Но как это узнали? Какими путями? Монтестрюк не мог этого понять, но на другой же день человек пять знакомых рассказывали ему о его дуэли на углу кладбища Невинных Младенцев. Стоустая молва разнесла весть повсюду. Югэ не скрывал правды, но на поздравления с победой отвечал очень просто:
— Полноте! Это искатель приключений, считавший меня своим должником, а я показал ему, что я напротив его кредитор. Ну мы и свели с ним счеты, вот и все.
Через два или три дня он выходил утром из дому с неизбежным своим Коклико. К нему подошел мальчик, которому он не раз давал денег, и спросил робким голосом:
— У вас нет врага, который бы хотел вредить вам?
— Не знаю! А зачем тебе это?
— Да вот вчера днем какой-то человек с недобрым лицом бродил здесь у вас и все спрашивал, где вы живете?
— Ну?
— Подождите! Он вернулся ещё вечером, но тогда уже был не один. С ним был другой, с таким же нехорошим лицом. Я слышал, что они произносили ваше имя. Вы часто мне подавали милостыню, видя, что я такой бедный, и ещё говорили со мной ласково. Вот я и подумал, что, может быт, окажу вам услугу, если стану слушать. Я и подошел к ним поближе.
— Отлично, дитя мое! — сказал Коклико. — Ты малый то видно ловкий! А что же они говорили, эти мошенники?
— Один, указывая пальцем на ваш дом, сказал другому: он здесь живет.
— Хорошо, — отвечал этот.
— Он почти почти никогда не выходит один, — продолжал первый, постарайся же не терять его из виду, а когда ты хорошо узнаешь все его привычки, остальное уж будет мое дело.
— Какой-нибудь приятель Брикетайля, должно быть, хочет затеять со мной ссору, — заметил Югэ равнодушно.
— А потом? — спросил Коклико.
— Потом первый ушел, а другой вошел вот в ту таверну напротив, откуда видна дверь вашего дома.
— Шпион значит! А сегодня утром ты его опять видел?
— Нет, а как только увидел вас, прибежал рассказать, что я подслушал.
— Спасибо, и будь уверен, пока у меня в кармане будут деньги, и ты будешь получать свою часть. А если теперь те же личности придут сюда и станут тебя расспрашивать, будь вежлив с ними и отвечай, что ни у кого нет таких регулярных привычек, как у меня: встаю я, когда придется, а возвращаюсь, когда случится. А если этих сведений им покажется мало, то попроси их так же вежливо оставить свои имена и адрес: я скоро сам к ним явлюсь.
Коклико почесывал голову. Он принимал вещи не так беззаботно, как Югэ, с тех пор, как Брикетайль показался в Париже, ему только и грезились разбойники и всякие опасные встречи. Кроме того, он не доверял и графу де Шиврю, о котором составил себе самое скверное мнение.
— Ты останься дома, — сказал он Кадуру, который тоже собирался идти за графом, — и смотри, не зевай.
— Останусь, — сказал Кадур.
Потом, погладив мальчика по голове, Коклико спросил его:
— А как тебя зовут?
— О! У меня только и есть что кличка!
— Скажи, какая?
— Меня прозвали Угренком: видите, я от природы такой проворный, быстро бегаю и такого маленького роста, что могу пролезть повсюду.
— Ну, Угренок! Ты мальчик славный! Сообщай нам все, что заметишь, и раскаиваться не будешь.
И, попробовав, свободно ли двигается у него шпага в ножнах, он пошел вслед за Югэ.
А Югэ, как только повернул спину, уже не думал вовсе о рассказе мальчика. Он провел вечер в театре с герцогиней д`Авранш и маркизой д`Юрсель, которые пригласили его к себе ужинать, и вернулся домой поздно. Кадур глазел на звезды, сидя на столбике.
— Видел кого-нибудь? — спросил Коклико, пока Югэ с фонарем в руке всходил по лестнице.
— Да!
— Он с тобой говорил? Что сказал?
— Всего четыре — пять слов.
— А потом, куда он делся, после этого разговора?
— Пошел принимать ванну.
Коклико посмотрел на Кадура, думая, не сошел ли он с ума?
— Ванну? Что ты толкуешь?
— Очень просто, — возразил араб, который готов был отвечать на вопросы, но только как можно короче. Я лежал вот там. Приходит человек, смотрит: солдат пополам с лакеем. "Это он!" сказал мне мальчик. Я отвечал: "молчи и спи себе". Он понял, закрыл глаза, и мы оба захрапели. Человек проходит мимо, взглядывает на меня, видит дверь, никого нет, вынимает из кармана ключ, открывает замок, добывает огня, зажигает тоненькую свечку и идет вверх по лестнице. Я за ним. Он уже там.
— Ловкий малый!
— Ну не совсем: ведь не заметил же, что я шел за ним. Он стал рыться повсюду. Тут я кинулся на него. Он хотел было закричать, но я так схватил его за горло, что у него дух захватило, он вдруг посинел и у него подкосились колени. Он чуть не упал, я взвалил его на плечи и сошел с лестницы. Он не двигался. Я побежал к реке и с берега бросил его в самую середину.
— А потом?
— А потом, не знаю, вода была высокая. Когда я вернулся домой, мальчик убежал со страху.
— Гм! — сказал Коклико, — тут решительно что-то есть. Друг Кадур, надо спать теперь только одним глазом.
— А хоть совсем не будем спать, если хочешь.
Коклико и не так бы ещё встревожился, если бы мог видеть на следующий день, как кавалер де Лудеак вошел в низкий зал в Шатле, где писал человек в потертом платье, склонясь над столом с бумагами. При входе кавалера он положил перо за ухо и поклонился. Его толстое тело на дряблых ногах казалось сделанным из ваты: до такой степени его жесты и движения были тихи и беззвучны.
— Ну! Какие вести? — спросил Лудеак.
— Я говорил с уголовным судьей. Тут смертный случай, почти смертный по крайней мере. Он дал мне разрешение вести дело по моему желанию. Приказ об аресте подписан, но вы хотите, чтобы об этом деле никто не говорил, а с другой стороны наш обвиняемый никогда не выходит один. Судя по тому, что мы об этом говорили, придется дать настоящее сражение, чтобы схватить его. А Брикетайль — человек совсем потерянный, им никто не интересуется. Я знаю это хорошо, так как мне приходилось употреблять его для кое-каких негласных экспедиций. Легко может статься, что граф де Монтестрюк вырвется у нас из рук свободным и взбешенным.
— Нельзя ли как-нибудь прибрать его?
— Я уж и сам об этом думаю.
— И придумаете, господин Куссине, наверное придумаете, если прибавите немножко обязательности к вашей всегдашней ловкости! Граф де Шиврю желает вам добра и уже предоставил вам теперешнее ваше место. Он знает, что у вас семья, и поручил мне передать вам, что он будет очень рад помочь замужеству вашей дочери.
Лудеак незаметно положил на стол, между бумагами, сверток, который скользнул без шума в карман толстого человека.
— Я знаю, знаю, — сказал он умильным голосом, — зато и я ведь готов сделать все, чтобы услужить такому достойному господину. Личность, позволившая себе мешать ему в его планах, должна быть самого дурного направления. Поэтому я и поручил одному из наших агентов из самых деятельных и скромных заглянуть в его бумаги.
— В бумаги графа де Монтестрюка? В какие бумаги?
— Что вы смотрите на меня таким удивленным взором, господин кавалер? У каждого есть бумаги, и довольно двух строчек чьей-нибудь руки, чтобы найти в них, с небольшой, может быть, натяжкой, повод к обвинению в каком-нибудь отравлении или даже заговоре.
— Да, это удивительно!
— К несчастью, тот именно из моих доверенных помощников, который должен был все исполнить в прошлую ночь и явиться ко мне сегодня утром с докладом, куда-то исчез.
— Вот увидите, что они с ним устроили что-нибудь очень скверное!
— Тем хуже для него! Мы никогда не заступаемся за неловких. Мы не хотим, чтобы публика могла подумать, что наше управление, призванное ограждать жителей, имеет что-нибудь общее с подобным народом.
— Я просто удивляюсь глубине ваших изобретений, господин Куссине.
Куссине скромно поклонился и продолжал:
— Раз внимание графа де Монтестрюка возбуждено, он теперь, наверное, припрячет свои бумаги. Лучше всего ему было бы устроить какую-нибудь засаду.
— Где бы его схватили за ворот наши люди, и он осмелился бы сопротивляться.
— Что поставило бы наших в положение законной обороны.
— Раздается выстрел…
— Человек падает. Что тут делать?
— Да у вас изобретательный ум, господин Куссине.
— А ваш схватывает мысли прямо на лету!
— Еще одно усилие — и вы откроете приманку, которая должна привлечь в ловушку.
— Ах! Если бы у меня был хоть кусочек от письма любимой им особы — в его лета ведь всегда бывают влюблены — я сумел бы привлечь его на какое-нибудь свидание, и тогда ему трудно было бы улизнуть от меня.
— Да, но ведь ещё нужно, чтобы она написала, эта необходимая вам особа!
— О, нет! У нас такие ловкие писцы, что незачем бы её и беспокоить! Вот только образца нет.
— Только за этим дело? Да вот у меня в кармане есть стихи герцогини д`Авранш, которые я взял у нее, чтобы списать копию.
— А! Героиню зовут герцогиня д`Авранш? Есть ещё другое им: Орфиза де Монлюсон, кажется? Черт возьми! Покажите мне стихи.
Лудеак достал бумагу, Куссине развернул её и прочитал.
— Хорошие стихи, — сказал он, — очень живо написаны! Больше мне ничего не нужно, чтобы составить записку. А вот и подпись внизу: Орфиза де Монлюсон. Отлично! Теперь можете спать спокойно: человек у меня в руках.
— Скоро?
— Я прошу у вас всего два дня сроку, и дело будет сделано.
Через день, в самом деле к Югэ подошел вечером маленький слуга с угрюмым видом подал ему записку, от которой пахло амброй.
— Прочитайте поскорей, — сказал посланный.
Югэ раскрыл записку и прочитал:
"Если графу де Монтестрюку угодно будет пойти за человеком, который вручит ему эту записку, то он увидит особу, принимавшую в нем большое участие и желающую сообщить ему весьма важное известие. Разные причины, которые будут объяснены ему лично, не позволяют этой особе принять его у себя, но она ожидает его сегодня же вечером, в десять часов, в небольшом домике на улице Распятия против церкви св. Иакова, где она обыкновенно молится.
Орфиза де М…"
— В девять часов! А теперь уже девятый! Бегу! — вскричал Югэ, целуя записку.
— Куда это? — спросил Коклико.
— Вот, посмотри.
— На улицу Распятия? И герцогиня д`Авранш назначает вам там свидание?
— Ведь ты сам видишь!
— И вы в самом деле воображаете, что особа с таким гордым характером могла написать подобную записку?
— Как будто я не знаю её почерка! Да и подпись её рукой! И даже этот прелестный запах её духов, по которому я узнал бы её среди ночи, в толпе!
Коклико только чесал ухо, что делал обыкновенно, когда что-нибудь его беспокоило.
— Вот если бы внизу была подпись принцессы Мамьяни, я бы этому скорее поверил… Эта дама — совсем другое дело… Но гордая герцогиня д`Авранш!
— Хоть и гордая, но тоже ведь женщина, — возразил Югэ, улыбаясь. И притом ты сам знаешь, что принцесса Леонора живет с некоторого времени в совершенном уединении.
— Это то и подтверждает мое мнение о ней!
Снова Коклико почесал крепко за ухом и сказал:
— Как хотите, а я бы на вашем месте ни за что не пошел на это свидание.
— Что ты? Заставлять дожидаться милую особу, которая беспокоится для меня! Да разве это возможно? Я бегу, говорю тебе.
— Если так, то позвольте нам с Кадуром идти за вами.
— Разве ходят на свидание целой толпой? Почему уж тогда не трубить в рога?
— А ты как думаешь, нужно ли идти графу, куда его зовут? — спросил Коклико у Кадура.
— Сказано — господин, — отвечал Кадур.
— Черт бы тебя побрал с твоими изречениями! — проворчал Коклико.
А между тем Югэ уже подал знак маленькому слуге идти вперед и пошел за ним с полнейшей беззаботностью.
— Я думаю, его не следует терять из виду, — объявил Коклико, — пойдем, Кадур.
В это время года ночь наступала рано. Париж тогда освещался кое-где фонарями, от которых если и было немного светлей там, где они горели, но зато дальше темнота становилась ещё гуще. Все лавки были заперты. Небо было серое т мрачное, густая тень падала от крыш на улицы, по которым у самых стен спешили домой редкие прохожие.
Югэ и посланный за ним человек шли очень быстро. Коклико и Кадур, закутанные в плащи, едва за ним успевали. Но на Югэ было светлое платье, и они не теряли его из виду. Темнота становилась все черней и черней.
— Славная ночка для засады! — проворчал Кадур, пробую, свободно ли ходит шпага в ножнах.
Девять часов пробило в ту самую минуту, когда Югэ и маленький слуга поворачивали на улицу Арен, которая открывалась перед ними, как черная трещина между двумя рядами старых серых домов.
— Подождите здесь, — сказал провожатый, — а я постучу легонько в дверь маленького домика, где нас ждут, и посмотрю, что там делается. При первом ударе, который вы услышите, не теряйте ни минуты…
Он побежал по середине улицы и почти тотчас пропал в густой тени. Скоро шаги его замолкли и через несколько минут, среди глубокой тишины, Югэ услышал глухой удар, как будто от молотка в дверь. Он бросился вперед, но в ту минуту, когда он поравнялся с черной папертью соседней церкви, группа сидевших там в засаде людей выскочила и бросилась на него.
— Именем короля, я вас арестую! — крикнул кто-то и уже положил было руку ему на плечо.
Но Югэ был не из тех, что легко даются в руки. С ловкостью кошки он рванулся в сторону и сильным ударом заставил противника выпустить его из рук.
— Бери его! Вы там, что зеваете! — крикнул тот.
Все разом кинулись на Югэ, как стая собак.
Отскочив в сторону, Югэ прислонился к стене и подставил нападающим острие шпаги, держа её в руке, обернутой плащом. Четыре или пять ударов нападающих пропали даром в этом развевающемся щите. Один из тех, кто особенно сильно напирал на него, наткнулся горлом на острие шпаги и упал. Прочие отступили, окружив Югэ с трех сторон.
— Бездельник! Ты вздумал защищаться! — крикнул тот, кто, видимо, командовал захватом. — Живой или мертвый, ты будешь схвачен!
Он выхватил пистолет и выстрелил. Пуля пробила плащ Югэ и попала в стену.
— Хорош стрелок! — сказал Югэ и шпагой рассек лицо, попавшееся ему под руку.
Тут вся толпа яростно кинулась на него с поднятыми шпагами, ободряя себя криками и воплями. Послышался стук затворяемых дверей; две-три свечи, блеснув в слуховых окнах, тут же погасли. В темноте слышался только звон железа и глухой топот ног.
Но неожиданная помощь подоспела к Югэ сразу с двух сторон. Сверху, от улицы св. Иакова, прискакал верховой и ринулся прямо в толпу, а снизу, от улицы Гренель, прибежали два человека и бросились очертя голову в самую середину свалки. Этого двойного нападения наемники не выдержали. Под ударами спереди и сзади, справа и слева, они дрогнули и разбежались, оставив на земле трех или четырех раненых.
— Я только этого и ждал, — сказал Коклико и не удержался, бросился на шею Югэ, который ощупывал себя.
— Нет, ничего особенного, только царапины, — сказал он.
— Черт возьми! Да это мой друг, Югэ де Монтестрюк! — вскричал верховой, нагнувшись к шее коня, чтобы получше разглядеть того, кого он спас от беды.
Югэ вскрикнул от удивления:
— Я не ошибаюсь? Маркиз де Сент-Эллис!
— Он самый, и я должен был узнать тебя по этой отчаянной защите, сказал маркиз, спрыгнув с лошади и подходя к Югэ. — Но что это за свалка? По какому случаю?
— Ведь и я этого не знаю, а очень хотелось бы узнать! Но ты сам, поспевший так кстати, как ты очутился в Париже? Я полагал, что сидишь в своем прекрасном замке Сен-Сави!
— Это целая история, и я рад рассказать тебе её. Только в эту минуту, мне кажется, лучше заняться тем, что здесь происходит. Может быть, мы добудем кое-какие полезные сведения вот от тех мошенников, которых я вижу там.
Двое из лежавших на грязной мостовой не подавали уже признаков жизни, третий, раненый в горло, был лучше и хрипел под стеной. Четвертый только стонал и мог ещё кое-как ползти. Кадур нагнулся к нему и, приставив кинжал к сердцу, сказал:
— Говори, а не то сейчас доканаю!
— Убьем, если будешь молчать, — прибавил маркиз де Сент-Эллис, — а если скажешь, получишь вот этот кошелек.
Он бросил кошелек на тело несчастного, который, как ни был слаб, а схватил подачку.
— По твоему проворству я вижу, что ты меня понял, — продолжал маркиз. — Мне кажется, что ты малый толковый, но попал в скверное общество. Припоминай же все и рассказывай.
Раненого подняли и прислонили к стене. Усевшись кое-как, он положил сперва кошелек в карман, потом вздохнул и сказал:
— Насколько я мог понять, нашему сержанту было приказано непременно схватить какого-то графа де Монтестрюка. Я только и гожусь, что на подобные дела. Когда нам раздали наградные деньги, то объявили, что мы получим ещё столько же в случае удачи, и чтоб мы его не щадили в случае сопротивления. Говорили, будто это за какую-то дуэль… Больше я ничего не знаю… Но я вам благодарен и хочу сказать, что лучше вам отсюда убраться поскорее. Сержант наш очень упрям, и ему обещана большая награда. Значит, он скоро вернется с подкреплением. Бегите же!
Кадур, как только начался допрос, стал на часах в конце улицы с той стороны, куда убежала толпа; вдруг он вернулся бегом.
— Там люди, — сказал он, — бегут прямо сюда.
— Это они и есть, — сказал раненый. — Поверьте мне, спасайтесь поскорей!
В конце улицы слышались уже громкие шаги. Показался отряд и впереди него человек с фонарем в руке. Против дозора нечего было рыцарствовать. Маркиз де Сент-Эллис сел на коня, и прочие пустились бежать в ту самую минуту, когда дозор подходил к углу соседней улицы.
На самом перекрестке раздались два выстрела и две пули просвистели мимо бежавших, одна задела мостовую, другая — стену.
— А! Вот и ружье! — сказал Югэ.
— Партия, выходит, неровна. Спасайся, кто может, и побежим порознь, чтобы они не всей толпой за нами, — сказал Коклико.
Маркиз де Сент-Эллис ещё раздумывал.
— Баз комплиментов, — шепнул ему Югэ, — на свободе ты мне будешь полезней, чем когда попадешься со мной вместе.
Они наскоро обменялись адресами, маркиз дал шпоры коню, Югэ спустился к улице св. Иакова, Коклико за ним, а Кадур нырнул в переулок.
Югэ направился прямо к Сене. Добежав до улицы Корзинщиков, он и Коклико остановились, чтобы немного вздохнуть и прислушаться. Колеблющийся свет факела почти в ту же минуту окрасил красным цветом угол улицы, показавшийся человек приложился и выстрелил. Пуля оставила белую полосу на стене всего в каких-нибудь двух вершках от головы Коклико.
— В путь! — крикнул он.
Привлеченные, вероятно, выстрелом, два человека, бежавшие им навстречу, вздумали было загородить им дорогу на углу улицы Планш-Мибрэ. Наткнувшийся на Югэ получил прямо в лицо удар эфесом шпаги и полумертвый свалился в грязь, попавший на Коклико встретил противника, которому пошел впрок недавний урок Кадура: схваченный вдруг за горло и наполовину задушенный, он растянулся в уличной канаве.
Коклико перескочил через его тело и догнал Югэ.
Возле Телячьей площади их догнал ещё один залп, и беглецы пустились дальше не переводя дух. Тут они попали в узкую улицу, вдоль которой тянулась высокая стена, а выше её виднелись верхушки деревьев. Они прислушались: никакого шума сзади, а только смутные отголоски вдали.
— Эта минутка отдыха очень приятна, — сказал отдуваясь Коклико, — но дело ясное, что нам недолго позволят им воспользоваться. Кроме того, положение осложняется. Дело тоже ясное, что несколько этих разбойников наверное бродит теперь вокруг нашей квартиры, карауля, когда мы вернемся. А если, с другой стороны, они вздумают засесть на набережной, то мы попадем как раз между рекой и их ружьями, между водой и огнем.
— Из этого я делаю заключение, что лучше всего их ждать здесь и умереть, убив из них столько, сколько будет можно.
— Умереть то всегда ещё успеем, а истребление хоть целой дюжины этих мошенников едва ли может утешить нас в потере жизни. Вот почему, если позволите, я не согласен с вашим мнением.
— А что же ты думаешь делать?
— Я то? Я бы никого не стал дожидаться, а постарался бы перебраться на ту сторону этой стены, чтобы сберечь мужа для герцогини д`Авранш.
— А ты думаешь, что она очень этому будет рада? — отвечал Югэ, вздохнув при этом имени.
— Герцогиня — особа со вкусом, она очень бы рассердилась на вас, если бы вы дали себя убить, и даже никогда бы этого вам не простила. А если напротив, из любви к ней, вы будете заботиться о своем здоровье, она ничего не пожалеет, чтобы вас наградить за это. Полезайте-ка на меня, как полезли бы по дереву, сотни раз мы с вами проделывали эту самую штуку в Тестере, добираясь до птичьих гнезд или до яблок, а теперь поставьте ноги мне на плечи, помогайте себе руками и одним скачком попадете как раз на самый гребень стены.
— А ты как же? — спросил Югэ, проделав в точности все, что советовал Коклико.
— О! Я-то? Не бойтесь! У меня есть свои соображения. Еще не в эту ночь меня поймают! Добрались?
— Добрался, — отвечал Югэ, сидя верхом на стене.
— Ну, граф! Теперь прыгайте вниз.
— А ты? Беги хоть скорей!