Пэтти в колледже

XI. Местный колорит

Старшекурсницы за третьим столиком открыли для себя новое развлечение, с тем чтобы, пока Мэгги рыскала по кухне в поисках еды, скрасить утомительность ожидания. Игра называлась «местный колорит»[10] в честь знаменитой формулировки, данной Пэтти Уайатт на уроке английского: «Местный колорит — это такое понятие, которое придает обману достоверность». Цель игры заключалась в том, чтобы посмотреть, кто может наврать с три короба и не быть разоблаченным; но согласно единственному правилу попавшихся на удочку следовало вывести из заблуждения прежде, чем они выйдут из-за стола.

Пэтти была зачинщицей, чемпионкой и последней жертвой игры. От некоторых ее выдумок покраснел бы сам барон Мюнхгаузен. Свои истории она излагала с видом такой простодушной искренности, что наиболее возмутительные из них завоевывали доверие.

Первоначальный замысел игры, возможно, был довольно невинен, однако правило не всегда соблюдалось с той осмотрительностью, которая предполагалась, и по колледжу начали витать самые невероятные слухи. Председатель христианского общества призван в армию за то, что прогулял службу. Первая отличница в группе завалила экзамен по этике и даже не смогла пересдать. Кэти Фэйр приходится кузиной профессору Хичкоку и в глаза называет его «Томми». Эти и еще худшие истории становились достоянием общественности, и даже инсинуации относительно педагогического состава, придуманные исключительно для студенческого пользования, стали достигать ушей самих преподавателей.

Однажды Пэтти заскочила по какой-то комитетской надобности в класс, где занимались младшие курсы, и увидела, что дети, подобно их старшим товарищам, угощаются лакомыми кусочками сплетен колледжа.

— Вчера я слышала одну забавную вещь о профессоре Уинтерсе, — заговорила одна второкурсница.

— Расскажи нам. Что там произошло? — воскликнул хор голосов.

— Мне бы хотелось услышать что-нибудь забавное о профессоре Уинтерсе, — он самый серьезный человек, которого мне приходилось видеть, — заметила некая первокурсница.

— Ну, — продолжила второкурсница, — кажется, он собирался жениться на прошлой неделе, все приглашения были отправлены, все подарки получены, когда невеста заболела свинкой.

— Правда? Как смешно! — хором сказали довольные слушатели.

— Да — для обеих сторон: священник никогда не болел свинкой, поэтому церемонию пришлось отложить.

Кровь застыла в жилах Пэтти. Она узнала эту историю, которая была из числа ее собственных «детищ», только лишенная несущественных украшений.

— Где, черт возьми, ты услыхала такую нелепость? — спросила она сурово.

— Я слышала, как Люсиль Картер рассказывала ее вчера в комнате Бонни Коннот, где устраивалась вечеринка со сливочной помадкой, — смело ответила второкурсница, уверенная в авторитетности источника.

Пэтти проворчала: — И я полагаю, что к этому времени каждая из этой чертовой дюжины девиц растрезвонила о ней еще дюжине, и только границы кампуса не позволяют ей выходить за его пределы. Итак, в этой истории нет ни слова правды. Люсиль Картер не знает, о чем говорит. Ага! Так я ей и поверила! — прибавила она с потрясающим пренебрежением. — Разве профессор Уинтерс похож на человека, который осмелится сделать девушке предложение, не говоря о том, чтобы на ней жениться? — И, гордо покинув класс, она поднялась в одноместную комнату, где проживала Люсиль.

— Люсиль, — сказала Пэтти, — ты зачем распространяешь историю о заболевшей свинкой невесте профессора Уинтерса?

— Ты сама мне ее рассказала, — немного запальчиво ответила Люсиль. Она была доверчивым созданием, все воспринимавшим в высшей степени буквально, и в далеком воображаемом царстве «местного колорита» она всегда была не в своей стихии.

— Я рассказала ее тебе! — произнесла Пэтти возмущенно. — Дурочка, ты же не станешь говорить, что ты этому поверила? Я просто играла в «местный колорит».

— Откуда мне было знать? Ты рассказывала так, словно это была правда.

— Ну конечно, — подтвердила Пэтти, — в этом смысл игры. Если бы я рассказывала неправдоподобно, ты бы мне не поверила.

— Но ты ведь не сказала, что это неправда. Ты не соблюдаешь правило.

— Я не считала, что это необходимо. Мне и в голову не могло прийти, что кто-нибудь поверит в этакую чепуху.

— Не понимаю, в чем моя вина.

— Разумеется, ты виновата. Тебе не следует распускать зловредные небылицы про учителей, это неуважительно. Теперь история гуляет по всему колледжу, и профессор Уинтерс, вероятно, сам ее уже слышал. Поспорим, что в отместку он срежет тебя на выпускных экзаменах. — И Пэтти отправилась домой, покинув Люсиль в раскаянии и совершенном негодовании.

Примерно за месяц до открытия «местного колорита» Пэтти занялась новым видом деятельности, которую справедливо именовала «формированием общественного мнения» и «продвижением прессы». Происходило это следующим образом.

Колледж, являвшийся благопристойным, скромным учебным заведением, жаждущим только, чтобы его не тревожили в обстановке академического спокойствия, недавно был использован в своих интересах одной газетой — охотницей до сенсаций. Тот факт, что ни одна история не была правдивой, не умерила раздражения. Колледж осадили репортеры, которые слышали слухи и хотели их подтвердить дополнительными фактами для эксклюзивной публикации в «Сенсор», «Эдвертайзер» или «Стар». Также им понадобилась фотография мисс Бентли в роли Порции, и, поскольку она отказалась дать ее им, они объявили о своем намерении поместить «поддельное» фото, которое, как они галантно заверили, будет намного безыскуснее оригинала.

Апогеем всего этого стал случай, когда Бонни Коннот, играя в баскетбол, имела несчастье растянуть лодыжку. В нью-йоркской вечерней газете появился ее портрет, чуть ли не в натуральную величину, где она была одета в мужской по виду свитер и держала под мышкой баскетбольный мяч, а трехаршинные красные газетные заголовки кричали о том, что чемпионка по легкой атлетике и самая популярная светская девушка колледжа находится при смерти по причине травм, полученных при игре в баскетбол.

В высшей степени респектабельная семья Бонни нагрянула в колледж в негодующе-полном составе с целью забрать ее домой и с трудом была утихомирена столь же возмущенными преподавателями. Выпускницы колледжа написали, что в их время такие жестокие игры как баскетбол не одобрялись и что они боятся, что колледж деградировал. Родители написали, что заберут своих дочерей из колледжа, если их собираются подвергать подобной публичности. И бедная госпожа ректор, конечно, была совершенно беспомощна перед знаменитым правом американцев на свободу слова.

В конце концов, колледж додумался до частичной меры предосторожности — поставки собственных новостей, для чего из числа студентов были сформированы регулярные репортерские войска, возглавляемые одним из преподавателей. Самые респектабельные газеты были очень рады иметь местного корреспондента, чьи факты не требовали расследования, а менее респектабельные прибегли в свое время к более благодатной сфере сплетен и успешно забыли о существовании колледжа.

Пэтти, обладавшую репутацией «акулы пера» по английскому языку, должным образом внесли в список кандидатур и вручили ей местную газету. Сначала ее переполняло здоровое чувство ответственности, которое давала эта должность, и сознательно пренебрегала ради нее своей учебой; со временем, однако, новизна утратилась, и ее еженедельные ресурсы становились все более типично поверхностными.

Возможно, было не слишком дальновидно избрать Пэтти именно для этой газеты, ибо редактор пожелал иметь еженедельную колонку, обозначенную как «неофициальные новости», тогда как мудрее было бы поручить ей городскую газету, требующую лишь краткого изложения важных событий. Следует признать, что собственные наклонности Пэтти имели «желтоватый» оттенок, и, учитывая подстрекательства восхищенного редактора, ей было нелегко подавлять в себе скрытую страсть к «местному колориту». Тем не менее газета пользовалась широкой популярностью среди преподавателей, вследствие чего тяготела к утонченности.

На следующий день после случившихся у нее с Люсиль непредвиденных осложнений по поводу заболевшей свинкой невесты была пятница, и Пэтти мучительно занималась еженедельным формированием общественного мнения. Это была бессодержательная неделя, писать было не о чем.

Она сделала полный обзор собрания французских энциклопедий, преподнесенных в дар библиотеке, и с воодушевлением поведала о замечательной коллекции челюстных костей доисторической коровы, подаренной кафедре палеонтологии. Она привела полный список семнадцати девушек, награжденных стипендией, старательно выводя их полные имена и прибавляя «мисс» к каждому имени, а также названия городов и штатов в развернутом виде. Однако набиралось не больше десяти страниц, тогда как для создания новостной колонки требовалось заполнить почерком Пэтти восемнадцать страниц.

Она прошлась к доске объявлений для повторного ее изучения и обнаружила не замеченное ранее новое объявление:

Профессор Джеймс Харкнер Уоллис из обсерватории Лика[11] проведет лекцию на тему «Теории звездной системы», которая состоится в пятницу, 17 января, в восемь часов.

Пэтти разглядывала объявление без эмоций. Оно не обещало дальнейшего развития, и она не испытывала ни малейшего интереса к звездной системе. Тем не менее, в краткой информации о лекторе, сопровождавшей объявление, сообщалось, что профессор Уоллис является одним из известнейших астрономов наших дней и что он осуществил новые важные исследования.

«Если бы я что-нибудь понимала в астрономии, — думала она в отчаянии, — я бы смогла „раскидать“ его на целых две страницы».

К доске объявлений не спеша подошла знакомая Пэтти.

— Ты когда-нибудь слыхала о нем? — спросила Пэтти, указывая на объявление.

— Никогда, но я ведь не астроном.

— Я тоже, — сказала Пэтти. — Интересно, кто он такой? — прибавила она тоскливо. — Кажется, он очень знаменит, и мне бы ой как хотелось что-нибудь о нем узнать.

Девушка сделала большие глаза, несколько удивившись такой тяге к беспочвенной информации: с репутацией Пэтти это не вязалось. С тех пор, когда в ее присутствии утверждали, что Пэтти Уайатт — личность замечательная, но поверхностная, она решительно повторяла, что Пэтти — гораздо глубже, чем думают о ней люди. Задумавшись на мгновение, она ответила, — Люсиль Картер проходит астрономию, она могла бы тебе о нем рассказать.

— Совершенно верно. Я забыла об этом. — И Пэтти мерным шагом направилась в комнату Люсиль.

Она обнаружила, что несколько девушек, расположившись на различных предметах мебели, едят сливочную помадку и обсуждают трагедии некоего Метерлинка.

— Это что? — спросила Пэтти. — Вечеринка?

— О нет, — сказала Люсиль, — просто специальное заседание группы по теории драматического искусства. Не пугайся, наверху на эркере сидит твоя соседка по комнате.

— Привет, Прис. Что ты здесь делаешь? — проговорила Пэтти, зачерпывая ложкой немного помадки. (Существовало разногласие относительно того, как долго она должна вариться.)

— Просто зашла в гости. А ты что делаешь? Я думала, ты торопишься закончить свою работу, чтобы сходить в город поужинать.

— Так и есть, — сказала Пэтти туманно, — но мне стало одиноко.

Ввиду того, что разговор вновь перешел на Метерлинка, она воспользовалась возможностью задать вопрос Люсиль: — Кто этот астроном, который будет читать вечером лекцию? Он довольно знаменит, правда?

— Весьма, — сказала Люсиль. — Всю последнюю неделю профессор Фелпс ежедневно говорит о нем.

— И где же все-таки расположена обсерватория Лика? — продолжила свою мысль Пэтти. — Хоть убей, не могу вспомнить, она в Калифорнии или на Пике Пайка.

Люсиль призадумалась. — Она в Дублине, в Ирландии.

— В ирландском Дублине? — спросила Пэтти удивленно. — Я могла поклясться, что это в Калифорнии. Люсиль, ты уверена, что знаешь, где она находится?

— Разумеется, уверена. Разве мы не изучаем ее три дня беспрерывно? Калифорния! Ты, верно, сошла с ума, Пэтти. На мой взгляд, тебе следовало выбрать факультатив по астрономии.

— Я знаю, — отвечала Пэтти кротко. — Я было хотела, но услышала, что она ужасно сложная, и я подумала, что на четвертом курсе у нас есть право выбрать что-нибудь полегче. Но, знаешь, есть нечто забавное в этой обсерватории Лика, так как я на самом деле много о ней знаю — совсем недавно читала о ней статью; и я не понимаю, откуда у меня сложилось такое впечатление, но я была почти уверена, что она находится в Соединенных Штатах. Это доказывает, что никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

— Да, — сказала Люсиль, — это не надежно.

— Эта обсерватория связана с Дублинским университетом? — спросила Пэтти.

— Думаю, да, — сказала Люсиль.

— А этот астроном, — продолжила Пэтти, воодушевляясь своей работой, — полагаю, что в таком случае он ирландец.

— Конечно, — промолвила Люсиль. — Он очень известный человек.

— Что он сделал? — поинтересовалась Пэтти. — На доске объявлений сказано, что он совершил какие-то важные открытия. Хотя мне кажется, что это пугающая специальная терминология, о которой никто не слышал.

— Ну, — произнесла Люсиль, взвешивая свои слова, — он открыл кольца Сатурна и Млечный Путь.

— Кольца Сатурна! Как, я думала, что их открыли целую вечность назад. Должно быть, он ужасно стар. Я помню, что читала о них, когда еще под стол пешком ходила.

— Это было довольно давно, — подтвердила Люсиль. — По меньшей мере, восемь или девять лет назад.

— А Млечный Путь! — продолжала Пэтти, изобразив недоверие. — Я не понимаю, что могло помешать людям давным-давно открыть его. Я и сама бы это сделала и я не притворяюсь, будто что-то знаю об астрономии.

— О, конечно, — торопливо пояснила Люсиль, — феномен был замечен и раньше, но ему не было дано рационального объяснения.

— Понятно, — сказала Пэтти, тайком делая записи. — Должно быть, он и впрямь ужасно важная особа. И как он все это проделал?

— Он поднялся на воздушном шаре, — сказала Люсиль туманно.

— На воздушном шаре! Как весело! — воскликнула Пэтти, ее репортерский инстинкт уловил след. — В Европе воздушные шары используют гораздо чаще, чем здесь.

— По-моему, он привез с собой свой воздушный шар сюда, в Америку, — сказала Люсиль. — Он никогда без него не путешествует.

— Какая от него польза? — спросила Пэтти. — Полагаю, — продолжила она, представив свое собственное объяснение, — шар возносит его почти до самых звезд.

— Причина, несомненно, в этом, — сказала Люсиль.

— Как бы мне хотелось, чтобы он послал его сюда, — вздохнула Пэтти. — Тебе известны о нем еще какие-нибудь интересные подробности?

— Н-нет, — произнесла Люсиль. — Больше мне ничего не приходит в голову.

— Определенно, он самый интересный профессор из всех, о ком я когда-либо слышала, — промолвила Пэтти, — и странно, что о нем я до сих пор не слышала ни разу.

— Видимо, существует масса вещей, о которых ты никогда не слышала, — заметила Люсиль.

— Да, — признала Пэтти, — есть такие.

— Ладно, Пэтти, — сказала Присцилла, вынырнув из обсуждения в противоположном конце комнаты, — если ты собираешься сходить со мной поужинать, прекрати дурачиться с Люсиль, отправляйся домой и заканчивай свою работу.

— Отлично, — произнесла Пэтти, с услужливой расторопностью поднимаясь с места. — Пока, девочки. Заходите ко мне в гости, и я угощу вас сливочной помадкой, доведенной до готовности. Спасибо за информацию, — обратилась она к Люсиль.

В следующий понедельник Пэтти, Присцилла и еще две-три девушки не спеша возвращались с озера, ударяя коньками по рукам и позвякивая ими.

— Входите, девочки, и угощайтесь горячим чаем, — позвала Присцилла, когда они подошли к двери кабинета.

— Вот письмо для Пэтти, — сказала Бонни Коннот, беря со стола конверт. — Больно уж официальное. Должно быть, пришло с почтой колледжа. Вскрой его, Пэтти, поглядим, на каком экзамене ты срезалась.

— Боже мой! — промолвила Пэтти. — Мне казалось, что от этой привычки я избавилась на первом курсе.

Они столпились вкруг и прочитали записку поверх ее плеча. У Пэтти секретов не было.

— Это от профессора Фелпса… что он имеет в виду? — озадаченно спросила Близняшка.

— Ох, Пэтти, — простонала Присцилла, — ты же не хочешь сказать, что поверила во всю эту чушь на самом деле?

— Конечно, я поверила. Откуда мне было знать, что она лжет?

— Она не лгала. Не выражайся так опрометчиво.

— Позволь узнать, в таком случае, как ты это называешь? — рассерженно молвила Пэтти.

— «Местным колоритом», моя милая, просто «местным колоритом». Видишь ли, всякому терпению приходит конец.

— Почему ты мне не сказала? — завопила Пэтти.

— Я не могла предположить, что ты ей поверила. Думала, что вы шутите все время.

— В чем дело, Пэтти? Что ты натворила? — заинтересовались остальные, разрываясь между простительным чувством любопытства и ощущением, что следует удалиться, пока не разыгралась семейная драма.

— О, расскажи им, — горько сказала Пэтти. — Расскажи всем, кого увидишь. Прокричи это с купола обсерватории. Лучше так и сделай, а через пару часов эта новость разойдется по всему колледжу.

Присцилла принялась объяснять и покамест она объясняла, до нее начала доходить смешная сторона происшествия. Когда она закончила свой рассказ, все, кроме Пэтти, были доведены до истерики.

— Бедный редактор, — захлебываясь, сказала Присцилла. — Он вечно охотится за сенсациями и одну из них он теперь явно получил.

— Где она, Пэтти — газета? — задыхаясь, спросила Бонни.

— Я выкинула ее, — сказала Пэтти угрюмо.

Обыскав мусорную корзину, Присцилла извлекла газету и все четверо радостно склонились над ней.

Выдающийся ирландский астроном проводит несколько дней в Америке, читая лекции в ведущих колледжах… Его знаменитое открытие колец Сатурна сделано во время подъема на воздушном шаре на высоту три тысячи футов… Несмотря на его первый визит в Соединенные Штаты, он говорит лишь с легким провинциальным акцентом… Преданный сын старой Ирландии…

— Пэтти, Пэтти! Уж кому-кому, а тебе не пристало быть такой легковерной!

— Вслед за этим родители профессора Джеймса Харкнера Уоллиса напишут Прекси о том, что их сын не сможет больше выступать здесь с лекциями, если он должен подвергаться такого рода вещам.

— Отвратительно! — с жаром сказала Бонни Коннот.

— Когда вы перестанете смеяться, я хотела бы услышать от вас, что мне делать дальше.

— Скажи профессору Фелпсу, что это была описка.

— Описка длиною в добрую половину рубрики, — сказала Близняшка.

— Мне кажется, девочки, что с вашей стороны непристойно смеяться, когда, возможно, в эту минуту меня исключают из колледжа.

— Собрание факультета состоится не ранее четырех часов, — заметила Бонни.

Пэтти села за стол и зарылась лицом в ладони.

— Пэтти, — позвала Присцилла, — ты что, плачешь, а?

— Нет, — свирепо сказала Пэтти. — Я думаю.

— Тебе никогда не придумать того, что объяснило бы эту ситуацию.

Пэтти подняла голову с видом человека, озаренного вдохновением. — Я скажу ему правду.

— Не поступай столь опрометчиво, — умоляюще попросила Близняшка.

— Это, безусловно, единственное, что ты можешь сделать, — проговорила Присцилла. — Садись и напиши ему письмо, а я обещаю не смеяться, пока ты не закончишь писать.

Пэтти встала. — Я, пожалуй, пойду повидаюсь с ним.

— О нет. Напиши ему письмо. Это намного проще.

— Нет, — сказала Пэтти с достоинством. — По-моему, я должна ему персональное объяснение. Моя прическа в порядке? Девочки, если вы расскажете об этом до моего возвращения хоть одной душе, — прибавила она, закрывая дверь, — я не скажу вам ни слова из того, что он сказал.

Вернулась Пэтти полчаса спустя, как раз, когда они, наконец, усаживались пить чай. Она оглядела полутемную комнату. Обнаружив только четыре находившихся в ожидании лица, она неторопливо устроилась на подушке на полу и протянула руку за чашкой горячего чая.

— Что он сказал? Почему ты так задержалась?

— О, я зашла в секретариат, чтобы поменять факультативные программы, и задержалась.

— Ты же не хочешь сказать, что он заставил тебя выбрать для факультатива астрономию? — спросила Присцилла с негодованием.

— Нет, конечно, — ответила Пэтти. — Я бы не сделала этого, если бы он так поступил.

— О, Пэтти, я знаю, как тебе нравится играть на нервах, но, по-моему, это низко. Ты ведь знаешь, в каком мы напряженном ожидании. Расскажи нам, что произошло.

— Ну, — произнесла Пэтти, безмятежно раскладывая вокруг себя свои юбки, — я рассказала ему все как было. Я ничего не утаила — даже невесту со свинкой.

— Он рассердился или смеялся?

— Он смеялся до тех пор, — сказала Пэтти, — пока я не решила, что сейчас он упадет со стула, и стала с беспокойством оглядываться в поисках воды и колокольчика. Для преподавателя у него просто поразительное чувство юмора.

— Он был с тобой любезен?

— Да, — сказала Пэтти, — он был душкой. Когда он покончил с обсуждением Универсальной Истины, я спросила у него, могу ли я выбрать астрономию, и он ответил, что во втором семестре она покажется мне довольно сложной; но я сказала ему, что жажду работать, и он сказал, что я продемонстрировала замечательную способность объяснять феномены и что если я подойду к этому основательно, то он будет рад зачислить меня в группу.

— Мне кажется, мужчина, который так умеет прощать, должен быть выбран, — сказала Присцилла.

— Определенно, ты храбрее, чем я о тебе думала, — заявила Бонни. — Я ни за что на свете не пошла бы объясняться с этим человеком.

Пэтти сдержанно улыбнулась. — Если вам приходится объясняться с женщиной, — сказала она тоном человека, излагающего естественное право, — то лучше написать письмо; если же это мужчина, всегда объясняйтесь с ним лично.