Петербургские апокрифы

136

Печатается по изд.: Ауслендер С. Рассказы. Книга II. СПб.: Изд. «Аполлона», 1912. 260 с.

Автографы: Петербургские апокрифы. <Отрывок>. 10 февраля

1910 г. — РНБ. Максимовы А. Г. и М. К. Альб. 6. № 36. 1 л.

Подготовка издания нашла отражение в письмах С. Ауслендера из Ярославля секретарю редакции ж. «Аполлон» Е. А. Зноско-Боровскому. Письмо <1911 г.>: «К „Петербургским апокрифам“ я напишу несколько вступительных слов. Относительно формата подумайте хорошенько. Боюсь, что большой формат книги <…> не подойдет для рассказов» (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 226. Л. 25 об.). Письмо от 19 ноября 1911 г.: «Милый Женя, посылаю тебе корректуру и предисловие к первому отделу книги. Прочитай, пожалуйста, предисловие и когда будешь посылать его корректуру, напиши свои замечания. Не слишком ли оно вышло напыщенным или хвастливым? В „Розе подо льдом“ я сделал несколько поправок. Если у тебя будет время, просмотри этот рассказ и, пожалуй, „Филимон-флейтщик“ и отметь фразы, которые тебе не понравятся. Я боюсь за эти два рассказа: они написаны несколько небрежно. На первой странице книги надо написать „Посвящается эта книга Надежде Александровне Зборовской“, на последней странице „Рассказы напечатаны впервые в журналах „Аполлон“, „Весы“, „Новая жизнь“, „Новый журнал для всех“, в газетах „Речь“ и „Утро России““. Потом книги того же автора „Золотые яблоки“ (напиши подробно и название рассказов), „Последний спутник“ роман в 3-х частях (печатается), „Книга статей“ (готовится к печати). Мне бы хотелось, чтобы вы оставили числа и места под рассказами» (Там же. Л. 24 об. — 23 об.). Письмо от 2 декабря 1911 г.: «Милый Женя, прежде всего есть несколько деловых вопросов и ответов. Порядок рассказов таков: Первая часть Петерб<ургские> Ап<окрифы>. 1) Ночной пр<инц> 2) Роза <подо льдом> 3) Ставка <князя Матвея> 4) Филимонов день 5) Филимон-фл<ейтщик> 6) Ганс Вреден. Часть вторая (как ты думаешь, нужно название?) 7) Пастораль 8) Веселые Святки 9) У фабрики. / Относительно „Ставки <князя Матвея>“. Я перечел рассказ в Альманахе и нашел места, требующие капитальных исправлений. Дай набирать по оттиску Альманаха, а когда будет корректура, отметь на полях места сомнительные по-твоему, Маковского, Кузмина или еще кого-нибудь, кто говорил, мнению. Я думаю, что исправления будут касаться только деталей. Так как книга не успела выйти с начала декабря, то не лучше ли будет, приготовить ее всю теперь, выпустить в свет только в середине января, а то перед праздниками и праздники глухое очень время? Хотелось бы мне [выяснить] вопрос с конторой „Аполлона“, сколько я взял вперед за книгу. По моему подсчету за книгу я получил пока 100 р<ублей>, а остальное уже покрыто хрониками и рассказами. Хорошо бы тоже выяснить, когда приедет С<ергей> К<онстантинович>, сколько, собственно, мне полагается получить, т<ак> к<ак> 90 % с чистой прибыли, о которых говорил С<ергей> К<онстантинович> для меня нечто отвлеченное (С<ергей> К<онстантинович> говорил, что около 300–400 р<ублей>, но говорил тоже неуверенно) (Там же. Л. 19 об. — 18 об.).

Большинство рецензентов оценили книгу как творческую удачу автора. М. Кузмин писал: „Ауслендера принято считать, как теперь говорят, за „стилизатора“. <…> Мы бы скорей склонны были счесть С. Ауслендера за писателя исторического. <…> И во второй книге семь рассказов из десяти изображают петербургское прошлое, <в> каковом изображении, как кажется, автор лучше всего нашел самого себя. Отличительной чертой разбираемых рассказов является романтическая окраска событий, чувств и персонажей, не только обуславливаемые романтизмом изображаемой эпохи, но и охотно переносимые автором на современную действительность. Нам кажется, что и теперешний Петербург, и русскую деревню автор видит глазами не то что пушкинских гусаров и лицеистов, а скорее даже, глазами смолянки, мечтающей об этих гусарах. <…> Этот романтизм и лиризм автора, делая его книгу более пленительной и отнюдь не сухой, несколько мешает ему при изображении сильных чувств и поступков, когда чувствуется некоторая слабость темперамента. Впрочем, может быть, это не слабость темперамента, а известная слабость пера, привыкшего к изображениям нежным, слегка идиллическим. <…> А может быть, это и мудрая уловка автора, отлично знающего и свои достоинства, и свои недостатки“ (Аполлон. 1912. № 3–4. С. 102–103). Для Е. Зноско-Боровского выход второй книги рассказов был поводом дать характеристику творческой индивидуальности Ауслендера: „Две черты кажутся нам характеризующими писательский облик г. Ауслендера, и они, сплетаясь и свиваясь, определяют главные узоры той ткани, которую вышивает его прихотливое воображение. Первая из них — отчуждение от дела, от деловых, практических людей ради мечтательного созерцания; склонность к таинственному, к фантастике — такова вторая черта. <…> Все излюбленные персонажи г. Ауслендера полны какой-то загадочности, и она, в соединении с мечтательностью, и определила тот тип юного героя-поэта, которому отдает все свои симпатии автор, а может быть поверяет и свои думы и грезы“ (Современник. 1912. № 5. С. 364–366). Н. Эфрос отмечал: „Сергей Ауслендер <…> интересен в небольших жанрово-исторических картинках, в которых воскрешает черточки недавнего прошлого. <…> Тут он часто бывает изящен и стилен, иногда выразителен, умеет обдать дыханием старой романтики и фантастики. <…> Соответствие манеры рассказа с его темой, с его героями и героинями — привлекательнейшая сторона ауслендеровских рассказов. Все это относится к первой, большей половине теперь выпущенного тома, носящей общее название „Петербургские апокрифы“. Гораздо ниже этого раздела книги <…> вторая ее часть“ (Русские ведомости. 1912. № 152. 3 июля. С. 5).

В. Полонский писал: „Нельзя сказать, чтобы его „исторические новеллы“ были скучны. Я <…> с чувством, весьма похожим на удовольствие, перечитываю его „романтическую повесть“ о „ночном принце“ <…> и много других историй, — очень милых, изящных и занимательных, в которых есть много достоинств: тонкость рисунка, исторический колорит, легкий налет архивной пыли <…> есть всего один существеннейший и все покрывающий недостаток: отсутствие живой жизни. <…> Это кукольный театр, музей восковых фигур <…> рассказы эти не заставляют скучать; но они и не трогают“ (Новая жизнь. 1914. № 3. С. 119–120). Н. Гумилев отмечал: „Вторая книга Сергея Ауслендера значительно разнится от первой, и не только как переход от юношески угловатых и намеренно примитивных вариаций на темы итальянских новелл к творению ярких образов и подлинно драматических положений, но и по стилю. <…> Прежний, напряженный при всем своем стремлении к простоте, тщательно выписывающий подробности и затушевывающий переходы настроения, заменился теперешним, твердым и гибким, внимательно отмечающим все перипетии темы и радостно в себе уверенным. <…> Сергей Ауслендер молод, <…> но уже и теперь он стоит в первых“ рядах новых беллетристов, счастливо соединяя занимательность рассказа с требованиями искусства» (Литературное приложение к журналу «Нива». 1912. № 11. С. 486). В рецензии, подписанной инициалом «М.», сообщалось, что в новой книге «самые лучшие рассказы: „Ночной принц“ <…>, „Ставка князя Матвея“, <…> „Пастораль“ и „Веселые святки“. <…> Издана книга недурно и читается с интересом, особенно первые рассказы» (Московские ведомости. 1912. № 115. 19 мая. С. 4).