Пэтти в колледже

XIII. Гром запредельный

— Обожаю запах пудры, — сказала Пэтти.

— Какой именно: пороха или разрыхлителя?[13]

Поскольку в данный момент Пэтти зарылась носом в коробку с пудрой, она не сочла нужным ответить.

— Это напоминает мне юность, — продолжила она. — Лучшие моменты в моей жизни были связаны с пудрой и румянами: праздники в честь дня рождения Вашингтона, представления менестрелей, маскарады, пьесы, поставленные в средней школе, и даже живая картина в «Матушке Гусыне», где я была…

Воспоминания Пэтти были прерваны Джорджи, которая тревожно расхаживала вдоль кулис. — Странно, что не все актеры в сборе. Я велела им прийти пораньше, чтобы мы могли их загримировать и не спешить в последнюю минуту.

— О, у нас довольно времени, — проговорила Пэтти расслабленно. — Еще нет и семи, и если они собираются одеваться в своих комнатах, то здесь не займет много времени загримировать их и надеть парики. Видишь ли, актеров у нас сравнительно немного. Вот в вечер проведения Нарядной церемонии, когда нам пришлось гримировать три полноценных балета при наличии всего одной коробочки грима, нам пришлось побегать. Мне казалось, что я не дождусь момента, когда опустится занавес. Ты помнишь кольчугу, которую мы сделали для Бонни Коннот из проволочных тряпочек для мытья посуды? Для этой цели потребовалось шестьдесят три тряпочки, и в магазине полезных мелочей жутко сомневались, давать ли их нам в краткосрочную аренду; а потом, уделяя этой штуке в течение трех дней каждую свободную секунду, мы обнаружили в последний момент, что забыли оставить отверстие, достаточно большое, чтобы она могла пролезть вовнутрь, и…

— О, Пэтти, помолчи же, — нервно сказала Джорджи, — когда ты все время говоришь, я не помню, что я должна делать.

Можно простить некоторую несдержанность импресарио, чья репутация поставлена под удар накануне выхода новой пьесы. Пэтти только пожала плечами и через служебный вход спустилась в полуосвещенный зал, где обнаружила, что по центральному проходу с очевидной бесцельностью прогуливается Кэти Фэйр.

— Привет, Кэти, — позвала Пэтти, — что ты здесь делаешь?

— Я старший капельдинер и хотела проверить, не перепутали ли опять номера эти глупые второкурсницы.

— По-моему, стулья располагаются несколько тесно друг от друга, — сказала Пэтти, усаживаясь и протискивая колени.

— Да, я знаю, но по-другому восемьсот человек в этот зал не втиснешь. Как только они рассядутся, им придется сидеть смирно, вот и все. А сама-то ты что здесь делаешь? — продолжила она. — Я не знала, что ты член комитета. Или ты просто помогаешь Джорджи?

— Я играю в пьесе, — отвечала Пэтти.

— О, неужели? Я видела сегодняшнюю программку, но забыла, что в ней. Я часто удивляюсь, почему ты не участвуешь ни в одной студенческой пьесе.

— Этому противятся удача и преподаватели, — вздохнула Пэтти. — Понимаешь, мои актерские способности были раскрыты не ранее экзаменационной сессии на первом курсе, а после экзаменов, когда меня пригласили на роль в пьесе, преподаватели решили, что я потрачу время с большей пользой, изучая греческий. На втором курсе я была занята совсем другим и не могла играть на сцене, а в этом году меня попросту лишили привилегий за то, что я поздно вернулась с рождественских каникул.

— Но мне показалось, ты сказала, что ты участвуешь в пьесе?

— О, — промолвила Пэтти, — это маленькая роль, и мое имя не значится.

— Что это за роль?

— Я — гром.

— Гром?

— Да, «гром запредельный». Лорд Бромли говорит: «Синтия, ради тебя я брошу вызов всем. Я последую за тобой на край света». В это мгновение снаружи доносится гром. Я и есть тот самый гром, — гордо молвила Пэтти. — Я сижу за освещенным луной балконом, в пространстве размером около двух квадратных футов, и швыряю ламповое стекло в коробку. Может показаться, что это не слишком важная роль, однако это поворотный пункт, вокруг которого разворачивается весь сюжет.

— Надеюсь, ты не поддашься волнению перед сценой, — рассмеялась Кэти.

— Постараюсь, — сказала Пэтти. — Вот идут дворецкий, лорд Бромли и Синтия. Мне нужно идти и гримировать их.

— Почему ты гримируешь людей, если ты не член комитета?

— О, однажды, в период ослабления умственных способностей, я брала уроки по росписи фарфоровых изделий, поэтому предполагается, что я знаю, как это делать. Прощай.

— До свидания. Если ты получишь цветы, я пришлю тебе их с капельдинером.

— Обязательно, — сказала Пэтти. — Не сомневаюсь, что я получу кучу цветов.

За кулисами все пребывало в радостной суматохе. Джорджи, в короткой юбочке и в английской блузке с закатанными рукавами, сжимая в руке тетрадку, стояла посреди сцены и руководила рабочими и растерянными членами комитета. В артистической уборной Пэтти распоряжалась актерским составом. В одной руке она сжимала заячью лапку,[14] другая ее рука была вымазана красными и синими жировыми красками.

— Ох, Пэтти, — протестующее заметила Синтия, бросив испуганный взгляд в зеркало, — я выгляжу скорее как субретка, нежели как героиня.

— Именно так ты и должна выглядеть, — возразила Пэтти. — Ну же, сиди смирно, пока я слегка не подрумяню твой подбородок.

Синтия воззвала к верному лорду Бромли, сидевшему в тени, который вежливо предоставил дамам право первенства. — Бонни, взгляни, тебе не кажется, что я слишком румяная? Я уверена, что, как только ты меня поцелуешь, все это немедленно сотрется.

— Если это сотрется так легко, тебе повезет больше, чем большинству людей, которых я гримирую. — И Пэтти со знанием дела улыбнулась, вспомнив, как Присцилла полночи отмокала после предыдущей пьесы, а на следующее утро появилась к завтраку с нахмуренными бровями и лихорадочным румянцем на щеках. — Ты должна помнить, что огни рампы требуют много цвета, — объяснила она снисходительно. — Ты выглядела бы мертвенно-бледной, если бы я позволила тебе выйти так, как ты хотела вначале. Следующая!

— Нет, — заметила Пэтти появившемуся дворецкому, — тебе выходить только во втором акте. Сначала я приму Разгневанного Родителя. — Разгневанный Родитель был извлечен из своего угла, где он тревожно бормотал свою роль. — В чем дело? — спросила Пэтти, щедрой рукой нанося морщины, — тебе что, страшно?

— Н-нет, — сказал Родитель, — мне не страшно, просто я боюсь, что мне будет страшно.

— В таком случае, тебе лучше передумать, — сказала Пэтти безжалостно. — В этот вечер мы не допустим волнения перед выходом на сцену.

— Пэтти, ты можешь справиться с Джорджи Меррилс; заставь ее позволить мне выйти на сцену без всякого парика, — вскричала Синтия, поворачиваясь и выставляя напоказ шапку желтых кудрей такого оттенка, подобного которому в природе не существовало.

Пэтти критически осмотрела парик. — Возможно, он слегка золотист для этой роли.

— Золотист! — произнесла Синтия. — Он явно оранжевый. Погоди, увидишь, как он заиграет при свете огней. Он называет меня своей темноглазой красавицей, а я уверена, что ни у одной девушки с темными или какими-либо другими глазами не может быть таких волос. Мои собственные выглядят значительно лучше.

— Тогда отчего бы тебе не выйти со своими собственными волосами? Родитель, нахмурь свой лоб, я хочу увидеть, как располагаются твои настоящие морщинки.

— Джорджи заплатила два доллара за прокат парика, и она обязана возместить его стоимость, заставив меня носить его, даже если я буду выглядеть пугалом и это испортит пьесу.

— Чепуха, — сказала Пэтти, отодвинув Родителя и уделяя безраздельное внимание данному вопросу. — Твои собственные волосы и впрямь выглядят лучше. Просто затеряй парик и держись подальше от Джорджи, пока не поднимется занавес. Появляются зрители, — объявила она во всеуслышание, — и вам придется вести себя тихо. Вы так жутко суетитесь, что вас можно услышать во всем театре. Эй, ты зачем так шумишь? — поинтересовалась она у лорда Бромли, который подошел шаркающей походкой, эхом отдававшейся в колосниках.

— Я ничего не могу с этим поделать, — ответил он сердито. — Посмотри на эти ботинки. Они так велики, что я могу разуться, не развязав шнурки.

— При чем тут я. К костюмам я не имею никакого отношения.

— Я знаю, но что же мне делать?

— Не волнуйся, — успокоила его Пэтти, — они выглядят не настолько плохо. Попытайся идти, не отрывая ног от пола.

Она пошла на сцену, где Джорджи давала последние указания рабочим сцены. — Как только по окончании первого акта занавес опустится, замените этот лес декорацией гостиной комнаты и не шумите. Если же вам придется стучать молотком, делайте это во время исполнения оркестра. Как это смотрится? — спросила она тревожно, оборачиваясь к Пэтти.

— Чудесно, — сказала Пэтти. — Я бы едва узнала.

За последние четыре года «лесная декорация» всякий раз исполняла роль натурных сцен, и часть зрительного зала обычно встречала ее гулом недовольства.

— Я как раз шла проверить, готовы ли актеры, — сказала Джорджи.

— Они все загримированы и сидят в артистической уборной, охваченные страхом сцены. Чем мне заняться теперь?

— Одну минуточку, — произнесла Джорджи, сверяясь со своей тетрадью. — Один из членов комитета будет суфлировать, второй останется с рабочими и убедится, что они управятся с занавесом и софитами там, где нужно, еще один должен подавать реплики, а двое будут помогать переодевать костюмы. Синтии за четыре минуты потребуется сменить амазонку на бальное платье. Я думаю, что тебе тоже стоит ей помочь.

— Как тебе будет угодно, — любезно сказала Пэтти. — Я встану на табуретку и буду держать платье наготове, чтобы надеть его ей через голову, как только она появится, подобно тому, как надевают упряжь на раздраженную лошадь. Здесь все готово? Который час?

— Да, все готово, и сейчас без пяти восемь. Мы сможем начать, как только публика будет готова.

Сквозь складки тяжелых бархатных кулис они вглядывались в море лиц перед собой. Восемьсот девушек в светлых вечерних платьях болтали, смеялись и пели. Обрывки песен начинали звучать в одном конце зала, весело носились вокруг, и иногда две какие-нибудь песни сталкивались между собой в самом центре зала к ужасу тех, кто громкости звука предпочитал гармонию.

— Вот идут «старушки»! — объявила Пэтти, когда около пятидесяти человек прошествовали друг за дружкой к отведенным местам возле просцениума. — Пришло много прошлогодних выпускниц. А третьекурсницы что делают? Смотри, по-моему, они собираются спеть им серенаду.

Третьекурсницы встали как один и, обернувшись к ушедшему в мир иной братскому курсу, исполнили песню, примечательную скорее своим чувством, нежели размером.

— Я искренне надеюсь, что нас ждет успех, — вздохнула Джорджи. — Если это не будет соответствовать прошлогодней пьесе старшекурсниц, я умру.

— О, успех гарантирован, — заверила ее Пэтти. — Какой бы ни была наша пьеса, все лучше, чем в прошлом году.

— А теперь клуб хоровой музыки исполнит две песни, — сказала Джорджи. — Слава богу, что они новые! — прибавила она пылко. — Оркестр сыграет увертюру, затем поднимется занавес. Беги и вели им к первому акту стоять наготове.

Лорд Бромли, стоя во всеоружии, с отвращением рассматривал банкетный стол. — Погляди, Пэтти, — позвал он, когда она торопливо шла мимо. — Взгляни на дрянь, которую сбагрила нам Джорджи Меррилс в качестве вина. Уж не думаешь ли ты, что я стану пить дурман, подобный этому.

Пэтти на мгновение замерла. — А что с ним не так? — спросила она, наливая немного в стакан и поднося его к свету.

— Не так? Оно сделано из смородинового желе с водой и смеси холодного чая.

— Я сама его приготовила, — сказала Пэтти не без некоторой гордости. — Чудесный цвет.

— Но мне придется осушить бокал залпом, — возразил возмущенный лорд.

— Уверена, что ни смородиновое желе, ни чай не могут тебе повредить. Скажи спасибо, что здесь нет яда. — И Пэтти поспешила дальше.

Клуб хоровой музыки исполнил две новые песни, отмеченные благодарными аплодисментами исстрадавшейся публики, и оркестр заиграл увертюру.

— Всем очистить сцену, — негромко велела Джорджи, — а ты глаз не отрывай от книги, — сурово прибавила она, обращаясь к суфлеру. — Во время репетиции ты дважды потеряла нужную строчку.

Угасли последние звуки увертюры, прозвенел колокольчик, и занавес раздвинулся в стороны, обнаружив Синтию, сидящую на садовой скамье в замковом парке (первоначально бывшем Арденским лесом).

Когда в конце акта занавес упал и аплодисменты сменились взволнованным жужжанием публики, Пэтти радостно обняла Джорджи. — Это в пятьдесят раз лучше, чем в прошлом году!

— Черт, и Тео Грэнби здесь! — возразила Джорджи с трепетом. (Тео Грэнби была руководителем прошлогодней постановки пьесы старшекурсниц.)

В начале четвертого акта занавес поднялся, и Пэтти протиснулась в весьма тесное пространство за балконом. К счастью, или, скорее, к несчастью, в этом месте в глубине здания находилось окно; Пэтти открыла его, уселась с одной стороны подоконника, а с другой стороны поставила наготове ламповое стекло. «Гром» должен был последовать нескоро, и поскольку недавно Пэтти выбрала астрономию в качестве факультатива, то время ожидания она коротала за изучением звезд.

На сцене дело приближалось к кульминации. Лорд Бромли великолепно изображал возлюбленного: публика принимала его всерьез вместо того, чтобы, как обычно, смеяться во время любовных сцен.

— Синтия, — умолял он, — скажи, что ты будешь моей, и ради тебя я брошу вызов всем. Я последую за тобой на край света. — Он с любовью заглядывал ей в глаза и ждал грома. Но висела гробовая тишина. Он продолжал ласково смотреть, в то время как зрители вскоре стали ухмыляться.

— Чертова Пэтти! — пробормотал он яростно. — Можно было предугадать, что она учудит что-нибудь этакое. Что это было? Ты слышала шум? — спросил он громко.

— Нет, — честно созналась Синтия, — я ничего не слышала.

— Притворись, что слышала, — шепнул он и они продолжали импровизировать. Через пять минут безнадежного барахтанья суфлер вновь вернул им утерянную нить, и действие продолжилось, причем публика, к счастью, не заметила, что чего-то не достает.

Десять минут спустя лорд Бромли декламировал: — Синтия, давай сбежим отсюда. Эти темные комнаты не дают мне покоя, их тишина давит на меня… — И тут случился «гром».

Сначала зрители слишком испугались, чтобы заметить, что и актеры были захвачены врасплох. Потом лорд Бромли, начинавший уже привыкать к экстренным ситуациям, взял себя в руки и удивленно воскликнул: — Чу! Что это за звук?

— Полагаю, это гром, — сказала Синтия.

Схватив ее за руку, он побежал обратно к балкону. — Подскажи нам наши слова, — вымолвил он, проходя мимо суфлера.

Суфлер выронил книгу и теперь не мог найти нужного места.

— Придумайте их сами, — донесся пронзительный шепот из-за балкона.

Пока оба носились взад-вперед и возбужденно смеривали взглядом сцену, наступила тишина. Тогда отчаявшийся лорд Бромли с мольбою простер руки. — Синтия, — завопил он достоверно страстным тоном, — я не вынесу этой чудовищной неопределенности. Бежим. — И они сбежали, опередив события на целых три страницы и забыв оставить письмо, которое известило бы Разгневанного Родителя о сложившихся обстоятельствах.

Джорджи тяжелой поступью расхаживала вдоль кулис, заламывала руки и горько сетовала о том дне, когда Пэтти родилась на свет.

— Поторопи Родителя, пока они не перестали хлопать и не заметили разницы, — сказал лорд Бромли.

Бедного «старика» в съехавшем на ухо парике бесцеремонно вытолкнули на сцену, где он так правдоподобно бушевал и клялся не простить свою неблагодарную дочь, что публика забыла удивиться тому, как он об этом узнал. В свое время беглецы вернулись от нотариуса, преодолели суровость старика, получили родительское благословение, и занавес опустился на сцене семейного счастья, которое доставило большое удовольствие первокурсницам на галерке.

Пэтти ползком выбралась из-под балкона и упала на колени к ногам Джорджи.

Поднял ее лорд Бромли. — Не волнуйся, Пэтти. Публика не заметила разницы и, что ни говори, а все к лучшему. Мои усы больше и двух минут бы не продержались.

Они услышали, как кто-то в партере крикнул: — Что случилось с Джорджи Меррилс? — и сотня голосов подхватила: — Она в полном порядке!

— Кто в полном порядке?

— Джорд-жи Мер-рилс.

— Что случилось с актерами?

— Они в полном порядке!

Дверь служебного входа резко распахнулась, ворвалась толпа друзей с поздравлениями и окружила растрепанных актеров и членов комитета. — Это лучшая пьеса, поставленная старшекурсницами, за все то время, что мы учились в колледже. Первокурсницы просто голову от нее потеряли. Лорд Бромли, твоя комната целый месяц будет утопать в цветах. Пэтти, — позвала старший капельдинер поверх моря голов, — разреши тебя поздравить. Я находилась в самом конце зала и ничего не слышала, кроме твоего «грома». Это было то, что надо!

— Пэтти, — требовательно спросила Джорджи, — что, черт возьми, ты делала?

— Я считала звезды, — покаянно сказала Пэтти, — а потом я запоздало вспомнила, резко повернулась, и оно упало. Мне ужасно жаль.

— Да брось ты, — рассмеялась Джорджи, — раз уж все так чудесно закончилось, я тебя прощаю. Всем актерам и членам комитета, — проговорила она громче, — собраться в моей комнате на застолье. Извините, что я не могу пригласить вас всех, — прибавила она, обращаясь к столпившимся в дверях девушкам, — ведь я живу в «одиночке».