Песни черного дрозда (сборник)

3

Пригодилась даже шкура.

Выскоблив её и посыпав золой из костра, браконьер развесил помягчевшую шкуру в тени. Теперь у него будет если не спальный мешок, то, по крайней мере, одеяло.

Мяса вволю. Разделанная туша лежала на краю поляны. Над ней уже вились мухи.

Козинский отыскал небольшой снежник на северной стороне ущелья, перенёс туда мясо, а сверху заложил камнями и ветками калины. От шакала, от медведя. И только потом раздул костерок и пожарил себе два добрых куска. Но что за еда без соли! Надо бы подняться наверх, однако боязно. Теперь его ищут. Долго им придётся искать. В этот укромный угол не просто забраться. А если и зайдёшь, что толку? Пещера велика, он ещё не знал, куда она выходит, но был убеждён, что сквозная. Когда-то олень юркнул в неё и исчез. В тупик он не полезет.

Но это ещё надо разведать. Может быть, и соль там найдётся: слышал он насчёт богатых залежей каменной соли в среднем течении Лабы. Вдруг и тут соляной пласт? Не к солонцу ли приходили олени?

Разведкой он займётся в первую очередь. Сейчас же. Вот только испечёт себе кусок свежатины впрок, забросает камнями остатки от оленухи, чтобы не бросились в глаза и вороньё не привлекли. Электрический фонарь у Козинского, к счастью, остался в кармане плаща.

На всякий случай браконьер захватил с собой добрый пучок сухих пихтовых веток. А спички и смолянки всегда при себе, в целлофановом мешочке. Страховка.

У входа в пещеру, на песке, хорошо просматривались следы от оленьих копыт. Козинский вошёл спокойно и углубился уже порядочно; но вскоре следы пропали, на каменном полу ничего больше не отпечаталось, в сильном луче фонаря промелькнули тени летучих мышей, сделалось тихо-тихо и совсем черно.

Он хотел повернуть назад, но когда выключил свет и присмотрелся, то заметил впереди слабый отблеск дня. С интересом пошёл дальше и вскоре стоял под окном. В потолке на высоте двух-трех метров зияла дыра, а ещё метрах в двадцати выше играл солнечный луч. Страх перед глухим подземельем исчез.

Открылся длинный извилистый коридор. Попались два зала — один большой, а за ним поменьше. Козинскому казалось, что он идёт все прямо и прямо, тогда как на самом деле он ещё из большого зала свернул чуть правее и оказался в очень похожем коридоре, но не в том, который насквозь пробивал массив Каменного моря. Отдушин больше не встречалось, жуткая темень вязко окружила его, и стало не по себе.

«Вернусь», — подумал браконьер и сразу почувствовал облегчение. Круто повернулся и зашагал назад.

Долго шёл, сердце билось все учащеннее, на лбу появилась испарина. Пора бы выйти. Вдруг он оказался в проходе, ведущем круто вниз. Остановился в недоумении. Здесь не бывал. Уже с парализованной волей постоял, спустился метров на сорок вниз и закружился, сбитый с толку. Перед ним чернела широкая пропасть, сбоку гудела вода. Она била откуда-то из стены и падала в пропасть. Включил фонарь. Свет достал воду. Целое озеро, но не стоячее.

Он погасил фонарь. Страшно. Постоял, прислонившись к стене и пытаясь обдумать, в какую сторону надо идти. Потом бегом, оскользаясь на неровностях пола, выбрался наверх и, когда стало суше, пошёл наугад, лишь бы не стоять.

Понял, что заблудился.

Вода тысячелетиями протачивала этот известняковый массив. Коридоры, залы, подземные реки и озера в два, а может быть, и в три этажа рассекали все нагорье. Мрачные и узкие, широкие и высокие, увешанные сталактитовыми сосульками проходы уводили вверх, вниз, соединялись с ручьями на поверхности; воздух проникал сюда через множество незаметных щелей, а вода лилась, сочилась, капала отовсюду, собиралась в озера и уходила в неисповедимые глубины, чтобы через сотни и сотни лет вырваться где-нибудь в Хадыженске или Мацесте искристыми целебными источниками или просочиться в пески под великую Кубанскую равнину.

Горе тому, кто доверился этому бесконечному, запутанному лабиринту!

Наверху была уже ночь. Но Козинский этого не знал. Он шагал в темноте и наугад. Ноги у него заплетались, страх опутал его; он начисто растерял свою обычную самоуверенность.

Шёл, шёл и шёл… Сворачивал в одну, в другую сторону, подымался, карабкался через камни, куда-то опускался по скользким и неровным глыбам. Плащ, сапоги и шапка вымокли; он с ужасом наблюдал, как желтеет свет фонарика, все чаще выключал его, пробовал двигаться в темноте, пока не падал или не стукался обо что-нибудь. Решил идти лишь по тем коридорам, которые подымаются наверх. Правильное решение; но такие проходы встречались не часто, а многие из них заканчивались тупиками.

Он решил поберечь ослабевшую батарейку и зажёг две ветки. Они коптили, гасли, он раздувал их на ходу, но свет получался слабеньким, только под ногами.

Наверное, прошло часов шесть в таких бесцельных блужданиях. Козинский карабкался вверх по очередному проходу. Неожиданно сделалось ровней; он миновал один поворот, второй; ветки едва тлели, он раздул их и приподнял над головой. Свет скользнул по белым стенам, по полу, и браконьер попятился назад.

Кости. Огромный череп, толстенные позвонки разбросаны по полу. Кто это? Что? Откуда неведомое животное?

Включил фонарик. Довольно широкий коридор кончался тупиком. Камни в конце коридора выглядели странно тёмными. Где-то звонко капала вода. И эти кости. Первым его желанием было уйти как можно скорей. Но он пересилил страх. Значит, не только он блуждал по этой тюрьме, но и звери. Возможно, и его ждёт такая же участь. Невыносимо!

Лучик фонаря обшарил камни. Да, тупик. Ну что? Лечь на эти холодные камни и головой, головой биться, пока не расступятся камни или пока не треснет слабый череп?

Фонарик уже еле светился. Он опять выключил его и с тлеющими ветками пошёл прочь от мёртвых костей, навевающих мысль о страшном конце. Безысходность. Нет, ещё не конец! Он найдёт выход.

Посмотрел на часы. Половина второго. Это что — середина ночи или уже новый день? Вниз, наверх, вправо, влево… Бесконечные переходы. Козинскому опять стало казаться, что забрёл он в глубочайшие недра горы, откуда выхода вообще не существует. Дважды останавливался на краю бездонных колодцев, прислушивался к гулу воды в них и оторопело уходил назад, путаясь и все больше теряя надежду. Им снова владел безумный страх. Все кончено. Не видать ему больше солнца, и никто не узнает, что сталось с Козинским. Ещё одни кости останутся в проклятом лабиринте. Как наказание за убитую оленуху. За всё.

Снова глянул на часы. Скоро пять. Утра или вечера? Счёт времени потерян.

Он обессилел, лёг на холодные камни и забылся. Почувствовал под рукой винтовку и впервые вдруг понял, как становятся самоубийцами.

А всего-то прошло немногим более половины суток.

Сколько он спал и спал ли, сказать трудно. Открыл глаза — и сразу фонариком на часы. Ровно десять. Стрелки стояли. Забыл завести.