ПОЛИТИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ АНДРЭ ШЕНЬЕ И МАРИ-ЖОЗЕФА ШЕНЬЕ

Ц. Фридлянд Поэзия братьев Шенье

Прошедшие перед читателями песни революции не принадлежат корифеям революционной поэзии. Это прекрасные образцы, если так можно выразиться, поэтической публицистики. Стихи эти — непосредственный ответ на боевые задачи революционных дней. Наряду с ними Франция конца XVIII века знает поэтов большого масштаба. Классическая литература европейской буржуазии ссылается в этом случае на поэтическое творчество братьев Шенье: Андрэ и Мари-Жозефа. Забыто поэтическое творчество Сильвен Марешаля, редко упоминаются поэты, печатавшие свои стихи на лирические и политические темы в журналах Великой буржуазной революции, в газетах Марата, Прюдома, К. Демулена.

Стихи братьев Шенье — блестящая иллюстрация к истории буржуазии эпохи революции. Как ни различна судьба братьев, оба они представляют собой две линии истории развития французской буржуазии — авангарда третьего сословия. Андрэ родился в 1762 г. Он был на два года старше своего брата. Дети французского дипломата старого порядка, они, подобно другим представителям либерального дворянства, были учениками буржуа-просветителей; подобно Мирабо и Лафайету, оба они находились в передовых рядах бойцов третьего сословия в дни, когда заседали нотабли, в дни, когда Генеральные штаты вели борьбу за свое превращение в Национальное собрание. Но Андре раньше своего брата отшатнулся от революции, когда на авансцену выступили парижские предместья, плебейские массы, выступила городская и деревенская беднота. Это произошло уже в первые дни революции, в светлые дни «национального подъема». Андрэ уже в 1790 году выступает против демократии и ее вождей, вскоре объявляет себя защитником короля, защищает его накануне казни и воспевает Шарлотту Кордэ, убийцу Марата. Он был гильотинирован за день до падения Робеспьера. Реакционеры-романтики сделали его своим героем, а позже, когда демократические идеалы Великой революции были забыты, когда «свобода» стала вновь неопределенным идеалом разнообразных классов, Андрэ Шенье казался жертвой деспотизма. Пушкин видел в нем певца свободы, но Андрэ был заклятым врагом революции, он ненавидел плебейские массы ненавистью аристократа. В своей оде Франции — «Гимн справедливости» — он писал:

Искусный твой народ родился для войны:

Мечи ему легки, мушкеты не страшны;

На приступ рвется он, и сталь его сурова:

Прогнал британца он, насильника лихого.

Твои сыны мягки, радушны и добры,

Друзья веселия, и песен, и игры…

Такой казалась Франция Андрэ Шенье до тех пор, пока на сцену не выступили народные массы. О них он пишет по-иному:

Но слабы, стеснены, и злобная тревога

Те песни леденит, уста смыкает строго

И в пляске и в игре движения мертвит,

И отдыха столы на землю им валит,

Мрача заботами и скорбью боязливой

Их душу и чело.

…………………………………………

Нет, этих рабских стран отныне я не житель!

Уйду, уйду я вдаль искать себе обитель!

Приют, где жизнь моя смирит свой буйный бег,

Могилу, где мой прах найдет себе ночлег…

Впрочем, в этом же стихотворении он все еще находит слова возмущения против тех, кому ненавистен народ, кто утверждает, что он «чересчур плаксив и слишком сыт». Для Андрэ в это время «свобода и любовь» — еще святые имена.

Шенье успел опубликовать всего только два законченных произведения; большинство его поэм остались незаконченными. Поэма «Игра в мяч», посвященная художнику Давиду, рисует буржуазию и либеральное дворянство как спасителей революции. Он находит для них слова, полные сил и гнева, характеризуя ими свергнутых слуг деспотизма.

Смотри! Народ восстал! Народ приемлет власть.

Все им побеждено. И бронзовую пасть

Ты, тирании зверь, оскалил здесь напрасно…

………………………………….

Народ, что стар и нов. Расцветшие стволы

Деревьев вековых! Народ, опять рожденный,

Феникс, возникший вновь из пепла и золы!

Я тем несу привет, чьи факелы светлы

И путь нам кажут неуклонный.

Но прошло всего два-три года, и жизнерадостный поэт, поклонник античности, о котором Пушкин писал, что он поэт, «напитанный древностью», в стихотворении «Версаль», воспевая «мрамор, портики, куртины, античной Греции картины», утверждает, что Париж ему стал чужим, потому что исчезли постовые гвардейцы, королевский двор, кареты, толпы слуг, — «исчезло все». Он отдыхает в одиночестве версальских рощ и с ужасом вспоминает:

Но иногда твой рай зеленый

И мой приют уединенный

Свинцовым трауром оденет вдруг печаль.

И вижу я в тумане алом

Толпу живых теней, гонимых трибуналом

На гильотину, о, Версаль!

Эта поэтическая грусть скрывает кровожадные инстинкты белогвардейца. В оде в честь Шарлотты Кордэ поэт отбрасывает свою лиру, он наносит удар кинжалом Другу Народа вместе со своей героиней. Он наслаждается агонией Марата.

Раздавлена тобой, еще колебля жало,

Очковая змея извив колец разжала,

Не в силах продолжать губительный свой путь.

Велела тигру ты из плотоядной пасти

Людскую кровь и жертв растерзанные части,

Как жвачку красную, пред смертью отрыгнуть.

И наблюдала ты агонию Марата…

Эта оголенность контр-революционной лирики Андрэ Шенье достигает такой силы, что она сама по себе может служить историческим образцом классовых судеб «божественной поэзии». Поклонник античности, тот, о котором Пушкин писал, что он облекает «новые мысли в античные стихи», поэт, для которого Греция служила образцом, перестал собирать мед поэзии; он стал палачом народа. Стихи заменили в руках его нож гильотины:

Его язык — клеймо железное, и в венах

Его не кровь, а желчь течет.

Их истребив до тла, воздвигнув вновь законы,

Мы снова станем все людьми.

Поэзия Андрэ Шенье доводит, таким образом, до логического конца те контр-революционные мотивы, образцы которых мы приводим в сборнике «Песен революции».

Несколько иначе, по другому пути, пошел Мари-Жозеф Шенье. Драматург и крупнейший представитель классицизма в эпоху революции, он сыграл немалую роль в борьбе за новую буржуазную культуру. Его трагедии — «Карл IX» в 1789 году и «Кай Гракх» в 1792 году — служили орудием политической борьбы буржуазии. Недаром эти трагедии были заподозрены в умеренности в эпоху диктатуры. Только термидорианский Конвент признал Шенье своим поэтом. Он служил Директории, а затем и Наполеону. При императоре он был генеральным инспектором по просвещению, а в 1806 году, когда часть либеральной интеллигенции начала переходить в оппозицию к империи, он выступил с одой «Послание к Вольтеру» (1806), в которой защищал свободу мысли против религиозной нетерпимости. Путь Мари-Жозефа во многом напоминает революционный путь художника Давида. И тот и другой отдали свой талант на службу буржуазии. И тот и другой как политические деятели в тесном смысле слова представляли собою чисто случайные фигуры, но кисть одного и перо другого были смертельно разящим политическим оружием. Когда Давид после 9 термидора был заключен в тюрьму, он писал в письме к своим тюремщикам: «Пусть обратят внимание на мое поведение, когда я участвовал в печальных обязанностях члена КОС. Пред вами предстанет беспокойство человека, вышибленного из своей сферы и вовлеченного революционным вихрем в обязанности, чуждые его характеру, его знаниям, его принципам, его сердцу». Давид настаивал на том, что «случайность и революция спутали все мои мысли». Шенье с равным правом мог повторить эти слова вслед за Давидом. Впрочем, тот и другой лгали, потому что все их поведение соответствовало политической позиции либеральной буржуазии на отдельных этапах революции, все их поведение определялось активностью плебейских масс. Мы можем поэтому пройти мимо того, что отличало поведение Давида и Мари-Жозефа Шенье накануне 9 термидора. Один предал Робеспьера на другой день после казни, другой — за некоторое время до нее.

Мари-Жозеф был более последователен в своей защите буржуазной революции, чем его брат. В оде «Национальному собранию» он подчеркнул, что его поэзией руководят не только идеи свободы, но и идеи равенства:

«Великих» отстранит от наших тайн священных;

Без нас они найдут себе льстецов презренных;

Заслужат раньше пусть, потом вкусят хвалы:

Пусть никогда, сгибая шеи,

Вельмож и королей лакеи,

Позором гимны лир в веках не заклеймят.

Это стремление к буржуазному равенству, к равенству перед законом противостояло требованиям плебейской оппозиции; из идеи формального равенства эта оппозиция сделала вое логические выводы во имя равенства фактического. Санкюлоты внимательно слушали Шенье, повторяя его «Песнь 14 июля»:

Тонули в роскоши дворяне и прелаты.

Копя богатство им, в тисках стонал народ,

И как цемент крепил их пышные палаты

Из горьких слез и крови пот.

«Гимн равенству», написанный в июне 1792 г., за месяц до свержения королевской власти, служит наилучшим свидетельством тому, что народные массы, которые шли в бои против монархии во главе с буржуазией, с оружием в руках добивались не только политических, но и социальных прав. Шенье вторил предместьям, когда объявлял равенство «опорой вольности и прав». Он вторил предместьям в разгар гражданской войны летом 1793 года, когда призывал французов в своем «Гимне в честь победы» не оставлять меч до тех пор, пока не исчезнет все зло. Но и в это время поэт акцентирует не в плебейском, а в буржуазном духе свое песнопение в честь равенства и свободы:

О, Разум! Нет тебе препоны.

С законом свел ты род людской,

Мы все равны перед законом,

Как все равны перед тобой.

Это было как раз тогда, когда, как мы видели, плебейская поэзия требовала максимума, вела борьбу за дешевый хлеб и отправляла на гильотину богачей. Поэзия Шенье в это время оставляет С. Марешалю тематику внутренней борьбы. Шенье берет на себя «национальные задачи». Вот почему одним из самых блестящих образцов его поэзии является военный гимн 1794 года, знаменитая «Песнь отправления»:

Враги отчизны, трепещите,

Пьянейте кровью, короли!

Народ идет как победитель

И не отдаст своей земли!

Республика нас призывает, —

Погибнем или победим.

Жить для нее француз желает,

Смерть иль победа перед ним.

Для защиты республики от внешнего врага Мари-Жозеф — и этим он отличается от своего брата Андрэ — готов пойти на любые жертвы, готов закрыть глаза на крайности парижских предместий. Впрочем, как мы увидим, — только до поры до времени. А пока республика — не только цель его поэтического творчества, это его муза:

Республика — вот наша муза…

Погибнуть или победить!

Во имя защиты республики он подает руку плебейской массе, чтобы «в клочья разнести надменный дворянства чванного мундир». В этом случае выполнение «национальной задачи» лежит на путях революции. Тем самым национальные мотивы перерастают в мотивы интернациональные. Либеральный буржуа Шенье с гордостью заявляет:

Дадут французы всей вселенной

Свободу и великий мир.

Зимой 1793 г., когда на горизонте выросла опасность эбертистской революции, мирный тон Шенье сменился звериной ненавистью к героям предместий и вождям революционной диктатуры. Вот когда вновь встретились два брата! В гимне «9 термидору» Мари-Жозеф не менее кровожаден, чем Андрэ в его оде в честь Шарлотты Кордэ:

О, солнце, не страшись разоблачить их рвенье,

Их звезд багровое сияние затми,

За жертвами вослед они найдут отмщенье —

Свой лик средь облак подыми!

Из глубины могил завещано отмщенье

Тому, кто вас лишил дыхания весны,

По справедливости, а не по раздраженью

Вы будете отомщены!

Отныне Мари-Шенье провозглашает месть программой своего поэтического творчества. А когда ненависть была утолена, победы французской армии разбудили в нем инстинкты дворянина-грабителя и буржуа-стяжателя. Все его песни эпохи Директории и Консульства, его знаменитая «Песнь возвращения» представляют собою повторение того, о чем писал Наполеон в 1796 году военной прозой на полях Италии. Наполеон звал своих солдат воспользоваться победами для ограбления Италии. Мари-Жозеф Шенье, поэт буржуазии, вторит ему:

Вот он — победы лавр над нами!

Италия свою нам жатву отдает.

Дол, где течет Флерюс, хребтов скалистых лед,

Равнины Бельгии — почтили нас дарами…

Так получила свое завершение поэзия Шенье.

Судьба братьев Шенье часто привлекала внимание исследователей. Политический конфликт между Андрэ и Мари-Жозефом буржуазные историки и литераторы превратили в трагическую повесть о братоубийстве. До сих пор на основании опубликованных материалов трудно вынести окончательное суждение о всех деталях истории казни Андрэ, о роли в этом деле его брата, да и обо всей истории их политической борьбы за годы революции. Но даже того, что мы знаем о конфликте между братьями, совершенно достаточно, чтобы положить предел легенде, превратившей политический спор в мелодраму.

Андре Шенье проявил политическую активность уже в первые годы революции. Во время так называемого «дела Нанси», когда солдаты французской армии выступили на борьбу за свои гражданские права, победители-буржуа объявили поход против демократии. Андрэ принял активное участие в этом походе. 24 августа 1790 года он опубликовал обращение к французам «о их подлинных врагах». Это обращение можно рассматривать как один из ярких документов начавшейся буржуазной контр-революции. Шенье ненавистна плебейская масса с ее идеей непрерывной революции. Страна, от края до края, полыхает пламенем восстания. В конце концов, по мнению Шенье, мирные обыватели могли бы приспособиться к новому режиму, как они приспособлялись к старому, если бы не угроза гражданской войны. В 1790 году еще с большей силой, чем в первый год революции, бушует стихия плебса. Плебеи, говорит Шенье, заняли все должности в государстве, они поносят лучших людей: мэра Парижа Байи и генерала национальной гвардии Лафайета. В предместьях ненавидят «старый порядок» не потому, что он старый, а потому, что он порядок. В этих условиях для Шенье очевидно, что Национальное собрание — единственная опора и надежда собственнической Франции. Защита Национального собрания против демократии — такова его политическая программа 1790 г. До тех пор, пока массы нарушают нормальный ход государственной машины, они будут жертвой голода и безработицы. Напрасно апеллируют — говорит Андрэ Шенье — к рабочим. Если бы рабочие хотели работать, они не заполняли бы вместе со всей массой бездельников клубы в предместьях, трибуны собраний. Он приходит к выводу, что спасение страны в установлении твердой власти. Эту идею А. Шенье защищал и в последующие годы революции. В апреле 1791 года он доказывал, что революция совершена была в интересах буржуа, что только они составляют подлинную нацию и что они должны наконец раз навсегда освободиться от сковывающего их чувства страха («Рассуждения о партийности», апрель 1791). Поэт Андрэ Шенье звал буржуа к деятельности, к организации контр-революционных сил. Он становился все более и более популярной фигурой.

Весной 1792 года Шенье издает брошюру-памфлет о якобинском клубе — «О причинах беспорядков, волнующих Францию и задерживающих восстановление свободы». Якобинский клуб, как сеть, покрыл всю Францию. Якобинцы объявляют себя единственными представителями политической мысли народа. Несколько десятков или сотен бездельников, заполняющих помещения клуба, утверждают, что они «народ». Они не только рассуждают обо всем, — они претендуют на власть, они объявляют спекуляцией и монополией всякую честную промышленную деятельность. Торговля и промышленность отныне ими рассматриваются как преступление. «Якобинские клубы стали электрической цепью, сковавшей Францию».

А. Шенье повторяет эту мысль 4 марта 1792 года, в письме в газету «Journal de Paris», а 27 апреля публикует второй памфлет — о «патриотических обществах», где дает в развернутом виде обоснование своей идеи: якобинские клубы — орудие террора плебейских масс. С ответом ему выступил на страницах «Монитор» Мари-Жозеф (11 мая 1792 г.). Дискуссия между братьями развернулась в дни, когда к власти было призвано жирондистское министерство. Прошло всего несколько недель после объявления войны европейской коалиции. В стране классовая борьба перерастала в гражданскую войну. Патриотические общества возглавляли демократию и готовили новую революцию против монархии. Мари-Жозеф выступает на защиту этих обществ против своего брата. Он доказывает, что Андрэ оперирует случайными фактами против полезной деятельности восьмисот отделений якобинского клуба. В его рядах депутаты, судьи, философы и писатели, торговцы и ремесленники, земледельцы и рабочие солидарно выступают на защиту революции. Впрочем, для него клубы — организация свободных граждан, не претендующих на власть. Якобинские клубы — защитники свободы, торговли и промышленности. Мари-Жозеф ссылается на опыт Англии. Пусть эмигранты в Кобленце утверждают, что якобинцы погубят Францию, пусть не присягнувшие священники доказывают, что якобинцы погубят религию, пусть все враги революции требуют уничтожения якобинцев, — они победят, потому что за ними вся страна. Мари-Жозеф обвинял своего брата в том, что он прислушивается к голосу ненависти, а не к голосу разума.

Письмо было написано 7 марта, а опубликовано 11-го. На другой день Андрэ выступил со своим ответом. Он доказывал брату, что его попытка защищать дело буржуазной революции, опираясь на плебейские массы, — глубочайшая ошибка. Эти массы стремятся не к политическому, а к социальному равенству. «Не могу допустить, чтобы мой брат, с которым я провел часть моей жизни, мог обвинять меня в подобных преступлениях». Так возражал Андрэ. Шенье своему брату, доказывавшему, что пропаганда служит обоснованием деятельности контр-революции.

Дискуссия обострила политические отношения братьев, и за месяц до революции 10 августа 1792 года Андре Шенье выступил с новым памфлетом — «О происках якобинцев». В нем он с полной отчетливостью высказал свою сокровенную мысль. Поэт требует разоружения народа, он доказывает, что противопоставление народа буржуазии грозит смертельной опасностью собственнической Франции. Преступление демократов в том, что они противопоставляют народ буржуазии, утверждая, что народ — это те, кто лишен собственности. Нужно отдать должное Андрэ. В его памфлетах классовая мысль буржуазной аристократии получила законченное выражение. Его проект речи в защиту короля — политическая программа буржуазной контрреволюции. Андрэ объявляет торжество демократии залогом разрушения государства. В отличие от своего брата, Мари-Жозеф видит в торжестве республики гарантию победы буржуазного идеала. Братья стали врагами или во всяком случае политическими противниками.

После революции 10 августа Андрэ уезжает из Парижа в Версаль. Он пробыл там до 1793 г. Мы не знаем, по каким причинам он вернулся в Париж и что он делал в 1793 г., в самые бурные дни гражданской войны. Он был случайно арестован на квартире у Пасторе, которого разыскивали агенты Комитета общественной безопасности. Возможно также, что он принимал активное участие в организации так называемого заговора в тюрьмах, в дни ареста Дантона. Мы не знаем, что сделал Мари-Жозеф для спасения своего брата. В это время политически он примыкал к тем, кто вскоре начал борьбу с Робеспьером. Еще задолго до 9 термидора Мари-Жозеф был термидорианцем. В это время не политические причины мешали ему открыто заступиться за своего брата, или, точнее, за своих братьев, — в тюрьме сидел не только Андрэ, но и Луи Шенье, — а страх. Он опасался, что попадет вместе со своим политическим противником в одну тележку. 8 термидора, несмотря на хлопоты брата, Андрэ был казнен. Позже, в годы директории, Мари-Жозефа обвиняли в том, что он не заступался за Андрэ. Он выступил тогда с самозащитой — «Речь о клевете» (1795). Реакционная версия о братоубийстве сохранялась в исторической литературе на протяжении всего XIX века. Но анализ литературного наследства братьев Шенье доказывает, что оба они, как ни резко разошлись их пути в 1789–1793 гг., в конце концов сблизились в основном — в ненависти к плебейским массам.

Ц. Фридлянд

СТИХОТВОРЕНИЯ АНДРЭ ШЕНЬЕ


{346}

Гимн справедливости

(Франции)

О, Франция! О, край отважный и красивый,

Ты ласкою богов взросла, чтоб быть счастливой;

Не знаешь северных ты ледяных страстей,

И юг тебя щадит от жгучести своей.

Не веет смертью тень дерев твоих невинных,

И скрытый яд, как сок, не бродит в травах длинных,

Страданьем не грозит, и тишину лесов

Не восколышет вдруг вой львиных голосов,

И змеи грозные не кинут на растенья

Своих звенящих тел уродливые звенья.

И вязы, и дубы, и мудрая сосна —

Венцы твоих вершин, темна их гущина;

И Боны и Аи блаженные просторы,

И Аквитания,{347} и Пиренеев горы

Из пресса шумного льют на поля твои

Тончайшего вина прозрачные ручьи.

Там ароматный сон. Прованс, дитя Зефира,

Над морем жадно пьет восторг и радость мира,

И прячет над волной, как драгоценный клад,

Лимон и апельсин в их золотой наряд,

А дальше, где ползут скалистых гор извивы,

Вливает пьяный сок в тяжелые оливы,

И в ткани нежные, в прозрачную ту сеть,

Где алый плод гранат незримо любит зреть.

По кручам и скалам козел бредет сердитый,

Луг молоко дает телице плодовитой,

На девственных полях, на травах молодых

Густеет белый пух овечьих стад твоих.

Где тучные поля Турени так лазурны,

Где Сену старую пьет Океан из урны, —

Там зреют для удил лихие скакуны;

Прибавьте сотни рек, что силами полны:

Гаронну буйную в валах остервенелых,

И Рону страстную, дочь Альп обледенелых,

Луары лживый бег и Сены важный ток,

И тысячи других, чей животворный сок

Питает на брегах, достойных вечной славы,

Цветы, и пастбища, и рощи, и дубравы,

И падает к ногам богатых городов,

Под сводом каменным свой заглушая рев.

Как опишу труды, источник иэобилья,

Те гавани, куда морей благие крылья

Несут со всех сторон плоды далеких стран,

Где Феб и вечером и утром так румян?

Как опишу тех гор, каналов тех картину,

Те воды, слитые в одну — из двух — пучину,

Чтоб у подножья гор Фетид{348} соединить?

Дороги долгие, чья непрерывна нить,

Где путник, радостно ведя свои скитанья,

Отцов благословит, воспомнив их старанья.

Искусный твой народ родился для войны:

Мечи ему легки, мушкеты не страшны;

На приступ рвется он, и сталь его сурова:

Прогнал британца он, насильника лихого.{349}

Твои сыны мягки, радушны и добры,

Друзья веселия, и песен, и игры, —

Но слабы, стеснены, и злобная тревога

Те песни леденит, уста смыкает строго

И в пляске и в игре движения мертвит,

И отдыха столы на землю им валит,

Мрача заботами и скорбью боязливой

Их душу и чело. О, Франция! Счастливой,

Безмерно радостной всегда бы ты была,

Когда б дары небес использовать могла.

Взгляни, вот гордый Бритт.{350} Закону веря свято,

Он воле подчинен свободного сената.

Блеск своего венца он в Индии мрачит:

В ошибках Франции он мощь свою растит,

И торжествует Бритт! О, как твои равнины

Хотят, чтобы твои вдруг ожили руины!

Отдали б, трепеща, они за воли взор

И масло, и вино, и заповедный бор!

Ах, в нищих деревнях мне сердце растерзали

Их бледная нужда, их горькие печали.

Тебя я видел там, о, труженик больной,

Как, мытаря кляня за нрав его крутой,

Ты лил у ног господ потоки слез голодных,

И с потом смешанных, и жалких, и бесплодных.

Отчаявшийся жить, боясь от нищеты

Детишек наплодить несчастных, как и ты.

Прижаты города солдатскою пятою,

Деревни — податью и барщиною злою;

И соль — дитя земли, и гладь морской воды{351} —

Источник бедствия, насилья и нужды;

Там двадцать подлецов под принцевой защитой{352}

Терзают горький край, край богом позабытый,

И, ссорясь и дерясь, грызут его куски, —

У друга тащит друг кровавые клоки.

Святое равенство! Разбей наш мрак суровый,

Темницы мрачные и грозные оковы.

На колеснице здесь презрительный богач,

Обнявшись с палачом, коль сам он не палач,

Несется, окружен пучиной злобы тайной,

И близ приюта тьмы и бедноты бескрайной

Продажной женщины он покупает пыл.

Поет средь мертвецов и пьет среди могил!

Мальзерб, Тюрго,{353} о вы, в ком Франции усталой

Надежда тщетная последняя блистала!

И милость мудрая, и кротость в вас жила,

И память ваших дел пребудет ввек светла.

Ах, если б в тех руках, с их справедливой силой,

Лежало бы всегда правления кормило!

Святая истина царила бы средь нас,

Дышать бы слабый мог бесстрашно подле вас.

Насильник, жалобы страшась, как лютой казни,

Хоть и забывший стыд, имел бы тень боязни;

Доносчик мерзостный от голода бы стих,

В позоре кончив дни, — и много душ людских,

Без ведома суда, без ведома закона

Под вопль рыдания и сдавленного стона

По произволу тьмы испепеленных в прах, —

Не гибло бы, как днесь — в темницах и цепях.

Нет, этих рабских стран отныне я не житель!

Уйду, уйду я вдаль искать себе обитель!

Приют, где жизнь моя смирит свой буйный бег,

Могилу, где мой прах найдет себе ночлег,

Где золота господ с душой убийц холодных

Не впитывает кровь страданий всенародных,

Где с подлым хохотом оно нам не поет,

Что чересчур плаксив и слишком сыт народ;

Где без насильников, рукой животворящей

Снимаем мы дары земли плодоносящей;

Где сердце, отдохнув в тени страны чужой,

Не встретит в мире бед, непобедимых мной,

И где мой взор, далек от нищеты народной,

На братьях не найдет следов слезы бесплодной

Иль сумрачной нужды, чей долог горький стон,

Иль преступлений злых, колеблющих закон.

Ты, справедливость, ты, о дева дорогая,

Ты, наших грустных мест изгнанница святая,

С небесной высоты задумчиво внемли

Звон лиры девственной о горестях земли.

О, нет, ей не дано хваленья петь за плату,

И славить произвол, и льстить кнуту и злату:

Она поет любовь и будет до конца

Опорой твоего закона и венца.

Нет, только за людей гремит напев мой юный;

Он истиной горит, смеются звонко струны,

Когда приносит им воздушная волна

Свободы и любви святые имена.

Игра в мяч

(Художнику Людовику Давиду){354}

I

С повязкой пышною надень златой наряд,

О ты, Поэзия, богиня молодая!

Пусть грозы времени светильник твой мрачат, —

В уста Давида лей нектара сладкий яд,

Кисть мудрую его венчая.

В его твореньях блеск великолепных дней

Нам правду подтвердил моих былых речей:

Одной Свободы свет и лишь ее корона

Есть дивный гений красоты;

Талант не возрастет велениями трона;

Лишь вольная страна — его родное лоно.

Там жизни юные цветы —

Искусства, — мира смех, — под солнцем благодатным

Растут, победны и сильны

Своим блистаньем необъятным.

Живой палитрой там глаза опьянены,

Пещеры Пароса{355} светлы богов рожденьем,

И дышит бронза там, и портики полны

Священным мрамора движеньем.

2

О, дева чудная с напевностью речей,

О, нимфа нежная, крылатая сирена!

Немеет твой язык в палатах королей,

Невернее твой шаг, величие — тусклей

В сетях условностей и плена.

Мерцает твой огонь, бледнеет красота!

Лишь гений творчества, свободная мечта

Сокровища дарит; здесь власть твоя сверкает, —

В природе, в вечности цветет.

Здесь горд могучий шаг. Чело светло пылает,

Касается небес. Огонь твой озаряет,

Пронзает все сердца. И ждет

Свобода от тебя пособничеств чудесных,

Чтобы расторгнуть гнет оков.

Слетая с губ твоих прелестных,

Она невидимо минует крепь замков,

И не страшат ее зубцы темницы мощной,

Подъемные мосты, провалы черных рвов

И оклик стражи полунощной.

3

Ее могущество вещает речь твоя,

Растит его в мужах, от знанья поседелых;

Тобою спаяна, не страждет их семья;

Ждут срока своего — сограждане, друзья,

Во всех веках, во всех пределах.

Давида за собой твой гений увлекал:

Когда он к прошлому на лоно приникал,

Уйдя в страну могил от родины плененной, —

То под божественной рукой

Горело полотно светло и упоенно:

Цикута{356} горькая, вино вражды бессонной,

Сократу давшее покой;

И первый консул, тот,{357} чья твердость нерушима,

Кто больше консул, чем отец,

У ног возлюбленного Рима

Вкусивший злую скорбь всех доблестных сердец;

И нищенский обол — последний дар герою;

И павший ниц Албан,{358} — вот дел его венец,

Дививший мир своей игрою.

4

Блестящей кисти плод сегодня озарил

Художеством своим грядущего стремнину.

Великий Марафон{359} и кровь его могил

Бессмертны гением. Он ныне посвятил

Отчизне дивную картину.

Страдала родина; иссякла кровь ее;

В груди — последний вздох. Познать лицо свое

Ей не было дано. В предсмертные минуты

Овеял страх ее вождей,

И прочь ушли они. Среди ужасной смуты

Сама должна она свои расторгнуть путы.

В трех расах Франции мужей

Клял человек давно свой рок пустой и темный.

Теперь — служитель алтаря,

И знать, и весь народ огромный

Пошлют избранников, их властью одаря.

Версаль их ждет давно, — и воли стяг у входа

И три дворца зовут, ворота отворя,

Сих представителей народа.

5

Но вот жрецы и знать. Сей золоченый дым

Своею властью горд, и древней, и суровой,

И веком темноты, простертым перед ним,

И предков славою, и золотом своим.

Но равенства святое слово

Ревнивый только смех родит на их устах;

В надменные сердца вселяют черный страх

Вожди, которые правам народа рады,

Сильны ошибками отцов,

Достоинством своим, — и не ища награды,

Рассеивают днесь столетней лжи преграды.

И вот сенат творить готов.

Здесь, на груди своей, где Франция пылает,

Сенаты древности он слить

Возжаждал. Вот он начинает.

Он должен видеть все. Закон и строй творить,

Доверьем облечен, проникнуть все глубины,

И мудрою рукой бестрепетно раскрыть

Несчастий тайные причины.

6

Не смеет враг, дрожа, поднять на них руки.

Но хочет устрашить их бойнею кровавой.

Вожди сбираются; но у ворот полки

Отбрасывают их, и злобные штыки

Грозят им казнью и расправой.

Ужель бегут они? Нет, нет! Возмущены,

Они скитаются, толпой окружены:

Не так ли, матерью готовясь стать, Латона, {360}

Добыча некой силы злой,

Ища себе приют, брела, во время оно,

Чтобы родить богов златого небосклона?

Они нашли дворец пустой:

Упругой сеткою, и легкой, и покорной,

Ты, юность золотая, там

Кидаешь часто мяч проворный,

Игрою резвою даруя мощь рукам.

Избранникам страны обитель та простая

Явилась Делосом.{361} О, вечной славы храм!

Закона колыбель святая!

7

Ни яшмой дорогой, ни золотом венков

Не будем украшать то дивное жилище,

Ни блеск его, ни мох. Но пусть во мгле веков

Оно царит меж всех и замков, и домов;

Пусть мертвый плачет на кладбище,

Коль родины дворца живой не видел он;

Пусть Мекка и Саис, пусть Дельфы и Сион{362}

Поклонников своих утешат меньше хоры,

Чем верных Франции сынов

Утешит этот храм. Пусть вечно видят взоры

Сословье третие, сих твердых средь позора

Свободы радостных творцов;

Пусть видят, как пришли, отвагою пылая,

Сквозь бурю, ливень и сквозь гром,

Которым ночь грозила злая;

Как все они в ту ночь, в пылании одном,

Здесь обнялись — друзья под этой крышей милой,

Клянясь иль победить, иль лечь в сраженьи том,

Но Францию исполнить силой.

8

Клянясь не разойтись, не подаривши нам

Закона твердого и власти справедливой:

И прибавлял народ, на них взиравший там,

К восторженным слезам, к смятенным голосам

Рукоплесканий шум счастливый.

О, день! Триумфа день! Святой, бессмертный день!

Прекраснейший, чем тот, когда Беллоны{363} сень

Благословила вдруг тебя, о, Хлодвиг{364} гордый!

О, солнце, бег ладьи своей

Остановило ты, дивясь на подвиг твердый,

И слушало тех клятв священные аккорды!

День коронованных лучей!

Потомство видишь ты с твоих пресветлых взгорий,

К тебе летит его привет

Сквозь даль туманную историй!

Нетленный твой маяк, веков почет и свет,

Во тьму грядущего свои вперяет очи:

Так огнекудрый бег прекраснейших комет

Пронзает мрачный сумрак ночи.

9

Что делал между тем оставшийся сенат?

Он, увенчав себя, чело нахмурив важно,

И митрам, и крестам, и горностаю рад,

Пытался доказать, что он, как прежде, свят

И помешать мечте отважной;

И, Францию презрев, восставить свой закон,

И снова возвратить блаженство тех времен,

Когда народному не внемля вовсе стону,

Тирана вышнего лакей

Делил сокровища, отчизну и корону.

Но равенство на страх тому синедриону

Нашло и в нем своих друзей:

Вот несколько вельмож, круг пастырей почтенный,

Водимый девственной рукой, —

Рукою совести нетленной, —

К французам истинным явился той порой,

Покинув всех жрецов с их злым высокомерьем,

Богатства пышные, безумцев знатных рой

С их родовитым суеверьем.

10

Но скоро и для сих настал последний срок.

О, разум царственный, небесной силы полный!

Могучий твой порыв скитальцев всех дорог

Сгоняет на одну. Вот мощный мчит поток

Умиротворенные волны.

И в общее русло ничтожные ручьи

Сливают все струи, все имена свои.

О, Франция, пребудь всех матерей блаженней!

Не плачь о злобе сыновей,

Которым не найти занятия презренней,

Чем быть нам братьями: отрекшись заблуждений,

Все на груди слились твоей…

Но это что? Обман? — У вод спокойной Сены

Зачем труба на бой зовет?

Зачем узрели наши стены

Враждебный легион, что кровью обольет

Прекрасной Франции священные угодья?

Дворцовых евнухов над чем хохочет сброд?

О, смейся, подлое отродье!

11

О, смейся, ты, толпа низвергнутых владык,

Развратников, убийц! Но дышит твердь грозою,

Но скованных огней вулкан кипящ и дик,

Но львов раскованных ужасен гордый лик,

И он сверкает пред тобою.

Смотри! Народ восстал! Народ приемлет власть.

Все им побеждено. И бронзовую пасть

Ты, тирании зверь, оскалил здесь напрасно:

И сотни глаз, и сотни рук,

И чрево серное, где гром гремит согласно,

Напрасно нам грозят, — слабея ежечасно,

Ты скоро запылаешь вдруг

Во взрывах яростных зубчатых стен и башен,

В крушеньи мерзостей твоих.

И ад Бастилии не страшен:

Всем бурям брошенный, растерзан он и тих.

Развейся, склеп гнилой, лети, как пепл могильный,

Свобода дивная из тех гробниц пустых,

Горда, прекрасна и всесильна,

12

Встает. И молнией в блистаньи облаков

Три цвета яркие в ее руке пылают,{365}

Как знамя длинное. Гремит победный зов,

И звоны голоса, как голоса богов,

Мужей из праха созидают.

Трепещет круг земной. Она рвет траур свой.

Надеждой, гордостью ликует род людской,

И башни черные зажглись собою сами.

А там, на всех концах земли

Тираны бледные со страхом и слезами

Над потрясенными, над жалкими венцами

В смятеньи руки вознесли.

На шум ее огня из сел летит проворно

Солдат великий легион

И, мчась, как снег лавины горной,

Погибель мчит на наш мятежный бастион;

Но от меча лучей в ее зажженных взорах

Они, возникшие, как вихрь, со всех сторон,

Бегут и исчезают в норах.

13

Родится гражданин; и строй иных солдат,

Как жатва пышная, на нивах возрастает;

Самой Цереры{366} серп за рядом шлет нам ряд,

И с помощью сынов, что смерть сразить хотят

Отчизна вольная свергает

Ничтожных королей, изменников, лгунов,

Железных рыцарей, наемных хвастунов,

И злого ханжества слепое исступленье!

Народ французский! Властелин!

Тебе несу цветы любви и песнопенья!

Восставь свои права, вступи в свои владенья

С тобой под уровень один

Святое равенство все сгладит пред собою.

Твой выбор гордо и светло

Родит великих. За тобою

Подъемлет род людской поникшее чело.

И перед нацией, законным господином,

Склонило голову властительное зло,

И доблесть вознеслась к вершинам!

14

Народ, что стар и нов! Расцветшие стволы

Деревьев вековых! Народ, опять рожденный

Феникс, возникший вновь из пепла и золы!

Я тем несу привет, чьи факелы светлы

И путь нам кажут неуклонный.

Париж на вас глядит, надежд его сыны!

Вы — нации отцы, вы — зодчие страны,

Вы, кто сумеете составить для народа

Законов мудрых вечный свод;

В нем право первое и древняя свобода, —

Свобода милая, священный дар природы, —

В веках отныне расцветет.

Вы покорили все. И рабства нет отныне.

Препятствий пала злая рать.

Вы стали твердо на вершине.

Учитесь же теперь о долге помышлять.

Носители добра, от вас мы ждем немало:

Самих себя и всех сумейте обуздать,

Сходить учитесь с пьедестала.

15

Будь гражданин всегда. И помни — каждый час

Во всеоружьи ты — муж мудрого совета.

Мужи! Свободный мой услышьте ныне глас!

Судья, народ, и вождь, и каждый здесь из нас

Пусть строго держится завета:

Не мните о себе. Таим в душе своей

Мы властолюбие. Опасен этот змей,

Как гибельный анчар с блестящею корою.

Нам отравляют бытие

Владычество и власть приманкою пустою;

Избыток сил влечет желанья за собою:

Кто много может, хочет все.

Доверьем облечен, в сверкании величья

Забыть гуманность может он

И ласковый язык приличья.

В препонах дух велик и, ими возбужден,

Влечется к славе он, — в ней счастье и утеха, —

И гибнет, собственной победой побежден,

На рифах быстрого успеха.

16

Но независимость, народы озаря,

Да не доставит им ошибок тех в наследство.

Держите в берегах грозящие моря.

Народу вашему свободу подаря,

Вы буйное смиряйте детство

И к правде, к равенству, туда, где долг и строй,

Свободу юную ведите за собой.

Пусть никакой позор не омрачает мига.

Порвавши цепь обид былых,

Пусть молодой народ в волненьи бурном сдвига

Ярмо постыдное, убийственное иго

С себя не сложит на других.

Ваш первый долг — не дать ему освирепело

В порыве темном зверских сил

Пятнать свое и ваше дело.

Не опускайте впредь вы мудрости удил,

Дабы законность мог он защищать со славой

И сталью гибельной, огнем не отомстил

Свое поруганное право.

17

Народ, не будем мнить, что все разрешено.

Пусть жадные льстецы не помыкают вами,

Всевластные вожди! Глядите, — к вам давно

Вниманье палачей с надеждой сменено:

Убийств они вздувают пламя

И, нашу спесь дразня, позоря право, честь,

Возводит нашу страсть в закон их злая лесть.

Как часто слабый дух подвержен их мученьям!

Везде предательство ища,

И гневу нашему, и ложным подозрениям

Они обильный дар несут своим внушеньем:

Так, черным ядом трепеща,

Как виселица, ждет казнимых злое древо.

Безумный пир они ведут

Обиды, крови, казней, гнева, —

И каждый день — увы! — на эшафоте рвут

Тела уступленных звериной алчной пасти,

У нас их смерть купив. И кровью сей живут

На нас направленные страсти.

18

Свобода бережет устойчивость весов

Рукою праведной, и радостен светильник

Прав человеческих: их шлет небес покров.

Народ, свободы дух не зол и не суров;

Его не ведает насильник.

О, низкие льстецы! Пусть смерть сразит скорей

Вас, развратители народов и царей!

Любовь к властителю, к законности отрадной

Из уст их лживо точит мед.

Но ненависть и страх — вот бог их кровожадный.

На доблесть светлую язык тупой и хладный

Бесчестие и злобу льет.

О, зверь раздавленный и снова возрожденный,

Всегда готовый быть царем,

Калигулами окруженный!

Так, если слабый брат погибнет под ножом

Преступной волею своих сильнейших братий,

И если победит убийца, если дом

Родной застонет от проклятий, —

19

Тогда восторг. «Народ! Владычный суд сверши!» —

Так говорят льстецы: их ложь неистребима.

Не вы ль кричали встарь: «Восторг!» — когда в тиши

Певец-тиран,{367} пьяня кровавый мрак души.

Рукоплескал пожару Рима?

Не так же ль вы, льстецы противной стороны,

Мир убиваете? Различны, но равны

В одном безумии вы к безднам равноценным

Своих толкаете владык:

Один, Вандал тупой, в смирении надменном.

Царем желая быть, и псом одновременно,

Ползет, подъемля гнева крик;

Другой на свой кинжал печать закона ставит,

Но, как жестокий господин,

Он брата слабого раздавит.

И пусть один — король, другой пусть — гражданин, —

Под масками видны порочные уроды.

И, друг на друга встав, не знает ни один

Отчизны, правды и свободы.

20

Несут им фимиам и ночь и свет зари;

Хваленья — фанатизм угрюмый разжигают.

Страдальцы, палачи, тираны, бунтари,

Согласья и любви служители, цари —

Поочередно меч вздымают.

И жаждет небеса против земли поднять

Презревшая закон воинственная рать, —

Несчастья сеятель, слепой, неодолимый…

Но нет! Один лишь божий глаз

Проникнет сердца мрак, для нас неизъяснимый:

Пускай преступного сто раз освободим мы,

Чем без вины убьем хоть раз.

Есть тысячи лжецов, питомцев лицемерья,

Но есть достойные мужи,

Святые жертвы легковерья.

Оставим жалобы. Пусть зреет плод в тиши.

О, доблесть, ты жива! И есть сердца меж нами,

В ком к родине любовь без чванства и без лжи

Святое возжигает пламя.

21

Вы, души мудрые, где истина звенит, —

Как скалы твердые, в игре валов смятенной.

О, разум, века сын, бессмертен твой гранит!

Да днесь закона власть он миром осенит!

А вы, вы хищники вселенной,

Тираны гордости, хмельные короли,

Откройте очи! Там вы видите ль вдали, —

Нездешний ураган грядущего отмщенья

Встает на вас? О, верьте мне!

Предотвращайте вихрь и верное паденье

И нации своей вы облегчайте звенья,

А тяжесть короля — стране.

Сотрите с груди их, израненной в страданьях,

Следы насильнических ног.

Глаголет небо в сих рыданьях!

О, если б добрый царь у нас смирить их мог,

Иль если б добрый меч, рабов спаситель, взмахом,

Сверкнув над вами вдруг, сердца бы вам ожег

Спасительным и вещим страхом!

22

Познайте истину и голос всех времен,

Что право короля не есть причуда злая.

И если скипетр ваш дерзнет попрать закон, —

Убийцы, падайте! Дрожи, проклятый трон!

Закона матерь пресвятая —

Свобода светлая, дочь Франции родной,

За человека мстить, злодейство звать на бой,

Несется над землей, суда взвивая знамя.

Дрожите! Грозен светоч глаз!

Ступайте же на суд, ответ держите сами,

Без свиты, без венца, забытые льстецами,

Без стражи, что умрет за вас!

И рок уже влечет, жестокий и победный,

На этот вышний трибунал

Величий ваших призрак бледный.

Все слезы там сольет она в один кристалл,

И, грозный судия, — в деснице молний взмахи, —

Поймет народа стон, — и скипетров металл

Падет, рассыпавшись во прахе!

Перев. Л. Остроумова


Суд над Фукье-Тенвилем в Революционном трибунале 12 флореаля III года. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Жирардэ

Швейцарцам{368}

Божественный триумф! В бессмертном озареньи

Яви прославленных бойцов.

Горит Дезиля{369} кровь, и грозно погребенье

Убитых Франции сынов.

Триумфа не было торжественней доселе!

Ни даже в день, когда народ

Тень Мирабо сокрыл в божественном приделе,

Где славы памятник цветет;

Ни даже в день, когда изгнанный прах Вольтера,{370}

Вернувшись в твой, Париж, предел,

Сломил и клевету и ярость изувера,

Здесь опочив от славных дел.

Один лишь светлый день дерзнет с тобой бороться,

И скоро вспыхнет этот свет, —

Тот день, когда Журдан{371} над армией взнесется,

На плаху ляжет Лафайет.

О, ярость Кобленца! О, траур принцев бледных!

Позоря нас в тоске своей,

Они на наш закон, на сонмы сил победных

Вздымали нищих и царей!

Мечтали видеть нас безумия добычей, —

Но вижу, ныне грустно там:

У нас смеется день восторгов и величий

Вам, верным доблести друзьям,

Вам, кто еще краснеть умеет со слезами

И взор стыдливо прятать ниц:

Как видеть вам вождей, взращенных кабаками,

В лучах победных колесниц, —

Тех доблестных мужей, что на галерах плыли,

На каторжных, еще вчера

И наших братьев здесь так мало загубили,

Так мало взяли серебра!

Так что ж молчите вы, певучие Орфеи?{372}

Коль на персидские тела

И Пиндар и Эсхил{373} несли свои трофеи, —

Звончей здесь надобна хвала.

Так! Сорок палачей, любимцев Робеспьера,{374}

На жертвеннике лягут днесь.

Искусство, ты живишь и холст и камень серый:

Твоим лучом бессмертен здесь

Швейцарцев славный вождь, Колло д’Эрбуа{375} великий,

В чьем духе черпает герой

И доблесть, и покой, и мощь железной пики.

Созвездий новых вскиньте рой

Вы, дети резвые Гиппарха и Эвклида:{376}

Для вас златые волоса

С чела царицы пав, как звездная хламида,

Вплелись, пылая, в небеса,

И Аргонавтов{377} сих для вас ладья златая

Еще горит во тьме ночей,

И будет вас нести Атлас,{378} изнемогая,

Как сих властителей морей.

Пусть ночи паруса их именем блистают,

Пусть кормчий, если буря зла,

Зовет в свою ладью, как звезд горящих стаю,

Швейцарцев Колло д'Эрбуа!

Перев. Л. Остроумова

Версаль

О, мрамор, портики, куртины,

Античной Греции картины, —

Версаль, Элизиум{379} богов и королей!

Я сон твой дивный не нарушу,

А ты росой в мою измученную душу

Забвенье и покой пролей.

Чужим я становлюсь Парижу,

Лишь только в зелени увижу

Приют потайный мой, дриад услышу зов.

В раздумье легком и ленивом

Я часто по холмам спускаюсь к ближним нивам,

Под сводами густых вязов.

Где фейерверки огневые

И где гвардейцы постовые?

Где королевский двор, кареты, толпы слуг?

Исчезло все. Но сердце радо

Здесь в одиночестве лесном найти усладу

Любви и творческий досуг.

Несчастный, в юности беспечной

Растрачивал я пыл сердечный,

Общенье с Музою — распутством заменя.

Моя душа от пресыщенья

Томится скукою, и славы обольщенья

Теперь уж не прельстят меня.

Покой, молчанье и забвенье,

И тихое уединенье —

Вот все, что нужно мне.

Навей же сладкий сон, Версаль!

И пусть под пеплом серым

Последний жар души соблазнам и химерам

Любви да будет посвящен!

Ведь сердца пыл не весь растрачен,

И я порой не так уж мрачен,

Когда в тиши лесов случайно встречусь с ней.

И станет радостно и больно

Под взглядом светлых глаз, и хочется невольно

Ей посвятить остаток дней.

Вся жизнь — в любви. О, сад счастливый,

Скрывай же облик горделивый

И имя нежное, что я тебе шепчу,

Когда, расставшись с ней, взволнован,

Брожу наедине и грежу, очарован,

И видеть вновь ее хочу.

Лишь для ее отдохновений

Родник иссякших вдохновений

В гармонию стиха я замыкать готов.

Лишь для нее, о, несравненной,

Еще поет в лесах, слагаясь в ритм священный,

Язык любви, язык богов.

О, массовых убийств свидетель,

Когда бы только добродетель

Могла смягчить людей жестокие сердца, —

То каждая твоя аллея

Звала бы к счастью нас, восторг любви лелея,

И к наслажденью без конца.

Но иногда твой рай зеленый

И мой приют уединенный

Свинцовым трауром оденет вдруг печаль.

И вижу я в тумане алом

Толпу живых теней, гонимых трибуналом

На гильотину, о, Версаль!

Перев. М. Зенкевича

Ода Шарлотте Кордэ,{380} казненной 18 июля 1793 г.

В то время, как одни, притворствуя со страхом,

Другие ж в бешенстве склоняются над прахом

Марата, возводя тирана в божество,

И Одуэн,{381} как жрец, в честь крови и насилий

С Парнаса грязного, подобием рептилий,

Отрыгивает гимн пред алтарем его, —

Лишь истина молчит, не расточая дани

Похвал заслуженных, как будто бы к гортани

От ужаса прилип ее немой язык.

Иль жизнь так дорога и жить и в рабстве стоит,

Когда народ в ярме позорном праздно ноет

И мысли лучшие таить в душе привык?

Я не молчу, как все, и посвящаю оду

Тебе, о, девушка. Во Франции свободу

Ты смертию своей мечтала воскресить.

Как мстящей молнией, оружием владея,

Ты поразила в грудь чудовище-злодея,

Лик человеческий посмевшего носить.

Раздавлена тобой, еще колебля жало,

Очковая змея извив колец разжала,

Не в силах продолжать губительный свой путь.

Велела тигру ты из плотоядной пасти

Людскую кровь и жертв растерзанные части,

Как жвачку красную, пред смертью отрыгнуть.

И наблюдала ты агонию Марата.

Твой взгляд ему сказал: «Кровавая расплата

Всегда тиранов ждет. Сходи ж в подземный край,

В Аид, сообщникам твоим обетованный.

Ты кровь чужую лил, так наслаждайся ванной

Из крови собственной и гнев богов познай».

О, девушка, алтарь из мрамора построив,

Тебя бы Греция прияла в сонм героев,

Воздвигла б статуи тебе на площадях

И пела б гимны в честь священной Немезиды,{382}

Отмщающей всегда народные обиды

И повергающей тиранов в красный прах.

Но тризной чествуя чудовища кончину,

Возводит Франция тебя на гильотину.

Услышать думали твои мольбы и плач,

А ты, не дрогнувши душой не-женски твердой,

С улыбкой слушала, презрительной и гордой,

Как смертный приговор произносил палач.

Смутиться бы должны сенаторы и судьи,

Насилующие закон и правосудье,

Ты посрамила их свирепый трибунал.

Ответы смелые твои и вид невинный

Им доказал, что нож не властен гильотинный

Над тем, кто жизнь свою за родину отдал.

В глуши, в провинции, в беспечности притворной

Скрывалась долго ты и волею упорной

Свой героический подготовляла план.

Так в ясный летний день в безоблачной лазури

Таинственно растет и копит силы буря,

Чтоб горы сокрушить и вздыбить океан.

Когда тебя везли на казнь в повозке мрачной,

Ты в блеске юности казалась новобрачной,

Как будто Гименей{383} тебя на ложе вел.

И шла на эшафот, по ступеням ступая,

А вкруг него, толпясь, глумилась чернь тупая,

Свободу превратя в кровавый произвол.

Бессмертна будешь ты. Твой подвиг величавый

Останется в веках и станет нашей славой.

Ты посрамила им бессилие мужчин.

Мы хуже женщины, — так много жалких жалоб,

Но дряблая рука клинка не удержала б,

И на насильников не встал бы ни один.

О, девушка, прими как дар венок лавровый

От добродетели торжественной, суровой.

Тобой поверженный тиран лежит в крови.

О, мститель золотой, — коль нет у неба молний,

Тогда взлетай кинжал и долг святой исполни

И правосудие земле восстанови!

Перев. М. Зенкевича

Юная пленница

«Серпом нетронуты, в цвету хлеба шумят,

И, пресса не боясь, хмелеет виноград,

Поит их золотом Аврора.{384}

Я тоже, как они, нежна и молода,

И если жизнь моя печальна иногда, —

Я гибнуть не хочу так скоро.

«Пусть обнимает смерть иссохнувший аскет.

Еще надеюсь я. Сокрыли тучи свет,

Но солнце выглянет в лазури.

На смену черным дням счастливый день придет.

Увы, без горечи бывает разве мед

И есть моря совсем без бури?

«Живу надеждой я. Покинув мрачный плен

Нависнувших кругом сырых тюремных стен,

В мечтах лечу на волю снова.

Так Филомелою{385} взлетает в небо петь

Беспечный соловей, распутав злую сеть

Обманутого птицелова.

«За что же я умру? Я никакой вины

Не знаю за собой. Мне радужные сны

Укором совесть не смущает.

И весело звучит мой серебристый смех,

И появление мое почти у всех

Невольно радость вызывает.

«От завершения еще далек мой путь.

Едва успела я в дороге обогнуть

Вязы на первом повороте.

Начался жизни пир. И молодость моя

Едва пригубила хрустальные края

Бокала в винной позолоте.

«Пусть жатва осени ко мне в свой срок придет.

Как солнце, я хочу окончить целый год,

Ведь я еще в цветеньи мая.

Как роза на стебле, красуюсь я в саду!

За утренней зарей дня золотого жду,

А после будет ночь немая.

«О, смерть! Ты можешь ждать. Уйди же, отойди.

Ступай утешить тех, кто затаил в груди

Отчаянье и страх позора.

Меня ж манит любовь и песни томных муз

И полный радостей супружеский союз.

Я гибнуть не хочу так скоро».

Так иногда, стряхнув души мертвящий гнет,

Растроган, слушал я, как жалобно поет

В молчаньи ночи голос дивный.

И в сладостных мечтах, всему кругом далек,

В гармонию стиха невольно я облек

Роптанья пленницы наивной.

И если эта песнь, рожденная тюрьмой.

Тебя растрогает, и ты, читатель мой,

Вдруг спросишь — кто она такая, —

Отвечу: для любви и счастья создана,

Средь смертников в тоске влачила дни она,

Публичной казни ожидая.

Перев. М. Зенкевича


Нападение на Национальный конвент 13 вандемьера IV года. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Жирардэ

Старик-отец

Старик-отец, с тех пор, как для твоих седин

Опорой верною не служит больше сын

И не живет в семье в дому своем родимом,

Ты от тоски по нем стал мрачным нелюдимом

И потерял и сон, и радость, и покой.

На кресле, сделанном тебе моей рукой,

Сидишь пред очагом, глядишь в слезах на пламя;

Соболезнуемый прислугой и друзьями,

И бледный, высохший, главу свою склоня,

Все ждешь в молчании иль смерть, или меня.

И ты, о, мать моя, как плачешь ты над сыном?

Твой золотой фазан во рву томится львином.

И мнится, слышу я звенящий голос твой,

Надрывный, жалобный, как похоронный вой.

Ты в трауре идешь по городу, и зданья,

Как эхо, отдают камням твои рыданья.

И граждане, твой крик узнав издалека,

Невольно шепчутся: «Как скорбь ее тяжка!»

И вопрошает гость с сочувствием во взоре:

«О, женщина, скажи в каком ты страшном горе?» —

«Какое горе? Знай — убита роком мать,

Ей сына милого уж больше не обнять».

Перев. М. Зенкевича

Ямбы

1

«Его язык — клеймо железное, и в венах

Его не кровь, а желчь течет».

Двенадцать долгих лет с долин благословенных

Поэзии сбирал я мед.

Сот золотой я нес, и можно было видеть

По прежним всем стихам моим,

Умел ли с Музою я мстить и ненавидеть.

И Архилох,{386} тоской томим,

Отцу невесты мстя, излил бичами ямба

Безумье нежное свое;

Но я не из груди предателя Ликамба

Для мести выдернул копье.

О, знайте! Молнии с моей сверкают лиры

За родину, не за себя;

И хлещут бешено бичи моей сатиры,

Лишь справедливость возлюбя.

Пусть извиваются и гидры и питоны,

Железом их, огнем клейми.

Их истребив дотла, воздвигнув вновь законы,

Мы снова станем все людьми!

2

Убийца прячется под фонарем в тумане

И пьет вино, тоской томим.

Но мы, свободные, для наших злодеяний

Неслыханных найти заране

В веках бессмертие позорное хотим.

Преодолели мы теченье черной Леты.

Забвение — не наш удел.

И вечность судит нас, мы ей дадим ответы,

И празднично так разодеты

Все эти улицы — улики наших дел.

О, королевские гвардейцы, разорвали

Вас руки бешеных менад,

И ваши головы, как тирсы вакханалий,

На арках высясь, украшали

Кумиров бронзовых ужасный ряд.

Когда б раскаянье коснулось хоть однажды

Толпы жестокой и тупой.

На дело рук своих с улыбкой смотрит каждый

И тянется, слюнявясь жаждой,

Скотиной жвачною на красный водопой.

Искусство наших дней. Под пышностью багряной

Его убогий жалкий вид

Достоин Франции, где властвуют тираны,

Достоин и тебя, о, пьяный

Тупым безумием, воспетый мной Давид.

О, Барки, Нигера пустынные арены.

На зное змеи там ползут,

И тигры крадутся, и рыскают гиены.

И бешенство, раздув их вены,

Воспламеняет в них к смертоубийству зуд.

Им, как согражданам, откройте же ворота,

Впустите в ваши города.

Томит их, как и вас, одна и та ж забота,

За слабым слежка и охота,

Убоина, и кровь, и трупы — их еда.

Но бросьте гениям на алтарях куренья,

Их ваша оскорбит хвала.

С их строк божественных лишь молния презренья

Падет на ваши преступленья.

О, если бы стыда хоть капля в вас была!

3

……………………………

С худыми днищами прогнивших двадцать барок

Давали течь и шли ко дну,

Утопленников, трюм набивших, тщась теченьям

Луары тысячами сбыть, —

Служа проконсулу Карьеру{387} развлеченьем

В часы похмелья, может быть.

И перьями строчат, как клерки фирмы трупной,

Вся свора наглая писак,

Весь этот трибунал, Фукье, Дюма{388} — преступный

Воров, убийц ареопаг.

О, если б их настичь среди ночных веселий,

Когда они, разгорячась,

Став кровожаднее от запаха борделей,

И преступленьями кичась,

Косноязычные, бесчинствуют, икают;

Под крики, песенки и смех

Хвастливо жертв своих вчерашних вспоминают

И ждущих завтра казни всех.

И ищут пьяные, шатаясь, для объятий,

Чтоб без разбора целовать,

Любовниц тех и жен, что перешли с кроватей

Мужей казненных на кровать

Убийц их. Слабый пол! Таков его обычай:

Лишь тот, кто победить сумел,

Владеет женщиной, как взятою добычей,

И арбитр смерти, нагл и смел,

Срывает поцелуй. Он знает их уловки,

Ведь для настойчивой руки

И брошки их грудей и бедер их шнуровки

Не так уж колки и крепки.

Хотя бы совесть им за все дела воздала,

Но не смутит она уют

Полночный палачей, что в казнях доотвала

Кровь человеческую пьют.

О, банда грязная! Кто б мог в стихах искусных

Воспеть деянья их и дни?

Копье, разящее чудовищ этих гнусных,

Нечисто так же, как они.

4

Когда мычащего барана за ограду

Веревкой тянут на убой,

На бойню среди дня, то разве кто из стада

Смущается его судьбой?

Весною на лугу он детям был забавой,

И девушки, резвясь порой,

Вплетали с кос своих ему на лоб кудрявый

Цветок иль бантик кружевной.

Не думая о нем, едят его жаркое.

Так в этой бездне погребен,

Я участи своей жду в мертвенном покое,

Уже вкусив забвенья сон.

Самодержавному есть хочется народу.

Набиты под тюремный свод,

Ждут тысячи голов скота ему в угоду,

Как я, взойти на эшафот.

Чем помогли друзья? Не раз они украдкой

Бросали деньги палачам,

И писем их слова я впитывал, как сладкий

И освежительный бальзам.

Но бесполезно все. Им жребий мой неведом.

Живите же. Вам жизнь дана

Не торопясь итти за мной в могилу следом;

И я в другие времена

Несчастных обходил, отворотив, быть может,

От них рассеянно свой взор.

Живите же, друзья, и пусть вас не тревожит

Мой ранний смертный приговор!

5

С бесчестием своим свыкаются. Ведь надо

И есть и спать. И даже тут,

В тюрьме, где держит смерть в загоне нас, как стадо,

Откуда под топор идут, —

Здесь тоже в этикет, в любовь и страсть играют.

Беснуясь целый день подряд,

Танцуют и поют, и юбки задирают,

Слагают песенки, острят.

Ребячась, выпустят воздушный шар на ленте,

Нагретый пустотой одной,

Как бредни шестисот ничтожеств тех в Конвенте,

Что властвуют сейчас страной.

Политиканствуя, от долгих споров хрипнут,

Смеются, чокаясь вином.

Но вдруг проржавленным железом двери всхлипнут,

И судей-тигров мажордом

Со списком явится. Кто будет их добычей,

Кого топор сегодня ждет?

Все слушают дрожа, с покорностию бычьей,

И рады, что не их черед.

На завтра ты пойдешь, животное тупое.

6

Как пышный луч зари, как нежный вздох зефира

Смягчает смертным дня уход,

Так путь на эшафот, о, облегчи мне, лира,

Быть может, близок мой черед.

Быть может, прежде, чем, как арестант в прогулке,

По кругу, уходя во мрак,

Неумолимый час — шестидесятый гулкий

Поставит на эмали шаг, —

Меня могильный сон погрузит в ночь немую.

И прежде чем текучий стих,

Удачно начатый, созвучьем я срифмую,

Быть может, с эхом стен глухих

Вдруг вербовщик теней появится с набором

Кровавым, с ним — конвой солдат,

И имя выкрикнет мое по коридорам,

Где я, уединенью рад,

Брожу и стих точу, как лезвие кинжала,

Уж занести его готов;

И появленье их теченье рифм прервало,

И я иду под звон оков,

И мой уход для всех испуг и развлечение, —

Столпились кучки у дверей,

И разделявшие со мною заключенье

Хотят забыть меня скорей.

Зачем еще мне жить? Иль трусам вновь примеры

Покажет мужество и честь,

И встрепенемся мы, исполненные веры,

Что где-то справедливость есть?

Иль над убийцами безжалостными грянет

Фемиды беспощадный суд,

И доблесть древняя воскреснет, и восстанет

Народ, друзья меня спасут?

О, что еще меня привязывает к жизни?

Над шеей молния ножа

Занесена. Мы все — рабы. Прощай, отчизна.

Все пресмыкаемся дрожа.

Приди скорее, смерть, и дай освобожденье.

Но и пред сумраком могил

Я злу не покорюсь. Когда б пришло спасенье,

Для добродетели б я жил.

Страх смерти — стойкости у мужа не отнимет,

И как ему ни тяжело,

Громя насилие, он высоко поднимет,

Идя на казнь, свое чело.

Омытое не в кровь, как шпага, а в чернила,

Борясь за правду и добро,

И человечеству еще бы послужило

И родине — мое перо.

О, правосудие, коль я тебя ни словом,

Ни мыслью тайной не задел,

И если блещет гнев на лбу твоем суровом

При виде беззаконных дел,

И если черни смех и казней испаренья

Дошли к тебе на высоту, —

Скорее прекрати над истиной глумленье,

Спаси от смерти руку ту,

Что держит молнию твоей священной мести.

Как! Кончить с жизнию своей

И не смешать, клеймя презреньем, с грязью вместе

Всех этих низких палачей,

Тиранов, сделавших всю Францию рабою,

Которые живут, киша,

Как черви в трупе!.. О, мое перо! Тобою

Одним жива моя душа.

Как иногда огонь погасший вдруг подбросит

Смола, под пеплом разлита, —

Я мучусь, но живу. С тобой в стихах уносит

Меня от бедствий всех мечта.

А без тебя, как яд губительный свинцовый, —

Тюрьмы позорное клеймо.

И произвол, всегда кровь проливать готовый.

И стыд за рабское ярмо.

Несчастия друзей, проскрипции, убийства,

Негодованье и печаль,

Все иссушает жизнь, все для самоубийства

Мне в руку вкладывает сталь.

Как! Никого, кто б мог в историю злодейства

Все занести и имена

Казненных сохранить, утешить их семейства.

На вечные бы времена,

На ужас извергам дать их портрет кровавый;

Нарушив преисподней сон,

Взять у нее тот бич тройной, что над оравой

Разбойничьей их занесен.

И харкнуть им в лицо и жертвы их прославить…

О, Муза, в этот страшный час

Умолкни! Если нас посмеют обезглавить,

Оплачет добродетель нас!

Перев. М. Зенкевича

СТИХОТВОРЕНИЯ МАРИ-ЖОЗЕФА ШЕНЬЕ

Ода к Национальному собранию{389}

Давно привычная к звучаньям благородным,

Дрожь лира чувствует и, расторгая сон,

Горит желанием свободным

Влить в голос мой свой гордый звон.

О вы, соперники, любовники созвучий,

Ужель для вас ничто свободы дух могучий,

Родной для гения свободы лик святой?

Средь празднеств праведного гнева

Что нету вашего напева?

Что бережете вы бессмертных струн прибой?

Коль низость хищников должны бы петь французы,

Придворных идолов постыдные лучи, —

Безмолвие храните, Музы,

О, лира галльская, молчи!

«Великих» отстраним от наших тайн священных;

Без нас они найдут себе льстецов презренных;

Заслужат раньше пусть, потом хвалы вкусят;

Пусть никогда, сгибая шеи,

Вельмож и королей лакеи

Позором гимны лир в веках не заклеймят!

Вы, к низкой гордости хранящие презренье,

Ответьте песнями на вольный плеск знамен.

Несите пламя просвещенья

В народ, что славой опьянен.

Он, сотни лет прожив бесправным и голодным,

Пусть до конца поймет, что значит: быть свободным!

Мрак и насилие сразите до конца!

И пусть на играх Мельпомены{390}

Грома великой перемены

Стихом пылающим врезаются в сердца!

О, можно ль длить еще — к стыду, к позору века —

Над скромным бедняком — тиранов торжество?

Ведь рабство душит человека,

Свобода ж — воскресит его.

И, если б кто-нибудь — хоть помыслами злыми —

Презрел, о, Родина, твое святое имя, —

В презреньи пусть живет, отверженный — умрет;

И прахом гнусным пусть, со страхом

(Как матереубийцы прахом),

Осыплет вольный ветер нечистый край болот.

О, Родина, твой лик живит пески и горы,

Выращивает злак средь самых диких скал,

С тобой — улыбчивы просторы,

Где льдин грозящий призрак встал;

С тобой — светило дня, чей свет, скупой и старый,

Лучами бледными скользит над Делаварой,{391}

Счастливым племенам мысль и порыв дает,

А без тебя сыны чужие

В прекрасных долах Гесперии{392}

Найдут лишь мертвый зной и лишь увядший плод.

Карл, сын Великого, отца превысил славой,

Вновь чувство гордых прав вдохнув во все сердца;

Под благодетельной державой

Законодателя-бойца

На поле Марсовом сходились наши деды, —

Все племя франкское, — под знаменем победы

И все сословия являли строй один.

И господин Европы целой,

С душой свободною и смелой,

Был средь соратников лишь первый гражданин.

Но скоро, — с хитростью соединяя силу,

Сыны несчастные счастливца-короля

Его творение в могилу

Свалили, ризы разделя.

Меч и кадильница, соперники короны,

С ней поделили власть: народ порабощенный

Покорное чело был принужден склонить:

Лесть — вот единая забота.

И весь позор тройного гнета

Сердца растленные отважились хвалить!

Сгинь, память о годах общественной болезни!

Сгинь, честолюбие! Тиран, к земле склонись!

Беги, неравенство, исчезни,

И, право силы, расточись!

Пусть грады Франции рассеют сумрак жуткий —

Веков невежества гнилые предрассудки:

Ведь с добродетелью величье их — вразлад.

Пусть гибнут гордые обличья,

Те, что народное величье,

Бессмертный блеск его за веком век мрачат.

Народ! Превознеси всех тех, в ком дышит гений,

Гляди на факелы, что блещут в их руках,

И, разогнав ночные тени,

Умам сверкают на путях.

Жизнь обыденная отлична кратким сроком;

Избранники ж небес иным влекомы роком;

Делам бессмертия они посвящены.

И на земле, сраженной гнетом,

Их красноречия полетом

Заветы равенства векам возвещены!

Другие, — громоздя богатства, родовитость

И чванство глупое питая с давних пор,

И защищая власть и сытость, —

В могиле обретут позор!

Министры дикие безумных суеверий,

Корон похищенных сторожевые звери,

Разбойники, — друзья разбойников в венце, —

Они хотели б землю стиснуть

В колодке рабства и оттиснуть

Клеймо невольничье на всем ее лице.

Смелей, о, граждане! Проснитесь и прозрейте,

Перед лицом всех стран былой позор дробя.

И цепи старые разбейте,

Надеясь только на себя!

Не подражайте вы ни вашим слабым дедам,

Что, королям предав, народ предали бедам,

Презрев и позабыв природы глас святой;

Ни этой расе прибалтийской,{393}

Что яростью горя витийской,

С безумным торжеством себя зовет рабой!


Заседание Директории 30 брюмера IV года. С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и П.-Г. Берто по рис. Ж. Дюплесси-Берто

Почти весь род людской, в невежестве и страхе,

Как вы, как вы, пленен и обречен ярму.

Влачится жалко в рабском прахе,

Склонив покорный лоб во тьму.

Но час свободы бьет. У тирании скоро

Исчезнет из-под ног последняя опора,

И кровью не скрепить ей плиты алтарей;

Из добродетели народа

Воспрянет мира мать — свобода,

Законом равенства объединив людей.

И скажут: «Больше нет исчадья преступлений,

Нет власти роковой, — чудовище ушло,

Стопы скрывавшее в геенне

И в черных небесах — чело.

Дерзало властвовать оно народом скромным,

Народ послушен был его законам темным,

Стонал в оковах мир, и мир — освобожден.

А тот, кто был его грозою,

Извергнут адскою рекою,

Тьмой преисподнею навеки поглощен!

Перев. Г. Шенгели

Смерть Мирабо

Искусства, в коих дышит гений,

Соедините трепет свой:

Гармонией надгробных пеней

Звучит пусть музыки прибой;

Резцу покорствуй, мрамор твердый;

Кисть, образ дай душе той гордой,

Что сами боги разожгли;

И ты, о, патриотов Муза,

Воспой великого француза,

Уже ушедшего с земли.

О, град любимый Амфитриты,{394}

Ему воздвигни пьедестал!

В твои береговые плиты

Он славу вечную вписал.

Его великолепным словом,

Свободы, вставшей в блеске новом,

Враги повержены во прах;

Напрасно деспотизм лукавил:

Народ восстал и властно правил,

И пыл его длил новый Гракх.{395}

И полон дивною картиной,

Когда, сограждан окрыля,

Он за народ ответ свой львиный

Швырнул лакею короля;

Когда в упор, без колебанья,

Его любимцев злодеянья

Коварному монарху вскрыл,

Пока продажный сонм героев

Из раззолоченных покоев

Парижу древнему грозил.

Завистники, сокройте жало.

Не смейте оскорблять того,

Кого вся Франция видала,

Как гражданина Мирабо.

Застенки с кандалами вместе

Его республиканской чести

Сломить за годы не могли:

Там именно, средь притеснений,

Его могущественный гений

Ковал свободу издали.

Покройся трауром убора,

Свидетельница славных сцен,

Трибуна славная, с которой

Гремел французский Демосфен.{396}

И Франция, как мать, рыдая,

Такого сына погребая,

Наденет траурный наряд,

И пусть заслуженные пени

Тоску его священной тени

В безмолвьи склепа утолят.

Звучите неутешным кликом

Все, справедливость кто постиг:

Ведь носят траур по владыкам, —

Трибун же стоит ста владык.

Так Франклин,{397} чьей высокой волей

Воздвигся разум на престоле, —

Безмерно выше он ценим

Всех этих принцев, чье значенье,

Чья слава меркнут в то мгновенье,

Когда глаза закроют им.

Столь плодовитая природа,

Сквозь бесконечный ряд годов,

Толпой растит, среди народа,

Тиранов низких и рабов.

Но, если глина, тело строя,

Обнимет ясный дух героя

И сердце гордое его, —

Истощена усильем этим,

Природа лишь иным столетьям

Повторит это торжество.

Ужасный день! Час близок! Скоро

Родной народ покинет он,

Его бессмертная опора, —

Его ж заботой отягчен.

И умирает он, как воин:

Чело бесстрастно, взор спокоен

Перед исходом гробовым;

Он ждет, — и дух его огромный

Растет при виде бездны темной,

Что разверзается пред ним.

Возня священников, взыванья,

Псалмов благочестивый крик,

Его с землею расставанье

Не омрачите ни на миг.

Его почтенного покоя

Беги, невежество тупое.

Беги постыдно, гордый бред,

В который жадными жрецами

Раздуто предков наших пламя,

Обманутое столько лет.

В ночь вечную когда он снидет,

Теней толпою окружен,

Печаль высокую увидит

Осиротелых граждан он:

Париж и Франция совместно

Идут к его гробнице тесной,

Прах гордый упокоить в ней, —

И прах, народу драгоценный,

Восторжествует во вселенной

Над силой гроба и князей.

Но Франция умела ль прежде

Чтить славных мертвецов своих,

Чей дух служил людской надежде

Средь притеснений вековых?

Нет! Их друзья лишь хоронили,

Несли священный пепл к могиле

С печальной думой на челе,

Тогда как с помпой величавой

Сходил в гробницу прах кровавый

Иль Лувуа,{398} иль Ришелье.

О, фанатизма дух упрямый,

Позор сих лет, иным в пример:

Сульпициям{399} возводят храмы,

Но склепа не нашел Вольтер,

Он до сих пор лишен могилы:

Ты, тирании гнев унылый,

Изгнаньем прах его даришь,

В своей тупой загробной мести

Лишил ты заслуженной чести

Его кладбищем быть — Париж.

Когда-нибудь святые тени

Сынов отчизны обретут,

По воле новых поколений,

Себе торжественный приют.

Так средь семи холмов священных,

Трудом латинян вдохновленных,

Воздвигся гордый Пантеон,{400}

Куда с живым благоговеньем

Навстречу новым поклоненьям

Был весь Олимп перенесен.

Времен торжественных свидетель,

К сим ступеням веди твой след,

Таланты, разум, добродетель —

Вот боги наших дивных лет!

И часто, в будущие годы,

Освобожденные народы

К обожествленным сим теням

Придут для совершения тризны

И душу древнюю отчизны

Средь мраморов почуют там.

Вотще тебя отчизна кличет,

О, Мирабо, — любовь свою!

Твой мрамор, что тебя величит,

Я кипарисом обовью.

И в годовщину роковую

Вновь о тебе я затоскую,

Вновь воспою твой славный труд,

И мавзолей, в котором дремлешь

И чутко гимнам нашим внемлешь,

Народа слезы обольют.

Перев. Г. Шенгели

Песнь 14 июля{401}

Народов бог, царей, бог городов и поля,

Кальвина, Лютера, Израиля сынов,

Огнепоклонников, которые на воле

Чтут звезды у своих шатров,

Здесь под твоим благим и животворным взором

Сошлись мы, Франции покорные сыны, —

И славим светлый день, свободный день, в котором

Сокрыто счастье всей страны.

Припомним времена, когда тиран надменный

Права народные попрал ногой своей,

Когда правители, исполнены измены,

Обманывали всех людей,

Когда разбойничьи потомки феодала

Над нашей честностью герб возносили свой,

Рука священников меч кровью обагряла

Во славу троицы святой.

Тонули в роскоши дворяне и прелаты.

Копя богатство им, в тисках стонал народ,

И, как цемент, крепил их пышные палаты

Из горьких слез и крови пот.


18 фруктидора V года. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Жирардэ

В стенах монастырей, в наивности беспечной

Монахи полнили хвалебным гимном храм,

А жертвы их суда, их злобы бесконечной,

Несли проклятье алтарям.

Не будет больше здесь темниц и подземелий,

Где люди мучались, закованы в цепях;

Гнездо насилия, идя к великой цели,

Свобода ниспровергла в прах.

Прошло лишь десять лет, — верны ее заветам,

Взрезая океан, поплыли корабли,

И власть ее теперь парит над Новым светом

На древних пажитях земли.

О, солнце, проходя небес крутую чашу,

Согрей нас радостью, разлейся по полям,

И, сыпля ток лучей, подъемля жатву нашу,

Будь благосклонно к сим плодам!

О, чистый огнь небес, о, сердце небосвода,

Струя над Францией счастливый дождь лучей,

Не можешь ты не зреть, как велика свобода,

Как мы блаженны вместе с ней!

Свободно дышит мир, повержены оковы,

В одном желании все нации слиты,

И озарен весь мир отныне властью новой,

Такой же вечной, как и ты.

Обманутых веков свершилось искупленье.

Чтоб стать свободными, мы небом рождены.

Тиран, равно как раб, — природы униженье —

И с ними быть мы не должны.

Перев. Вс. Рождественского

Гимн на перенесение праха Вольтера во французский Пантеон

(11 июля 1791 г.)

Музыка Госсека

Нет, слезы проливать теперь совсем не время;

Сегодня — торжества, не сожалений день:

Пусть песни бодрости славнейшую меж всеми

Французами венчают тень.

Давно ли этот прах, тиранами гонимый,

Средь плача общего бежал от наших врат?

А ныне, возвращен народом в край родимый,

Он освятит собой наш град.

Привет, Божественный! Ты был нам всем примером

И в наши стены вновь вступаешь гордо днесь;

Лишь нам принадлежит все, что звалось Вольтером:

Ты родился и умер здесь.

Ты духом творчества сограждан вызвал к жизни:

Прими же Франции свободной фимиам;

Ты, превзошедший всех мужей в своей отчизне,

Возглавь собой сей славный храм.

Гроза священников, над гибельной их ложью

Ты факел разума вознес, как Прометей,

И смертным указал на бездну у подножья

Их лицемерных алтарей.

Ты кистью мощною на римском небосводе

Лик древней доблести пред нами воскресил

И в сердце Франции стремление к свободе

Речами Брутов{402} пробудил.

На сто ладов твоя чарующая лира —

И человечности, и разуму верна —

Сквозь радужную ложь гомеровского мира

Нам сеет правды семена.

Спешите, граждане, Вольтеру дать дорогу!

Велик, любим и чтим, он восстает средь нас,

Чтоб проповедывать нам поклоненье богу

И вольность, как в свой смертный час.

Напрасно ищет он те башни роковые,

Что дважды плен его соделал храмом муз:

Бастилии уж нет, нет больше тирании, —

Дотла разрушен их союз.

На поле Марсово глядит он, где святою

Свободою престол бессмертный водружен;

Французов стекшихся он видит пред собою,

Их клятвам вновь внимает он.

За победителем, сокрыт клубами пыли,

Позорный фанатизм подъемлет дикий крик;

Так к Капитолию и Цезарь и Эмилий{403}

Влекли поверженных владык.

Его триумф во дни сценической забавы

Был меньше, хоть народ, излив восторгов пыл,

Ему, согбенному под тяжким грузом славы,

В веках бессмертье присудил.

Ла Барр! Калас!{404} Сюда, страдальческие тени!

Он ваш отмститель был, вы — должники его:

Покиньте скорбный брег, оставьте ваши пени,

Включитесь в наше торжество!

Народы-пастыри, следившие паренье

Сего отважного орла с гельветских гор!

Вы, жители Юры, пусть ваши песнопенья

Вольются в наш хвалебный хор.

Сыны Америки и дети Альбиона,

Воспойте разума опору и пример;

Вы, вольности друзья, чье сердце непреклонно,

Он ваш согражданин, Вольтер!

Народы, ждущие паденья самовластья,

Ликуйте: вольность вас от уз освободит.

Ее рукой средь нас алтарь воздвигнут счастья,

Сей день повсюду знаменит!

О божество божеств, природа, провиденье,

Не знавшее границ от века существо,

Исконное добра и правды воплощенье,

Начало мира самого,

Ты вольность создало, а рабство человеком

Придумано самим, но часто человек

Для будущих веков, вступая в тяжбу с веком,

Свободы бережет ковчег.

Свободы божество, простри над нами крылья,

Плодотвори поля, от всех врагов укрой,

Пошли нам вечный мир, отраду изобилья

И век искусства золотой.

Пошли нам доблести, таланты, просвещенье.

И с чувством долга, дай сознанье наших прав,

Свободу чистую, законов попеченье,

Под стать законам нравы дав!

Перев. Бен. Лившица

Гимн равенству

(19 июля 1792 г.){405}

Тебе, о Равенство, благая

Опора вольности и прав,

Поем мы этот гимн, слагая

Его средь празднеств и забав.

Сей день, для родины священный,

Принес благодеяний рой,

В сей день твой голос драгоценный

Сплотил французов меж собой.

Ты свергло с мерзостью бесправья

Придаток титулов пустой,

Игрушку глупого тщеславья,

Все попиравшего пятой.

Разбив народные оковы,

Ты рабство обратило в сон:

С отменой преимуществ новый

И дух и смысл обрел закон.

Кумир свободного народа,

Ты меньше ведом, чем любим:

И Тибра и Кефиса{406} воды

Гордились именем твоим.

Стремясь к бессмертию ревниво,

И воины и мудрецы

В горах Гельвеции{407} счастливой

Тебе кадили, как жрецы.

И Франклин, победитель молний,

Став у державного руля,

Твоею славою исполнил

Пенсильванийские поля.

Луара, Рона, Сена, живо

Брега украсив, ждут забав:

С челом, увенчанным оливой,

Сойди и празднество возглавь.

О, благотворное светило,

Свой бесконечный свет излей,

Чтоб тирании блеск затмило

Сияние твоих лучей.

Он сгинет в ночи преисподней,

Гонимый славою твоей —

С тобой и почва плодородней

И небеса с тобой ясней.

Перев. Бен. Лившица

Гимн в честь победы,

пропетый монтаньярами на поле Согласия 20 прериаля II года Республики (июнь 1793 г.)

Мужчины

О, боже сил! Сам у народа

Зажег ты мужество в груди,

Победа, — спутница похода, —

Несет знамена впереди.

Вершины Альп и Пиренеев

Тиранов гибель зреть могли,

И там на севере, слабея,

В крови их полчища легли.

Мужской хор

Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,

Клянемся все, что зло мы истребить должны!

Женщины

Внимайте, матери и девы,

Тому, кто правит всей землей,

Супруги, дети, братья — все вы

Шли за свободу смело в бой.

Когда приспешник преступленья

Жизнь молодую пресекал,

Сын за отца, — ему в отмщенье, —

Над трупом павшего вставал.

Женский хор

Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,

Клянемся все, что зло вы истребить должны!

Мужчины и женщины

Так будьте, воины, смелее!

Молитесь, девушки, нежней!

Отдайте, матери, скорее

Для дела славы сыновей!

Вы, старики, рукой дрожащей

Не в силах приподнять копье —

Так шлите юности кипящей

Благословение свое!

Хор

Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,

Клянемся все, что зло мы истребить должны!

Перев. Вс. Рождественского

Гимн Свободе

20 брюмера II года Республики (10 ноября 1793 г.){408}

О, низойди в наш мир, природы дочь, Свобода!

Власть, высшую в стране, мы взяли навсегда.

Тебе возводят храм избранники народа,

Поправ насилия года.

Тиранов свергшие, весь мир гордится вами,

Презрев обман богов — ведите к правде путь!

Свобода, поселись в гостеприимном храме,

Богинею французской будь!

Твой луч живит скалу и мрачные вершины,

Пшеницей веселит унылый склон долин,

И там, где ты живешь, ликует дол пустынный,

Смеются горы, царство льдин.

С тобой вдвойне милей талант, любовь к отчизне,

Под знаменем твоим победа легче нам.

Еще не знав тебя, не знаем мы и жизни,

Ты открываешь мир очам!

Пусть короли всех стран теснят народ свободный!

Все в прах они падут, богиня, пред тобой!

Пятою их поправ, дай мир нам благородный,

Дорогу к счастью нам открой!

Перев. Вс. Рождественского


18 и 19 брюмера VIII года. С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и Дюпрееля по рис. Ж. Дюплесси-Берто

Гимн Разуму

10 фримера II года Республики (30 ноября 1793 г.){409}

Сопутник мудреца природный,

Высокий разрушитель лжи,

Тебя зовет народ свободный!

Приди, как жить нам, покажи!

О, Разум! Нет тебе препоны.

С законом свел ты род людской,

Мы все равны перед законом,

Как все равны перед тобой.

Внушай же юности безумной,

Как обрести к отваге путь,

Дай старости благоразумной

Возможность мирно отдохнуть.

И если, видя лишь раздоры,

Народы спорят без конца, —

Сведи их в братский круг, который

Свободой пламенит сердца!

Твой луч, во век неугасимый,

Зарю вещает вновь и вновь,

В твоем огне неудержимо

Родится чистая любовь.

Сопровождая Разум, чувства

Дают цветенье в должный срок,

И дружною семьей искусства

Свободе свой несут венок.

Перев. Вс. Рождественского

Взятие Тулона{410}

10 нивоза II года (30 декабря 1793 г.)

Гимн

Опять французским став, Тулон

На пленную волну отныне не взирает.

С высот своей скалы, освобожденный, он

Вслед Альбиону угрожает.

Огни, которые зажгла врагов орда,

Обрушились на них самих, как сонмы фурий

Морей тираны, их суда

Теперь преследуемы бурей.

Великого народа злой

Соперник обречен на неуспех заране:

Героями всегда идут французы в бой,

Преступниками — англичане.

Но власть, царящая извечно в небесах,

Под покровительство берет судьбу народа,

Им самовластие во прах

Стремится обратить природа.

Твои, о, Англия, суда,

Окровавленные под Генуей суровой,

Французскую волну грязнили, навсегда

Суля нам рабские оковы.

А наши, Плимуту неся свободы весть,

Утешат весь Ламанш, разбойником плененный,

Чтоб знамя вольности вознесть

Над Темзой мрачною и сонной.

Напрасно мните вы и впредь,

Цари, священники, наемные солдаты,

Свой самовластный скиптр над морем простереть

Ценой коварства или злата.

Полмира восстает: на нас теперь лежит

Забота вновь обресть народов клад бесценный;

Длань новых римлян сокрушит

Зубцы второго Карфагена.

Восстань, чело свое покрой

Вновь, океана дочь, и лавром и цветами,

Брега Италии и Франции омой

Своими нежными водами.

Неси сокровища на ласковой груди

Из Адриатики, из дальней Византии,

И в наши гавани введи

Обилия дары благие.

Мы, торжествующий народ,

Французы, жребий наш решит судьбу вселенной:

Не солнце ль новое над всей землей встает,

Плодотворящее бессменно?

Все сущее с мольбой его взыскует благ, —

Светила, чьих лучей зиждительное пламя

Земным тиранам — злейший враг,

Народам — пища, свет и знамя.

Перев. Бен. Лившица

Гимн Верховному существу{411}

(1794 г.)

Источник истины, кого не чтит хулитель,

Свободы божество и естества отец,

Всего живущего извечный покровитель,

Его хранитель и творец;

Никем не созданный и всем необходимый,

Зиждитель доблестей, законности оплот,

Враг самовластия, во век неколебимый,

Французы ждут твоих щедрот.

Ты сушу утвердил над зыбкими морями,

Ты правишь молнией и ветры всюду шлешь,

Ты, солнцу сообщив живительное пламя,

Всем смертным пищу подаешь.

Ночная странница заоблачным туманом

Безмолвной поступью идет наперерез:

Ты указал ей путь, и звездным караваном

Равнину населил небес.

Повсюду твой алтарь мы зрим нерукотворный

В селеньях, в городах, в пещерах дикарей,

В долине низменной и на вершине горной,

И в небе и на дне морей.

Но есть алтарь иной, — твоя святых святая, —

Над эмпиреями тобой взнесенный храм:

Не в сердце ль праведном сам бог живет, вдыхая

Его чистейший фимиам?

В очах у воина, бесстрашия и гнева

Исполненных, твое величие сквозит;

Во взор опущенный неискушенной девы

Ты заложил прелестный стыд.

На старческом челе премудрости высокой, —

Твоей премудрости, — след ясно различим;

Осиротевшее дитя не одиноко

Под взглядом отческим твоим.

Ты взращиваешь там, в земли горячих недрах,

Чудесное зерно грядущего плода.

Ты посылаешь ей дождей напиток щедрых

И благостные холода.

Когда же глас весны волшебным наважденьем,

Разлитым в воздухе, воспламеняет кровь,

Все то, что создал ты, — предавшись наслажденьям,

Себя воспроизводит вновь.

От сенских берегов до вод Гипербореев

Природу облачив в слепительный убор,

Несчетные дары своим сынам рассеяв,

Ты внемлешь их умильный хор.

И солнца и миры, путь соблюдая верный,

Простерты пред тобой, твои лишь чудеса

Поют на все лады, гармонией безмерной

Преисполняя небеса.

Под сенью царственной ты в страх приводишь власти.

Но скорбь врачуешь ты под кровлями лачуг;

Гроза преступника, не ты ль во дни несчастий

Защита и последний друг?

Тиранам и рабам ничто твоя опека:

Что добродетель им и равенства завет?

Ты лишь свободного сподобил человека

Нести в душе бессмертья свет.

Перев. Бен. Лившица

Песнь отправления

(Военный гимн 1794 г.){412}

Представитель народа

Победа с песнями раздвинула все стены,

Ведет Свобода за собой

И, с севера на юг, призыв трубы военной

Нам близкий обещает бой.

Враги отчизны, трепещите!

Пьянейте кровью, короли!

Народ идет, как победитель,

И не отдаст своей земли.

Республика нас призывает, —

Погибнем или победим.

Жить для нее француз желает,

Смерть иль победа перед ним.

Хор воинов

Республика, вот наша муза!

Погибнуть или победить,

Отдать ей жизнь — вот долг француза.

С ней умереть и с нею жить!

Мать семейства

Не бойтесь наших слез, забудьте наши муки.

Стенанья не пристали вам.

Нам видеть весело с оружьем ваши руки,

А плакать нужно королям.

Мы дали вам дыханье жизни,

Ее нельзя вам расточать,

Все ваши дни — одной отчизне.

Не мы, а родина — вам мать.

Хор матерей

Республика, вот наша муза!

Погибнуть или победить,

Отдать ей жизнь — вот долг француза.

С ней умереть и с нею жить!

Два старика

Меч прадедов своих берите в бой с любовью

И в битве думайте о нас!

Пускай тиран и раб омоют жаркой кровью

Ту сталь, что мы святим сейчас.

И возвратясь в сияньи славы

В родимый дом, для мирных нег,

Закройте старикам глаза вы,

Сказав: «Свободен человек!»

Ребенок

Барра и Виала{413} — вот участь чья завидна:

Мертвы, но не побеждены,

Пусть трус остался жить, — судьба его постыдна,

Жив тот, кто пал за честь страны.

Как вы, мы мужественны будем.

Идем с тираном воевать,

Коль взрослые воюют люди, —

От них мы не хотим отстать.

Хор детей

Республика, вот наша муза!

Погибнуть или победить,

Отдать ей жизнь — вот долг француза.

С ней умереть и с нею жить!

Супруга

Идите в бой, мужья, — победа перед вами —

Идите, храбрые! Вперед!

Вас, возвратившихся, украсим мы цветами,

Любовь награду вам сплетет.

Когда ж душа в борьбе кровавой

Покинет вас, как жертву дым, —

Мы будем петь про вашу славу,

И вам отмстителей родим!

Хор супруг

Республика, вот наша муза!

Погибнуть или победить,

Отдать ей жизнь — вот долг француза.

С ней умереть и с нею жить!

Молодая девушка

Героев сестры мы, и узы Гименея

Покуда неизвестны нам,

Но если воины, любовью пламенея,

Нас позовут в Гименов храм,

Пусть возвращаются с победой —

Их встретит жаркая любовь,

Когда, идя по вражью следу,

Они за честь пролили кровь.

Хор молодых девушек

Республика, вот наша муза!

Погибнуть или победить,

Отдать ей жизнь — вот долг француза.

С ней умереть и с нею жить!

Три воина

Клянемся на мече пред нашими отцами,

Пред каждой матерью, женой —

Пред теми, кто послал сражаться нас с врагами,

Клянемся зло попрать ногой.

Мы в клочья разнесем надменный

Дворянства чванного мундир;

Дадут французы всей вселенной

Свободу и высокий мир.

Общий хор

Республика, вот наша муза!

Погибнуть или победить,

Отдать ей жизнь — вот долг француза.

С ней умереть и с нею жить!

Перев. Вс. Рождественского

Песнь побед

(Гимн к празднику 10 августа 1794 г.){414}

Сдавая крепости, слабея,

Иберия глядит, как нам

Покорны стали здесь и там

Вершины гордых Пиренеев.

И инквизитор и тиран

Найдут в Мадриде воздаянье, —

Кто кровью жертв был долго пьян,

Сам нынче отдан на закланье.

Хор

Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.

Да здравствует страна, свобода и закон!

Тень Брута вызовем отныне

И доблесть Гракхов возродим.

Свобода сходит в мрачный Рим

С заоблачной альпийской сини.

Дрожи, фанатик, слыша страх,

Беги, разбитая когорта!

Камилла{415} в ваших нет стенах,

И галл стучится к вам в ворота.

Хор

Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.

Да здравствует страна, свобода и закон!

Обман и скупость Альбиона,

Под вами стонет ширь зыбей.

Угрюмы башни крепостей,

Тягчит корабль морское лоно,

Но что трезубец ваш французам?

Смотрите, сколько в дни побед

Нам кораблей с богатым грузом

В порты приводит Новый свет!

Хор

Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.

Да здравствует страна, свобода и закон!

Вставай, покинь морей глубины,

Ты, труп дымящийся, ты, Месть!

Позор врагов, французов честь

Отныне видит взор твой львиный.

Откуда эти крики, стоны

И возглас бури боевой?

То голос всех, в бою сраженных,

И всех уснувших под волной.

Хор

Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.

Да здравствует страна, свобода и закон!

Флерюс!{416} Поля великой славы,

Ты трижды благосклонный к нам.

Флерюс! внушивший страх врагам

Победы трижды величавой!

Флерюс, прославлен ты сполна

От Тибра к По, от Таго к Рейну,

«Европа освобождена» —

Несется песнь благоговейно.

Хор

Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.

Да здравствует страна, свобода и закон!

Тираны с низкими рабами,

Поработители людей!

Бежать с мечом в руке своей

Вы не стыдились перед нами,

И, кровью вашей напоен,

Для всех времен шумя покоем,

Раскинет тень свободный клен

Над вашим жалким перегноем.

Хор

Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.

Да здравствует страна, свобода и закон!

И в городах и на просторе

Народа слышен дружный хор,

И вторит песням эхо гор,

Их повторяют реки, море.

Свобода, Родина и Мир —

Вот имена идей прекрасных.

Вошла Европа в общий клир,

И род людской поет согласно:

Хор

Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.

Да здравствует страна, свобода и закон!

Перев. Вс. Рождественского

Гимн 9 термидора II года{417}

(27 июля 1794 г.)

Девятый термидор! О, день освобожденья!

Очистишь землю ты, где не просохла кровь,

Вторично Франции приносишь ты спасенье,

Свободу нам являешь вновь.

Ты искупил отцов мучения и раны!

Венец последнего из наших королей,

Который приняли, как власти знак, тираны,

Ты растоптал ногой своей.

Жрецы Республики, восславьте день Победы,

Венчайтесь, девушки, гирляндой свежих роз,

Почтите гимнами, отцы, супруги, деды,

День, осушивший реки слез!

Как некогда Олимп зрел грозное паденье

Былых сынов земли, тиранов, стертых в прах,

Так и во Франции Сенат пришел в смятенье,

Тираны ощутили страх.

Вотще, чтоб сохранить прямых насилий право,

От солнечных лучей они таят позор.

Французской кровью пьян их дерзкий род, их слава —

Глухая полночь и террор.

О, солнце, не страшись разоблачить их рвенье,

Их звезд багровое сияние затми,

За жертвами вослед они найдут отмщенье, —

Свой лик над тучей подыми!

Народ наш и Сенат власть принимают внове,

Злодеев умыслы их голос отметет,

И эшафот, где есть следы невинной крови,

По их велению падет.

Свобода! Опрокинь алтарь их злодеяний,

Где беззаконие, зажав в руке клинок,

Как некогда жрецы таврической Диане,

Кровавый пролило поток.

Вы, коих дружество оплакивать готово,

Вы, жены, юноши, таланты, красота,

На землю милую вы не придете снова,

В свои родимые места!

Но ваша, искренно нам дорогая, память

Утешить может скорбь, что мы таим в сердцах,

Украсит родина торжественно цветами

Невинности и чести прах.

Из глубины могил завещано отмщенье

Тому, кто вас лишил дыхания весны,

По справедливости, а не по раздраженью,

Вы будете отомщены.

Уж над Республикой заря встает иная…

И почитая вас, и повинуясь вам,

Все человечество, погибших вспоминая,

Воздвигнет милосердья храм.

Богиня светлая, родник законов смелый,

Кого хотим мы чтить превыше всех свобод,

Мать добродетелей, мать истины — Кибела,{418}

Ты человечества оплот.

Объедини в себе все споры без изъятья —

Ведь ненависть — прямой для злодеяний путь, —

Чтоб всепрощение явили люди-братья,

Припав к тебе на грудь.

И пальмовая ветвь и лавр, — награда чувства, —

Украсят место битв, — и в благостной тени

Олива примет все прекрасные искусства,

Нам обещая светлый день.

Катился грозный гром над нашей головою,

Утесы острые сулили гибель нам,

Но если смерть близка, — мы все готовы к бою.

Свобода разверзает храм!

Перев. Вс. Рождественского

Гимн Жан-Жаку Руссо{419}

19 вандемьера IV года Республики (11 октября 1795 г.)

Старики и матери

Ты, друг Эмиля и свободы,

Чья Софья в памяти жива,

Ты, для униженной природы

Сыскавший новые права,

Будь другом юношам и девам,

Им нравы чистые внуши,

Любовь к законам сделай севом

Для добродетельной души!

Хор

Руссо! Всех мудрых назиданье,

Друг человечества прямой,

Свободной Франции прими сейчас признанья,

Из глубины могилы равенство нам открой!

Представители народа

С земли, давно порабощенной,

Ты снял оковы злобных сил,

И вольности перворожденной

Права от пут освободил.

Народ, беря ружье и порох,

Сим «Договором» вдохновлен,

Над миром, гибнущим в раздорах,

Уже вознес свой вечный трон.

Хор

Руссо! Всех мудрых назиданье,

Друг человечества прямой,

Свободной Франции прими сейчас признанья

Из глубины могилы равенство нам открой!

Дети

Ты нес рабам дары свободы,

Ты гнал тиранов, королей,

Ты нам младенческие годы

Украсил нежностью своей.

Прими от тех благодаренье,

Кого ты смело защищал.

Любил ты детских лет цветенье,

И для детей отцом ты стал.

Хор

Руссо! Всех мудрых назиданье,

Друг человечества прямой,

Свободной Франции прими сейчас признанья

Из глубины могилы равенство нам открой!

Жители Женевы

Перед священною могилой

Друзей своих ты зришь сейчас.

Философ острый, нежный, милый, —

Всегда был общий враг у нас.

Женева, родина вторая,

Как матерь, пестуя твой шаг,

К тебе знамена опускает,

Поет хвалу тебе, Жан-Жак!

Хор

Руссо! Всех мудрых назиданье,

Друг человечества прямой,

Свободной Франции прими сейчас признанья,

Из глубины могилы равенство нам открой!

Молодые люди

Пускай дрожит тиран надменный,

Лишь только вспомнит о тебе!

Твой ум, светивший всей вселенной,

Не погасить в глухой борьбе!

Живит он чистыми лучами

Весь мир, томившийся в цепях,

И сыплет Франция цветами

На твой, для всех священный, прах!

Хор

Руссо! Всех мудрых назиданье,

Друг человечества прямой,

Свободной Франции прими сейчас признанья,

Из глубины могилы равенство нам открой!

Перев. Вс. Рождественского

Похоронный гимн в честь генерала Гоша{420}

16 вандемьера VII года Республики (6 октября 1798 г.)

Женщины

Прими надгробное прощанье,

Погибший в юности герой,

Мы гимнов строгое рыданье

Сплетаем с розой над тобой.

На этой урне погребальной

Мы пишем подвиги твои,

И пусть торжественные пальмы

О нашей говорят любви!

Старцы

Всем вам, защитникам свободы,

Примером эта жизнь была.

Все дни его полны, как годы,

И мнятся подвигом — дела.

Смерть, юный стебель надломляя,

Не может память оборвать.

Он умер юным. Но, мужая,

Он мог бы мудрым старцем стать.

Воины

В скалах Бретани он измену

Искоренил своим мечом,

Низвергнул бешенства гиену

Железом, ядом и огнем.

Рассеял он — освободитель —

Гражданственных раздоров пыл,

И — вестник мира, а не мститель —

Свой стяг победный водрузил.

Да, подражанья ты достоин,

Своих ты лавров не пятнал.

Твой клич свободный — каждый воин

Всегда бы в битве угадал.

Мы за тобой идем по следу, —

И грозный лик твой с этих пор

Предсказывает нам — победу,

Тиранам — гибель и позор.

Перев. Вс. Рождественского

Песнь возвращенья

21 фримера VII года Республики (11 декабря 1797 г.)

Воины

Вот он — победы лавр над нами!

Италия свою нам жатву отдает,

Дол, где течет Флерюс, хребтов скалистых лед,

Равнины Бельгии — почтили нас дарами.

Все реки видели полков гражданских строй,

Везде встречал нас блеск победы,

И лавром седину венчают наши деды, —

Который сорван был сыновнею рукой.

Хор

Ты ужасом была, так будь теперь любовью,

Французская республика! Пускай

Поют веселье там, где все дышало кровью,

Победой мы купили рай!

Старцы

О, дети! Храбрецов могилы

Покройте лаврами, что славой взращены!

Сыны Италии, бельгийцы спасены,

Германцев, как и вы, они смирили силой,

Героев павших прах они готовы чтить

Такими же, как вы, цветами,

И будут петь они сегодня вместе с нами,

Чтоб славу воинов восторгом освятить.

Хор

Ты ужасом была, так будь теперь любовью,

Французская республика! Пускай

Поют веселье там, где все дышало кровью,

Победой мы купили рай!

Барды

Пускай он побежден, — враг полон изумленья,

И барды Франции вам воздают почет.

Пусть ваши подвиги их лира воспоет,

И весть о вас дойдет в иные поколенья.

Победа ваш давно приосенила строй.

Примите же от нас восторженные чувства,

Чтобы под пальмами искусства,

Вдали от битв, вкусить теперь покой!

Хор

Ты ужасом была, так будь теперь любовью,

Французская республика! Пускай

Поют веселье там, где все дышало кровью,

Победой мы купили рай!

Юные девы

О, воины, пусть вам приданым будет слава!

Воины

Пусть руки и сердца Гимен сближает нам!

Юные девы

Несем любовь и брак в награду храбрецам!

Воины

И сыновей взрастим для подвигов кровавых!

Воины и юные девы

О, боже, щедрою ты раздаешь рукою

И честь и мужество — дары небес благих.

Победа сходит к нам с твоих высот святых,

Свободы луч зажег ты над родной страною, —

Луча чудесного во веки не туши!

Пусть будет Франция счастливей год от году,

И пусть потомки чтят свободу,

Нас, прадедов, хваля всей силою души!

Хор

Ты ужасом была, так будь теперь любовью,

Французская республика! Пускай

Поют веселье там, где все дышало кровью,

Победой мы купили рай!

Перев. Вс. Рождественского

Песнь 1 вандемьера VII года Республики

(22 сентября 1798 г.)

Барды

Пусть наши голоса и лиры

Готовятся сей день воспеть!

Хотели Францией владеть

Врагов надменные мундиры.

Они к границам шли в бою

И угрожали нам заране,

Но мы республику свою

Спасли от дерзких притязаний.

Хор

Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!

Все люди велики равенством меж собой.

Воины

Страну, где властвует свобода,

Сонм королей повергнуть мнил,

Но наш сенат провозгласил

Республику и власть народа.

Во прах склонились короли —

Их позабудет век суровый,

А нас те годы привели

К республике и к чести новой.

Xop

Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!

Все люди велики равенством меж собой!

Барды

О, воины, верны победам,

На тибрских, рейнских берегах

Не знали вы, что значит страх,

Врага настичь стараясь следом.

К Флерюсу вел вас бог знамен

И на кровавый мост в Арколе.{421} —

Вам стал покорным Капитолий,

И Брут был вами отомщен.

Хор

Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!

Все люди велики равенством меж собой.

Воины

Нам Родина внушила это:

Она родила в сердце пыл,

Ее огонь нас вдохновил,

Судьбой казались нам декреты.

Кто мог ей сердце посвятить,

Тот совершит все, что угодно.

Да, храбрость можно покорить —

Но покори народ свободный!

Хор

Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!

Все люди велики равенством меж собой!

Старики и матери семейств

О, дети Франции! за дедов

Вы отомстили в этот час,

Следите зорко в час победы,

Чтоб огнь свободы не угас.

Пускай тиранов легион

Ее преследует напрасно —

Крепите нравами закон,

Служите вечно ей, прекрасной!

Хор

Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!

Все люди велики равенством меж собой!

Общий хор

Ты, Разум, правишь вечным кругом,

Ты дал закон семье людской,

Все люди равны пред тобой

И этим равны друг пред другом.

Пути покорно своему,

Светило дня живит природу,

Ему подобно, ты во тьму

Несешь сиянье и свободу.

Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!

Все люди велики равенством меж собой!

Перев. Вс. Рождественского

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги