Плащ и шпага

21. Король солнце

Югэ в нескольких словах рассказал графу де Колиньи, в каком он находится положении: дуэль, засада, сражение, погоня, найденный приют в таком доме, где честь не позволяла ему оставаться, в какое затруднение поставлен он всеми этими приключениями и, наконец, какой помощи он просит у графа в минуту крайней опасности. Он рассказывал все с полной откровенностью и, понемногу увлекшись, рассказал о всей своей жизни с момента отъезда из Тестеры. Его рассказ поразил графа Колиньи, который усадил Югэ возле себя.

— Во всем этом, — сказал он, когда Югэ закончил свой рассказ, — нет ничего, что бы я сам не сделал, если бы был на вашем месте. Кого поразили вы вашей шпагой и кто затеял ссору? Вас задел какой-то искатель приключений, один из тех бездельников, которые так и просятся на виселицу. Вы уложили его на мостовую ударом шпаги, что уж проще! Вот расставленная против вас засада — другое дело… Вы никого не подозреваете в этой низости?

— Никого. Вы же не считаете, что только злоба Брикетайля может служить достаточным объяснением?

— Дуэли — пожалуй. Но засада, записка, приглашающая вас на свидание, где вы встречаете вместо ожидающей вас женщины вооруженный дозор, — тут все усложняется. Есть кто-нибудь, кому было бы выгодно погубить вас?

— Никого не знаю.

— Вы говорили мне о соперничестве между вами и графом де Шиврю.

— Да, но соперничество открытое, нас связывает искренняя дружба. Он был секундантом на моей дуэли.

— А кавалер де Лудеак был секундантом у этого капитана д'Арпальера, в котором вы узнали вашего старого знакомого Брикетайля? Ну, а ужин, за которым у вас произошла ссора с этим бездельником, ведь его затеяли Шиврю со своим другом, не так ли?

— Как! Неужели вы можете предположить…

— Мой милый Югэ, позвольте мне называть вас так, я имею на это право по своим летам, вы не знаете ещё придворных. Этот самый Шиврю, рассыпающийся перед вами в уверениях дружбы, которые вы принимаете с полной доверчивостью, такой человек, который не отступит ни перед чем, чтоб только устранить препятствия на своем пути! Он знатного рода, состояние у него большое, но, говорят, и долгов много, и он был бы непрочь украсить свою голову герцогской короной. Ну, а та, которая могла ему дать эту возможность, сама позволила вам добиваться её руки… Я был бы очень удивлен, если бы Шиврю вас не возненавидел!

— Беда в том, что Провидение не на моей стороне.

— Ну, так я берусь кричать вам на каждом шагу: берегитесь!

Колиньи отодвинул развернутый на столе план, который он рассматривал, когда Югэ вошел к нему.

— Завтра, — сказал он, вставая, — мы пойдем с вами к королю.

— К королю! — вскричал Югэ.

— А почему бы и нет? Вы хорошего рода, я сам представлю вас. Бывают случаи в жизни, когда надо брать быка за рога. В вашем положении сейчас именно такой случай.

Колиньи позвонил. Вошел лакей.

— Граф будет жить здесь, приготовьте ему комнаты.

— Вы позволите мне дать тоже приказание?

— Прошу вас.

Югэ обратился к ожидавшему лакею.

— Пойдите, пожалуйста, к подъезду. Там меня ожидают два человека, одного, с тележкой, зовут Кадур, а другого, с корзиной на спине, Коклико. Это мои друзья. Попросите их сюда.

Колиньи посмотрел на него с удивлением.

— Я не могу, — объяснил Югэ, — оставить двух своих слуг, которые всегда готовы рисовать для меня жизнью.

Через минуту Югэ представил Колиньи Коклико и Кадура, которые уже пристроили в конюшне тележку и корзину.

— Нельзя знать, что случится, и, может быть, они нам ещё понадобятся, — сказал глубокомысленно Коклико.

Граф де Колиньи пользовался милостью Людовика XIV, который не забыл, как открыто наследник великого адмирала отделился, в смутное время Фронды, от принцев и перешел на сторону короля, когда дела его далеко ещё не были в хорошем положении. Эти милости давали графу при дворе видное положение, но он должен был постоянно бороться с принцем Конде, старинная злоба которого не слабела с годами. Вот это-то личное влияние и хотел использовать Колиньи в пользу Монтестрюка, решив действовать смело и быстро.

На следующий день он вместе с Югэ поехал Фонтенбло, где находился двор, назвал своего спутника дежурному шталмейстеру и стал на таком месте, где должен был пройти король по возвращении с охоты.

Трубы возвестили вскоре приезд Людовика XIV, который появился в сопровождении толпы егерей и дам. Другая толпа ожидавших дворян бросилась во двор поклониться королю, и потом вслед за ним вошла в парадные залы дворца, среди пажей и камер-лакеев, освещавших путь факелами и свечами. Это торжественное движение вверх по широкой парадной лестнице служило символом блестящего царствования короля, достигшего в то время высшей степени славы и величия. Ослепленный окружающим, Югэ пошел вслед за Колиньи в галерею, где только что остановился король.

— Граф де Шарполь, нарочно приехавший недавно из Арманьяка, чтобы иметь счастье поклониться вашему величеству и лично выразить желание посвятить себя службе вам, — произнес Колиньи с низким поклоном.

— Очень рад приезду графа де Шарполя к моему двору, — отвечал король, который уже начинал выказывать свое расположение к молодым людям и которому лицо Югэ сразу понравилось.

— Граф де Шарполь хочет ещё просить ваше величество не отказать ему в милости, — продолжал его покровитель.

— Уже! — ответил король, улыбаясь немного насмешливо, но не без благосклонности.

— Я хочу, чтобы признательность ознаменовала первый же день, когда мне было дозволено представить себя в распоряжение вашего величества, — отвечал Югэ с почтительной смелостью.

— Говорите, — продолжал король, обращаясь к Колиньи.

— Он имел несчастье встретить одного искателя приключений и, по роковому стечению обстоятельств, был вынужден обратить против него шпагу и уложить на мостовой доброго города Парижа.

— Дуэль! — произнес король, нахмурив брови.

— Я не был бы здесь, и ваше величество хорошо это изволите знать, если бы дело графа де Монтестрюка не было правым. Он был вызван и должен был защищать свою жизнь против недостойного противника, который прежде ещё изменил у графа Шарполя законам гостеприимства.

— Если так, то я прощаю и надеюсь, что впредь вы не забудете почтения и повиновения издаваемым нами указам.

— Это ещё не все, государь. Вследствие этой дуэли графа де Шарполя заманили в засаду и он вынужден был защищаться против ночного дозора, который напал на него. Он вынужден был опять обнажить шпагу, и опять была пролита кровь.

— И я тем более об этом сожалею, — сказал Югэ, — сохраняя спокойное и почтительное положение, — что все честолюбие мое при отъезде из провинции, состояло в том, чтобы пролить всю мою кровь, до последней капли, для славы вашего величества.

— Я же, ручаясь за повиновение и добросовестность графа де Шарполя, осмелюсь ещё сослаться и на самое имя, какое он носит. Преданность королю передается в его роду от отца к сыну. Граф де Шарполь единственный представитель своего рода. Ваше величество изволите знать о подвиге первого из Шарполей, когда дело шло о свободе и жизни короля Генриха IV, вашего славного деда.

— Знаю, — отвечал Людовик XIV, — покойный король, отец мой, рассказывал мне эту историю. Я очень рад видеть при своем дворе потомка того человека, который приказал себя тогда таким хорошим французом и таким хорошим солдатом. Благодарю графа де Колиньи за предоставленный мне случай узнать его.

— Мое искреннее желание — идти по стопам графа Самуила де Шарполя и кинуться с обнаженной шпагой на врагов короля.

— Может ли граф де Шарполь надеяться, государь, что его больше не будут преследовать?

— Я прикажу и даже сделаю больше.

Король сделал знак, подошел дежурный офицер.

— Маркиз де Креки, — продолжал он, — в моей военной свите есть, кажется, вакантное место поручика. Скажите графу де Лувуа, чтобы он отослал патент графу де Шарполю.

Сказав это, король приветливо махнул рукой Колиньи и Югэ и пошел дальше. все заметили благосклонную улыбку короля во время длинного разговора с новым лицом при дворе. Придворные, стоявшие поодаль, придвинулись ближе: всем любопытно было узнать имя дворянина, принятого королем так милостиво. Некоторые, получив ответ от Колиньи, пожелали познакомиться с Югэ.

— Король разговаривал с вами сегодня благосклонно, — сказал Колиньи Югэ, — завтра у вас будет больше друзей, чем волос на голове.

— Тем лучше!

— Ну, не знаю. Иногда бывает очень опасно иметь много таких друзей. Их объятия напоминают мне те венки, которые вешали в древности жрецы на шею жертвам. Вас осыпают приветствиями, и в то же время ведут незаметно к краю пропасти. Ни в одном болоте нет таких опасных ям, как в этих позолоченных галереях. Здесь нужно ходить, открыв глаза и уши.

Совет был хорош, но одна вещь заботила Монтестрюка больше, чем все козни на скользком придворном полу. Ему хотелось разгадать загадку, которая хранилась у него в кармане, в виде записки с подписью Орфиза де М…

Прежде всего, после представления королю, он поспешил к герцогине д'Авранш. Он нашел её в великолепном наряде, она собиралась ехать на прием к королеве. Шиврю был у неё и рассыпался в похвалах по поводу её драгоценностей, которые горничная подавала ей. Шиврю не смог скрыть удивления при виде Югэ, но поспешил к нему навстречу.

— Что это мне говорили? За вами гоняется полиция? Слава Богу, это неправда, я вижу!

— Теперь это действительно неправда, но ещё недавно я не мог бы этого сказать.

— Как это?

— Целая история: беготня по улицам, прыжки через стены, переодевание, и все это, чтоб отделаться от полицейских, выпущенных на меня целой стаей.

— Выходит, настоящая одиссея? — спросил Шиврю.

— Которая окончилась только в Фонтенбло, у короля.

— Теперь все для меня ясно! Вот почему я вас так давно не видела, сказала Орфиза. — Мне тоже говорили о какой-то дуэли, в которой вы творили чудеса… Вас сравнивали со знаменитым Амадисом Гальским!

Сарказм Орфизы затронул Югэ за живое.

— Эта дуэль, о которой вам рассказывали, вероятно, разные бездельники, — отвечал он, — имела удивительные последствия, и первое из них была схватка, в которой два или три бедняка лишились жизни.

— Столько разом! И, без сомнения, от вашей могучей шпаги!

— Увы, да. Другое последствие то, что ваше имя было замешано в этой истории.

— Мое имя? — вскричала Орфиза.

— Ваше имя, лучшее доказательство — вот эта записка.

Югэ вынул из кармана записку, переданную ему вчера, и передал её раскрытой герцогине. Пробежав её глазами, она расхохоталась.

— И вы могли подумать, что я написала подобную записку? — спросила она. — Вот наивность, очень близкая к дерзости! Взгляните, Шиврю!

Герцогиня передала записку Шиврю, он улыбнулся.

— Меня обвиняют в тщеславии, — сказал он, взглянув на записку, — но, сказать по правде, если бы мне прислали подобное нежное письмецо, то, прежде всего, я бы вздохнул от сожаления, что не могу этому поверить, но никогда бы не подумал, что написала его герцогиня д'Авранш! Бедный друг мой! Какая же странная мысль пришла вам в голову!

Орфиза улыбнулась одобрительно, и эта улыбка окончательно рассердила Монтестрюка. Он взял из рук Шиврю записку, скатал её шариком и спокойно бросил в огонь.

— Немного золы — и ничего не останется! — сказал он.

Потом продолжал шутливым тоном:

— Это однако же неблагодарно! Я бы должен был хранить этот кусок бумаги, какая бы рука ни написала его, хоть на память о том добре, которое он принес мне.

— Что это за добро? — спросил Шиврю.

— Вещь очень ценная — благоволение короля.

— Да, в самом деле, вы видели короля! — вскричала Орфиза. — А я совсем об этом забыла… По какому случаю, зачем?

— Но разве не в обычае, чтобы все дворяне представлялись его величеству? Спросите у графе Шиврю. Кроме того, я должен был ещё просить короля о милости.

— И получили?

— Он сделал больше: со вчерашнего дня, по высочайшему повелению, я принадлежу к военной свите его величества.

— А! — протянул Шиврю.

— Это только начало, — прибавил Югэ, — я надеюсь пойти гораздо дальше и гораздо выше, во что бы то ни стало.

— Да куда же, позвольте узнать? — спросила герцогиня, улыбнувшись при этом намеке.

— Но ведь вы сами знаете… До завоевания Золотого Руна.

— А! Так это дело решенное! Вы похитите меня на корабле Арго!

— Вы сами видите, что нет: ведь я вас предупреждаю.

— Какая милость! А если я откажу? Женщины так причудливы!

Югэ был просто в припадке хладнокровия. Он улыбнулся, поклонился и отвечал:

— Нет, герцогиня! Вы согласитесь!

— Только что вы были наивны до дерзости, теперь смелы до наглости!

Орфиза встала с явным желанием прекратить разговор.

Но Югэ решился идти до конца. Он положил руку на эфес шпаги и, поклонившись ещё раз Орфизе, глаза которой сверкали от гнева, сказал ей:

— Пусть смелость — преступление, но ничто не заставит меня отступить. Вы — или смерть!

Лишь только он вышел, Шиврю пожал плечами и вскричал:

— Это просто сумасшедший!

Но Орфиза, под влиянием внезапного, столь обычного у женщин переворота, посмотрела ему прямо в лицо и сказала:

— Он не похож однако же на прочих… Кого он возьмет, то сумеет и охранять!

Выйдя из отеля герцогини, Югэ пошел бродить без цели по улицам Парижа. Он мечтал о воздушных замках, Над которыми реял в облаках образ Орфизы. Он сладит наконец с этой гордой герцогиней, с которой вечно приходится начинать с самого начала. Он пожертвует для этого всей кровью, всей жизнью. Она увидит наконец, что он не шутил, когда принимал её вызов.

— С ней, — говорил он себе, — то улыбается надежда, на наступает отчаяние, сегодня у ней — ласковая улыбка, завтра — ирония, сарказм. Молодая и прекрасная, она забавляется переменами… Но я сам из упрямого рода и покажу ей! Волей или неволей она должна сдаться и сдастся!

Югэ все шел и шел. Настали сумерки, потом и ночь. Опомнившись, он уже не знал и сам, куда зашел. Он ждал прохожего, спросить дорогу, как вдруг вблизи раздались крики. Он кинулся на шум и в узком переулке, в ночном мраке, увидел брошенный у стены портшез, между тем как несшие его лакеи с трудом отбивались от целой шайки грабителей.

Югэ выхватил шпагу и бросился на грабителей. Как только самый отчаянный из них упал от первого удара, все прочие бросились бежать. Югэ и не думал их преследовать и уже вкладывал шпагу в ножны, как вдруг дверь портшеза отворилась и из него вышла дама, закутанная в плащ с черной маской на лице.

— Если она старая и дурная, — сказал себе Монтестрюк, — то пусть это доброе дело зачтется мне хотя бы на небесах.

Незнакомка взглянула на него, пока он кланялся.

— Послушайте, что это значит? — спросила она.

— Извините, но я сам хотел спросить вас об этом, — отвечал Югэ, успокоившись: голос был молодой с свежий.

— Извините и вы меня, я привыкла спрашивать, а не отвечать.

Дама толкнула ногой тело человека, которого ранил Югэ, он не двинулся.

— Вот как вы их отделываете! — продолжала она, взглянув на своего защитника.

— Да, так уж я привык, — гордо ответил Югэ.

Она осмотрелась кругом. Из двух носильщиков и двух лакеев, которые были при ней, один был убит, двое убежали, четвертый стоял возле опрокинутого портшеза.

— Милостивый государь, — продолжала дама, — когда спасают кого-нибудь, то тем самым отдаются в их распоряжение.

— Приказывайте. Что я должен делать?

— Не угодно ли вам проводить меня домой, но с условием, что вы не будете ни пытаться увидеть меня, ни узнавать, кто я.

— Боже сохрани! Как скучно бывает смотреть на тех, кого знаешь, и знать тех, на кого смотришь.

— Какая дерзость!

— Вот это самое слово вы уже сказали мне раз сегодня, и потому мне хочется говорить ни с кем.

Незнакомка подошла к раненому лакею, и, толкнув его ногой в плечо, сказала:

— Перестань стонать, и марш!

Бедняга встал и потащился кое-как к концу переулка.

— Приятное приключение, нечего сказать! — проворчала незнакомка, идя за ним, — и вот бы посмеялись, если бы узнали с кем оно приключилось!

— Посмеялись бы или поплакали, — сказал Югэ, шедший рядом.

— Почему вы так думаете?

— Потому что одно без другого не бывает. Женщины, как кошки, то прячут когти, то царапаются. Когда одни смеются, другие плачут.

— А вы это знаете?

— Что бы вы подумали обо мне, если бы я не знал!

— Немного или много?

— Достаточно, чтобы не иметь желания делать новые опыты.

Разбуженный шумом, жилец одного из соседних домов, приотворил немного окно, чтобы узнать, что случилось. При свете свечи у него в руках, дама посмотрела на Югэ внимательно, в упор.

Югэ рассмеялся.

— Мое лицо говорит вам что-нибудь?

— Ничего.

— Мы встретились с вами, как два ночных призрака.

Скоро показались стены большого сада, сквозь деревья смутно виднелся в темноте дворец.

— Да это Люксембург! — сказал Югэ сам себе.

— Теперь мне уже нечего бояться, можете уйти.

Монтестрюк остановился и уже было повернул назад, как вдруг она его удержала.

— А если бы мне пришла в голову фантазия поблагодарить вас, неужели вы не дали бы мне возможности вас найти? — спросила она.

— Ничего нет проще. Угодно ли вам снять перчатку?

— Вот, — сказала она, подумав минуту.

Она подала ему тонкую, гибкую, изящную руку. Югэ взял её почтительно кончиками пальцев и, сняв шляпу и поклонившись, поднес к губам. Выпрямившись, он сказал ей:

— Теперь я должен благодарить вас.

Он ещё раз поклонился незнакомке и ушел, не поворачиваясь, между тем как она следила за ним глазами.

— Вот человек с сердцем, — сказала она, — а будет придворным.

Фраза, которой закончила Орфиза де Монлюсон свой разговор с Шиврю, когда ушел от неё Монтестрюк, заставила сильно задуматься раздражительного Цезаря. Он хорошо знал женщин и, следовательно, знал также, что многие из них любят известную смелость в речах и поступках. Он чувствовал, что Югэ, не испугавшись насмешек Орфизы, много выиграл в её мнении. Сверх того, он удачно вышел из происшествия, в результате которого не только не потерял свободу, но и приобрел милостивое внимание короля. Если он вышел с таким успехом из трудного положения, то что можно ожидать от этого человека, когда ему подует попутный ветер?

Правда, у Шиврю всегда был под рукой Брикетайль, взбешенный поражением и дороживший теперь жизнью только для того, чтобы отомстить Монтестрюку. Но он, проколотый насквозь, ещё долго пролежит в постели, и не будет в силах что-нибудь предпринять. Так что надо было ждать, а пока бороться тем оружием, которое давали ему имя и общественное положение.

Теперь надо было смотреть на герцогиню д'Авранш, как смотрит полководец на крепость. Нельзя уже было надеяться, что она преподнесет ему ключи от своего сердца на серебряном блюде, счастливая, что должна сдаться по первому требованию. Надо было вести осаду. Граф де Монтестрюк нашел неожиданного союзника в лице короля. Почему же и графу де Шиврю, в свою очередь, не обратиться тоже к Людовику XIV, имевшему над герцогиней особенную, почти неограниченную власть? Внезапно возникшая мысль показалась ему недурною.

Оставалось только выполнить её искусно, но с этой стоНесколько минут размышления показали ему, каким способом надо подступить к королю, характер которого он знал отлично, и какую выгоду можно извлечь из этого плана для себя.

Шиврю скоро добился случаЯ явиться к королю и, приблизившись к нему с видом глубочайшей почтительности, он сказал:

— Государь! Желая выразить вашему величеству свое уважение, я едва не навлек на себя вашего неудовольствия.

— Вы, граф де Шиврю?

— Увы! Да, государь! Я осмелился поднять глаза на особу, которую доброта вашего величества освещает своим покровительством.

— О ком вы говорите?

— О графине де Монлюсон. Я предавался с упоением очарованиям её прелестей, как вдруг вспомнил, что она связана с вашим величеством такими узами, которые для меня священны. Быть может, по незнанию я шел против намерений своего государя. За моей любовью наступило раскаяние и я дал себе клятву, что, если я имел несчастье навлечь на себя немилость вашего величества, позволив себе мечтать об особе, на которую вы имеете, может быть, другие виды, то пусть мое сердце обливается кровью до конца моей жизни, но я откажусь от своей любви. А у ног короля я ожидаю своего приговора… Повиноваться ему я сочту таким же священным долгом, каким я счел признание в моей вине.

Эта речь, в которой рассчитано было каждое слово, понравилась Людовику XIV, который уже стремился решать своей властью всякое дело. Он улыбнулся милостиво и отвечал:

— Вы рождены от такой крови, с которой может соединиться, не унижая себя, графиня де Монлюсон, хотя она и возведет в герцоги того, кого выберет её сердце. Поэтому разрешаю думать вам о ней. Вы имеете мое королевское позволение.

— Чтобы графиня де Монлюсон не подумала, что я поддаюсь тщеславию и действую под влиянием слишком высокого мнения о самом себе, ваше величество, не разрешите ли мне также повторить ей слова, которые я имел счастье выслушать из уст ваших и за которые я не нахожу слов благодарности моему государю?

— Мое позволение дает вам все права.

Это было больше, чем Шиврю смел ожидать, Людовик XIV почти сам дал ему слово.

— Теперь уж не одного меня встретит этот проклятый Монтестрюк между собой и Орфизой де Монлюсон, — сказал он себе, — но и самого короля!