертью, — все это те страницы истории Петровской эпохи, которые бросают заметную тень на явные достижения петровских реформ. Это из-за разгула жестокостей петровского сыска в том числе титул Петра — Великий — часть историков сейчас упоминают, только заключая в кавычки.

Круг политических преступлений во времена Петра I не был очерчен, под нарушение законодательства и соответственно в подвалы Преображенского приказа мог попасть даже тот, кто что-либо писал за запертыми дверьми. Считалось, что писать запершись может только государственный злодей. Под «Слово и дело» можно было попасть как за организацию настоящего заговора (скопа), мятежа или плана убийства царя, так и за неосторожно брошенную фразу, которую могли истолковать как оскорбительную для государя. С 1715 года сам Петр 1 своим указом определил знаменитые «три пункта» для классификации по системе «Слово и дело» (замысел против личности царя, измена государству и казнокрадство), но и под эту троицу можно было подогнать многие действия или разговоры для начала политического розыска. Кстати, именно тогда в российской традиции и появилось двойное толкование слова «розыск», обозначающее одновременно и систему мер по установлению и привлечению к ответственности виновных, и жестокие методы ведения допросов в Преображенском приказе. Сегодня второе значение слова устарело и встречается только в исторических текстах, но тогда оперативные мероприятия и пытки были столь слиты в едином процессе работы тайного сыска, что породили такое двойное толкование одного термина в русском языке.

Многие историки сходятся в том, что новый, петровский вариант стихийного тайного сыска в России впервые в русской истории подражал западным образцам. Если опричное войско Ивана Грозного или Тайный приказ отца Петра были сугубо российским порождением, то свою систему примитивной госбезопасности Петр внедрял по европейским лекалам, как и многое из других сторон его реформы опиралось на заимствованные царем в Европе образцы, казавшиеся ему самому передовыми. Если в работе Преображенского приказа это еще не так заметно, то уж Тайная канцелярия с 1718 года заработала точно по европейским лекалам.

Не случайно отмечают и то, что отправной точкой репрессий Петровской эпохи стало дело об измене стрельцов и «утро стрелецкой казни» с двумястами обезглавленными в один день на Лобном месте 30 сентября 1698 года. Лев Николаевич Гумилев, полагая, что именно с этого мрачного утра 1698 года началась почти тридцатилетняя эпоха петровской ломки и изнасилования старой Руси при активном участии в ней структуры Преображенского приказа, написал в 1934 году стихотворение «1698 год», в котором есть такие строки:

Это утро — на самом деле отправная точка истории петровской «перестройки» в России и начала сопровождавших ее политических репрессий петровского сыска. Незадолго до этого печального дня Петр Алексеевич вернулся из своей самой долгой ознакомительной поездки по Европе, длившейся полтора года, из которой он и вывез проект своей грандиозной перестройки России на европейские рельсы. При этом история не оставила отдельных свидетельств того, что в своей царственной командировке Петр изучал опыт постановки тайного сыска в посещаемых им странах, но у меня нет никаких сомнений в том, что и этой стороной государственного управления он интересовался. Он не мог не понимать, что затеянная им реформа потребует нового аппарата государственной безопасности, а за основу опять взял европейский опыт. Поэтому если его Преображенский приказ еще носит многие черты специфики Московского царства, то последовавшая вслед ему Тайных дел канцелярия уже схожа с немецко-голландскими образцами тогдашних служб тайного сыска. Никакой российской видимой экзотики, никаких поручений по организации Тайным приказом соколиной охоты, как при его отце Алексее, никаких собачьих голов и метел у седла опричника. На смену им в сыск при Петре и его Тайной канцелярии пришли четкая специализация и документализация процесса. Европейская империя Петра получила свой полноценный аналог средней европейской тайной полиции того времени.

Отметим еще, что Петр, руководствуясь своими крайними западническими взглядами на политическое устройство страны, едва не вошел в российскую историю и в качестве основателя русской церковной инквизиции. Этот эпизод прославляющие Петра Алексеевича историки вспоминать не любят. Если тайный политический сыск в Российском царстве своей суровостью и до Петра не уступал Западной Европе, то зловещей инквизиции и массовых религиозных процессов против ведьм и еретиков в нашей истории не было, как не было и централизованных органов религиозного сыска, подобных французской Огненной палате или испанской «Каса Санти» (Святой палате). Именно Петр попытался привить России организованный религиозный сыск по шаблону любимой для него Европы. Он издал законы о процессах над колдунами и знахарками с последующим их публичным сожжением, закрепив их в главном законодательном своде петровских времен — «Военном артикуле». Но эта практика в православной стране в силу религиозных и исторических причин не прижилась, уйдя в прошлое сразу после смерти ее инициатора.

Известно, что множество мемуаров посетивших Российскую империю иностранцев от Сигизмунда Герберштейна до маркиза Кюстина с его скандальной книгой «Россия, 1839 год» напирали на жестокость российских внутренних законов и брутальность системы российского политического сыска. Но при этом они удивлялись мизерному по европейским меркам количеству процессов по церковным мотивам. Так, хорват Юрай Крижанич в своих записках о путешествии в Россию поражался несоразмерности жестоких наказаний по политическим процессам и непонятной его католической душе терпимости к религиозным отклонениям от единой нормы. Крижанич вообще был потрясен небольшим количеством судебных приговоров со смертной казнью в их конце по сравнению с тем, что он видел в западноевропейских государствах. Правда, Крижанич посетил нашу страну еще в допетровскую эпоху при царе Алексее Михайловиче, но и при Петре картина в плане религиозных процессов изменилась незначительно, если не считать очередного наступления петровского сыска на русских раскольников. Удивление же Крижанича отсутствием репрессий на религиозной основе понятно: органов религиозного сыска в итоге в Российской империи так никогда и не появилось. При этом требовали от Петра введения настоящей русской инквизиции не только заезжие пропагандисты из католиков, но и отечественные фанатики из ревнителей строгой веры. Патриарх Иоаким еще молодому царю Петру написал перед смертью письмо, требуя введения в России смертной казни даже за попытку православному перейти в другую веру. Но при всей жестокости петровской власти это новшество в законы не попало, православной инквизиции у нас так и не случилось.

При этом необходимо отметить, что до Петра в российской истории стихийно организованный тайный сыск редко соприкасался с официальной православной церковью, если исключить трагическую эпоху раскола. С петровских времен российский политический сыск вступает в двухвековую, до самого краха романовской империи, сложную систему взаимоотношений с церковью. В нашей истории правители и до Петра могли силой сместить митрополита и назначить более послушного, как сделал князь Андрей Боголюбский, могли даже убить главу русской церкви, как поступил Иван Грозный с Филиппом Колычевым, или санкционировать огромный раскол в церкви на почве религиозных реформ, как отец Петра царь Алексей Михайлович. Но только Петр решил полностью подчинить русскую церковь своей абсолютной власти, загнать ее в машину своего государства, использовав для этого репрессивный аппарат своей власти, включая сыск в лице Преображенского приказа. Если даже не упоминать гонения со стороны политического розыска XVIII и XIX веков на католиков и униатов в украинско-белорусских областях империи, с официальной православной церковью отношения сыска резко изменились именно в годы петровского переустройства России.

Петр практически покончил в России с независимостью Русской православной церкви от государства, поставив ее под контроль своей власти и своего сыска в интересах государственной безопасности, из своих европейских вояжей он вывез тамошний протестантский закон: «Кто правит — тому и молись!» Чего стоит один царский приказ священникам открывать тайну исповеди, если речь идет о государственном преступлении, что будет стоить жизни царевичу Алексею и множеству менее именитых жертв петровского сыска, а будут еще и гонения на монашество, и запрет на открытие новых монастырей, и расстриженные и переданные для пыток в Преображенский приказ нелояльные петровским реформам священнослужители. Начавшаяся новая эпоха отношений тайного сыска с русской церковью стартовала еще с «утра стрелецкой казни» в 1698 году. Тогда пришедшего с иконой на Лобное место просить милости для осужденных патриарха Андриана преображенцы с оскорблениями прогнали, а сам рубивший здесь головы русский царь вслух обрушил на главу русской церкви просто шквал площадной брани. Увенчается все это в итоге отменой Петром самого института патриаршества на Руси и создания Священного синода, что ознаменовало окончательный переход церкви в государственную систему. Синодальная система доживет до самого 1917 года, но и с крушением империи Романовых в отношениях с политическим сыском в России для церкви улучшение не наступит.

Как и в истории с опричниной новое детище Петра в лице Преображенского приказа со временем возвысилось над другими органами власти в России, так происходило со всеми архаичными прообразами тайных полиций в Европе в те времена. От сыскного и следственного органа чувствовали себя зависимыми даже первые лица в государствах и фавориты царя, дипломаты, хозяйственники, военачальники, руководители не менее значимых в государстве министерств. Рецидив такой болезни излишнего возвышения тайного сыска и сейчас дает о себе знать во многих современных государствах. Когда Петр, увлеченный своими реформами и затяжной Северной войной со Швецией за выход России к Балтийскому морю, вдруг узнал о размахе коррупции среди самых обласканных им фаворитов и сподвижников, именно его Тайному приказу было поручено следствие.

Это дело 1713 года о злоупотреблениях при распределении государственных заказов было первым в России политическим процессом против представителей элиты не в связи с государственной изменой, а по обвинению в коррупции. По тогдашней традиции после следствия в приказе дело было передано для суда специально созданной для этого Петром коллегии во главе с фельдмаршалом Долгоруким. Поскольку все фигуранты по делу действительно были любимцами Петра Великого и имели на тот момент перед ним несомненные заслуги (Меншиков, Апраксин, Брюс, Кикин, Головкин и другие «птенцы гнезда Петрова», как назовет их впоследствии Пушкин), то все закончилось для них символическими приговорами и конфискацией неправедного дохода. Впоследствии некоторые более мелкие процессы по коррупции, начатые следствием Преображенского приказа, закончатся более серьезно для подследственных, по такому процессу за казнокрадство будет повешен первый сибирский губернатор князь Гагарин в 1718 году.

Помимо высокопоставленных коррупционеров, через застенки этой тайной полиции Петра прошли многие участники движения раскольников, сторонники опальной сестры царя Софьи, участники заговора стрельцов Федора Шакловитого, которого после допросов в приказе на плаху отвезли уже безумным. Самым же масштабным политическим процессом стало дело по разгрому «русской оппозиции» царю, недовольной резким европейским креном российской жизни и отходом от старорусских традиций. Это дело известно в истории как «процесс царевича Алексея».

После того как примкнувший к «русской партии» Кикина и Афанасьева наследник престола и сын Петра Алексей бежал от отца в Европу и укрылся у австрийского императора, он был выманен в Россию многоходовой и уникальной для того времени разведывательной операцией, речь о которой пойдет ниже. По прибытии беглого наследника в Россию в 1718 году Петр вероломно нарушил данное ему при уговорах о возвращении обещание полного прощения, заставив для сохранения собственной жизни назвать на следствии участников «русского заговора». Эти заговорщики между тем ни переворота, ни убийства Петра не замышляли, а лишь ждали его естественной смерти для приведения к власти союзного им по взглядам царевича Алексея. После варварских пыток бывший любимец царя Александр Кикин и его сторонники были четвертованы.

А затем Петр вторично нарушил свою клятву, передав Алексея палачам из своего Преображенского приказа для пыточного следствия, причем сам принимал участие в этих жестоких допросах, выбив из сына еще и признание об участии в заговоре его матери и бывшей жены Петра Евдокии Лопухиной. Новая группа сотрудников Преображенского приказа была направлена в Суздаль, ей руководил Скорняков-Писарев. После ее «розыска» бывшую жену Петра Евдокию, уже постриженную к тому времени в монахини, заточили в крепость под арест, а ее выявленных сторонников Глебова и ростовского епископа Досифея предали жестокой казни. Это именно на помогавшего тайной переписке опальной царицы со сторонниками ее любовника Глебова Петр потребовал перед посажением их на кол надеть теплую шубу для продления мучений казнимого. За суздальское дело Скорняков-Писарев получил повышение, а когда Петр Толстой возглавил Тайную канцелярию, стал его первым помощником. В результате своеобразных оперативно-следственных действий петровского сыска царевич Алексей даже не дождался оглашения смертного приговора, он скончался от пыток в Трубецком раскате Петропавловской крепости 26 июня 1718 года.

Этот первый случай заведения дела сыском на наследника престола в Российской империи, да и все «дело царевича Алексея и русской партии при дворе» стали наиболее темными страницами Петровской эпохи правления наряду с массовыми смертями при строительстве Петербурга, гонениями на старообрядцев и разгульными пьяными оргиями при дворе Петра. Именно за это главного царя-реформатора в России не могут простить многие историки и просто российские граждане, и к этим мрачным страницам прямое отношение имеет созданный Петром политический сыск в виде Преображенского приказа.

О Петре Великом и его эпохе в исторической и художественной литературе написано очень много и с разных позиций. От тех авторов, кто одновременно с признанием небесспорности его фигуры продолжал настаивать на величии его дела и личности (А.Н. Толстой), до тех, кто считал Петра исчадием ада и антихристом на российской земле (Д.С. Мережковский). Это представители историко-художественной литературы, профессиональные историки, как обычно, более беспристрастны и потому нейтральны. Но ни в одном печатном сочинении о Петре и его правлении вы не найдете хвалебных слов в адрес его действий в деле царевича Алексея. Если жестокую и вероломную расправу со «старорусской оппозицией», стоившую жизни таким одаренным государственным мужам, как Александр Кикин, сторонники Петра еще сквозь зубы оправдывают исторической необходимостью прорыва «через окно в Европу», то при упоминании об участи молодого царевича обычно смолкают смущенно и самые ярые апологеты Петра. Как и в обвинениях в адрес самого Петра по поводу его пристрастия лично присутствовать при пытках и рубить головы осужденным «государевым преступникам», в истории расправы с Алексеем отсутствует даже прагматический мотив: он уже всех сторонников выдал, сам от престола отрекся и, поверив отцу, собирался отбыть в вечную ссылку из столицы. Вместо этого и без того лишенного будущего трона, друзей юности, любимой женщины, матери, да и вообще всего привычного уклада 27-летнего молодого человека то ли забили насмерть на очередном допросе, то ли удавили в камере, то ли заставили выпить яд. Наверное, Петру в его деле Преображенский приказ с его сверхжесткими методами и обширными полномочиями и был необходим. Но с наших сегодняшних позиций — это такое же жестокое и слепое орудие государственного террора, как опричники Грозного.

Хотя Преображенский приказ формально пережил даже своего создателя Петра Алексеевича, фактически свой статус органа политического сыска он утратил сразу после смерти своего руководителя Федора Ромодановского в 1717 году. Смерть этого последнего руководителя грубо-стихийных органов политического сыска в России стала символом заката всей их эпохи. Уже в следующем году для работы по государственному розыску и следствию была создана Тайная канцелярия под началом верного петровского соратника Петра Толстого. В отличие от Преображенского приказа она уже располагалась в новой столице империи Санкт-Петербурге, разместив свой «офис» в Петропавловской крепости по соседству с политической тюрьмой для своих подследственных. До смерти в 1725 году императора Петра эти два института существовали параллельно, один под Москвой в Преображенском, другой — в Петербурге в Петропавловке. Некоторые исследователи из этого делают вывод о региональном разделе политического сыска поздней Петровской эпохи между Москвой и Петербургом. На самом же деле к этому моменту преображенцы, во главе которых по наследству поставлен сын Федора Ромодановского — Иван, занимались почти исключительно вопросами военной реформы, рекрутчины и дворцовой охраной. Вскоре их приказ переименовали в Преображенскую канцелярию с функциями министерства двора, а после смерти Петра уже совсем отживший свое орган тихо упразднили. Сам Иван Ромодановский, последний князь-кесарь, наследник короны игрушечного королевства Пресбург и глава «Всепьянейшего собора бога Бахуса», со всеми этими реликтовыми титулами из наследия бурной Петровской эпохи остался не у дел. Он тихо спился в своем московском имении. Делившие власть после смерти Петра царедворцы про некогда грозного инквизитора уже забыли за новыми своими заботами.

Дело же тайного сыска, наконец, в Российской империи ее основатель поручил цельному и постоянному на долгие годы органу, основанной уже по отчасти заимствованной у европейцев модели сыска Тайной канцелярии. С 1718 года в России начинается эпоха ее специальных служб.