Петербургская рапсодия

Глава 6

Мужик в прикиде под «дворника» именно им и оказался. Эпатируя окружающих своим немного ошалелым видом и смешной всклокоченной бородой, он невольно вызывал у окружающих улыбку. Но, после того как мы выслушали его сбивчивый рассказ стало не до смеха. Хотя, обо всём по порядку.

Несколько лет назад некий Алексей Васильевич Фельдман открыл на Тверской, в доме Толкунова, небольшое прачечно-белошвейное заведение, Кроме взрослых работниц, он набрал в него учениц – малолетних девочек. По сложившейся традиции малолеткам не только не платили, держа их в чёрном теле, заставляя выполнять непосильную работу, но и подвергали их жестоким истязаниям. Девочки возрастом от семи до десяти лет выносили полные ушаты помоев, их выгоняли на улицу в трескучий мороз в одних платьицах, били до крови всем, что попадалось под руку, пинали ногами, обзывая при этом самыми непотребными словами. От Фельдмана не отставала и его жена. Кучер приносил ей розги целыми пучками. Иногда хозяин лично брал у дворника метлу. Тот думал – для того, чтобы подметать, а на деле Алексей Васильевич выдирал из неё прутья, чтобы сечь детей. Однажды, когда одна из учениц выпила жавель, применяемый для стирки белья, чтобы покончить с собой, выяснилось, что её изнасиловал хозяин. Хозяйка, заинтересовавшись проказами мужа, пригласила акушерку для проверки своих малолетних работниц. После осмотра, выяснилось, что все девочки старше девяти лет потеряли девственность. Акушерке и в голову не пришло сообщить об этом в полицию, подобные случаи были далеко не редкостью и правоохранительные органы не интересовали. Избавиться от издевательств и унижений, наказать хозяев можно было только одним способом – самоубийством.

Однажды девочки из мастерской Фельдмана подошли к дворнику и сообщили, что Настя Иванова долго не выходит из туалета, и они боятся, что с ней что-то случилось. Дворник, Кузьма Алексеевич Борщов, выбив дверь, увидел, как из зловонной жижи торчит чья-то макушка. Споро вытащив девочку из ямы, наскоро обтерев её тряпицами, он спросил: «Как же тебя так угораздило?». На что четырнадцатилетняя спасенная, глотая слёзы, ответила: «Дяденька, уж очень жизнь такая надоела, больно уж тяжко мне жить у хозяина». О сим вопиющем случае дворник сообщил в полицию. Однако, когда следователь попросил потерпевшую рассказать, что именно произошло, та ответила, что у неё закружилась голова и она упала в выгребную яму. Понятно, что именно это от неё и хотели услышать, оно надобно власти вешать себе на шею лишнюю работу? У самых этих представителей власти рыло было в пушку. По словам Кузьмы, два дня назад околоточный надзиратель Коровин по просьбе жены Фельдмана по причине надуманного воровства собственноручно высек двух ей учениц. Запугали девчонку, кому она нужна? Кто вступится за бедных детей? Кто захочет пойти против системы? Нет, такие люди наверняка бы нашлись, но как они узнают? Работниц Фельдман набирал в далёких тульских и калужских деревнях, добраться до которых, бедным девчонкам, даже если бы они и сбежали, самостоятельно было практически невозможно. Некоторые всё же сбегали, но хозяин находил их и жестоко наказывал. Только дворник, бывший солдат, недомогающий от давних ран, попытался оказать им хоть какую-то помощь.

- Как же так, растерянно бормотал он, глядя мне прямо в глаза.

- Они же православные. Не турки-басурмане… За что же так с дитём? Не по-божески энто.

Настю Фельдман выгнал на улицу, в чём была. Кузьму пообещал лишить места, пригрозив подать на него в суд за клевету. И теперь несчастный дворник не знал, что делать дальше, как помочь девчонке и куда идти самому.

Сказать, что услышанное произвело на нас впечатление, мало. Наташка рыдала в три ручья. Не стесняясь прохожих. Анастасия, побелевшими пальцами сжимала в ридикюле револьвер, маскируя судорожные всхлипы под кашель. Сам я сидел, как пыльным мешком пришибленный. Но, проблему надо было решать.

- Так, слушать сюда. Сейчас едем все вместе на базу, там устроим девочку, да и тебе Кузьма Алексеевич дело найдётся. Потратив несколько минут на уговоры, мы, заняв пару пролеток, поехали домой. На базе, что стала центром управления московской организации социалистов-революционеров, постоянно находились дежурные, да и временно проживающих хватало. Так что с размещением наших новых подопечных никаких проблем не возникло.

Вечером, вызвав Валета, дал ему задание прояснить ситуацию с предприятием Фельдмана в частности и эксплуатацией в Москве детского труда, в общем. К делу решили подойти основательно, без лишней спешки.

На сбор необходимых сведений и анализ ушло две недели.

Поступившая информация удручала. Нет, такого беспредела как на швейке Фельдмана повсеместно не наблюдалось, но детский труд в Москве эксплуатировался нещадно и беззастенчиво. Мало того, это считалось в порядке вещей, и защитить малолетних работников было некому.

- Валет, - посмотрев на старого соратника,- строго протянул я.

- Ведь просил же тебя, решить проблему с учениками - малолетками в лавках и на заводах!

- Так, сделали же! Там, где мы приглядываем всё в порядке. А всю Москву не осилим, она большая!

- Мда…моя недоработка,- вздохнул я.

- Зазвездился витая в эмпиреях…Ладно будем работать… Докладывай, что нарыли…

Собравшись тесной компанией в гостиной, мы по очереди читали вслух предоставленные Валетом отчёты.

Как уже отмечал, не везде положение детей было так ужасно, как в мастерской Фельдмана. Однако даже в относительно нормальных заведениях малолетки работали в суровых условиях.

В портновской мастерской на третьей Мещанской улице в одной комнате трудились семнадцать подмастерьев и пять учеников. Там же располагалась плита, на которой варили обед. Во время топки печи, воздух в комнате нагревался как в парной. В такой же мастерской неподалёку, девочки 11-13 лет работали с шести утра до десяти вечера, а перед праздником, когда заказов больше, вообще до двух ночи. На скудной пище, в душном помещении, в сырости и угаре от чугунных утюгов, нагреваемых углями. Отработав в подобной мастерской четыре года бесплатно, бывшие ученицы получали по два – три рубля в месяц. Кормили их в ученические годы тем, что оставалось от взрослых портних, при этом кухарка руками сгребала объедки в общую миску.

Не слишком от жизни юных портних и прачек отличалась жизнь мальчиков в различных ремесленных заведениях и артелях. В одной из артелей, где работало более шестидесяти рабочих, тринадцатилетний мальчишка варил для них обед. В благодарность рабочие били пацана по любому поводу: недоварил – получи по сусалам, переварил – лови пинки под зад, не принёс воды – затрещина, не успел нарезать хлеб – пощёчина. Всё успел… получи задаток на будущее – настроение плохое, на опохмел денег не хватает… На плечах у мальчонки багровые погоны – ссадины от коромысла, на лице боевая косметика – не сходящие синяки.

На московских улицах бродило немало юных точильщиков, криками «Ножи, ножницы точить, бритвы править!» привлекавших клиентов. Мотивация у них была суровая – каждый день хозяину нужно было сдать не менее сорока пяти копеек. Если меньше – побьют и накормить забудут.

Наставить оплеух, дать по зубам, побить детей и женщин вовсе не было привилегией правящих классов. Эта была целая традиция, вышедшая из крепостного рабства. Если выходцы из высших сословий часто грешили рукоприкладством по привычке, или в силу сложившихся обычаев, то чёрный люд руководствовался простой мотивацией: «Меня били, так и я буду!». Тут одними законами с наказаниями за нарушения не помочь, надо менять систему мировоззрения: из власть предержащих выдавливая «господина», а из низших классов «раба».

Так на людных московских улицах, как Тверская или Мясницкая часто можно было встретить мальчиков с тяжёлыми корзинами на головах. Как-то двенадцатилетний мальчонка, работающий в одной из булочных, нёс на голове двухпудовую корзину с белым хлебом. Заметив, что ребёнок надрывается под тяжестью непосильной ноши, городовой остановил его и велел дворнику отнести корзину до лавки хозяина мальчика. На месте он даже составил протокол по этому поводу. Купчина-хозяин был возмущён до глубины души: «Всегда таскали такие корзины, сам их таскал, а тут, пожалуйте, барина нашли, корзину ему трудно донести. Так на то и работа, чтобы трудно было. Станешь барином, тогда и не будешь таскать».

Самодурство бравых купцов по отношению к малолетним работникам порой принимало причудливые формы. Один купчик, вернувшись ночью домой после пьяного загула, когда его юные слуги спали крепким сном, умаявшись за день от непосильного труда, будил их и заставлял петь «Вот взошла луна золотая», а его жена в этот момент играла одним пальцем мелодию на пианино. Ладно, это, но бедные дети спали на полу, среди крыс, мышей и тараканов. Кормили их плохо, зачастую испорченными продуктами, а уж о ненормированном рабочем дне и условиях труда, и говорить нечего.

Что ж, что посеешь, то и пожнёшь – размышлял я, слушая очередной отчёт о повседневной жизни московских трудяг-малолеток. Стоит ли потом удивляться, что эти дети -лишённые детства, когда вырастут, припомнят в семнадцатом году власть имущим все свои детские страдания и обиды. И мир содрогнётся.

Перегибов и проблем хватало и при Советах, но подход к детям стал всё-таки совершенно другим. Власти при СССР умело кроили мировоззрение своих граждан, прививая, в том числе и правильные подлинно гуманистические человеческие правила и навыки. Простые советские люди не делили детей по сословным или имущественным признакам. Помочь заблудившемуся или попавшему в беду ребёнку было нормой поведения для обычного человека с улицы. В нынешней императорской России, «звериный оскал капитализма» проявлял себя в полной мере. Как писал репортёр популярной московской газеты: «Нищие и нищета не волнуют никого кроме них самих». Описывается, как по Долгоруковской улице целый день носился несчастный глухонемой мальчик, босой, всклокоченный и грязный. «Пугая прохожих громкими криками, он заставлял их стыдливо отворачиваться и убыстрять шаг. Никто из них не попытался помочь ребёнку, никто не сподобился сообщить в полицию, приют, больницу, любую другую организацию, которая могла оказать хоть какую-нибудь помощь. Нет люди боялись его и брезговали им. Им хотелось только одного: не видеть его, чтоб не думать о несовершенстве мира, в котором они живут…»

Задумавшись, я пропустил момент, когда в комнату зашёл полковник Молчанов. Обратив внимание, с каким напряжённым лицом, он прислушивается к голосу Насти, зачитывающую очередной документ, я, отвлёкшись от своих мрачных мыслей, последовал его примеру.

В процессе сбора информации об условиях содержания и положения работающих детей, было выборочно проверенно несколько сиротских приютов. Кто-то намекнул, что руководство этих богоугодных заведений не гнушается сдавать своих воспитанников различным предприимчивым дельцам за нищенскую плату. Для сирот нищенскую, а начальству не хило перепадает. Но, учитывая, что многие из городских приютов находятся под протекторатом благотворительных обществ, коими в Москве заправляют знатные особы, больших злоупотреблений там обнаружено не было. Не факт, что подобным образом дело обстоит повсеместно, но именно в этих, всё было боле менее. Управляющие воровали в меру, детей голодом не морили. Было обнаружено злоупотребление воспитателями своим служебным положением, но без беспредела. Ещё лет пятнадцать назад, по словам сторожа Александро-Марьинского училища для сирот, детям жилось весьма не сладко. Мальчики работали по пятнадцать часов, недоедали и спали в грязи. Девочек, наказывая за незначительные проступки привязывали к кровати и ставили горчичник на руки. Сейчас же, воспитатели используют только розги. Да, маленькие сироты используются персоналом как бесплатные слуги: таскают им еду из столовой, убирают комнаты, разжигают самовары. Мальчиков отправляют в лавки за покупками. По вечерам дети часто остаются без присмотра, летом гуляя по двору и саду до двенадцати часов ночи. В отделение, где живут девочки, комнаты воспитательниц, находятся рядом с их спальнями. Воспитательницы часто приглашают мужчин учителей к себе на чай и болтают с ними целые ночи, мешая детям спать. И другое, в том же духе. Неприятно, конечно, но не настолько критично, чтобы в срочном порядке бить во все колокола.

Однако, Анатолий явно не соглашался с моей точкой зрения. Поиграв желваками на внезапно ставшим очень жёстким лице, он, молча, не прощаясь вышел из комнаты.

- Что это с ним?- тихо спросил я у Валета.

- У него девочка знакомая в приюте,- немного подумав, ответил тот.

- Полковник за ней присматривает…

- Слушай, ты пригляди там, за ним. Что-то тревожно мне. Он же, ежели что, на дуэль никого не будет вызывать. Просто, на месте разберётся, без экивоков. У Анатолия чувство справедливости завышенное.

Валет, молча, кивнул головой. Эх, знал бы заранее, что случится в недалёком будущем, уж постарался задержать нашего военного. Только, что уж теперь…

Забегая вперёд, скажу, что с Фельдманом и его супругой вопрос решили кардинально. В смысле они исчезли, а его заведение переписали на нашего человека. Насколько окончательно с ними разобрался, разозлённый моими претензиями Валет: не знаю – и знать не хочу. Может, побираются где-нибудь в российской глубинке, а может, кормят рыб на дне реки в Замоскворечье. Меня устроят оба варианта.

А проблему с эксплуатацией детского труда мы, как и планировали стали решать комплексно.

Правда, сначала произошёл небольшой казус. Когда я, настроившись лечь грудью на амбразуру, намекнул знакомому члену Московской городской Думы о необходимости законодательно ограничить эксплуатацию детского труда, он, хмыкнув, посоветовал мне ознакомиться с уже действующим законодательством по этому вопросу.

То бишь макнул мордой в грязь. Разозлённый, вернувшись домой, отправил Колю Маленького за нашим юристом, для получения консультации. Ну, не могу же я знать всё!

Оказывается, Закон, ограничивающий эксплуатацию детского труда, приняли ещё в 1882 году. Он устанавливал запрет на работу до возраста двенадцати лет, для подростков двенадцати–пятнадцати лет время на производстве ограничивалось восемью часами в день (не более четырёх без перерыва), запрещалась ночная работа с девяти вечера до пяти часов утра. Детям не позволялось трудиться в воскресенье, на вредных производствах. Владельцы предприятий должны были предоставлять малолетним, не имевшим хотя бы одного класса образования, возможность посещать школы не менее трёх часов в день. Этот прогрессивный для того времени закон вызвал протест у многих промышленников, поэтому он вступил в силу лишь через год, да и то с оговорками. А в 1890-м был пересмотрен: малолетним вернули девятичасовой рабочий день, на некоторых видах производства было разрешено «по необходимости» ставить подростков и на ночные смены.

Вроде не так и плохо, так в чём подвох – то? Почему, дети до их пор работают в ужасных условиях?

Оказалось, что на деле: Охрана детского труда законодательно распространялась лишь на крупное производство, где надзор за исполнением законов осуществляла фабричная инспекция. Ремесленные и торговые заведения оказывались вне этой сферы. Законодательно возраст вступления в ученичество не оговаривался. На практике обычно не соблюдалось и установленные «Уставом о промышленности» ограничения продолжительности рабочего дня учеников — с 6 утра до 6 вечера, и тем более, назидание мастерам: «…Учеников своих учить усердно, обходиться с ними человеколюбивым и кротким образом, без вины их не наказывать и занимать должное время наукою, не принуждая их к домашнему служению и работам». Условия жизни, в которых оказывались подростки, толкали их на преступления. Треть всех правонарушений, совершаемых малолетними в начале ХХ века (а это были в основном кражи, вызванные недоеданием), приходилась на учеников ремесленных мастерских.

Вот падлы, сами под себя яму роют! Ну, хотя бы в Москве, но мы это поправим!

В результате нашего давления, Московская Дума выдала распоряжение об распространение данного закона и на учеников ремесленных мастерских и рабочих артелей. Им полагался сокращённый рабочий день и специальные щадящие условия труда. За неисполнение предусматривались драконовские штрафы. За соблюдением этого местного закона следила специальная комиссия, а так же ребята Валета. Набранная Валетом из местных бандитов бригада знала своё дело туго, нарушителей карали без сантиментов и лишнего либерализма.

Правда, возникла проблема, куда девать кучу малолеток, которые лишились своего места из-за повышения возраста для ученичества. Но, московские купцы поскребли затылок и скинулись на нехилую сумму. Ну, и я добавил чуток, залезши обеими руками в партийную кассу. Мои эсеры не возражали – на благое дело не жалко.

Кто-то удивится, чего это москвичи-толстосумы так расщедрились? А то! Мы по полной задействовали прессу. Статьи, книги, заметки, фельетоны на тему бедных детей и их рабского труда полноводной рекой полились из московских газет, выплеснувшись на просторы России. Кому охота, чтобы тебя ославили как жестокого эксплуататора и взбалмошного самодура? Вот то-то же! Так что дело на мази. Думаю, вскоре в Петербурге зашевелятся – и подобные меры примут по всей империи. На эту тему уже ставят спектакли и снимают кино, то бишь «синема».

Вот вроде и неплохо всё – подвижки начались, дело с мёртвой точки сдвинулось. Ан нет, Судьба преподнесла очередной сюрприз. Случилось, то, что случилось. Эх, товарищ полковник! Так-то я тебя понимаю. Что сделано, то сделано. Могу ли осуждать? Не уверен. Ты был в своём праве.