Пэтти в колледже

III. Впечатлительный мистер Тодхантер

— Почту уже приносили? — Присцилла окликнула девушку в противоположном конце коридора.

— Не думаю. В нашу комнату еще не заглядывали.

— А вот и почтальон! — Присцилла налетела на девицу, разносившую почту. — Есть что-нибудь для 399-ой?

— Вы возьмете и почту мисс Уайатт?

— Да, я возьму все. Как много! Это все нам? — И Присцилла пошла по коридору, размахивая висящей на веревочке тетрадкой и вскрывая на ходу конверты. В этот момент к ней присоединилась Джорджи Меррилс, которая точно так же держала тетрадку за веревочку и размахивала ею.

— Привет, Прис, идешь на английский? Помочь тебе нести твою почту?

— Спасибо, — сказала Присцилла, — можешь оставить себе большую ее часть. Итак, это, — прибавила она, вытаскивая голубой конверт, — реклама кольдкрема, без которого не может обойтись ни одна дама; а это, — извлекая желтый конверт, — реклама говяжьего экстракта, без которого не может обойтись ни один работник умственного труда; этот, — вытаскивая белый конверт, — хуже всех, поскольку выглядит, как официальное письмо, но на деле ничто иное как послание, адресованное «Уважаемой сударыне» и гласящее, что мой портной переехал с Двадцать второй на Сорок третью Улицу и надеется, что я по-прежнему буду оказывать ему содействие своим покровительством.

— А тут, — продолжала она, переходя к корреспонденции своей соседки, — кольдкремовое и говяжье-экстрактное письмо для Пэтти и одно из Йеля; видимо, это Рауль объясняет, почему он не смог приехать на студенческий бал. Хотя толку от этого мало. Ни один смертный мужчина не заставит ее поверить, что он сломал ключицу не преднамеренно. И я не знаю, от кого это, — продолжала Присцилла, рассматривая последнее письмо. — На нем значится «Отель А…, Нью-Йорк». Никогда о таком не слышала, а ты? И почерк мне тоже не знаком.

Джорджи засмеялась. — Ты ведешь учет всех корреспондентов Пэтти?

— О, на сегодняшний день я знаю большинство из них. Обычно самых интересных она цитирует вслух, а тем, кто не интересен, она не отвечает, так что они перестают писать. Скорее, сейчас прозвенит звонок. — И они протиснулись в толпу девушек, поднимавшихся по лестнице в класс.

Звонок прозвенел как раз, когда они вошли в класс, и Присцилла молча уронила письма в подол Пэтти, проходя мимо нее. Пэтти читала поэзию и не подняла головы. Со времени первого звонка она проглотила порядка десяти страниц из Шелли и, не будучи уверена, что именно будут спрашивать на уроке, столь же прожорливо поглощала теперь Вордсворта. Метод Пэтти относительно поэзии романтизма заключался в том, чтобы в первой части занятия быть весьма энергичной, поймать взгляд преподавателя в начале часа, с блеском ответить урок и провести оставшееся время в кротких раздумьях.

Сегодня, однако, необычная груда корреспонденции отвлекала ее разум от его прямого долга. Ей не удалось встретиться взглядом с преподавателем, и опрос продолжался без ее участия. Сидя позади нее, Присцилла наблюдала, как она, скептически нахмурившись, читала письмо из Йеля и состроила гримасу при виде голубого и желтого писем; но прежде чем она дошла до «Отеля А…», Присцилла вновь обратила свое внимание на урок. Подходила ее очередь, и, волнуясь, она стала формулировать мнение об отличительных признаках изображения бессмертия в творчестве Вордсворта.

Внезапно класс вздрогнул оттого, что Пэтти громко хихикнула. Она тут же сделала непроницаемое лицо, которое приняло выражение праздной невинности, но слишком поздно. Она встретилась-таки глазами с преподавательницей.

— Мисс Уайатт, каковы, на Ваш взгляд, наиболее серьезные ограничивающие обстоятельства нашего писателя?

Мисс Уайатт моргнула раз, другой. Этот вопрос, вырванный из контекста, ни о чем ей не говорил. Однако часть ее философии заключалась в том, чтобы никогда не сдаваться окончательно; она всегда выкарабкивалась.

— Значит так, — начала она с видом глубокомысленного раздумья, — этот вопрос можно рассматривать двояко: как с художественной, так и с философской точки зрения.

Это прозвучало многообещающе, и преподавательница ободряюще улыбнулась. — Да? — сказала она.

— И все же, — после еще более глубокомысленного раздумья продолжала Пэтти, — я думаю, что одна и та же причина послужит основным объяснением обеих.

Преподавательница чуть не спросила: «Что Вы имеете в виду?», но сдержалась и просто ждала.

Пэтти решила, что с нее довольно, и, однако, отчаянно бросилась в атаку, — Несмотря на его поистине глубокую философию, мы замечаем в его поэзии определенную… едва ли можно сказать, напористость и отсутствие… э-э… созерцания, что я приписала бы его незрелости и его… весьма буйному образу жизни. Если бы он прожил дольше, то, полагаю, со временем он бы с этим справился.

Группа была ошарашена, уголки губ преподавательницы подергивались. — Это определенно интересная точка зрения, мисс Уайатт, и, насколько мне известно, абсолютно оригинальная.

Когда в конце обзорного урока они толпились у выхода, Присцилла обрушилась на Пэтти. — Что, черт возьми, ты несла насчет молодости и незрелости Вордсворта? — вопрошала она. — Человек прожил больше восьмидесяти лет и на последнем вздохе сочинил стихотворение.

— Вордсворт? Я говорила о Шелли.

— Ну, а вся группа — нет.

— Откуда я знала? — возмущенно спросила Пэтти. — Она сказала «наш писатель», и я избегала конкретных деталей столько, сколько могла.

— Ох, Пэтти, Пэтти! И ты назвала его буйным — безропотного Вордсворта!

— И над чем ты все-таки смеялась? — пристала к ней Джорджи.

Пэтти снова улыбнулась. — Ну как же, — сказала она, разворачивая письмо из Отеля А…, — это письмо от одного англичанина, мистера Тодхантера, которого прошлым летом откопал мой отец и пригласил к нам в гости на несколько дней. Я совсем забыла о нем, а он пишет, чтобы узнать, может ли он приехать и в какое время, и если да, будет ли удобно приехать сегодня вечером. Всеобъемлющее предложение, не так ли? Его поезд прибывает в полшестого, на перрон он выйдет около шести.

— Он не собирается рисковать, — сказала Присцилла.

— Да, — ответила Пэтти, — но я не возражаю. Я пригласила его поужинать где-нибудь, хотя и забыла об этом. На самом деле, он очень славный и, несмотря на то, как газетные анекдоты изображают англичан, — довольно забавный.

— Намеренно или ненамеренно? — задала вопрос Джорджи.

— И так, и этак, — отвечала Пэтти.

— Что он делает в Америке? — спросила Присцилла. — Надеюсь, он не пишет книгу про Американскую Девушку.

— Все не настолько плохо, — сказала Пэтти. — Тем не менее, он пишет для газеты. — Она мечтательно улыбнулась. — Он весьма интересуется колледжем.

— Пэтти, я надеюсь, ты не пыталась заставить англичанина, гостя в доме твоего отца, поверить во все твои абсурдные выдумки!

— Конечно, нет, — сказала Пэтти, — я была осторожна в каждом сказанном мной слове. Однако, — признала она, — он… без труда составляет свое мнение.

— Когда с тобой разговаривают, мнение составить несложно, — заметила Джорджи.

— Он спросил меня, — продолжала Пэтти, игнорируя это замечание, — что мы изучаем в колледже! Но я вспомнила, что он иностранец в чужой стране, поэтому, сдержав свои природные инстинкты, перечислила предметы слово в слово согласно учебному плану, объяснила различные методики преподавания и описала библиотеку, лаборатории и лекционные залы.

— Это его впечатлило? — спросила Присцилла.

— Да, — проговорила Пэтти, — полагаю, можно сказать, ошеломило. Он спросил у меня извиняющимся тоном, что мы делаем для того, чтобы ослабить напряжение; то бишь, развлекаемся ли мы, и я сказала, что да, — у нас есть клуб любителей Браунинга и клуб любителей Ибсена, и иногда мы ставим греческие трагедии в оригинале. Он положительно побаивался подходить ко мне снова из опасения, что я забудусь и вместо английского заговорю с ним на греческом.

Учитывая факты, подруги Пэтти сочли это последнее высказывание особенно забавным, поскольку на первом курсе она трижды проваливала экзамен по греческому языку, и учителя посоветовали ей еще раз прослушать материал на втором курсе.

— Я надеюсь, с учетом того, что он газетный репортер, — промолвила Присцилла, — ты что-нибудь предпримешь, дабы смягчить его впечатления, иначе он не станет благоволить женским колледжам в Англии.

— Я об этом не подумала, — сказала Пэтти, — возможно, я так и сделаю.

Они подошли к ступенькам дортуара. — Давайте не будем заходить, — сказала Джорджи, — давайте пойдем в кондитерскую миссис Малдун и съедим немного шоколадного торта.

— Спасибо, — ответила Присцилла, — я занимаюсь спортом.

— Тогда — суп.

— Мне нельзя перекусывать между основными приемами пищи.

— В таком случае, пойдем с тобой, Пэтти.

— Извини, мне нужно отнести мое белое платье в прачечную и погладить его.

— Ты собираешься нарядиться для него не меньше, чем в вечернее платье?

— Да, — сказала Пэтти, — мне кажется, я обязана это сделать ради Американской Девушки.

— Ладно, — вздохнула Джорджи, — я голодна, но, думаю, я тоже зайду и наряжу куклу для Ассоциации сеттльментов колледжа. Сегодня вечером будет шоу.

— Моя готова, — сказала Присцилла, — а Пэтти не взяла ни одной куклы. Ты видела, как Бонни Коннот сидела этим утром на биологии, на задней парте, и весь урок подшивала нижнюю юбку своей куклы?

— Правда? — засмеялась Пэтти. — Хорошо, что профессор Хичкок страдает близорукостью.

Заметим в качестве отступления, что Ассоциация сеттльментов колледжа имела обыкновение ежегодно перед рождеством распределять между студентками триста кукол, которых следовало нарядить и отправить в нью-йоркский сеттльмент.[3] Куклы должны были быть так нарядно одеты, чтобы матери из Ист-Сайда могли использовать их в качестве моделей для изготовления одежды своим собственным детям, хотя следует признать, что среди девушек сложилась тенденция стремиться к внешнему впечатлению, а не к деталям. Накануне отгрузки кукол на корабль, вечером, обычно проводилось кукольное шоу; входной сбор в два цента (принимались и банкноты) шел на уплату срочной транспортировки товара.

Было десять минут седьмого, обитатели Филлипс-холла (во всяком случае, те, кто пришли вовремя) ужинали, когда появилась горничная с визитной карточкой мистера Алджернона Вивиана Тодхантера. Ослепительная в своем белом вечернем платье, Пэтти, отчаянно извиваясь, пыталась застегнуть его на спине.

— Ох, Сэди, — позвала она горничную, — зайди, пожалуйста, и застегни пуговки на моем платье. Я не могу достать ни сверху, ни снизу.

— Вы выглядите просто прелестно, мисс Уайатт, — восхищенно сказала Сэди.

Пэтти рассмеялась. — Ты считаешь, я смогу постоять за честь нации?

— Можете не сомневаться, мисс, — сказала Сэди любезно.

Пэтти пробежала по коридору до двери приемной и неторопливо, уверенно вошла, напустив на себя тот вид, который она называла «континентальной невозмутимостью». В комнате никого не было. Она огляделась несколько удивленно, так как знала, что обе приемные в противоположном конце холла были отведены для кукольного шоу. Пройдя на цыпочках через холл, она заглянула в приоткрытую дверь. Комната была забита рядами и ярусами кукол — они лежали на каждом предмете мебели, — а в дальнем углу, в конце длинной вереницы кукол, оказался мистер Алджернон Вивиан Тодхантер, робко сидевший на краешке дивана в окружении пупсов с льняными волосами и державший в руке трех из них, чье место он занял.

Пэтти отступила за дверь, и ей понадобилось добрых три минуты, чтобы вновь обрести континентальную невозмутимость; затем она вошла в комнату и бурно приветствовала мистера Тодхантера. Осторожно переместив кукол в левую руку, он встал и поздоровался с ней рукопожатием.

— Позвольте, я заберу у Вас прелестных малюток, — любезно сказала Пэтти, — боюсь, они стоят у Вас на пути.

Мистер Тодхантер пролепетал что-то вроде того, что держать их — для него удовольствие и привилегия.

Пэтти взбила кукольные одежки и заново рассадила кукол на диване, а мистер Тодхантер серьезно наблюдал за нею, тогда как его национальная вежливость и журналистский инстинкт боролись между собою за первенство. В конце концов, он неуверенно начал:

— Послушайте, мисс Уайатт, … э-э… много ли времени юные леди посвящают играм в куклы?

— Нет, — откровенно отвечала Пэтти, — я бы не сказала, что они посвящают этому слишком много времени. Я слышала вообще-то только об одной девушке, которая ради кукол пренебрегает своими обязанностями. Вам не следует думать, будто у нас тут в каждый вечер собирается так много кукол, — продолжала она. — Это весьма незаурядное явление. Раз в году девушки устраивают то, что они называют кукольным шоу, чтобы выяснить, кто из них нарядил свою куклу лучше всех.

— А, понимаю, — сказал мистер Тодхантер. — Небольшое дружеское состязание.

— Исключительно дружеское, — подтвердила Пэтти.

Когда они направились в столовую, мистер Тодхантер нацепил свой монокль и кинул прощальный взгляд на кукольное шоу.

— Боюсь, мистер Тодхантер, Вы считаете, что мы ведем себя, как дети, — заметила Пэтти.

— Вовсе нет, мисс Уайатт, — заверил он ее поспешно. — Видите ли, я считаю, это довольно очаровательно и так… э-э… неожиданно. Мне всегда говорили, что в этих женских колледжах играют в какие-то особые игры, но я никогда не предполагал, что здесь занимаются таким женским делом, как игра в куклы.

Вернувшись вечером в свою комнату, Пэтти увидела, что Джорджи и Присцилла обложились учебниками грамматики и словарями и готовят домашнее задание по немецкой прозе. Ее появление было встречено воплем возмущенного протеста.

— Когда ко мне приходит мужчина, — сказала Присцилла, — я делю его со своими подругами.

— В особенности, если он редкая диковина, — прибавила Джорджи.

— Мы вырядились в грандиозные наряды и, когда вы выходили со службы, встали у вас на пути, — продолжала Присцилла, — а ты даже не взглянула на нас.

— Англичане такие застенчивые, — заметила Пэтти в свое оправдание, — я не хотела его пугать.

Присцилла посмотрела на нее с подозрением. — Пэтти, я надеюсь, ты не обманула доверие этого бедняги.

— Ну, конечно, нет! — Возмущенно сказала Пэтти. — Я объяснила ему все, о чем он меня спрашивал, и была предельно внимательна, чтобы не преувеличить. Однако, — добавила она с очаровательной непосредственностью, — я не могу отвечать за впечатления, которые он себе, возможно, составил. Видите ли, если англичанину однажды взбредет что-нибудь в голову, то изменить это почти невозможно.