Первая страсть

XII

Андре Моваль открыл глаза. Его мать склонилась над его кроватью. Видя, что сын проснулся, она выпрямилась.

— В чем дело, мама?

Г-жа Моваль подняла руки к небу:

— Дело в том, мой бедный мальчик, что ты бог знает чего натворил вчера вечером.

Ошеломленный Андре сел в постели.

— Я! Что же я сделал?

Г-жа Моваль воскликнула:

— Ты сделал, ты сделал то, что твой дядя Гюбер приходил вчера к нам в четверть восьмого, как всегда по средам; а когда ему сказали, что мы не обедаем дома, он сделался красен как помидор, так что думали, что с ним сделается удар, и ушел, хлопнув дверью.

По мере того, как его мать говорила, истина выяснилась в уме Андре. Дядя Гюбер, дядя Гюбер…

— Значит, ты ему не написал, как тебе велел отец?

Андре сделал жест признания. Он смутно припоминал, что г-н Моваль действительно говорил ему о дяде Гюбере, когда пришло приглашение на обед к Нанселлям, и что он обещал предупредить его. Г-жа Моваль заохала:

— Какой ты ветреный, мой бедный мальчик. Гюбер стал в последнее время так нервен, так обидчив. Какая неприятность! А потом, что скажет твой отец? Подумать только, что такого ветреника он мечтает послать за границу!

Андре в глубине души был пристыжен; но для виду он стал оправдываться:

— Послушай, мама, самому аккуратному человеку случается позабыть написать письмо. Дядюшка Гюбер отделался лишней прогулкой. Не один же он на свете, в самом деле!

Он заснул, думая о г-же де Нанселль и мечтая увидеть ее лицо при пробуждении. Вместо этого его заставляли думать о докучных вещах, потому что ему в самом деле докучали. Он очень любил дядю Гюбера и сожалел, что сделался, хотя и невольно, причиной его огорчений. Эта мысль доставляла ему больше забот, чем предстоящие упреки отца.

Г-н Моваль, придя завтракать, довольно легко принял к сведению это событие:

— Ну что ж делать, из-за тебя вышло это недоразумение, ты же должен его и поправить, Андре.

И заговорили о вечере, бывшем накануне. Выйдя из-за стола, Андре отправился писать дядюшке.

Ответ Гюбера Моваля пришел на другой день, в виде письма в четыре страницы, адресованного г-ну Александру Мовалю. Дядя Гюбер в самом начале исключал из этого события своего племянника. Предполагаемое забытое письмо было простой отговоркой. Ему захотели дать понять, что он надоел. К тому же он сам заметил это. Он понимает урок и уходит в свою палатку. Семейство Моваль впредь может свободно отправляться в гости по всем дням недели, до среды включительно.

Г-н Моваль, читая послание брата, повел плечами.

— До чего он вспыльчив и ворчлив! Хуже не бывает характера. Пусть он остается в своей палатке, это будет ему полезно, этому ворчуну!

Тем не менее ввиду того, что в обе последовавшие затем среды дядюшка Гюбер не показывался, его обидчивость стала для Мовалей предметом разговора, который сменялся беседой о Нанселлях… и жизнь шла по-прежнему. Андре по целым часам запирался в своей комнате, чтобы готовиться к экзамену. Он занимался. Книги его лежали раскрытыми перед ним, но нередко мысль его отсутствовала. Он часто думал о г-же де Нанселль.

Г-жа Моваль отправилась к ней и застала ее дома. Вернувшись, она рассказала о своем визите. Она извинилась за отсутствие своего мужа, но г-н Моваль был так занят в Мореходном Обществе.

— Я извинилась также за тебя, Андре: упомянула о твоем экзамене.

Он ответил, не подымая глаз:

— Ты отлично сделала.

В сущности, он жалел о том, что его мать не предложила ему пойти с нею к г-же де Нанселль. Однажды, в послеобеденное время, отправляясь в парк Монсо, он прошел по улице Мурильо. Окна небольшого дома Нанселлей были широко раскрыты и украшены жардиньерками, полными цветов. Несколько лепестков герани упало на тротуар. Андре украдкой поднял один из них, затем пошел в парк и сел там против Наумахии.

Спустя некоторое время г-жа Моваль получила короткую записку от г-жи де Нанселль, уезжавшей в Буамартен и прощавшейся с ней до осени. В письме этом не было ни слова об Андре.

Это забвение слегка опечалило его. Значит, г-жа де Нанселль не помнила больше о нем. У него теперь было тоже меньше времени, чтобы думать о ней. Приближался экзамен. Андре регулярно ходил к своему репетитору, г-ну Перрену. Он занимался. Его единственным развлечением было — посещать иногда Антуана де Берсена. Так как было жарко, то он заставал его в жилете. Берсен писал портрет Алисы. Древе исчез. По совету Марка-Антуана де Кердрана он писал большую поэму.

Однажды вечером г-н Моваль вернулся домой раньше обыкновенного. Его назначили временным директором Мореходного Общества. Такое доказательство доверия со стороны правления компании льстило его самолюбию, но об отпуске не могло больше быть и речи. Г-же Моваль придется одной ехать с Андре в Варанжевилль, если здоровье тетушки де Сарни поправится. Но в первых числах июля от г-жи де Сарни пришло письмо с известием, что ее снова мучит ревматизм и ей необходимо возможно скорее присутствие невестки. Г-жа Моваль тотчас же уехала, оставив Андре тысячу наставлений. Андре проводил мать на вокзал. Они крепко обнялись. Они еще никогда не расставались.

На следующей неделе Андре Моваль сдал свой экзамен. Г-н Моваль повел его обедать в ресторан, а затем пошел с ним в Jardin de Paris. Когда они прогуливались, одна из женщин, шедших им навстречу, ударила, проходя, веером по пальцам Андре. Г-н Моваль продолжал идти. Андре через некоторое время догнал его и извинился. Эта женщина была прежде натурщицей Антуана де Берсена. Г-н Моваль улыбнулся.

— Об этом мы не станем писать матери, Андре.

Г-жу Моваль беспокоила жизнь Андре в Париже. О его приезде к ней в Варанжевилль нечего было и думать. Г-жа де Сарни чувствовала себя нехорошо и требовала постоянных забот. С другой стороны, молодым людям необходим чистый воздух. Таково же было мнение г-на Моваля. Почему бы Андре не сделать в продолжение месяца кругового путешествия по Бретани? Есть очень недорогие билеты. Это было решено, несмотря на беспокойство г-жи Моваль. Увы! Этот отъезд был лишь началом многих других тревог. Андре был в восторге. Он начал скучать в Париже и радостно взялся за приготовления к путешествию. Антуан де Берсен одобрил его:

— Вот отлично, тем более что я нанял домик в Люссо, близ Амбуазы. Нам его указала мать Алисы. Ах! Вот милый тип, эта добрейшая госпожа Ланкеро! Об этом доме она узнала от своей сестры, мадемуазель Клементины Могон, знаешь, у которой в Блуа шикарное учебное заведение! Одним словом, лето мы проводим там. Для тебя есть там комната, если ты захочешь остановиться у нас, возвращаясь из Бретани.

Андре поблагодарил. Он не смел принять приглашения без разрешения отца. Берсен прибавил:

— Я приглашал также Древе, но он боится, что там не будет женщин. Он думает, что будет принужден обманывать меня с Алисой.

М-ль Алиса Ланкеро, вошедшая при этих последних словах в мастерскую, сделала презрительную гримасу:

— С Древе, какой ужас! Он, вероятно, похож на лягушку. Если он приедет, мы заставим его принимать холодные ванны.

Берсен усмехнулся:

— Прекрасная мысль. Это будет отлично для его легких. Ах, как ты сведуща в уходе за больными!

Алиса обиделась:

— Ну да, издевайся надо мной! Как будто бы я ничего ни в чем не смыслю.

Антуан де Берсен насмешливо отвечал:

— Не сердитесь, мадемуазель Ланкеро, известно, что вы обладаете всеми качествами положительной особы и что вы незаурядная женщина.

Алиса была оскорблена. Берсен продолжал:

— Да, да, деревенская жизнь тебя не пугает: мы это знаем. Ты была создана для скромной, порядочной жизни, и т. д., и т. д. Бьюсь об заклад, что в Люссо ты будешь ходить к обедне по воскресеньям.

Алиса ничего не ответила. В эту минуту рыжий сеттер Берсена подошел и положил свою голову на колени художника. Антуан нежно погладил длинные мягкие уши животного:

— Вот тебя я люблю! Ты останешься с нами пообедать, Андре?

Андре извинился. Он никак не мог из-за отца. Антуан дружески похлопал по спине собаку.

— Из-за отца. Отлично, теперь — из-за отца. Другой раз бывает из-за дяди. Какой семейственный человек! Тебе осталось лишь влюбиться в какую-нибудь маленькую кузину, жениться на ней и наделать ей кучу детей. Впрочем, бывают вещи похуже. А дядюшка Гюбер, кстати, как он поживает? Этот взбалмошный старичок пленяет меня!

Андре пояснил, что дядюшка Гюбер по-прежнему не показывался. Г-н Моваль писал ему, чтобы уведомить о болезни г-жи де Сарни, Андре — чтобы объявить ему об успешно выдержанном экзамене, — оба письма остались без ответа.

Андре твердо решил не уезжать из Парижа, не попытавшись положить конец будированию дядюшки Гюбера, против которого его отец был теперь сильно раздражен. Накануне своего отъезда он исполнил свое намерение. Возле Лувра он сел в трамвай, идущий в Венсен. Вскоре тяжелый вагон покатился по простонародным кварталам. Лето не изменяет вида этих кварталов. Они не пустеют, как кварталы аристократического, богатого и элегантного Парижа. Их наполняло прежнее оживление. Андре подумал, что, вероятно, из этого Парижа предместий происходила та Селина, с которой он познакомился у Берсена и которая его встретила тогда, вечером, в кафешантане. Она перестала быть натурщицей и жила теперь на улице Шамбиж. У Андре было сегодня вечером свиданье с ней. До своего отъезда в Бретань он считал необходимым доставить себе это маленькое удовольствие. В продолжение нескольких месяцев он оставался почти благоразумным и сделал некоторые сбережения.

Сойдя с трамвая, он попросил сержанта показать ему, как пройти на улицу, где находился дом его дяди. Он никогда не бывал в этих местах. «До чего велик Париж!» — говорил он себе. В нем можно жить годами и никогда не встречаться. Поэтому какое необычайное счастье, что он вдруг познакомился с той неизвестной, которую он однажды увидел в лавочке древностей м-ль Ванов! Какое странное стечение обстоятельств сделало из этой незнакомки жену старого друга его отца! Почему г-н Моваль и г-н де Нанселль, потерявшие друг друга из виду со времени их юности, встретились снова и возобновили знакомство, так давно прерванное? Случится ли то же самое с дядей Гюбером?

Дом дядюшки Гюбера был одноэтажный, и на улицу выходило три окна. Зеленые ставни были опущены из-за солнца. Андре позвонил и стал ждать. Никто не отворял ему. Он позвонил снова. Ему показалось, что он слышит изнутри шаги. Потайное окошечко в дверной створе показывало свою маленькую недоверчивую решетку. Служанка из соседнего дома рассматривала Андре.

— Если вы к господину Мовалю, то его нет дома. Он отправился, как он говорил, провести день в Венсенский лес. Он, должно быть, возле полигона, он всегда туда ходит. Вы лучше не звоните, Онорину он взял с собой.

— Кто это — Онорина?

Служанка засмеялась:

— Онорина, ну, это его новая прислуга, конечно!

Андре поблагодарил и удалился. Дядя Гюбер ходит гулять со своей прислугой! Это было странно, но, может быть, бедняк хворал. Андре стало жаль его. Дядя Гюбер был уже не молод. У него свои странности; следует быть снисходительным к нему. Одинокое существование помутило слегка его разум.

Андре медленно возвращался назад. Он задумался. Он так же, как и дядя Гюбер, будет жить один, так как он тоже не женится. Это было ему ясно. Но домик, в котором он будет жить, не будет находиться в Сен-Мандэ. Он представлял его себе где-то очень далеко, может быть, в Китае. Ему казалось, что он видит его на берегу большой желтой реки, пересекаемой причудливыми мостами, под которыми будут проходить большие пузатые джонки с соломенными парусами. К его загнутой крыше будут подвешены колокольчики. Из окна будут видны рисовые поля, пагоды с лаковыми стенами. Он будет ударять в гонг для того, чтобы позвать слугу, который будет приносить ему чаю, трубку с табаком или опиумом. Тогда в его грезах прошедшее станет ему казаться далеким, крошечным и как бы в миниатюре зарисованным в его памяти. Он снова увидит дядю Гюбера, отца, мать, тетку и людей, которых он знавал, и своих друзей, и Древе, и Берсена, и Алису Ланкеро, и г-жу де Нанселль. Он увидит ее такою, какою видал ее вечером на обеде, открывающею лаковый ящичек, в котором находились ее папиросы и на крышке которого были изображены камыши и рогатая луна; в том же бледно-зеленом шелковом платье, украшенном у лифа розами, или же, как в магазине, склонившеюся над любовною кроватью, которую показывала им загадочная продавщица.

Обедая с отцом, Андре ни слова не рассказал о своей прогулке в Сен-Мандэ. Едва выйдя из-за стола, г-н Моваль снова принялся за работу. Андре пожелал ему покойной ночи, захватил ключ и ушел. Он отправился в Jardin de Paris. Селина пришла лишь к десяти часам. Они прошлись немного вместе. Андре был не спокоен. Селина посмотрела на него, смеясь.

— Тебе хочется домой, не так ли?

Он кивнул головой в знак согласия. Когда они вышли из сада, он предложил нанять экипаж. Селина предпочитала идти пешком. Они медленно пошли вверх по Елисейским полям. Селина говорила. Она бросила натуру. Что это за ремесло? Десять франков за сеанс, плевать на него!.. Не то чтоб она любила деньги из-за них самих, но жизнь ведь так дорога… А что поделывает Берсен? Ей передавали, что он живет с какой-то:

— Я видела у него раз, когда ходила туда за брошкой, которую забыла, его женщину. Она показалась мне порядочной кривлякой, но, знаешь, она — хитрая. Она женит его на себе, ты увидишь!

Между тем они поднимались по лестнице, ведшей на антресоли, где жила Селина. Они были встречены лаем маленькой собачки. Селина сначала принесла ей блюдце молока, которое она поставила в ногах постели, потом стала раздеваться.

— Не сердись, вот и я. В котором часу ты должен вернуться домой? Ключ-то у тебя есть, по крайней мере?

Окно осталось открытым. Была прекрасная летняя ночь, теплая и тихая. Смолистый запах деревянной мостовой проникал в комнату. Ветерок колыхал порой занавеску, и собачонка с лаем бросалась к ее складкам. Иногда раздавался шум фиакра, ехавшего шагом, и в этом шуме различался железный стук копыт. Гудел велосипедный рожок, голоса слышались так близко, что могло показаться, что они на улице. У девушки было красивое тело, но красота эта была здоровая, без утонченности, как и ее лицо. Андре задумался. Ах, это была не та любовь, которой он желал теперь, не та нежная, страстная любовь! Селина не была любовницей в настоящем смысле слова. В ней не было ничего необыкновенного, таинственного. «То, что она дает, — думал Андре, — я всегда найду у всякой женщины». И он призывал иные тела, иные лица, которые рассеивались в его воображении, как только он мысленно разделял с ними то же наслаждение.