4

Через три — пять минут после бегства Саши Молчанова в хижину вошли его друзья, закончившие очередную рекогносцировку.

— Куда он исчез? — обеспокоенно спросил учитель и осмотрел помещение. — Ведь только что был здесь. Вот, даже чай недопитый остался…

— Экая прыткость, — сказал Александр Сергеевич. — А ну, хлопцы, обыщите сарай рядом с домом, далеко он, само собой, не уйдёт. Вона, метель какая вьюжит.

Два парня выскочили наружу. Саша не отыскался и около дома.

— Лыжи его тоже ушли, — доложили они. — След от избушки свежий. Уехал куда-то.

— С ума сошёл! — брякнул Сергеич и начал поспешно одеваться. — А ну, дай ракету, Борис. Ни зги не видать.

Красная ракета зашипела в белесом воздухе. Она осветила снег лишь на одно мгновение, вырвала из тьмы метельный клочок пространства и погасла.

— Пошли, пока не замело, — приказал Александр Сергеевич, и тогда все заспешили, разобрали лыжи, потянули бечеву для связи. Белый луч фонарика судорожно заметался по снегу, отыскивая свежую лыжню.

Из темноты вдруг высунулась лошадь и тихо заржала, обрадовавшись людям. Она была осёдлана, обрывок поводьев висел под мордой, за седлом болтались две сумы, полные поклажи.

— Чья это? — спросил Борис Васильевич, хотя прекрасно знал, что никто из присутствующих на такой вопрос ответить не может.

— Ладно, потом разберёмся. Я возьму её. — Сергеич схватил уздечку, но пошёл все-таки вперёд, ежеминутно понукая идущего перед собой. Совсем не лишнее понукание: позёмка быстро сглаживала след собаки и лыжни. Побег Саши, лошадь… И откуда собака, чья? Не иначе, где-то близко произошла беда, Саша узнал о ней и бросился на помощь. Лишь бы не потерять и его!

Впереди зачернело. В свете фонаря увидели, как Саша, выбиваясь из сил, пытается взвалить на свои некрепкие плечи большого, вялого человека. И Александр Сергеевич, и учитель, едва глянув на белое лицо спасённого, в один голос вскрикнули:

— Котенко?!

Дальнейшие расспросы исключались: человек нуждался в срочной помощи. Работали молча и споро, отворачиваясь от снежного ветра.

Две пары лыж связали вместе, на них положили укутанного в полушубок зоолога, верёвку от связанных лыж протянули к седлу, — и вот уже, понукая уставшую, заснеженную лошадь, процессия двинулась к приюту. А метель выла, студила лицо, липла снегом. Чернота задавила горы, фонарь Саши выхватывал только кусок пространства, а сам он, подталкивая импровизированные салазки, не очень связно и как-то очень уж быстро рассказывал:

— Его Самур откопал. Только вытащить не мог. Вот умник!… Прибежал на приют… Слышу лай. А близко не подходит. Ну, тогда я пошёл. Как вы-то догадались? Хорошо, что лошадь… Откуда она взялась? Он живой, правда? Только бы скорей… Спирт у нас есть. Там лавина упала, только он на краю. Ну и Самур!…

Произнеся это слово, Саша огляделся, даже поотстал и прислушался. Метель выла тонко и злобно, но мороз был все-таки небольшой, и снег летел какой-то очень липкий, видно, южный ветер дул с моря. Несколько раз Саша прокричал: «Самур, Самур!», но овчар не отозвался, как будто его и не было.

Самур и в самом деле находился уже далеко.

Пока Саша бежал к месту падения лавины, овчар все время находился в поле его зрения. Пока откапывал Ростислава Андреевича и вытаскивал, он крутился в десяти шагах, но отскакивал дальше в темноту, стоило Саше глянуть в его сторону. Юноше в те минуты было не до собаки, да если бы он и позвал Самура или сделал попытку приблизиться, овчар все равно не дался бы в руки. Он успел одичать, отвык от людей, он только очень смутно помнил ласковые руки Саши и его голос. Его теперешний поступок продиктовала не любовь к людям вообще, а скорее глубокий инстинкт собаки, чьи поколения давным-давно живут с людьми и почитают за высший долг спасти человека в беде, защитить его от всякой опасности.

Возможно, доброе начало взяло бы верх. Он уже близко подходил к Саше, намереваясь дотронуться до его руки, но тут послышались голоса, блеснул фонарь, появились другие люди, и Самур благоразумно отошёл в темень. Он ещё немного понаблюдал издалека. Видел, как положили человека на лыжи и повезли, а когда шумная толпа скрылась в метельной мгле, сразу почувствовал себя таким одиноким и покинутым, что заскулил от тоски. Он не знал, что это тоже проявление инстинкта, древнее стремление — видеть вокруг шумных людей и таких же домашних животных, как он сам.

Самур покрутился на месте, отворачиваясь от липкой метели, хотел было зарыться и уснуть, но тут с подветренной стороны возник знакомый силуэт, и обрадованная Монашка торкнулась холодным носом в шею овчара. И сразу исчезло одиночество, а с ним и жалкое чувство тоски, Самур любовно куснул волчицу в густой заснеженный загривок и понарошку зарычал. Она побежала под ветер, он за ней. Но бегали они немного. Неуютная ночь качалась над горами. Монашка отыскала удобное логово — углубление между камнями, выстланное сухим песком, и там они сладко уснули под унылый вой метели…

Между тем зоолога Котенко привезли на приют и начали приводить в чувство. Вялое тело растирали снегом, спиртом, делали искусственное дыхание, шлёпали, массировали, а когда кожа на щеках Ростислава Андреевича слегка порозовела и он открыл глаза, в рот ему влили тёплый чай с водкой, подняли, растормошили, и наконец после всех процедур он обрёл способность мыслить. Слабая улыбка тронула его губы. Он осмотрелся и тихо сказал:

— Спасибо… Живу.

После чего опять пытался уснуть, но тут уж с ним заговорили как со здоровым человеком, твёрдо и резковато, используя главным образом повелительные глаголы. Котенко вздохнул поглубже, ещё поглубже и сам погладил себе плечо, занемевшее, видно, от чересчур радивых мероприятий по оживлению.

— Ну и ну, — медленно сказал он. — Это Самур… А где он?

Да, где он?

Саша оделся и вышел. Метель продолжала петь свою невесёлую песню, в затишке за домом стояла рассёдланная лошадь, укрытая старым одеялом, и лениво жевала клочок старого сена, обнаруженного на чердаке хозяйственного Сергеича. Собаки не было. И сколько Саша ни звал Самура, сколько ни свистел, никто не отозвался.

Когда он вошёл в домик, Котенко уже пил, обжигаясь, горячий чай, жаловался, что никак не может согреться, что у него болит все тело, и понемногу припоминал, что с ним произошло.

— Следы четырех лыжников? — переспросил Борис Васильевич. — Куда они шли?

— На юго-восток, по ущелью — не знаете, кто это?

— Мы их как раз ищем. Студенты. Ну вот и первая весточка. Утром двинемся вслед. Отлично. Все отлично, но тревожно.

Он стал рассматривать карту. Вон их куда занесло! За ущельем начинался район разломов — Синие скалы. Опаснейшая зона, откуда спуск на юг не под силу даже летом, не то что зимой. Кавказ, довольно полого и растянуто подымающийся с севера, в этом месте обрывается к югу крутой стеной, изрезанной провалами и километровыми ущельями.

Котенко заверил друзей, что справится с небольшим недомоганием и не будет их задерживать, а чтобы они не сомневались, встал и нетвёрдыми шагами прошёлся по домику. Саша стоял у дверей и улыбался. Зоолог перехватил его улыбку, нахлобучил шапку на Сашины глаза и, схватив в объятия, приподнял над полом.

— Ого! — сказал Александр Сергеевич, дивясь силе человека, только что отрытого в снегу.

— Спасибо, сынок, — растроганно произнёс зоолог. — Не будь тебя…

— Это Самур, — сказал Саша.

— Где бы он ни отыскался, что бы ни сделал, он мой великий друг. Скоро я отпечатаю для тебя, Саша, и для Егора Ивановича большую фотографию Самура со своей волчицей. Хоть не заменит она тебе живого, но все-таки. Может, и самого отыщем, вернём в цивилизацию.

— А нужно ли? — спросил Саша.

И зоолог понял его.

Загрузка...