Песни черного дрозда (сборник)

4

«Тоскуй не тоскуй, а есть-то надо…»

В словах женщины, которая кормила медведя в клетке, была несложная жизненная истина, проверенная многими поколениями.

Первые два дня Лобик ничего не ел и не испытывал желания есть, хотя в углу клетки все время стояло ведёрко с похлёбкой, а на полу, часто возле самого носа, лежали куски хлеба, пряники, конфеты. Это старались сердобольные посетители самшитовой рощи. И каждый раз удивлялись, почему медведь не подбирает. Другие так сами клянчат. Видно, больной, вот и не ест. Поправится, тогда — с удовольствием.

Лобик на самом деле был нездоров. Его болезнь врачи могли бы отнести к разряду душевных. Все у него было в норме, только жить не хотелось. И это была самая тяжёлая болезнь. Жить не хотелось…

Отделённый от леса, от свободы железными прутьями, постоянно окружённый любопытными туристами, пленник всецело ушёл в себя. Не только решётка, но и воздвигнутая им самим глухая стена безразличия, равнодушия, тоски отделила его от остального мира. Вскоре он забыл детали пленения, лица лесников, так коварно заманивших его в клетку, но все случившееся постоянно связывалось в сознании с запахом Человека и собаки, предавших его.

Ушла свобода, а с ней ушла и жизнь. На что она?

Рухнуло доверие, с таким трудом выросшее за этот год.

Ничего не осталось.

Лобик не ел и не вставал. Лишь когда ночь спускалась на рощу и горы, когда смолкал гул близкого города и пустели дорожки в самой роще, он позволял себе встать на ослабевшие лапы и начинал осторожно ходить вдоль четырех стенок своей тюрьмы. Он в сотый раз исследовал каждый уголок клетки, трогал один за другим прутья, ковырял пол. Становился на задние лапы и проверял прочность потолочной решётки. Вдруг что-нибудь ослабело за день, порвалось, согнулось, исчезло?…

Однажды под утро, уставши от исследований, он остановился над ведёрком, опустил морду и сухим, отвыкшим от пищи языком лизнул холодную похлёбку. Вкус её показался незнакомым и поначалу не привлёк. Но уже через пять минут рот наполнился слюной, и он впервые за дни пленения ощутил желание поесть.

С этого дня он начал вылизывать ведро.

«Тоскуй не тоскуй, а есть-то надо…»

Слабость ещё оставалась, но когда Лобик теперь подымался по ночам, он чувствовал себя твёрже, и лапы его, раскачивающие решётку, вновь начали обретать силу.

Днём он по-прежнему дремал и старался не замечать, что вокруг.

Надежда на освобождение теплилась в его ослабленной, дремотной душе.

Но проходили дни, ничего не менялось.

Женщина, приносившая еду, разговаривала с ним ласково, называла Мишкой и улыбалась, забирая пустое ведро. Но она вела себя с предельной осторожностью. Стоило Лобику чуть шевельнуться, как тотчас же прикрывала дверцу. Уходя, она плотно двигала задвижку и вешала замочек — простой жестяной замочек со щёлкающей дужкой.

Лобик попробовал как-то встретить её лёжа мордой к двери. Она не рискнула открыть, и тогда он, обиженный на самого себя, отошёл на обычное место.

— Ну вот, теперь можно, — сказала она и проворно втолкнула ведро.

Замок щёлкнул.

Нет, не перехитришь!… В надёжной тюрьме.

В тот вечер он почуял Человека с собакой, когда они ещё сидели у реки, дожидаясь темноты. Тяжёлый рык поднялся из его груди, но медведь погасил ненависть. Любопытство, зачернённое непроходящей обидой, заставило его ждать, ничем не выдавая внутреннего волнения. И когда он увидел Молчанова, не поднялся, хотя все в нем клокотало. Не будь этой проклятой решётки меж ними…

Ласковый голос Александра Егоровича потряс его, скомкал обиду и пригасил злое чувство мщения. А когда Человек сел у самой клетки и закрыл лицо руками, медведь ощутил странное желание тепла, участия, дружелюбия, настолько сильное, что он едва не поднялся, не приблизился.

Прошло ещё несколько минут. Лежал, отвернувшись, медведь. Сидел, сгорбившись, Молчанов. Собака тихонько переступала с ноги на ногу. Роща молчала, погруженная в сон.

Забросив карабин за спину, Молчанов встал, обошёл клетку. Решено! Ещё раз огляделся, прислушался. Тихо вокруг, никого нет. Опустился на корточки перед дверкой, повертел в руках замочек. Снова встал, даже прошёлся по дорожке, вернулся. Волновался. Вытащил из потёртых ножен отцовский косырь, верно служивший ему многие годы, осторожным движением вставил острый конец в дужку замка и нажал. Дзинькнув, упала на асфальт исковерканная жестяная коробочка. Он поднял её, вынул из запора дужку и положил обломки в карман.

— Ну… — тихонько сказал он и ещё оглянулся. — Только бы никого ты не встретил, Одноухий! Только бы никого, потому что я не ручаюсь…

Дверка слабо скрипнула и открылась настежь.

Лобик все ещё лежал, но взгляд его теперь неотрывно следил за действиями Человека. Что он там делает? В решётке возник прямоугольник, не перечёркнутый прутьями. Можно идти… Идти или бежать? А вдруг новая ловушка? Ведь от Человека все беды, все неприятности…

Молчанов потянул овчара и отошёл от клетки в сторону, преграждая путь к шоссе и освобождая дорогу через рощу к реке и к лесу.

Лобик поднялся и, все ещё пугаясь нового коварства, пугаясь свободы, к которой так стремился в чёрные, бесконечные ночи, высунул из клетки плоскую морду, огляделся. В темноте белело лицо освободителя.

— Иди, Лобик. Ну же, ну…

Медведь вылез наружу, потянул воздух. Именно оттуда, от реки, так сильно пахло лесом, прелой листвой, спелыми желудями, холодом, росой, снежными горами… Свободой!

Ещё плохо веря в происходящее, Одноухий пошёл, вихляя задом. Ноги плохо слушались его, но с каждым шагом прибывали силы, дышалось чаще и глубже, мускулы получили наконец работу, по которой соскучились.

Метрах в двадцати сзади двигался Человек с собакой. Медведь часто оглядывался, но страха уже не ощущал.

Он дошёл до обрыва. Дорожка, сделанная для экскурсантов, резко спускалась вниз, косо пересекая крутосклон. Местами огороженная перильцами, она была узкой и опасной. Медведь резво побежал по ней, и когда Молчанов подошёл к обрыву, Лобик уже скрылся. Человек осторожно зашагал тем же путём.

В буковом лесу, где было совсем темно, почти под стенами старой генуэзской крепости, поросшей толстыми грабами, Молчанов увидел светящиеся глаза. Лобик ожидал их. Может быть, хотел поблагодарить?… Глаза исчезли, едва Человек и собака вышли на поляну.

Дальше начинались джунгли.

Александр жалел одежду и не полез через колючки. Он свернул к реке и некоторое время в полной темноте двигался за Архызом то по правому, то по левому берегу, переходя вброд мелководье. Ему, как и Лобику, хотелось уйти подальше от места незаконного действия. Незаконного? Впрочем, как посмотреть…

Миновав усадьбу пригородного совхоза, Молчанов вышел на лесовозную колею и к полуночи оказался далеко от рощи, в глухом лесу. Здесь он набрёл на полянку, заваленную сушняком, развёл костёр и, свернувшись с наветренной стороны у огня, сразу уснул.

Так спят люди, которым удалось сделать доброе дело.

Ни в эту ночь, ни в следующие дни странствий Одноухий ему не встречался, и Архыз не почуял медведя поблизости.

Вряд ли он скоро попадётся на глаза людям.

Александр Молчанов изменил свой маршрут. Он пошёл к ущелью Мзымты в Жёлтую Поляну.

Нужно было связаться по радио с конторой заповедника.