Песни черного дрозда (сборник)

5

Не остался Хоба на высокогорных лугах, заставил свой гарем следовать за ним через пихтовый пояс ниже, в буковые рощи, где на перепаде крутого спуска встречаются солнечные поляны, окружённые густым орешником.

Здесь тоже вдоволь пищи, хорошее укрытие, но воздух гуще, насыщенней, и в нем чужие для северян запахи, которые и волнуют и настораживают одновременно.

Ланки с оленятами то и дело останавливались, прислушивались к незнакомым запахам, поэтому вожаку приходилось довольно часто возвращаться, обегать вокруг них и сердито подгонять. Что за непослушные, своевольные создания! Никакой дисциплины. Могли бы брать пример с Рыжебокой, которая все время идёт рядом с хозяином гарема и успевает на ходу срывать то кленовую веточку, то мохнатый лишайник, по которому уже соскучилась.

Правда, и она вчера утром проявила характер, когда Хоба повёл было семью в узкий распадок, заваленный огромными камнями. Рыжебокая заупрямилась. Неужели он не понимает, что в таком ущелье они могут попасть в ловушку? И она повернула назад.

Вожак сделал вид, что остаётся в опасном месте один, самолюбие не позволяло ему вот так сразу пойти на уступку, но когда и остальные ланки примкнули к Рыжебокой и выбрались из ущелья на широкую террасу, он в гневе шаркнул по глине копытом, тряхнул рогами, однако повернул назад и тоже убрался отсюда; инстинкт подсказал ему, что ланки правы, а их осторожность вполне обоснованна: не только собственную жизнь берегут они, но и жизнь своих детей.

И все-таки он пошёл другой дорогой, но спустился ниже, нашёл удобный склон, и там они легли отдыхать.

Вскоре пришлось пережить некоторое волнение. В самом конце склона промчалось чем-то встревоженное стадо кабанов. Ветер принёс их противный запах, олени наставили уши, но больше ничего подозрительного не произошло, и они постепенно успокоились.

Хоба лежал под скалой. Чуть не дотянувшись до его крупа, рядом лежала Рыжебокая, поодаль устроились все другие ланки и малыши. Видеть их можно было только с противоположного склона горы или с высоких скал по сторонам. Дважды Рыжебокая внюхивалась в странный запах с высокой скалы, Хоба тоже пошевеливал носом, ему казалось, что попахивает человеком, но расстояние до скал было велико, в три раза больше, чем прицельный выстрел, всегда можно успеть убежать. Когда стадо вышло пастись, подозрительный запах усилился. Но — странное дело! — теперь он шёл сразу с трех сторон, и куда бы олени ни двинулись, этот запах усиливался. Сзади поляну закрывала каменная стена, туда хода не было.

Они ещё не знали, что окружены, взяты в кольцо. Два лесника — справа и слева, а повешенный на дереве рюкзак Бережного — напротив, за ущельем. От него тоже шёл беспокоящий запах.

Этим ущельем «Сто тринадцать медведей» уже в темноте пробрался домой, за охотниками.

— Дело сделано, — запыхавшись, сказал он, ввалившись в охотничий дом среди ночи. — Надо идтить, мужики.

— Кто там? — недоверчиво спросил снабженец. — Поросята? Тетеревок? Пойдём по большому зверю, не иначе.

— Хотите верьте, хотите нет, но такого красюка-оленя я ещё не видывал, — с непритворным волнением заявил Бережной, совсем запамятовав, что очень недавно этот красавец стоял на поляне перед семеновским домом, и он разглядывал его в бинокль. А может, ему просто хотелось приукрасить свой охотничий подвиг, и он продолжал: — Рога — во! По метру. Отростков не сосчитать. А сам что скаковая лошадь. Не зверь — статуя!

Капустин оробел. Он не ожидал, что Бережной так буквально исполнит его указание. Гости одобрительно зашумели, а он молчал. Дело выходит серьёзное. В случае чего трудно будет оправдать отстрел оленя-рогача, тем более перед осенним гоном.

Пока он размышлял, гости дружно одевались, так же дружно подавляли зевоту. Даже грузный снабженец оставил свой язвительный тон и сосредоточенно набивал карманы патронами.

Капустин мог бы сейчас наложить запрет на охоту. Ещё не поздно. Сказать, что нельзя, — и все. Но как он после этого будет выглядеть перед гостями? Засмеют. Надо же было так неосторожно бухнуть вчера!…

Его нерешительность заметили. Дядя Алёха присел рядом и зашептал, заговорщически оглядываясь по сторонам:

— Посажу вас супротив этого самого красавца, и погонят его наши ребята на вас, товарищ начальник. Редкое удовольствие получится. Ежели оленью голову с такими рогами хорошо выделать да преподнести какому ни на есть большому человеку, просияет и вовек не забудет. На украшение квартиры или там залы каковой…

А что, это мысль! Льстивый дядя Алёха угодил, как говорится, в самое яблочко. Капустин неуверенно улыбнулся. Да, отличная мысль! Если действительно редкостные рога, то почему не рискнуть? А потом преподнести Пахтану подарок. Он ему семь смертных грехов простит за такое подношение.

— А ежели что, — тихонько произнёс Бережной, — составим документ, что был тот олень с перебитой ногой, потому мы его и прикончили.

— Журавля в небе делим, — засмеялся Капустин, окончательно повеселев. Вот и выход из положения.

— Какого журавля? — не понял Бережной.

— Олень-то ещё бегает, не стрелян — не взят, а ты уже своим его считаешь, рога на стенке видишь.

— Дак он, можно сказать, в кармане, рогач-то. Ребята караулят его, ни в жисть не упустят.

— Пошли, что ли, шептуны, — сказал снабженец. — Руки чешутся.

— Сейчас потешитесь, айдате за мной! — Дядя Алёха вскочил.

Шли гуськом в зыбкой темноте, спотыкались на каменистой тропе, вполголоса чертыхались и уже через полчаса стали спрашивать, скоро ли…

— Скоро, скоро, — не оборачиваясь, отвечал дядя Алёха, а про себя думал, что таким охотничкам надо пригонять дичь прямо к дому, чтобы они с парадного крылечка, не подымая зада от мягкого креслица…

Небольшую передышку Бережной сделал только перед самой поляной, метров за семьсот от стада. Начало тихо светать.

— Вот так, — скомандовал он. — Три потайки сделаем, там, там и там. — Он показал на смутно синеющий склон. — Сам вас разведу и усажу, а дальше по обстоятельствам. Кому повезёт, кому нет — не взыщите. Оленей погоним чуток вниз, они пойдут не круто, наискосок уходить будут, понятно? Не зевайте.

— Бить только рогача. — Капустин слегка повысил голос. — Ланок запрещено, молодняк тоже. На этот счёт закон строгий…

Охотники переглянулись. Их лица смутно белели в предрассветье. Напоминание в одно ухо влетело, в другое вылетело. На войне как на войне.

— Обождите здесь, — сказал дядя Алёха Капустину и повёл двух гостей вправо, где над густым орешником темнели головки огромных камней. С них поляна просматривалась более чем наполовину. Она была пуста. Сизая от росы трава делала её в этот час похожей на застывшее сонное озеро.

Остальных он увёл на взгорье слева от поляны. Там навстречу им из леса тихо вышел второй лесник. В брезентовом плаще с островерхим капюшоном он выглядел хмурым лесным бродягой.

— На месте? — спросил дядя Алёха.

— Куда же им деваться? Спят. Скоро выйдут на луг, вот только развиднеется.

Вернувшись к Капустину, «Сто тринадцать медведей» хорошенько огляделся и, наметив впереди плоское возвышение, удовлетворённо кивнул:

— Вон туда…

Капустин забрался на камень, подтянул за собой винтовку.

— Ветки закрывают, — пробормотал он.

— А мы их проредим. — Бережной прошёл вперёд, срезал часть веток. — А другие оставим, товарищ начальник, для укрытия.

— Сам где будешь?

— Туточки, рядом с вами, только внизу. Вдвоём не проглядим.

И все стихло вокруг поляны. Небо синело, наливалось светом. Капустин поднял бинокль и тотчас увидел стадо. Белесые тени отделились от густой стены кустарника, на тёмном фоне листвы более отчётливо рисовались безрогие ланки и подростки. Рогач стоял сзади, возвышаясь над стадом. Да, кажется, лесник не преувеличивал. Экземплярчик поистине редкостный.

Сердце у Капустина забилось часто-часто, он раза три глубоко вздохнул, чтобы унять его, и придвинул винтовку под руку. Отсюда до оленей метров пятьсот. Если они побегут на него, можно подпустить метров на сто — полтораста, и тогда… Мгновенный страх похолодил ему ноги: стрелять по оленю — преступление. Но он отогнал угрызения совести. В самом деле, чего бояться? Разве он не вправе? И вообще рассуждать и думать нужно было, когда приглашал на «королевскую охоту», как выразился в первом разговоре с друзьями. Теперь ничего уже не изменишь.