Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718–1825

Глава 7 ТАЙНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ В ПРАВЛЕНИЕ ИМПЕРАТОРА ПАВЛА

Павел очень долго ждал своего часа, постоянно опасаясь происков матери вплоть до лишения его прав наследования трона или тайной ликвидации, — это наложило заметный отпечаток на его психику и на характер недолгого его правления Россией. И тайная полиция времен правления Павла оказалась под стать ему самому. Вся его власть в унисон перепадам императорского характера качалась между верой в рыцарскую справедливость и милосердие и внезапными вспышками гнева нервного царя-холерика. Между тягой к европейским порядкам и жестокостью наказаний в азиатском стиле. Между желанием, чтобы все подданные его любили, как мечталось юным наследником престола, и желанием им это приказать, как сам для себя решил в те же годы. И павловский тайный сыск в 1796–1801 годах схож со своим императором, он разрывался между стремлением делать все по строгому закону и внезапными истериками почти опричной жестокости.

Тайная экспедиция — именно так называлась при императоре Павле бывшая Тайная канцелярия. Это больше косметическое изменение названия, как органы госбезопасности Советского Союза от Ч К до КГБ несколько раз меняли свое название, оставаясь по сути одной и той же спецслужбой. Та же история и с «канцелярией-экспедицией», порождение великой реформы Петра I в России продолжало свою жизнь и при императоре Павле. Новые времена, правда, сделали свое дело, экспедиция уже несколько отличалась от прежних приказов и от первых версий Тайной канцелярии, это был уже чуть более следственный, чем пыточно-карательный орган. Официально со времен правления еще его матери эта структура именовалась Тайной экспедицией при Сенате, то есть царю она подчинялась через генерал-прокурора Сената, который считался шефом этого органа.

Причем, в отличие от по большей части формального попечения над Тайной канцелярией со стороны екатерининского верховного прокурора Сената Вяземского, Павел потребовал от своих новых генерал-прокуроров более тесной работы по кураторству Тайной экспедиции. Когда его генерал-прокурор Беклешев показался взрывному и эмоциональному императору Павлу недостаточно жестким для этой должности именно в плане руководства службой тайного сыска, он снял его с поста и заменил сухим и жестоким Обольяниновым. Этот человек своей замкнутой хмуростью и внезапными взрывами недовольства напоминал самого императора Павла Петровича. Сразу после убийства Павла в 1801 году в ночь дворцового переворота Обольянинов лишится поста, сам будет арестован в ту же ночь в собственном доме, и ему предъявят счет за злоупотребления на посту прокурора Сената. А умеренный любитель строгой законности Александр Андреевич Беклешев будет Александром I возвращен на свой пост, и именно ему новый царь доверит процедуру ликвидации павловской Тайной экспедиции.

Непосредственным руководителем Тайной экспедиции являлся тайный советник Юрий Николаев, вошедший в российскую историю в качестве главного недруга при дворе прославленного полководца графа Суворова и инициатора его опалы во время правления Павла. Именно Николаев в 1797 году дал подчиненным приказ арестовать полководца с мировой славой, после чего Суворова указом императора Павла отправили в ссылку в собственное имение в Кобрине. В части документов той эпохи фамилию начальника Тайной экспедиции пишут как Николев, вероятно, он был выходцем из болгар, а фамилия русифицировалась затем уже со временем в более привычную для русского уха. Так что предшественниками многочисленных немцев во главе жандармского тайного сыска России в XIX веке были выходец из болгар на русской службы Николев и гродненский поляк Шешковский, до них от Толстого до Шувалова этот пост занимали в Российской империи только русские.

Сам Николаев, в отличие от предшественников, не стоял у дыбы со щипцами, да и дыбы теперь не было, она отошла в прошлое вместе с системой «Слово и дело». Хотя наследник Николаева и основоположник Третьего отделения, «просвещенный жандарм» граф Бенкендорф, считал, что по своей жестокости Николаев и следователи из его экспедиции вроде тайного советника Макарова не уступали Ушакову или Шешковскому. Просто им не дала возможности развернуться краткость правления Павла, да еще отсутствие среди их подследственных фигур калибра Пугачева, Волынского, Кикина, Новикова или декабристов отодвинуло их фигуры в тень истории российского политического сыска. Можно добавить, что и лично Николаев заметно отличался от руководителей прежней Тайной канцелярии. И от вальяжного дипломата-сыщика Толстого, и от «вечного» при разных царях инквизитора Ушакова, и от самоуверенного выходца из правящего клана Шуваловых, и от ехидно-жестокого старика Шешковского. Он был более уже чиновником, чем главой страшного всей России органа политического розыска. И личная мало-приметность заслонила в истории сыска фигуру Николаева образами его более колоритных предшественников. Как и Обольянинов, Николаев в этом плане очень похож на своего императора-повелителя Павла, как и вся короткая история павловской Тайной экспедиции проявляет в себе черты личности Павла I.

Поначалу с приходом Павла, реформировавшим Тайную экспедицию, как и все институты царства своей матери, невызывавшие у него доверия, показалось, что нравы жестокостей прошлой «канцелярии» окончательно отошли в прошлое и сыск в павловское правление будет заметно оцивилизован и осовременен. Первый год царствования Павла даже ознаменован неслыханной ранее в России амнистией по делам «политических смутьянов»: освобождены либералы Радищев и Новиков, руководители польского восстания Костюшко и Потоцкий, белорусский дворянин Лаппо и политический противник Екатерины князь Трубецкой, а также ряд других жертв прежней Тайной канцелярии. Из ссылки возвращен граф Строганов, отправленный туда Екатериной за то, что при своем вояже в Европу примкнул в Париже к якобинцам и участвовал в разгроме Бастилии. В числе амнистированных оказался и монах Авель, претендовавший на лавры русского Нострадамуса и именно за предсказания будущего России попавший в застенки Тайной канцелярии, а оттуда в Шлиссельбургскую крепость при Екатерине. Правда, прорицатель своего дела не оставил, вскоре и павловская Тайная экспедиция вторично арестовала его и отправила в Петропавловку, откуда Авель выберется уже только при Николае I. Те же годы правления Павла впервые за долгое время принесли передышку от преследований сыска русским раскольникам, к ним новый царь относился относительно либерально, надеясь примирить хотя бы умеренные ответвления раскола с православной церковью.

С ненавистными ему приближенными матери, часто издевавшимися над ним в годы ее власти, он вопреки прошлым угрозам разделываться в 1796 году тоже не стал, простил почти всех. Исключение составили те, кто участвовал в 1762 году в убийстве в Ропше его отца Петра Федоровича, как Барятинский или Пассек, да последний любовник матери Платон Зубов с братьями. Но и их Павел лишь отстранил от дел и отправил в мягкую ссылку из столицы, скоро, впрочем, вернув, себе же на погибель — они составили ядро погубившего его в 1801 году заговора.

Но уже со второго года павловского правления становится понятно, что никаким особенным либерализмом здесь и не пахнет, никаких особых ограничений деятельности тайного сыска не будет. После коронации в Москве в 1797 году Павел изменил свое мнение о месте тайного сыска в своей империи, и с этого 1797 года начинаются новые политические репрессии Тайной экспедиции в России. Если убитого в 1762 году Петра III еще можно подозревать в каких-то планах политических реформ в сторону либерализации внутренней политики Российской империи, его скорая смерть и краткое правление дали ему такое алиби перед историей, то уж Павла I в непонятые реформаторы-либералы записывают сейчас иные без особых оснований. Во всяком случае, изучение ударной пятилетки работы при его правлении Тайной экспедиции на такие мысли не наводит. Здесь он ближе не к Петру III, хотя бы действительно закрывшему Тайную канцелярию своим указом и сломавшего монстра по имени «Слово и дело», а к своей матери Екатерине. Та тоже начала с демонстрации своего милосердия и просвещенности, а затем дала индульгенцию Степану Шешковскому и его канцелярии на новые масштабные репрессии.

Тайная экспедиция стала очередным проектом реформации первой в России и достаточно еще примитивной спецслужбы. Фактически она была не только прямой преемницей проработавшей большую часть XVIII века в России Тайной канцелярии, она была и очередной ее модификацией под новым названием. Таким же очередным переизданием Тайной канцелярии, каким был второй ее образец при Ушакове с Шуваловым и третий во времена Екатерины II. Отличий, кроме чуть измененного названия и новых веяний в методах работы, у нее от предшественниц не много. Тайная экспедиция — это конечно же спецслужба по нормам XVIII века, но в полной мере профессиональной спецслужбой ее назвать еще трудно. В России первой относительно профессиональной спецслужбой станет только Третье отделение в 1826 году.

Сама же Тайная экспедиция пока еще на это звание претендовать не могла, своего мощного оперативного аппарата она еще не имела, работая вновь по доносам и приказам из дворца, а разведкой и контрразведкой занималась изредка и в разовом порядке. Известна история с ящиком для жалоб и доносов по государственным делам, который император Павел приказал повесить у своего дворца, эти послания он собирался читать лично и по необходимости через генерального прокурора передавать на разбирательство Тайной экспедиции. Эту идею слывший откровенным западником император Павел, видимо, позаимствовал у венецианских дожей, в их дворце было такое приспособление для складывания анонимных жалоб, именовавшееся «Зевом льва». Подавляющее большинство неграмотного населения Российской империи писать в царский ящик послания не могло и вообще не ведало о его существовании. Поэтому из «ящика гласности» вынимали все больше пасквили дворян и придворных на самого императора, ящик в итоге сняли, и на этом проект павловского «прожектора перестройки» закрылся.

Совсем уж либеральным характером Тайная экспедиция не отличалась: в архивах есть сведения и о процессах, раздутых из доносов об антиправительственной болтовне, закончившихся для болтунов вечной каторгой. И силовые методы воздействия на подследственных в ее стенах применялись достаточно широко, пусть дыбу российский тайный сыск и сдал в архив истории. А по среднему показателю арестованных на год правления императора павловская Тайная экспедиция даже превзошла екатерининские времена.

В мемуарах писателя Льва Энгельгардта, бывшего свидетелем павловского правления, об этом сказано просто: «Аресты считали за ничто, за безделицу заключали в крепость или ссылали в Сибирь, под арестом, бывало, сидело сразу по нескольку генералов». А вот мнение иностранного свидетеля, французский посол Дюрок пишет в Париж Наполеону из Санкт-Петербурга о методах правления Павла в России: «Режим его невыносим. Павел обратил свою столицу в пустыню. Тюрьмы переполнены. За малейшую безделицу подвергаются увечьям и ссылке». Ну и для корректности можно привести мнение и прямо из лагеря сотрудников самого павловского сыска, бывший чиновник Тайной экспедиции при Сенате с мрачноватой и «говорящей» фамилией Мертваго в своих мемуарах; записал об этих временах работы родной спецслужбы: «Время это было ужасное. Государь был на многих в подозрении. Знатных сановников почти ежедневно отстраняли от службы и ссылали на житье в деревни. Начальник мой стал инквизитором, все шло через него. Сердце болело, слушая шепоты, и рад бы не знать того, что рассказывают». Если уж так написал сам деятель тайного сыска, назвав инквизитором именно своего начальника — генерал-прокурора Обольянинова, что же говорить о мнении о годах правления Павла тех, кто от его Тайной экспедиции пострадал. И это все о нескольких годах правления человека, мечтавшего в юности о некоем «царстве справедливости» с идеалами рыцарства и просвещения, именно так царь-идеалист заставлял подданных себя полюбить, как пообещал совсем молодым своему учителю и другу Никите Панину.

Вот лишь несколько показательных примеров из наследия павловской Тайной экспедиции. За невинную по сегодняшним временам эпиграмму о затянувшемся строительстве Исаакиевского собора с отрезанным языком в Сибирь отправлен флотский лейтенант Акимов. На рудники Нерчинска в 1801 году сослан только за нарисованную карикатуру на императора унтер-офицер Мишков. Известно и дело пастора Зейдера из Эстляндской губернии — тогда только за сохранение (вопреки новому павловскому закону о цензуре) иностранных книг этого эстонского пастора в Тайной эскпедиции подвергли жестоким пыткам, а затем отправили в ссылку в Нерчинск.

Историк Н.Я. Эйдельман в своей работе «Грань веков», посвященной годам правления императора Павла, приводит статистику задержанных для следствия Тайной экспедицией граждан: в 1797 году — 104 человека, 1798 году — 165 человек, 1799 году — 95 человек, 1800 году — 151 человек, и даже в неполном для Павла 1801 году (в марте этого года он был убит заговорщиками в собственной спальне) ведомство тайного советника Николаева успело арестовать 51 человека. При этом большинство арестованных принадлежат к дворянскому сословию, что естественно для политического характера разбираемых экспедицией дел. Крестьяне, солдаты и священники вместе составили только 20 % обвиняемых. А из приводимых в том же труде Н.Я. Эйдельмана обвинений по этим делам поражает то, что львиную долю их составляют «дела о поношении православной веры и расколе», устном оскорблении императора (естественно, заочном) и «нелепых прошениях и ложных доносах». Из почти 600 дел павловского тайного сыска только 92 касались обвинений в государственной измене, а 72 носили уголовный характер.

Вот еще выдержка из этой работы Н.Я. Эйдельмана, касающаяся практики Тайной, экспедиции павловского периода правления: «Нетрудно понять, как строго исследовались такие дела и какое значение придавал царь малейшему проступку против своей особы… Приведем еще несколько типичных «сюжетов». Об арестовании погарских купцов по доносу в дерзких между собой толках о строгостях императора Павла, кротости великого князя Александра и суровости великого князя Константина. О шихмейстере Никите Шангине, лишенном всех чинов и достоинств и отданном в Нерчинских заводах в работу за произнесение слов «Важное дело ваш государь». О крестьянине Онуфрии Карпове, называвшего императора Павла царишком. О наказании кнутом и ссылкой в Сибирь священника Степанова Иванова, сказавшего на литургии после высочайшего титула «сей род да будет проклят»… О солдате Иване Молотцеве, сочинившем возмутительное письмо солдату Григорию Петрову и родным сего последнего о предоставленных будто бы крестьянам льготах. В 1798 году статский советник Николаев командируется в Ярославскую губернию для разведывания о намерении крестьян произвести смятение»[17].

Все это можно просто приводить без комментариев, когда в очередной раз кто-то будет зачислять императора Павла в рыцари и не понятые русским народом реформаторы. Даже одного непроверенного еще доноса было достаточно для ареста Тайной экспедицией и начала следствия не самых последних сановников в стране. Что уж говорить о каких-то невоздержанных на язык и на перо унтер-офицерах, если на одного из самых уважаемых писателей России того времени и важного государственного чиновника Гавриила Державина император Павел при свидетелях орал: «Какие инструкции! Мой приказ — твоя инструкция! Сиди в Сенате тихо, а то я тебе попомню! Я тебя в Сибирь пошлю!» — и все из-за робкой просьбы сенатора Державина дать на какой-то царский приказ ему письменную инструкцию. После убийства Павла Державин напишет желчную эпитафию на покойного своего коронованного недруга: «Закрылся страшный, грозный взгляд…» И сыну Александру Павловичу в минуты гнева Павел зло намекал на «мудрое решение» Петра I, не побоявшегося убить пошедшего против него наследника Алексея, хотя сам долгое время был запуган возможной ликвидацией его еще наследником специальными службами матери Екатерины.

Вот и известный поэт той эпохи Иван Иванович Дмитриев в павловские годы безо всякого объяснения арестован людьми из Тайной экспедиции у себя дома за обедом и вместе с несколькими друзьями посажен под арест по делу об «умысле на убийство императора Павла». Сам Павел даже лично успел допросить Дмитриева и его друга Лихачева, но через день выяснилось, что анонимный донос о несуществующем заговоре с участием Ивана Дмитриева написал крепостной одного из его обвиненных в том же друзей, в чем был Тайной экспедицией уличен при сверке почерка. Дмитриева отпустили (без особых извинений или объяснений), он сделал большую литературную карьеру, а заодно и государственную: при императоре Александре I заседал в Госсовете, был министром юстиции и генеральным прокурором России. А всех этих успехов на госслужбе и в литературе могло и не быть, не разберись тогда быстро с ложностью обвинения. Ведь при тяжести его «статьи» с умыслом на цареубийство по сговору группой лиц Иван Дмитриев мог пополнить печальный мартиролог российских поэтов, чья жизнь оборвалась в застенке в угаре политических репрессий.

Разумеется, настоящие дела о попытках мятежа и призывах к бунту против престола расследовались в прежних традициях с применением при дознании пыток и с последующими суровыми карами для таких обвиняемых. Просто такого рода дел в короткое правление Павла известно немного. Например, дело опального казачьего полковника Грузинова, которого за нелицеприятные высказывания о новом императоре Павле Петровиче уволили со службы и выслали на Дон. На родине обиженный на власть полковник встал на защиту традиций казачьей старины и начал призывать донцов к бунту против царской власти по примеру пугачевцев. В станицах начались волнения, на Дон ввели карательные отряды, а Грузинов был арестован. На следствии, которое прямо в столице донского казачьего войска Черкасске вела особая комиссия Тайной экспедиции во главе с Репниным, мятежный казачий вожак скончался от примененных к нему пыток, а несколько его ближайших сподвижников четвертованы затем по приговору суда. После свержения Павла руководитель этой комиссии Репнин сам попал под следствие за злоупотребления при расследовании дела о донских волнениях. Этот генерал и деятель Тайной экспедиции специализировался при Павле на подавлении и расследовании массовых волнений в провинции, он проявил особую жестокость при подавлении крестьянского бунта в Орловской губернии. И это после смерти Павла также аукнулось чересчур усердному инквизитору, самому оказавшемуся в роли подследственного.

Необходимо отметить, что Николаев, Макаров, Репнин, Эртель (представитель павловского сыска в Москве) и другие сотрудники Тайной экспедиции являлись только непосредственными исполнителями репрессий. Фактически этим процессом при Павле в два последних года его правления руководил известный своей суровостью и желчностью обер-прокурор при Сенате Петр Хрисанович Обольянинов, именно с этой мрачной фигурой историки связывают широкий шаг новых репрессий в недолгое царствование императора Павла. Обольянинов указывал на новые жертвы и нередко лично приезжал для участия в допросах.

Убийство заговорщиками Павла в 1801 году ознаменовало и закат карьеры главы его тайного сыска и куратора Тайной экспедиции в Сенате Обольянинова. Уже в ночь убийства Павла по приказу одного из лидеров заговора графа Палена главный прокурор империи арестован верными заговорщикам войсками в собственном доме и отправлен под арест. Сменивший отца на престоле император Александр Павлович не стал учинять по образу Ивана Грозного или Меншикова политического процесса над инициатором прошлых репрессий и помиловал Обольянинова, приказав прекратить дело против него. Так Петр Обольянинов в российской истории политического сыска пошел не по пути Басманова или Толстого, а по стезе столь же всесильных в свое время канцлера Бестужева-Рюмина или князя Александра Шувалова, отправленных досиживать карьеру в сенаторах. Обольянинова не казнили, не уморили в камере Соловков и не сослали в холодные края, но вечная опала оборвала его государственную карьеру и выбросила из российской властной элиты. Только в 1841 году всеми забытый некогда страшный генерал-прокурор и глава Тайной экспедиции Обольянинов тихо скончался в преклонных годах в собственном имении.

В последнее время часть историков все чаще призывает к переосмыслению итогов пятилетки правления Павла, ранее зарисованной в российской истории исключительно в черных или иронично-снисходительных тонах, и к самой фигуре неудачливого и нестандартного очередного реформатора на русском престоле. Но в вопросах действия павловского тайного сыска такая ревизия мало что меняет, он был так же беспощаден и отчасти хаотичен в применении, как и во времена покойной Екатерины Великой, только законодательно был чуть более ограничен в силовых методах допросов (на практике продолжаемых активно и при Павле). Были и нелепые запреты на ношение круглых шляп французского манера (в знак неприятия республиканской Франции), и аресты Тайной экспедицией с высылкой из России наследника трона Бурбонов Аюдовика с его эмигрантской свитой из французов (когда Павел внезапно решил с французскими цареубийцами подружиться, а с Англией воевать).

Был и запрет выездов россиян за границу, и запрет учиться русским студентам за границей, и полный запрет разрешенных еще Екатериной Великой частных типографий в России, и запрет на хранение иностранных книг, и другие внезапные шараханья павловской системы политического сыска, прекращенные с гибелью императора в результате дворцового переворота. Был даже запрет под страхом наказания танцевать вальс. Обычно нелепые запреты на незначительные «непатриотические» символы сопровождают в России все резкие «заморозки» в отношениях власти с народом. Вальс и французские шляпы ассоциировались с Европой, а их запрет, как и иностранной литературы или свободы выезда из России, в который раз объяснялся патриотической позицией правительства. Это давняя традиция, во время таких политических «заморозков» при царе Алексее Тишайшем в последние годы его правления им был издан указ «О неношении платья и нестрижении волос по иноземному обычаю». А более поздние всплески такого «патриотизма» власти при участии органов ее тайного сыска читатели наверняка помнят и в собственные годы жизни (первым приказом сменившего на посту главы КГБ СССР Андропова генерала Федорчука было повеление сотрудникам его ведомства приходить на работу только в костюмах советского производства). В веках между этими «патриотическими обострениями» борьба императора Павла и его сыска с круглыми шляпами и вальсом — а это не были символические указы, людей действительно за это арестовывали — заняла свое законное место. И это не мешало Павлу впоследствии именовать себя западником и главным европейцем на русском троне.

Само падение недолгого режима Павла I в результате дворцового переворота 1801 года и цареубийства в Михайловском замке также обнажает полупустоту в государственном аппарате, где могла бы уже к тому времени находиться полностью профессиональная тайная полиция. Тайная экспедиция если и справлялась со следственно-карательными функциями, то в оперативном плане раскрытия и предотвращения заговора против верховной власти реально помочь в том своем виде царю не смогла. Часть этих функций в обход Тайной экспедиции Павел зачем-то делегировал своему любимцу и столичному губернатору графу Палену, рижскому дворянину, которого назначил на неофициальную должность куратора по вопросам политического сыска в стране. Пален был при нем чем-то вроде советника по национальной безопасности у современных президентов. Лично он к работе Тайной экспедиции отношения не имел, являясь прямым советником императора и совмещая эту работу с губернаторством в Санкт-Петербурге. Но сам же Пален и оказался в числе главных заговорщиков, вломившихся ночью в спальню императора в Михайловском замке и после бурной дискуссии задушивших Павла.

Пален был даже идеологом и локомотивом этого заговора против своего благодетеля. В последний день накануне переворота 11 марта 1801 года до Павла дойдут слухи о возможном выступлении против него, собственно говоря, до него и раньше периодически такая тревожная информация доходила через третьи руки, отнюдь не из стен Тайной экспедиции или от графа Палена. Недаром Павел однажды незадолго до переворота вдруг заявит в беседе графу Комаровскому: «А вы знаете, мне ведь известно, что вокруг меня все заговорщики и шпионы». Вероятно, в таком же духе император высказался и в тот день при встрече с Паленом, выдвинув претензии по поводу «неосведомленности» последнего. И вызванный к царю Пален монарха успокоит: «Я все знаю, мы всех заговорщиков завтра арестуем, все у нас под контролем». И тут же Пален сообщит товарищам по заговору, что медлить больше нельзя и нужно начинать действовать. И тот же Пален совершит главную акцию в пользу заговора: уговорит фактически возглавить его наследника трона Александра и принять власть.

Александру Пален так и заявил, что иначе тот будет в числе заговорщиков арестован отцом (это была ложь Палена), а также пообещал сохранить свергнутому отцу-императору жизнь в обмен на отречение (еще одна ложь главы заговора, Павла решено было убить в любом случае). Павел после разговора с Паленом, которому безмерно доверял и поручил довести до конца дело ликвидации заговора, успокоился. Он только приказал вызвать в Санкт-Петербург двух самых преданных ему людей, Аракчеева и Ростопчина, для полной безопасности своей власти. Но оба явятся уже только к трупу вчерашнего хозяина Российской империи. Чем все это закончилось 11 марта, известно, череп императора Павла I был проломлен знаменитой табакеркой его вечного недруга Зубова, а затем императора просто забили насмерть и задушили, его труп напоминал кусок отбитого мяса.

Официально этот переворот в российской истории до сих пор считается заговором недовольной причудами экстравагантного Павла и репрессиями против дворянской элиты страны представителей обиженных Павлом родов знати и гвардейских офицеров, возглавленных бывшим фаворитом и любовником его покойной матери-императрицы Платоном Зубовым. Сейчас все чаще выдвигается версия о том, что Павел был не чудаком, а не понятым своей эпохой реформатором. А на мятеж Зубова и Палена подтолкнул настоящий шпионский заговор английской «секретной дипломатии» под руководством британского посла в России Уитворда, опасавшейся начавшегося сближения Павла с режимом Наполеона в Париже. Сейчас на эту тему много написано статей, сняты документальные и художественные фильмы, особенно тщательно обыгрывающие полуанекдотический план Павла отправить казачье войско отбивать у англичан Индию, а также красивую историю любви посла Уитворда и сестры Платона Зубова Ольги Жеребцовой, бывшую связной заговорщиков с английскими друзьями и даже якобы прикарманившей с братьями Зубовыми часть английских денег на организацию переворота в России.

В любом случае, нас сейчас больше интересует не амурно-приключенческое обрамление этого заговора (при участии английской разведки или без нее — не так уж и важно), а то, каким образом просмотрели его в Тайной экспедиции Павла. Да еще та легкость, с которой исполнители заговора толпой в несколько десятков человек спокойно прошли в Михайловский замок, который, как мы теперь знаем, практически не охранялся в нормальном понимании процесса такой охраны. Здесь заговорщики убили двух несчастных гусар на пороге царской спальни и легко расправились с самим беспечным самодержцем. Эти два зарубленных гусара и еще несколько раненных заговорщиками во дворце караульных солдат были единственными в империи людьми, попытавшимися спасти императора Павла в ту ночь. Спастись при такой «налаженной» охране и таком уровне тайного сыска в империи у Павла шансов практически не было. Даже единственную дверь, через которую Павел мог черным ходом покинуть свою опочивальню, граф Пален предусмотрительно запер снаружи.

Убить Павла заговорщикам оказалось настолько же просто при символической организации службы его личной охраны, как и организовать сам заговор под прикрытием Палена под самым носом у павловской Тайной экспедиции. Если спецслужба политического сыска при некоторой ее примитивности в романовской империи возникла еще при Петре Великом, если внешняя разведка при Романовых без обрамления ее в отдельную службу действовала внутри дипломатии, то профессиональную службу императорской охраны в Российской империи создадут только с 1881 года. А пока Павел в роковую ночь окажется в своей опочивальне совершенно беззащитен перед толпой озлобленных на него людей. В России так было и до него, уж если заговор не был раскрыт, то конечная его фаза в виде цареубийства обычно заговорщикам удавалась без особых проблем, и именно в силу отсутствия серьезно поставленного дела личной охраны царя. Ко времени расправы с Павлом I в этом плане мало что изменилось с тех пор, как князя Андрея Боголюбского так же в спальне несколько минут хладнокровно убивали выбившие дверь заговорщики, как Дмитрий I (в нашей официальной истории Ажедмитрий) один отбивался от напавших на Кремль москвичей топором, как маленький Петр I дрожал на кремлевском крыльце при виде стрелецкого буйства.

В этих условиях Романовы особенно нуждались в сильной и более профессиональной спецслужбе, нежели начавшая устаревать к концу XVIII века Тайная канцелярия-экспедиция, которая будет хотя бы способна оперативно пресекать заговоры, раз уж заговорщикам так легко при созревшем заговоре добраться до царской головы. Сама история давала Романовым знак: необходима сильная и более современная спецслужба взамен телохранителей-гвардейцев и губернатора столицы, исполняющего «по совместительству» функции советника по государственной безопасности при существующей, но слабой еще тайной полиции. Но и принявший из рук убийц отца российскую корону новый император Александр Павлович этой мудростью пренебрег, отстрочив процесс создания в Российской империи первой по-настоящему профессиональной спецслужбы еще на четверть века.