Все трое: Югэ де Монтестрюк, Коклико и Кадур были в таком возрасте, что грусть у них не могла длиться долго. Перед ними было пространство, их одушевляла свобода — принадлежность всякого путешествия, в карманах у них звенело серебро и золото, добрые лошади выступали под ними, над головой было светлое небо. Под рукой были шпаги и пистолеты, с которыми легко одолеть всякие преграды. Они ехали, казалось, завоевывать мир.
Югэ особенно лелеял такие мечты, конца которым и сам не видел. Красное перо, полученное когда-то от принцессы Мамьяни и воткнутое в шляпу, представлялось ему каким-то талисманом.
Скоро пейзаж изменился и трое всадников очутились в таких местах, в которых никогда не бывали.
Коклико не помнил себя от радости и прыгал в седле, в этой тройке он олицетворял собой слово, так же как араб — молчание. Каждый новый предмет — деревня, развалины, каждый дом, купцы с возами, бродячие комедианты, прелаты верхом на мулах, дамы в каретах — все вызывало у Коклико крики удивления, тогда как Кадур смотрел на все молча, не двигая ни одним мускулом на лице.
— Вот болтун! — заметил весело Югэ, забавляясь рассказами Коклико.
— Граф, — сказал Коклико, — я не могу молчать, это свыше моих сил. К тому же я заметил, что молчание ведет к печали, а печаль — к потере аппетита.
— Ну, так будем же говорить, — ответил Югэ, пребывавший в хорошем расположении духа и видевший все в розовом свете, — а если мы плохо расправимся с ужином, ожидающим нас на ночлеге, тогда что подумают в этой стороне о гасконских желудках?
— Да их добрая слава не должна пропасть!
Двинув своего коня между Югэ и Кадуром, который продолжал смотреть на все невозмутимо, Коклико принял серьезный вид и сказал:
— А как вы думаете, граф, что может пожелать тот, кто ищет себе удачи в свете, у кого есть притом хороший испанский жеребец, шпага, которая так и просится из ножен, а в кармане звенят пистоли и так и хотят выскочить на свет Божий?
— Да всего, чего только захочешь, — ответил Югэ.
— Так значит, если бы вам пришла фантазия стать императором трапезундским или князем черкесским, вы думаете, что и это было бы возможно?
— Разумеется!
— Ну, не надо преувеличивать, граф, это, мне кажется, уж слишком. А ты как думаешь, Кадур?
— Без помощи пророка дуб — все равно, что трава, а с помощью пророка песчинка становится горой…
— Слышишь, Коклико! Моя воля будет именно такой песчинкой, а в остальном поможет мне моя счастливая звезда.
— Ну, и я немного помогу, да и Кадур тоже не прочь помочь, правда, Кадур?
— Да, — ответил коротко последний.
— Не обращайте внимания, граф, на краткость этого ответа: у Кадура короткий язык, но длинная рука. Он из такой породы, которая отличается большой странностью — говорить не любит. Огромный недостаток!
— Которого за тобой не водится, мой добрый Коклико.
— Надеюсь! Ну вот, пока мы едем смирненько по королевской дороге, при хорошей погоде, которая настраивает нас на веселый лад, почему бы нам не подумать, как устроить нашу предстоящую повеселей и поприятней?
— Подумаем, — ответил Югэ.
Кадур только кивнул головой в знак согласия.
— А! Что я говорил! — вскричал Коклико. — Вот Кадур сберег ещё целое слово!
— Он сберег слово, а ты разорился на целую речь.
— Ну, тут я хорошо обеспечен, не беспокойтесь.
Он уселся потверже в седле и продолжал, возвысив голос:
— Я слышал, что при дворе множество прекрасных дам, столько же, сколько было нимф на озере Калипсо, о котором я читал в одной книге, и что эти дамы особенно милостивы к военным и ещё милостивее к тем, кто близок к особе короля. Как бы мне хотелось быть гвардейским капитаном!
— Да, недурно бы, — сказал Югэ, — можно бывать на всех праздниках и участвовать во всех сражениях.
— А вам очень нужны эти сражения?
— Еще бы!
— Ну, это как кому нравится. Мне так больше нравятся праздники. С другой стороны я слышал, что у людей духовных есть сотни отличнейших привилегий: богатые приходы, жирные аббатства со вкусным столом и мягкой постелью, там не побьют и не поранят… А какая власть! Их слушают вельможи, что важно, и женщины, что ещё важней. Без них ничего не делается, их рука — повсюду. Я не говорю, разумеется о сельских священниках, что таскаются по избам в заплатанных рясах, а едят хуже своих прихожан. Нет! Я говорю о прелатах, канониках, о князьях церкви, одетых в пурпур, заседающих на королевских советах… А вы что скажете, граф, о кардинальской шляпе?
Югэ скорчил гримасу:
— Пропади она совсем! Монтестрюки все были военными.
— Ну, тогда перейдем к важным должностям и чинам придворных. Как приятно быть министром или послом! Кругом толпа людей, которые вам низко кланяются и величают вас сиятельством, что так приятно щекочет самолюбие. Вы водитесь с принцами и королями. Не говорю уж о кое-каких мелких выгодах, вроде крупного жалованья или хорошей аренды. Кроме того, мне было бы очень весело поссориться, например, сегодня с англичанами, придраться завтра к испанцам, а при случае содрать взятку с турецкого султана. Пресыщенный славой, я бы мирно окончил жизнь в расшитом мундире и в шляпе с перьями, каким-нибудь важным чином двора.
— Слишком много лести с одной стороны, — сказал Югэ, — и неправды с другой. Склоняться перед высшими и задирать голову перед другими, вечно искать окольных путей, плакать, когда властитель печалится, смеяться, когда он весел — вся эта работа не по моему характеру. К тому же я никогда не решусь заниматься чужими делами, когда и свои собственные не знаю, как уладить.
— Есть ещё кое-что получше, — продолжал Коклико. — Можно вернуться в Тестеру, где нас любят, и прожить в этой славной стороне всю жизнь, найти хорошенькую девушку порядочного рода с кое-каким приданым, жениться на ней и народить кучу детей, которые, в свою очередь, проведут там всю жизнь, сажая капусту. Так можно прожить счастливо, а это не каждому дается.
— Мы такого рода, что одного счастья нам мало, — гордо возразил Югэ.
Коклико взглянул на него и продолжал:
— Да, кстати, граф, о Монтестрюках рассказывают одну историю, которую я слышал ещё ребенком. Мне давно хочется спросить вас о некоторых подробностях. Меня всегда интересовало, откуда и вас фамилия Шарполь и девиз «Коли! Руби!», написанный у вас на гербе. Так кричат Монтестрюки в сражениях? Не объясните ли вы нам всего этого? Мне теперь это важно узнать, поскольку я принадлежу к вашей свите.
— Охотно, — ответил Югэ.
Они ехали в это время в тени, между двумя рядами деревьев, до ночлега оставалось две или три мили. Югэ стал рассказывать товарищам историю своего рода.
— Это было в то время, — начал он, — когда добрый король Генрих IY завоевывал себе королевство. За ним всегда следовала кучка славных ребят, которых он ободрял своим примером. Ездили они по горам и долам, счастье королю всегда улыбалось, он был неизменно весел и храбро встречал грозы и бури. Когда кто-нибудь из его товарищей переселялся в вечность, другие занимали его место, и вокруг короля всегда был отряд, готовый кинуться за него в огонь и воду.
— Как бы мне хотелось быть там, — прошептал Коклико.
— Случилось раз, что короля Генриха, бывшего тогда ещё для доброй половины Франции и для Парижа только королем Наваррским, окружил в Гаскони сильный отряд врагов. С ним было очень немного солдат, готовых, правда, до конца исполнить свой долг, но с такими слабыми силами нелегко было пробиться через через неприятельскую линию, охраняемую караулами. Король остановился в лесу, по краю которого протекала глубокая и широкая река, выходы из леса враги перекрыли срубленными деревьями. Враги надеялись уморить его голодом, и в самом деле, отряд уже начал испытывать недостаток продовольствия.
— Генрих бегал как лев, бросаясь то влево, то вправо, вокруг своего лагеря, отыскивая выход. Происходили небольшие стычки, всегда стоившие жизни нескольким роялистам. По всем дорогам стояли сильные караулы, а переправляться через реку, где караул был послабей, нечего было и думать: для переправы необходимы были лодки, а достать их было негде.
— Черт побери! — бормотал король. — Я не знаю, как выйти отсюда, но я все-таки выйду!
Его уверенность поддерживала надежду в солдатах.
Как-то вечером на аванпосту появился человек и заявил, что ему нужно видеть короля. На спине у него была котомка, одет он был в драный балахон, но смелый открытый взгляд говорил к его пользу.
— Кто вы такой? — спросил офицер на аванпосту.
— Я такой, что король захочет меня видеть, когда узнает, зачем я пришел.
— А мне ты не можешь объяснить? Я передам королю слово в слово.
— Извините, капитан, это невозможно.
Офицер подумал, не подослан ли этот человек неприятелем, и не знал, что ответить. Неизвестный стоял смирно, опираясь на палку.
— Дело в том, — нашелся офицер, — что с королем нельзя говорить всякому вот так запросто, как с соседом.
— Ну ладно, я подожду. Но, думаю, поговорив со мной, король Генрих пожалеет, что вы заставили меня потерять время.
У человека этого было такое честное лицо, он так спокойно сел под деревом и вынул из мешка кусок черного хлеба и луковицу, собираясь поужинать, что офицер наконец решился. Кто знает, что у этого человека есть, может быть, что-нибудь полезное для нас.
— Так и быть, пойдем со мной, — сказал он.
Человек поднял брошенную на землю котомку и палку и пошел за офицером, который привел его к капитану гвардии; этот обратился к нему с теми же вопросами и получил на них те же ответы. Незнакомцу надо было говорить с королем, и только с королем!
— Да ведь я все равно что король! — сказал капитан.
— Ну, как бы не так! Вы — капитан, он — король. Значит, не все равно.
Против этого возразить было нечего и капитан пошел доложить королю, который грустно прикидывал про себя, на сколько ещё дней можно отложить неизбежную и отчаянную вылазку.
— Ввести его! — крикнул он. — Может быть, он прислан к нам с известием, что к нам идут на помощь.
Крестьянина ввели. Это был статный молодец, на вид лет тридцати, с гордым взглядом.
— Что тебе нужно? — спросил король. — Говори, я слушаю тебя.
— Я знаю, что вы с вашими солдатами не можете отсюда выбраться… Ну, я и забил себе в голову, что могу вас отсюда вывести, потому что люблю вас.
— И за что же ты меня любишь?
— А за то, что вы сами храбрый солдат, всегда впереди всех под огнем, себя не бережете. Вот мне и сдается, что из вас выйдет славный король, милостивый к бедному народу.
— Недурно сказано! Но каким же способом ты думаешь вывести нас отсюда? Ты понимаешь, вывести надо не меня одного, а весь отряд, иначе я останусь здесь со всеми.
— Вот это по-королевски. Значит, я не ошибся, что пришел сюда со своим предложением.
— Так ты думаешь, что можешь вывести всех нас вместе из этого проклятого леса?
— Да, именно так и думаю.
— Так говори скорей. Каким путем?
— Да просто — рекой.
— Но ведь река так широка и глубока, что через неё нельзя перейти! Ты, любезный, теряешь голову.
— Голова у меня пока исправно держится на плечах… А брод через реку разве годится только для коз или овец, что-ли?
— Значит, ты знаешь брод?
— Если бы не знал, не пришел бы сюда.
Генрих чуть не обнял крестьянина.
— И ты нас проведешь?
— Да, когда прикажете. Но лучше дождаться ночи, чтобы пройти скрытно.
— А разве и на том берегу есть неприятель?
— Да, за лесом, причем, я думаю, в их отряде людей вдвое против вашего.
— Ну, это ничего, пробьемся!
— И я себе говорил то же самое.
— Живо! Снимать лагерь! — крикнул король, но спохватившись, тронул руку проводника.
— А ты не врешь? Ты не для того пришел сюда, чтобы обмануть меня и вывести отряд на засаду?
— А велите сопровождать меня двум верховым с пистолетами в руках и, как только вам покажется, что я соврал, пусть меня застрелят без разговоров! Но если я благополучно переведу вас через через брод, то, я думаю, мне можно будет попросить кое о чем.
— Проси, что хочешь. Весь кошелек высыплю тебе в руки.
— Кошелек лучше оставьте при себе, а мне велите дать коня и шпагу и позвольте сражаться вместе с вами.
— Решено! Останешься при мне.
Как только совсем стемнело, королевский отряд снялся с лагеря и выстроился, а проводник стал в голове и повел отряд через лес. Солдаты потянулись гуськом по узкой извилистой тропинке, которая через чащу вела прямо к реке. Проводник двигался уверенно, ни разу не задумавшись, хотя было темно, как в печке. Когда выходили на поляну, вдали там и сям виднелись неприятельские огни. Они огибали лес со всех сторон. Ветер доносил оттуда песни. Видно было, что там люди сыты, так весело они шумели. В королевском отряде царило глубокое молчание.
Вдруг на опушке открылась река, совсем черная в тени деревьев. Проводник, шедший до сих пор крупными шагами и молча, остановился и стал внимательно смотреть, сказав, чтобы никто не двигался с места.
— Понимаете, — сказал он, — как бы не ошибиться и не завести вас в какую-нибудь яму.
При слабом отблеске на гладкой воде, он увидел в нескольких шагах толстую дуплистую вербу, а рядом с ней другую поменьше с подмытыми корнями.
— Вот если тут, немного в стороне, есть под водой большой плоский камень, то брод как раз тут и есть, — продолжал он.
Он опустил в воду палку, пощупал и нашел камень.
— Отлично! — сказал он. — Теперь можем смело переходить.
И первым вошел в воду. Все пошли за ним следом.
Скоро вода стала выше колен. Смутно обозначился другой берег.
— Сейчас, — продолжал проводник, ощупывая дно палкой, — дойдет до пояса, а немного дальше почти до плеч. Тут самое трудное место, но оно не широко. Вот только оружие надо будет поднять над головой, чтобы не замочить порох. Да и верховые могут взять пеших себе за спину на коней.
— Молодец, ни о чем не забывает! — сказал король.
Как говорил проводник, отряд очутился скоро на самой середине реки, лошадям было уже по грудь. Через несколько шагов вода дошла почти до самых седел, потом дно стало мало-помалу подниматься. Шагов за десять до берега уже было только по щиколотку.
— Слава тебе, Господи! — сказал король, выходя на берег. — Ну ты, брат, молодец!
Ночь подходила к концу. На белеющем горизонте обозначился гребень холмов. Показался бледный отблеск зари.
— Вот самый лучший момент, чтобы напасть врасплох на неприятеля, — сказал проводник, — от усталости и от утреннего холода там все крепко спят.
— А ты откуда это знаешь?
— Да разве я не служил целых шесть лет? Ранение заставило меня бросить ружье.
Королевские солдаты уже строились на берегу, каждый подходил к своему ротному значку.
— Что же, — сказал крестьянин королю, который привстал на стременах, чтоб лучше видеть, — помните, что вы мне обещали?
— Коня и шпагу! Сейчас!
Генрих IY сделал знак офицеру и крестьянину подвели оседланную лошадь.
— Храбрый солдат, который ездил на этом коне, убит на днях. Ты его заменишь.
За леском что-то зашевелилось, но ещё нельзя было разобрать, что там именно делается.
— Это просыпается неприятельский лагерь, — сказал крестьянин и принялся махать шпагой, подбирая поводья.
— Ты хорошо знаешь местность. Куда нам теперь идти? — спросил король.
— Этот лесок — пустяки. Неприятель стоит дальше, под горой в долине, как только спустимся, так на него и наткнемся. Значит, прямо вперед и в атаку!
— Сказано — сделано! А как тебя зовут?
— Поль Самуил, из местечка Монтестрюк в Арманьяке.
— Ну, Поль, вперед!
Крестьянин дал шпоры коню и пустился во весь опор, размахивая над головой шпагой и крича: «Коли! Руби!».
В одну минуту они пронеслись через лесок, как и говорил Поль. Королевский отряд с Генрихом IY и проводником Полем ринулся вниз с горы, как лавина. Почти все лошади в неприятельском лагере были ещё на привязи, часовые разбежались. Кучка пехоты вздумала было сопротивляться, но было опрокинута. В мгновенье ока король со своим отрядом оказался в центре лагеря. Тут было все в смятении. Но на голос офицеров несколько человек собрались толпой, пытаясь выстроиться. Поль, увидев это и указывая шпагой, кинулся со своими к ним, продолжая кричать: «Коли! Руби!».
Ударом шпаги плашмя он свалил первого, острием проткнул горло второму и врезался в середину толпы.
Под ударом подоспевших королевских солдат с кучкой неприятеля было покончено в одну минуту. Четверть часа спустя король уже был в чистом поле и вокруг него собрались сторонник, чуть не потерявшие надежду увидеть его в живых.
Когда пришли вечером на ночлег, король подозвал Поля, обнял его при всех и сказал:
— Вот человек, который спас меня. Считайте его своим братом и другом. А тебе, Поль, я отдаю во владение Монтестрюк, так что теперь твое имя — Поль де Монтестрюк. Кроме того, я жалую тебе титул графа де Шарполь. На титул и владение ты получишь грамоту по всей форме с моей подписью и королевской печатью. Кроме того, я хочу, чтобы в твоем графском гербе, на память о твоем подвиге и словах, было, во-первых, золотое поле как символ твоего золотого сердца, во-вторых, черный скачущий конь, в-третьих, зеленый шлем — на память о том леске, в который ты бросился первым, и в-четвертых, над шлемом — серебряная шпага острием вверх. А девиз своего рода ты сам прокричал и можешь поместить на своем гербе эти два слова «Коли! Руби!», которые лучше всяких длинных речей.
— Как было сказано, так и сделано, — прибавил Югэ. — Так мой предок стал сир де Монтестрюк, граф де Шарполь. С тех пор в нашем роду стало обычаем прибавлять имя Поль к тому, что дается при крещении. Мой отец Поль-Гедеон, я зовусь Поль-Югэ. Если Богу будет угодно, я передам своему старшему сыну это имя и титул — граф де Шарполь, который я считаю равным самым лучшим и самым древним. Как ты думаешь, Коклико?
— Ей Богу! — вскричал Коклико в восторге, — Я скажу, король Генрих IY был великий государь, а предок ваш Поль-Самуил был славным капитаном, хоть и пришел в одежде простого крестьянина! А ты что скажешь, друг Кадур?
— Аллах велик! — ответил Кадур.