Письма к жене

76. 11 мая 1836 г. Москва

Очень, очень благодарю тебя за письмо твоё, воображаю твои хлопоты, и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев.[508] Они ужасный мове-тон, как говорит Гоголь, т. е. хуже нежели мошенники.[509] Но бог нам поможет. Благодарю и Одоевского за его типографические хлопоты.[510]Скажи ему, чтоб он печатал как вздумает — порядок ничего не значит. Что записки Дуровой?[511] пропущены ли Цензурою? они мне необходимы — без них я пропал. Ты пишешь о статье Гольцовской. Что такое? Кольцовской или Гоголевской? — Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть.[512] Впрочем, это не важно. Вчера был у меня Ив.<ан> Ник.<олаевич>. Он уверяет, что дела его идут хорошо. Впрочем, Дм.<итрий> Ник.<олаевич> лучше его это знает. Жизнь моя пребеспутная. Дома не сижу — в Архиве не роюсь. Сегодня еду во второй раз к Малиновскому.[513] На днях обедал я у Орлова, у которого собрались Московские Наблюдатели, между прочим жених Хомяков. Орлов умный человек и очень добрый малый, но до него я как-то не охотник по старым нашим отношениям;[514] Раевский (Ал.<ександр>), который прошлого разу казался мне немного приглупевшим, кажется опять оживился и поумнел. Жена его собою не красавица — говорят, очень умна. Так как теперь к моим прочим достоинствам прибавилось и то, что я журналист, то для Москвы имею я новую прелесть. Недавно сказывают мне, что приехал ко мне Чертков. От роду мы друг к другу не езжали. Но при сей верной оказии вспомнил он, что жена его мне родня, и потому привёз мне экземпляр своего Путешествия в Сицилию.[515] Не побранить ли мне его en bon parent?^а[516] Вчера [об<едал>] ужинал у кн.<язя> Фёд.<ора> Гагарина и возвратился в 4 часа утра — в таком добром расположении, как бы с бала. Нащекин здесь одна моя отрада. Но он спит до полудня, а вечером едет в клоб, где играет до света. Чедаева видел всего раз. Письмо моё похоже на тургеневское — и может тебе доказать разницу между Москвою и Парижем.[517] Еду хлопотать по делам Современника. Боюсь, чтоб книгопродавцы не воспользовались моим мягкосердием и не выпросили себе уступки вопреки строгих твоих предписаний. Но постараюсь оказать благородную твёрдость. Был я у Солнцовой. Его здесь нет, он в деревне. Она зовёт отца к себе в деревню на лето. Кузинки пищат, как галочки. Был я у Перовского, который показывал мне недоконченные картины Брюлова. Брюлов, бывший у него в плену, от него убежал и с ним поссорился.[518] Перовский показывал^б[519] мне Взятие Рима Гензериком[520] (которое стоит Последн.<его> дня Помп.<еи>), приговаривая: Заметь, как прекрасно подлец этот нарисовал этого всадника, мошенник такой. Как он умел, эта свинья, выразить свою канальскую, генияльную мысль, мерзавец он, бестия. Как нарисовал он эту группу, пьяница он, мошенник. Умора. Ну прощай. Цалую тебя и ребят, будьте здоровы — Христос с Вами.

11 мая.

Автограф: ИРЛИ, № 1568.

Впервые: ВЕ, 1878, март, с. 35—36. Акад., XVI, № 1193.