Первая страсть

VII

Андре Моваль подумывал о подарке ко дню рождения матери. Г-н Моваль всегда в этом случае дарил жене, от своего имени и от имени Андре, какую-нибудь вещь, которая нравилась ему самому. Добрейшая г-жа Моваль, каков бы ни был подарок, всегда приходила в восторг от сюрприза и того удовольствия, которое он ей доставлял; но постепенно, подрастая, Андре заметил, что вкусы его матери отличались от вкусов отца. Поэтому в тот год, когда он выдержал экзамен на аттестат зрелости, он попросил у г-на Моваля позволения выбрать самому отдельно какую-нибудь маленькую вещицу, которую он даст на память г-же Моваль.

Г-н Моваль согласился на желание Андре, который был тогда уже молодым человеком. Андре помнил гордость и волнение, охватившие его при этой первой покупке. Он приметил за несколько дней перед этим, на выставке антиквара на улице Сены, старинный фарфоровый кубок, вполне отвечавший его желанию. Г-жа Моваль любила подобные старинные вещи. Только бы эта миленькая безделушка не стоила слишком дорого. Он вошел в магазин с бившимся сердцем. К счастью, цена кубка не превышала его средств! Вечером он потихоньку показал его г-ну Мовалю. В тот вечер г-н Моваль был в очень хорошем настроении. Он получил формальную уверенность в том, что его избрание в кавалеры ордена Почетного Легиона появится в «Официальной газете»[20] в ближайшее 14 июля. Поэтому он снисходительно посмотрел на приобретение сына… Что за странная идея дарить такую бесполезную вещь! Что до него, то он купит для г-жи Моваль лампу на подставке, которую ему давно хотелось иметь…

Г-жа Моваль была в восторге от кубка. Ее трогало внимание сына. Он всегда был хорошим ребенком и станет превосходным человеком. К тому же, подрастая, он делался все более нежным к ней, почти галантным. Он интересовался ее нарядами. Г-н Моваль, с тех пор как его положение в Мореходном Обществе стало значительным, увеличил оклад жены. Удовлетворяя желания мужа, хотевшего видеть ее изящной, она все же откладывала то, что ей удавалось сэкономить на своем бюджете. Она образовала из этого маленький фонд для Андре. Андре часто прибегал к ее помощи.

Тем не менее сегодня по случаю рождения г-жи Моваль Андре обратился к г-ну Мовалю. У г-на Моваля, как и у г-жи Моваль, были свои маленькие сбережения. Он думал, что этот запас должен будет отразить неожиданные случайности, среди которых фигурировали и те, виновником которых мог оказаться когда-нибудь Андре. До сих пор Андре был благоразумен; но теперь, когда ему минет двадцать лет, нечего будет удивляться, если он станет выкидывать какие-нибудь штуки. Г-н Моваль решил терпеть их. Сам он в этом возрасте выкидывал их немало. И он с твердостью ожидал их от своего сына. Замечания, которые ему придется делать, утешали его до некоторой степени по поводу тех затрат, которые ему придется произвести на оплату похождений молодого человека. Убедиться в основательности этих предположений было бы уже удовольствием для г-на Моваля, но до сих пор Андре не доставлял ему его. Поэтому он почти с насмешкой передал ему маленькую сумму, которую тот спрашивал для подарка г-же Моваль.

С деньгами в кармане Андре вышел, чтобы взяться за поиски своей покупки. Сначала он хотел пройтись в лавочку г-жи Беркенштейн, торговавшей редкостями на улице Аббатства, где он в прошлом году купил очень красивый лакированный мартеновский игольник, которым г-жа Моваль осталась весьма довольна и которым она с той поры всегда пользовалась. Когда он вошел в магазин, толстая г-жа Беркенштейн, занятая штопкой чулок, посмотрела на него поверх очков и не поднялась. Андре высказал ей, чего он желал бы.

— Право, не знаю, посмотрите, может быть, вы что и найдете. Только будьте осторожны, не разбейте чего-нибудь.

Лавка г-жи Беркенштейн была очень загромождена. В ней были самые разнообразные предметы: мебель, рамы без картин, картины без рам, панно из резного дерева, куски тканей, оловянные и фаянсовые блюда, коробки, пряжки. На выставке красовался подбор аптекарских банок, с желтыми этикетками на синем фоне, на которых были начертаны латинские названия медикаментов в картушах. На потолке висели рядышком люстра ампир и еврейский светильник. Андре Моваль не находил ничего подходящего. Г-жа Беркенштейн ласково смотрела на него. Этот молодой человек решительно ничего не купит!

Г-жа Беркенштейн обожала свои безделушки. Поэтому она чрезвычайно дорожила своей лавочкой, расположенной в стороне, на улице, остававшейся чаще всего пустынной; лавочка почти вовсе не привлекала прохожих, и в нее заглядывали лишь редкие посетители. Андре совсем не казался ей опасным: он не отнимет у нее ни одной из вещей, к которым она привыкла.

— Значит, вы не нашли того, что вам нужно?

Андре сделал отрицательный знак. Лицо г-жи Беркенштейн повеселело.

— Ах, вы знаете, безделушкам пришел конец! Ничего не осталось больше; все расхищено; а из того, что осталось, — три четверти подделок. Сходите-ка к Вернону, к Дюрбаху, к Ледюку, а потом вы придете мне поведать!

Г-жа Беркенштейн лицемерно вздохнула и прибавила:

— Но вы, вы — не любитель! И тем лучше для вас. Ах, я хорошо понимаю, что вы ищете… что-нибудь для хорошенького подарка. На вашем месте я бы просто поискала в модерне. Ведь это для вашей подруги, не так ли?

Андре покраснел. Г-жа Беркенштейн снисходительно улыбнулась ему.

— Известное дело, в вашем возрасте… У меня тоже сын, которому идет двадцатый год… Ступайте-ка к вашей дамочке, так-то будет лучше, чем копаться в этой пыли.

Не переставая думать о том, как смешна славная г-жа Беркенштейн, Андре Моваль останавливался возле витрин антикваров, многочисленных в том квартале. Ничто не прельщало его. Он вспоминал слова г-жи Беркенштейн. Прижавшись носом к стеклу, он недоверчиво рассматривал выставки. Раза два он совсем было приготовился войти, чтобы спросить о некоторых ценах, но продавцы и продавщицы смущали его. Некоторые из них походили на громил или на утайщиц. У выставленных предметов был вид ворованных вещей, и, покупая их, человек делался как бы соучастником. Сквозь стекла Андре были видны подозрительные взгляды угрюмых господ и дам с крючковатыми носами. И мужчины и женщины представляли собой тип старой Франции. Можно было подумать, что они сами составляли часть своего хлама. Среди обломков прошлого, спасенных от крушения революций, красовались или профили эмигрантов, или повернутые à trois quarts лица старых владетельниц замков.

Таким образом Андре Моваль прошел улицу Сен-Пэр. Он остановился на мгновение, чтобы полюбоваться маркизой с напудренными волосами, которая, в глубине своего магазина, подобно живому образу прошлого, небрежно играла веерами; затем он продолжил свой путь до улицы Вернейль. На одном из первых домов его внимание привлекла вывеска из кованого железа. Она оповещала о магазине древностей, очевидно, открытом там недавно, так как Андре никогда еще не видал его. Он приблизился. Лавка была свежевыкрашена в зеленый миртовый цвет. За большими стеклами витрины виднелось мало предметов, но они были расположены со вкусом. Внутри ни загроможденья, ни пыли. Навощенный паркет блестел. По стенам висело несколько прекрасных зеркал, несколько картин в золоченых рамах. Тут и там — мебель, уставленная, словно в гостиной. Посреди, на маленьком столике, он увидел несколько плетенных из цветной соломы коробок из тех, что нравились его матери. Магазин был пуст.

Когда дверь открылась, раздался звонок. Он звучал ясно, чисто и резко. Андре Моваль стал ждать. Никто не показывался. Наконец он услышал легкие шаги. Кто-то спускался по витой лестнице, скрытой в глубине магазина. Появилась молодая женщина. Она не походила на своих товарок по профессии. Высокая и тонкая, она была одета в темный костюм, вокруг шеи у нее был стоячий крахмальный воротничок, блестевший, как фарфор. Ее немного удлиненное янтарного цвета лицо с тонким носом освещалось странными серыми глазами. Ее каштановые гладко зачесанные волосы были собраны на затылке в пучок. Рот у нее был извилистый, красивого рисунка, губы очень красные и оттененные пушком. Во всей ее фигуре было что-то одновременно и смелое и сдержанное.

— Что вам угодно, месье?

Андре показал на соломенные коробки, разложенные на столике. Своей немного худой рукой молодая женщина расставила на мраморный прилавок мелкие вещицы.

— Это все, что у меня осталось от партии, купленной мной на распродаже Жерэна. Я уже продала самые красивые, но эти тоже очень хороши. Не хотите ли посмотреть?

Андре нагнулся. Одна из коробок была восьмиугольная. Солома составляла шахматную доску, желтую с розовым. Она ему понравилась. В то время как он рассматривал ее, продавщица взяла другую:

— Эта тоже красива. Внутри у нее зеркальце. — Она просунула ноготь в желобок. Крышка не открывалась. Молодая женщина сделала усилие. Ее очень белые зубы закусили нижнюю губу.

— Не трудитесь, сударыня. Сколько стоит вот эта?

— Шестьдесят франков.

Вдруг раздался звонок. Андре, держа в руке свою коробку, посмотрел на дверь.

Вошедшей было лет двадцать пять. Скромное изящество платья выставляло гармоничные и совершенные линии ее тела. Ее лицо имело очаровательный овал, нос был одновременно и тонок, и мясист, и незаметно приподнят у кончика, рот миловиден, карие глаза открыты и ласковы, черные волосы блестящи и пушисты. Ток ее был украшен цветами, которые перемешивались с мехом, а вокруг шеи обвивалось боа из голубой лисицы. В руке она держала золотую плетеную сумочку. Вся она была исполнена молодости и жизни, которые согласовались с позвякиваньем золотого мешочка, с шелестом приведенных в движение материй, с живым мартовским воздухом, проникавшим сквозь открытую дверь магазина одновременно с запахом фиалки и ириса, исходившим от красивой покупательницы.

— Да, мадемуазель Ванов, это опять я… Я пришла узнать, по-прежнему ли вы несговорчивы насчет табакерки. Уж лучше я вам прямо скажу, что мне безумно хочется иметь ее.

Ее голос звучал ясно и весело. Андре с восхищением рассматривал молодую женщину, на которую м-ль Ванов глядела пристально своими странными серыми глазами. Андре заметил этот сухой и жгучий взгляд, в котором светилось скрытое пламя.

— Ну, хорошо, сударыня, вам я отдам за пятьсот франков. Вы так красивы!

Это было сказано таким смелым тоном и с таким страстным выражением, что Андре показалось, что это он сам громко выразил свою мысль; он покраснел, как будто сказал он сам, и опустил голову, как будто был виноват в дерзости этих слов.

— Вы слишком любезны, мадемуазель Ванов. Я заплачу те шестьсот франков, которые вы просили с меня на днях.

Это «вы слишком любезны» было сказано с некоторой насмешкой, устанавливавшей расстояние. М-ль Ванов не моргнув выслушала урок и достала из ящика табакерку, о которой шла речь. Андре услышал, как о столик стукнулась сумочка из золотых колечек и как под рукой в перчатке зашуршали банковые билеты. М-ль Ванов совсем не казалась смущенной. Своими прежними настойчивыми глазами она рассматривала свою покупательницу. Эта последняя, казалось, смягчилась и смотрела по сторонам.

— Кстати, мадемуазель, нет ли у вас того кресла, которое вы мне обещали поискать?

М-ль Ванов отрицательно покачала головой. Ее шея повернулась в накрахмаленном воротничке. Андре увидел ее прекрасный профиль, строгий, четкий. Как он предпочитал ему ласковое и смеющееся лицо другой, с ее бархатистыми щечками, с ее тонким носом, с ее ртом!.. М-ль Ванов ожидала со дня на день обещанной вещи. Она прибавила:

— Но у меня есть очень красивая кровать в стиле Людовика XVI. Не хотите ли подняться на антресоли? Вы позволите, месье?

Андре из приличия рассматривал соломенную коробку. Молодая женщина поколебалась, потом вдруг сказала, обращаясь к м-ль Ванов:

— Но месье, может быть, также захочет посмотреть на эту кровать, мадемуазель?

Андре поклонился. Обе женщины пошли впереди него по витой лестнице. Она вела в довольно обширную комнату с низким потолком, уставленную старинной мебелью, придававшей ей несколько жилой вид. Кровать стояла в глубине. Она была украшена резными гирляндами и сосновыми шишками. Со своими подушками, выпячивавшими покрывало из старинного шелка, она не была мертвой вещью, но чем-то живым. Чувствовалось, что если приподнять старинную ткань, то под нею окажется тонкое полотно простыни, мягкость матраса. Она напоминала о сладких снах и любовных бодрствованиях прошлого, того времени, когда жизнь была более праздна, более ленива, чем наша, когда любовь занимала больше места, чем теперь, и когда ее одной хватало для развлечения сердца и ума. Своей разукрашенной и любовной грацией кровать эта наводила на мысль о положениях тела, полных томления и неги, о движениях и отдыхе в любви.

Все это быстро представилось мысли Андре Моваля, пока м-ль Ванов раздвигала занавеси у окна. Стоя рядом с молодой незнакомой дамой, он все глядел на эту пустую кровать. В комнате носился скрытый и неуловимый запах, так сказать, запах обнаженных женщин. Чьи сладострастные тела сплетались когда-то на этом ложе? Он мельком представил себе перламутровые тела во вкусе Фрагонара[21] или Буше[22], пышные и игривые, с волнистой полнотой и с подвижными ямочками. Смущенный, взволнованный, раскрасневшийся, он видел, как они вытягиваются в грациозных позах. Голос м-ль Ванов прервал его мечтание:

— Не правда ли, сударыня, она прекрасна? Впрочем, она досталась мне от господина Маркорана, который купил ее у потомков знаменитой мадемуазель Брикур, получившей ее в подарок от мадемуазель Талестрис, танцовщицы, когда Брикур обставляла для нее домик в Рульском предместье. А вот посмотрите, что ее делает еще более любопытной.

М-ль Ванов в головах кровати, там, где гирлянда образовывала медальон, нажала пружину. Показавшийся овальный круг обрамлял небольшой рисунок гуашью. Он изображал двух женщин, с обнаженной грудью, с розами в волосах, которые, нежно обнявшись, приставляли одна к груди другой по аллегорической стреле. Незнакомка и Андре наклонились, чтобы лучше видеть. Их головы почти касались одна другой. Андре вдохнул тонкий запах ириса и меха. Молодая женщина выпрямилась первая. М-ль Ванов снова привела в действие пружину.

— Она очень красива, мадемуазель Ванов, но, я боюсь, немного дорога для меня.

М-ль Ванов улыбнулась. Улыбка странно освещала ее страстное и строгое лицо. Она сказала:

— Десять тысяч франков.

Незнакомка разочарованно надулась. Размахивая своей сумочкой из золотых колечек, она направилась к лестнице.

— Ну, до свиданья, мадемуазель Ванов. Не забудьте моего кресла. Я зайду на днях.

М-ль Ванов поклонилась.

— Может быть, вы мне скажете ваше имя и адрес, я тогда дам вам знать.

— Нет, в этом нет надобности. Я часто бываю в этом квартале. Прощайте, мадемуазель.

Выходя, она грациозно поклонилась Андре Мовалю. Его охватило внезапное чувство грусти. Как, он, значит, никогда больше не увидит этого ласкового и прелестного лица, этого милого носика, этого рта, этих прекрасных глаз! М-ль Ванов молча завертывала соломенную коробку. Андре заплатил, взял сверток, который ему подала продавщица, и, очутившись на улице, пустился бежать.

Добежав до набережной, он остановился, посмотрел направо, налево и топнул ногой о тротуар. Если б ему не пришлось платить за эту проклятую коробку, он мог бы догнать молодую женщину, узнать, может быть, на улице ее изящный силуэт. До самого дома перед ним шел ее образ, в то время как ему казалось, что в воздухе носится запах меха и ириса.