Петрусь Потупа

13 В ОЖИДАНИИ ПЕРЕМЕН

Прошло ещё два года. Наступила зима 1858 года. Чистые снега покрыли землю.

Петрусь уже не ходил за стадом. Вечерами просиживал он на печи, слушая нескончаемые разговоры односельчан.

Говорили о земле, о тяжком труде на панщине, о каких-то готовящихся переменах. Чаще всего в хате слышалось знакомое освежающее слово «воля». Говорили, что царь — самый большой пан, какой только на свете есть, — задумал людям волю дать. Всё это порождало в сёлах бесчисленные пересуды и толки.

«Что-то будет!» — неслось отовсюду.

В один из таких вечеров в хате Потупы собралось немало сельского люду. Пришёл и Барма.

— И куда же пану столько хлеба? — горячился Павло Грач, первый бедняк на селе. — Шестнадцать амбаров до стрех насыпано, скирды степь покрыли, а всё мало — берут последнее. Оброк подняли вдвое. Староста говорит — на панских гадюк… Всё тянут: и молоко, и яйца, и кур, и поросят… Кажется, одного им не хватает — наших детей. Да возьмут и их — без хлеба не выкормишь малых ребят.

— Петлю народу подводит, — со вздохом промолвил обычно осторожный на слово, рассудительный Никита Барабаш.

— Скоро выйдет царская милость — воля, запрятанная панами… — вступил в разговор Охрим Шелест. — Поделим землю — вздохнём…

От этой выношенной в сердце надежды люди оживились. Молчавший до сих пор Барма поднялся:

— А ты думаешь, царь своих панков обидит? Землю тебе даст? Брехня то. Что своей рукой не возьмёшь, от того паны не отступятся, хоть ты слезами захлебнись!

Барма оглядел слушателей и продолжал:

— Ждёте царской милости! А кто видел её? Нет!.. На панов да на волю царскую плохая надежда. Скорее солнце светить не будет, чем паны вас довольными сделают!

Поискав глазами Грача, Барма заговорил тише:

— Вот ты, Павло, говорил, что у пана амбары ломятся от хлеба. А ты знаешь, куда пан денет его? Продаст. Что купит? Заморских гадюк к старым в придачу. А ведь тот хлеб люди своей кровью поднимали!

— Правда, хлопче, правда! — отозвались одобрительно голоса.

— Молодой ты, Игнат, а падают твои думки на душу, как пшеница у доброго пахаря на пашню. Да что сделаешь, хлопче! Дуб лбом не. повалишь. Паны — сила. Спокон веку так велось: наверху — паны, внизу — люди. Панская воля — наша дорога в поле. Терпеть надо! О том ещё святое писание указывает… — покорным голосом сказал Барабаш.

— Эх, Никита, Никита! — с горечью оборвал Игнат. — «Панская воля», «спокон веку»… Душу царапают твои слова!..

— А я что — один? Вот же и люди говорят: «Скачи, враже, як пан каже», — смущённо усмехаясь, оправдывался Барабаш.

— «Люди»! А не ты говорил, что пан петлю подводит народу? И это терпеть? Панам — петлю, дядько Никита!

Словно ветер по лесным верхушкам, прошёл шелест по хате от смелых слов парубка.

Барабаш испуганно отодвинулся от Игната и оглянулся на окно.

— Ой, берегись, хлопче! Что ты такое говоришь? Слушать страшно. С такими думками не донесёшь головы до срока. Укажет панский слухач — и поминай хлопца у чёрта в кармане. Горячий ты, Игнат! В кого ты такой удался? Должно, в батька. И Семён такой скаженный был…

Но Игнат, с досадой махнув рукой, продолжал:

— Ты говоришь, Никита, что люди спокон веку служили панам. Неправда! Люди родятся вольными и, когда ещё панов не было, жили счастливо. Пришли паны, забрали волю, но люди не забывали про неё. Появлялся атаман, поднимал огонь над панскими крышами, и люди шли на панов грозою. Вот так было при Богдане, а недавно гулял с гайдамаками Гонта. О том кобзари поют, старые люди рассказывают.

— Чудно ты говоришь, Игнат!

— Каждый так думает, но молчит, носит на сердце. А молчать нельзя…

Барабаш открыл было рот, чтобы возразить, но дверь с шумом распахнулась, и в хату торопливо вошёл Иван Стукач. Хмуро оглядев из-под нависших бровей притихших селян, Стукач молча пообрывал сосульки с усов и только после этого объявил:

— Слыхали новость: с завтрашнего дня, по панскому наказу, вся громада пойдёт лес валить.

В хате поднялся шум. Люди заговорили все разом, перебивая друг друга.

Стукач разъяснил, что до весенней распутицы пан приказал рубить лес у балки Кривое Колено и свозить его на берег Дубравки. Весной он сплавом по большой воде пойдёт дальше.

— А кто ослушается, того на панскую конюшню, в розги, — так велел передать людям староста, — закончил при общем молчании Стукач.

— Так это что же такое? — растерянно оглядываясь, заговорил Потупа. — Вчера только засыпали лёд в панские погреба, а завтра — в лес!

— Кони не отдохнули, — сокрушённо заметил кто-то.

— Не будет конца панскому своеволию! — сказал Барма, поднимаясь.

Вслед за ним, торопливо докуривая люльки, топоча сапогами, поразбирали шапки и остальные. Хата опустела.

— Тату, а мы поедем? — спросил Петрусь, скатываясь с печи.

— Выходит, что так, сынку, — озабоченно потирая затылок, ответил отец.